С утра Мирушка пыталась вязать. Прясть израненными о камни склона пальцами было очень больно. Но петли путались, убегали, выходили неровными. Позорище.
Её тянуло на капище. К тому самому дубу. Хотелось увидеть, где все закончится. Может быть, понять что-нибудь?
Княжна бросила клубок, накинула плащ и вышла под проливной дождь. Поскользнулась на раскисшей земле, еле удержалась на ногах, схватившись мгновенно отдавшимися болью пальцами за плетень, на котором в солнечные дни (где же они?) сушились горшки и постиранные рубахи. Сейчас склизкие от влаги прутья были пусты.
Проходя мимо дружинного дома на княжьем подворье, княжна зашагала чуть медленнее. Даже остановилась почистить сапожки от налипшей грязи – но того, кого она искала глазами, не высмотрела. Зайти внутрь Мирушка не решилась и пошла дальше, к разбухшей от ливней реке, мимо пристани, где скучали лодьи с убранными от дождя парусами, к капищу за излучиной.
Священный дуб много веков стоял здесь. Лес почти подобрался к нему, но на пару саженей вокруг, под тяжелой кроной, росла только трава. Несколько громадных елей вокруг поляны спорили древностью с дубом, но приношения всегда несли ему, на низкий, плоский камень-алтарь, испокон века лежащий у самого ствола.
Она присела на поваленную березу и замерла. Ливень снова усилился, в шорохе капель, казалось, можно услышать что-то важное…
— Мирушка, ты зачем тут мокнешь? Сначала по двору бродишь неприкаянно, теперь сюда забралась…
Она не заметила, как подошел Горазд. Немудрено – княжьи дружинники умели ходить бесшумно, если надо. А уж Горазд, большой мастак в лесных делах, и подавно.
— Я как тебя у дружинного дома увидел, сразу понял – меня высматриваешь. Вот и пошел за тобой. Что случилось, Мирушка?
Княжна с Гораздом вместе выросли. Он рано остался сиротой, рос при дружине, на княжьем дворе. Им было по пять зим, когда княжна с Горькой первый раз взялись за руки и убежали к колодцу, ловить лягушек. Теперь Горазд стал справным парнем, скоро, может, и в гридни князь посвятит…
В последние годы Мирушке строго пеняли: негоже, мол, княжне водиться с простым дружинником. Что говорили Горазду, и говорили ли вообще — он не рассказывал. Но встречи стали все реже и реже, даже таиться приходилось.
Его она искала глазами у погребального костра. Кто бы спросил княжну – зачем? Не ответила бы.
Горазд бережно взял ее руки в свои – от его ладоней стало тепло, будто сидишь не на бревне в лесу, а дома, у печки, пьешь горячий сбитень…
Не будет больше дома.
Княжна вздрогнула и отвернулась. Горазд сел рядом, обнял ее, укрыл своим плащом и погладил по мокрым волосам. Даримира уткнулась лицом ему в плечо.
— Промокла совсем, — сказал Горазд, — пойдем.
Придерживая за плечи, он подвел княжну к вековой ели, опустившей лапы до самой травы. Густые иголки не пускали дождь к земле, хранили сухой, ароматный ковер из хвои. Будто крошечный домик, закрытый от всего мира.
Горазд снял с княжны промокший до нитки плащ, накинул свой, кожаный и теплый, и снова крепко ее обнял.
— Ты чего, Мирушка? Князь в Нави теперь, проводили, как должно, все хорошо.
Княжна, всхлипнув, собралась соврать, что скучает по отцу, но вместо этого, неожиданно для себя самой, подняла голову и посмотрела Горазду в глаза.
— Не отец он мне. Я подменыш полевой, — голос чудом не сорвался, и княжна договорила. — Тварь из двух миров, из Яви и Нави. Родилась там, живу здесь… Слыхал ведь, какую жертву богине надо?
Княжна почувствовала, как затвердели руки Горазда, до того ласково ее обнимавшие. И тут же снова стали мягкими и нежными.
— Ты с чего взяла? – он осторожно убрал с ее лица мокрую прядь волос.
— Знаю, — всхлипнула княжна, — я с Перунова обрыва упала, пара царапин осталась. Помнишь, как там дед Жилко переломался?
— Повезло тебе, бывает, – пожал плечами Горазд, — это там ты так пальцы изувечила?
— Там. Не перебивай, пожалуйста! Потом меня полевик за свою принял. А вчера Богодея подошла – звала обряд проводить! Мол, обряд темный, ночной, женский, и мне его рядить надо, раз я из княжьего рода одна взрослая девка и есть… И брату велела ни слова не говорить! Он князь, мужчина, все дело испортить может!
— И что? – уже намного серьезнее спросил он.
— Гораздушка, не строй из себя дурака! Сам же все понимаешь! – княжна говорила тихо, быстро и отчаянно. — Какой обряд на урожай может девка провести, хоть какого она будет рода? Тут баба мужатая нужна, да чтоб с детьми… Я могу разве что девичество свое на алтаре отдать, затем меня Богодея и звала, да и то весной это надо делать!
Горазд непределенно хмыкнул.
— Не нужно оно никому, девичество мое! – княжна махнула рукой, — Кровь моя нужна! Корни дуба поить, потому что тварь двух миров – это я и есть! Богодея, видно, меня пугать не хочет, чтоб не сбежала. Вот и мелет чушь всякую.
— Ты уверена?
— Еще как уверена. И самое главное, — помедлив, тихонько добавила Мирушка, — отец меня всю жизнь тварью и выродком звал. Теперь понятно, почему. Мы думали, он разум потерял от горя, когда княгиня его умерла – а там горя намного больше было… Знал он! Знал, что я подменыш, а не родная дочка! Имя мне дал – не родовое, чужое, потому что чужая я ему! Видно, как в сказках, взяли с него страшную клятву, что не выдаст, кто я – а ненавидеть подкидыша ему никто не мог запретить!
Горазд передернул плечами. Пошевелился, устраиваясь поудобнее, оперся спиной на еловый ствол. У Мирушки слегка кружилась голова – трудно в таком признаваться, пусть и самому близкому другу. Брату говорить точно нельзя. Да и какой он брат? Он той княжне брат, которая…
Мирушке даже думать о ней не хотелось, как о «настоящей». Княжна – она, Мирушка, другой нет! И если за это придется жизнь отдать – что ж, так тому и быть. Настоящая княжна, если может народ спасти, пусть и ценой жертвы великой – спасает. Княжеская судьба. Пусть без почета, пусть только жертва – но княжеская.
Мирушка вдохнула полной грудью густой еловый запах, в голове чуть прояснилось.
— Как все сложно-то! – хмыкнул Горазд, — полевики, подменыши, обряды… — Он осторожно взял княжну за ладонь и провел пальцем по еле заметному в полумраке маленькому шраму. – Помнишь?
— Еще бы, — усмехнулась она, — мы в боярский сад за яблоками лазали, я споткнулась, упала на руку… Как мы удирали! Но сейчас-то какая разница?
— У меня на ноге тоже маленький след есть. От занозы, которую ты вытаскивала.
— Это не заноза была, — прошептала княжна, — это было бревно.
Она прекрасно помнила жуткую длинную щепку, на которую Горька наступил. И как он шипел от боли, но не вскрикнул. Как она жевала лечебную траву, перебинтовывала втихомолку, чтобы никто не узнал, что отрок Горазд охромел, а то могли не взять в поход…
— Ты зачем в воспоминания ударился?
— Ну и кто тут дурочку из себя строит? – грустно улыбнулся Горазд. – Мне все равно, кто ты – княжна, подменыш, дух лесной, кикимора болотная… Не дам я тебя в жертву. Сейчас я тебя тут оставлю, ненадолго. Смотри, не выбирайся – промокнешь. Сам в город вернусь, коня возьму, и уедем отсюда. Пойдешь за меня, Мирушка?
— Ты на подменыше жениться хочешь? Я ж не человек!
— Скоморох сказывал, что и на незнакомых лягушках женятся, — усмехнулся Горазд, — а тебя я давно знаю.
Мирушка охнула, покраснела и снова спрятала лицо у него на груди. Еще чуть-чуть, еще капельку, продлить недолгое счастье, в котором есть дорога в неведомые земли, есть близкий и родной Горазд, есть жизнь… Еще чуть-чуть…
— А Гнездовску под дождем тонуть, а потом зимой от голода умирать? – чуть слышно сказала она. — Моя кровь богиню порадует, она плакать перестанет, дожди эти жуткие кончатся…
Горазд чуть вздрогнул, но рук не разомкнул.
— Что, лучше в жертву, чем за меня пойти?
— Тебе зачем жена на полтора дня? – грустно прошептала княжна. – Мне завтра, ближе к полуночи, к полной луне, сюда прийти нужно. Я больше всего на свете с тобой сбежать хочу, но нельзя так! Я должна!
— Не женское это дело, собой жертвовать! Это воины должны умирать, не девки!
— А что, баба, когда в родах умирает, как мама моя… — княжна осеклась, — как княгиня? Она собой не жертвует? У всех своя война, у всех – ради жизни, и у всех – насмерть… Я княжна. Я не могу сбежать, когда городу нужна.
Он чуть-чуть отстранился, нежно взял ее за подбородок и заставил посмотреть в глаза.
— На полтора дня, не на полтора… На всю жизнь. Отвечай, Даримира Ратиборовна, пойдешь за меня?
Даримира зажмурилась, как перед прыжком в омут, чуть помедлила и кивнула:
— Пойду.
— Ух ты, какой! – услышали они звонкий женский голос.
— Не ори, не дома, — ответил ей кто-то скрипучий. – И дома лучше б не орала.
Горазд беззвучно хмыкнул, удивленно приподняв брови, приложил палец к губам княжны – молчи! и бесшумно выскользнул из-под елки, посмотреть на незваных гостей. Тяжелые ветки не шелохнулись.
Мирушка, стараясь не шуметь, хотела углядеть хоть что-нибудь сквозь еловые лапы. Чуть сдвинула ветку, получился крошечный просвет.
Под дубом, там, куда сквозь густую крону не долетал дождь, нетерпеливо покачиваясь с носка на пятку, стояла девка. В широком плаще, мужской расшитой рубахе, портках и высоких сапогах. На поясе висел тяжелый нож. Девка была очень знакомая, и одновременно – пугающе чужая.
— Отойди! – велел девке скрипучий голос. К дубу подошел полевик – старый, седой, с длинной окладистой бородой и в громадной соломенной шляпе, по которой стекал дождь. Не тот, с которым княжна давеча повстречалась – от этого так и несло силой. Вождь. Царь.
Девка, фыркнув, сделала пару шагов.
Мирушка зажала рот руками, чтобы не ахнуть в голос. Это же… она сама! Она не умеет так презрительно-надменно кривиться, и коса у девки заплетена иначе. Но все остальное – не отличить!
Вот ты какая…
— Смотри сюда, — проскрипел полевик, дернув девку за рукав — видишь камешек под дубом? Это алтарь тутошний. Вот на него-то мы жертву и поставим. Связывать не будем, незачем, Богодея ее опоит, чтоб не дергалась.
— У меня никакая тварь не сбежит, — хмыкнула девка, красиво взявшись за рукоять ножа.
Полевик вздохнул.
— Ты встанешь вот сюда, — он положил что-то на землю, — запомнила? Ну-ка, давай.
Девка нехотя переступила сапожками.
— Дядька, ну что я, жертв не приносила? – протянула она, — справлюсь как-нибудь!
— Ты людей в нашем капище резала! А тут – человеческое! И не перечь мне. Богам все равно, кто жертву принесет, но не все равно – как. Вот здесь будет чаша для крови. А теперь покажи, как будешь горло перехватывать.
Мирушка с трудом сдерживала крик. Этот нелюдь, эта тварь во всех подробностях объясняла девке-княжне, с которой их когда-то поменяли колыбелями, как убивать. Как резать, как потом обходить дуб, напаивая его корни собранной в чашу кровью…
Мирушка знала, что ее ждет смерть. И думала, что готова к ней. Но смотреть, как эту смерть спокойно и деловито по мгновениям раскладывают, было кошмаром наяву.
— Я вот тут стоять буду, слева, от мира Нави. От Яви будет Богодея, ей вот здесь быть надлежит – полевик еще что-то положил на землю, отмечая место. Ты – между, от обоих.
Девка прилежно училась, не забывая фыркать и напоминать, что легко справится.
Дождь, слезы обиженной богини, все лил и лил…
После того, как они ушли, Мирушка долго не могла пошевелиться. Вернувшийся Горазд даже слегка потряс ее за плечи.
— Ну что, невеста, — весело спросил он, — не передумала?
От тепла его рук Мирушка чуть ожила. Обернулась к Горазду и вместо ответа поцеловала.