Со двора раздались звон цепи, крики и рык.
– В подвал, живо! – прошептала Оля, и дети проворными мышатами юркнули в открытый люк. Старшая, Надя, быстро и тихо закрыла крышку изнутри. Молодцы, научились, не зря она устраивала частые «ложные тревоги».
Оля схватила находящуюся всегда под рукой самодельную пику. Нож, прикреплённый множеством слоёв скотча к древку швабры, выглядел немного странно, но был не раз испытанным надёжным оружием.
Когда Ольга вышла из дома, Гришка и Дина уже порвали незваного гостя и, утробно рыча, пировали. Тошнотворное зрелище, к которому невозможно было привыкнуть.
Вдоль проволоки зазвенело ещё больше цепей – подбежали Макс, Тоша и новичок, имени которого узнать не удалось. Они с рыком бросились на Ольгу, зубы заклацали всего в паре метров от женщины. Но время спустя заражённые повернулись к более лёгкой добыче. Последовала яростная, но короткая схватка. В конце концов каждому удалось урвать кусок.
Осталось и кое-что интересное для Оли – грязный и потрёпанный рюкзак, да и в карманах разорванных джинсов и куртки убитого могли оказаться полезные мелочи. Но сейчас ко всем этим богатствам, конечно, не подойти.
Сначала доедят заражённые. Когда они убегут подальше – проволока длиной в несколько сотен метров образовала круг, в центре которого стоял дом – можно будет осторожно собрать вещи.
Оля всю жизнь занималась собаками, но и в самом страшном сне не могла представить, что станет хозяйкой таких вот сторожевых псов.
Прежних питомцев съели. Остались проволока, ошейники и инструменты, какие использовали для поимки бешеных животных.
Прежде чем вернуться в дом, Ольга ещё раз внимательно осмотрелась, но, если незнакомец и пришёл не один, его спутники явно предпочли бегство.
Возможно, ни погибший, ни его товарищи, если они существовали, не хотели ничего плохого. Но они могли быть опасными. Нельзя рисковать. Ошибки в этом новом мире стали непозволительной роскошью.
– Спасибо, Гриша, верный пёс, – тихо сказала Ольга. Оба заядлые собачники – это было их личным нежным прозвищем.
Гриша бросил короткий взгляд через плечо и зарычал. Можно было подумать, что он отозвался на имя. Хотелось верить. Ведь, несмотря на вирус и произошедшие изменения, он делал то же, что всегда: защищал свою семью.
Он состарился уже пару десятилетий назад. Совсем одряхлел за последние годы. Теперь чувствовал, что неумолимо угасает. Факт, вызывающий одновременно облегчение и страх.
Да, Чёрный Афелий, бывший капитан кошмара всех звездолётчиков – корабля «Кровавая луна», – боялся.
Раньше те, кто отваживались назвать Афелия по имени, делали это шепотом. Мрачную славу принёс капитану безжалостный способ скрывать следы преступления. С лёгкостью, приводившей в бешенство всех разработчиков навигационных систем, Чёрный Афелий взламывал любой защитный код и необратимо менял курс разграбленных кораблей, отправляя их на горячие звёзды или в неисследованные чёрные дыры. Лишённые спасательных шлюпок и возможности связаться с другими кораблями экипажи были обречены.
Чёрного Афелия страшились, им пугали непослушных детей, о нём складывали жуткие легенды, не такие далёкие от правды, как хотелось бы сочинителям.
Капитан ещё помнил эти времена, хоть иногда прежняя жизнь казалась чужой. И ни разу не раскаялся.
Но кожа его покрылась тёмными пятнами, руки дрожали с каждым днём сильней, всё чаще подводила память.
– Бунт на корабле, – невесело шутил Афелий, когда у него случался один из редких «хороших» дней.
Иногда бывшему капитану становилась так жутко, что одиночество казалось невыносимым и Чёрный Афелий отправлялся искать кошку.
– Кис-кис… Где тебя носит, шельма?
Паршивка пропадала целыми днями неизвестно где. Бывший капитан уважал её независимость, хоть и ворчал:
– Никакой дисциплины на борту!
Рано или поздно показывался панцирь цвета индиго и, неторопливо перебирая членистыми ногами, кошка подходила к старику и милостиво разрешала погладить себя.
Афелий, кряхтя, поднимал её, прижимал к груди тёплое вибрирующее тело и рассказывал одни и те же истории, которые, однако, кошке не надоедали:
– Здравствуй, киса. Расскажу я тебе сегодня о беспощадном пирате – Чёрном Афелии. Все его боялись… Или то был я? Точно, я… Совсем плохой стал… Но я не всегда таким был. Да…
Иногда бывший капитан надолго замолкал, потеряв нить повествования, и просто наслаждался близостью живого существа.
Некоторое время спустя кошка мягко, но решительно, освобождалась из стариковских объятий и спешила по одной ей известным делам. До следующей кормёжки.
Ранки, оставленные на шее присоской, долго кровоточили и плохо заживали.
Старик уже не знал наверняка и не очень старался вспомнить, что именно не так, но временами кошка казалась ему несколько странной. Однако на планете ссыльных других не водилось.
В «Хромом мустанге» аншлаг. Протиравший бокалы Билл кивнул на новенького громилу, что сидел в центре зала и меланхолично жевал отбивную.
– Слушай, Энди, – сказал я, – давай сегодня не будем.
– Поздно, – отозвался мой друг.
Мне же при виде мощного торса было плевать на ставки, принимаемые Биллом.
– Но ущерб… – пытался я возразить.
– Ты же его не допустишь.
В словах Энди имелся определенный резон, и я, пораскинув мозгами, кивнул.
Мы заняли привычное место в углу возле сцены. Билл принес по кружке «Кровавого глаза». Шепотом сообщил поставленную сумму. Я уверился в правильности решения. Энди же, сделав пару глотков, решил не тянуть бизона за вымя. Поднялся. В салуне воцарилась мёртвая тишина, нарушаемая скрипом салфетки, которой Билл тёр стакан.
Я наблюдал за Энди краем глаза, другим краем упорно косясь в кружку. Не хватало, чтобы громила заподозрил нас в сговоре.
О приезде новичка, нарывающегося на неприятности, без принципов, но с увесистым кошельком, мне сообщили через полчаса после его заселения в «Хромой мустанг». Таких типов надо ставить на место и показывать, кто здесь хозяин.
– Извини, но это мой бифштекс.
Энди выхватил из-под носа громилы кусок мяса. Сегодня мой друг разыгрывал роль «обнаглевший щенок».
Громила очень удивился пропаже отбивной. Посмотрел на Энди.
И вскочил быстрее пули, вылетающей из кольта. Согласен, не очень удачное сравнение. Просто ожидаемого процесса вставания не было. Вот громила сидел, а вот уже стоит.
И сжимает в кулаке тяжёлый острый тесак.
Который сейчас опустится на голову Энди.
Как раз тут всё и произошло.
Я вскочил одновременно с громилой, и вдруг заметил: и громила, и Энди, да и вообще все, находящиеся в зале, замерли, причем в самых неудобных позах. За одно короткое мгновение увидел: физиономию Билла в ожидании кровавой развязки, которая, хоть и причинит ущерб, но поднимет популярность заведения; удивление Энди, переходящее в ужас; равнодушие мясника на красной физиономии громилы; прочие рожи – любопытные, жадные до зрелищ.
А среди жуткого безмолвия появилась фигура в чёрном плаще с капюшоном. Медленно подошла к Энди, взяла за руку и потянула.
– Нет, – говорю, а сам голоса своего не слышу.
Она повернулась ко мне, и из пустых глазниц веет сожалением.
А я всё говорю и говорю. Ты, мол, ошиблась, не за тем пришла, и вообще, Энди, он же мой друг, и я за него горой. Она то ли слушает, то ли нет, но руку отпустила. Я тогда мелкими шажками к ним подобрался, да и оттащил Энди от греха.
Слышу – хрясь! Стол на две половинки раскололся.
– Нарушение порядка, – говорю, а самого трясёт.
Дальше все как обычно. Доля от Билла. Штраф и арест громилы с последующим выдворением из города. Или я не шериф? Или городку нашему деньги не нужны?
– Там был кто-то ещё, да? – спросил Энди, когда мы вышли из салуна.
– Да, – хрипло ответил я. – Но он того… ошибся дверью. Ему надо было сюда.
Я кивнул на церковь, где священник совершенно безнаказанно три раза в день обирает мирных прихожан, ни центом не делясь с городскими властями.
Посреди полёта задёргался браслет. Марко рассеянно накрыл металл ладонью, по-прежнему остро чувствуя мороз, студёную резь ветра, боль… где-то глубже костей и суставов.
Что ещё она могла написать? Ничего… всё уже сказано, и не раз. Прочитано с мятых листов сырой бумаги, пропето нагишом в покрове брызг водопада, прошептано на рассвете, глядясь в клинок ножа.
— Два года, — сказал Марко вслух. — Не верю. Два года всего.
Зачесалась под плотной косынкой выбритая голова. Заныло подбрюшье. Ох, что за два года…
— Подлетаем, — сообщил пилот. Глайдер мягко ухнул в полог тумана, на окнах мгновенным сполохом проявился городок, шпили пары храмов, угрюмые сутулые пятиэтажки и обманчиво нарядная школа. Марко понял, что готов прижать кулак к груди, и с силой выпрямил руку, держась, словно второгодок по команде «смир-рна!».
Глайдер свесился на волглый муаровый школьный двор прямо из тумана, и Марко сиганул через борт, не дождавшись, пока колпак полностью съедет назад. Побежал на крыльцо, опасаясь, что не успеет, что экзамен состоялся, ничего не поправить, не спасти… что проиграно теперь уже навсегда и окончательно — всё.
Гробовая стояла тишина, смолкли даже воробьи, нахохленно косившиеся с берёз, окаймлявших плац.
Марко взбежал по ступеням, помимо воли надеясь, что письмо выдавало злую выдумку за правду, что аттестат зрелости будет вручен… Двери распахнулись навстречу, выплеснув волну солнечного, золотистого, жаркого детского смеха. И детей: много, много детей! — Марко, отступив в сторону, просто считал их, глядя несчастными глазами с каменного лица офицера. Десять, шестнадцать, двадцать три… Семьдесят шесть человек.
Нужно было бы сесть. И застрелиться, вероятно, также не помешало бы.
Криста вышла следом за детьми. Лучистая, упруго ступающая, улыбающаяся неотразимо и счастливо. Я мог бы её убить сейчас, подумал Марко, с полным правом. И что? И — зачем?
— Ты написала, — вырвалось у него. — Ты. Написала.
— Они все сдали! — Криста звенела, будто ангельский хор. — Все сдали! Это прекрасные дети, ловкие, отважные, настоящие люди!
— Они сдавали не на полосе, — Марко утверждал, не спрашивал.
— Это атавизм! Зверство! Ловушки… препятствия… они уже никому не нужны! Кто-то из этих детей мог бы погибнуть!
Он сглотнул. Нашёл взглядом обоих своих двойняшек, стараясь не пустить на глаза слёзы. На полосе у них был бы шанс, стучало в висках. На полосе. И только на полосе. Один шанс из семи, да. Но хотя бы так…
Он повёл их на край двора, не оборачиваясь, и дети шли твёрдой походкой победителей, ничего не подозревая, не зная. Дойдя до поворота, Марко крутанулся через левое плечо и двинулся дальше, сделав всего три шага.
Оглянулся. Подростки остались стоять, растерянно оглядываясь, не понимая, куда девался папа… для них просто не существовало той дороги, на которую смог свернуть Марко. Как и для всех прочих, кто не смог пройти полосу, — или не вышел на неё.
— Ох, Криста… — выдохнул Марко. — А ведь кто-то мог бы жить…
– Блин, Динли, я всё могу понять. Разбитые в хлам войска, дикий беспредел во дворце, но на хрена ты город развалял?! Что горожане-то, мать твою, тебе сделали? – Аурон гневно сверкал глазами, а из его пальцев сыпались искры, готовые в любую секунду стать молниями.
– Не знал я, маста. Хотел по-хорошему…
– Ну да, – не дал ему договорить Аурон, – а вышло как всегда, через задницу. А король? Он же до сих пор в подвале прячется! А вы ему иммунитет обещали. Говорили «Вот, мол, отдашь трон, Якоб Кривоглаз, и иди спокойно на все четыре, да ещё добра захвати, сколь унесёшь».
– Всё вышло из-под контроля, – Динли не отрывал взгляда от пола.
– Плохо, что учеников не выбирают. И не убивают. А то за такое… – Аурон сжал кулаки и посмотрел в окно на догорающий город. С улицы слышались крики о помощи, смешанные с пьяными песнями. Анархия набирала обороты, пожирая остатки цивилизации.
– Кузнец всем нравился, – пробормотал Динли, – народ за ним шёл, как за лидером. Но потом, когда стража разбежалась, и мы зашли во дворец… не надо было этого делать.
– Что делать? – раздражённо спросил Аурон.
– Во дворце бухать. Народные массы под действием алкоголя неуправляемы.
– Да ты что?! А сам Кузнец где?
– Спит. В королевской почивальне…
– Афигеть! – Аурон возвёл очи горе. – На смену плешивому диктатору, который верёвки из народа вил, пришёл безграмотный алкаш. Нет, друг мой Динли, такая революция нам не нужна. Вот, возьми.
Он протянул Динли какой-то шарик, размером с грецкий орех.
– Это темпоральный исправитель. Ты вернёшься в прошлое и всё исправишь. Отговори Кузнеца от революции, а затем не забудь убить своего двойника в прошлом. Двух таких оболтусов я не потяну. Понял?
Динли кивнул, сглотнув слюну.
– Вот скажи мне, Динли, что вы, твари этакие, делали?! – Аурон распахнул окно и гневно указал рукой на улицу. – Где революция? Почему проклятый Кривоглаз спокойно сидит в своём кабинете и выдумывает новые налоги?
– Но, маста… вы же сами мне дали задание…
– Я отлично знаю, какое дал тебе задание. Где, мать твою, революция?!
– Ладно. Ладно. – Динли попятился в сторону двери, сейчас найду Кузнеца, и всё сделаем… хм… в лучшем виде.
В отличие от Аурона, Кузнец выслушал Динли.
– И чо, говоришь, это уже в пятый раз? – Кузнец озадаченно пошевелил бровями.
– Да, он забывает всё, а потом и слушать не хочет. Мы снова устраиваем революцию, а он снова проклинает нас за беспредел и заставляет всё исправить. Я устал. Я так больше не могу.
– Да уж. – Кузнец почесал затылок. – Сложная штука эта революция. Вот если бы народ перестал бухать.
– А вот если бы солнце перестало светить, – передразнил его Динли.
– Я придумал! – Глаза Кузнеца сверкали. – У тебя ещё остался…этот ваш исправитель?
– Ну да.
– Переместимся в прошлое и убьём Боба Дурогона, до того, как тот придумает бухло…
– Точно! А потом прибьём Дуремара Марли, чтобы он не придумал шмаль! – подхватил Динли.
– Динли, живо сюда!
– Да, маста!
– Я придумал классную штуку. Забористый напиток, с помощью которого мы сможем управлять народом! Революция не за горами!
Перед самым концом, пред окном пред стеклом, и ещё на окне, на окне на стекле, и внутри и вовне, и уж в самом конце: за окном ничего, всё, что есть, — на окне.
Ты дышишь на стекло, а потом рисуешь пальцем. Это непросто, но ты стараешься, прилежно выводя тонкие линии ногтем. Тёплый воздух подхватывает рисунок и уносит в конец автобуса, где дремлет, разметав полушубок, старик в синей вязаной шапке. Что ты нарисовала?
Я придвигаюсь разглядеть. Автобус качает, меня кидает на тебя, и ладонью я опираюсь на стекло. Теперь твой рисунок невидим. Он у меня в руке. Я знаю, что, если отниму ладонь, он пропадёт, но пока я прикрываю его, он есть. И я могу гадать, обнимая тебя и целуя: что ты нарисовала?
Это, должно быть, что-то простое и тёплое, потому что ты сама такая: близкая, тёплая, родная. Твои волосы щекочут мне шею, но я терплю, да мне и нечем их отодвинуть: одной рукой я удерживаю тебя, другой — рисунок. Твои губы горчат, и я замечаю дорожку от проскользнувшей слезы. Ну что ты! Не плачь. Подумаешь, оконный рисунок. Ты нарисуешь ещё, да? Нет? Твои глаза кричат: нет, больше такого рисунка не будет! И вздрагивает старик на заднем сиденье, когда хор телефонных звонков ломает сонный напев мотора.
Я целую твои щёки, кончик носа, подбородок, а влага струится сильнее. И теперь я точно не отниму ладонь, никогда. Просто не смогу. Неужели этот рисунок так важен? И твои глаза говорят: да, важен. А ещё говорят: да, теперь — не отнимешь, теперь — никогда…
Люди вскакивают, кричат, тычут руками в окно. Старик совершенно проснулся и палкой указывает на меня. Да вы что все, с ума посходили? Из-за дымки на стекле так убиваетесь?! Я смотрю на прижатую к окну ладонь. Контуры светятся, словно что-то силится выбраться из-под неё. Может быть, рисунок живой?
Руке становится жарко. Ещё немного и каждый штрих проступит клеймом на моей ладони, заменяя линии жизни, любви, здоровья. И пусть. Пусть так и будет. Тогда ты перестанешь плакать, да? И люди успокоятся, ведь они всегда смогут посмотреть на твою картину, стоит только попросить. Я буду ходить по улицам и всем показывать твой рисунок. Да? И твои глаза отвечают: увы, не будешь.
Автобус взбрыкивает, и на секунду я заглядываю за свою ладонь, туда, наружу, и понимаю, что люди вокруг вовсе не на меня показывали, а смотрели на солнце. Такое привычное и родное, оно решило стать ближе и немножко придвинулось. А потом ещё немножко. И ещё. И уже полыхает роща вдали, и дымится земля, и жидким маревом течёт раскалённый воздух. И реальность колышется, прогибается, задыхается…
В твоих глазах — море. Лазурная вода и бесконечная синь небес. Когда-нибудь это случилось бы, да? Солнце устало и вспыхнуло. Ему хочется отдохнуть.
Я тяну руку к себе, и вслед за рукой прогибается стекло, дрожа, как мыльный пузырь.
Это был оберег, да? Как у древних людей, пытавшихся умилостивить богов или отогнать злых духов. Что же нарисовала ты?
Сгоревшая кожа отслаивается, и на миг на окне огнём по пламени проступает рисунок: весёлая рожица в шевелюре прямых лучей — солнышко улыбается.
Жаль его. Оно остаётся совсем одно. А мы — вместе.
И твои глаза шепчут: да, вместе, до самого конца…
Ри пристегнула к спас-поясу нож в чехле, поправила браслет п-комма и, тряхнув тёмными кудрями, в одних трусах побежала к ограде региональной Зоны. Сегодня ей непременно повезёт!
Шагнув сквозь завесу, Ри очутилась на таком же пляже, лишь в небе оранжевым полыхало «Зона 1. Уровень опасности — низкий».
Невдалеке загорали трое юнцов, пояса расстёгнуты.
«Щенки». Ри поспешила к далёкой полосе леса.
Пискнул п-комм. Ри остановилась. Раскрыла на ладонь виом. На карте местности две точки, зелёная — это Ри — и красная, сближались. Ри обернулась. Совсем не таясь, к ней ковылял один из тройки юнцов.
«Самонадеян». Ри подпустила юношу на пять шагов, сорвалась и помчалась к лесу. Она не оборачивалась, лишь поглядывала на виом, где красная точка уплывала от зелёной дальше и дальше.
Справа появилась другая зелёная точка. Лёгкой трусцой к лесу бежала стройная девушка лет 25. Пискнуло. Соседка поднесла ладонь к лицу, остановилась и посмотрела назад. Затем мотнула головой и побежала к лесу быстрее. «Рано тебе на Зону ходить, мальчик», — мысленно сказала Ри юнцу, упустившему обе цели.
На поляне у плоского блина сервис-службы, где небо перечёркивала надпись «Зона 2. Уровень опасности — средний», бегуньи познакомились (попутчицу Ри звали Ольгой), перекусили, поболтали. Затем Оля вступила под сень деревьев, а минут через пять отправилась и Ри.
Полчаса спустя она услышала крик, и тут же что-то громко зашуршало-затрещало. Ри раздвинула ветки. Меж двух стволов раскачивался мешок-сетка, а внутри скорчилась Оля. Заросший до плеч чёрным волосом крепыш с дубиной в руке косолапил к ловушке. Ри хотела прийти подруге на помощь, но заметила, как Оля, потыкав в ладошку, удовлетворённо хмыкнула. «Что ж, каждому своё».
И вновь перед Ри равнина (Зона 3. Уровень опасности — высший), местами взломанная шляпами седоватых дубов. Время истекало, надежда таяла.
Внезапно ветер переменился и из травы показался лев. Он бросился к лёгкой добыче. Ри что есть сил понеслась к ближайшему дубу. Лев настигал. Ри поняла, что не успеет взобраться и, прислонившись к стволу, выставила нож.
Лев прыгнул. Откуда-то сбоку на льва ураганом кинулся бронзовотелый мужчина. Он вспрыгнул льву на спину, левой рукой вцепился в гриву и, обхватив животное ногами, принялся наносить удары ножом. Через минуту всё было кончено. Мужчина поставил ногу на убитого льва и издал громоподобный рёв.
Пискнул п-комм, но Ри уже было всё равно. Она позволила незнакомцу уложить себя на траву. Нежно и уверенно мужчина овладел Ри, затем неслышно растворился в сумерках.
Немного погодя Ри прочитала данные о незнакомце.
«Геннадий Карпов. 35 лет. Здоровье: 2600. Интеллект: 126. Зав. лабораторией запредельных задач Института РВ-пространств. Неоднократный победитель по олимпийскому многоборью. Хобби: разведение аквариумных рыбок.»
Ирина Громова согнула ноги и подняла бёдра. До прилёта вызванной авиетки она не изменит позу. Наконец-то повезло! И у её ребёнка будут хорошие гены.
Василий не понимал жажду убийства ради убийства, которой были одержимы многие серийные читатели Библиотеки. Вне её стен они вели себя учтиво, даже чересчур. Но через этот флёр пробивалась надменность. Они все считали себя людьми особого сорта.
В наши дни убить человека не то что сложно, а невозможно. Во-первых, нечего надеяться на безнаказанность. Мельчайшие компьютеры буквально во всём и во всех. Всюду на тебя смотрят миллионы глаз, сливающихся во всевидящее око. Во-вторых, всё дотошно пишется и сохраняется. И если вы случайно умрёте, то начнёте жить заново с той же секунды в новом теле.
Но некоторые люди так раздражают, что их можно только убить. Василий знал это наверняка. Такой была его бывшая жена. И через год после развода он хотел её убить сильнее прежнего. И хоть это не приветствуется в обществе, даже психолог посоветовал обратиться к писателю.
В наши дни, когда хотят кого-то убить, ищут писателя. Ведь убивать литературных героев никто не запрещает! В книгах можно делать что угодно. И книги – о чём угодно. В читальных кабинах Библиотеки можно быть Дюймовочкой-психопаткой и убивать эльфов…
Но Василий не хотел убивать эльфов. Только жену. И хоть такие вещи не приветствуются, он заказал писателю сплаттер «Жестокая смерть Маргариты Т.». Вчера книга поступила в Библиотеку…
Из читальной кабины Василий вышел обновлённым человеком без тяготившего его прошлого. Ни сожалений, ни угрызений, но лишь спокойное удовлетворение и полнокровное чувство жизни. Несмотря на поздний час, он решил прогуляться в безлюдном парке.
– Стой-ка, Вася! – Тип в плаще, взором своим похожий на серийного читателя, только совсем спятившего, перегородил Василию путь.
– Вы меня знаете? – Василий ничуть не испугался, потому что – чего бояться-то в наши дни!
– Сейчас узнаю, Васенька, сейчас! – Тип в плаще прицелился.
– Да что вы глупостями занимаетесь? Здесь вам не Библиотека! Совсем крыша поеха…
Паф!
Пуля попала Василию в живот, и он сел на корточки, хватая ртом воздух.
– Что вы… себе позволяете! Я вам не персонаж, чёртов псих!
– Ой ли? – Убийца издёвательски скорчил рожу.
– Ты когда, Васенька, на свет-то родился? Жену свою помнишь, Маргариту?
– Так вы из-за жены… Но я же… – не имея сил придумывать благозвучные объяснения, Василий ляпнул в лоб, – убил в Библиотеке! Не её, не её! Только персонажа!
– Да плевать, кого ты убил, ты даже ведь и не убил! Ты помнишь, Вася, как ты её убивал? Каким оружием, нет?
В голове у Василия всё смешалось и словно заросло мраком.
– А фамилия у твоей жены какая, помнишь? – наседал тип.
– Тэ…
– Тэ-э-э… – передразнил убийца. – Тэ-Тэ!
– Я вам не персонаж! Я живой – настоящий! – человек! – отчаянно полувыкрикнул, полупрохрипел Василий.
– А ты, Вася, в этом уверен? Что ты не персонаж, а? И что прямо сейчас, – тип в плаще сделал эффектный жест: взвёл курок, – никто не читает, – приставил дуло к голове Василия, – как я тебя, – нагнулся и посмотрел Василию прямо в безжизненные пустые глаза, – убиваю?!
Прекрасное утро! Дождь с повышенным содержанием кислоты пролился ночью и успел стечь в канализацию. Солнце нежно грело, в отличие от деньков, когда начинало поджаривать с шести утра, словно мама на сковородке яичницу.
Даже маску можно снять, такой приятный воздух. Как Витька из второго «Б».
— У тебя кот глюченный, — авторитетно заявил он.
— Почему? — удивилась я.
Чёрный котёнок с белыми носочками весело прыгал в чистой траве. Скорее всего, за жуком Светки. Жук маленький, на него часто наступают. Шестерёнки и пружинки в стороны, Светка плачет, и папа ей нового покупает.
— Скачет он у тебя странно. Видно, программа плохая. С Китая папаша привёз?
Витька раскачивался с пятки на носок, подражая своему отцу-депутату. Витька очень гордился, что его отец голосовал за закон анимирования… Нет. Антианимализинирования… Короче, за запрет живых домашних любимцев. А ещё Витька гордился своим щенком.
— Мой Хэнк лучше. Он бегает правильно, хвостом виляет правильно, даже в туалет ходит после моего согласия. А твой блохастый вот что-то опять в сторону умчался…
Прекрасное утро. Было.
— Сам ты блохастый! — огрызнулась я.
— Точно глюченный, точно, — злорадно произнес Витёк.
Он провёл рукой по сальным волосам, затряс упругими щеками. Копия отца!
И тут прискакала Светка. Она сразу поняла, не первый же день вместе гуляем. Вот только котика мне папа неделю назад привёз, и Витьку аж корёжит.
— Наплюй на него! Он же Бешка! Ревнует, что у тебя такой котик!
— Рты закройте! — пискнул Витька.
— А что, нет? Думал, у тебя самый большой анимароид в школе? А вот и нет! Теперь и котёнок есть!
— Да-да, а говорить «закрой рот» не вежливо! Так только твой отец говорит! — добавила я. — А ещё Хэнк застыл и не двигается!
Витька затрясся и сказал:
— Фас.
В этот момент щенок прыгнул в сторону моего котёнка, но попал на Светкиного жука. Даже на расстоянии мы услышали хруст пластмассового хитина.
Мой же котёнок выгнул спину и махнул лапой.
— Жук! — закричала Светка.
— Хэнк! — закричал Витька.
— Тигра! — выкрикнула я и поняла, что наконец-то придумала имя котёнку.
На крик выбежали родители. Папа Светки тут же достал из кармана нового жука. Отец Витьки обещал жаловаться.
Мой же папа забрал котёнка и повел меня на качели.
Когда мы остались одни, я спросила:
— Пап, а можно я Светке расскажу тайну, что Тигра настоящий?
— Потерпи. Скоро разум победит и отменят дурацкие законы.
От папы пахло табаком и какао. Тигра же просто сказал:
— Мяу.
И утро снова стало прекрасным.
— Да не ори ты так! Мне только таблетку запить!
Клянусь вам, ночь в Чертаново прекрасна, как утро в Африке. Тёмный небосвод разбавлен люминесцентными огнями района. Я задумался, глядя, как девица лет двадцати отбивается от вампира. И скажу вам честно, кто из них больше походит на типичного упыря, определить очень сложно. Чёрные свитера, прилизанные волосы, аромат дорогих духов… Всё сходится, но макияж у девицы, словно она ткнулась носиком в косметичку…
— Идиот! Таблетку кровью запивать нельзя! — выпалила девица, и влепила нашему вампиру пощечину.
— Ой, за что, — завыл упырь по имени Петя.
— Дико извиняюсь, — вмешался я.
— Ну, — резко ответила девица, но рука с кроваво-красным маникюром зависла в воздухе, аки дамоклов меч.
— Вы бы могли не бить его по щеке.
— Почему?
— У него зуб мудрости болит.
Петя опять потянулся к молодухе.
— Хорошо. Я ж не зверь, — согласилась девица и ударила коленом между ног.
Двери чёрного входа «Хот Рот Бар» распахнулись как раз в полночь. Я мысленно перекрестил скулящего Петю, отчего зуб у него заболел ещё больше. Девица лёгким движением поправила каре и протянула пропуск вышибале.
— Много волков — нет мест.
— Волки говорят, что упыри лезут к ним в Бар. Ветки в лицо, кол мне в сердце, я с этим не согласна! — прочитала девушка.
Петя раскрыл рот, да так, что свет неоновых лампочек отсвечивал от его больного зуба.
— Ты не Гурман и не Фанни Фе, и даже не ББГ, — прогудел охранник.
— Да, и каждый волка, волка, волка лает, что он крут, но все они лезут, лезут, лезут в Хот Рот, — продолжила читать девушка.
Охранник с бурым мехом скрестил волосатые руки на груди. Что же, последний довод за мной.
— Нас ждут, — произнес я и показал свою визитку.
— Доктор А.Й. Болит?
— Александр Йосифович, — расшифровал я.
— О! — сказал охранник. — Это вы пришили хвост серому волчонку?
— Таки было дело.
— Прошу.
— Девица со мной. Она анестезиолог-репер. Убаюкивает словом по методу кота Баюна.
Петю мы взяли под руки и, пройдя по лестнице, оказались перед дверьми.
— Нам сюда. — Я указывал на табличку: «Войдёшь и зуб потеряешь».
— Э, доктор, — засомневался Петя, — а мы точно к бесплатному стоматологу попадём?
— Конечно, к бесплатному, — сказал я и скрестил пальцы.
Мы схитрили. Сначала усадили упыря в кресло, потом щелкнули наручники… И в комнату впихнулся Сосед с дрелью. Она в его руках рычала, словно сумасшедшая бензопила.
— Познакомься, наш стоматолог, Сосед с дрелью, который обладает уникальной способностью: где бы ты ни поселился, он будет жить рядом, — сообщил я.
— У меня есть друг, Парень с газонокосилкой, — сообщил дрельщик…
И тут Петюня закричал.
Мы стояли на улице, слушая ор упыря.
— А почему вам с Петей не завести детишек?
— Как вы поняли, что я тоже…
— Самые страшные женщины — это упырихи. Вы не видите своего отражения в зеркале, и поэтому краситесь по совету лучшей подруги, — сказал я, и небо в Чертаново озарилось яркой вспышкой.
Что-что, а пощечины у девицы оказались отменные.