3425 год таянья глубоких льдов (381 теплый год), 13-й — 14-й день бездорожного месяца
Жить не хотелось. Страшно и совестно было жить. Да, судьба расставляет все по своим местам, но почему она выбрала для этого именно Лахта? Почему именно он оказался доверчивым дураком, из-за которого убили двух девочек и их мать? Ведь капеллан предупреждал. На коленях просил. И что Лахт ответил со свойственной ему самоуверенностью? Не только доверчивый дурак, но еще и самоуверенный дурак.
Можно было свалить всю вину на того, кто расплел девичью косу — ведь если бы не расплетенная коса, Лахт не поехал бы в Клопицу и не полез в крипту часовни. Столь здравое рассуждение нисколько не помогло.
Лахт поймал себя на мысли о крюке и веревке — сладкие были эти мысли, легкие, приятные, разрубавшие разом все узлы. Он уже топился однажды, проведя ночь в хороводе с навками. Мог бы сделать выводы… Мертвое есть мертвое — оно тянет к себе живых. И вместо того чтобы биться головой о стену (вешаться, топиться, травиться битым стеклом или вонзать тесак себе в грудь), стоило попытаться спасти хотя бы фрели.
Но если она умрет, если именно Лахт станет виновником ее смерти, как жить тогда?
Захотелось вдруг, подобно йерру Тулу, попытаться хоть на полчаса ощутить себя счастливым ребенком: с трудом поднявшись под третий потолок, Лахт сказал Хорку, что можно больше на полу не сидеть, и спросил у него можжевеловки.
Не тут-то было — поднялся, казалось, весь дом. Сперва йерр Тул выглянул из спальни егеря, потом вышел дедушка Юр, ну и йерр Варож не стал прикидываться, что ему неинтересно — появился тоже. Будто все они в окна подглядывали за Лахтом.
Кстати, так оно и было, как выяснилось вскоре. Спускаться в гостиную комнату не стали, расселись в спальне Хорка — а когда брали кресла из супружеской спальни йерра Тула, проснулась и фрова Коира, тоже заглянула к Хорку, накинув на плечи роскошный платок размером с одеяло. Должно быть, шаги под дверью разбудили фрели Илму — пришлось принести кресло и ей. Конечно, спальня Хорка была просторной, но не до такой степени…
Лахту вовсе не хотелось вот прямо среди ночи объясняться с Кленовым семейством, а хотелось напиться и лечь спать — он чувствовал себя разбитым и измученным, как выжатое льняное семечко… А главное — не чувствовал уверенности в себе.
И началось, конечно, не с благодарности за переговоры с упырем, а с обвинений.
— Ты почему его не выследил? Ты мог бы найти его логово! — процедил сквозь зубы йерр Варож.
— Такой он дурак, чтобы позволить мне за ним следить до самого логова… — зевнул Лахт.
— Надо было тянуть разговор до рассвета! На рассвете он бы сразу пошел к логову!
Оправдываться совершенно не хотелось.
— Ага. Может, еще до прихода глубоких льдов надо было разговор потянуть? Ты бы, йерр Варож, сам поговорил с ним с четверть часа…
— Нельзя ходить за упырем, нельзя искать его логово, — тихо сказал дедушка Юр. — Затащит живьем в сырую землю.
— Перестань, Варож, — оборвал препирательства йерр Тул. — Йерр Лахт, удалось ли тебе с упырем договориться?
— Как сказать… — пожал плечами Лахт. — Он требует прилюдного покаяния от негодяя, который его обманул и подставил, чтобы тот снял позор с честного имени Катсо. И справедливого володарского суда по принципу око за око. В данном случае, в прямом смысле: два ока за два ока. Тогда он успокоится и больше никого не потревожит. Он спас жизнь девочке и роженице и теперь забирает эти жизни назад.
Лахт солгал легко и без сожаления: никто из присутствующих не поверит в судьбу, в восстановление равновесия. Какая разница, кто требует правосудия, упырь или некая мнимая сущность, именуемая судьбой? Впрочем, разница велика: упыря можно убить вместе с землей, от судьбы не уйдешь…
Хорк попустил мимо ушей спасение жизни фрели Ойи, а ведь слышал, что тонула Иоя…
— Он назвал имя негодяя? — помолчав, спросил йерр Тул.
— В разговоре с упырем нельзя называть имен, — ответил вместо Лахта дедушка Юр.
— Мне показалось, или йерр Варож признал, что его возлюбленная священница родила мальчика в бане у Катсо? — заметил Лахт и наконец хлебнул можжевеловки из фляги Хорка.
— Тул, ты же понимаешь, что это совершенно неприемлемо, — фрова Коира глянула на мужа строго, как на дитя.
— В самом деле, йерр Тул, — повернулась к нему фрели Илма. — Грязная нежить будет обвинять честного человека, и ты поверишь какому-то упырю, глупому смерду, а не брату жены?
— Там в перечне требований покаяние имеется… — шепнул ей Лахт. — Без покаяния и в суде нет надобности. Так что об оговоре честных людей речь не идет.
— И правда, почему мы должны быть уверены, что в бане у Катсо не рожала какая-то другая женщина, полюбовница другого негодяя, о котором мы ничего не знаем? — йерр Тул оглядел присутствующих.
— Решать негодяю, — усмехнулся Лахт. — Отдать девочку на съеденье упырю или прилюдно повиниться в содеянном.
— Речь не о жизни девочки, йерр колдун, — Варож поднялся с места, прошелся по комнате и остановился у окна, спиной ко всем. — А о земле йерра Тула. Согласись, это совсем иной выбор: жизнь ребенка или земля. Которая к тому же скоро опять будет давать урожаи, потому что стои́т под двенадцативерстовым Хотчинским собором.
— Ты же понимаешь, что это будут не те урожаи, — парировал Лахт. — Землю Клопицы под Часовней-на-Роднике все же пришлось продать за бесценок.
— Хорошо, скажем иначе: жизнь ребенка или существенное падение цены на землю йерра Тула, — едва не рассмеялся Варож. — Думаю, будущий ущерб можно оценить заранее. Два пуда серебра, три пуда серебра? А? Но никак не жизнь ребенка.
— Я думаю, тут нечего даже обсуждать, — вкрадчиво сказала фрели Илма. — Надо немедленно вызывать высоких магов.
— Упырь дал нам три ночи, — Лахт зевнул снова и опять как следует хлебнул из фляги, чтобы не клевать носом. Три ночи — это очень много. Или нет?
Вряд ли Лахт сможет проспать эти три ночи, опасаясь стать прямым или косвенным виновником смерти девочки.
— Я тоже думаю, что обсуждать нечего, — согласилась с фрели фрова Коира. — И к исходу этих трех ночей высокие маги должны быть здесь.
— Ваши цветники превратятся в черный прах… — намекнул Лахт.
— Ты полагаешь, йерр колдун, что я позволю выжечь глаза родному брату, чтобы сохранить свой сад?
— А разве речь о вашем брате? Вроде бы говорили о каком-то неизвестном нам негодяе…
— Не лови меня на слове. И ребенку ясно, что это Варож, — фрова Коира презрительно изогнула губы.
Тот резко развернулся на пятках и оглядел присутствующих сверху вниз.
— Ладно. Хватит глупых разговоров. Я не хочу обвинений в гибели земли йерра Тула. Пусть будет справедливый володарский суд. Я признаю́ себя виновником смерти Катсо. Я подвел его под обвинение в чадоблудии, по моей вине йерр Тул осудил его и ослепил, что в конечном итоге привело к гнилокровию, от которого Катсо умер. Йерр колдун прав: Катсо мог опознать Арнгерд и матери собора непременно проверили бы, дева ли она. Я спасал ее от мучительной смерти. Я сознаюсь, но не раскаиваюсь в том, что сделал. На суде я подробно расскажу, как мне это удалось, чтобы ни у кого не осталось сомнений.
— А почему ты просто ему не заплатил? — спросил Лахт. — Ну, попросил бы молчать насчет священницы… Он ведь молчал об убитом младенце…
— Катсо не знал, что младенец был убит. Я сказал ему, что отвез его к кормилице. К тому же он был колдуном, врагом собора. Если бы он узнал, что Арнгерд — священница, он не стал бы молчать.
— То есть убить было дешевле… — осклабился Лахт, сделав еще два хороших глотка.
— Не дешевле, а надежней. И не убить, а ослепить. И… прибереги вопросы до суда, сейчас все слишком устали.
До чего же скользкий… Как угорь. Теперь йерр Тул, который не посмеет приговорить жениного брата к ослеплению, будет сам виноват в убийстве своих земель. Но самое обидное — убийство земли девочку не спасет.
— Я так думаю, йерр Тул осудит тебя володарским судом и приговорит к вире в свою пользу, — вздохнул Лахт. — Думаю, вира как раз будет примерно равна потерянной стоимости земли. Какой ты все же ушлый, йерр Варож… Тебе даже мзду не надо предлагать деверю, чтобы он тебя случайно не осудил по справедливости, — ты эту мзду по судной грамоте ему заплатишь. И никаких обвинений в гибели земли деверя после этого тебе никто не предъявит.
Варож смерил его взглядом, и, если бы не выпитое, Лахт нашел бы этот взгляд устрашающим.
— Ты пьян, йерр колдун. И мелешь ерунду. Я готов ответить за содеянное, что еще тебе надо?
— Мне? Нет, мне от тебя не надо ничего. Как ты собираешься ответить за содеянное, я только что рассказал — трех пудов серебра, наверное, будет достаточно, примерно треть твоего годового дохода, всего лишь. Йерр Тул, когда будешь вершить справедливый володарский суд, не забудь, как легко далось тебе решение ослепить смерда. И что Катсо был такой же человек, как твой шурин, ничем не хуже. Конечно, ты не был женат на его сестре, он не мог откупиться от тебя серебром и вообще, от него дурно пахло и ноги у него были грязные…
Глаза йерра Тула будто остекленели, и он произнес тихо-тихо:
— Он был в сапогах на суде. Я помню, в новехоньких сапогах. Я еще удивился…
— Вот-вот, про сапоги тоже вспоминай, он их берег, чтобы идти на чудеса смотреть. На суд, значит, надел? И, небось, сорочку, какие только по праздникам носят? Ты пойми меня правильно, йерр Тул, — я тебя в его смерти не виню. Я виню тебя в том, что ты больше толпу под окном слушал, которая требовала его повесить. А теперь будешь слушать тех, кто потребует оправдать негодяя.
— Тул, я очень тебя прошу: чтобы этого человека на суде не было, — гордо сжав губы, сказала фрова Коира. На просьбу ее слова походили мало. — Он не с твоих земель, он живет на земле Солнечного Яра.
— Ты так считаешь? — йерр Тул с тоской посмотрел на жену. — А я хотел позвать его обвинителем…
— Обвинителем может выступить, например, йерр Хорк.
— Ну-ну, вы еще дворового мальчика в обвинители позовите… — проворчал Лахт.
— Йерр Тул, позволь мне быть обвинителем, — вдруг сказал дедушка Юр.
Фрова Коира бросила на него короткий угрожающий взгляд и снова поджала губы.
— Да, конечно… — пролепетал йерр Тул, потому что на жену не посмотрел.
— Я имею право выбрать защитника? — осведомился Варож.
— Да, конечно.
— Пусть моим защитником будет здешний коренной маг.
Да, тут йерр Варож выстрелил в десятку… Как только коренной маг услышит об упыре, он немедленно сообщит об этом в Конгрегацию, а та сразу же, не спрашивая йерра Тула, вызовет высоких магов. Пожелания жителей Волосницы соберут потом. И выходит, что от решения володарского суда ничего не зависит — все равно землю убьют.
— Но коренной маг обязан донести… то есть доложить… об упыре возле деревни, — задумчиво и тихо произнес Хорк. Впрочем, его никто не услышал — йерр Тул и без того догадался, к чему приведет появление коренного мага на володарском суде.
— Нет, Варож. Выбери кого-нибудь другого, — сказал он дрогнувшим голосом. Йерр Тул был из тех людей, которые с трудом говорят «нет». И, конечно, его «нет» обнадеживало — во всяком случае, он оставлял за собой право принять решение.
Хотя не надо было никакого наития, чтобы предугадать, чем кончится володарский суд. Может быть, есть способ убедить йерра Тула в том, что выбора нет? Или жизнь фрели, или два ока за два ока… Лахт был слишком неуверен в себе и уже сильно захмелел, чтобы начать разговор с йерром Тулом немедленно — решил отложить его на утро.
Перед сном он долго смотрел на прозрачную нескончаемую свечу, взятую из спальни Хорка, — на этот раз радость жизни почему-то не возвращалась.
Ночью ему снились нечеловеческие крики Арнгерд и жадные глаза ее сестер.
Лахт немного просчитался насчет решения володарского суда — суд не состоялся. Йерр Тул не вынес тяжести возложенного на него бремени — слег к вечеру следующего дня. Нет-нет, он не притворялся, он лежал в самой натуральной горячке, с красным опухшим лицом и даже впадал время от времени в беспамятство. Фрова Коира послала за коренным магом, и тот явился незамедлительно. Конечно, ученым лекарем он не был, но, в общем-то, смыслил кое-что в болезнях, сказал, что йерру Тулу ничто не угрожает, что болезнь его сродни сенной лихорадке и пройдет со дня на день, если пить настойку, заряженную магией успокоения.
Судя по запаху, магия успокоения настаивалась на корне валерианы.
Коренного мага оставили обедать, и Лахт натолкнулся на него в дверях столовой комнаты. Подошедший сзади йерр Варож будто нарочно сказал:
— Йерр колдун, что ты встал на проходе?
— Йерр колдун? — навострил уши коренной маг и развернулся к Лахту лицом. — Что на мызе делает колдун?
Судя по речи, он был уроженцем Исзорья — и уж точно не ротсоланом: русоволосый, коренастый, с широким скуластым лицом. Далеко не молодой — лет шестидесяти, не меньше.
— Я не колдун, я ученый механик, о чем имею грамоту Высшей школы Великого города, — привычно ответил Лахт и полез за пазуху.
Коренной маг не стал вежливо отмахиваться от протянутой ему бумаги, а, напротив, очень внимательно ее изучил. Что-то его насторожило в прочитанном, потому что он несколько раз поднимал глаза на Лахта, будто примериваясь, может ли прочитанное относиться к подателю грамоты, а потом еще раз прочел вслух:
— Ледовой Лахт сын Акарху сына Сужи…
— Ну да, — Лахт пожал плечами.
— Сын, значит, белого медведя? — как-то неприятно хмыкнул коренной маг. — Внук волка?
— Почему бы нет?
— Ну-ну, — осклабился коренной маг и вернул грамоту Лахту.
В эту минуту к двери подошла фрова Коира и поглядела на коренного мага испепеляющим взглядом.
— Да ты совсем обалдел, любезный? Требовать бумаги от наших гостей прямо в доме, на пороге столовой комнаты?
— Я… я вовсе не требовал… Он сам… — смешался коренной маг, который годился ей в отцы.
Как только Лахт узнал о прибытии в дом коренного мага, он сразу догадался, чем кончится дело, однако предполагал, что произойдет это потихоньку, в тайне от домочадцев. И в этом тоже немного ошибся.
За столом беседовали о делах государственных, ценах на хлеб и лен, о предстоящей зиме и нашествии нового ледника — как положено. Место во главе стола пустовало, то и дело в разговорах повисали неловкие паузы, которые старательно обрывала фрова Коира.
Стоило ей замешкаться лишь однажды, как тишину нарушила фрели Илма, обратившись к коренному магу:
— А вы знаете, что к нам на мызу каждую ночь является упырь?
Хорк чуть не подавился и раскрыл рот, фрова Коира сжала вилку так крепко, что едва ее не сломала. Варож вспыхнул:
— Илма! Ты с ума сошла? Что ты несешь?
Возмущение его казалось непритворным. Впрочем, опасаться ему было нечего — йерр Тул никогда бы не посмел вынести ему тот приговор, который спас бы фрели от смерти.
— Да-да, — уверенно кивнула фрели Илма. — Но некоторые в этом доме так боятся разориться, что тянут время и надеются найти иной способ извести упыря, вместо того чтобы обратиться за помощью к Триликой богине. А ведь речь идет о жизни ребенка!
Она мать. Ей нет дела до разорения йерра Тула и уж тем более — до его земли и всего, что эту землю населяет, она думает об опасности, которая угрожает ее дочери. Можно ли ее за это осуждать? И все же, поступок ее Лахт счел подлым.
— Зачем ты это сказала, фрели Илма? — вспыхнула фрели Ойя. — Кто тебя просил?
— Это не тебе решать, — отмахнулась та. — Ты еще слишком мала.
— В самом деле, Ойя, лучше помолчи, — сказала фрова Коира, вполне довольная поступком Илмы.
На месте йерра Тула Лахт указал бы Илме на дверь. Но йерр Тул вряд ли был способен на такой решительный поступок.
Фрели Ойя вскочила с места, сжав кулаки, — тяжелый стул за ее спиной опрокинулся на пол с грохотом.
— Слишком мала? Вы все, все негодяи после этого будете! — Она повернулась к Варожу. — Ты ребеночка убил! Ты Катсо убил, а он на чудеса хотел своими глазами посмотреть! Я видела, как он по двору своему на карачках ползал, без глаз! И это чтобы твоя сука-священница за блуд с тобой не отвечала! Как щенка ребеночка удавили! Твари! Да тебе мало за это глаза выжечь! Я батюшке скажу, пусть все равно тебя судит! Все равно!
— Деточка, деточка… — в испуге пробормотала фрели Илма. — Он же твой родной дяденька…
— Не надо мне такого дяденьки! Не хочу такого дяденьки!
— Ойя, прекрати орать немедленно! — тихо, но с нажимом велела ей фрова Коира.
— Не прекращу! — фрели повернулась к коренному магу. — А ты, если высоких магов позовешь, чтобы землю батюшкину убить, я, так и знай, твой дом подожгу! Понятно? Мать-земля упыря за справедливостью послала, он справедливости просит, а ты его за это извести хочешь? Все, все вы негодяи! Все!
Она дернула сжатыми кулаками и выбежала вон.
Хорк огляделся, встал, извинился и бросился за нею.
Вот и откуда у дочери мерзавца и продажной женщины такое обостренное чувство справедливости? Ведь до семи лет она жила с настоящими родителями и должна была перенять их взгляды на жизнь… А впрочем, Лахт до девяти лет жил с мельником, но взглядов на жизнь у мельника не перенял, и даже наоборот.
Надо было сказать, что упырь здесь ни при чем. Что убийство земли не спасет фрели. Но тогда на каком основании Лахт стал бы требовать справедливого суда над Варожем?
Еще одна стоящая внимания мысль появилась в голове: почему Лахт решил, что к фрели ходит упырь? Об этом ему сказал домовый дед. Домовый дед послал его в лес на встречу с упырем, потому что знал: к фрели упырь не пойдет, ни бесплотным духом, ни, тем более, воплоти. И зачем домовому деду потребовалось обманывать Лахта? Кленовое семейство здесь недавно, вряд ли домовый дед успел сильно привязаться к новым домочадцам Волосницыной мызы. Его дело — стеречь дом. От злого находа нежити в том числе. И если к фрели ходит ее мертвая сестричка, то почему домовый дед не сказал об этом? Почему обвинил упыря?
Наитие на этот счет имело свое мнение, никак не подкрепленное логикой: из-за упыря Лахт отправился в Клопицу и нашел мертвого младенца в крипте. Из-за упыря Варожу пришлось признаться и в убийстве дитя, и в убийстве Катсо. Но зачем это домовому деду?
Впрочем, найти и извести упыря гораздо сложней, чем любую другую нежить — мертвое есть мертвое, навь стоит за навь, и домовый дед просто не выдал мертвую сестричку фрели…
А что тогда упырь делает возле мызы? Очень возможно, убив родную дочь йерра Тула и не добившись этим справедливости, земля приковала Катсо к его недосягаемому убийце.
Но ведь кто-то расплел косу фрели и забрал ее часть… Зачем?
К вечеру на мызу приехала священница из Хотчинского собора, та самая, с которой Лахт беседовал, сидя на травке, по пути в Клопицу. Должно быть, нарочного за ней послал коренной маг. И приехала она с единственной целью — успокоить фрели Ойю.
Священница излучала добро и свет. Обаятельна была и очаровательна. Обаяла и очаровала не только фрели, но заодно и Хорка. Эдакая добрая волшебница, в шелестящих оранжево-красных одеждах, светловолосая, легконогая, с теплой улыбкой на губах. Лахт едва увидел, как она переступила порог мызы, так сразу понял, что дом коренного мага фрели не подожжет…
О священнице, убившей ребенка, прибывшую добрую волшебницу спросил Хорк. И, конечно, добрая волшебница сделала вид, что в первый раз об этом слышит. Лахт долго ходил вокруг нее — так кот вьется вокруг хозяйских ног, выклянчивая сливки, — чтобы она хоть немного размякла. И она размякла. Все женщины одинаковые, не исключая священниц, — удержать в себе сплетню ни одна из них не способна. Лахт вызвался проводить ее до дома коренного мага, где она собиралась остаться на ночлег, отвергнув гостеприимное предложение переночевать на мызе. Фрова Коира, по болезни мужа исполнявшая его обязанности встречать и провожать гостей, даже обрадовалась этому предложению, иначе ей пришлось бы снаряжать на проводы дворовых.
Размякшая священница косилась на Лахта голодным взглядом, пускала в ход чары, но, понятно, черты не переступала — им, лишенным любви, и два десятка шагов по темной дорожке сада, и ненарочное прикосновение руки к руке кажется запредельно романтическим приключением… А, зная о судьбе Арнгерд, переступать черту ей долго не захочется. Впрочем, она уже давно не дочь и породу не испортит.
Двоеколкой священница управляла самостоятельно, а потому никакой кучер не помешал разговору и к романтическому приключению прибавились две версты наедине, да еще и сидя рядом на узком сиденье.
— Это правда, что сыновья священниц рождаются чудовищами? — спросил Лахт, чтобы завязать разговор. — Кровавыми магами?
Она приостановилась и приложила палец к губам. А потом кивнула.
— Не говори никому. Но от высоких магов священницы в самом деле рожают чудовищ — потому и не оставляют их в живых.
— А не от высоких магов?
— А не от высоких магов священницы рожать не должны, — она кокетливо усмехнулась и поглядела на Лахта со значением. — Но, вообще-то, не от высоких магов у них рождаются обычные дети.
— Выходит, младенца в Часовне-на-Роднике убивать не требовалось?
— Это был первый ребенок у Арнгерд. Она поступила так, чтобы ее будущие дочери становились священницами, а не пустоцветами.
Нормально! В самом деле, удавили ребеночка, как щенка, чтобы соблюсти породу…
— Ей это зачтется? — осклабился Лахт.
Священница потупилась.
— Нет. Уже не зачлось. Арнгерд казнили вчера ночью, вместе с дочерьми.
В ее голосе не мелькнуло и тени злорадства, но почему-то вспомнилось: «Я до двадцати лет скоблила пол в обители. Теперь не моя очередь».
Лахт в глубине души надеялся на другой ответ — смерть Арнгерд, которую он увидел, говоря с упырем, могла быть просто видением, способом придавить его покрепче, лишить радости жизни… Увы, навь не солгала.
— А если бы это был не первый ребенок? — продолжил он как ни в чем не бывало.
— Тогда бы ее отправили на Соляные острова.
— Всего-то?
— Ты не знаешь, о чем говоришь… Некоторые предпочли бы умереть. Соляные острова — это каторжная тюрьма. Тот, кто там побывал, говорит, что лучше оказаться в преисподней…
— А что, матерей собора совсем не интересует отец задушенного ребенка?
— Это же самое интересное! — воскликнула священница и осеклась: — Ой… Ты ведь никому не расскажешь?
Наверное, у нее не было повода сильно скорбеть о сестре-священнице и двух ее дочерях, но хотя бы сделать вид, не выражать так откровенно восторг от обладания сплетней… Ответ от Лахта ей не требовался, а потому он не стал давать пустых обещаний — просто промолчал.
— В воске не было мужских волос, — шепнула священница. — Темная прядь принадлежала девочке, и сейчас та девочка мертва — матери собора выяснили это доподлинно.
— А что, разве мать ребенка не назвала имени отца?
— Ей хватило ума назвать его сразу, хотя от мучений и не спасло. Но высокие маги сказали, что сло́ва Арнгерд недостаточно для доказательства отцовства. Мы все считаем, что отец ребенка им зачем-то нужен и они его не тронут. Как всегда, за запретную любовь расплачивается женщина — мужчина уйдет безнаказанным.
— А не надо накладывать на любовь запреты, тогда и расплачиваться не придется… — проворчал Лахт.
— Ты рассуждаешь как мужчина. Не тебе в случае чего умирать родами…
— Да, родами мне умереть не доведется… Но я знаю много других способов, которыми умирают преимущественно мужчины.
— Войны, как и пьяные драки, мужчины придумывают себе сами. Чтобы гордиться потом смертью на поле брани.
— Ладно, ладно. Не будем спорить. Лучше скажи, почему сработала некромагия, если прядь волос не принадлежала отцу ребенка?
Ей понравилось обращение на «ты» — как к жене. Так понравилось, что она не стала разубеждать Лахта в существовании некромагии.
— Должно быть, девочка была его родственницей. Этого обычно бывает достаточно.
За четверть часа она выдала Лахту столько соборных тайн, что ее тоже можно было бы сослать на Соляные острова. Впрочем, Лахт не собирался выдавать ее матерям собора, и она наверняка это чувствовала, потому и доверилась ему.
Прощаясь возле дома коренного мага, священница повернулась к Лахту лицом и погладила его по плечу — как сестра, разумеется.
— Когда ты родился, Красная планета богов войны стояла в самом мирном созвездии. Я заметила это с самого начала, когда в первый раз тебя увидела. И сказала себе: этот человек вызывает неоправданное доверие, особенно у женщин, с ним нужно быть поосторожней и придерживать язык за зубами. И все равно, как видишь, не удержалась. Родись ты девочкой, и тебя забрали бы в гнездо.
— Хвала сущим богам, я не родился девочкой… — пробормотал Лахт.
— И все же я надеюсь, что мое доверие оправдано, — она улыбнулась со всем возможным очарованием.
В самом мирном созвездии! Ну надо же! Всю обратную дорогу Лахт сплевывал себе под ноги. Конечно, он давно оставил мечты о воинской славе, которым предавался в школьные годы, но и самым мирным человеком никогда себя не считал. Забрали бы в гнездо! Родись он девочкой…
Надо было взять с собой амберный фонарь, чтобы не спотыкаться в кромешной темноте о корни… Впрочем, тащить на себе тяжеленную банку-энергонакопитель было бы не многим лучше.
Однако злость кипела внутри вовсе не из-за этих пустяков. Если бы йерр Тул раньше узнал о том, куда его шурин подложил прядь волос его дочери вместо собственной пряди, он бы не слег в лихорадке перед володарским судом. Надо же, Варож и такой расклад предусмотрел заранее! Чтобы невозможно было твердо доказать отцовство. В Клопице у него было три кровных родственницы: дочь, сестра и племянница. Должно быть, выбор племянницы показался ему наименьшим злом. И, наверное, тогда он не предполагал, что до пряди волос доберется упырь. Но, вольно или невольно, именно он виноват в смерти дочери йерра Тула…
Конечно, проще всего обвинить упыря — вот оно, сущее зло сущих богов! Но вода, в самом деле, не течет вверх, а упырь — слепая сила земли, он не может не высасывать жизнь из живых. Он потому и упырь. Ни почившие в своей постели старцы, ни умершие от лихорадки дети упырями не становятся. Земля вынуждает живых считаться с нею — и не будь опасность смертельной, живые отмахнулись бы от земли с ее равновесием, как от назойливой мухи.
Впрочем, они от нее все-таки отмахнутся — при помощи высокой магии.
Наверное, если бы священница не завела разговор о самом мирном созвездии, Лахт, вернувшись на мызу, не стал бы искать встречи с Варожем. И, если подумать, не много было смысла в этой встрече. Однако руки чесались если не выжечь ему глаза, то хотя бы подбить. Но прежде — в эти глаза посмотреть. Лахт редко встречал людей, совершенно лишенных совести, не умел поставить себя на их место, не понимал, что ими движет, и не представлял себе образа их мыслей.
Йерр Варож сидел в гостиной комнате за книгой о морских сражениях, купленной Хорком для невесты. Пил вино и заедал его печеньем. Оглянулся на скрип двери и, увидев Лахта, снова уткнулся в книгу. Он сидел боком к очагу, и Лахт подвинул кресло так, чтобы сесть напротив. Жаль, что, сидя в кресле, неудобно дать собеседнику в глаз… Тем более что кресла в гостиной комнате были низкими и глубокими.
— Ты знаешь, где упырь взял волос фрели Ойи? — начал Лахт без предисловий. — Я имею в виду настоящую Ойю, а не твою дочь.
— Не имею представленья, — ответил Варож, не отрывая глаз от книги.
— В изголовье убитого тобой младенца. Там почему-то оказалась прядь ее волос, а не твоих.
Варож нарочито вздохнул, сложил недовольно губы и опустил книгу на колени.
— И что?
— Люди недаром сжигают остриженные волосы. Или хранят их под замком. Некромагия работает в том числе потому, что делает уязвимыми тех, чьи пряди лежат в изголовье мертвеца. Их волосы мертвое берет в залог у живых. Скажи мне, кем надо быть, чтобы отдать в залог мертвому прядь волос маленькой девочки вместо собственной?
— Это вопрос?
— Да. Мне бы хотелось понять, что тобой двигало.
Глаза Варожа вспыхнули непрекрытой злобой.
— А что двигало тобой, йерр колдун, когда ты сдавал несчастную женщину матерям собора? На верную мучительную смерть?
— Да-да, об этом я тоже хотел сказать, — кивнул Лахт. — Оказывается, чудовища рождаются у священниц только от высоких магов. Твой сын был бы обычным мальчиком, а вовсе не кровавым магом. И его мать, которую я сдал матерям собора, прекрасно это знала. Вы задушили ребенка, как егерь топит порченых щенков. Мне жаль, что его мать умерла мучительной смертью. Еще больше мне жаль двух ее маленьких дочерей. Но иногда я думаю, что все они заслужили мучительную смерть. Священницы, я имею в виду. По принципу «око за око». Жизнь за жизнь.
Варож потемнел. Вскинул лицо и громко скрипнул зубами.
— Откуда ты узнал о смерти Арнгерд?
— Вчера ночью мне об этом сказал упырь. Считай, он забрал назад жизнь, которую спас.
Если бы Варож кинулся на Лахта с кулаками или хотя принялся угрожать, кричать, топать ногами — его гнев не был бы так страшен. Однако Варож говорил тихо, сквозь зубы.
— Да? Упырь? Нет, йерр колдун, не упырь. Это ты полез в крипту часовни, ты вытащил оттуда запечатанные в воск волосы и ты был настолько глуп, что позволил матерям собора забрать у тебя этот воск.
— Не надо валить вину с больной головы на здоровую: не я убил младенца, не я оговорил Катсо. И священниц я тоже не соблазнял.
— Ты такой же убийца, как я. По твоей вине убили двух маленьких девочек!
— По моей ли? А не потому ли их убили, что ты соблазнил их мать, зная, что ее за это ждет? Не потому ли их убили, что их мать поддалась соблазну и нарушила глупый и жестокий устав Собора? Который тоже не я сочинял.
— Значит, ты считаешь, что она заслужила мучительную смерть? А я вот отдал бы на мучительную смерть любую ведьму-лаплянку. И в этом гораздо больше смысла, чем в пресловутом «око за око»: чтобы ведьма никогда и никому не причинила вреда.
Вообще-то от слов Варожа холод прошел по спине. Конечно, Солнечный Яр не пустит на свою землю Конгрегацию и обидеть Йочи не позволит, но хитрость черных всадников всем известна, с них станется…
— Моя жена не ведьма.
— Конечно не ведьма. И Конгрегация знает способ это доказать. Ты слышал, теперь для этого подозреваемых в колдовстве не обращают в прах, высокие маги просто лишают их кожи.
— Не надо меня пугать, я все равно расскажу йерру Тулу о том, почему упырь убил его родную дочь.
— Да рассказывай, я мешать не стану, — фыркнул Варож. — Это ничего не изменит. Все, что мог, ты уже сделал. И не думай, что я не отомщу тебе за Арнгерд. Око за око, если тебе нравится эта максима.
Йерр Варож был слишком спокоен, чтобы не принимать всерьез его слова. Вот если бы он орал и кидался на Лахта с кулаками, можно было бы не обращать внимания на угрозу… Лахт же испытывал к нему самое искреннее отвращение, чтобы йерр Варож взял его на испуг. К тому же женщину Варожа Лахт матерям собора все-таки сдал, и изменить этот факт теперь было невозможно. А, наверное, стоило прежде подумать о Йочи…
И что теперь? Упасть этому негодяю в ноги и умолять о прощении? Лахт не гордый, может и упасть. Только смысла в этом не будет никакого.
— Не надейся, твой высокий покровитель из магистериума на этот раз тебя не выгородит, — прибавил Варож.
О чем это он? Должно быть, решил, что без покровителя в магистериуме Лахт не вышел бы из Высокого дома. Что ж, пусть и дальше думает именно так, незачем его разубеждать…
— Кто бы говорил о высоких покровителях, — криво усмехнулся Лахт. — Однако я не продавался чужеземцам, чтобы ими обзавестись.
— Высокая магия не различает стран и народов, она одна на всех.
— Это точно, не различает. Высокие маги с радостью овладеют любой страной, даже самой захудалой… Но я-то знаю, на какой земле родился и вырос, и мне не все равно, кто и зачем ее убивает.
— Высокие маги не имеют в этом никакой корысти.
— Ты в самом деле так наивен или только прикидываешься дурачком? Собор скупает убитые земли за бесценок, и чем больше земли убьет высокая магия, тем больше земли окажется в руках Собора. Нашей земли.
— Нашей — это чьей? — Варож смерил Лахта презрительным взглядом. — Великого города? Илмерских славитов? Не все ли равно тебе, кому Исзорье платит дань?
— Илмерские славиты не убивают землю, в отличие от высоких магов. И не навязывают мне Триликую в матери. Я говорю на одном с ними языке и чту их мнимых богов. Не магистериум и не ротсоланский король, а совече решает, как жить Исзорью. Потому мне не все равно, кому платить дань.
Судя по тому, как брезгливо сморщилось лицо Варожа, он мнения Лахта не только не разделял, но и находил его незрелым.
— Послушай… — все же продолжил Лахт. — Арнгерд умерла не просто так. Это судьба забрала у тебя то, что дал тебе Катсо. И так же судьба заберет твою дочь. Понимаешь? Не упырь убьет ее, не ее мертвая сестра — она погибнет из-за какой-нибудь нелепой случайности, чьей-нибудь глупости или неосторожности. Например, моей. Но она умрет. Убив землю йерра Тула, ты ее не спасешь.
— Отчего же судьба не убила меня, если она такая справедливая, как тебе кажется? Отчего начала с Арнгерд? Отчего убьет прежде мою дочь, а не меня?
— Оттого лишь, что у тебя нет совести, йерр Варож. И это самый надежный твой щит. А еще оттого, что одной только смерти будет маловато для того, чтобы тебя наказать.
— Ты предлагаешь мне выжечь самому себе оба глаза? Это, по-твоему, спасет мою дочь? Не надейся, йерр колдун. Высокая магия уничтожит и упыря, и мертвую Ойю, и землю, которая ищет мести.