«Гудвилл» Якимы выглядел убого, в отличие от всех других филиалов, в которых Ригальдо когда-нибудь бывал. Огромный ангар без какой-то отделки, большие синие корзины, забитые всяким хламом: ботинками без пар, дырявыми простынями, изъеденными молью свитерами. Ригальдо ворвался за пять минут до закрытия, и с ним не очень-то хотели разговаривать, когда убедились, что он не собирается ни жертвовать, ни приобретать. Но, видимо, он произвел впечатление крайнего отчаяния, и сотрудница скрепя сердце пустила его на склад. А может быть, это произошло потому, что с ним вместе явилась Присцилла со своими неподражаемыми собачьими глазами и голосом потерянной девочки. Она сосала палец и, кажется, разжалобила бы и камень.
Внимательно осмотрев куртку Исли, сотрудница вынесла вердикт: да, она запомнила эту вещь, главным образом потому что за нее сразу же случилась драка между бездомными. Куртку подбросили два дня назад на крыльцо, она лежала в корзине для пожертвований, выгодно выделяясь своим качеством на фоне всего остального. Нет, с ней не было никаких подходящих по размеру вещей, и детского барахла тоже не было. Нет, никаких предметов в карманах. Никаких записок; о чем вы вообще.
Ригальдо слушал в молчании, прижимая куртку к груди. Он купил ее у бомжа, не торгуясь, вытряся из того информацию, откуда он ее взял. Но когда бомж, сообразивший, что продешевил, потянул на себя край куртки со словами «Э-э, нет, погоди, передумал», Ригальдо обернулся в бешенстве, и бездомный отпрянул. И теперь Ригальдо мял воротник, от которого все еще тянуло туалетной водой Исли, запах которой не смогло перебить амбре бомжа. Ригальдо обнимал куртку и чувствовал себя в геенне огненной.
Он убедился — похититель Исли действительно имел какое-то отношение к Якиме, но не знал, как того отыскать. У него было никакой зацепки. От бессильной злости его потряхивало.
Во шве внутреннего кармана на груди внезапно отыскалась мятая сигарета, любимый сорт Исли, и Ригальдо даже не смог рассердиться, внезапно подумав: ну покуривает тайком будущий сенатор и проповедник здорового образа жизни, ну тебе не насрать ли? Радуйся хотя бы тому, что на куртке нет крови.
Он выкурил эту самую сигарету, стоя в темноте на крыльце закрывшегося до утра «Гудвилла», и ледяной ветер из пустыни сек его руки и лицо и трепал одежду. Голова мгновенно поплыла. Зато на него снизошло какое-то обреченное спокойствие. Он найдет Исли. Если понадобится, всю Якиму вместе с асфальтом перетряхнет.
Присцилла молча маячила рядом, притоптывая от холода. Она тоже замерзла, но терпела, и это было как-то так… трогательно, что ли. Ригальдо докурил, затушил сигарету и кивком пригласил ее: полезай в тачку. Она радостно вскинулась, сделала два шага — и у нее из-под куртки выпал длинный столовый нож и зазвенел по асфальту.
Ригальдо оказался быстрее. Он придавил нож подошвой и выдавил, свистя от злости:
— Значит, так?!
— Взяла в кафе, — сказала Присцилла без тени раскаяния. — На всякий случай.
— Какой, блядь, случай?!
— Ну, так, — ее взгляд затуманился. — Ты так быстро рванул за тем бомжом, а они злые бывают… Я подумала, что, может, надо будет… припугнуть. Но ничего такого, не думай.
Дыша огнем и гневом, Ригальдо запустил ее в машину, а нож пинком загнал под мусорный бак. «Ниссан» медленно пополз вдоль ангаров, и на улице не было ни души. Они находились в промышленном районе. Огни жилых домов, трак-спотов и торговых центров остались в стороне.
— Я тебя предупреждаю, — зло сказал Ригальдо. — Больше никаких фокусов. Держи себя в руках. Я знаю, что ты можешь. Ты хитрее, чем пытаешься изобразить.
— Хорошо, дядюшка. Я буду послушной.
— Я тебе не дядюшка!
— О да, — произнесла Присцилла с тягучей, взрослой насмешкой. — Как я могла забыть, что ты моя тетушка. Дядюшка — это Исли, а ты дядюшкина жена.
Ригальдо повернул голову, полный желания все высказать этой двуличной стерве, и в это время позади тачки истерически взревела сирена и вспыхнули холодные красно-синие огни.
Все его потроха свернулись в узел, пока он парковался у обочины и опускал боковое стекло. Он совершенно не мог представить, что сейчас произойдет и что может выкинуть Присцилла. И есть ли у нее еще что-то под курткой.
«Доигрались», — думал он, глядя, как коп неспешно выбирается из машины. По крайней мере, тот не приказал им выйти, и оставалась маленькая надежда, что это недоразумение.
Присцилла надвинула бейсболку на лоб и сидела, безучастно глядя себе под ноги.
Ригальдо по первому слову зажег в салоне свет и протянул свои документы в окно.
— Сэр, — строго сказал коп, разглядывая права. — Вы ехали с выключенными огнями. Это небезопасно.
Дебил, сообщил себе Ригальдо. Еблан.
— Простите, офицер, — повинился он. — Такая глупость. Этого больше не повторится.
— Сиэтл, да? — коп пристально поглядел на него, потом в права. — По работе здесь?
— В командировке.
Коп промолчал. Ригальдо не смотрел ему в глаза — изучал пуговицу на форме. Тишина затягивалась, и в конце концов Ригальдо не выдержал.
— Какие-то еще проблемы, офицер? — кротко, как монахиня, спросил он и внутренне приготовился к пиздецу.
Полицейский поднял голову. По нему скользили отсветы мигалки, а красное щекастое лицо вдруг показалось Ригальдо немного… сконфуженным.
— Простите, сэр, — определенно, коп выглядел так, словно ему неловко! — Но у нас уже две недели крутят «Дочерей Бездны»… Никак не могу забыть одну сцену оттуда…
Ригальдо ощутил, как тяжеленный кирпич у него в груди с грохотом упал, и вверх рванули разноцветные шарики.
Даже если бы полицейский сорвал с себя одежду и исполнил эротический танец на капоте, это вызвало бы меньший шок.
— А-а, да, — он изо всех сил попытался повторить звездный оскал Гейбла-среднего. — Вы про это. Не думал, что кто-то узнает.
— Так это правда! — полицейский просиял. — А я-то думаю: «Эй, попустись, тебе теперь везде мерещится этот съеденный парень!..»
Ригальдо улыбался, как придурок, улыбался и кивал.
Они с полицейским коротко обсудили «Дочерей»: конечно, бредятина жуткая, но голых мертвых баб невозможно забыть. Ригальдо, понизив голос, приоткрыл страшную тайну: в следующем году выйдет сиквел. Полицейский шлепнул себя по бедру: вот дерьмо! Обязательно придется смотреть!
Когда мужик вернулся в патрульную машину, Ригальдо был вспотевшим до трусов. Руль скользил в ладонях.
— Молодец, дядюшка, — одобрительно сказала Присцилла. — Ты очень талантлив.
— Заткнись, — простонал Ригальдо. — Поехали в какой-нибудь мотель, пока он не решил из интереса пробить обо мне все — и не прочитал про тебя!
***
Он снова собирался всю ночь бодрствовать, нагрузившись по уши дрянным черным кофе, от которого прыгало сердце, а желудок болел, напоминая, что такие нервные типы, как он, сплошь и рядом зарабатывают к сорока годам язву. Но стоило Ригальдо вытянуть ноги в кресле и расслабить спину, как веки налились неподъемной тяжестью, и он сказал себе: когда Присцилла заснет, я приму холодный душ, — и заснул.
Его разбудил истерический вопль, громкий, как сирена, хлещущий комнату вдоль и поперек.
Ригальдо вскочил, выпучив глаза, не понимая, за что хвататься: ему колотили и в дверь, и в стены.
Присцилла билась на кровати, упираясь в матрас пятками и затылком, и ее тело, поднимаясь над покрывалом, принимало почти идеальную дугу. При этом она невидяще шарила ладонями по своей груди, по матрасу и повторяла, захлебываясь от слез: «Папа, папочка, папа, не надо, не уходи, папочка!»
Ригальдо тигром прыгнул на постель и затряс ее. Голова Присциллы с закатившимися глазами мотнулась от плеча к плечу. Он занес руку, чтобы влепить ей пощечину, и тут Присцилла проснулась. Ее цепкий взгляд обжег его. Будто ундина вынырнула из ледяного колодца.
— Я сейчас вызову полицию! — рявкнул кто-то за дверью, и Ригальдо, рывком отодвинув кресло и распахнув дверь, проорал:
— Я сейчас сам вызову! Какого черта ломишься?! Моей подружке приснился кошмар, только и всего!
Он обернулся через плечо: Присцилла, улыбаясь, сидела на постели, и смущенно поправляла сползшую с плеча футболку. Увидев заглядывающих в номер людей, она подняла руку и кокетливо помахала.
— Простите, парни. Мне приснилась змея!
Когда до конца не успокоившаяся публика удалилась, Присцилла хихикнула:
— Не исключаю, что полицию все-таки кто-нибудь вызвал!
Ригальдо вытер лоб, смаргивая противную остаточную пелену сна. И пробормотал:
— Ты это нарочно?
— Нет, — она грустно посмотрела на него и улеглась, уложив голову на скрещенные руки. — У меня это бывает. В тюрьме так и не привыкли. Но там они боялись будить меня во время приступов…
Ригальдо не нашелся, что сказать. Ему совсем не хотелось знать, чем отличилась Присцилла, чтобы так всех запугать. Вместо этого он уселся в кресло поудобнее, вытянул ноги и спросил:
— Как ты сбежала?
Присцилла издала тихий смешок.
— Как всегда.
— А куда шла?
Она завозилась и сказала почти застенчиво:
— Конечно же, к океану. Знаешь, в тюрьме я очень устала от людей. И я решила, что ничего не случится, если я дойду пешком до самого края полуострова Олимпик и буду стоять на большом пляже с бревнами, пока как следует не насмотрюсь. А когда вода начнет лизать мне ноги, я побегу — и рядом не будет никого, только чайки, волны и скалы, и я буду бежать, пока вода не поднимется слишком высоко…
Она внезапно замолчала, и Ригальдо ощутил, как по спине пробежал холодок. Почему-то ему вспомнилось, как они с Исли возили на пляж Риальто маленькую Бекки, и как та, счастливая, мчалась навстречу приливу, и с головой нырнула в серо-зеленую волну. Он очень ярко представил на ее месте Присциллу — как она входит в ледяную воду и идет по дну, погружаясь все глубже и глубже, и чайки кричат у нее над головой. И как вспышка, пришло воспоминание: однажды они с Исли уже искали ее, и Лаки нашел ее именно на пляже.
Кто знает, на что она решалась на пляже Алкай и что планировала закончить на пляже Риальто, в первобытном одиночестве.
У него чуть не вырвалось «Зачем?!», но он крепко сжал зубы. И правильно сделал, потому что Присцилла мечтательно продолжила:
— Когда мы здесь закончим, я пойду прямо туда, — она приподняла голову и нехорошо глянула на него. — И никто меня не остановит.
Он молчал, и она, заметно расслабившись, договорила:
— Надо только убедиться, что с Исли все хорошо. И для этих сук, — она помедлила, — Для этих сук будет лучше, если мы найдем его ц е л ы м. Потому что иначе…
Она отвернулась от него, поджала ноги и ровно задышала, а Ригальдо сидел не шевелясь. А когда заснул, ему снилась работа — много-много работы, что-то такое понятное, неприятное, про огромную партию брака, втихую ушедшую в продажу, и во сне он сердито шуршал бумагами, а где-то сбоку ходил Исли — красивый, подтянутый и длинноногий, по-прежнему с волосами до жопы, и Ригальдо сердился, что тот занимается ерундой. А потом Исли подошел к нему сзади, положил руки на плечи, наклонился — и Ригальдо не увидел на нем лица.
–…подъем, эй, подъем, — шепотом звала Присцилла. Она сидела на корточках перед Ригальдо, озабоченно вглядываясь в него. — Он прислал сообщение.
— Кто?! — выдохнул Ригальдо, потягиваясь: все тело болело, а во рту будто кошки насрали. Присцилла оперлась для равновесия о его колено, и он столкнул ее руку. Отодвинулся: близость с ней нервировала.
— «Перизосо». Тебе пришло уведомление с «Фейсбука».
Ригальдо встрепенулся и вцепился в телефон.
Послание было коротким.
«Иди в холмы гремучей змеи по старой дороге».
— Это холмы на севере долины, — Присцилла прямо лучилась. — Я уверена, они прячут Исли на одной из старых ферм. Поедем, как только рассветет, правда?
Ригальдо посмотрел на часы: семь утра. В это время года светало поздно, до рассвета оставалось еще часа полтора.
— Да, — невпопад сказал он, потирая лицо. — Поедем.
— Только мне надо перевязать бок, — деловито уточнила Присцилла. — Иначе я буду нас тормозить.
Она задрала футболку, и Ригальдо вытаращился. Выглядело отвратительно. Вчерашний грубый шов на боку был разодран, края раны, прихваченные нитками, висели лоскутами. Кожа вокруг покраснела и воспалилась.
— Ты что, чесала его, пока он не разошелся?!
— Может быть, во сне, — Присцилла пошевелила пальцами. — Ты зашьешь?..
— Зашью, — Ригальдо поморщился. — Но надо обработать. Где виски, который ты купила?
— На полочке в душевой.
— Сейчас, — пробормотал он, прошел под внимательным взглядом Присциллы через весь номер и осторожно прикрыл за собой дверь душевой. И вместо того, чтобы искать виски и «швейный набор», привалился боком к стене.
Наверное, где-то здесь в его приключениях проходил водораздел, за которым было необходимо вызвать помощь.
Ригальдо не считал себя героем. Заменить группу захвата он не мог, а «ручной дракон» только прибавил бы проблем в освобождении Исли. У него наконец-то появился расплывчатый, но все-таки настоящий ориентир, и о нем следовало сообщить копам.
Только сперва нужно было отвлечь Присциллу.
По ногам сильно потянуло свежим воздухом. Занятый своими нервными мыслями, он зябко переступил, замер, а потом ломанулся обратно.
Номер оказался пуст, дверь была распахнутой настежь. За балконом мотеля клубилась жирная темнота. Ригальдо рванул к выходу, шаря по комнате взглядом: телефона тоже не было видно. Внизу, на стоянке, взревел двигатель. Кровь бросилась Ригальдо в лицо: он прошляпил, прошляпил все на свете!..
— Присцилла! — рявкнул он, кубарем скатываясь по лестнице, даже не озаботившись запереть номер. Серый «Ниссан» дернулся, двинулся вперед, примял колючие кусты перед парковкой и зацепил фарой мусорный бак. Ригальдо бросился к нему, но Присцилла, сдав назад, уже разворачивалась. «Ниссан» толкнул подскочившего Ригальдо корпусом и выкатился с парковки, уверенно набирая скорость.
Ригальдо бежал за ним до самого шоссе, надеясь: вдруг передумает. И только когда машина выбралась на широкую дорогу и ее задние огни прощально мигнули, он осознал: все, привет. Присцилла уехала без него по хайвею, освещенному ночными огнями, наводить добро и справедливость, а он остался, тяжело дыша, согнувшись от колотьбы в боку. Далекие холмы многозначительно и мрачно чернели, над ними сияли звезды. По трассе между полями тяжело грохотали фуры, идущие из Портленда в Сиэтл, а Ригальдо бездумно брел по обочине, обдуваемый ночным ветром — бесславный сын Деборы Эстелы, как и она, нашедший свое шоссе.
Ладно. Он проверил карманы и убедился, что бумажник Присцилла ему оставила. Как хорошо, что он спал в номере в куртке, не раздеваясь, как бомж. Значит, в мотель можно было не возвращаться. Ригальдо пригляделся — показалось, или среди рефрижераторов и лесовозов замелькали легковые машины?
Он одернул куртку и принялся голосовать.
***
«Холмы гремучей змеи» оказались низким хребтом по северному краю долины.
Белый «Убер», который Ригальдо посчастливилось поймать после нескольких неудачных попыток, полз по складкам предгорья, как жук. Фары дальнего света шарили по придорожным кустам и, кажется, вспугнули койота. Машину иногда встряхивало, и Ригальдо лишь сильнее сжимал дверную ручку. Темнота медленно отступала, и вокруг постепенно проступала местность — мягкие светлые склоны, заросшие высокой колючей травой, похожие на формы лежащей женщины. На одном Ригальдо видел водонапорную башню, на другом — деревянный, построенный еще, кажется, в годы фронтира, пожарный наблюдательный пункт.
На шоссе таксист, удивительно покладистый сонный парень, только пожал плечами, когда Ригальдо попросил его ехать по старой дороге.
— Мне надо поставить точку на навигаторе, — сообщил он. — Без ориентира нельзя, мало ли что. Выбирайте сами — виноградники «Гремучей змеи», или ранчо, или брошенный индейский поселок там, выше. Так написано на карте.
Ригальдо сглотнул. Он понятия не имел, получала ли Присцилла еще какие-нибудь указания от похитителя, и куда ее могло занести, но решил, что огромная винодельня или преуспевающее ранчо вряд ли станут нужным объектом. И рискнул: «Давай в поселок». И только здесь, на высоте, он понял, как ему повезло. Удивительно, но на холмах и на проселочной дороге между ними тонко серебрился иней — ночью здесь было намного холоднее, чем в долине. И на нем хорошо просматривались следы недавно проехавшей машины.
— Вы ж не сектанты какие-нибудь? — равнодушно спросил таксист. — Не съедите меня, когда доедем до места?
Ригальдо покачал головой:
— Нет, я… геолог. Изучаю местную природу. С командой.
— Ага, — кивнул таксист. — Конечно. Учти, наркоту не перевожу.
Снаружи просветлело так, что «Убер» погасил фары. Небо было волшебное — над землей протянулись длинные фестончатые облака, пурпурные, фиолетовые, оранжевые, а за ними нежно голубело раннее утреннее небо. На дорогу впереди выскочил заяц и долго несся перед капотом, низко прижав уши и резко перебирая лапами.
А потом Ригальдо понял, что чье-то везение закончилось: вскарабкавшись на очередной холм, они увидели те самые индейские хижины — девять грубых домов с высокими трубами, сложенные из камня, равнодушно взирающие черными провалами окон на брошенный «Ниссан» посреди относительно ровной площадки. Не слушая окриков таксиста, Ригальдо обежал дома — разумеется, пустые и засранные. На стенах внутри красовались убогие граффити и надписи: «Джо педик», «Элис трахается».
Машина стояла с распахнутыми дверями. Ключ зажигания торчал в замке. Ригальдо повернул его, но тачка не подала признаков жизни. Он еще раз попытался повернуть ключ. Ничего. Машина была нема.
— Похоже, отъебнула электроника, — со знанием дела сказал таксист. Он вышел из своей машины и закурил. — Это бюджетный «Ниссан». Отъебнуть может все что угодно. Будем проверять клеммы или я поехал?..
Ригальдо из-под руки оглядел бугрящуюся местность. Холмы, холмы, каньоны, куда не кинешь взгляд. Следы Присциллы, уходящие вниз, пока еще были заметны — но солнце поднималось все выше, и ярко блестящий иней вот-вот должен был начать таять.
— Подожди, — решил он. — Я заплачу по двойному тарифу, если довезешь до конца этой старой дороги.
Он обыскал салон, но телефона не нашел — Присцилла забрала его с собой. Ни на что особо не надеясь, он заглянул под заднее сидение.
«Ремингтон» в чехле лежал там, куда Ригальдо его положил. По-видимому, Присцилла о нем забыла, а может, она просто не любила огнестрел. То ли дело тупой столовый нож из шоферской закусочной. Ригальдо, урча от счастья, вытащил ружье, нетерпеливо разорвал коробку с патронами и вытряхнул их в карман куртки. Их уверенная тяжесть приятно согрела ему сердце.
Позади взревел мотор. Он обернулся. Таксист, швырнув на землю сигарету, задом пятился с площадки, на которой они остановились.
— Эй! — крикнул Ригальдо и сделал к нему шаг. — Эй, ты не понял!
— Иди нахуй! — проорал таксист, разворачиваясь, показал ему средний палец и дал по газам. — Я в разборках не участвую!
— Педрила ебаный, — Ригальдо сплюнул на землю. — Козел!
Зато теперь он имел полное право расчехлить и зарядить «Ремингтон», что он и сделал, и, помочившись на дорожку прямо на колесо сдохшего автомобиля, он застегнул штаны и торопливо пустился в путь. Солнце уже показалось, но было чертовски холодно. В душе Ригальдо жалел, что не догадался загнать таксиста на заправку, чтобы купить кофе — это бы здорово поддержало его силы, а так его гнали вперед только гнев, страх и какое-то нездоровое предвкушение. Щеки горели от мороза, дыхание белым облаком вырывалось изо рта. Странное дело, но с каждым новым шагом он чувствовал, как с него облетает, точно листва лозовых кленов, весь приобретенный за годы рядом с Исли достаток и гламур. Вице-президент «Нордвуда» исчез, растворился в утренней дымке. Остался только мужик из Эймса, угрюмый, невыспавшийся, вонючий и злой, как Дьявол из песни Харви Смита, рыщущий в поисках жертвы среди кукурузных полей.
Иней на склонах сверкал так, что смотреть было неприятно. Именно поэтому Ригальдо чуть было не пропустил мельтешение на вершине холма, и только когда откуда-то сверху посыпались камешки, не рассуждая, вскинул ружье — и застыл.
***
Когда Заки снова впал в беспамятство, Исли отстраненно подумал, что это приключение им не вытянуть.
То, что все очень плохо, он понял раньше, конечно, когда все его попытки играть в конструктивный диалог, лесть, подкуп разбились о невыносимое упрямство похитителей. Он-то был готов на все и сразу завел речь о выкупе, так, как будто это было чем-то само собой разумеющимся, и все время напоминал: я располагаю самыми разными возможностями, если вам нужна помощь, только скажите.
Вместо того чтобы назвать требования, его привезли куда-то в горы — на ферму, втолкнули в продуваемый всеми ветрами амбар, такой старый, что красная краска на нем почти вся облупилась, привязали к стулу с вывернутыми назад руками и так и оставили — без воды и без пищи, без возможности поменять положение, справить нужду, успокоить Заки, в конце концов. Еще они сразу же показали ему свои лица, и это ему не понравилось. А на второй день Европа Ваго подтвердила: «Ты в курсе, что ты не выйдешь отсюда? Поэтому мне плевать, что ты смог бы нас опознать».
Она пришла к нему в амбар с пакетом картошки фри, веселая, пахнущая зимой, притащила себе второй стул и уселась напротив. И когда Исли устало спросил ее: «Чего же ты хочешь», ответила, пережевывая картошку:
— Справедливости.
Со слов Европы, ей было около тридцати, но она выглядела моложе. Исли смотрел на волосы, забранные в два легкомысленных хвоста, на сосредоточенные бледно-голубые глаза под густой светлой челкой и не знал, что сказать. Думая о своих похитителях, он грешил на тех или иных конкурентов, на каких-то ненормальных сталкеров, просто на отморозков, решивших нажиться на нем. Он все время всматривался в лицо Европы и ждал объяснений. А потом она сказала: «Твоя психопатка посадила моего отца», и у него упало сердце. А Европа, загибая пальцы, перечисляла:
— Понимаешь, когда он сел, мы все потеряли. Виллу, яхту, машины, счета, весь его бизнес… все. Он не смог удержать влияние, на нем отыгрались все коррумпированные сволочи, до того лизавшие ему зад. Нам пришлось поменять фамилию и скрываться. Мать сторчалась, тупая пизда. Я работала официанткой в пабе, вот этими самыми руками убирала блевотину за клиентами, а потом вдруг оказалось, что отец вашу семейку не убивал!..
Когда она говорила о Присцилле, ее черты ожесточались. Исли чувствовал за этим давнюю манию, продуманный план. И когда он спросил Европу: «Почему же ты ждала столько лет?!», та честно ответила: «Мне было лень. А потом кое-кто победил на выборах, а сучка сбежала из тюрьмы. Тут и у святого переполнилось бы терпение».
Он все еще не верил, надеялся, что они договорятся, товарно-денежные отношения и охмурение девиц — это ведь как раз то, в чем он был специалист. Европа приходила к нему каждый день, ела у него на глазах сладости, рассказывала: представляешь, все думают, что тебя украла племянница, вот смешно. И только когда он попросил ее: послушай, не могла бы ты хотя бы позаботиться о ребенке, он же маленький, он замерз и хочет есть, а Ваго ответила: мне это не интересно, — Исли понял, что в ее планы не входит, чтобы они протянули подольше.
До этого разговора Исли был образцовым заключенным, вел себя по инструктажу службы безопасности, но теперь в нем появилось лихорадочное желание действовать. Оставаясь один, он, корячась, поднимался со стулом на спине, обходил амбар, изучал весь валяющийся у стен мусор: доски, ржавые ведра, гнутую ость бороны, рассмотрел сквозь щели запущенный фермерский двор. Машин было две: «Киа» Европы и пикап ее помощника. Этого самого типа, крепкого немолодого краснолицего мужика с пистолетом, Исли про себя называл «Том», потому что на морду он был вылитым «Томом». Он был не то другом, не то бывшей шестеркой или телохранителем Диего Ваго, и Европа вертела им как хотела. «Том», однако, казался Исли более продуктивным в плане «договориться»: он начал с того, что спер куртку Исли вместе с бумажником. По обрывкам разговоров Исли понял, что старая ферма принадлежит именно ему, и как только Европа в очередной раз укатила, принялся его искушать. «Том» отмалчивался, но, по крайней мере, начал носить Исли воду и выводить его в туалет. Последнее было унизительно со связанными руками, но Исли терпел, надеясь, что его слова пробьют брешь в жадности тюремщика. Но пока что его попытки форсировать разговор натыкались на молчание. «Том» колебался. Может быть, через какое-то время Исли и смог бы его раскачать, но времени не было — из-за ребенка. В амбаре было холодно, голодный Исли мерз, слабел, у него появился кашель, болело в груди, и сердце выделывало нехорошие закидоны. Но это ни шло ни в какое сравнение с тем, как слабел Заки.
Заки был его болью, его кровоточащей раной; честно говоря, если бы не он, Исли вряд ли позволил бы так покорно себя увести. Но когда улыбчивая девушка на детской площадке, показывавшая им флаеры, нагнулась к Заки и сказала: «У-у, какой милый, красивый, как папа», — Исли распушился от гордости как идиот, втайне порадовавшись еще и тому, что, по ее мнению, у него мог быть такой маленький сын. Девушка легко вскинула Заки на руки: муси-пуси, кто это тут у нас; пойдемте-ка, мне надо внести вас в список гостей нашего представления, — и так, продолжая ворковать, и повела их к машине, и Исли шел, улыбаясь, старый ловелас. Он улыбался, даже когда в машине распахнулась дверь и под лопатку уперся ствол. Не вздумай шуметь, сказала девушка, все еще покачивая Заки, если не хочешь увидеть его мозги на стене. Заведи руки за спину.
И все еще с закаменевшей улыбкой Исли сделал все, что ему приказали. И попал в ад для самодовольных политиков и бизнесменов, наполненный холодом, безнадежностью, страхом и чувством вины. И с ним был его внук, его дорогой мальчик, капризный, упрямый, испуганный и очень уставший, который все время повторял, что хочет домой.
На второй день в амбаре Заки начал играть всяким мусором. Он возился в полосе света в опилках на полу, двигал туда-сюда щепки, фыркая и урча, строил домики, «ходил» гнутыми ржавыми гвоздями так, будто это были человечки. Исли, почти одуревший от боли в спине и плечах, старающийся так и сяк облегчить свое положение, смотрел на него, чувствуя, что в горле стоит ком. Но Заки быстро начал повторять, что хочет есть и пить; он приставал к Исли, дергал его за свитер и говорил: дед, вставай уже, ну хватит, пойдем к маме. Заки еще не исполнилось двух лет, он переставлял слоги в словах и превращал их в абракадабру, и Исли, задыхаясь от жалости, шептал ему: «Мы скоро пойдем, мой милый, но пока нельзя. Нельзя. Это такая игра».
На это Заки заплакал. Он заунывно скулил на своем матрасике, раскачиваясь взад-вперед, и этот тонкий скулеж ввинчивался прямо в мозг, и Исли не выдержал: принялся стучать ногой в стену и орать: «Звери вы, что ли?!» Дверь распахнулась, и вошел мрачный «Том». Он рывком поднял Заки на ноги и, не произнося ни слова, потащил к выходу.
От ужаса Исли чуть не сдох. Что он наделал?..
— Куда ты? — он встал на ноги вместе со своим стулом. — Куда ты ведешь его?!
— Заткнись, — рявкнул Том. — Я его накормлю.
Когда Заки вернулся, повеселевший и довольный, Исли сразу же наклонился к нему.
— Он тебе ничего не сделал, этот дядя?! — хрипло спросил он, а про себя подумал: а если сделал?! Что ты сможешь теперь?!
Заки засмеялся и икнул ему в лицо солодом.
— Ты что, давал ребенку пиво? — взревел Исли. — Урод!
— Давал, — хладнокровно ответил из-за стены Том, запирая замок. — И снова дам, как только захочет. Сейчас он заснет и продрыхнет много часов. Жаль, что я раньше не допетрил, как можно его успокоить.
Так и случилось. Заки вырубился, едва добредя до матраса, и спал до середины следующего дня. Проснувшись, он плакал от головной боли, катался по матрасу и просился домой. Том снова его напоил, как и обещал, а Исли изнемогал от бессильной злобы и думал: если удастся освободиться, я убью тебя, толстая мразь. Но в этот раз фокус с пивом не удался. Заки шатался по амбару, налетая на стены, а потом его вытошнило. Боясь, что он захлебнется рвотой, Исли лупил ногами в стену, звал Тома, но тот не пришел. Наплакавшись каким-то монотонным, высоким плачем, Заки отключился. Исли начал действовать. Он давно присмотрел среди мусора длинный кусок стекла, прислоненный к стене, с острым неровным краем. На то, чтобы перепилить толстую мохнатую веревку, у него ушло несколько часов. Потом он катался по земле, кусая губы, чтобы не орать: снова двигать руками оказалось чертовски больно.
Утром, когда Том вошел в сарай, Исли, стоявший за дверью, ударил его доской, а когда тот пошатнулся, держась за залитое кровью лицо, молча добавил в живот и по почкам. Случилась чудовищная драка. Том был сильнее, но не ожидал нападения. Они вывалились во двор, забитый ржавеющими остовами техники и гнилыми досками, и Исли вдохнул полной грудью горный воздух и решил драться до последнего. Когда он зубами вцепился Тому в ухо, тот заорал от неожиданности.
Они как раз катались по промерзшей земле, грязные, окровавленные, колошматя друг друга, когда раздался голос Европы:
— А ну-ка, хватит. Хватит, я сказала!
Она стояла посреди припорошенного снегом двора, одетая в короткое пальто, и нажимала Заки на кудрявый затылок, прижав его тонкую шейку к цепи лежащей на земле бензопилы. Оранжевая бензопила казалась такой же неуместно-яркой среди потемневших, ветхих строений, как и элегантное пальто Европы. Заки хлюпал носом.
— Достаточно нажать одну кнопку и дернуть стартер, — задушевно сказала она, — и это заработает. Фёрст, хочешь увидеть брызги своего внука?.. Их будет много, настоящий салют!
У нее были голубые-голубые глаза, очень решительные, и безмятежная улыбка. Бензопила глубоко вдавливалась в шею Заки.
Исли разжал руки.
Позже «Том» с остервенением топтал его сапогами, а Исли корчился на снегу, прикрывая голову и поджимая к животу колени, пока Европа не прикрикнула: «Хватит! Хватит, твою мать!» Но это отнюдь не означало конец экзекуции. Она встала над ним, наступила ему на плечо, не давая свернуться в комок, и завела бензопилу.
— Знаешь, зачем мне это? — доносилось до Исли сквозь механический рев. Мотор был новый, громкий, и прекрасно работал. — Я сразу все написала этой вашей Присцилле: тебе очень повезло, сумасшедшая шлюшка, что ты в тюрьме. И чем дольше я об этом думала, тем сильнее понимала, что это нечестно. Ведь все нажились на той резне у вас дома, кроме меня. Когда Присцилла придет, — Европа направила мельтешащую цепь вниз, держа ее на расстоянии нескольких дюймов ото лба Исли, так, что он вжал голову в плечи и зажмурился, вздрагивая. В лицо ему летело масло. — Так вот, когда она наконец явится, я усажу ее на стул, и скажу: ты, кажется, выдумала хорошую историю? Сегодня она осуществится! Человек из семьи Ваго убьет членов твоей семьи. Эй, ты, смотри на меня, смотри, говорю!..
Исли не мог. Рев бензопилы лишал его сил; он слышал над собой ее рычание, чувствовал движение воздуха, брызги машинного масла и вонь топлива, и думал только об одном: если прямо сейчас у Европы не хватит сил удержать пилу… Он представил звук, с которым лезвия вскроют ему череп, и сжал челюсти так, что захрустел обломанный в драке зуб.
— Я заставлю Присциллу страдать, — серьезно сказала Европа. — А потом убью. А может быть, сначала мы выкрадем и расчленим ее братика. Чтобы она потеряла всех, кто ей дорог. Известно же, что сука не выносит, когда кто-то покушается на ваш клан. Она вас так любит, что прямо убить готова.
Когда пила замолчала, он так и не смог заставить себя открыть глаза. Лежал на земле, вздрагивая, чувствуя, как лицо стягивает коркой крови. Заки молчал, и у Исли не было сил посмотреть, что с ним.
«Том» втащил его за ноги в амбар, не смог усадить на стул, потому что Исли падал, и привязал полулежащего к опорной балке.
— Ссать теперь будешь под себя, — мстительно сказал он и хлопнул дверью.
Когда снаружи загремела цепь, маленькие пальчики попытались открыть Исли заплывшие глаза.
— Дед, ты спишь? Проснись! Когда мы пойдем к маме?
Исли потерся отросшей бородой о его макушку. От Заки пахло маленьким грязным ребенком, но Исли отчаянно жалел, что не может прижать его к себе.
— Ты плачешь? — удивленно спросил Заки. — Не плакай! Мусины не плачут!
— Я не плачу, — шепотом ответил Исли. — Это у меня в носу чешется.
В носу, забитом кровяными корками, и в самом деле стало нечем дышать, и он запрокинул голову, позволяя теплым соленым дорожкам из-под век бежать за уши.