В каморке было тепло и тихо. Передними лапками можно было достать замерзший сладкий корешок из земляной стенки и как-то пережить еще один день.
За пределами норки кипела жизнь, но совершенно не хотелось показывать носа из своего убежища. Там, иногда было светло, иногда темно, временами стучали капли теплого ласкового дождя, а порой, как сейчас, слышалось завывание вьюги.
Но он помнил внешний мир страшным и опасным: когда разыгравшаяся буря кидала легкое тельце то вверх, то вниз, путая небо с землей, когда струи холодного дождя обжигали лицо, а небо грохотало, взрываясь на миллионы кусочков.
Тогда, во время жизненных невзгод и конца света, он нашел свое маленькое и безопасное пристанище. Каморку: два шага влево, два шага вправо. Почти теплую, почти уютную, пустую и годную для житья. А что сыро немного, так это совсем ничего.
Временами ему снилась прежняя жизнь: светлые деньки под летним солнцем, размеренно покачивающиеся волны, чей-то голос рядом. Но буря смыла все это разом, оставив леденящий душу страх.
Нынешнее житье было вполне сносным. Много ли ему надо. Тишина тянулась бесконечно, пустота успокаивала. Когда было очень грустно и тоскливо, он тихо-тихо шебуршал лапками, радуясь этому тихому шуршащему звуку. Сколько прошло времени, он не знал.
Внезапно в узкой дырочке входа показалась чужая мордочка. Любопытная и смелая, блестящая зелеными глазками-бусинками.
— Это мое убежище, сказал он.
— Я понимаю, — сказала мордочка.
— Мне страшно, что ты его разрушишь, и снова придется выживать среди бури и грозы, — ответил он.
— На улице солнце и тепло, — ответила мордочка, по-доброму улыбаясь.
— Я тебе не верю, — отвечал он, уткнувшись носом в дальнюю стенку, но отчаянно желая, чтобы его не оставляли снова одного.
— Пойдем со мной, — вслед за мордочкой в норку пролезла тонкая лапка и погладила его жесткий твердый бок.
— Я боюсь выходить, — ответил он, смотря на нее с обидой и укором.
— Я тоже боюсь, — мордочка была непреклонна.
— Чего ты боишься? — разозлился обитатель каморки, — ведь ты там. Снаружи. Значит, тебе уже не страшно. У тебя есть твое теплое солнце и смелость гулять на свободе.
— Нет, — улыбнулась мордочка грустно и таинственно. — Я тоже сижу в своей норке, мне тоже страшно и пусто. Я услышала твое шебуршание и заглянула.
— У тебя своя каморка, у меня своя. — Сказал он и отвернулся. Мордочка грустно вздохнула. — Может быть, вместе выйдем наружу и погреемся на солнце? Вместе не так страшно.
— Ты просто выманивашь меня туда, где снова буря и гром. Я не пойду!
Земляная стенка была теплой и родной. Он прижался к ней головой и закрыл глаза. Скоро, раздалось удаляющееся шуршание, а потом звуки стихли. Корешок был таким же сладким, но уже не радовал. Каморка стала тесной и печальной. Было грустно и пусто, но признаваться себе в этом не хотелось.
Он закрыл глаза. Если долго спать, то время пройдет быстрее. Сначала дыхание стало поверхностным и редким. Потом голова стала кружиться. Он отключался. В конце концов, не все рождены спорить с неукротимой природой. С непобедимой стихией. Он однажды пытался — чудом остался жив. Теперь больше не хочется.
Среди забытья он еще несколько раз слышал знакомый голосок, но глаза так плотно и лениво слиплись, что открыть их не было никакой возможности. Хотел пошевелить лапами, отвечая гостье своим бодрым шуршанием, но лапки тоже не слушались. Все тело задеревянело и не поддавалось.
«Ну вот, — подумал он, — не все рождены, чтобы летать или ползать. Иногда жизнь подкладывает нам и такой сюрприз. Наверное, мне остается жить таким пресным и пустым образом, и не стоит искать иного смысла и возможностей».
Лежать было неудобно. Мысли, которые обычно молча укладывались в голове и не отвлекали его от тишины, вдруг стали роиться и стучаться в невидимые стенки. Превозмогая сковывающий страх и разрушая старую, внезапно помалевшую оболочку, он выдернул одну лапку из неприятного плена. Потом удалось вырвать лапку вторую. Голова застряла и долго не давала совершить смелый отчаянный, совсем не разумный с ее точки зрения поступок. Но, в конце концов, поддалась и голова. Он осматривал себя: влажный и свежий лежал он среди разодранной задеревяневшей своей оболочки. С остальными лапками пришлось еще повозиться, но желание выбраться превозмогло.
За пределами каморки слышался неясный протяжный звук. То ли это снова метель, то ли ветер, задувая, радовал его своей песней… А, может быть, это звучал голос уже знакомой мордочки, которая его звала.
Еще помедлив, сомневаясь и страшась грядущего, он снова взглянул на свою старую оболочку. Хотелось ли ему остаться в ней и стать таким же мертвым пустым и деревянным? Нет!
Так уж лучше рискнуть и выбраться, на свой страх и риск. Пусть непогода растерзает его, чем терпеть эту пустоту и тишину.
Голос пел, все приближаясь. Двигаться было трудно, но он кучку за кучкой передвигал землю своими сильными лапками, раскапывая себе путь.
Когда же нора кончилась, в лицо ударил яркий нестерпимый свет. Он уцепился за стебель и снова стал ползти вверх, почти не открывая глаз.
И лишь спустя долгое время, когда зрение приспособилось, он заметил, как его цветок отражается в гладкой, как зеркало, лужице. На цветке сидела одна красивая бабочка, расправляя новое прекрасное крыло, а совсем недалеко сидела другая красивая бабочка со знакомой мордочкой и глазками-бусинками.