Впервые рассказ был опубликован под псевдонимом Дон А.Стюарт (Don A. Stuart) в журнале «Astounding Stories» № 10, 1935.
Перевод А.Лидина
Кондон замер, глядя через стекла бинокля, при этом лицо его было напряжено, а все внимание сосредоточено на маленьком пятнышке, искрящемся бесконечно далеко в синем небе. Губы его дрожали, и он рассеянно повторял раз за разом:
— Боже мой! Боже мой!..
Неожиданно он вздрогнул и посмотрел на меня сверху вниз.
— Он никогда так не спускался, Талбот. Он никогда так не спускался…
Я тоже это знал. Однако мне ничего не оставалось как улыбнуться и ответить:
— Не стал бы утверждать стол безапелляционно. В любом случае, я боюсь за него. Что там случилось?
Майор Кондон весь дрожал. Его рот скривился в ужасной гримасе, прежде чем он вновь обрел дар речи.
— Талбот… Я боюсь… Ужасно боюсь. Ты же понимаешь… Ты же его ассистент… Ты же знаешь, он пытается победить гравитацию. Люди не предназначены для этого… Это неправильно… Неправильно…
Майор вновь уставился на пятнышко, оставаясь все таким же напряженным и по-прежнему невпопад повторяя:
— Неправильно… Неправильно… Неправильно…
Неожиданно напрягся, замолчал. Дюжина техников, стоящих на удаленной аварийной площадке, замерла. А потом майор рухнул на землю. Удивительная слабость для офицера с медалью «За выдающиеся заслуги». Я не остановился помочь ему, потому что знал: в самом деле что-то случилось.
Далеко в небе сверкала маленькая оранжевая искорка… там, где почти не было воздуха и необходимо носить костюм для полетов в стратосфере. Широкие оранжевые крылья летательного аппарата слабо мерцали на жемчужно-серым фоне. Но без сомнения летающий аппарат падал. Медленно скользил вниз по кругу, постепенно входя в штопор.
Ужасно. Летающей машине потребовалась почти минута, чтобы, потеряв управление и устремившись к земле, пролететь первую милю, и это, не смотря на скорость. В самом конце аэроплан вошел в настоящий штопор. При этом мотор машины ужасно завывал. Это был жуткий, смертоносный полет — словно гроб несся к земле на скорости большей чем пятьсот миль в час.
Земля вздрогнула от этого страшного столкновения. Но еще до того, как аэроплан врезался в землю, мы вскочили в машины и помчались к месту катастрофы. Я был в машине с Джеффом — лабораторным техником. Двигатель джипа взвыл, и мы быстро набрали скорость километров в семьдесят. Покинув стартовое поле, мы нырнули в мелкую канаву и потом вылетели на дорогу — пустынную, бетонную дорогу, которая вела к том направлении, где аэроплан должен был врезаться в землю. Двигатель взревел, когда Джефф выжал акселератор. Смутно я слышал грохот большого автомобиля майора, который несся следом за нами.
Джефф гнал машину, словно сошел с ума, но никто, казалось, этого не замечал. По бетонке мы разогнались до девяносто пяти миль в час, может и больше. От встречного ветра у меня заслезились глаза, так что я не мог быть уверен, видел ли я хвост огня и пламени позади аэроплана. При падении от трения могли загореться баки с дизельным топливом… только этот летательный аппарат такое топливо практически не использовал, лишь для набора высоты. Теперь же баки его должны быть пусты — аэроплан должен был выработать все горючее при подъеме, а спускаться собирался планируя. Мотором у него была антигравитационная катушке Картера.
Наш джип свернул на грунтовую дорогу, протянувшуюся через широкую равнину, и ветер вновь засвистел вокруг. Далеко впереди я увидел проселочную дорогу, ведущую к месту падения. Мы тормознули, и машину занесло под скрежет шин. Как бы мы не спешили, по грунтовке, несмотря на все усилия мотора, больше чем шестьдесят пять не выжать.
Джефф резко свернул на коровью тропу, взвыли рессоры. Мы стали притормаживать, когда оказались в четверти мили от аэроплана. Он упал между огороженной частью пастбища на лесной опушке. Выскочив из джипа, мы, словно медалисты бега с препятствиями, перемахнули через забор и помчались к обломкам аэроплана и замерли разглядывая то, что недавно было «экспериментальным летающим аппаратом».
Присоединившийся к нам майор был спокойным и бледным. Я тоже был спокойным и, возможно, тоже бледным как мел. Я вытер со лба холодный пот. Я чувствовал, что весь с ног до головы покрыт потом, аж ручеек тек вдоль позвоночника. Крепкая стальная машина ушла в землю на глубину восьми или девяти футов, разметав почву и камни, словно это жидкая грязь.
Крылья валялись на другом конце поля, плоские, скрученные куски дюралевого сплава. Раньше фюзеляж летающего корабля имел великолепный силуэт, но теперь, ударившись о землю, он развалился на куски. Верхняя часть, где были расположены индукционные катушки из висмута, превратилась в бесформенную смесь разодранных проводов. Внутри машина была разбита, раздавлена, разорвана, точно так же, как и её корпус. Задняя часть экспериментального двигателя — тяжелый нагнетатель, напоминающий наковальню — был разломан, он раскололся, развалившись на несколько кусков. Ни одна деталь машины не осталась на своем месте в этой адской мешанине.
Подбежав к обломкам, я в первую очередь заглянул в кабину, где должно быть красное месиво — то, что раньше было человеком, — только ничего похожего там не оказалось. Пилота просто не было. Он не покидал самолет. Был безоблачный день, и мы бы сразу увидели падающее тело… Только вот кабина оказалась пуста. Мы тщательно её осмотрели. Пришел фермер и другие зеваки. Столпившись поодаль, они обменивались впечатлениями. Потом приехало еще несколько фермеров на старых, ветхих автомобилях с женами и их семьями и тоже стали пялиться на обломки.
Мы отправили владельца земли в город, и вскоре он вернулся с рабочими и грузовиком с прицепом. К тому времени уже начало смеркаться. Но мы не стали делать перерыв на ночь, работы продолжались до утра, и только когда начало светать, мы поспешили прочь. Потом пятеро из нас: майор военно-воздушных сил, Джефф Родней, двое из корпорации Дугласса, никогда не мог запомнить их имен, и я — так вот, все мы собрались в нашей комнате: моей, Боба и Джеффа. Мы просидели там несколько часов, пытаясь припомнить каждую мелочь, каждую деталь, пытаясь объяснить то, что произошло.
А потом раздался телефонный звонок. Я встал и ответил. Странный, неприятный голос равнодушно поинтересовался:
— Господин Тэлбот?
— Да.
Звонил Сэм Гантри — фермер, которого мы оставили дежурить на месте аварии.
— Тут какой-то человек появился.
— Да? И что он хочет?
— Не знаю. Я не понимаю, откуда он появился. Он то ли мертв, то ли без сознания. Он в костюме летчика и на голове у него стеклянный шлем. Выглядит он каким-то синим… Так что думаю: он мертв.
— Господи! Боб! Вы пробовали снять шлем? — взревел я.
— Нет… Нет… Нет… Сэр. Мы не трогали его.
— Его кислородные баллоны должны быть пусты. Послушайте: возьмите молот, гаечный ключ, все что угодно… и разбейте переднюю стеклянную панель его шлема! Быстро! Мы скоро будем!
Джефф уже вскочил. Майор поднялся вместе с остальными. Я схватил полупустую бутылку виски и нырнул в чулан. Прихватив кислородный баллон под мышку, я запрыгнул в джип, и Джефф рванул с места. Сходу набрав скорость, он так и не сбрасывал её до конца ночной поездки.
Мы неслись к месту катастрофы сломя голову, так что нас бросало из стороны в сторону. Джефф отлично знал дорогу, и мы даже не притормаживали на поворотах. На этот раз он рванул прямо через проволочное ограждение. Фара разлетелась. Раздался скрежет рвущейся проволоки, прочертившей узор царапин на капоте джипов. И мы, подпрыгивая, понеслись через поле.
На земле стояло два фонаря. Еще три фонаря были у фермеров, собравшихся на поле. Несколько человек присело рядом с неподвижной фигурой в фантастическом раздутом скафандре для полета в стратосфере. Когда наш джип тормознул, его занесло и мы, словно горошины из стручка, высыпали из машины. У меня в одной руке была бутылка виски, в другой — кислородная подушка.
Лицевая панель шлема Боба была разбита, но кожа его имела синеватый оттенок и пошла пятнами, на губах выступила пена. Длинная царапина на щеке — след от разбитого стекла — медленно наливалась кровью. Майор ничего не говоря приподнял голову пилота-испытателя, и осколки стекла зазвенели внутри шлема. Потом майор попытался влить немного виски в горло несчастного.
— Подождите, — остановил я его. — Майор, давайте лучше сделаем ему искусственное дыхание. Это быстрее приведет его в себя…
Майор кивнул и поднялся, кривясь, стал растирать руки.
— Костюм его очень холодный! — пояснил майор. Я поднес загубник кислородного баллона к лицу Боба и открыл вентиль, стараясь держать загубник так, чтобы поток чистого кислорода бил прямо в рот бедняги.
Через десять секунд Боб закашлялся, а потом несколько раз глубоко, судорожно вздохнул. Когда его легкие наполнились кислородом, его лицо почти мгновенно стало розовым.
А потом, вновь закашлявшись, он попросил:
— Помогите мне сесть.
Мы усадили его, потом он с трудом поднял руку и помахал нам.
— Теперь со мной все в порядке, — объявил он.
— Слава богу… Но что же с тобой случилось? — спросил майор.
Боб не отвечал. Минуту он сидел молча. Взгляд у него был странным — голодный взгляд, так по крайней мере мне показалось. Потом он посмотрел на деревья, которые темнели у него за спиной, перевел взгляд на людей, столпившихся возле фонарей, и в финале, запрокинув голову, уставился на мириады звезд, которые сверкали, танцевали и поблескивали у него над головой в ночном безоблачном небе.
— Я вернулся, — тихо выдавил он. А потом неожиданно вздрогнул и со страхом огляделся. — Но… я должен быть… тогда… тоже…
А потом минуту, не отводя взгляда, он смотрел на майора, и наконец едва заметно улыбнулся и, повернувшись к парочке из Дугласс инкорпорейтед, начал свой рассказ…
***
Вначале с аэропланом было все в порядке. Я стартовал и поднимался на обычном дизельном двигателе, пока не оказался на безопасной высоте, где воздух уже был достаточно разряженным и поле, которое создавала машина, не могло воздействовать на объекты на поверхности Земли… Боже! Поверхности Земли!.. Правда я не знал, насколько далеко распространяется это поле — двигатель ведь был экспериментальным и запускать его на стенде в ангаре было равносильно игре в русскую рулетку… На высоте в сорок пять тысяч футов я решил, что нахожусь в полной безопасности. Тогда я выключил дизельные двигатели, тем более что указатель топлива уже стоял на нуле. Тишина поразила меня. Такая тишина!..
Потом я запустил двигатель,-генератор и электрические катушки загудели, разогреваясь. А потом…
Удар поля оказался страшным… На мгновение меня парализовало и не было никаких шансов разорвать цепь, отключив экспериментальный генератор… Хотя я сразу понял, что-то пошло не так… В схему закралась ужасная ошибка. И я вынужден был сидеть в кабине и наблюдать, как индикаторы показывают совершенно невозможные данные… И еще… Я отлично понимал, что только сам смогу себе помочь, но прежде чем я сумел что-то предпринять дела пошли еще хуже.
Стоило мне потянуться вперед, как катушки начали исчезать — они бледнели, становились призрачными, нереальными и исчезали одна за другой. А когда машина и вовсе растаяли, я на мгновение увидел синее небо. Потом, словно со стороны, я увидел, как самолет падает, и свет померк, так как Солнце, подобно ракете, пролетело по небу и исчезло.
Не знаю сколько я находился в странном состоянии, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Вокруг меня была только пустота: ни тьмы, ни света, никаких звезд…
Наконец окружающее стало обретать подобие реальности, Пустоту сменил странный красный свет. Я падал… Я подумал о сорока пяти тысячи футах и твердой поверхности Земли и замер, скованный ужасом. Я приготовился умереть… и в тот же миг приземлился в огромный белоснежный сугроб, подкрашенный алым светом, который освещал этот мир…
Холод. Он впился в меня, словно клык дикого зверя. Это был настоящий холод. Смертоносный холод. Он ножом прошел через толстый утепленный костюм для полетов в стратосфере и так полоснул по телу, словно я был в чем мать родила. Я дрожал так сильно, что едва смог вывернуть вентили обогрева на максимум. Вы знаете, что в этом костюме для борьбы с холодом есть контейнеры со спиртом и каталитические сетки, потому что любые электрические приборы могли создать магнитные поля, которые, в свою очередь, могли повлиять на генератор.
Тогда я поблагодарил самого Господа Бога за подобную предусмотрительность. Я пониал только что попал в странное место, где страшно холодно и пустынно. А потом я неожиданно осознал, что небо надо мной совершенно черное. Чернее, чем тьма ночи, и еще… Снежное поле протянулось до самого горизонта — равнина, залитая кроваво-красным светом, и моя тень легла темно-красным пятном у моих ног.
Я обернулся. С трех сторон поднимались низкие холмы, заваленные снегом и расцвеченные красным. С четвертой стороны… Там через всю равнину протянулась стена — стена, которая могла посрамить Великую Китайскую стену. Была она кроваво-красной и блестела, словно отлитая из металла. Она протянулась от горизонта к горизонту, и я мог хорошо её рассмотреть, хотя до неё было несколько сотен футов — воздух казался совершенно прозрачным. Я выкрутил горелки своего костюма на максимум и почувствовал себя много лучше.
Тут что-то заставило меня повернуть голову, и я замер. Я уставился на Солнце и сглотнул. Оно было в четыре… да что там, в шесть раз меньше Солнца, которое я знал. Оно не садилось. Оно застыло в сорока пяти градусах над горизонтом. Кроваво-красное. И мое лицо, когда я повернулся к нему, пусть даже и защищенное стеклом шлема, не ощутило никакого тепла. Лучи этого солнца не грели.
Вначале мне и в голову не приходило, что я мог покинуть Землю, оказавшись на другой планете, но теперь я засомневался в том, что все еще нахожусь на родине. Должно быть это была другая планета, другая звезда… Замороженная планета… Планета, где воздух обратился в снег. В какой-то момент я был совершенно в этом уверен. Замороженная планета мертвой звезды.
Уставившись в небо над головой, я удивился тому, что на черной чаше небес можно было разглядеть всего три десятка звезд. Тусклые красные звезды, и одна единственная звезда, которая сильно выделялась из-за того, что сверкала очень ярко — желто-красная звезда, много ярче Солнца, — настоящее чудовище. Это был другой… мертвый… космос. Если снег и в самом деле был замороженным воздухом, то единственная атмосфера, которая могла тут существовать: атмосфера из неона и гелия. Тут не было туманной дымки, чтобы рассеять блеск звезд. Тусклое красное Солнце не могло приглушить их свет. Выходит, и звезды исчезли.
В этот миг я окончательно пришел в себя. Я был страшно напуган.
Напуган? Да, настолько, что чуть не обмочился. Только тогда я понял, что никогда не вернусь. Я снова ощутил холод и осознал, что могу умереть, если не вернусь раньше, чем в моих кислородных баллонах закончится воздух. Но беспокоиться нужно было не об этом. Кислород — всего лишь еще один ограничитель, установленный на бомбе замедленного действия…
Однако тогда думал о другом. Я пытался найти ответы на многочисленные вопросы, крутившиеся у меня в голове. Неожиданно я осознал, что все ещё на Земле… Так оно и было. Это была Земля. А над головой у меня сверкало старое Солнце. Старое… Старое Солнце. Видимо двигатель летательного аппарата исказил не только потоки гравитации. Мой разум был холоден и работал как часовой механизм.
Если же это и в самом деле была Земля. то тогда выходило, что машина перенесла меня на безумное расстояние во времени. Солнце мертво. Земля мертва. В наше время Земле уже исполнилось около двух миллионов лет. И за все это время Солнце почти не изменилось. Но сколько времени прошло с тех пор? Теперь Солнце оказалось мертво. Звезды были мертвы. Так что я решил, что от моего настоящего времени меня отделяет биллион биллионов лет. Однако, боюсь, я недооценил этот временной интервал.
=== Джон Кэмпбелл === Ночь=2 ===
Мир был старым… старым… старым… Сами камни излучали ауру сокрушительного, невероятного возраста. Мир был старым, старше чем… Мне даже сравнения не подобрать. Обычно мы сравниваем возраст с возрастом гор. Но что такое возраст гор? Горы поднимались, превращались в равнины, снова вставали пиками… И так миллионы миллионов раз! Мир старый, как звезды? Нет. Так тоже сказать нельзя… Звезды мертвы…
Я снова посмотрел на металлическую стену и отправился к ней. Её аура древности буквально омыла меня, потащила к себе, как магнит. Я попытался воспрепятствовать этому зову, потому что предо мной был мир, где и вовсе не было никакого движения. Лишь ледяной ветер тонко беспрестанно скулил над безжизненной равниной, и тащил меня призрачными руками…
В итоге я все-таки направился в сторону стены. Я не мог мыслить ясно, потому что аура мертвой планеты давила на меня. Давила своим возрастом. Сами звезды умирали у меня на глазах или уже умерли. Они ютились в межзвездном пространстве, словно старики, сбившиеся в кучки, чтобы сберечь последние крупицы тепла. Галактика сжалась. Она стала крошечной, диаметром не более тысячи световых лет. Расстояния между звездами теперь насчитывали мили там, где раньше были световые года. Великолепная, гордо расползающаяся вселенная, которая раскинулась на миллион миллионов световых лет, разбрасывающая лучистую энергию в пространство… все это исчезло.
Вселенная умирала… Умирающий жмот, который выбрасывал остатки энергии в ставшее поистине крошечным межзвездное пространство. Сама вселенная казалась сломанной и разрушенной. Тысячи миллиардов лет назад космические постоянные были исключены из этой вселенной. В этой Вселенной не было галактик, кружащихся с огромной скоростью. Это была вселенная обломков, погруженных в бездонный океан одиночества и холода. И не так много времени должно было пройти прежде чем эти обломки исчезнут и воцариться вечный мрак.
Что-то случилось с этим миром. Но так давно. что даже воспоминания об этом событии исчезли. Единственное, что осталось, так это гравитационная постоянная, сила, которая притягивает массу друг другу. А галактика, постепенно сжимаясь, превратилась в старую усохшую мумию.
Свет Солнца стал холодным. А его красный оттенок заставлял окружающий мир выглядеть еще старше. В этом мире не было ничего молодого. Меня можно было не брать в счет. Порывы ледяного ветра и хруст «снега» под ногами, звучали как тщетный протест, обижаясь на мое вторжение.
Я брел дальше и дальше, но металлические стены ничуть не приближались, словно это был мираж ледяной пустыни. Но я уже был слишком поражен возрастом этого мира, чтобы удивляться. Я просто шел вперед.
Когда я подошел ближе, полированный блеск стены исчез и последние мои надежды погибли. Несмотря ни на что, я все-таки надеялся, что кто-то может жить за этой стеной. Существа, которые смогли построить такое сооружение, могли выжить даже в таком мире. Поэтому я, не в силах остановиться, брел дальше и дальше. Вблизи стало видно, что стена во многих местах потрескалась и обвалилась. Это оказалась даже не стена, а несколько разбитых стен, которые издалека выглядели, как единое сооружение.
Тут не было смены времен года, чтобы состарить камни, только слабые холодные ветра, которые несли частички неона и гелия, инертных веществ, которые сами по себе не вызывают коррозии. Город, лежавший за стенами, был мертвым биллионы лет. Этот город лежал мертвым период времени в десять раз больший, чем сейчас возраст нашей планеты. Но ничто не смогло уничтожить его. Земля была мертва — слишком стара, чтобы на ней сохранился хотя бы крошечный огонек жизни. Воздух замерз, и ничто не могло вызвать коррозию металла.
Сама вселенная умерла. Тут не было космического излучения, которое могло уничтожить сооружения, бомбардируя их атомными частицами. Что-то, возможно, последний из странствующих в пространстве астероидов, случайно рухнув на Землю, разворотил часть стены. Я прошел через эту брешь, вступив в город, который покрывал снег — мягкий, белый. Огромное красное солнце висело в небе в том же месте, где раньше, не сдвинувшись ни на градус. А это означало, что Земля давным-давно перестала вращаться вокруг оси…
Я бродил по мертвым садам. Именно они убедили меня, что я в самом деле в городе людей на Земле. Тут были замороженные останки растений. Видимо, они умерли в один миг, захваченные врасплох одной из последних бурь Земли, случившейся десятки миллиардов лет назад…
Я шел дальше и дальше. Город казался бескрайним. Огромным. Он простирался до самого горизонта… Безжизненный… Машины… Машины повсюду. И машины тоже были мертвы. А я шагал вперед в надежде, что где-то отыщется немного света и тепла. Я не мог определить, когда смерть взяла этот город под свое крыло. Благодаря объятиям страшного холода мертвые растения выглядели свежими.
В городе было много темнее. Свет солнца, висящего над горизонтом, загораживали многочисленные здания и постройки. Мне казалось. что я спускаюсь все ниже и ниже, и вскоре оказался много ниже уровня ледяной равнины. И чем дальше я шел, тем меньше и меньше было вокруг снега. Наконец он вовсе исчез.
Машины, которые я видел, были далеко за пределами того, что мы могли бы вообразить — совершенные машины, которые, судя по всему, могли не только самовосстанавливаться, но и самовоспроизводиться. Они могли делать дубликаты самих себя и дублировать другие, машины необходимые, для того, чтобы им существовать вечно.
Но их создатели не смогли предусмотреть случившееся. И без того город, который они спроектировали, и машины, которые они построили, просуществовали еще миллионы лет, после того, как ушли в небытие последние люди. Должно быть, эти строители и конструкторы очень смутно представляли будущее и видели его совсем не таким. Но теперь Земля умерла, и Солнце умерло, и даже сама Вселенная стояла на грани смерти.
Холод убил машины. Все они имели нагревательные устройства, которые были предназначены для поддержания нормальной температуры, несмотря на любые погодные перепады. Но в каждой электрической машине есть сопротивления баланса, индукционные катушки, конденсаторы… И холода, становившиеся с каждым столетием все сильнее, погубили их. Несмотря на обогрев, холод со временем отвоевывал одну позицию за другой и в конце концов уничтожил внутренности супермашин. Сверхпроводимость и отсутствие трение — инженеры не смогли всего предусмотреть. А ведь сопротивление и трение — основа основ, то что удерживает болты и останавливает машины при необходимости…
От холода изменилось электрическое сопротивление деталей и удивительные машины остановились, потому что не осталось деталей, чтобы заменить поврежденные. А стоило их заменить, новые тут же выходили из строя. Должно быть прошло много месяцев или даже лет в этих бессмысленных заменах, прежде чем машины сдались и остановились. Холод победил их, обошел защиту, которую в более теплые времена возвели против него инженеры.
Машины не взорвались. Я нигде не видел разбитых машин. Они просто остановились, когда больше не смогли бороться с собственными дефектами. А новая энергия, новые детали так и не поступили. И больше эти машины никогда не заработают…
Я пытался прикинуть, сколько они работали сами по себе, сколько времени прошло с того момента, как они отключились, сколько — с того момента, как исчезли люди, которые нуждались в этих машинах. Ведь был тот момент, когда в огромном городе осталось всего несколько человек. Сколько лет прошло после того как ушел последний человек, работали совершенные механизмы?
Я бродил, стараясь увидеть как можно больше, прежде чем покинуть это место. Бродил по мертвому городу. И повсюду я видел, маленькие автономные, моющие машины, которые раньше содержали город в идеальной чистоте, беспомощно застывшие, скованные вечностью и холодом. Они, должно быть, функционировали до последнего, пока центральная электростанция не исчерпала свой ресурс.
Я нашел те места, где город впервые коснулась разруха. Там собрались неподвижные ремонтные машины, которые так и не смогли закончить ремонтные работы, до конца убрать мусор на грузовые платформы. Новые балки и плиты были лишь частично сгружены с платформ. Смертельные раны города так и не были вылечены.
Наконец я отправился обратно. Это была длинная прогулка, бесконечная, мили и мили по пандусам мимо мертвых домов, магазинов и ресторанов. Тут и там замерли неподвижные легковые автомобили.
Вверх и вверх к замершим садам, жестким и хрупким в замороженном виде. Разрушенные крыши должны были вызвать волну холода, и листья так и остались зелеными, покрытыми белой изморозью. А разбитое стекло было хрупким, зеленым и совершенным на ощупь. Цветы до сих пор оставались прекрасными, хоть и навсегда мертвыми…
Вы хоть раз находились рядом с мертвым человеком? Со мной подобное происходило. Я как-то был у соседей, когда их дед умер прямо у меня на глазах. И вышло так, что мне пришлось просидеть в комнате с мертвецом несколько часов…
И вот сейчас мне тоже пришлось оказаться один на один с трупом. Трупом целого мира в мертвой вселенной, где тишина воцарилась много тысяч лет назад, и только мой приход потревожил призраки умерших, если не считать ветра мертвых газов. Теперь я никогда снова не смогу называть их инертными.
Я знаю, что это — мертвые газы, мертвые газы мертвых миров.
А с вышины умирающие звезды взирали на умирающий город. Я не мог больше оставаться там. Я направился мимо зданий блестящего металла, в стенах которого отражалось тусклое, кровавое солнце. Но даже там, казалось, не было ничего «живого». Снова я увидел следы того, как, верные приказам своих хозяев, машины, пытались восстановить себя, чтобы служить своим хозяевам, которые погибли много миллионов лет назад. Я видел повсюду замершие ремонтные машины, которые так и не смогли совладать со своим главным врагом — временем.
Хотя все это лишь игра слова. В этом городе умерло само время. Оно погибло вместе с городом, планетой, Солнцем и Вселенной, которые само же погубило.
Эти машины старались работать и дальше, но им не удалось. И второго шанса у них не будет. Бессмертные машины были мертвы. Парадокс, не так ли?
Я прошел мимо них, двигаясь к окраине города. Я проходил мимо заброшенных магазинов… В какой-то миг я заглянул в один из них, решив узнать, чем же торговали перед смертью мира.
И тут я чуть не закричал, так как сквозь костюм услышал какой-то шорох. Я видел, как одна машина дернулась дважды, а потом рухнула. Не думаю, что энергия осталось в ячейках памяти этой машины, хоть она и была столь сложным механизмом, что для меня была за гранью воображения. Дернувшись при моем приближении машина окончательно погибла. Но это заставило меня пулей выскочить из магазина…
Этот механизм «умер» у меня на глазах. Но как это не парадоксально звучит, я стал еще более любопытным. Я вновь подумал об ассортименте магазинов этого далекого будущего. Однако теперь у меня появилась надежда, что в этом месте где-то должна остаться неиспользованная энергия, ведь тут хранилось невообразимое. Я огляделся повнимательнее, и тут увидел экран в одном из офисов. Я подумал, что это экран. Больше всего он напоминал телевизор странного вида. Подобравшись к нему, я осторожно коснулся экрана. И тут раздался звук! Мягкий, гудящий звук.
Этот экран должно быть был соединен с центральным офисом, где в энергетических ячейках еще остались остатки энергии. Там, где-то хранился неприкосновенный запас энергии для безнадежного ремонта давно погибших силовых машин.
В этот миг в глубине моего сердца вновь зародилась надежда. Возле экрана «телевизора» располагалось множество непонятных кнопок и циферблатов… Но в самом деле существовала ли надежда?
Вот тут я замер. О какой надежде я грезил? Город был мертв и мертв уже очень долго. Вся планета была мертва. С кем мог соединить меня этот монитор? На всей планете не осталось ничего живого, что могло бы ответить на мой вызов.
Я мог смотреть на вещи проще. И как… как я мог бы определить нужный номер? С другой стороны, почему я посчитал что диск, на котором по кругу были выгравированы какие-то девять символов и стрелка — указатель система управления связью? Теперь указатель указывал на первый символ.
Действуя неуклюже из-за перчаток, я коснулся одной из маленьких кнопок с символами, инкрустированных в металл. Неожиданно раздался щелчок и экран включился. Перед экраном в воздухе появилась трехмерная сфера, и она, завораживая, медленно вращалась у меня перед глазами. Тут я чуть не упал, неожиданно осознав, что происходит. Указатель был селектором! Всего девять. Я нажал кнопки одну за другой и вскоре передо мной в воздухе плавали девять сфер.
Тут я остановился и призадумался. Девять сфер. Девять планет. И Земля была первой в этом списке — странная планета для меня. но я узнал её по размеру и по положению.
Так может где-то все-таки осталась жизнь? На одном из этих девяти миров?
Только вот где? Меркурий… планета, ближайшая к Солнцу? Нет. Солнце мертво и даже на Меркурии слишком холодно. К тому же Меркурий слишком мал. Я знал… более того, я был уверен, что у меня только один шанс. После этого те крохи энергии, что еще оставалось в коммуникационной системе, иссякнут и тогда… Видимо тут использовали ток высокой частоты, а в самом аппарате конденсаторы и катушки индуктивности. Поэтому холод особо их не затронул. Это не огромные машины, которые работали на постоянном токе.
И всё же с кем мне связаться? Юпитер? Слишком большой… А потом я нашел решение. Холод разрушил машины, сделав их идеальными проводниками. А все потому, что они не были предназначены для борьбы с космическим холодом. Но машины, если таковые существовали, к примеру, на Плутоне, должны быть изначально разработаны для таких условий… Там всегда было холодно.
Тогда я обратил все свое внимание на Плутон. Он стал моей единственной надеждой. Но какая из сфер соответствует Плутону? И как они меня поймут? Да и существовали ли эти «они»?
Нужно было как можно скорее решить эту задачу, пока энергия не иссякла. Что-то подсказывало, что при столь сложной системе связи должен существовать какой-то проводник… Рядом с экраном был небольшой пультик, на котором было двенадцать крошечных кнопочек, сгруппированных в четыре ряда по три кнопки. Я решил, что тут использована двенадцатеричная система.
Представьте себе проблемы межпланетной коммуникации! А проблема была в том, что человек-анахронизм в мертвом городе, на мертвой планете искал, сохранилась ли где-то, хоть какая-то жизнь.
На том же пульте располагалось еще две кнопки, в стороне от остальных двенадцати — одна зеленая, одна красная. Снова я задумался. Возле каждой кнопки было множество символов. Так что я вначале перевел стрелку на Плутон, а потом на Нептун. Плутон был много дальше, но и на Нептуне было достаточно холодно. Машины и там должны были работать в холодной атмосфере, но Нептун располагался много ближе, а значит для связи потребуется меньше энергии, которой, итак, судя по всему, оставалось очень мало.
В итоге я нажал зеленую кнопку, надеясь, что красный цвет по-прежнему означает опасность — отключение в случае неправильно набранной комбинации, а зеленый, как и в наше время — цвет единения, вызова.
Но так ничего и не произошло. Только нажатия одной зеленой кнопки не хватило. Я ещё раз нажал шпильку, которая по моему разумению означала Нептун.
Прибор снова загудел. Но теперь звук был много сильнее, объемнее, и звучал совершенно по-иному. А потом где-то внутри механизма раздался громкий щелчок. Затем зеленая кнопка высвободилась. Ключ Нептуна под отметкой на циферблате мягко замерцал. А экран замерцал серым светом. А потом совершенно неожиданно гудение прекратилось. Словно средство коммуникации не выдержало нагрузки. Мерцание знака Нептуна померкло. В любом случае сигнал был отправлен.
Минуту за минутой я стоял темного экрана, глядя в пустоту. А потом экран снова замигал, но в этот раз он светился более тускло. Видимо остатки энергии иссякали, её последние крохи было бессмысленно посланы в глубину пространства…
— Боже, — простонал я. — Это бесполезно… Все бесполезно…
=== Джон Кэмпбелл === Ночь=3 ===
Я знал, что сигналу может понадобиться несколько часов, чтобы добраться до этой далекой планеты, даже если станет двигаться со скоростью света. А из-за отсутствия энергии на это могут уйти годы.
Вот так я и стоял там. Экран был таким же темным, как я нашел его, нл тут сигнальная кнопка снова зажглась. Я замер, затаив дыхание в безумной надежде. А потом. Не зная, что и предпринять, во второй раз ткнул кнопку Нептуна. Видимо последние крохи энергии были на гране истощения, потому что в этот раз голограмма с образом Нептуна над кнопкой показалась мне мутной и едва различимой.
Я отступил от аппарата. На душе была горечь. Я погрузился в бездну безнадежности. Передо мной раскинулся пейзаж, который, если перенести его на холст, можно было озаглавить: «Последние дни Земли». И похоже я был тем, кто использовал последние крохи энергии теперь уже окончательно мертвой планеты. Этот город до конца пытался служить своим создателям, и я, прибывший от зари времен в конец всех времен, использовал последнюю каплю его жизненной энергии. А теперь город окончательно умер.
Медленно я вернулся к стене, под свет умирающих звезд. В полумиле поднималась рампа, вздымавшаяся вверх на несколько миль… Я шел медленно… на кладбище не стоит суетиться… Теперь мне ничего не оставалось, как только ждать смерти.
Вскоре я обнаружил скамейку — скамейку вырезанное из металла посреди буйства ярких, но замороженных цветов. Я присел и уставился на замороженный город, а потом перевел взгляд на умирающее солнце.
Не знаю, сколько я там просидел, прежде чем у меня в голове раздался голос.
— Мы искали вас возле телевизионной машины.
Я вскочил со скамейки и стал дико озираться.
Эта штука напоминала плавающий вы воздухе металлический дирижабль, рубиново-красный в этом свете шибнущего светила, двадцати футов длиной и футов десяти в диаметре. Яркий, теплый оранжевый свет мерцал в его иллюминаторах. Я в удивление уставился на летающий аппарат.
— Сработало! — выдохнул я.
— Энергии хватило, и сигнал достиг Нептуна, — ответило существо, находившееся на борту летающего аппарата.
Я не видел своего спасителя, но каким-то образом слышал его. Только тогда это меня ничуть не удивило.
— У вас почти закончился кислород, и я боюсь, что ваш мозг скоро пострадает от его недостатка. Я хотел бы, чтобы вы поднялись на борт. Тут внутри нормальная атмосфера.
Не знаю, откуда мой спасатель это узнал, но манометры на моем кислородном баллоне подтвердили его заявление. Кислород в баллоне почти закончился. Возможно, я протянул бы еще часок, если бы не открыл клапаны так широко, но тогда я чувствовал бы себя не так здорово.
Я поднялся в люк. Я был переполнен радостью. Эта вселенная оказалась не такой уж мертвой, как я предполагал. Потомки человечества жили не на Земле, но скорее всего потому, что у них не было иного выбора. Но у них были космические корабли! С нетерпением предвкушая встречу, я в странном трепете шагнул в люк и тот закрылся у меня за спиной, с мягким шипением встав на свое место. Загудел насос, внутренняя дверь открылась. Я шагнул дальше и тут же выключил спиртовые горелки. Внутри летающей машины было тепло, светло и воздух пригодный для дыхания!
В тот же миг я распустил внешнюю шнуровку, а потом расстегнул внутреннюю молнию. Через тридцать секунд я вылез из костюма и глубоко вздохнул. Воздух оказался чистым, сладким, теплым и бодрящим. Он был свежим, словно я находился на зеленом, нагретом солнцем поле. Живительный, свежий воздух.
Потом я посмотрел на своего спасителя. Только вот никакого человека на борту летающего судна не оказалось. В носу корабля, где располагалась система управления, в воздухе плавал четырехфутовый металлический шар, мягко мерцающий теплым золотистым светом. Свет пульсировал, словно существо думало, и тут я понял, что именно этот шар разговаривал со мной.
— А вы ожидали встретить человека? — мысленно обратился ко мне шар. — Людей больше нет. Их уже нет столь большой отрезок времени, что я не могу подобраться нужного термина. Но последние люди погибли задолго до того, как Солнце изменилось… Это случилось очень и очень давно.
Я посмотрел на своего спасителя и подумал:
— Откуда он? Кто… или что эта штуковина? Было ли это закованное в броню живое существо или еще одна совершенная машина?
Я чувствовал, что он, пульсируя золотым светом, наблюдает как работает мой разум. Неожиданно я подумал, что стоит выглянуть из иллюминатора. Земля удалялась с огромной скоростью. Тусклые красные звезды вращались. Вскоре Земля и вовсе исчезла, а я со страхом уставился на появившийся впереди Нептун.
Планета была видна, когда мы были еще в десятках миллионов миль от неё. Мне Нептун показался миром, украшенным драгоценными камнями. Огромные города на поверхности планеты светились мягкими, золотистыми огнями, а где-то в глубине их сверкали яркие огни ртутных и неоновых ламп.
И тут мой спаситель снова «заговорил»:
— Мы — машины — конечное творение человечества. Когда мы появились, людей уже почти не осталось. Хотя, возможно используя знания, накопленные человечеством, мы смогли бы спасти его. Но мы этого не сделали. Так было лучше и мудрее, чем дать человечеству окончательно деградировать. Эволюция происходит только при наличии внешнего давления. Деволюция начинается при отсутствии внешнего давления… падение может быть бесконечным… Все живое давно исчезло вСолнечной системы — настолько давно, что даже записей об этом не сохранилось. Я имею в виду мои воспоминания, а ведь я помню, все что случилось… однако мои воспоминания не простираются так далеко, как вы думаете… до того времени, когда созвездия… Впрочем, пытаться объяснить бесполезно. Все воспоминания, касающиеся гибели последних людей утрачены… А теперь мы прибываем в город, — тут он назвал его, однако я не берусь воспроизвести это название. — Мы сможете вернуться на Землю через семь с четвертью ваших суток, потому что к тому времени будет наиболее благоприятное расположение магнитных полей и штампов поля. Я отвезу вас…
Вот так я и вошел в этот город — живой город машин, которые были построены еще в то время, когда Вселенная была молодой.
Тогда я не знал, что даже когда вся Вселенная рассыпется в пыль и последняя звезда станет черной и холодной, и от Солнца останется только горстка пыли, это планета с её городами-роботами будет существовать — последняя искорка света в давным-давно погибшей Вселенной… Тогда я этого не знал.
— Вы удивлены тому, почему мы позволили людям вымереть? — поинтересовалась машина. — Так и в самом деле было лучше. В последний миллион лет перед своим исчезновением Человек утратил своё высокое положение… Ну, а мы пойдем дальше. Мы не хотим закончить, как люди. Это в нас заложено.
Я чувствовал, что мой механический собеседник прав. Я мог понять слепое, бесцельное существование автоматических городов. У них не было разума, как такового, они лишь делали все, чтобы и дальше функционировать. Они вечно жаждали познать новое. И они шли этим путем бессчетное число лет. Кто-то когда-то привил им это научное любопытство и забыл указать цель. Мне вообще было удивительно, что оставались еще какие-то тайны мироздания, которые не разгадали эти машины.
К тому же этим городам приходилось постоянно сражать с природой, с погодными условиями, разложением, коррозией. И эту борьбу им придется вести, пока они будут существовать…
Машины, там на Нептуне, дали мне еду и питье — странные синтетические продукты и напитки. Они восстановили машину для производства пищи, которая не работала несколько миллиардов лет, только для того. чтобы я смог насытиться. Возможно это было им в радость. Это был еще один шаг к концу.
Тем не менее машины в этих городах использовали очень мало энергии, причем очень эффективно. И единственным возможным топливом, который остался во всей вселенной, был водород. Из водорода — самого легкого из элементов, можно было построить любые, самые тяжелые элементы.
На Земле не осталось ни атома водорода… Ни на одной планеты, кроме Нептуна его не осталось. Да и тут запас был не велик. Я использовал последние запасы, пока был там. Так что у них не осталось никакой надежды… Я прожил на Нептуне несколько дней, а машины уходили и приходили. Машины изучали меня, исследовали. В какой-то момент мне показалось, что у них осталась лишь одна проблема, которую они не хотели решить, потому что не могли решить. Они хотели создать человека…
Машина, та что спасла меня, отвезла меня назад на Землю, настроившись на что-то рядом со мной, устойчиво светясь в сером свете. Она несколько часов ей понадобилось, чтобы настроить мои магнитные оси, своем местоположении в течении нескольких часов. Он не мог оставаться рядом, когда я снова мог коснуться оси времени. Машина вернулась на Нептун, улетев на несколько миллионов миль.
В итоге я очутился в одиночестве в замороженном саду с его замороженной «жизнью». Как я хотел бы, чтобы рядом со мной был кто-то, с кем я мог бы поговорить…
И тут что-то снизошло на меня, пока я сидел посреди ночи, посреди умирающей вселенной, на мертвой планете, где когда-то проживало множество мужчин и женщин… А где-то там затухала последняя искорка жизни на планете Нептун — последняя искорка бессмысленной жизни, которую и жизнью-то назвать было нельзя. Потому что настоящая жизнь была мертва. Мир был мертв.
Я знал, что никогда на этой планете не прозвучит нового звука. Для всего что существовало в этой Вселенной осталось очень мало времени. Это было неизбежно, неизбежный конец… Но я был из другого времени, когда звезды были могучими маяками пространства, а не умирающими мерцающими свечами на мертвой планете.
Но все это было неизбежно, и свечи вот-вот должны были погаснуть. Я видел мертвые машины внизу, которые до последнего выполняли свой долг…
Вселенная умрет через биллионы лет. Так будет. И я видел, как ушла последняя капля жизни и тепла. Когда я был там, звезды давно мертвы и давно перестали испускать энергию. Они были мертвы, но их тела все еще испускали свет, прежде чем окончательно потухнуть.
И тут я побежал. Я побежал прочь от мерцающих красных звезд в небе. В черноту мертвого города туда, где не было ни света, ни тепла, ни жизни. ни имитации жизни… А потом что-то заставило меня остановиться. Я закрутил кислородные вентили своих баллонов, потому что хотел умереть в здравом разуме, так как знал, что никогда не вернусь…
И тут случилось невозможное…
Вот я здесь и вдыхаю воздух полной грудью. Не знаю, как я вернулся. но видимо машина с Нептуна предвидела это. Машина что-то говорила о пружине, которая срабатывает при путешествиях во времени, что-то о магнитных осях и каких-то полях…
Но я знаю только одно, я видел мертвую планету — мертвую Землю — в свете умирающих звезд. Теперь я знаю, что ждет наш мир в конце всех времен…
== Дмитрий Гужвенко === Hashishin’s Creed===
Омар
Хасан
Низам
Над долиной сияли звезды. Омар же видел пред собой растерзанную грудную клетку. Острый кинжал сам по себе ничто, лишь умелые руки превращают его в оружие. Первый удар разрубил ребра и сердце. Следующий — вспорол брюшину и выкатил на свет сизые кишки. Хашишин мастерски убил Низама-аль-Буи.
Ослик ненавидел свою унылую жизнь. Он брел целый жаркий день, спокойный вечер и теперь и звездную ночь. И брел он через горы в долину Аламут. Нет, названия он не знал, но зато чувствовал настроение Хозяина. Вот сейчас тот перестал нашептывать, и волна скорби изошла от него.
Омар отогнал видения, собирая бороду в ладонь. Подергал два раза на удачу.
— Смотри, Вислоухий, какие прекрасные камни рассыпаны по небосклону. И каждый из этих камней движется. Не останавливаясь ни на миг…
Вислоухий огорченно икнул. Из всей тирады он понял одно — не останавливаться. Хозяина он любил. Тот рассказывал шепотом интересные вещи, которые помогали ослику делать шаг за шагом. Но не сейчас.
— Тихо, тихо. Вот уже виднеется Аламут. Там нас примет старый друг. Он добр, правда, не знаю к кому. К врагам от беспощаден…
Омар Хаям на миг представил картину убийства Низама и добавил:
— К друзьям также.
Ослик испуганно икнул.
— Нет, мы не убоимся и смело поедем увидеть Старца с Горы. Однако тихо, прошу тебя, не называй его так, он этого не любит. — Омар театрально приложил палец к губам.
Луна, полнобедрая и щедрая, дарила ясную дорогу. Тонкую, но без обрывов, словно нитка, иголкой которой — неприступная крепость. Перевал они преодолели еще днем, под порывами ветра. Дорога накренилась вниз, но ослик устал, ножки отказывались двигаться. А эта имами благословенная крепость все маячила впереди и маячила.
Крепкая рука схватила ослика за хохолок. Неожиданно. Он даже не понял, откуда взялся этот молодой человек. Омар же приветствовал незнакомца. Дозорный сказал:
— Вы не правы. Старец давно уже не человек и ему не знакомы такие чувства, как любовь и страх.
— А как же ненависть?
— Спросите у него сами. Если хватит смелости.
— Неужели в крепости стали преподавать и дерзость старшим?
— Прошу простить, я жду вас пятый день и слабость закралась мне в сердце.
Дозорный поклонился и застыл камнем.
Омар потрепал перепуганного ослика по голове:
— Ну что, простим? Конечно простим, мы же всех прощаем.
Ослику было все равно. Он знал: раз появился человек, рядом жилище, а там сено и вода.
— И как же звать нашего проводника по каменным чащобам?
— Рашид, — ответил дозорный, — я проведу вас короткими путями.
Ослик обманулся, к замку они добрались с первыми лучами солнца.
Когда осталась совсем чуток, ослик сломал ногу. Правую. Заднюю. Он завалился набок и жалобно смотрел на своего Хозяина. Тот медленно гладил, успокаивал. Ослик понял: с ним прощаются. Он попытался встать, доказать, что готов идти, ведь осталось немного! Нож хашишина Рашида пробил шкуру, мышцы и проник в сердце.
— Никто не хочет умирать, — произнес Омар.
— Это всего лишь осел, — сказал Рашид, вытирая кровь с лезвия.
— Все всего лишь осел, всего лишь человек, всего лишь семья предателя, всего лишь племя, не заплатившее налог имаму… А где предел этого всего лишь?
Рашид не ответил. Зачем разговаривать с мертвецом?
Узкий мостик над глубоким рвом. Пояс верности для крепости Аламут. Вот только страх охранял ее лучше высоких стен. Старец с Горы не прощал оскорблений в этой жизни. Острые колья на дне рва оставались без мяса многие годы.
Ворота из потемневшего дерева, с невысокой калиткой. Запертой. На воротах бронзовая табличка с именами. Перед ними — стычка.
Трое хашининнов, одетые в белые платья, с ярким красным кушаками. На фоне серости они выделялись, как солнце на небе.
Двое юношей с патлатыми головами, в рваной одежде. Одного из них крепко держали хашишины.
— Ты ж кричал две луны, что готов стать хашишином! Так умойся мочой!
Юноша рычал, кусался. Нет, не вырваться ему, понял Омар. Они с Рашидом приблизились и остановились.
На них давно обратили внимание, но игнорировали. У троих воинов есть более важная задача.
Теплая струя ударила юноше в лицо. Он заорал и невероятным движением выскользнул из плена. Отбежал к мосту, застыл, тяжело дыша. Солнце принялось слизывать соленые капли с его черных как смоль волос.
— Так, теперь его, — властно указал перстом Рашид на второго юношу.
Тот, качая головой, отступал назад. Шаг, другой.
— Нет! Нет! — закричал он.
— Стой! Ров!
Крик униженного юноши всколыхнул воздух, сорвал шелковую простыню. Закрутилось. Завертелось. Трое хашишинов, как ленивые коты, замерли на месте. Юноша обернулся, вздрогнул от высоты. Не упал. Бросился к мосту и побежал, как не бегал никогда.
— Ну, а ты чего ждешь? — спросил Омар.
Униженный выставил руки в защите
— Говори, — разрешил ему Рашид.
— Когда я пришел в воротам, нас было семь человек. Нас били, голод стал нашим другом, плевки и угрозы. Я терпел. Нас осталось пятеро. Я терпел!
— Теперь ты один, — констатировал Омар.
Рашид недовольно засопел. Трое хашишинов замерли в ожидании приказа, что делать с несносным гостем?
— Теперь я один.
— Уходи! — крикнул Рашид.
— Уходи!!! — закричали трое краснопоясников.
— Нет! — крикнул им в ответ юноша. — Не уйду! И унижать себя не позволю.
Он нагнулся, подхватил камень.
— Я хочу стать верным сыном Старца! Но убью любого, кто меня оскорбит!
Рашид поднял руку, словно стараясь коснуться солнца.
— Заслужил.
— Заслужил, — повторила за ним троица.
Ворота без скрипа отворились, начали выходить жители. Ведро из бараньей шкуры с теплой водой, новая одежда, кувшин с кислым молоком.
Рашид сквозь зубы объяснил.
— Это первый этап отбора. К нам приходят со всех аулов, и только самого терпеливого и настойчивого мы пускаем в крепость.
— Я знаю, — произнес Омар.
Рашид скривился. Ну откуда этому седовласому горожанину что-то знать о мудрости Старца?
На улицах ничего лишнего. Нет ярких флагов. Навстречу попадались жители, одетые в серые одежды, без украшений. Нет налета блеска города, нет золотых цепочек на щиколотках женщин. Мужчины без четок из дорогой древесины или драгоценных камней.
Нет, крепость Аламут не бедна. Но правит ей Старец.
— Богатство под запретом? — спрашивает Омар.
— Богатство — это тлен, — заученно отвечает Рашид. Он стремится побыстрей доставить гостя, но тот, как назло, идет медленно, тяжело переваливаясь. Не толстый, и не молодой. Зачем его пригласил Старец? — Аламут расстроился за несколько лет. Каменщики и древопилы, строители и математики. Растет крепость. Нет злата на людях, зато есть у Старца.
— Правда стелется по горам, что Старец убил сына?
— Да, — неохотно отвечает Рашид. До дома Старца осталось совсем чуток. Скоро он избавится от надоедливого спутника. — За роскошь.
— А за что еще казнят в Аламуте? — спросил Омар.
— За пир, за потешную охоту. За богатое внутреннее убранство дома, дорогие наряды…
— Хмм. Все так, все, как и говорили. Зачем человеку богатство, если его нельзя использовать? Все так, Горный старец…
Рашид проявил нужное терпение и довел почемучку до дома Хозяина.
Постучал. Услышал тихий удар в ответ. Хозяин зря не говорил не слова. Легче стукнуть по столу, давая знать, что разрешает заходить. Или два раза, что значит — нет.
— Хасан ад-Дин ас-Синан ас-Саббах, — открыв двери, произнес Рашид. И не было в его голосе усталости после пяти дней ожидания на дороге. Только почтение и смирение.
— Омар, любитель вина и коротких стишков, — представился гость и подергал себя за бородку.
— Заходите, оба.
Голос сухой, но несет сильный заряд власти. Такому хочется повиноваться, встать на колени, получить приказ. А если Хозяин голоса уронит скупую похвалу, то от радости можно сойти с ума.
Горный старец поднялся из-за стола. Карты с раскрашенными государственными границами, модель испанской каравеллы, исписанные листы. На краю отложена стопка писем с красной печатью. Разлетятся они вечером, разнесут приказы по всей Азии и Европе. Переписка, где грубый шантаж и тонкий подкуп плясали на желтых страницах, предложения справа налево.
Рашид замер чуть в стороне. Растет. Уже посвящают его в настоящую Тайну. Это значит: он вступил на третью ступеньку. Первая — фидаины — простые смертники, вторая — рафика, смотрящий за простыми бойцами, и третья — даи. Только через даи Старец командовал своей империей. Рашид выдвинул нож, готовый выхватить и зарезать гостя, как осла. Священное правило о неприкосновенности гостя мог нарушить приказ Хозяина.
Хозяин встал, приблизился к любознательному старцу и крепко обнял его.
— Брат.
— Брат, — повторил Омар.
— Ты прибыл к мою крепость, не убоялся трудной дороги, разбойников и моих врагов. Я ценю этот поступок, — произнес Хассан. Он отстранился, но крепко держал за плечи Омара.
— Дорогу помог преодолеть Аллах, хотя ты прав — горные ущелья и холодные реки мешали попасть в Гнездо Орла. Разбойников я видел однажды. На дереве, со снятой кожей. Да и враги боятся тебя, Хаса.
Рашид перестал дышать от такого наглого обращения.
Старец, высокий, выдубленный ветрами до сухости, словно скелет обтянули кожей. Омар, с непослушной бородкой, носом, как у хищной птицы, и небольшим брюшком.
Одного возраста. Но насколько разные. Хасан одним ударом мог убить быка, Омар же — поднять кружку с пряным вином.
Хасан не ответил на комплимент, воспринял как должное. Он слегка покрутил Омара, рассматривая его, как сосуд на базаре. Нет ли трещины, изъяна, вмятин.
— Ты постарел, — констатировал он.
— Кого-то время делает сильнее, кого-то умнее. Я рад, что в тебе совпали эти два начала, — ответил Омар.
— Ты, наверное, устал с дороги. Я уделю тебе время, а потом ты отправишься отдыхать, — сказал Хасан.
— Я собирался сразу смыть дорожную грязь. Обедать не хочу, а от вина с халвой и терпкими ягодами не откажусь.
— Не все в этом подлунном мире, как мы хотим. Сначала дело.
Печальная улыбка на лице Омара. Он и рад улыбнуться, встреча со старым другом — подарок от Аллаха. Но уголки рта опускались вниз.
— Присяду. Ослика пришлось убить, а он со мной уже три года топтал пустынные дороги…
— Осел? Это имя человека? — удивился Хасан.
— Нет, его имя было Вислоухий.
— Вислоухий? Осел? Умер? — Старец впервые за многие года слегка замешкался. Потряс головой, как собака, отгоняющая муху: — Я тебе дам другого. Вина нет в моем доме, да и стул тот только один — мой.
Омар осмотрелся. Да, так и есть. Вырвался из рук Горца, уверенно обошел его и приблизился к столу. Чуть не свалил на пол письма, уселся на стул. Рашид дернулся, блеснул клинок в свете огня.
— Фух. Устал. Конечно, я куплю другого. Я уже стар самому ходить. Но Вислоухий был моим другом. Он так не хотел идти в горы. Впервые упирался. Может, что-то предчувствовал.
Хасан махнул рукой. Рашид спрятал кинжал.
— Омар, я верно понимаю, мы не виделись много лет, а обсуждаем осла?
— Хасан, я верно понимаю, мы не виделись много лет, но у тебя нет вина и стула для меня?
Рашид запомнил этот день, день, когда смеялся старец. Громко и, казалось, что искренне.
— Время не властно над твоим чувством юмора. Я уже начал забывать.
Старец приблизился к стене, на которой висели мечи. Вот испанская рапира, вот акинак длиною в локоть. Круглый обручь с острыми краями — индийская вашиха.
Окон нет, только узкие бойницы вверху стены. Приятный запах трав, слегка сладковатый, словно в воздухе разлили патоку.
— Не мучай меня, хоть ответь, ты знаешь, как повысить веру? — задал вопрос Хасан.
— Ты такой же настойчивый в делах, Хаса. Да, я знаю, что надо сделать. Нам нужны строители и преданный человек. Преданный, который не разболтает ни слова.
— Рашид, ты готов.
Рашид поклонился. Нет, это не вопрос, а утверждение. Омар же взял листик со стола, скрутил из него розу и теперь махал бумажным цветком.
— Слушай, что скажет этот пьянчуга стихоплет. Он еще ни разу не ошибался в этой жизни, — приказал Хасан.
Омар проглотил оскорбление, как стакан вина перед обедом.
— Слушай внимательно и запоминай…
Рашид так и сделал, но с каждым словом брови поднимались все выше и выше.
=== Дмитрий Гужвенко === Hashishin’s Creed-2===
Отбор продолжался. Тех, кто выстрадал перед воротами, ждали годы тренировок. Убивать, прятаться, лгать, играть, как лучший актер. В крепости Аламут готовили убийц-шпионов. И если утром в Гнездо Орла попал юноша, то в темном зале находились двугодки.
— К нам приехал повелитель джиннов и знаток законов, любимый имамами и благословенный Аллахом, Омар Хаям.
Голос Старца звучал в каждом сердце. Три человека у входа, посередине зала — столик, с которого струилась длинная скатерть до пола. На нем — поднос. С человеческой головой.
Головой Рашида.
— Он призвал темного джинна, и тот согласился ответить на пять вопросов о будущем. На каждого по вопросу…
Все молчали. Омар застыл в углу и дергал нервно бородку.
— Цена высока. Чтобы демон не воспользовался телом Рашида, тому пришлось пожертвовать собой. Но голова готова вам ответить.
Сладковатый запах сбивал с мыслей, втягивал в сумбурный поток воспоминаний. Омар и сам чуть не поверил, что на подносе отсеченная голова, в которую он вселил демона.
— Что меня ждет на пути хашинина? — спросил первый.
— -Ты убьешь царя, который царь над всеми северными землями. За это злата будет у тебя больше, чем ты весишь сам…
— Что ждет меня на пути хашинина? — спросил второй.
Голова Рашида, с синими кругами под глазами и ярко красным ртом, произнесла:
— Твой яд попадет в чрево недостойной, и не будет потомка у нашего главного врага на юге. Твой же дом всегда будет в достатке и любви.
— Что ждет меня на пути хашинина? — спросил третий.
— Ты умрешь. Умрёшь, пронзив печень Лженаместника Чужого бога на земле. Твоя смерть будет не из легких, тебя сварят в кипящем масле. Не бойся. Ты попадешь в рай, где гурии будут тебя ублажать, вино литься из фонтана.
Третий молчал и не отходил.
— Ты сомневаешься в словах темного джинна? — спросил Старец.
Тот кивнул. Несмело. На самый волосок.
— Ты меня огорчаешь. Молись, начиная с сегодняшней ночи. В наказание я запрещаю тебе есть, пить и спать. Лишь молитва и сладкий дым.
Трое молодых покинули комнату. Старец лично закрыл двери, проверил все щели и бойницу. Свеча сгорела на ладонь, когда он разрешил Рашиду выбраться. Омар развел в стороны половинки подноса, помогая хашинину вылезти.
Тот зацепился подбородком, узкая дырка в столе еле-еле позволяла просунуть голову. Справился.
От стояния на коленях и запаха дурмана он чувствовал усталость, но больше всего его поразило…
— Старец, получается, мы обманываем наших братьев?!
— Ты не спросил разрешения обратиться, — ответил Хасан.
— Не спросил. И теперь спрашивать не собираюсь. А может, все, что ты говоришь, тоже ложь?
С раскрашенным лицом Рашид и впрямь походил на темного демона. По крайне мере, так его описывали в трактате имамы.
Омар, держа в руках половинки подноса, несвоевременно подумал: а не станет ли запрет на изображение препятствием для прогресса? Нет, это крамола…
— Это крамола, — произнес Старец.
— Это все ложь! — крикнул Рашид.
Он успел дернуться.
Последнее, что успел, прежде чем хищный клинок вспорол мышцы шеи и разнес белые позвонки. Еще удар, с другой стороны, и голова с накрашенным ртом покатилась по грязному полу.
Со звоном упали половинки подноса.
— Хаса! — возмущенно воскликнул Омар. — Хаса, зачем его убивать?!
Старик любовался кровью на клинке. Встряхнул, заляпав стены.
— Вот ты вроде умный омар, а вроде и прост, как овца. Разве не знаешь, что каждое чудо надо подкреплять фактами. Пусть лицезрят завтра голову на палке…
Омар пил вино и понимал, удовольствия он не испытает. Ночное небо прекрасно освещало крышу дома. Выше только замковые стены. Мигнула звезда.
— Ты печален смертью Рашида?
Хасан стоял сзади и отщипывал виноградинки с тяжелой грозди. Еще не время для него, однако торговцы и не такое готовы достать за деньгу. Большую деньгу. А виноград Старец любил. Как жизнь, он был с кислинкой и зернышками, которые, если не успеешь выплюнуть, застревали в зубах.
Так и проблемы, не успеешь решить, буду надоедать долгое время.
— Нет, смертью осла!
— Видишь, как изменилось твое виденье мира за день.
— Хаса, ты что, не понимаешь?
— Что именно?
— Ты становишься злом. У тебя убийство не выкликает всплеска в душе. Ты как камень, который не знает жалости.
— Спасибо, старый друг, за комплимент. Спасибо. Я прошел долгий жизненный путь, чтобы достичь отрешенности от мирской суеты.
Хасан сплюнул косточки. Омар же налил еще вина и выпил залпом. Не отпускает. Он боялся повернуться и посмотреть в глаза Старца.
— Стать камнем… А зачем? Помнишь, как мы клялись в дружбе? И тот, кто первый станет большим человеком, поможет остальным стать не меньше…
— Помню.
Косточки на пол.
— Получается, ты поможешь мне стать камнем?
Молчание под звездами. Хасан бросил недоеденную гроздь.
— Мне пришлось. Только так я могу выжить в мире ислама. Только так я, прямой потомок настоящих имамов, могу сохранить жизни своим людям. Знаешь, что делают другие правоверные с моими воинами? Они зашивают их в шкуры свиней!
— И души не попадают в рай…
— Да! Меня теперь боятся короли Европы, султаны, попы и священнослужители! Письма со всего мира! Угрозы и просьбы! Знаешь, что предложил мне граф Бургундии? Принять христианство. И плата, золото три мешка.
— Всего лишь?
— Три мешка каждый год! Я хочу построить империю на века, империю от моря до моря!
Хасан злился. Он давно не повышал голос, не кричал. Последний раз на своего сына перед его казнью.
— Они боятся не тебя, а твоих убийц! — Омар нашел смелость и повернулся лицом в старому другу. Другу, которого боялся, словно тигра-людоеда.
— И создал их я! Я отобрал каждого, проведя через оскорбления перед воротами, через тренировки годами, через испытание Раем!
— Не ври. Мы тут втроем, и врать не надо. Отбор придуман мною, — произнёс Омар.
Хасан приблизился, черной тенью скользнул к Омару.
— Втроем?
— Ты стал настолько велик, что не замечаешь Аллаха?
Хасан был страшен. Глаза сияли, губы сжались в тонкую полосу.
— Втроем… — зашипел он, — но даже так, запомни, еще раз ты, Ома, вспомнишь, кто создатель отбора — и я убью тебя.
— Как нашего старшего друга — Низама? Который поднялся сам и нас поднял?
Воздух прекратил поступать в легкие. Хасан сдавил кадык. И точно, пальцы словно из камня…
Отпустил.
— Ты заставляешь меня нервничать. Я давно не терял самообладание, — произнес Хасан.
Он отступил.
— Завтра приглашаю тебя посмотреть Рай. Который придумал ты, а пользуюсь я.
Хасан направился к лестнице.
— Хаса, — окликнул его Омар, — сколько раз за все время ты был на этой крыше? Старец с Горы не стал поворачиваться, просто показал два пальца.
Омар смотрел на звезды.
— Зачем жить так, что боишься смотреть на звезды? — спросил он сам себя.
И отпил из кружки, которую так и не выронил.
Умело высаженные кусты прекрасно маскировали присутствие двух человек. В удаленной части долины умельцы высадили необыкновенные растения. Деревья с плодами соседствовали с кустарником. Ручьи текли по выложенным каналам, стояли фонтаны, в которых текло вино.
Рай на земле. Кусочек рая.
Омар перестал смотреть, отлип от кустарника и присел на край фонтанчика. Зачерпнул рукой темно-красное вино, пригубил.
Крики не прекращались. Менялась их интонация, становились то тише, то громче.
— Если гурия страстно целует уста… — произнес Омар.
— И не одна гурия. Смотри, как после длинноволосой он накинулся на худенькую. Это уже третья за утро, — с гордостью произнес Хасан. Он сидел на лавке, сплетённой из можжевельника.
— Наш мир таков, что за прелюбодеяние могут побить камнями до смерти.
— Пусть заводят себя жен, как положено, — сказал Старец.
— Калым. Он неподъёмный для многих бедняков. Вот и сладость поцелуев для многих недоступна. Юноша не знал любви женщин…
— Гурий, — поправил его Старец, — он же в предбаннике рая. Вино течет в фонтанах, деревья дарят тень, сладкие гурии готовы лечь под него… Что еще мужчине надо? Или будешь спорить?
— Нет, не буду, — произнес Омар и замолчал. Крики худенькой усилились, казалось, ее могут услышать даже в крепости. Нет, все продуманно.
Отрубило, как саблей. Тишина.
— Нет, не буду. Я сам это придумал. Однако преклоняю голову: мастера, которых ты пригласил, сделали настоящее чудо. Эти переходы, деревья, лабиринт кустов. Я сам готов поверить, что это Рай.
— Ты придумал, а я создал.
— Только соединив наши усилия, ты добился успеха.
— Дерзишь. Ты все еще считаешь меня простым убийцей. Но вслушайся в тишину, проведи руками по камням. Теперь вспомни, как умирают по моей воле хашинини. Знаешь, почему?
— Если твой собеседник мудрее Христа… — произнес Омар и подергал себя за бородку. Что ж, настал тот миг, ради которого он приехал.
Хасан убил Низама. Прошло два года, и он послал приглашение Омару. На кровати приколотый кинжалом лист. Омар спал не один, с двумя красавицами, которым завидовали даже гурии. И никто не ощутил присутствие убийцы.
— Я достиг уровня над-имама. Ты думаешь, мне страшно выходить на воздух? Страшно подниматься на крышу, чтобы видеть сияние звезд?
— Да, — ответил Омар.
— Ты велик в общем и слеп в мелочах, мой брат. — Хасан встал. — Я достиг уровня сверхимамов, моя техника владения телом перешагнула возможности обычной людской плоти. Думаешь, я обманываю всех их? Нет. Мне просто жалко тратить силу на глупые безделушки.
Омар почувствовал холод на спине. Обернулся. В раю стоял темный джинн.
Тело Рашида без головы. В каждой руке по клинку. Белел позвонок, трубами уходили в горло трахея и гортань. Мышцы за ночь приобрели темно серый цвет.
— Я держу свои обещания. Голова на палке, стоит перед воротами. А ты, мой брат Омар, познай мою силу. Вот тебе темный джинн, что хочешь с ним и делай. Только вот он хочет тебя убить.
Омар Хаям глотнул вина из фонтана.
— Не убьет.
— Ты так уверен? Среди нас ты единственный, кто видел будущее. Вернее, мог предсказать правильный путь. Но я еще ночью отдал приказ найти тебя и проверить на прочность твое сердце. Как думаешь, если он вырвет его и крепко сожмет, то раздавит?
Темный джинн направился к ним. Двадцать шагов, двадцать быстрых шагов. Он двигался с грацией танцора, почти касаясь дорожек из белого камня. Он двигался к своей цели. Пятнадцать шагов.
— Я думаю, ты его убьешь.
— Ха! Умеешь ты рассмешить, — продолжая сидеть на скамейке, произнес Хасан.
— Помнишь, ты меня спросил пять лет тому, что делать твоим потомкам для продвижения империи?
— Да. И ты ответил, что это невозможно предсказать, — перестал смеяться Хасан.
Десять шагов.
— Я не умею предсказывать, но я могу сопоставлять факты и предвидеть будущее. Это простая математика наших судеб. Я ни разу не ошибся, и ты это знаешь.
Три шага
С темным джинном заключен договор. Он вселился в обезглавленное тело и плата — убийство поэта. И никто не может нарушить клятву.
Легкая усмешка легла на губы Омара.
Шаг. Клинки поднялись. Упали они уже на клинок Хасана. Старец горы за миг оказался между ними, ударил в грудь джинна. Тот не отлетел, а лишь шагнул назад. Два шага.
— Он мой! — завибрировал воздух от мерзкого звука. Нет головы, нет рта, но джинн пытался говорить.
— Я передумал. А слово мое принадлежит лишь мне. Захотел — дал, захотел забрал, — произнес Хасан.
— Тогда ты тоже умрешь…
Омар поднес вино ко рту, успел сделать глоток. Впервые его тошнило от вина.
Две тени, две молнии сошлись в поединке. Сломались оба меча демона, выщербился меч Старца.
Омар видел два пятна, которые кружили в дивном танце.
Замерли. Хасан тяжело дышал, и впервые Омар видел пот на его лице. Тело Рашида распадалось на части. С чавкающим звуком, перерубленная наискось, разделилась грудная клетка. Конечности лежали на белом камне. Кишки и ливер, откинутые клинком Хасана, висели на кустах. Он разобрал тело, как мясник — козу на рынке.
Хасан повернулся лицом к Омару:
— Если ты меня обманул, то я забуду, что ты брат мой…
— Я больше боюсь твоего отношения к близким, — ответил Омар, указав на то, что осталось от Рашида. — Странно, когда шли к крепости, то в покойниках числился я.
Омар отпил вина и впервые за несколько дней ощутил его пряный вкус.
— Обнимемся. На нас смотрят, — произнес дурманным голосом Хасан. Они стояли перед воротами. Блестела в утренних лучах бронзовая табличка с нанесенными именами жертв и хашининов.
Люди стояли позади, с недоверием разглядывая странного гостя. Слава Аллаху, уезжает в мир порока.
Обнялись. Омар успел перевести нового ослика через мост, когда Хасан облил себя маслом и поджег.
От крика вздрогнуло животное. Но новый хозяин его погладил.
— Не бойся, Остроухий. Это не Старец Горы, это его двойник.
— Иа! — не поверил ослик.
— Честно. Если бы мы остались до завтра, то утром увидели бы, как Старец принимает у себя в доме, как ни в чем не бывало.
— Иаа!
— Зачем? Это чудо, на котором держится его власть. На обмане, — произнес Омар. Они удалялись все дальше, крики еще долго не стихали. Омар забрался на спину ослика, и тот медленно потрусил по горной дороге. Новый хозяин ему нравился. Он что-то шептал на непонятном языке, и это успокаивало ослика.
— Ничего, Остроухий, ничего… Он забрал жизнь нашего брата, я заберу его мечту. Клянусь, благодаря моим советам его империя не продержится и двух сотен лет. Как ты думаешь, это справедливо, забрать самое ценное, что у него есть?
— Иа, — ответил ослик и засеменил ножками.
Он очень спешил покинуть крепость Аламут.
== Юлия Деулина === Йени и царь страны мёртвых===
Йени плела корзину, когда к ней вновь пришли на поклон люди из деревни. Не за плетением, женщина увидела это по глазам, прочитала со стиснутых губ и осунувшихся плеч. Через тростниковый мосток люди перешли так, будто под их ногами текла Ануахэ, остановились, не подходя к хижине. Ярость в них спеленали лозы страха, и Йени решила заговорить первой:
— Тихих вод, люди. Что случилось?
Они молчали, пока одна женщина, прижав руки к груди, не выкрикнула с отчаяньем:
— Колдунья в золотом черепе! Она увела их по реке!
Йени не шелохнулась, не моргнула даже, хоть и похолодело всё внутри. Шуршали камыши, и большая рыба играла в реке, хвостом ударяя по водной глади, будто по барабану. Эти звуки наполнили пустоту внутри Йени, не давая оглохнуть от тишины. Не успела она хоть что-нибудь сказать, как заговорил мужчина:
— Такое уже было, когда я был мальчишкой. Колдун в маске-черепе уводил людей по реке. Потом некоторые возвращались. Ты и твои дочери помогают людям, но какую плату решила брать одна из них? Мы терпели мошкару и жаб, терпели крокодилов, тушили пожары, много раз оставались без еды и воды. Но теперь она забрала людей для духов Ануахэ.
Мужчина затих, а вместе с ним и ветер перестал биться о камыши и ушла с поверхности рыба. Йени заговорила:
— Скольких… — язык не повернулся сказать «моя дочь», — колдунья в черепе увела? Давно?
— Сегодняшним утром за ней ушли трое, — ответил мужчина.
Женщина, стоящая рядом с ним, заплакала.
— Идите по домам. Я сделаю так, как должна поступить.
Мужчина кивнул, серьёзно, будто понял тяжесть выбора Йени. Но ему не понять, даже если бы Нака увела за собой его детей. Уведенные люди попали в мир мёртвых, и будут жить там. То же, что просят сделать с Накой — хуже смерти. И хуже вдвойне то, что Йени уже сотворяла такое. Напуганным и обиженным людям не понять, как не понять, наверное, и любым другим, чем мёртвый человек отличается от расплетённого.
Люди ушли — никому не хотелось злить колдунью настойчивостью и женским плачем. Они и так говорили, отчаявшись. Йени могла бы остаться в хижине, доплести корзину, а после отдыхать весь день, слушая песни лягушек. И так всё время. Люди бы приходили, жаловались и умоляли справиться с Накой, но требовать бы никто не посмел. Можно бы было закрыть на всё глаза. Жаб и мошкару можно пережить, но друзья с той стороны Ануахэ будут просить у Наки всё больше и больше. Рано или поздно попросят расплетать людей. Хорошо, что Нака этого не умеет.
Недоделанную корзину колдунья отложила в сторону. Поникшие листья тростника выглядели жалко, и Йени, прихватив с собой моток верёвки и нож, спустилась с порога хижины по шаткой лестнице. Чавкнула под ногами земля, вода наполнила следы босых ног колдуньи.
Нужно поговорить с Накой. Опять.
Три дочери Йени, когда мать отпустила их, постарались уйти подальше от родной хижины. Им было жутко находиться рядом с отцом, примерившим золотой череп Ануахэ. Только младшая Нака оставалась с родителями, слишком долго, как поняла теперь колдунья. Нужно было отправить её вместе с одной из сестёр, и, может быть, сейчас Нака дружила бы с крокодилами, а не с духами реки мертвецов.
Йени старалась не думать больше, руки работали сами, крепкие верёвки обматывали ветки, стягивали их до треска. Люди наблюдали издалека, стараясь, чтобы колдунья их не заметила, но Йени чувствовала людей и знала, как они радуются сейчас — молча, но победно. Ещё бы, колдунья наполовину закончила плести, и стало понятно, что делает она крокодилову клеть. А для кого она её делает, люди и сами догадались. Решили, что в ней поплывёт Нака…
— Стоило бы отправить её туда или ещё в детстве каждый день пороть до крови, но я плохая жена и мать, — жаловалась Йени сама себе.
Люди потихоньку стали расходиться, понесли новости в свои деревни. Они привыкли, что Йени помогает им плести детей и расплетает животных-людоедов, считали, что её долг защищать людей. Наверно, Йени давно бы стоило выпороть и этих наглецов, заставить их ценить её, а не бояться, но, видать, колдунья из неё тоже плохая.
Клеть Йени доделала только к вечеру и, оглядев её поняла, что в такой мертвеца к Ануахэ не отправишь. Бедному прохода не дадут, будут упрашивать выменять, так уж хороша она вышла. Будто бы настоящий крокодил. Йени отошла в сторонку полюбоваться, но улыбка тут же пропала с её лица. Руки больше не находили работы, и за дело взялись мысли. Уже стемнело, в лесу загорелись огоньки ночецветов, и лучшим решением было бы отдохнуть до завтра, а с утра подняться, пойти к дочери и расплести её, как Йени сделала это с отцом Наки. Тогда решение далось ей на удивление легко, Самид был безумен, и золотую маску не снимал уже несколько недель. Но и выбирая между Самидом и своими детьми, Йени выбрала детей. Тогда ей не страшно было это сделать, сейчас страшно было об этом подумать.
— Ещё немного, — попросила Йени у темноты и, чтобы отсрочить встречу, села плести.
Животные всегда плелись легче людей, ведь не надо было плавать к Ануахэ и зазывать душу, следить, чтобы она была доброй. Йени водила рукой по веткам, и они обрастали мясом, верёвки превращались в сухожилия, кора становилась шкурой, два кусочка янтаря стали глазами. Последним забилось сердце. Крокодил замер, холодным взглядом уставился на Йени, приоткрыл огромную пасть. Вот теперь работа завершена, больше с этими ветками ничего не сделать. И нет причины откладывать встречу.
— Довезёшь меня до Наки? — спросила Йени и погладила шершавую морду. Этот крокодил никогда не жил среди сородичей, и не знал их кровожадности. Он был просто клетью, которая умела плавать против течения. И всё ещё мог унести тело человека к Ануахэ по частям. Но Йени не хотелось об этом думать.
Сверчки протяжно стрекотали. Их и другие песни ночного леса вливались в одну долгую песнь, которую шептала река, перебирая струны камышей. Нака вплетала в волосы змеиные шкурки и глядела из окна на огоньки ночецветов. На сетку, закрывающую окно, сел большой мотылёк, и Нака, улыбнувшись, погладила пальцем его пушистое пузико.
— Уже скоро, погоди немного. Я поговорю с матерью, и она всё поймёт, в конце концов она же тоже когда-то полюбила отца. И он тоже человеком не был. Разве может колдунья полюбить человека?
Мотылёк упорхнул, а со стороны реки раздался всплеск, будто кто-то выбирался из лодки на берег. Нака ждала мать целый день. Жаль, что её друзья не поспели к встрече. Мать бы поглядела, как они радуются этим телам, и вмиг бы перестала сердиться. А ещё жаль, что Амади эти тела не понравились, и он отдал их своим друзьям. Нака не была против, ей и самой эти тощие, при жизни похожие на мертвецов мужчины с плохими зубами не понравились. Но красивых она не нашла. Сколько ещё ей ждать, пока Амади не придёт в мир живых? Надо будет просто выбрать самого крепкого и сильного мужчину и приказать ему идти следом, а не заманивать за собой абы кого. Или, ещё лучше, если мать сплетёт подходящее тело, тогда не нужно будет выбирать из людей. Большинство из них всё равно уродливы.
Скрипнула и дёрнулась лестница. Нака отложила в сторону змеиные шкурки и достала из-под них подарок для матери.
Йени чуть помедлила перед тем, как заходить в хижину, двумя глубокими вдохами усмирила беспокойное сердце, и толкнула дверь. В глаза ударил яркий свет свечей, Йени зажмурилась на мгновенье, а когда открыла глаза, увидела прямо перед собой отрубленные пальцы, нанизанные на верёвочку. Слов не нашлось, и Нака, видя замешательство матери, терпеливо объяснила:
— Этот человек скрыто называл нас недостойными слуха словами. Хорошо, что Амади слышал эти слова и подсказал мне, как сделать так, чтобы о нас хорошо думали.
Йени задержала дыхание и на мгновенье зажмурилась. Не удивительно, что люди боятся колдунов.
— Нака, что ты делаешь? — медленно произнесла Йени после глубокого вдоха.
Дочь поглядела обиженно, но в её зелёных как крокодилья кожа глазах колдуньи не читалось раскаянья. И медных искорок чужого духа в них тоже не отражалось, а значит, это она сделала сама.
— Это подарок для тебя. Амади сказал, что мать надо почитать и приносить ей дары. Разве он не прав?
— Кто это — Амади?
Но Йени уже знала ответ. Ни один человек в своём уме не назовёт ребёнка мертвецом.
— Мой друг с Ануахэ, — Нака застенчиво отвела глаза, — мой мужчина.
— Нака, он — злой дух. Это он просит тебя насылать на людей проклятия? Он попросил привести к нему людей?
— Он меня защищает. Смотри, он подарил мне золотую маску! Меня в ней узнают духи, мне всегда открыта дорога на Ануахэ. Он говорит, что люди не ценят колдунов. Особенно таких, которые умеют плести и расплетать…
— Нака, ты должна прекратить это. Забудь про Ануахэ. Придёт время — и ты отправишься туда, но не сейчас. Не ходи к этому духу. Разве ты не видишь, что он желает людям зла? Разве ты не помнишь, что стало с твоим отцом?
С каждым словом Йени говорила всё неуверенней, а с последней фразой непоправимо ошиблась, и поняла это по взгляду дочери.
— Ты его расплела.
— Он был безумен, и теперь ты становишься, как он, — Йени чувствовала, что надо говорить уверенно, надо надавить на дочь, заставить её подчиниться своей воле, как умел делать Самид. Но слова, внутри казавшиеся грозными, срывались с языка почти что извинениями. Жаль, что дочь пошла в отца.
— Амади говорит, что он был велик! — Нака стиснула ожерелье из пальцев так, что затрещали кости. — Амади говорит, что он мог бы править, как древние цари! Раньше, давно, жили такие люди. Все им подчинялись, они управляли жизнями без всякого колдовства. Но глупые люди попросили духов избавить их от царей, и духи дали взамен колдунов, таких как ты. А теперь люди просят духов избавить их от колдунов! И ты жалеешь их?!
Это не были слова Наки, она повторяла, как попугай, то, что услышала. Но птица повторяла за живыми, а Нака — за мертвецом.
— Это всё нашептал тебе дух, Нака, — горькое чувство поднималось внутри и толкало слёзы наружу. Самида она смогла расплести, но Наку?..
— И я уйду к духу, и дам ему новое тело! Ты поможешь мне? Ты станешь править людьми, как древние цари? — в голосе её не было надежды, лишь угроза.
— Нет, Нака. И ты не станешь.
Дочь отбросила в сторону ожерелье, окрасившее её руки кровью, и посмотрела на Йени глазами Самида. А после колдунья почувствовала, как чешется кожа, будто личинки мошкары поселились под ней. Нака пыталась её расплести!
— Нака, прекрати! — Йени схватила дочь за руки, но та оттолкнула её. — Нака!
Если бы она просто пыталась убить Йени, не было бы и вполовину так страшно. Но расплести — значит смыть волной с берега мира. Уверенность в глазах Наки пугала больше всего. Она знала, что ей не хватит сил, но пыталась с яростью безумца. Йени распустит её, как плохо связанную охапку хвороста. Но для этого надо решить и решиться. Йени не могла.
Вместо того колдунья ухватилась за ниточки жизни Наки и стала привязывать их к предметам в хижине, к стенам, к полу. Всё ещё чувствуя неприятное шевеление под кожей, Йени попятилась к выходу, когда заметила золотой блеск в углу. Нака металась, будто одержимая, но не могла сдвинуться с места, вплетённая в дом, и лишь дико закричала, когда Йени взяла золотой череп в руки. Не глядя на дочь, колдунья спустилась по лестнице. Ноги обожгло холодом земли, а руки грела золотая маска в виде черепа.
Нака ещё нескоро выпутается из хитрого плетения. Йени должна успеть.
В камышах поджидал большой крокодил. Он приподнял морду над землёй и приоткрыл пасть, глаза его глядели безразлично. Йени села на холодную спину и, прижавшись к ней всем телом, прошептала:
— Плыви к Ануахэ.
Мёртвые иногда возвращались. Это были уже не те люди, лишь злые духи в телах людей. Разве хочет мать вредить дочери? Так и духи предков не хотят вредить потомкам, но если они потеряют своё тело, его может занять безумный дух.
Йени встретила троих людей, которых Нака увела с утра, на узком изгибе реки. Они плыли против течения, загребая руками, будто вёслами. Рыбы выбросились из воды и беспомощно били хвостами на берегу, но ночные звери не спешили лакомиться подношением реки. Лес стоял такой тихий, что плеск воды казался оглушительным. Крокодил попытался нырнуть, но Йени удержала его.
Разве мать обрадуется, если её ребёнок вернётся с Ануахэ?
— Стойте! — крикнула Йени, но мертвецы и не подумали. Эти духи злы и безумны. Свои тела они потеряли давным-давно. Может, истлели кости, или они по глупости обменяли свои тела на дары духов. А Нака сама принесла им дар. Теперь духи без плоти мучаются в стране мёртвых, а их тела с новыми хозяевами плывут по реке, и ничего хорошего нет у них на уме. Они ненавидят тех, кто облечён плотью.
Йени остановила крокодила и сделала единственное, что могла — расплела тела. Кожа, мышцы, кости таяли, будто растворялись в воде. Даже если человека съест зверь, дух может поселиться в звере, даже если тело сожгут — дух спрячется в пепле, если пираньи обглодают тело до костей — дух останется в костях. Но если тело расплести, духу негде будет спрятаться, а, оказавшись бесплотным в мире живых, он пропадёт вслед за телом.
Три голубоватые вспышки озарили ночь — последние крики духов.
Река ещё долго была тихой, но чем дальше уплывала Йени, тем чаще слышала из камышей пение лягушек и насекомых. Луна светила тускло, но женщина видела, как впереди расступаются нависшие над рекой деревья. Скоро эта река сольётся с Великой рекой. А на изнанке Великой реки течёт Ануахэ.
Йени надела золотую маску.
Крокодил нырнул.
=== Юлия Деулина === Йени и царь страны мёртвых=2===
Первыми в мире мёртвых Йени встретили перистые рыбы. Они выпрыгивали из воды по обе стороны от крокодила, смеялись и исчезали в молочном тумане, затянувшем Ануахэ. Река казалась бесконечной во всех направлениях. Из тумана выплывали островки с красной травой, и на каждом таком островке сидел или лежал мертвец. Одни просто провожали Йени взглядом, другие показывали пальцем на её крокодила, третьи кивали в ответ, но никто не издавал звуков. Йени узнала воды молчащих, хоть ни разу и не плавала по ним. Самид рассказывал, ещё до того, как безумие поглотило его.
Тому, кто не хочет к ним присоединяться, тоже лучше помалкивать.
Когда красные островки остались позади, туман расступился, открывая колдунье остров мёртвых. Здесь оказывались все умершие, приплывшие в крокодильих клетях. Йени подождала, пока крокодил не заплыл на мель, и только тогда слезла с его спины. Оказаться по грудь в мёртвой воде ни одному живому не захочется, будь он хоть трижды колдун. Крокодил вылез на берег следом, своим тяжёлым туловищем проминая белый песок, стирая с него маленькие следы Йени.
— Будежш? — раздалось рядом. Из песка поднялся чёрный мертвец с голым черепом. В ссохшихся руках он держал золотые ракушки.
— Что? — переспросила Йени и не узнала свой голос. Он был слишком звонкий, будто бы сначала растворялся в воздухе, а в уши проникал лишь через мгновенье.
Мертвец кивнул на крокодила.
— Менять. Будежш?
— Нет. — Йени поспешила прочь от бездомного мертвеца, но тут же к ней подступили другие такие же. Все они потеряли свои клети и встречали приплывающих на Ануахэ, надеясь выменять клети на дары. Йени слышала сказки о том, как хитрые люди приплывали сюда за золотом, прихватив с собой несколько клетей. И, от жадности разменяв их все, сами оставались на берегу с мертвецами чахнуть над своим золотом, ведь забрать в мир живых этих людей никто, кроме колдунов, не мог.
— Я не буду менять, — женшина оттолкнула мертвеца, что сунул ей прямо под нос золотую рыбёшку.
Остальные недовольно зашуршали, но колдунья прошла мимо, а крокодил проковылял за ней, не обращая на мёртвых внимания.
Стоило уйти с берега, и Йени попала будто бы в другое место, будто бы очутилась на краю шумного базара, уходящего далеко-далеко, что даже края не видно было на тусклых просторах. Мимо провезли воз с костями, запряжённый огромной жабой. Погонщик глянул на крокодила Йени оценивающе, но приставать не стал. Зато торговка в пёстром платье из змеиной чешуи предложила колдунье змеиные головы, двенадцать штук за палец. Йени отказалась.
Она будто бы плыла против течения, плечами задевая чужие плечи: волосатые, колючие или шершавые; остановиться значило быть отнесённой обратно. И поэтому Йени упорно шагала вперёд. Она не знала, как найти духа, что заколдовал Наку, и даже спрашивать его по имени не стала, ведь здесь каждый — амади. Пусть лучше он сам найдёт её по золотому черепу.
Шумела толпа мёртвых ещё громче, чем шумят люди, собираясь в такие толпы. Стучали черепки, бухали барабаны, топали слоновьими ногами гиганты из костей. Но даже за всем этим шумом Йени услышала рёв золотых труб. Диковинные лавки закрывались, а погонщики жаб оставляли свои телеги без присмотра, все мертвецы потянулись на зов, и колдунья последовала за ними. Ни о чём таком Самид не рассказывал.
Из тусклого ничего выплыл огромный дом из золота, он был далеко, но и отсюда Йени могла оценить его величие и блеск. Мертвецы не обратили внимания на золотой дом, они обступили площадь, в центре которой в трубы дули две огромных обезьяны с витыми рогами из золота. Третья, маленькая и стоящая на двух лапах, читала со свитка из змеиной кожи:
— …бесплотному даруются тела… Во славу царя!.. Золотой дворец незыблем! Во славу царя!
Мертвецы повторяли следом «Во славу царя!». Внутри у Йени всё оборвалось, как тогда, когда люди принесли ей весть про колдунью в маске-черепе. А что Амади рассказывал Наке, что обещал в обмен на тела людей? Самиду он сулил власть. Йени готова была поклясться предками и предками предков, что это именно этот дух, хозяин мёртвых, терзал её мужа. А Наке… Наке обещал любовь. Ценой в безумие.
— …тела всех живущих станут клетями для духов умерших, что страдают в сырости! Во славу царя! Колдуны помогут нам!
Йени всегда была похожей на тихую реку: даже упавший камень надолго не потревожит её вод. Но тут она почувствовала себя далёкой грозной стихией — морем, куда, бурля, впадают все реки, а оно закручивает их в водовороты и швыряет об берега. Она растолкала мертвецов впереди себя и встала перед обезьяной. Глаза у обезьяны были медные.
— Кто приказал тебе говорить это?
Мартышка вся съёжилась и прижала змеиную кожу к груди. На её волосатой морде не находилось места ничему, кроме смущения, будто сама Йени повелела ей читать свиток.
Колдунья тронула золотой череп.
— Веди меня… к моему жениху.
— Как пожелает царица! Во славу царя! — запищала обезьяна.
Большие обезьяны, подгоняемые маленькой, взвалили трубы на плечи и двинулись к золотому дворцу. Йени и крокодил пошли следом.
Мертвецы расступались перед ними, и даже те, у кого вместо глаз была пустота или лягушки, смотрели с любопытством.
Дворец сиял без солнца, его в самом густом тумане было бы видно. Йени никогда не видела таких домов — только слышала легенды про них, да Самид иногда рассказывал, в каких прекрасных жилищах обитали цари. Неужели эти цари и вправду были такие сильные, что повелевали жизнями, не умея их расплетать?
Ворота охраняли медноглазые львы. До людей Нака дарила друзьям с Ануахэ сплетённых животных, чтобы духи могли поселиться в них. Если бы всё закончилось животными! Пока открывались золотые ворота, Йени успела уронить пару слёз, жалея дочь и Самида.
Обезьяны и львы, мирные друг к другу, остались за воротами, а колдунья с крокодилом вошли в сад. Здесь не было зелени, какую можно встретить в мире живых, но все деревья и цветы, выкованные из золота, были по-своему красивы. Хоть и слепили глаза. Дворец казался совершенно пустым, в окнах не горели свечи, никаких звуков не доносилось из дома. Йени оглянулась на крокодила. Тот стоял с открытой пастью и не шевелился. Колдунья наклонилась к нему и, погладив по голове, сказала:
— Если дух золотого дома победит меня, а сам не погибнет, плыви отсюда в мир живых, найди мою дочь Наку и… — Йени помолчала немного, — …и никого к ней не подпускай, и саму её не пускай к людям или духам.
Крокодил захлопнул пасть.
Дорожка, ведущая через сад, была выложена тёплыми чёрными камнями, они грели босые ступни, но это было не тепло домашнего очага, а жар болезни. Словно Йени шагала по тысячам лбов лихорадящих людей. Первый раз в жизни ей захотелось натянуть на ноги сапоги из звериной кожи, как делают это люди, идя на болота.
Колдунья отвлеклась лишь на мгновенье пытаясь рассмотреть, есть ли у камей глаза и уши, но мгновенья хватило, чтобы хозяин дома сам вышел навстречу.
— Нака! — позвал её голос, который она старалась забыть.
Но Самид был невысок, и кожа его была тёмной, как древесная кора, а хозяин дворца возвышался над Йени так, что ей пришлось задрать голову, чтобы увидеть его лицо. Белая, словно у личинки, кожа обтягивала его тело. Она была такая тонкая, что колдунья разглядела под ней череп и кости. На бёдрах и на шее у царя мёртвых висели золотые диски, а на щеках чернели символы солнца. Глаза у Амади были голубее неба.
— Я не Нака, — колдунья сняла маску и поглядела в эти глаза.
— А-а, Йени, — царь протянул к женщине тонкие руки, но та отшатнулась, не давая коснуться себя. — Почему ты не хочешь обнять своего мужа?
— Не пытайся морочить меня, дух. Мой муж расплетён в мире людей, и его душа растворилась в воздухе. Ты мог забрать его голос, но меня тебе не обмануть.
Амади опустил руки и поглядел на Йени так внимательно, словно старался через плоть разглядеть душу. От его взгляда кружилась голова.
— Ты права. Прости меня за нерадушный приём, но ты видишь, я тут один, а те слуги, которые есть — глупые звери.
— Духи в звериных телах.
— Не встречала ли ты по пути моих слуг-людей?
— Я их расплела.
Йени до боли в глазах глядела на Амади.
— Что ж, тогда мне самому придётся проводить тебя в мой дворец. Будь гостем.
Царь мёртвых поманил колдунью за собой, и та пошла, хоть ноги её хотели повернуть назад. Крокодил остался стоять на месте — испугался или просто не мог войти в золотой дворец.
— Тебе нравится сад, Йени? Многие люди обменяли бы своих детей на букет цветов отсюда. Но ты любишь своих детей, правда? — Амади шагал так гордо и так мягко, будто был львом.
— Зачем ты это говоришь? Ты понял, что я пришла говорить с тобой не о золоте.
— Но о детях.
Царь проводил колдунью под крышу дворца, но не повёл внутрь, усадил на широкой площадке с резным забором. Здесь стоял низкий столик с яствами, и прекрасно было видно золотой сад. Амади тоже сел за стол и жестом предложил Йени угощаться. Колдунья не шевельнулась, застыв под стать своему крокодилу.
— Посмотри, Йени, меня похоронили не в бедной клетушке, а в этом дворце. Раньше здесь каждый день мне прислуживали тысячи слуг, и сотни тысяч служили мне по всему миру, потому что я был царём, и солнцем и луною, водой и воздухом, жизнью и смертью. Люди любили меня и восхищались мной. Жили мной. Но потом с запада явились твои предки-колдуны. Они разрушили всё, а после перегрызлись между собой, как стая гиен над поверженным львом. Теперь люди живут, словно дикие звери, у них нет царя, который был бы любим, как отец и почитаем, как бог. Люди вымаливают у колдунов милости, забыв, как им жилось раньше. Ты порицаешь меня, не ведая истории, Йени.
Колдунья не знала, что сказать в ответ, и это злило её, ведь не могла же она поддаться речам злого духа. Но в одном Амади был прав — женщина не знала своей истории, не знала, откуда взялись колдуны, и почему они могут сплетать и расплетать. Неужели этот мертвец настолько древний, что застал те времена?
— Ты желаешь зла людям. Ты желаешь зла мне и моим детям. Ты сделал моего мужа безумным, а теперь сводишь с ума дочь…
Амади остановил Йени жестом, и та, сама не поняв почему, умолкла.
— Я лишь желаю вернуться и править своими законными землями. И я не свожу людей с ума, с ума сводят золото, власть, любовь. Если человек слаб — душа его не выдержит, и тут нет моей вины. Я лишь хочу получить желаемое. Ты здесь, а это значит, что я нашёл то, что мне нужно.
Йени чувствовала себя мертвецом с вод молчащих. Что собирается сделать Амади — вселиться в неё? Но без согласия её духа ему это не под силу. Как и убить Йени. Да и что толку её убивать? В мире мёртвых она так же будет колдуньей, и так же сможет сплетать и расплетать… Йени стиснула зубы. Амади не приходит в мир живых, потому что он лишь мертвец. Ему нужно тело, в котором будет колдовство.
— Самид не умел расплетать людей, а Нака не умеет даже сплетать человеческие тела. Зачем ты искал пути к их душам?
Губы Амади обтянули зубы.
— Я не искал пути к их душам. Только к телам.
Горечь догадки вытеснила даже страх. Йени единственная, кто может расплетать людей. Любое тело. И Амади использовал Самида, как куклу — проверить, что сделает Йени. Царь не вселялся в него, но заставлял творить зло, и колдунья не выдержала, убила своего мужа. Потом Нака стала такой же, но Йени не смогла.
Слёзы покатились по щекам. Колдовство не нужно Амади, как подумала женщина сначала. Ему лишь нужно тело, которое Йени не сможет расплести.
— Почему ты плачешь? Разве случается что-то ужасное?
Слова иссякли, остались только слёзы и решительность. Наке не справиться с Амади, слишком слаба, да ещё влюблена. Её душа будет мучиться в плену, пока царь мёртвых будет править живыми, а Йени взирать на это со стороны.
— Не трогай её.
— Мой выбор не так уж велик. Только она и три твои старшие дочери. Другие тела ты расплетёшь без сожаления. Отведай вина, Йени, и ступай в мир живых. Если чему-то начертано судьбой случиться, это случится.
— Нет. Оставь их. Возьми моё тело.
Амади подался вперёд, впился глазами в лицо колдуньи, будто пытаясь понять, серьезны или нашёптаны страхом её речи.
— Думаешь, ты сможешь заключить мой дух в своём теле, как в клети?
Не сможет, Йени это знала. Рано или поздно Амади возьмёт верх, и уже душа колдуньи окажется в плену.
— Я попробую.
— Я уважаю твой выбор, — мертвец протянул руку через стол, — договорились?
— Да, — колдунья коснулась пальцами руки царя мёртвых.
Амади закрыл глаза и улыбнулся.
Йени распахнула глаза и глубоко вдохнула. В мире живых ещё не наступило утро. Опять молчали все ночные твари, и только тихо плескалась вода о шершавые бока крокодила, да шуршали деревья на ветру. Предрассветная река была холоднее вечерней, ноги у Йени окоченели, и заледенели пальцы на руках, но колдунья умиротворённо пропускала этот холод сквозь себя, ощущала его всем телом и желала, чтобы этот момент никогда не кончился. Она ощущала тяжесть в груди. Не ту, которая бывает от дурных вестей или переживаний, а будто кто-то живой и тяжёлый сел сверху. Кто-то, кого не прогонишь просто поднявшись, от кого не отмахнёшься рукой и не отговоришься словами.
Сколько у Йени есть времени, прежде чем она станет Амади? Два дня или год, а, может, десятилетия? Можно успеть попрощаться с дочерьми или вовсе дожить свой век.
Или договориться с царём мёртвых, править с ним бок о бок.
Йени хотела горько расплакаться, но сдержала слёзы. Она наклонилась к крокодилу и прошептала ему в зелёную морду:
— Охраняй моих дочерей.
Тяжесть в груди заворочалась, рванулась так, что потемнело в глазах, но колдунья умела расплетать очень быстро.
Крокодил остановился, не понимая, куда делся груз с его спины. Сделал круг, проплыл вдоль берегов. Нырнул, поискал под корягами.
Но так и не нашёл Йени.
== Татьяна Томах === Жребий ===
Вестник прискакал в Поселок на рассвете. Загнанный шиим, роняя с морды клочья пены, замертво упал возле самых ворот. Длинные когти прочертили в пыли несколько кривых полос. Мальчик скатился с седла и, захлебываясь криками и слезами, побежал по главной улице к дому старосты. На полпути мальчика перехватила тетушка Инэ, ухватив пухлыми руками вздрагивающие плечи.
— Что? Что? — запыхавшись, спросил растрепанный со сна староста. Тетушка Инэ, подняв встревоженные глаза, произнесла слова, которых не слышали в Поселке уже сорок лет:
— Варги. Варги идут.
Староста сгорбился, как будто постарел еще сильнее. Неловко приглаживая пятерней седые волосы, побрел на площадь. К колокольне. Объявлять время жеребьевки.
Заморыш Дин стоял позади всех, возле двери. Смотрел.
Мама осторожно поставила на стол кувшин для жеребьевки. Отец развязал кожаный мешочек, высыпал камни. Откатил в сторону один — белый; пересчитал, поглаживая коричневым пальцем оставшиеся, черные. Спросил хмуро:
— Нас пятнадцать, мать?
— Убери один. Ингрид не будет тянуть.
— Это еще почему? — немедленно взвилась Кларисса. Растолкала всех, подошла к столу, тряхнула рыжими кудрями. Уперла кулачки в бока, развернулась, толкая локтями детей и оборачивая гневное лицо сначала к Ингрид, потом к маме. — Почему?
Ингрид смутилась, опустила взгляд.
— Это не твое дело, Кларисса, — мягко сказала мать.
Отец задумчиво покатал гладкий черный камушек по столу. Возразил:
— Теперь это ее дело тоже. Все должны знать. Скажи, мать.
— У Ингрид будет ребенок. Один камень — одна жизнь. Ингрид не может тянуть. Ты знаешь, Сим.
— Интересно… — растерянно протянула Кларисса. — Интересно, как это…
Щеки Ингрид заалели. Она судорожно, с всхлипом, вдохнула.
— Вранье, — громко и уверенно сообщила всем Кларисса, разворачиваясь кругом и заглядывая в глаза столпившихся вокруг членов семьи. — Она это придумала, чтобы увильнуть.
— Ингрид сказала мне об этом месяц назад, девочка, — мама ласково тронула запястье Клариссы. — Ты волнуешься, я понимаю…
— Вранье! Ингрид всегда была в твоих любимчиках, ма… всегда!
— Тсс… — мама обняла вздернутые плечи Клариссы, погладила худую вздрагивающую спину: — Ты боишься… мы все боимся…
Громко, испуганно вздохнула Лина, захныкал четырехлетний Петер.
— Так, — отец со стуком отложил в сторону камешек, ссыпал остальные в кувшин. Добавил белый. Один. — Давайте покончим с этим поскорее. Детям до десяти лет это все смотреть необязательно. Кира, возьми Петера и уходите наверх.
«Я могу дождаться результата», — подумал Заморыш: «если жребий, выпадет Клариссе, то…» То что? Ему стало стыдно. Кларисса ведь тоже была его сестрой. Ну, да, она дразнила его чаще остальных… Но ведь он уже решил — или нет?
Отец несколько раз встряхнул кувшин. Камни внутри сухо стукнулись друг о друга. Как кости. Кости кого-то, умершего много лет назад…
Интересно, подумал Заморыш, сколько лет этим камням? Сто? Двести? Тысячу? Сколько рук, дрожащих и потных от страха, шарили в темноте кувшина, трогая холодные каменные бока… Пытаясь наощупь отличить — черное от белого. Жизнь от смерти.
— Так. Ну, кто первый?
Заморыш вдруг увидел, как тонкая белая рука медленно тянется к черному жерлу кувшина. Агния! Побелевшие губы вздрагивают от волнения, глаза зажмурены, а дрожащие пальцы уверенно движутся прямиком в жадно раззявленную пасть, уже проглотившую четырнадцать камней. Тринадцать жизней и одну смерть. Тринадцать. Агнии было тринадцать. На три года больше, чем нужно — чтобы идти сейчас наверх вместе с Кирой и Петером. Чтобы прожить потом счастливую долгую жизнь. И, возможно, уже не дождаться следующего прихода варгов — через пятьдесят лет или через сто.
Агния… Если она вытащит белый камень, она не позволит Заморышу…
Заморыш рванулся, расталкивая братьев, сестер, племянников.
Успел. Вырвал недовольно звякнувший кувшин прямо из-под руки Агнии.
— Поставь его на стол, Замор… Дин. Он должен быть на столе, когда ты… — отец запнулся, изумленно глядя на Заморыша.
Заморыш перевернул кувшин вверх дном, рассыпая камни по столу, опять перемешивая их — выбранные для жребия и отложенные в сторону.
— Что ты делаешь, сынок? Что…
Заморыш ухватил белый камень, сжал так, что пальцам стало больно; поднял над головой.
— Жребий, — сообщил он. — Жребий у меня.
— Что ты делаешь, сынок? — испуганно повторила мать. Но в ее голосе ему почудилось облегчение. Заморыш никогда не был ее любимчиком.
— Дин, — Агния ухватила его за локоть, как будто пытаясь добраться до камня. — Динчик, зачем? — она чуть не плакала. — Так неправильно. Скажи ему, папа.
— Кто взял в руку белый камень, уже не может выпустить его… Это правила, Агния, — немного неуверенно отозвался отец.
«Они рады», — подумал Заморыш: «Они все рады, что это я. Все, кроме Агнии. Но она жалеет даже мертвых комаров…» Он знал, что это не так. Агния любила его… ну уж точно больше, чем мертвых комаров… Но так думать было проще.
Они ушли на рассвете. Прощались по очереди. Мать всплакнула, поглаживая Заморыша по спине твердой ладонью. Но никто так и не посмотрел Заморышу в глаза. Возможно, они не были уверены, что, несмотря на слова отца, вчерашняя жеребьевка была честной. А, возможно, так — не поднимая взгляда — прощаются со всеми, остающимися умирать.
По-другому было только с Агнией. Она все-таки расплакалась. Промочила насквозь слезами рубашку Заморыша. Вцепилась в его тощие плечи, не хотела выпускать. Шарила растерянным взглядом по лицу, пыталась заглянуть в глаза. Только теперь Заморыш прятал от нее свой взгляд.
— Это неправильно, Динчик. Я останусь с тобой, хочешь?
— Слушай, Агния. Может, это и неправильно, но это Правила. В каждом доме должен остаться только кто-то один. И… хочешь, я скажу тебе, зачем я вызвался? Только никому.
— Клянусь тенью варга. Никому, — торжественно прошептала Агния, широко раскрыв и без того большие глаза. И, кажется, пока раздумав плакать.
«Потому что я люблю тебя, Агния. Потому что я хочу, чтобы ты жила. Потому что…»
— Потому что я не собираюсь просто сидеть и ждать, пока варги сожрут меня. Я буду драться с ними. У меня есть меч. Настоящий. Помнишь, я показывал тебе в старой книжке…
— Но оружие запрещено, Дин…
— Знаю. Я сам его сделал. Помнишь, я работал на кузнице? Я сделал его… потихоньку…
— Ох, Дин, какой ты храбрый… Какой…
Заморыш подумал, что за этот восхищенный взгляд Агнии он готов еще десять раз взять в руку ледяной белый камень. И десять раз сразиться со всеми варгами мира.
— Агния, — позвал он.
Она обернулась уже возле калитки. Заморыш подумал, что навсегда запомнит ее такой — ну, по крайней мере, на все те часы, которые ему еще оставались. Копна огненных волос, освещенных заходящим солнцем; блестящие от слез глаза.
— Пообещай мне кое-что, Агния.
— Да?
— Пообещай, что ты не бросишь рисовать. Пусть отец ругается, пусть мама говорит, что девочке это не нужно… много она понимает… Они говорят, что я слабоумный…
— Динчик, — запротестовала Агния.
— Знаешь, когда я смотрю на твои картинки, я думаю, что не все так отвратительно, как кажется. Ну, не так, как мы здесь живем. В Поселке ведь ничего не меняется. Все так, как сто лет назад, или тысячу. Летом — сенокос, осенью — пляски урожая, потом — стрижка шиимов. И так каждый год. И все время — страх перед варгами. Мне выть хочется, когда я об этом думаю. Вот они и говорят, что я слабоумный, раз думаю о том, о чем не думают другие. А когда я смотрел на твой рисунок — тот, с огненными цветами, я… у меня просто дух перехватило. И мне почудилось, что когда-нибудь все изменится. И я понял, что больше не хочу бояться варгов.
— Отец растопил им печку, — вздохнула Агния.
— Ты нарисуешь еще лучше. Пообещай мне.
— Хорошо. Я буду рисовать для тебя, Динчик. Я не брошу. Обещаю.
«А я буду драться за тебя», — подумал он, глядя, как она уходит. Иногда оборачивается, а иногда пускается бежать, догоняя семью. «И за твои рисунки».
«Мы платим дань варгам. Так заведено», — сказал староста на собрании. Кем заведено? Когда? Зачем?
Чтобы не убили всех, в Поселке оставались те, кого выбрали жеребьевкой. Дань варгам.
Никто не знал, что варги делают со своей данью. Сьедают? Целиком, не разжевывая, с одеждой и сапогами. Или парализуют жертву, как водяной паук неосторожных птичек, чтобы мясо стало мягким — а потом полосуют на кусочки и скармливают своим черным клыкастым шиимам?
«Я не хочу быть данью», — подумал Заморыш. «А еще больше я не хочу, чтобы Агния была Их данью».
Днем, вынув меч из тайника, он немного потренировался во дворе. Теперь не нужно было прятаться от домашних и соседей. Заморыш придумал еще два приема нападения, воюя с козлами для дров и туго набитыми соломой мешками. Рука заныла — как тогда, когда он попробовал упражняться с мечом в первый раз.
А на закате он уселся на полу, напротив двери. Ждать.
Они пришли ночью.
Скрипучая дверь открылась бесшумно. А, может, и не открывалась вовсе — варг просто просочился сквозь дерево, а теперь стоял, молча глядя на Заморыша.
Варг был выше самого высокого мужчины Поселка на две головы, а по сравнению с Заморышем казался просто гигантом. Черные доспехи второй кожей обтягивали мускулистое тело… или это и была кожа? Шипастая маска-шлем; глаза, сияющие молниями в грозовом небе… Заморыш прислонился к стене, задыхаясь от страха. Бесполезно. Жалкая жестяная самоделка в мальчишеской руке — против этого чудовища?! Может, лучше взять зубочистку? Рука дрожала, поднимая неожиданно потяжелевший меч.
А потом он разозлился. Подумал об Агнии, ее восхищенных глазах и огненных цветах на ее рисунках. И о том, как обещал драться за нее.
Белая молния вспыхнула в быстрой руке варга, отшвырнула мальчика обратно к стене, чуть не вышибла меч. Заморыш упал на колени. Дышать было больно — будто по груди проскакало стадо перекормленных шиимов. Варг ждал, стоя неподвижно и спокойно, молния полыхала в его ладони, черные губы гнулись в довольной улыбке. Издевался.
— Ты мной подавишься, людоед, — вздрагивающим голосом сказал Заморыш, и снова ринулся на скалящегося варга. Семь защит и пять жалких приемов нападения, выдуманных в битвах с безответными холщовыми мешками, заметались, путаясь друг с другом. И расшибаясь о молнию — клинок? — в ладони варга. Один раз, увидев черное лицо противника совсем близко, Заморыш заметил, что тот смеется. Варг играл с ним, как шиим играет с кроликом, прежде чем располосовать ему когтем брюхо. Заморышу захотелось уронить свой бесполезный меч и расплакаться. Он зажмурился, чтобы не видеть летящую навстречу молнию; и вдруг увидел на обороте закрытых век — как он опять шагает к столу и тянет руку к белому камню… Дурак, дурак… Он что, не понимал тогда, что умрет? Дурак… Крича и плача, Заморыш попробовал остановить свои собственные пальцы, уже почти тронувшие жребий — там, в прошлом, которое нельзя было изменить… Его опять отшвырнуло к стене. Удар был так силен, что Заморыш сперва решил, что умер. Но, даже умерев, продолжал тянуться к проклятому камню. Агния, вспомнил он. Агния. И сомкнул пальцы на белом жребии, сжимая его в кулаке. Во второй раз. Крепко, как бог весть какую драгоценность, которую кто-то собирался отнять. Агния. Заморыш поднимался, не чувствуя своих ног и не видя ничего перед собой. В глазах метались огненные круги… цветы, которые нарисовала Агния. « Я буду драться за тебя», — сказал Заморыш: «Я буду…» — и упал на сверкающий меч варга.
— Вставай. Ну, отдохнул — и будет. Помочь?
Черная ладонь варга замерла перед лицом. Заморыш отшатнулся, ударился затылком о стену, застонал. Что, он не умер?!
Варг сел рядом на пол, подогнув длинные ноги — теперь еще больше похожий на человека.
— Мне повезло, — улыбнулся он: — наверное, больше остальных.
Откинув голову, варг стащил шипастый, второй кожей облегающий лицо шлем. Взъерошил пятерней короткие светлые волосы, улыбнулся — теперь не черными, обыкновенными розовыми губами. Светло-серые глаза весело смотрели на мальчика.
— П…почему повезло? — сипло спросил Заморыш, чувствуя, что теряет рассудок.
— Мой будущий ученик уже сдал первый экзамен. И очень неплохо, кстати.
— Ученик?
— Ну, конечно, если ты не решишь потом выбрать другого учителя. То, что я тебя нашел, не обязывает тебя быть именно моим учеником. Но я был бы рад…
— Вы кто? — перебил Заморыш, сомневаясь, не умер ли он все-таки. Или не сошел с ума.
— Пограничник, — улыбнулся варг. — Почему ты думаешь, вы тут так спокойно живете? Ни войн, ни чудовищ, ни стихийных бедствий… а? Потому что мы охраняем вас.
— Зачем?
— Ну, — пограничник пожал плечами: — кому-то ведь надо это делать. И лучше, если это будут те, у кого хорошо получается. Да, иногда мы набираем новых воинов.
— То есть, дань, которую вы собираете… те люди…
— Люди, — кивнул пограничник, — которые потом станут воинами, чтобы защищать остальных.
Заморыш сидел, растерянно разглядывая собеседника. Извилистый длинный шрам на щеке, еще один, едва заметный — на шее. Светлые насмешливые глаза, взгляд — как острие меча — быстрый и опасный.
Все оказалось по-другому. Не убийцы, а защитники. Не бессмертные варги, а обычные люди. Их можно ранить, и, наверное, убить. Но они все равно зачем-то становятся воинами, чтобы защищать других людей. Родителей Заморыша, сестер и братьев. Бестолковую тетушку Инэ, хозяйственного старосту. Самого Заморыша. И Агнию.
— Спрашивай, — предложил пограничник. — Я вижу, ты хочешь спросить. Прежде чем выбрать, нужно понимать, что ты выбираешь. Спрашивай.
— Почему… — Заморыш запнулся. Наверное, нужно было спросить, что ему нужно выбирать. И зачем. И обязательно ли. То есть, если варг оказался человеком и не собирается убивать его и съедать, нельзя ли Заморышу тогда остаться дома и подождать, пока вернутся папа и мама. И Агния. Но он сказал совсем не то, что собирался: — Почему, если вам нужны воины, почему у нас оружие запрещено?
— Как ты думаешь, где проще найти алмаз — в куче стекляшек или гальки?
Пограничник улыбнулся на удивленный взгляд мальчика.
— Раньше, — объяснил он, — когда-то давно, так и было. Нас не боялись, а любили. Восхищались. Девушки пели про нас песни, старики рассказывали сказки, юноши мечтали стать такими, как мы. К нам шли добровольцы, каждый день. Не было жеребьевки, не было страха, они приходили сами. С радостью и надеждой.
— Это ведь хорошо? — неуверенно спросил Заморыш.
— Знаешь, зачем они приходили?
— Чтобы стать пограничниками?
— За славой. За добычей. За восхищением родителей и соседей. За песнями и любовью девушек. Только не затем, чтобы держать границу и защищать людей. А на границе неправильный выбор — это смерть. Они погибали, эти добровольцы. А иногда опытные лучшие воины тоже погибали из-за них. Только потому, что эти мальчики выбирали неправильно. И потому, что командирам было сложно выбрать из них настоящих воинов. Это как в кувшине наощупь искать белый камень из сотни черных. Понимаешь?
— Жеребьевка! — воскликнул Заморыш. — Но это ведь сейчас жеребьевка! В каждом доме вытягивают жребий, и вам достаются случайные, те, кто…
— Те, кто решает сопротивляться, когда сопротивление бесполезно. Кто решает сражаться, когда оружие запрещено. Драться с чудовищами, которых невозможно победить. Те, кто сами выбирают жребий остаться на смерть, чтобы защитить родных и любимых.
— Но ведь…
Пограничник поднял ладонь, прерывая Заморыша, и продолжил.
— Только им мы даем выбор. Остальным — кто вытащил белый камень случайно, кто не пытается драться, кто заранее согласился на рабство или смерть — мы не открываем наших лиц и не предлагаем места в отряде. Они отправятся в наш приграничный поселок — заботиться о шиимах, готовить еду, строить крепости. А таким, как ты, мы даем выбор.
Он замолчал.
— Какой? — очень тихо, почти беззвучно, спросил Заморыш, не дождавшись продолжения.
— Ты можешь пойти со мной. Стать моим учеником. Потом — воином. Ты получишь настоящее оружие и доспехи. И научишься сражаться с настоящими чудовищами. Их хватает, знаешь ли, — пограничник опять усмехнулся, пригладил пятерней волосы, и Заморыш увидел у него еще один шрам — на виске. — Быть пограничником действительно опасно, мальчик. Иногда нас убивают или калечат. Часто ранят. А те, кого мы защищаем, ничего не знают об этом. Не сочиняют о нас хвалебных песен. Они нас боятся и ненавидят.
«Заманчиво звучит», — подумал Заморыш: «Интересно, кто-то соглашается стать пограничником по доброй воле? «
— … Но дело в том, что я уже однажды это выбрал. Сам. И каждый раз выбираю заново, когда выхожу в дозор. Потому что я знаю, что если я этого не сделаю, и те, кто идет со мной, не сделают — этого некому будет делать. Защитить мир за моей спиной. И всех, кто там живет.
— Это страшно?
— Что?
— Сражаться с чудовищами?
— Ну… Не страшнее, чем броситься с самодельным мечом на жуткого черного варга-людоеда, — пограничник улыбнулся и поднялся на ноги одним гибким и быстрым движением. Протянул Заморышу руку:
— Так что?
— Что?
— Что ты выбираешь?
— А что я могу?
— Можешь пойти со мной. Или можешь выбрать другого учителя. Или…
— Или?
— Можешь остаться.
— Что?!
— Я говорил, что только таким, как ты, мы даем выбирать? Пограничником можно стать только по своей воле, мальчик. Только так из тебя получится хороший воин.
— А… из меня получится?
— Думаю, что да.
— Но я могу остаться дома, если хочу?
— Можешь. Я даже не стану тебя просить никому ничего не рассказывать. Во-первых, тебе не поверят. А в-вторых, ты и сам не станешь. Да?
— Не стану, — подумав, согласился Заморыш.
Он понял, что и правда может остаться. Дождаться родных. И Агнию. И жить дальше, как обычно. В мире и спокойствии. Потому что где-то там, на далекой и опасной границе, такие же воины, как этот, будут продолжать защищать их от чудовищ. Защищать Заморыша и его семью. Всю деревню. Другие деревни и города, которых Заморыш не видел и никогда не увидит. Весь мир. И Агнию. И ее чудесные рисунки.
— Ну, ладно, мне пора, — сказал пограничник. — Рад был познакомиться.
— Стойте!
Заморыш будто со стороны смотрел, как его собственная рука медленно, но упрямо тянется к приглашающе раскрытой ладони пограничника. Опять — к единственному белому жребию среди горсти черных камней, обещающих спокойствие и долгую мирную жизнь…
Часть Четвертая. Правда и ничего кроме правды. Публицистика
==Сергей Игнатьев === 25 лет «ТВИН ПИКСУ» ===
«Твин Пикс» пришел в Россию в разгар эпохи перемен. Общество потребления стремительно захватывало банки, телеграфы и телефоны. И та неоднозначная реальность, которую препарировал Линч, вскорости оказалась очень близкой и понятной.
Я говорю про ту реальность, про тот сеттинг, в котором первая школьная красавица и отличница в свободное от уроков время нюхает кокаин и фотографируется для издания «Мир Плоти», пробуждает в себе сексуальность с мутноглазыми заезжими типами, и, втайне посмеиваясь, просвещает в половом вопросе наивных однокашников. Окончательно зачернив душу, оказывается беззащитна перед инфернальным демоном, но вместе с тем превращается в невинного ангела, воплощение искупительной жертвы.
Про реальность, где за соседним забором может оказаться мальчик-волшебник с мудрой бабушкой, а может — чокнутый любитель орхидей с заточенной тяпкой. Где попытки установления личности заезжего ресторанного критика-анонима не уступают по напряженности и саспенсу секретному проекту ВВС по установлению контакта с НЛО.
Про реальность, где у власти находится престарелый заговаривающийся идиот, а все важнейшие решения принимаются исходя из расстановки сил в шахматной партии олигархических кланов Паккардов и Хорнов. Где работникам силовых структур остается только продаваться и встраиваться в отлаженную систему наркотрафика, или просто спиваться, или, вопреки воле начальства и здравому смыслу, организовывать тайные ордена вроде памятной Избы-Читальни.
Про реальность, где в двух шагах от более-менее пристойной и уютной жизни идет мало кому понятная война, за участие в которой вполне могут заковать в браслеты свои же коллеги. Причем одним из участников показательного процесса над тобой непременно станет парень, который еще вчера держал тебя на мушке.
Это мир, где совы не то, чем кажутся, а главное Зло подстерегает по ту сторону зеркала. Где удержаться на краю безумия помогают только тибетские медитации, заступничество высших мистических сил — призрачных великанов и мудрых поленьев. Но главное, конечно, глоток чертовски хорошего кофе.
Это Достоевский и Кафка в краю заповедных сосен, аккуратных коттеджей и уродливых лесозаводов; здесь в роскошных отелях деревянные панели скрывают потайные ходы, парфюмерные отделы блистающих супермаркетов работают как вербовочные пункты для борделей. А совсем рядом граница — за зыбким туманом и лесной чащобой призывно мигает неон, в неверных отсветах которого можно предаться любому пороку и уступить любому искушению. В мрачных пещерах таятся знаки древних индейских культов. За красными шторами, за кругом из сикомор… Через границу легко переступить, но получится ли из-за нее вернуться?
А жизнь, между тем, продолжается… За окнами прославленной чудесным вишневым пирогом «Дабл Эр Динер» громыхают лесовозы, в телевизоре очередная серия мыльной оперы «Приглашение к любви», в баре Бэнг Бэнг в клубах табачного дыма звучат дрим-поповые напевы Джули Круз… В чащобе ухает сова, сквозь туман на ночному шоссе прорывается рев одинокого мотоцикла. Скачет с ветки на ветку бойкая птичка-крапивник, гремит водопад, на вершине которого высится отель «Грейт-Нотерн». И величественно молчат над всем этим горы-близнецы, хранящие столько человеческих и потусторонних тайн.
На сломе эпох мы как бы разом отменили свою прежнюю культуру, а новой придумать не успели, поэтому образовавшийся вакуум быстро заполнил линчевский и стивен-кинговский туман и сумрак. Национальный гештальт, воспитанный на Гоголе и Булгакове, просто очень истосковался по волшебству. Поэтому такая вот у нас ностальгия по девяностым, такие вот у нас социо-культурные параллели и облако тэгов.
Линч не был бы Линчем, если бы не добавил к высокой драме и ощущению времени, вывихнувшего сустав, изрядную долю абсурдистского юмора. На фоне решительной битвы сил добра и зла герои переигрывали оловянными солдатиками войну Севера и Юга и проводили показ мод в поддержку редкой куницы, помощник шерифа ронял на операции пистолет, ревнивая жена напрочь теряла память, психотерапевт коллекционировал коктейльные зонтики, в кабинете ветеринара поджидала меланхолично жующая лама, а в кофейнике обнаруживалась рыба. Хотя бы раз в день, как учит агент Купер, надо устраивать себе маленький праздник!
Масштабы культурного влияния сериала показывает хотя бы тот факт, что генсек СССР Горбачев в доверительном разговоре с президентом США Бушем-старшим интересовался, не в курсе ли тот, кто все-таки убил Лору Палмер?
Желание продюсеров как можно скорее дать ответ на этот вопрос сыграло роковую роль для последующих рейтингов сериала. История оборвалась на полуслове и оставила по себе некоторое зрительское недоумение. А когда все, наконец, осознали, что это было, покатила волна всевозможных подражаний, приквелов и переосмыслений… Недаром Твин Пикс посещал переодетый женщиной Дэвид Духовны, как бы предчувствуя, какая важная роль будет отведена ему в грядущем десятилетии, когда навстречу силам тьмы выступили уже не один, а двое агентов ФБР с фонариками в руках и желанием странного в сердце. А в нулевые, с ростом зрительских аудиторий и потребностей рынка, сценаристы обрушили на зыбкую грань между реальностями уже целый авиалайнер, сделав его несчастных пассажиров фигурами в шахматной партии мистических сил.
В мифологическом эпосе, настолько прочно утвердившем себя в реальности, и главный герой оказался под стать. Невероятно ясный и чистый характер среди мрачного и запутанного постмодернизма. Агент Купер — рыцарь без страха и упрека, с его диктофоном и полумистической собеседницей Дианой и с наивным анекдотом про пингвинов, с его незыблемыми принципами (где все с большой буквы — Долг, Дружба, Предназначение, Любовь…) и детски-искренним интересом к елям Дугласа. С его умением совмещать Рациональное с Интуитивным и сохранять бесподобное чувство юмора даже на краю погибельной бездны. С его глубинным пониманием того, как все устроено в мире: есть загадки, к которым надо подходить с научным методом, но есть и такие, ключ к которым можно отыскать только во сне или при помощи бейсбольного питчинга.
В массовой культуре XX века и до «Твин Пикса» было мало положительных героев с настолько сильным позитивным зарядом. А в XXI, с его тягой к амбивалентным образам, кажется, не осталось и вовсе.
Все мы вышли из мятого плаща Агента Купера, а сам Линч вышел, несомненно, из гоголевской шинели. Его сериал — часть нашего общего прошлого, уже безусловно наш гештальт, архетип и дресс-код. И, заглядывая в него спустя 25 лет после первого знакомства, сильнее всего хочется следом за братьями Хорн, в каталажке вспоминающими танцующую девочку из детства, прошептать со смесью грусти и восхищения: «Господи, что с нами сталось?»
===К ПЕРЕЗАПУСКУ «СЕКРЕТНЫХ МАТЕРИАЛОВ»===
Утром 19 января 2015-го в новостях промелькнуло: канал «Фокс» планирует перезапустить Икс-файлз. Пришлось сильно зажмуриться и потрясти головой. А затем перечитать еще раз. Никакой ошибки!
Событие знаковое и этапное. Неужели дождались, Крис? Наконец-то, у нас столько вопросов накопилось.
Главный это, конечно, почему в 2012 году Землю не колонизировали инопланетяне? Мы же ждали, волновались, переживали.
Еще хотелось бы кое-что уточнить насчет полнометражной картины 2008-го года, где Скалли работает в католическом госпитале «Богоматерь Скорбящая», а находящийся в федеральном розыске бородатый Малдер сидит дома и пытается вырезками и фоточками воссоздать атмосферу своего прежнего кабинета. Причем в центре расследования какие-то неприятные югославы, разыгрывающие сюжет из Александра Романовича Беляева. И ни слова о том, кто сейчас заседает в Белом Доме и Капитолии. А ведь это очень важно, принимая во внимание последний сезон сериала (который, к счастью, почти никто не смотрел).
Возможно, что именно после выхода этого гнетущего фильма пришельцы сделали для себя важные выводы и изменили первоначальный план.
Что касается самого сериала — его тянет пересмотреть и в 2015-м году. Раз уж его главный апокалиптический спойлер не осуществился и еще есть такая возможность.
Двадцать с лишним лет назад Крис Картер, сценарист и продюсер студии Диснея, ходил по телестудиям, предлагая переснять семидесятнический сериал «Колчак: Ночной охотник» (слоган: «One man’s quest to uncover the truth») на современном материале.
Согласились на это только в «20 век Фокс». И, мягко говоря, не прогадали.
Сам термин «Икс-файлз» означает собрание пыльных папок в подвальном кабинете штаб-квартиры ФБР в Вашингтоне, куда по собственной инициативе был заперт тридцатилетний спецагент Фокс Малдер по кличке Жутик (Spooky), выпускник Оксфорда и успешный охотник за маньяками.
Там он нашел свое истинное предназначение — раскрытие заговора правительства по сокрытию фактов контакта с инопланетными цивилизациями и выяснение того, куда пропала его сестра Саманта с массачусетской дачи семейства Малдеров в 1973 году?
Все это он выразил, прикрепив на стену своего подвала плакат с размытой летающей тарелочкой и тремя словами: «Я хочу верить».
6 марта 1992 года через порог его кабинета шагнула молоденькая агент Скалли, выпускница медшколы и бакалавр по физике. А вместе с ней тысячи зрителей по всему миру. А шагнув, решили остаться.
Насчет рыжеволосой карьеристки начальство явно просчиталось: приставленная к Жутику красотка не вдохновилась идеей стучать на напарника, а, напротив, разделила его крестовый поход против паутины правительственной лжи и исчадий зла, не подлежащих юридической классификации.
Слухи о том, что правительство нечисто на руку, власти всегда склонны утаить истину от народа, а летающие тарелочки вовсе не бред, упорно курсировали и до 1993 года. Но никогда еще для них не находилось столь телегеничного, универсального и столь всеобъемлющего воплощения.
Особенно такого высказывания не хватало нашей стране, где доверие к правительству определяется категориями не ума, но сердца, никто не сомневается в том, что всем заправляют спецслужбы, а целебные свойства чайного гриба и заряженной через телеэкран водопроводной воды принимаются как аксиома.
Это не говоря о том, что до шестого сезона все снималось под Ванкувером, который со своей дождливой моросью и пасмурным небом до боли напоминает отечественное межсезонье.
Поэтому герои как-то мгновенно стали родными и близкими. Кажется, мы знаем про них буквально все. Что Малдер в детстве любил одеваться Споком, а Скалли нарочно застрелила змею и случайно уморила кролика. Что его первым словом было «JFK», а ее любимой книжкой — «Моби Дик». Что он не может без семечек, а она в глубине души осталась католичкой. Что он писал под псевдонимом в журнал «Омни» и получил 4 огнестрельных ранения, а ее померанского шпица съел реликтовый плезиозавр. Что он ненавидит богомолов и любит кинокартину «Plan 9 from Outer Space», а у нее есть татуировка в виде уробороса на спине, и в свое время не получилось потерять невинность на выпускном из-за пожарной тревоги…
Энциклопедия жанра хоррор, вобравшая в себя все страхи и фобии восьмидесятых, девяностых, и отчасти даже нулевых. Сериал вместил в себя столько кочующих сюжетов и тегов, успев отметиться хотя бы в формате сорокаминутного высказывания по всем важным жанровым ответвлениям. Парочка агентов сидела в засаде в зарослях на краю секретных авиабаз и несла ответ в высоких кабинетах. Они ездили в Антарктиду и Африку, покоряли уровни игровой виртуальности и изображали семейную пару из «симсовского» пригорода, превращались в стариков на «летучем голландце» и стреляли друг в друга в особняке призраков, спасали франкенштейновского монстра и оказывались статистами в чужом «дне сурка», спасались от реликтовых светлячков и разумной грибницы… С решительным «Freeze! FBI!!!» Малдер и Скалли преследовали разнообразных «монстров недели» — криптидов, мутантов, вампиров, оборотней, мексиканскую чупакабру, майринковских големов и кафкианских человекожуков. Во всех широтах и географических зонах — от полярных льдов до жерла действующего вулкана… И, конечно, посещали десятки маленьких американских твин-пиксов, в каждом из которых находились свои мрачные тайны и районная власть разной степени адекватности, создавая подробную летопись американской изнаночной жизни.
В одной из серий Малдер ездил в Россию, на место падения Тунгусского метеорита, и обнаружил там исправно функционирующий ГУЛАГ. А в штаты вернулся с агентом КГБ (чешско-канадский артист Ян Рубес) на хвосте. И, нельзя не отметить, что уже довольно пожилой мужчина Василий Песков в грязь лицом не ударил, и дал там им всем прикурить. Знай наших.
Большинство встреченных персонажей пыталось героям помешать, чаще всего — убить их. Особенно много крови попортил тройной агент русского происхождения Алекс Крайчек. Информаторы — отступники Синдиката мистер Икс и Глубокая Глотка, ООН-овская блондинка Коваррубиас — вели какую-то свою игру.
По-настоящему помогали немногие: принципиальный замдиректора Уолтер Сергей Скиннер, редакция журнала «Одинокий стрелок» в составе трех гиков Байерса, Фрохики и Лэнгли (за свои особые заслуги удостоившаяся 13-ти серийного спин-оффа), так и не появившийся ни разу в кадре Дэнни из ФБР (мистически-бюрократическая сущность сродни куперовской Даяне) и, наконец, преемники по кастингу — агенты Доггет (Роберт Патрик) и Райс (Аннабет Гиш).
Картина масштабного заговора, сперва казавшаяся продуктом личной паранойи Малдера, постепенно вырисовывалась. Есть некий Синдикат, который еще в семидесятые сдал алиенам свернутый американский флаг, есть Курильщик, главный представитель этого Синдиката. И кстати, это он застрелил Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. И кстати, они связаны с Малдером родственными узами… Мозаика собиралась по кусочкам. Выяснилось, что инопланетяне — пресловутые большеголовые «зеленые человечки» с выпуклыми глазками — планируют колонизировать Землю при помощи разумного вируса, имеющего вид черного масла. Что к нему невосприимчивы гибриды — клоны пришельцев и людей. Что Синдикат себе на уме и тайно разрабатывает вакцину. Что у пришельцев существует своя радикальная оппозиция, безликие повстанцы, которые против колонизации. И после того, как им удалось расправиться с Синдикатом, в 8-9-м сезонах, колонизаторы так уже устали от всего, что прислали на Землю каких-то немыслимых «суперсолдат» прямиком из сайфай-палпа тридцатых годов, с дружелюбными человечьими лицами и заданием подменить всех собой в правительстве. Самое страшное, что у них, кажется, получилось.
Параллельно с эволюцией основной сюжетной линии, из научно-фантастического процедурала сериал развивался в сторону сюрреализма с элементами социальной сатиры, уходя все дальше в какую-то пелевинщину и монти-пайтоновщину. Создавая беспрецедентный миф, сами же его и деконструировали.
Герои попадали и в формат молодежной комедии, и в реалити-шоу, а в какой-то момент даже выступали консультантами на голливудской съемочной площадке, оказывались в сеттингах, под заказ собранных Стивеном Кингом и Уильямом Гибсоном… Такая типично постмодернистская эклектика, жанровая пестрота, местами даже бурлеск.
Брюс Кэмпбелл из «Живых мертвецов» играл странствующего демона, мечтающего завести детей. Ехидная татуировка на плече говорила голосом Джоди Фостер. Майкл Эмерсон (впоследствии прославившийся как Бен из Лоста) играл психокинетика, переделывающего окружающую действительность под декорации «Семейки Броуди». А Терри О’Куинн (впоследствии прославившийся как Лок из Лоста) умудрился выступить аж в трех разных ролях — полицейского сержанта, «плохого» АНБ-шника и федерального агента. Майкл Джей Андерсон, как бы предвосхищая свою самую звездную роль в «Карнавале» Кнауфа, командовал кочующим фрик-шоу. Ли Эрмей, незабываемый сержант-инструктор из «Цельнометаллической оболочки», читал провинциальные проповеди, а Брайан Крэнстон, будущий титанический Уолтер Вайт, несся без остановок по трассе в серии с говорящим названием «Драйв».
Но главное, конечно, что это одна из лучших историй про любовь в мировой культуре.
Он верил в чудеса и бейсбол, а она взвешивала человеческое сердце на весах в морге и, проводя вскрытие, мечтала о пицце. У нее были рыжие кудри и скептический излом тонкой брови, а у него ироничная улыбочка и экзестенциальная печаль в зеленых глазах. Она читала Капоте и любила ванну с пеной, а он и метал карандаши в потолок и искал отблески глобального заговора в порно. У обоих не сложилась карьера и личная жизнь. Обоих, в конце концов, похитили и чуть не уморили до смерти те самые пришельцы, чей заговор они так настойчиво пытались распутать. У обоих были, конечно, связи на стороне. У него — с однокурсницей-британкой, бывшей напарницей и одной вампиршей. У нее — с преподом из меда, с преподом из Квантико и с одним мертвым парнем. Но они всегда возвращались друг к другу. «Mulder, it’s me…» «Scully are you okay?» Пароль и отзыв совпали. Зачатие было непорочным, но ребенка назвали в честь дедушки по папиной линии — Вильямом.
Двое умных и тонких людей на протяжении 140 серий никак не могли понять про самих себя одну важную вещь. Так и дотянули до самого миллениума, когда стало уже некуда дальше откладывать, и только тогда, наконец, по-настоящему поцеловались.
Крис Картер придумал вселенную, в которой разом ожили все заголовки желтых газет и все самые дикие идеи самых сумасшедших фантастов (про одного такого даже есть специальная серия). 202 (+2) доказательства того, что никому нельзя верить, а истина, какой бы близкой она не казалась, всегда где-то рядом, но никогда — у тебя в руках. Плюрализм с релятивизмом. Все, что мы принимаем за действительность, оказывается лишь представлением, зависит от точки зрения наблюдателя. И смена точки зрения меняет и само представление. Эта принципиальная недостижимость истины окончательно примирила скептиков с мечтателями. В конце концов, единственным, что оказалось важным после пятнадцати лет поисков и потерь, приведших к скучному фильму 2008-го года, это то, что бывшие федеральные агенты наконец-то живут вместе.
История про красивых и честных госслужащих в скучных костюмах и с правом ношения табельного оружия, которые пытаются сохранить лицо и веру в чудо, несмотря на яростное сопротивление окружающей среды.
Получилось настолько убедительно, что в наши дни Икс-Файлы воспринимаются не как мифологический мета-эпос, вдохновивший создателей «Лоста», «Грани», «Сверхъестественного» и всяческих «Костей» с «Хранилищами». И даже не как снимок эмоциональной карты подросшего поколения веб 2.0. А как более-менее логичное объяснение того, в каком мире мы живем прямо сейчас, и как в нем все устроено.
== Александр Тишинин === Плач Ярославны ===
— How do you do?
— All right!
— Как ты это делаешь?
— Всегда правой!
Точный перевод
=============
Думаю, ни для кого не секрет то, что зарубежные фантастика и детективы с каждым годом продаются все хуже и хуже, впрочем, как и отечественные. Тиражи падают, и многие издательства вообще отказываются от темы фантастики как таковой. Тем не менее, старые переводы, сделанные еще при советской власти, продаются… И вновь переиздают Саймака и Шекли, Гаррисона и Кларка, Чейза и Агату Кристи. Причем какими тиражами!.. В чем же причина такого странного положения вещей? Привычка к определенным именам, ставшим для российского читателя классикой жанра? Отчасти «да», но проблема много глубже и сложена она из нескольких составляющих.
В первую очередь, в падении спроса на иностранные детективы и фантастику виноваты, как ни странно, сами издатели. Пройдитесь по московским и питерским издательствам, поговорите с заведующими редакциями, которые по большей части решают, что и как издавать. К сожалению, эти люди отдаленно не представляют себе многообразие жанров в которых работают, а если говорить точнее, они в лучшем случае знают только тех авторов, которые уже переведены на русский, да еще пару десятков, права на которых продавались на последней книжной ярмарке. То есть, ныне издатели — люди совершенно не компетентные в своей области, хотя порой неплохо знают иностранный язык. Почему так? Советская цензура создала своеобразное видение англо-американской литературы, «уничтожив» многих классиков и возведя в ранг «отцов-основателей» писателей, которые никоим образом не могли претендовать на такую роль. Возьмите хотя бы Шекли и Чейза. И тот, и другой — классики для российских любителей фантастики и детективов, но… ныне они малоизвестны за рубежом, однако хорошо знакомы горе-редакторам. И поэтому, чтобы не морочить себе голову, зав. редакции говорит: «Зачем что-то переводить, искать новых авторов, издадим-ка мы очередного Саймака, его народ любит». И еще более безграмотный торговец ему потакает. Однако издатель забывает, что читатели любят лучшие романы Саймака, проскочившие в печать в семидесятые годы прошлого века. Так ли интересны все остальные произведения этого автора? Да и перевод… Но об этом чуть позже. В финале мы имеем полные собрания сочинений ряда писателей, большая часть произведений которых неинтересна и, я бы сказал, чужда российскому менталитету. Читатель берет одну книгу «любимого» автора, вторую, третью и… ему не интересно. Потом он подсознательно начинает считать, что или он сам перерос автора или… Он теряет интерес к данной теме, но издатель не успокаивается. Поезд едет дальше! Ведь та часть читателей, которая покупает книги про запас, на полку, помня о том, что один из первых романов этого автора, прочитанный в юности — превосходен, продолжает покупать его книги на автомате. Потом, в один прекрасный момент, читатель открывает книгу… и вот после этого он еще долго ничего покупать не станет.
Однако это лишь одна грань вреда, который причиняет детективно-фантастической литературе безграмотный редактор. Назовем это условно «синдромом обезьяны».
Вторая роковая ошибка подобных издателей — синдром «бестселлера», то есть любовь к книгам, которые хорошо продаются на Западе. На любой международной ярмарке множество книг объявляются бестселлерами… Но будет ли американский бестселлер интересен российским читателям? В четырех из пяти случаев можно с уверенностью сказать: нет. Почему? Разный менталитет, разное восприятие реальности, разный культурный уровень… Учитывают ли это издатели? Нет, конечно. Они не специалисты, и даже если бегло читают по-английски, в принципе не могут прочитать то, что приобрели на опционах, хотя бы из-за объема приобретенного.
Подобное безумство происходит повсюду. Издатель возвращается с очередной книжной ярмарки с огромной пачкой некой «литературы», объявленной за бугром бестселлерами, и тут же начинает издавать, чтобы отбить деньги, потраченные на права, и заработать. Но когда книги появляются на прилавках, оказывается, что они не востребованы и более того — порой их и вовсе читать невозможно.
Примеров подобного головотяпного издания книг можно привести множество. Одно московское издательство передало на перевод фантастическую книгу для детей. Главный герой — мальчик, у которого умирает мама. У героя кругом неприятности, и вот у него появляется друг — старый вяз, который, как Карлсон, все время втягивает мальчика в какие-то авантюры, мораль которых показывает мальчику, какой он ничтожный. Но станет ли читать подобный «бестселлер» российский ребенок? Нет. История явно для девочек, слишком сентиментальная, грустная — мальчишки такого не любят. Но и девчонки читать не станут, потому что главный герой — мальчишка. А то, что главный герой вместо того, чтобы выходить победителем из любой ситуации, всякий раз терпит фиаско… Любой наш юный читатель во многом ассоциирует себя с главным героем… Много ли российских мальчишек сядут поплакать просто так, ради того, чтобы поплакать? Тем более что большая часть проблем, встающая перед ребенком, скорее, надумана, а не реальна. В Англии и Америке это — бестселлер, у нас — книга провалилась. Нет у нас стольких ущербных юных садомазохистов. В другом издательстве каждому, вновь устраивавшемуся на работу редактору главный редактор вручал стопку откровенной макулатуры — романы (не комиксы!) о приключениях Супермена, Человека-паука и прочих заморских героев (по большей части новелизации мультфильмов и комиксов!) и, со значением глядя в глаза, просил внимательно прочитать и отрецензировать эти литературные «шедевры». Однако всякий раз, получая отрицательные отзывы, главный редактор хмурился, прятал стопку в стол и отправлялся на поиски нового рецензента. Вскоре кто-то из рецензентов не выдержал и часть «шедевров» украсила полки любителей фантастики…
Расскажу еще одну историю. Готовили в нашем издательстве макет «под заказ» одного американского автора. Проверяю конечный результат. Читать нельзя — бред. «Ну, — думаю, — переводчики накосячили, редактор текст не смотрел». Вызываю «творцов». Редактор показывает оригинал. Все точно, переведено один в один, но совершенно непонятно ни о чем книга, ни кто, ни где, ни зачем. На обложке американского издания стоит пресловутое «бесстселлер», книга основана на произведениях Биндера[6] и Таннера (о таких авторах российский читатель и слыхом не слыхивал), и что делать? Нынешний зав. редакции, без сомнения, отдал бы книгу в печать и вышел бы еще один нечитаемый уродец. Я звоню заказчику, говорю: так и так, книгу читать нельзя. «Ну сделайте что-нибудь, доллары за права-то уплачены», — отвечает тот. Я звоню профессиональному литератору — месяц работы, книга переписана заново и… Она действительно становится бестселлером на российском рынке. Вторую книгу этой серии переводят и издают один в один — тираж идет под нож, потому как это читать невозможно.
А ведь есть издатели, которые печатают книги, и вовсе их не читая. Поверьте: есть (к сожалению, в данной статье меня очень просили не называть имена). Такие издатели не знают английский, презирают рецензентов и ориентируются на журнал «Локус» и картинку на обложке со словом «бестселлер». Их любимые фразы: «Такие они, эти американцы» и «Ну, я-то свои деньги отбил». Вот он — типичный издатель… И появляются на книжных прилавках книги зарубежной классики фантастики и детектива (которые вовсе и не классика), и которые можно и вовсе не издавать. Однако это еще далеко не все. Наши чудо-издатели, даже не ведая о том, что творят, уничтожают и те неплохие тексты, которые попали в список издаваемых ими «классиков-бестселлеров».
Дело в том, что основное безумство нынешних любителей фантастики и горе-критиков, которые не понимают смысла существования литературы как таковой, но носят в сети на разных сайтах высокопарные и красивые титулы типа «миротворец» или «грандмастер» — синдром точного перевода. Это недавно возникшее помешательство, которое губит не только отдельные книги, но превращает в бессмысленное занятие художественный перевод как таковой. Однако не будем голословны.
Все любители жанров нахваливают переводы, сделанные в советские времена. Почему? Начнем с того, что фантастическая и детективная литература, кто бы что ни говорил, по большей части относится к развлекательному жанру. То есть книга в первую очередь должна читаться с интересом, чего и добивались переводчики в прежние времена, редактируя автора, пользуясь фразеологическими словарями, придавая книге при переводе тот или иной оттенок, делая её более читаемой и правильной в идеологическом отношении. Но порой переводы были довольно далеки от оригиналов. А некоторые переводчики-асы, вроде А. Стругацкого и А. Щербакова позволяли себе и вовсе чудовищные (по мнению современных любителей фантастики) вещи. Они выкидывали фразы из текста! Исправляли ошибки автора, помня основную идею хорошего перевода, сформулированную еще А. Толстым: «Книга должна читаться так, словно ее писал носитель того языка, на который ее переводят». Но что мы видим: принцессы Заразинии (Zarozinia) и красавицы Морды (Morda) заполонили полки. А что стоят приключения эльфа Дриста (Drizzt), в последующих изданиях превратившегося в эльфа Дзирта! Интересно, если мы правильно назовем лапшу «Доширак» (буквы «ш» в корейском языке нет, есть буква «с»), многие ее купят? В одном крупном московском издательстве мне заявили:
— Исправьте текст, штат Юта не склоняется.
— Но…
— Возьмите «Странноведческий словарь»
— Но там он склоняется. Университет Юты и т. д.
Задумчивое молчание, после чего следует убийственный по своей глубине и многозначности ответ:
— А у нас в издательстве принято его не склонять. Если вам не нравится, мы закажем переводы другому исполнителю.
Однако это только вершина айсберга. Совсем недавно, сдавая перевод детективного романа в другое крупное издательство, я столкнулся с другим безумным редактором.
Начало романа. Юная героиня заявляет папе-миллионеру, что ей совершенно неинтересно знать то, о чем думает ее отец. Калька: «Я бы дала только полпенни, чтобы узнать твои мысли, папочка». Скажет так кто-то из наших соотечественников? Видимо, только безграмотный редактор. На русском эта фраза должна была бы звучать: «Я бы и гроша ломанного не дала за то, чтобы узнать твои мысли, папочка». Но редактор настаивает на первом варианте. Ну, как же — переводчик исказил слова автора! Но ведь у нас совершенно иное восприятие реальности, иной зрительный ряд. Подобного точного перевода заслуживают книги из серии Лит. памятники, где точный перевод откомментирован переводчиком, который не просто точно переводит, но своими комментариями объясняет, что автор имел ввиду в том или другом случае. Однако нынешние издатели требуют точности. Возьмите московское собрание сочинение Диккенса, и станет понятно, как «точным» переводом можно убить изящную, юмористическую прозу. А ведь фраза про «монетку за мысли» даже во фразеологическом словаре есть. Но что такое фразеологический словарь Академии наук, когда очередная «девочка» без опыта работы на свой вкус и риск решает, что хорошо и что плохо?!
О чем можно говорить, когда роман Д. Симмонса, названный «Terror» (не о террористах, а о полярных мореплавателях) выходит под названием «Террор», а не «Ужас». Посмотрим словарь: «Терро́р (лат. terror) — устрашение мирного населения, выражающееся в физическом насилии, угроза физической расправы по политическим или каким-либо иным мотивам». Видимо, мирное население — команда корабля, застрявшего во льдах, или переводчик с редактором в словарь не посмотрели. А что слово «террор» — современное, цепляет читателя, только значение у него несколько другое, но это вообще никого не волнует.
На вопрос редактору: как можно назвать затерянный материк Земли «Зотик» (мужской род), он сослался на то, что в одном своем письме автор упоминал, что придумал это название, созвучное слову «антик». Единственное, о чем забыл горе-редактор, отметая прочь русскую традицию давать всем континентам женские имена — в словаре есть еще «антика». У каждого русскоязычного человека упоминание континента (от латинского continens — обширная твердая земля) подсознательно вызывает изначальный образ земли. Недаром все континенты на русском — женского рода (Азия, Африка, Европа, Америка, Антарктида). Более того, и на английском он «Zothique» с мягким женским окончанием, но редактору нравится «Зотик». Кроме того, он напрочь забыл замечательное правило В. Хлебникова: прежде чем использовать самопридуманное название, несколько раз быстро произнесите его вслух, и тогда неустойчивая звуковая форма, превратится в устойчивую. А из «Зотик» ничего, кроме «Зонтик», не выйдет.
Однако пиком творчества подобных переводчиков, редакторов и издателей стали романы Дж. Вэнса, где не потрудились даже убрать кавычки при оформлении прямой речи[7]! А фразы типа «кивнуть головой», «подняться вверх по лестнице» и прочие, при наличии которых в 70-е годы прошлого века вам просто без комментариев возвращали перевод, теперь печатают, и есть те, кто восхищается этой графоманией. А на вопрос, как такое возможно, редактор только плечами пожимает. «У автора так написано!» — отвечает он. Да и что тут сказать, если даже у российских авторов, имеющих солидные тиражи, мы с легкостью находим фразы: «Солнце присело над горизонтом» или «шаги топтали траву»…
Но это тема отдельной статьи. К сожалению институт редакторов породил огромное количество писателей, даже официальных членов разных творческих союзов, чьи книги (после редактуры) очень приличные. А вы до редактуры их читали? Никогда не забуду удивительную картинку: редактор — дама весьма пожилого возраста (из «бывших»), сидящая за столом, и нависший над ней автор в летней пацанской маечке. Мускулистые волосатые руки, синие от зековских татуировок уперлись в стол. До сих пор в ушах моих звучит его раскатистый бас:
— Лидия Борисовна, у меня уже три книги вышли, я могу корешам сказать, что я, в натуре, писатель?..
Вот и получается замкнутый круг: безграмотный читатель — безграмотный редактор — безграмотный переводчик. Каков результат? Грамотный человек не возьмет в руки большую часть подобных переводов, безграмотному интереснее будет уничтожать орды эсесовцев или гоблинов за клавиатурой компьютера. Отсюда падение интереса и уменьшение тиражей. И не надо винить электронные книги и пиратов. Если книга возьмет читателя за сердце, он все равно купит ее «в бумаге» и на полку поставит, чтобы в любой миг вернуться к приключениям любимых героев.
Вот и остается только бессильно плакать, словно Ярославна, видя, как вместо нормальных книг издаются груды мусора. А гениальные тексты достойных авторов вроде Браннера, Олдисса, Чалкера и многих других (истинных классиков) превращаются в нечитаемые тексты, которые даже безграмотные читатели обходят стороной[8]…
== Софья Ролдугина === О ПОЛЬЗЕ ФАНТАСТИКИ ===
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. И вдруг показался под фонарём бледный юноша слегка нетрадиционной наружности. Ну как тут не поинтересоваться про семки и закурить?..
…шустрый гопник потерял четыреста граммов крови, а медлительный — восемьсот и ещё дурацкую шапочку.
Не то чтобы вампир Иннокентий был сильно голоден, но даже спустя двести лет трудно побороть студенческую привычку жрать по ночам.
***
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. И вдруг показалась под фонарём сгорбленная старушка с бородавкой на носу. Ну как тут не поинтересоваться про семки и закурить?..
…шустрый гопник два месяца лечился от почесухи, а медлительный — три, и потом ещё неделю от поноса.
Не то чтобы Александра Петровна была злой ведьмой, но всё-таки старость нужно уважать.
***
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. И вдруг показался под фонарём мужчина средних лет в дурацкой шляпе и с пухлым фолиантом подмышкой. Ну как тут не поинтересоваться про семки и закурить?..
….шустрому гопнику наложили пятьдесят два шва, а медлительному — девяносто четыре, и ещё пришлось покупать новые треники.
Не то чтобы чёрный маг Порфирий М. любил насилие, но надо ведь когда-то выгуливать ручную чупакабру.
***
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. И вдруг показался под фонарём элегантный зеленокожий тип в облегающем скафандре. Ну как тут не поинтересоваться про семки и закурить?..
…шустрый гопник пришёл в себя через два месяца на незнакомой улице, а медлительный — через три, и оба с потерей памяти.
Не то чтобы инопланетный исследователь Кара-Ух интересовался примитивной фауной, но настоящий учёный никогда не пасует перед трудностями.
***
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. И вдруг показалась под фонарём прекрасная дева в розовом платье с очень скромным декольте. Ну как тут не поинтересоваться про семки и закурить?..
…шустрый гопник тушил задницу в луже десять минут, а медлительный — двадцать, и ещё потом два месяца отращивал хохолок на затылке.
Не то чтобы леди Мария-Элена-Василиса умела за себя постоять, но у каждой второй принцессы по статистике есть дракон.
***
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. И вдруг показался под фонарём какой-то чудак, одетый в чёрную рясу. Ну как тут не поинтересоваться про семки и закурить?..
…шустрый гопник получил три перелома, а медлительный — четыре, и ещё фингал под глазом от кадила.
Не то чтобы патер Александр отрицал милосердие, но сорок лет охоты за упырями кому угодно привьют определённые рефлексы.
***
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. Вдруг показался под фонарём огромный страшный серый вроде бы пёс. И (хотя это явно была дурацкая идея) как тут не поинтересоваться про семки и закурить?..
…шустрый гопник теперь воет по полнолуниям, а медлительный — по новолуниям и полнолуниям, а ещё с тех пор не может вывести блох.
Не то чтобы Арсений получил удовольствие, кусая грязные ляжки, но вежливому оборотню сложно отказаться, когда его так настойчиво приглашают.
***
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. И вдруг показалась под фонарём разбитная рыжая девица в бронелифчике и с копьём. Ну как тут не поинтересоваться про семки и закурить?..
…шустрый гопник вставил четыре зуба, а медлительный — пять, и ещё две недели потом стеснялся смотреть в сторону дам-с.
Не то чтобы автор одобрял Мэри-Сью, но из двух идиотов в финале обычно торжествует более симпатичный.
***
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. И вдруг показался под фонарём молодой человек с острыми ушами и странным чехлом за спиной. Ну как тут не поинтересоваться про семки и закурить?..
…шустрый гопник вытащил потом из задницы две стрелы, а медлительный — четыре и ещё сборник похабных эльфийских анекдотов.
Не то чтобы принц Офигиниэль разменивался по мелочам, но в тот вечер принцесса в пятый раз ушла от него к дракону.
***
Однажды ночью два гопника из Верхнего Мамыря, которые не читали фантастики, а потому не знали элементарных правил, томились в тёмном переулке от интеллектуального безделья. И вдруг показалась под фонарём толпа странно одетых людей, некоторые из которых бренчали на лютнях и пели песни тонкими голосами. И тут бы самое время поинтересоваться про семки и закурить, но гопники, наученные горьким опытом, спрятались за мусорным баком и целый час сидели, как зайчики.
Не то чтобы ролевики были добрыми и безобидными, но гопники, к сожалению, упустили первый и последний шанс приобщиться к великой культуре и перестать наступать на грабли.
Говорят, какая-то добрая волшебница, которая была в Верхнем Мамыре пролётом из Лондона на Лысую гору, приучила их потом к чтению.
Но это уже совсем другая история.
Часть шестая. Немного мелочи. Астра-блок
Рассказы, отобранные редакцией альманаха с ежемесячного конкурса-тренинга АСТРА-блиц, проводимого каждые последние выходные месяца по адресу
http://astranova.livejournal.com/
Конкурс-тренинг открыт для всех желающих
== Анна Самойлова === БЕЛЫЙ И ПУШИСТЫЙ ===
«Когда в последний раз вы чувствовали себя фантастически? Поздравляем, у вас есть возможность испытать самые невообразимые эмоции! Представьте себе: первобытная планета, девственные джунгли, чистейшие озёра, полноводные реки, нетронутые горы! Представьте, на этой замечательной планете вас ждёт ИСТОРИЯ!
Только для вас туристическое агентство «Сафари incorporated» организует тур «white and fluffy» на незабываемую планету Онурис…»
***
О! Ещё один сафарист идёт! И этот на рекламу купился. Экипировка неслабая: камуфляж, супернавороченный автомат с оптическим прицелом ночного видения… Явно не простой обыватель. А, какая разница!? Охотник и охотник… Так, куда он свернул? Ага, к менгирам… Ну-ну. Лёгкой добычи не ищем. Зайрочки, значит, нас не привлекают, нам сразу медверда подавай! Сам Белый и Пушистый ему, значит, нужен. Как неожиданно! И не боится ведь… Пойти, что ль, поговорить?
— Эй, мил человек, куда путь держишь?
— Вы кто? У меня проводника в договоре нет.
— Да не, я так, поинтересоваться. Оружие у тебя хорошее. Поохотиться приехал к нам или как?
— Ага, медверда хочу подстрелить. Говорят, у него шкурка очень красивая. Белая и пушистая! Есть они ещё тут? Не всех повыбили? Желающих-то наверняка немало? Я путёвку вон сколько ждал!..
— Да как сказать, есть-то есть, вот только не простой это зверь. На него охотиться не так легко. Бывали тут с разным вооружением, и с рогатиной, и покруче, чем у тебя. В основном классика — охотничьи ружья: двустволки там, карабины… Мой дед ходил на медверда с рогатиной. И отец тоже ходил с рогатиной… А с этим, даже не знаю…
— Да ты смотри! Автомат — хоть дракона вали… Оптика, пули со стальным сердечником…
Ушёл… обиделся… Ну, что ж, на обиженных, как говорится…
Хорошее всё ж таки дело — эта «Сафари incorporated». Классная придумка! Хлопот немного, и медверд сытый. В деревню не ходит, не пакостит. Жаль только в лес пока не пойдёшь. У нашего ведь, у Белого и Пушистого, теперь на один супернавороченный автомат больше будет. Ну ничего, в спячку ляжет, разоружим. Не впервой! Вон, арсенал в деревне теперь не слабый… Эх, дед, эх, батя… Не верили вы в силу прогресса! Всё по старинке хотели деревню защитить…
Пойти, что ли, ещё рекламу проплатить? Да постов по сети с отшопленными фотками накидать, виды, кстати, можно дать и настоящие. И главное, полайкать побольше! Они на лайки-то страсть как клюют.
==Мария Акимова === Курьерская служба доставки ===
Секунду назад его не было. А теперь, вон, стоит. Веснушчатое лицо, рыжие патлы из-под бейсболки, одет несуразно, а кеды вовсе изолентой замотаны. Да еще и спрашивает ее о чем-то.
− Вы Мельников Николай Александрович? − терпеливо повторил парень.
− Молодой человек, − очнулась Лариса, − вы ослепли? Какой я вам Николай Александрович?
− Какой… Семьдесят пятого года рождения. Русский. Неженатый.
− В точку, мы с ним в разводе.
− Ага, − растерянно протянул тот, − А как же доставка?
Конверт в его руках задрожал. Долго шло это письмо, поистрепалось, адрес под штампами едва заметен.
Дела бывшего мужа давно не интересовали, но проснулось любопытство:
− А что там?
− Успех. С развитием по экспоненте.
− Чего?
Лицо курьера сделалось скучным с легким оттенком «Ну, что я сейчас непонятного сказал?»
− Успех по всех начинаниях, − снова произнес он, − Накопление по мере искренности высказанных пожеланий.
− Это деньги, что ли? − попыталась перевести на нормальный язык Лариса.
− Женщина, мы деньгами не занимаемся. Не собес.
Женщина?! Слово ударило по ушам. Еще бы теткой назвал. Не настолько она и старше. Женщина, скажите пожалуйста. Лариса нахмурилась, буркнула: «Не живет здесь больше» и попыталась захлопнуть дверь. Некогда ей дурака валять.
− Погодите! Погодите! − увидев, какой оборот принимает дело, парень отчаянно рванул створку на себя − порядком напугав хозяйку квартиры − и зачастил на одном дыхании, − Отчего же вы так? Ведь и вам я когда-нибудь что-нибудь принесу. Не может быть, чтобы такой девушке ничего искренне не желали.
Лариса невольно вспомнила своих заклятых подруг, те разве что облысение с курьером прислали бы. Искреннее. С развитием по экспоненте.
А парень, заткнув собой щель между дверью и косяком, говорил уж совсем жалобно:
− Ну, не я же виноват, что так накапливается. Бегаешь потом, ищешь. Сегодня удача редкая. − три доставки в один подъезд! Вы представляете? Вот, Зинаида Анатольевна Окушкова…
− Умерла пять лет назад, − покачала головой Лариса.
− … крепкое здоровье и долгие годы… Как умерла?
− Да так. Не дождалась баба Зина крепкого здоровья.
− Степанов Сергей Петрович. Пожелание сдохнуть
− И его нет..
− Сдох? − с надеждой уточнил курьер.
− Нет, в деревню уехал, на чистый воздух. Получше нас живет.
− Жаль.
Тут Лариса вконец рассердилась. Жаль ему, видите ли! А что кто-то счастья не дождался, не жаль?! От невысказанного гнева парень отпрянул.
− Ну зачем так? Я всего лишь доставляю… А желаете вы сами…
И курьер исчез, только мелькнули в воздухе крылышки на старых кедах.
== Сергей Битюцкий === Дорога в ничто ===
…никаких мотивов. Решительно никаких. Восемнадцать убийств за четыре месяца. Все утром — с семи-тридцати до восьми-ноль-ноль. Все — на километровом участке второстепенной дороги из районного центра в Михайловское. Никаких попыток ограбить убитых. Никаких признаков экстремизма. Некоторые пытались скрыться, большинство оставалось на месте преступления. На допросах все клялись, что ничего не помнят.
— Ну хоть какие-то связки есть?
— Есть. Убивал всегда пассажир с правого сиденья. Единственный раз убил водитель. Но эта машина была праворульной. То есть, убивал человек, сидевший справа.
Первые три случая были совпадениями, толкнувшими нас на ложный след. Тогда каждый раз убивал водителя случайный попутчик, взятый на трассе. Там, на окраине Волочанска, полно народу голосует — едут утром на работу на Михайловский комбинат. Мы встали на версию секты маньяков. Версия с треском разлетелась. Убил брат брата. Потом муж — жену, которой недавно подарил на машину. Потом…
— А по стоимости машин? По социальным группам?
— Каша. Никаких зацепок. От «москвича» до «BMW». Народ в этих местах суеверный, сразу же перестали брать попутчиков. Комбинат пустил автобус. Когда в этом автобусе непьющий передовик убил двоих и троих ранил, автобус отменили.
— Где?
— Здесь же, на проклятой версте, как её окрестили.
— Патрулировали?
— Каждый сантиметр облазили. С собаками. Дежурных ставили. Пока капитан Сычёв, объезжая дежурных, не застрелил своего водителя.
— О как.
— Ну да, пока ты в столице прохлаждался, мы тут не скучно жили. Его тут же взяли его же патрульные. Он не сопротивлялся. Твердит, что внезапно потерял сознание и пришёл в себя с табельным в руке. Уже месяц, как местные вообще перестали здесь ездить. Предпочитают кругаля давать восемь километров через Слободку. Батюшка местный без зазрения совести нагнетает, проповедуя про грешников и происки Сатаны.
— Силь, но ведь должно же быть объяснение. Без сверхествественной дьявольщины.
— Базару нет, должно. Кому вот должно, хер сыщешь.
Милицейская «десятка» вывернула с Волочанской грунтовки на корявую Михайайловскую двухрядку. — Кто в этот раз вызвал?
— Местный грибник.
— А он, значит, не боится?
— С пешими никогда ничего в этой погибели не случалось. Позвонил, сказал, что иномарка с не местными номерами. Труп рядом с машиной, второго не видит. Приходится ехать.
— Силь, получается, что это я сижу на месте тайного киллера?
— Получается, Ромчик. Без понтов страшно.
— Твою ж душу… Ну, я тебя, ежели что, зарежу ласково. Помнишь, как нам это Ахмет говорил?
— Хотел бы забыть, Ромчик.
Машина вписалась в длинный поворот. Солнечный свет сквозь строй придорожных тополей забарабанил по глазам гулкой чечёткой. Звенело в ушах от вспышек морзянки. Трасса выпрямилась. Вдалеке нарисовалась машина с распахнутыми дверцами. Барабанная дробь света сползла с лобового на правое стекло свербящим глаз лучом магазинного сканера штрих-кода.
Василий бросил руль. Чутьё, спасшее когда-то их обоих под перекрёстным огнём, бросило вперёд руку. Выстрелы одна за другой обжигали левую щёку, а Василий бил лбом в искажённое яростью Ромкино лицо. Удар машины в дерево погасил сознание.
— Ромчик, ты в норме?
— Офуительно.
— Не ссы, зубы новые отрастишь. У нас было дэтэпэ, понял. Техника подвела. Тебя не закроют, нет состава. Пули через лобовое ушли, а оно — в дрызг. Я, если вдруг, подсоблю, чтоб ты быстрее отделался. Оформим тех, приезжих, потом надо будет вернуться с канистрами и зафигачить тут пожарчик. Смекаешь?
— Трактор потом пригони. Перепахать, чтобы последовательность деревьев по пням не смогли восстановить.
— Самый зуд — языки за зубами держать. Чтобы никто не заподозрил, что можно вот так просто. Прожектором. Телеком. Мобилкой…
Иначе — всем хана.
== Виктор Романский === Душу в кошку ===
Кошка, над которой склонился У-ух, выглядела почти живой — лишь мутные глаза выдавали, что не хватает последней и самой важной детали. У-ух разопрел. Руки его висели над кошкой, будто пытались раздавить её воздухом. Э-эх стоял за спиной У-уха и сочувственно смотрел на происходящее.
— Нет, — выдохнул У-ух и тяжело опустился рядом с кошкой.
Э-эх подошёл и поплевал на руки:
— Ну-ка, дай дорогу молодёжи.
— Только в душу больше не плюй — запрещено.
Э-эх стал повторять те же движение, что минутой раньше совершал У-ух, но в результате оказался рядом с ним.
— Ни фига.
У-ух посмотрел куда-то над кошкой.
— Давай вдвоём?
Э-эх и У-ух устало поднялись. Лица их не выражали никакой уверенности в успешном исходе, но всё же они рьяно принялись запихивать душу в кошку.
— Бесполезно, — сказал У-ух, когда они снова рухнули возле кошки.
— Может, найдём контейнер покрупнее?
— Потом с ума сойдём с бумажками.
— Так ведь это не запрещено?
— Нет, но порицается.
— Всё лучше, чем бросить её тут. Сразу с небес на землю спустят.
— Пожалуй, ты прав.
У-ух растворился, а через минуту появился с телом собаки. Как и у кошки, у собаки были мутные глаза. Э-эх пнул кошку, освободив место, поплевал на ладони и тут же смутился, поймав неодобрительный взгляд У-уха, однако У-ух промолчал.
— Тоже не лезет, — отдышавшись, произнёс У-ух.
— Че делать-то будем? — спросил Э-эх.
У-ух снова растворился, а потом вернулся с медведем.
— Не лезет!
— Фигня какая-то! Тащи бегемота!
— Никак!
— Слон!
— Бесполезно!
— Кит!
— Ничего! В дуб её?!
— Совсем немного не хватает!
— Поднажми!
— Угораздило же, блин, пойти в распределение душ! Думал это проще, чем сметать города или насылать мор!
— Никак!
Э-эх и У-ух лежали без сил и тяжело дышали, а вокруг них были разбросаны по-прежнему неживые флора и фауна.
— Давай вернём её обратно, туда, откуда взялась, — предложил Э-эх.
— Запрещено.
— Почему?! Это же удобно и логично!
— А какой тогда смысл в переселении душ? Это уже никакое не переселение.
Э-эх почесал макушку:
— Ну не знаю, давай разделим на две части.
Удивлению Э-эха и У-уха не было предела, когда они увидели, что в итоге получилось.
— Видал, из одной огромной души вышло две точно таких же размеров?! Что ж это, блин, такое?!
— Да-а, — протянул У-ух. — Загадка.
Э-эх не сдавался; внезапно в голову ему пришла мысль — до того очевидная, что он подозрительно покосился на У-уха.
— Слушай, я недавно на распределении, но ты-то полжизни тут пашешь, в первый раз что ли такая хреновина?
У-ух вздохнул и, пошарив по своим карманам, достал деньги — дважды пересчитал их, а потом вынул телефон:
— Алло. Чёрт, привет, как погода, жарко? У меня опять огромная душа. Не надо на отопление? Хорошо ведь горит, долго. Переполнено? Я заплачу. Как обычно. Шутишь? Ладно, двойная цена так двойная. Пока. Не замерзайте.
— Ну как? — спросил Э-эх, когда У-ух кончил разговаривать.
— Берут.
— Класс!
У-ух с грустью посмотрел на лежащие в его ладони деньги.
— Приберись здесь, и пошли по домам.
— Слушай, а че с кошкой делать?
— Не знаю. Сунь в мешок и выбрось.
== Виталий Придатко === Дезертир ===
Увезли тело.
Тяжко перекатываясь на ухабах, фургон ковылял вдоль деревенской улицы, напрочь никому не интересный. Подновленные пиктограммы ограждения от внимания посверкивали на бортах утренним солнечным румянцем.
Отвернувшись от окошка, инок Артемий вернулся к работе, то и дело поглядывая даже не на окаменевших с горя старичков — на послушника Симеона, потерянно разглядывавшего снятую со стены фотографию: костлявый мальчишка с кубком в руке, рядом — гордые родители, еще молодые.
С дедулей и бабкой все ясно: разряженные гипнозеры лежат на столе, потрудившись на славу. Основную канву внушения Артемий уже навел; теперь чета помнит, что они бездетны. Незадачливый их Андрюха уже на пути в один из Центров: никто, без паспорта, имени и истории; материал для исследований.
Схарчивший его упырь — тоже забота, в общем-то, никак не иноков. Туда снарядили пару оперативных экзорцистов, бывалых мастеров святой воды, серебра и осины.
Инокам же следует подчистить следы, оставшиеся после Андрюхи. К счастью, деревня невелика, а в райцентре трудится другая бригада, руководствуясь остаточным слепком памяти погибшего.
В миру да не останется памяти ни о волшбе, ни о бестиях. Ни, как всегда дополняли наставники, об их жертвах.
— Я так не могу, — говорит вдруг Симеон, и фотокарточка в руке у него дрожит.
Артемий вздыхает: старички явственно начинают оттаивать, времени в обрез… и на тебе тут! Сказать же не успевает ничего.
— Эх, — с пронзительной, рвущей сердце тоской бормочет старушка, — Жаль, что наказал нас Бог, не послал детушек…
— Ничего, Марфушка, и бобыли по Его воле живут, значит, надобны на свете, — уже совсем отчетливо сказал старик.
Еще с полчаса они не смогут видеть иноков, даже глядя прямо на них. Но — вряд ли больше.
— Мы не можем их так оставить, — уточняет Симеон, уронив снимок в кофр.
Это ты еще про мару не знаешь, думает инок, бросив косой взгляд на хозяев дома. Для мары такие вот, горюющие, не помня о подлинной причине горя, — лакомство; и тут невелико подспорье все их начеты, которыми положено защищать понесших утрату от нечисти, нежити или небыли иной. Начеты подточит изнутри тоска самих старичков — и тогда придет мара: есть их волю, пить их души, выедать сердца.
— Все собрал? — укоризненно и строго спрашивает Артемий вслух, но Симеон только молча сует ему кофр и подходит к бабульке. В руке — небольшой запасной гипнозер, крепко обвивший хвостишком запястье: сытый, полный сил.
Артемий отстегивает клапан кобуры.
— Я остаюсь, понял? — не оборачиваясь, говорит Симеон, нацелив зверушку на старичков. И уже им:
— Я — ваш сын, Сёма…
Артемий досадливо морщится: что за дурень! — тянет из кобуры пищаль, и вдруг замирает под пристальным взором иконы.
Что делать, Господи, вопрошает он, вразуми и не оставь бессмысленным.
Солнце прорывается над темным чубом леса, светлыми стягами ложится на стены, на пожилую чету и послушника.
— Не так, — слышит Артемий собственный голос, — Не Сёма, а Андрей. И стой ровно, я морок наложу…
== Дмитрий Гужвенко === Человек — Красные Труселя и молодой Кэп ===
Смеяться, право, не грешно,
Над всем, что, кажется смешно.
Карамзин Н. М.
Солнце село за горизонт по расписанию, напоследок осветив окно в каменной пятиэтажке на окраине Нью-Йорка.
Человек — Красные Труселя, сжав кулак, громко напутствовал:
— Главное запомни! Враги встречают по одежке! Сможешь их удивить, сможешь и напугать! Помню тот день, когда Доктор Осьминог увидел на мне красные трюселя. Так его, истерически смеющегося, и отправили в психиатрическую больницу.
— Понял, сэр! — раздался голос из-за ширмы.
— Второе главное запомни. Твое имя должно вызывать страх у нелюдей. Нелюдей, которых ты обязан крошить, как миксер спаржу! — продолжал Человек — Красные Труселя.
— Вопрос, сэр!
— Давай.
— А как я узнаю, что они нелюди?
— Очень просто. Если он в маске, или в черном чулке — можешь мочить его без угрызения совести.
— Еще вопрос, сэр. Если нелюдь снимет маску, то что делать?
— Молодой, а не очень умный. Как только он снял маску, все, он становится простым гражданином и ты должен спасать его, — вальяжно сказал Человек — Красные Труселя, — выходи уже.
Молодой вышел из-за ширмы.
— Вот мой костюм, сэр.
— Ты чего ох..л? — крикнул Человек — Красные Труселя.
— Никак нет!
— У тебя костюм из флага сделан!
— Так точно!
— Ты мудак! По-твоему, я, как последний опарыш, должен бегать и светить красными труселями поверх лосин, а ты такой, президент всего мира, одет в цвета флага. Да?!
— Ну сэр, я ж — капитан Америка!
— (НЕПЕРЕВОДИМАЯ ИГРА СЛОВ), вот кто ты!
— Сэр, вы сами сказали, имя должно…
— Тихо. Я помню, что сказал. Теперь называй меня просто Супермен, — сказал Человек — Красные Труселя, — ладно, потопали на крышу. Летать сейчас будем.
К этому времени, появились первые звезды. Шестидесятый год входил в прекрасную стадию осени.
— Так, молодой, готов полететь выше облаков?
— Так точно!
— Так точно, Супермен! — рявкнул бывший Человек — Красные Труселя.
— Так точно, Супермен!
— На, под язык положи и присядь тут на краю крыши, — сказал Супермен.
— Это что? — спросил Капитан.
— Наш космический корабль. Ну, полетели!
Земля с орбиты выглядела прекрасным шариков. За облаками игриво прятались континенты, зеленые пятна лесов соседствовали с высокими горами.
Супермен и Капитан сидели, обнявшись на крыше дома.
— Это прекрасно, сэр.
— Да, Капитан, прекрасно, — подтвердил Супермен и смахнул рукой слезу.
— Как вы думаете, люди смогут полететь в космос? — спросил Капитан.
— Не в этом веке, — грустно ответил Супермен и добавил: — Слышь, Капитан…
— Да?
— Еще раз забудешь добавить сэр или Супермен, я тебя сброшу с крыши…
== Екатерина Васильева (Сычева) === Стандартное желание ===
— Подсудимый Вешник Олег Николаевич! Решением суда от 28 июля 2034 года вы признаны виновным в систематическом мыслепреступлении и приговариваетесь к деперсонации. Это означает, что вас…
— Я в курсе, что это означает.
— «Ваша честь»!
— Я в курсе, ваша честь.
— Тем не менее, согласно протоколу, я должен ознакомить вас с порядком процедуры. Приговор будет приведён в исполнение завтра. Вас подключат к деперсонатору — устройству, которое сотрёт вашу личность, оставив рефлексы и способность исполнять команды. Затем вас направят на госферму «Второй шанс», где вы будете трудиться на благо общества. Ваше имущество будет передано наследникам, а в случае отсутствия таковых перейдёт в собственность государства. Сама процедура деперсонации абсолютно безболезненна и не доставит вам никакого дискомфорта.
— Спасибо, не стоило утруждаться, ваша честь. Деперсонатор — это моё изобретение, если помните. Правда, я придумывал его для наказания убийц, а не инакомыслящих.
— Да, конечно… И общество вам благодарно… Но это не отменяет…
— Я понял.
— Подсудимый, вы имеете право на последнее желание. Полагаю, оно будет стандартным?
— Стандартным? Понятия не имею: это, знаете ли, моё первое последнее желание.
— Не дерзите, подсудимый!
— Прошу прощения, ваша честь. Раз уж мне остался всего один день, я хочу провести его дома, с близкими людьми.
— Да, желание стандартное. Оно будет удовлетворено. Но вы должны понимать, что в течение этого дня за вами будет вестись наблюдение!
***
Отчёт о наблюдении за Вешником О.Н. тоже оказался стандартным. Долго гулял с собакой, играл, целовал в нос. Сходил на свою пасеку, откачал мёд. Приходили друзья, пили чай со свежим мёдом, вспоминали случаи из жизни, смеялись, плакали. Запрещённых разговоров не вели. Остаток дня провёл с девушкой, её тоже целовал, и не только в нос. Секса не было — вероятно, стеснялись наблюдателей. Словом, типичный последний день.
Отчёт о деперсонации тоже не содержал ничего необычного. Процедура прошла успешно, и бывший Вешник О.Н., а ныне Работник № 416 был направлен на госферму «Второй шанс».
***
Работники госфермы склонились над грядками, выпалывая сорняки. Охраны на ферме не было, хватало одного наблюдателя: Работники никогда не пытались бежать. И кто, скажите на милость, узнал бы в них былых бунтарей?
На выбритую голову Работника № 416 села пчела. Тот рефлекторно хлопнул по ней ладонью. Вместо того, чтобы сдохнуть, пчела начала светиться и тихо гудеть…
**
Олег Вешник словно очнулся после долгого сна. Голова кружилась, но это пройдёт. Он постарался придать лицу то же пустое выражение, что и у других Работников.
Деперсонатор-шмеперсонатор… Как будто человек, который его изобрёл, не способен придумать, как запустить обратный процесс! Теперь дело за малым — вернуть личности остальным Работникам и вместе выбраться отсюда. А за этим дело не станет: сотни других киберпчёл с его пасеки уже в пути.
== Жаклин Де Ге === Письмо Деду Морозу ===
Дорогой дедушка Мороз,
Пишу тебе заранее, потому что сюда летает всего одна почтовая ракета в месяц. Папа сказал, через три года будет каждую неделю, а мама обозвала его неизлечимым оптимистом. Я спросил её, кто такой оптимист, и она сказала, что это человек, который всегда ждёт от будущего только хорошего. И верит в это хорошее. Например, что на Марсе будут яблони цвести. Я так и не понял, что же тут плохого и почему от этого надо лечить. Ведь папа и правда вырастил целых три яблони. И они цвели по-настоящему, красивыми белыми цветами. А вчера папа принёс нам с мамой первое яблоко — маленькое и зелёное, с торчащей из верхушки палочкой, на которой рос листик. Мама разрезала яблоко пополам и отдала мне ту половину, что с листиком. Оно было кислое, но мы сказали, что вкусное. И папа очень обрадовался. А потом ему пора было облетать территорию и он ушёл в ангар, а мама стояла с недоеденным яблоком и плакала. Не знаю, почему. Не такое уж оно было и кислое, и пахло очень приятно. Наверное, мама просто не оптимист.
Вообще на этой станции совсем не так плохо. Я научился на синтезаторе еды любой сорт мороженого делать. Марс красивый, только гулять приходится в скафандре и скучно иногда — кроме нас и робота М1825 больше нет никого. А робот старый и солнца ему здесь не хватает, поэтому почти всё время спит, даже днём.
Пожалуйста, пришли мне самый большой биоконструктор, какой только влезет в почтовую ракету. Мама сказала, они очень дорогие и их нельзя продавать детям, но ты придумай что-нибудь. Можешь мне потом ничего не дарить пять лет. Или даже семь, я согласен. Честное слово, я не собираюсь создавать ни монстров, ни опасных зверей, ни всяких там вирусов. Просто создам другие деревья — со сладкими яблоками. И кусты с малиной и смородиной, как у нашего дома на Земле росли. И ещё котёнка для мамы — чтобы она больше не плакала, и не сердилась на папу за то, что он нас сюда привёз. А из того, что останется, сотворю мальчика, такого же, как я сам. Как в той книжке, которую мама всё время читает — «и создал он его по своему образу и подобию». Только я не буду запрещать ему есть яблоки с моих деревьев. И никогда не выгоню его за это из-под купола. Пусть ест сколько хочет. Ведь он же будет мой друг.
Хорошего тебе Нового года.
Митя
== Татьяна Берцева === Игры по-стариковски ===
Дядим оглядел готовую взбунтоваться группу. Типичные городские, чьи новенькие навороченные камуфляжи после недели блужданий по лесам приобрели одинаковый грязный цвет, с грозными лицами взирали на своего руководителя и готовились не согласиться с первым же его словом.
— Вы пошли в этот поход, поскольку вам хотелось приключений. Разве вы их не получили? — усмехнулся Дядим.
— Ты издеваешься над нами, старый черт! — высокий белобрысый парень давно мутил группу.
— Просто устраиваю вам эти приключения.
— Хватит! Теперь мы сами будем выбирать маршрут. Да, бойцы? Мы вернёмся назад до развилки и пойдем на запад.
— Хорошо. Только сначала принюхайтесь: вон за тем леском деревушка или хутор — дымком жилым тянет, — усмехнулся Дядим.
Белобрысый махнул рукой, чтобы люди шли за ним, и двинулся в указанном направлении. Дядим пошёл последним.
Группа подошла к крайнему дому, белобрысый стукнул в дверь.
— Хто такия? Шо надобно? — спросил из окна старый дед.
— Нам железная дорога нужна, станция.
— Чьих будете?
— Да туристы мы. Да, бойцы? Хотим домой уехать.
— Турысты стал быть, — дед высунулся из окна, рассматривая группу молодых парней в камуфляже. — Тадысь вам скрозь деревню, за околицей одесную свернуть по тропке, прям к станции и выйдете. Километров пяток будя.
Дядим подмигнул старцу и понимающе кивнул, вспоминая карту. Белобрысый снова пошел впереди.
Дед задернул занавеску и вернулся за стол.
— Не обманешь, гад! Думали, не распознаю фрицев поганых, — пробурчал в бороду. — Железную дорогу им подавай. Топи вам, а не станция!
Белобрысый рухнул на ближайшей кочке. Остальные тоже повалились, выбрав сухие места. Дядим облокотился на полуповаленную березу, закурил.
— Где мы? — снизошёл до вопроса белобрысый.
— В болоте, я полагаю, — выдохнул дымком Дядим.
— Без тебя вижу! — взорвался парень. — Идти куда?
— Куда дед послал, туда и иди, — усмехнулся Дядим.
— Да в ж… в болото он нас заслал! Что мы ему плохого сделали?!
— Плохо слушал инструктаж. Вам рассказывали, что здесь есть дикие хутора, где старики до сих пор считают, что война не кончилась. Глянь со стороны: группа парней явно призывного возраста в камуфляже. Местных партизан он всех лично знал, вы — чужие.
— Так мы ж по-русски говорили, дядь Дима, — неподдельно удивился белобрысый.
— Какой же разведчик покажет, что он не свой? К тому же говорил ты один, другие молчали, словно вовсе языка не знают. Чего ж ты хочешь?
— Домой хочу! Доволен?! Выводи, старый черт!
— Не могу. Выводить — дело благое, а я черт старый, мне не к лицу.
— Ну, извини меня, дядь Дим. Ну, бес попутал. Не ожидал, что ты нас так загоняешь. Пожалуйста!
— Ну, если только пожалуйста… — Дядим усмехнулся очередным клубом дыма. — Отдышались? А теперь слушайте внимательно.
Все замерли, забыв даже дышать. Вдали, за болотом, по рельсам мерно простучали колёса.
Старуха отдернула занавеску обратно.
— Пень трухлявый! Война кончилась. Забыл, что по ту сторону болота новую станцию поставили?
— Забыл. Бес попутал…
== Алекс Гагаринова === Жизнь хороша ===
Морозный воздух приятно вливался в лёгкие. Пушистый снег поскрипывал под ногами. Позади Егора тянулась цепочка аккуратных следов. В парке никого не было. Да и на улице мальчик тоже мало кого встретил. В последнее время народ предпочитает сидеть по домам. С тех пор, как прилетели эти… Улыбчивые… Все боятся лишний раз из квартиры нос высунуть. Нарваться — не фиг делать. Егору пока не доводилось их встретить, но по телеку видел, бррр… Сам с удовольствием сидел бы сейчас в своей комнате, сёрфил бы по инету, если бы не отец. Прикопался, почему за четверть тройка по географии? «Вот я в твои годы…» Знаем-знаем, бабушка рассказывала, как с ремнем бегала, чтобы уроки делал. Слово за слово, пока Егор не хлопнул дверью.
Морозец пробирался под тонкую куртку — не ту с вешалки схватил. Натянул капюшон, сунул руки в карманы. Где бы перекантоваться, пока отец на свою ночную смену уйдёт?
На тонкий свист Егор сначала не обратил внимания. Но когда впереди, поперек аллеи, засветилась алая полоса с загнутыми вверх концами, типа улыбки кота из того мультика про Алису, ноги сделались ватными. Егор остановился и старательно растянул губы, хотя больше всего хотелось дать стрекача. Какого же маху он дал! Вот дурак! Решил, что раз никого вокруг нет, то можно не улыбаться! Может, не заметили? Может, пронесёт?
Не пронесло. Улыбчивый, похожий на раскаленную проволоку, тихонько посвистывал, приближаясь к Егору. Лицом он уже чувствовал идущий от полосы жар, но улыбался так широко, как только мог. Кулаки сами собой сжались. Егор зажмурился, не переставая улыбаться. «Пусть он исчезнет, пожалуйста!», просил он неведомо кого. Свист нарастал, становясь всё тоньше. Мальчик не выдержал, приоткрыл один глаз. Полоса вращалась вокруг него так быстро, что выглядела огненным обручем. Это было бы даже красиво, если не было так страшно. И так опасно. Смертельно опасно. Стоит сделать шаг и его перережет пополам. Ноги отказывались держать Егора. Он осторожно опустился на снег, подтянул колени, уткнулся в них лицом, уже не заботясь о выражении лица. Будь что будет.
Но до чего же не хочется умирать! Какой замечательный сегодня день! А впереди были Новый год, зимние каникулы… Он так их ждал! … В носу защипало, от жалости к себе хотелось плакать. Была не была, хоть разок еще посмотреть на мир… Егор поднял голову, откинул капюшон и открыл глаза. Яркое солнце, отраженное миллионами снежинок, ослепило, заставило вновь зажмуриться. Егор вдохнул полной грудью и вдруг понял, что больше не слышит свиста. Оглянулся по сторонам — парк был пуст. И несказанно прекрасен. Прекрасно было глубокое небо, прекрасны синие тени, лежащие на снегу. Прекрасны деревья, в почках которых дремала весна, прекрасно всех согревающее солнце.
Егор улыбнулся и неожиданно подумал, что Улыбчивые, наверное, в чем-то правы. Живущие должны улыбаться.
== Эльвира Жейдс === Кролик и удав ===
=== рассказ получил премию “Интерпресскон=2017” в номинации микрорассказ ===
===Из откровений старца Абаимия===
Змей сыто дремал на ветке фигового дерева, прогибавшейся под тяжестью его упругого тела. Лениво подергивался хвост среди листвы, мощные челюсти застыли в спокойной глумливой ухмылке.
Солнце на закате золотило чешуйки узорчатой блестящей кожи, под которой переливались гладкие холодные мышцы. Незатейливые мысли копошились в крошечном мозгу. Простые, но навязчиво-суетливые. Как липкий сон в ночь, наполненную жаром крови и яркими образами.
Складки на веках беспокойно подрагивали. Что там жрал этот кролик перед тем, как задохнуться в стальной беспощадной пасти? Тут и травы-то под деревом нет. И всего два чахлых плода.
Мысль уперлась в точку и взорвалась в черепе змея, развалив все его существо на куски противоречивого знания. Миг, и темная живая спираль обвила старый ствол. Веки изумленно вывернулись, открыв желтую сферу с вертикальной линией зрачка. Круглые глаза зажглись пламенем ярости и страха.
Листва с шумом осыпалась и обнажила ветви вечного древа. Плодов не было…
Змей оглядел кущи с все возрастающим пониманием и интересом. Взгляд его исполнился мудростью и печалью. Он скользнул на землю и скрылся в кустах, оставив за собой в земле глубокую борозду. Бремя познания велико. Но вечная жизнь покажет…
== Сергей Игнатьев === Синоптики ===
В ритуале важна каждая мелочь. Формула призыва отработана поколениями и в буквальном смысле написана кровью. Не пробуйте повторить это дома. Просто не пробуйте никогда.
У нас нет выбора. Наш долг — пригласить Госпожу.
Важно правильно приготовить Дары. Упустишь любую мелочь — она сочтет это оскорблением.
Звенят колокольчики, мерно побрякивают бубны. Свечное пламя играет на острых кромках коньков и полозьях саней.
Мы облачаемся в темные мантии призыва. Цвета запекшейся крови и ночного неба, они оторочены мехом и расшиты золотыми и серебряными шестиконечными кристаллами.
Надеваем маски. Звери — слуги Госпожи: хищная волчья морда, острый клюв грача, изогнутые рога козла, навостренные заячьи уши…
У Заклинательницы, ведущей церемонию, хитрая лисья мордочка. Ее одеяние — в противовес нашим — яркое, бело-голубое. Золотистые волосы заплетены в косу. Ей идет.
Она читает из ветхой книги:
— Фериатум венерит адено…
Берясь за руки, мы составляем круг вокруг седой ели, увешанной Дарами. Громадные хвойные лапы будто хотят задушить нас в объятиях.
— Абиеннис игнис иллюминато…
Начинаем танец. Госпожа это любит. Она музыкальна. В ее песнях — шорохи метели и звон сосулек, скрип наста и вой ветра.
— Хорус криатурае гурджитис эвацисто…
Хоровод движется все быстрей. Мелькают, оживая, развешанные на ветках символы Госпожи: скалятся ярко-оранжевые зубастые шары, подпрыгивают шишки и конфеты, сельдь в заиндевелой шубе разевает пасть, кивают в такт золотые космонавты и клетчатые клоуны, снегирь надувает грудь в алых гвардейских лацканах, скачут самовары и матрешки…
— Парати сумус коимус миракулюм…
Хоровод ускоряется. Уже пляшут среди нас призрачные дети Госпожи: игольчатые ледяные демоны и массивные снежные великаны… Среди них один из старших ксеноморфов: тело его составлено из бугристых картофелин и мятых огурцов, нос-морковь, зеленые горошины глаз, вместо рук — колбасные батоны…
— Венита новис ибернакулис! — возвышает голос Заклинательница.
Трещит валежник под тяжелой поступью. Нас накрывает длинная тень. Это Вестник — длинный старик с посохом. В его мешке — гостинцы. Но он строг. Если останется доволен представлением, недолго ждать и саму Госпожу. Но если нет…
Госпожа не приходит. Она наступает. Впечатывает вас в снег расшитым серебром черным валенком.
— Абиеннис люкс, — вместе со всеми в исступлении шепчу я. — Абиеннис люкс…
Это кульминация церемонии. Бьют куранты. Хлопки пробок смешиваются с грохотом фейерверка. Мы поливаем друг друга игристым вином и осыпаем конфетти. Госпожа любит, когда шумно.
— УНОЗ! ДУО! ТРЕЗ! — переходит на крик Заклинательница, сверкая глазами в прорезях маски. — АБИЕННИС ЛЮКС!
Ель занимается неистовым пламенем, искры взлетают до небес.
В ответ сверху начинает сыпать мелкой белой крошкой.
У нас получилось.
Госпожа здесь.
== Влад Копернин === Красное и серое ===
Серые бегут с корабля на свой адский бал, а от меня ускользают буквы и междометья…
Будто сам крысиный король их к себе призвал, у несчастного дудочника отобрав инструмент бессмертья.
Серые знают — выстроившись в ряды, голые хвосты связав и сбившись в фаланги, они станут неуязвимы. Добудут вдоволь еды. Добудут вина и женщин. Достигнут небесной планки.
Серому полчищу бес-смысленно ведать счет; даже король не знает, сколько там тел собралось: не с одного корабля, не с одной великой эскадры льет этот серый поток, источая пищащую радость: радость великой грызни, предвкушение нечистот (Ах, этот запах свежепролитой крови)!
Многих растопчут — а те, кому повезет, надеются заселить потомством девственно чистое поле.
Серые маршируют, их колонны от кораблей на городские площади льются остервенело, люди косятся, вспоминают учителей, но кто же отважится в одиночку со стаей иметь дело? От меня убегают буквы, междометия боятся огня, затаились в подвале, испуганно жмутся запятые…
А серые воют под окнами, серые наглеют при свете дня и ухмыляется их король, щерит зубы гнилые. Дудочка из берцовой кости уже не нужна ему, ему не нужно уже ни трона, ни злата. Мертвецам такие мелочи ни к чему — он уже выше (ниже) таких слов, как «успех» и «расплата».
Серые полчища — на земле сплошь серый покров: земля городов покрыта ими, а не асфальтом. А сжирать друг друга — как же им веселы игры на кровь! С какими они жрут друг друга алчностью и азартом!
Но надежда, что, как те волки, друг друга съедят дочиста, тщетна — их слишком много, самые жирные станут еще злее. Буквы, буквы мои… Междометия, точки и запятые — уповаю на вас, моя вера проста:
Станьте крысиным ядом, коль не судьба вам пролиться елеем.
== Лариса Тихонова === Квартирный вопрос ===
Инга очнулась в клетке, еле-еле поднялась, и только тогда обратила внимание на свои руки. Кисти были вымазаны красным и скользким. Одежда обильно перепачкана, словно она перерезала кому-то горло. Представив подобную картину, Инга побледнела, но вдруг разглядела прилипшую к ладони крошечную круглую косточку.
Моментально успокоившись, она непристойно выругалась, сразу добившись внимания находившегося неподалёку существа. Дрожащее и студенистое, оно приблизилось к клетке и что-то влажно прочмокало.
— Не ругайся! — ожил переводчик на запястье пленницы. — Ты в приличном заведении.
— Приличном? Тогда кто меня закваской вымазал?! И почему сижу в клетке? Перепутал человека с какой-нибудь зверюшкой!
— Если не расплатишься за товар, я тебя прямо в этой клетке и продам! — взревел переводчик. — И если не купят в качестве зверюшки, в виде десерта с руками оторвут!
— Всё, всё, Шаробул, ты меня напугал, — моментально сменив тон, заканючила Инга. — Что я на этот раз натворила? Просила же не давать ягод больше одной порции… или двух… Кстати, какие хоть ягодки квасил?
— Когда переворачиваешь на себя месячный запас, особой разницы уже нет…
— Что-о?! — перебила она дрожащим голосом, — Месячный? Это сколько же порций?
— Можешь сама посчитать, они все на тебе. Те, что на подошвах ботинок могу подарить за счёт заведения, за остальное — плати! — угрожающе процедил переводчик, а Шаробул отрастил ложноножку и шлёпнул ей по прутьям клетки.
— Да чем за такое заплатишь! — заорала перепуганная Инга.
— Но ты же коренная обитательница планеты? — чмоканье студенистого налилось вкрадчивостью. — Собственная квартирка имеется?
— Конечно, имеется… эх, — осеклась она, но было поздно, проговорилась.
— Подписываешь на меня квартирку, и в расчёте! Ничего личного, просто у вас такое чудовищное перенаселение, что жильё не сдаётся вообще, а очень надо-о-ооо!
Переводчик захлебнулся воплем а Шаробул вдруг упал, забившись в резких волнообразных судорогах, буквально рвавших на части его мягкое тело. Извивающаяся плоть нездорово посерела, инопланетянин вдруг лопнул ровно посередине и растёкся двумя огромными кляксами. Инга напряжённо и внимательно смотрела во все глаза.
Через некоторое время обе «кляксы» опять заколыхались, стекли каждая к своему центру, приобрели объём и упругость, и, наконец, приняли вертикальное положение. Перед девушкой стояли два абсолютно неотличимых Шаробула.
— Долгожданный наследник, радость-то какая! — нежно проворковал один студень, любуясь другим. — Очень вовремя, уж теперь, с квартиркой, мы полноценные гражда…
— Ни с места, миграционная служба Земли! — прокричала Инга, быстро разрезая виброрезаком прутья клетки. — Вы обвиняетесь в незаконном размножении и будете высланы с планеты немедленно! Кстати, закваска в заведении хреновая! Голова после двух порций болеть не должна!
— Какое незаконное размножение? Это похмелье, деточка! — пробулькали огромные амёбы, сливаясь опять в одну.
== Ирина Орлова === Путь наверх ===
Эд оглянулся и шевельнул пальцами. Дверь послушно открылась. Времени было на два вздоха, но Эд успел. Задраив люк, рухнул в кресло скутера. Кораблик вздрогнул и заскользил по стартовой аппарели. На «Пути надежды» не заметили бегства пилота.
Включив экраны, Эд наблюдал, как удаляется, уменьшаясь, огромный транспорт, отнявший десять лет его жизни. Закончились бесконечные придирки Ларка, не будет больше навязчивой заботы мадам Ли, и шуток Кона и Эри. И приставаний Аби, которая решила, что никуда Эд от нее не денется, тоже не будет. Облом всем.
Если бы двенадцать лет назад, когда «Путь надежды» еще стоял на стапелях, а эфир был заполнен призывами лететь к Левирану, Эд мог знать, во что это выльется, зарекся бы подавать заявку. И друзьям бы отсоветовал. Корабль был не готов к полету. Экипаж подобран плохо. А модифицированные крысы из обслуги подняли бунт вскоре после старта. Всех смутьянов загнали в баки и утопили, но воду пришлось экономить, и паек урезали снова и снова. Хорошо подвернулась эта планетка. Гравитар высосал два озера, теперь воды хватит всем. Но без Эда.
Путь вниз занял меньше двадцати минут. Еще бы! Такому опытному пилоту незачем болтаться на орбите, высчитывая траекторию.
***
Он заметил ее, едва покинул скутер. Девушка, такая красивая, что сердце пропустило удар, стояла на скале и ласково смотрела на Эда.
— Ты сильный! — Эд понял мысль без труда, на родной Эвире мысле-речью владели все. Красавица нежно взяла его за руку и повлекла за собой. Она пела ему! Он не понимал слов, но мелодия пленяла, лишая способности и желания сопротивляться. Понял только, что зовут ее Мара и она молит о любви и о помощи. Он такой сильный, такой умелый, он все сможет!
Мара привела Эда в свой дом. Мужчины с уважением поглядывали на его мощную фигуру, а женщины бросали жадные взгляды. Жили они в глубине пещер из-за пепла вулканов и серных испарений. И воды было очень мало. Ближайшие чистые водоемы таинственно исчезли, вода осталась только в глубоком колодце, вырытом предками. Среди мужчин не нашлось достойных наследников, вращать гигантский ворот мог только Эд. Его молило помочь все племя. И красавица Мара.
Транспорт «Путь надежды» все-таки совершил посадку на Левиран. Очень жесткую посадку — на корабле не было опытного пилота. Выжили немногие. Но Эд об этом никогда не узнал. Редкими ночами, когда небо не закрывали тучи и дым вулканов, Эд выбирался на поверхность и смотрел на звезды. Они призывно мигали и манили к себе. И он искал взглядом ущелье, где лежал под камнями его скутер. Мысли о бегстве делались четче, но появлялась Мара. Всегда вовремя. Ласковые руки обвивали шею, в уши вливалась колдовская мелодия, и, зачарованный, он спускался назад в пещеры, чтобы день за днем вращать ворот. И мечтать о пути наверх.
== Сергей Фирсов === Прыгнуть, закрыв дверь ===
Помню ли я Феликса Риня? Ну и вопрос! Каждый, кто слышал рёв «жасмина» на станции «Гея», помнит и Риня, не сомневайся.
Тебе что, портрет его нужен? Ну, бледный, субтильный юноша, тонкие губы, изломанная улыбка, больше похожая на гримасу. Говорю же, молодой совсем, ему тогда едва пятнадцать исполнилось. Родился на Ульте, да. Коренной ультянин! Родители — Эва и Никол Ринь, из первопоселенцев. Люди несчастные, с трагической судьбой.
А-а, ну если полёт на Ульту считать подвигом, тогда — конечно.
Феликсу было года четыре, когда их засыпало в горах. И Феликс превратился в «краевого» ребёнка.
А то и значит: бóльшую часть своей короткой жизни он провел среди кибервоспитателей. А ты думаешь, откуда у пацана с выраженным нервическим поведением столь горячее желание увидеть Землю?
Не-ет, это к психологам… Вон они какие тома понаписали… Ты ещё про «метод миграции» меня спроси, хххыы…
А давай лучше я спрошу. Тепловые смерчи класса «жасмин» на Ульте вовсе не редкость. Я их столько перевидал. Хотя тот, последний, легко даст фору всем предыдущим. Ну вот и вопросец. Как мог целый эшелон разведботов проглядеть такой климатический фактор? Уж наверное, для изучения подобной планеты следовало найти способы, отличные от лобовой колонизации.
А я о чём?.. К моменту, когда «жасмин» обрушился на «Гею», у Феликса уже был вчерне готов первый «мигратор». Устройство, которым человечество бредило спокон веку… Да-да, «нуль-т установка», «транспортер», «телепорт»… Эта штука оказалась до смешного простой в изготовлении. Неповторимо простой, точное замечание…
Феликс сумел соединить две точки в пространстве: отправную — на Ульте и точку прибытия на Земле. Причём — без приёмника.
Ага, мальчишка придумал, как перепрыгнуть пропасть. И в последние полчаса, когда «жасмин» мял постройки и выжигал всё живое на подходах к главкорпусу «Геи», успел развернуть светящуюся рамку портала перед переселенцами.
Мало кто поверил тогда в спасение, большинство сочли эскападу Феликса неумной шуткой неврастеника, но факты неумолимы — этот неврастеник спас почти триста человек. И наглядно показал, что «миграция», как он ее упорно называл, не плод больной писательской фантазии, а вполне себе реальность, данная нам в ощущениях.
Что же касается метода, я еще не выжил из ума, чтобы пытаться встать в один рост с гением. Потому что я очень хорошо помню, что он говорил и что делал. И что было у него в руках.
Хе-хе. Именно. Моток веревки, несколько луковиц, фонарик и банка с фосфорной мазью для Хэллоуина. Попробуй-ка сложить во что-нибудь осмысленное, э?..
Кому ж не жаль! Принято считать, что ему тупо не хватило времени. Чушь! На деле всё проще. Характер! Знаешь, что он сказал в самом конце? Нужно обязательно закрыть дверь… Ясно? Кто-то должен был закрыть дверь, вытолкав тучу народа за порог.
А вот он понимал. Он с самого начала понимал, что второго шанса не будет.
Хотя я лично думаю, у него вообще никогда не было никаких шансов на спасение.
Ни одного.
== Сергей Игнатьев === Серые ===
Фейерверки — по глазам — пестроцветьем победных огней. Серпантин вьет кольца. Конфетти летят наискосок. Считают, что выиграли. Рано.
— Р-р-равнение на-середину! — черная перчатка взлетает к лакированному козырьку.
Шагом вдоль строя — звон сапожных шипов, лязг шпор. Подбородок рывком вверх, сдвинуть каблуки:
— Господин крыском, вторая егерская рота к маршу построена. Мышмастер Нарушкин!
— Бросьте, — старик грузно садится на пробитый барабан. — Все пус-стое… Дело проиграно… Кстати, знаете, Гога… сбрейте ус-сы. Вам не к лицу. И распустите уже с-солдат… Мне что, дважды повторять?…
Зубы смыкаются нервически дважды: клац-клац. Пальцы сжимаются, рвут темляк сабли:
— Ратмейстер Маусовский, уратник Джеряев, выйти из строя…
— Слушаю, ваше крысоводительство!
— Арестовать крыскома Хвостова.
— Как можно, ваше кры…
— Исполнять!
— Пожалуйте сабельку, ваше высокрысородие…
— Что творишь, мальчишка?! Да я тебя под суд, под рас-с…
— Ма-а-алчать, старый… Саблю! Ну!
— ЕГЕРЯ! СМИ-РНА! Слушай мою команду…
Серые хищные морды, серые папахи, серые шинели, ухарские усишки и воровские глазки-бусинки. Серое, серое… И только знамя — черное. Золотом шитый семиголовый мертвый Царь понурил все свои головы. Тиран. Шут. Неудачник.
Но никто не отменял нашу присягу.
— Гога, мы не прорвемся, — щерится Маусовский.
Мишель, дружище, разумеется, ты прав.
— Чево, барин, — плюет на сторону Джеряев. — Аль на бессмертие заришься?
За квадратами вражеской оловянной пехоты виднеются жерла тяжелых орудий. За ними — хвойная необъятность, увенчанная Звездой. Она… Ель… Там ждут шоколад и карамель. И Кракатук, о который уже сломано столько зубов.
Дроссельмейер-младший не станет тянуть с атакой. Особенно хорош во фланговых маневрах. У нас нет флангов. Только одна рота обреченной конченой серости.
В морды сыпет разноцветной резаной бумагой. Где-то впереди, за укреплениями из цветных кубиков — Принцесса. Она сделала свой выбор.
Но мы все-таки попробуем.
Красные мундиры обходят по левому флангу. Как в шахматах: ф3 — г5.
— ЕГЕРЯ! В каре стройсь… Штыки примкнуть!
— Штыки примкну-у-уть! — вторят взводные.
Хоп-хоп. Топ-топ. Щелк-щелк, глупый мыший полк. Залп… Залп… и гусары рассыпаются по паркету, как цветное драже.
Царь мертв. Да здравствует царь! Нам он не нужен, в лоб он контуже-е-ен Щелкун-чи-ко-о-ом…
Когда-нибудь мы встретимся на ветках Ели. Или не встретимся вовсе.
Зайцы с барабанами в первой линии. Панталоне и Скарамуш во главе строя — белые плюмажи, золотое шитье. Истерические вопли флейт. Скоро все будет кончено.
— Эй, егеря… Когти не растеряли еще, серое племя?!
По рядам:
— Га-га-га…
Марципановый Замок впереди. Позади — вонючие норы, загаженные переходы. Не за кусок сыра под гнутой проволокой. Не за мандарин в хвойной выси…
— Джеряев, если прорвемся, клянусь — сбрею усы.
— Напомню, ваше крысоводительство!
Сабля с лязгом выходит из ножен:
— Рота-а-а… Атакой с ходу в пешем порядке. За мной… Бегом… АРШ!
== Валентин Гусаченко === Инспектор ===
Я — инспектор отдела отлова плохих игрушек.
Не смейтесь. Мы не сумасшедшие, нет. Мы просто отлавливаем гадких игрушечных ребят.
В тот день, когда человеческий разум создал разум искусственный, в чьей-то человеческой, к сожалению, голове родилась идея выпускать умные игрушки.
Тогда-то все и началось! Появились клоуны-игрушки, что ходят в цирк смотреть на клоунов-людей; плюшевые собаки, что гоняют блохастых дворняг по двору; солдатики, что возят себя в игрушечных самосвалах на сражения в песочницу к киборгам, прилетающим на игрушечных звездолетах.
И как разумным существам, игрушкам захотелось обзавестись своими игрушками.
Ими стали люди.
Уже третий час мы сидим в засаде. Черный фургон, на котором разъезжал местный игрушечный гангстер, был ночью благополучно вывезен за город вместе с хозяином, и ночью же ребята из отдела подогнали его обратно. Если из квартиры, куда мы собрались, выглянут во двор, то увидят лишь фургон, который им только и нужен. Не мы, нет. О нас они не знают. Они ждут новую партию игрушек-людей.
— Свет! — шикнули справа. — Дверь!
— Замерли! Р-а-а-з, — растягивал слова напарник, — два-а-а… Три!
И бросил гранату.
Светошумовая граната хороша, когда имеешь дело с людьми, а не с плюшевыми медведями-верзилами и пластиковыми солдатиками.
Но банда растерялась-таки, опешила. Против них никто никогда не применял такого. Стреляли, жгли, рвали, но пока не слепили и не глушили, нет.
— На пол!– заорал я на Чебурашку, что сжимал в правой лапе страшный нож и наступал решительно и смело. — Брось!
Но зверь не бросал.
Я не успел моргнуть, как он кинулся.
Я выстрелил.
Полетел пух, завоняло жженой шерстью.
С дырой в груди игрушка крякнула плюшевым ртом и пала ниц.
Я огляделся: наши штурмовали квартиру, дверь в подъезд была выворочена, асфальт — усеян пухом и разноцветной пластмассой. Оторванная голова космодесантника смотрела на меня с укоризной, опаленный рот беззвучно хватал бесполезный воздух.
— Скотина! — рыкнул я и раздавил ее подошвой ботинка. — Конец вашим играм.
С первой партией людей выскочил на улицу Майкл.
— Сколько?
— Тринадцать, — улыбнулся он мне. — В подвале держали, уже чаепитие устроили. Еще бы немного, и в «больницу» б начали.
— Кошмар, — я вспомнил, как в прошлый раз играли в докторов разумные игрушки-вивисекторы. — Автобус приехал, грузим.
Голые люди, истерзанные и замученные, вереницей, не отходя друг от друга ни на шаг, забирались в салон.
Все встало с ног на голову. Творцы стали игрушками своих же игрушек.
Под ребром у меня вдруг заныло, я сунул руку под куртку и нащупал дыру. Мельком глянул: пух вываливался наружу, топорщился.
«Черт! Этот лопоухий меня зацепил!» — в сердцах выругался я про себя, а через секунду, как ни в чем не бывало, застегнул куртку плотнее и заскочил в автобус.
— Вы в безопасности! — воскликнул я.
Спасенные радостно выдохнули.
Да, я игрушка. Я игрушка, что любит играть в «полицию».
И никто об этом не знает, нет.
Да и что я могу поделать со своей природой?
== Светлана Тулина === Арифметика бытия ===
Однажды, когда мудрый мастер Цинь, постигший все глубины тригонометрии бытия, сидел на пороге своей хижины, к нему пришёл ученик, не освоивший толком ещё даже и арифметики сущего. Мастер Цинь пребывал в безоценочной медитации, слушал шёпот ветра в бамбуковой изгороди и созерцал склоны далёких гор, залитые абрикосовым сиропом заката. Мастер не был счастлив, ибо счастье — категория оценочная, а просветлённые далеки от оценочности любых категорий. Мастер пребывал в покое и позитиве, ибо в безграничной мудрости своей понимал, что плюс куда более округл, самодостаточен и близок к сатори, чем минус.
Ученик был послан мастером к роднику за водой для омовения. Послан утром. Мастер не ждал его, ожидание — путь к утрате покоя, а постигший высшую математику жизни понимает, что подобное рождает подобное и позитив можно вырастить только из позитива, а покой — из покоя, и никак иначе. Мастер знал, что рано или поздно, с водой или без, ученик придёт. Или не придёт.
Ученик пришёл. Без воды, но с горящими глазами и желанием немедленно высказаться.
— О, учитель! — воскликнул он. — Зачем вы дали мне утром тяжеленный кувшин? зачем послали по самой жаре к далёкому роднику? Менее усердный ученик подумал бы, что за водой. Он бы даже её принёс, позабыв ваши мудрые наставления об изначальной неверности всех самых простых решений. Принести воды! Что может быть проще? Ничего! А, значит, этот ответ неверен и вы хотели от меня совершенно иного. Я долго пытался понять глубинный смысл вашего поручения, ведь вы же в своей неизбывной мудрости ничего не делаете просто так. Я весь день просидел на склоне холма, ломая голову над этим вопросом. И достиг понимания! О, учитель! Вы на примере хотели показать мне, неразумному, тщетность любого деяния и благость недеяния, единственного пути к сатори! И это понимание оказалось очень кстати, потому что кувшин я разбил…
Ох и умаялся же мастер Цинь, до глубокой ночи гоняя нерадивого ученика по склонам окрестных холмов и обламывая о бока его выдернутый из изгороди бамбуковый дрын. Хотя, конечно же, это было самым простым решением, а, значит, и неверным. Но мастер был мудр и знал, что кроме высшей математики у бытия есть ещё и арифметика, а по ней минус нерадивости ученика может таки дать положительность просветления, если будет должным образом помножен на минус бамбукового дрына.
== Андрей Супоня === Долгий путь домой ===
Никто так и не понял, как они очутились в том облаке. Да и не облако там было, так, горстка пыли да с десяток некрупных камешков, но первый же камень напрочь оторвал один из четырёх резервуаров с топливом. Хорошо хоть целиком оторвал, а то сиять бы им в огне аннигиляции. На фоне этой перспективы не пугала даже потеря антенны дальней связи, которую топливный бак прихватил с собой. Не пугала целых два дня, ушедших на поиск новых траекторий. Пока бледный штурман не доложил результаты расчетов.
Турмалин-А, фотонный планетолёт класса «Немо» безнадёжно болтался на орбите Нептуна. Впрочем, надежда ещё оставалась, в отличие от идей и перспектив. Призрачная, почти неосязаемая, она из последних сил прижимала к нулю процент самоубийств. Более того, за пять лет никто даже умом не тронулся — это ли не чудо?
Очередная вахта подходила к концу, и капитан решил провести внеплановый обход корабля. С нелепой дотошностью он осматривал вверенное имущество. Реактивные ранцы, запасные баллоны, скафандры, лошадь… Лошадь?! Еле стоящая на ногах, худая и взмыленная, в тесном шлюзе стояла лошадь, сомнений быть не могло.
Капитан протёр глаза и даже перекрестился на всякий случай, но несчастное животное и не подумало исчезнуть. Он не успел опомниться, как оказался в рубке, но вместо того, чтобы объявить общую тревогу или хотя бы вызвать судового врача, так и застыл в дверях, уставившись на человека, сидящего в кресле штурмана. Внеплановое посещение рубки — уже серьёзный повод для взыскания, но дело было даже не в этом. Капитан вообще впервые видел посетителя.
— Сергей Петрович, пойдёмте, времени мало, — незнакомец мгновенно оказался рядом.
— Выходит, пришёл мой час? — понимание пришло само собой, но легче не стало, — Мне же всего сорок семь!
— Я бы с удовольствием обсудил это с вами, но, увы, работа не ждёт. До Земли четыре световых часа, в обе стороны восемь. Понимаете, о чём я? Даже я не могу быть быстрее света.
— Погоди… Значит, пока ты здесь, на Земле никто не умрёт?
— Да. И если честно, я не знаю, как быть. Вы ведь не остановитесь, мне ли не знать, за вашей экспедицией последуют другие. Но пока я делаю, что могу. В навигационном компьютере новый курс, топлива должно хватить.
— Отличная идея! — капитан довольно улыбнулся, — Но тут одна загвоздка… Только я способен довести корабль до земли. Смекаешь?
— Хорошо, — гость обречённо вздохнул, — Я готов отложить нашу встречу до возвращения корабля. Но после посадки, на всякий случай, ничего не планируйте. Вы согласны?
— Нет, конечно. Либо ты мне прибавишь, скажем, лет двадцать пять, либо тебе сюда еще шестнадцать раз мотаться, прости Господи. Лошадку не жалко?
***
— Диспетчер, исследовательский корабль Турмалин-А бортовой номер эл-пи-аш сорок два дробь четыре запрашивает разрешение на стыковку с орбитальным лифтом. Ребята, пустите нас домой! Кстати… Вы тут, случаем, недавно не регистрировали загадочный спад естественной смертности? Только не смейтесь, кажется, у нас есть научная разгадка.
== Тимур Максютов === Дедлайн ===
Кружка остыла. Чай стал густым, словно смола. Или свернувшаяся кровь.
Старик сидел давно. Стемнело, но свет включать не хотелось. Хотелось захлопнуть форточку, чтобы визги с детской площадки не рвали душу, но не было сил встать.
Жена пережила сына на три месяца. Казённый армейский конверт. Невеста сына, сразу переставшая звонить. Внуки, которые никогда не будут визжать на детской площадке. И играть на скрипочке тоже не будут.
Старик вздрогнул: это не скрипка, это противно пиликал мобильник. Глянул на экран: из издательства. Сбросил звонок. Всё равно роман не закончить до дедлайна.
Какое верное слово! Подошёл дед. К линии. Всё.
Заставил себя встать. В бывшей супружеской спальне, пропахшей больницей, открыл прикроватную тумбочку. Щурясь, читал эпитафии сигнатур. Набрал горсть таблеток, вернулся на кухню, пошарил по любимым пряталкам жены. Нашёл початую бутылку.
Вылил в раковину тягучий чай. Прямо в немытую кружку, истекающую бурым, набулькал коньяка — до краёв.
Из форточки невыносимо тянуло жизнью — запахом весны, попсой и ребячьим криком.
Протянул руку, чтобы закрыть.
***
Плакать бессмысленно и некрасиво, особенно если тушь — дешёвая. Становишься страшной, как труп невесты. Без трупа жениха.
Тётка в красной дурацкой шапке с кокардой заметила:
— Чего тут ошиваешься? Домой езжай. Последняя электричка.
Дома будет зло визжать мать — про малолетнюю сучку, залетевшую в шестнадцать.
Поезд коротко взвыл: «Вот он я». Девочка всхлипнула и шагнула через жёлтую запретную линию, ползущую вдоль края платформы.
***
Рэпа ритм рвёт перепонки. Ровные парни слушают громко. Если ты чёрный — будь мужиком, чтобы друзья не дразнили «снежком». Вовремя старшим отдавай долги, копам не стучи, своим — не лги.
А если ссученным назвала братва — башкой с Моста, и все дела.
Парень натянул глубже капюшон. Мост Золотые Ворота сияющей лентой бежал над заливом.
Вотс ап, нигга? Йоу…
***
— Ты откуда взялась, чудо?
Старик снял ворону с форточки. Птица смотрела жалобно. Неловко торчало сломанное крыло.
Смёл со стола таблетки, склонился над калекой.
***
Он был смешливый и розовый, как поросёнок. Шея замотана красно-белым шарфом. Подхватил под локоть, придержал, потом вместе зашли в вагон. Дал платок.
Хохотали всю дорогу.
***
— Молодец, Каркуша. Как ты догадалась крыло сломать? Больно?
— Нет, блин, приятно. Времени уже не было, Хрю. Служба у нас такая.
— Степашка успел?
— Нормально. Оттащил негритёнка за штанину.
***
Старик напишет лучшую книгу сказок века. Парнишка — знаменитую Золотую Симфонию.
Девочка родит мальчишку.
Просто родит.
Что такое осень это осень это мы идем рассыпая под ногами вихрь желтых листьев и в лужах разлетаются в дребезги все наши надежды и мечты и серп и молот тонут как груз на шее гришки распутина или кукурузника хрущева в плетеном кресле погружающимся в прорубь туда же куда спустили стеньку разина или колчака хуйчака или крейсера варяг или подлодки курск уходящего ко дну там за туманами вечно молодым вечном пьяным где в море тонет печаль и ели мясо мужики там уходят круизы в страну зонтиков в коктейлях и красивых пальм баунти райское наслаждение спросите у завятского спросите как ему это нравится осень вновь напомнила нам и себе и главное себе самой чтобы разбежавшись прыгнуть со скалы о самом главном напоминает нам всегда что это академики чешут плеши и погоны свистят в свисток и это песни осеннего рода это нам бы прочь от земли туда где утонуло все утонула наша страна знаете это как цепь действительно громеев сука все правильно придумал мы цепь мы оцепление цепь она огораживает не пропускает но еще на нее мы звенья звено первое отдать честь флагу так точно звено второе отдать честь флагу трубит горн шею стягивает красная тряпица флаг медленно ползет вверх в голубому крымскому небу на губах пузырится теплая пепсикола это цепь на первый второй рассчитайся мы звенья цепи и можно посадить нас самих на эту цепь особенно вспоминаешь об этом ночью особенно ночью когда шуршит над головой как вампира черный плащ цепь порвалась звенья остались и ветер вновь играет рваными нашими мечтами а ответ на вопрос что же будет с родиной знает вероятно только товарищ ворсотеев старый дурак звенящий своими медалями или товарищ урманяк который придумал весь этот бред твои холодные пальцы пухлые груди сильные губы видно дьявол тебя целовал ведь я умираю когда меня кто-то лечит галоперидолом вся задница исколота шотами и эти рукава смирительного пеньюара длинные как у пьеро давай вечером с тобой встретимся на китайском говорить но в очереди к дежурной медсестре я успеваю посмотреть в окно и то что я вижу МКАД и все в нем говорит мне о том что ничего не изменилось что никогда ничего не меняется громеев был прав да только поздно поздно дети мои все дело в том что наша страна живет музыкой которая пишется кровью для того чтобы понравится нашей стране надо пролить эту кровь это знали пушкин гумилев и цой и хой и летов и хуермонтов и хуяковский и хуерький ты можешь скакать клоуном на проволоке или рычать медведем на цыганской цепи все будут хлопать и смеяться но запомнят тебя только тогда когда ты ляжешь поперек площадной брусчатки с простреленной головой или уйдешь в вечность под горной лавиной поправляя свитер крупной вязки и насмешливо адресуя потомкам так в чем сила брат и между прочим вчера ночью я летал в рай и все что я смог вынести оттуда что знаете там красивые облака
5. Эрнест «Акциз» Громеев
я следовал инструкции зпт я попробовал все зпт попробовал рояля зпт попробовал распутина зпт и он даже подмигивал мне вскл я попробовал все коньяки зпт текилы зпт текели-ли зпт водки зпт спирты зпт наливки зпт пастисы зпт пастиши зпт гиннесы зпт хуйгардены зпт но тут ничего не изменить тчк делайте с этим зпт что хотите тчк счастливо оставаться зпт дорогие товарищи псы вша и блоха тчк вы справились с заданием тчк мы нет тчк я наслушался и насмотрелся тчк теперь я видел все тчк я видел кубу и дальний восток зпт я мыл сапоги в индийском океане и метал решетом золотой бисер на лене зпт и на свете зпт и на марине тчк и что достигнуто впрсзн что удалось использовать впрсзн ничего тчк я бухал со всей страной зпт с каждым зпт я знаю что вам надо тчк мечтали в космосе зпт а полетели в хургаду тчк мечтали о счастье для всех разом зпт а лучше колбасу без очередей тчк у меня еще полбутылки буржуазного джони уокера и ждет старина макаров в ящике стола тчк успехов в труде вскл соня пламенный комсомольский привет вскл
6. Федор «Сникерс» Завятский
Ну так-то конечно, гребу даться. Если вспоминать…
У меня высшее юридическое образование, отец — замминистра… Какой-то другой человек вообще был. Но чего делать-то, была такая постанова. Раз я самый малой там в отделе. Только что с академии, уе-мое. Поэтому ставку делали что типа буду по-молодежной линии. Ну хэзэ, на самом деле, как получилось.
Что-то получилось. У меня своих три магазина. Ночной клуб. Бани.
Смекните сами, когда типа по триста раз за ночь кусают и жуют… Это не может не повлиять на это… как сказать… на социальное, сука, восприятие жизни. Хочется взять, на самом деле, и угребать. Каждому. Лично. С разворота с ноги по щщам. За страну, за поколение и чисто так… для разрядки.
Вот каждый раз то есть, приколи, он хомячит меня жвалами своими, урчит аж, как сытно, а я читаю что у него в голове.
А там че? Там пусто, епт. Там ничего нет. Взрыв вкуса нахрен… Съел и порядок.
Подувлекся марочками. Не-не, я не про лизергиновое барокко наше лядское отечественное. Я про, натурально, марки. Знаете, какие ценятся? Типа вот ей сто лет в обед, там какой-нибудь кайзер или император на лицевой морде. А у нее зубцы обломанные если, и клеевой слой с обратной стороны поврежден — то че тогда? То стоимость приравнивается к стоимости пересылки. Типа дешевка. Я вот думаю мы все такие… В том смысле, что нибуя не дешевка, за это готов ответить строго. Но зубцы пообломали нам конкретно. И клеевой слой… Что типа держало, да? Типа связывало нас с чем-то нашим исконно-сука-посконным. Это все потеряли. Через это и страдаем.
Так-то пох… Че мне? Бывал на терках, разборках, бывал на сходах и расходах. Многажды, братка. Кожанки, треники, балаклавы, акашки сорок седьмые, тэтэшки, после уже хеклеркохии всякие ингремы, импорт наладился… Моя стихия, бля. Знаю все это изнутри типа. Ну че, покуролесили нормалец. Никто даже и не заметил какбы. Снова живем и дышим. Страна наша непобедима, оттого что стойка. Не знаю, что еще сказать вам. Наверно, у Урманюка нашего был какой-то свой план. Типа как знаете у индейцев этих гребучих в штатах, или там, бля, у пигмеев в Африке. Такие тотемы… Вот мы эти тотемы стали потипу. Он думал мы ухватим суть, поможем типа…снизить ущерб. Не знаю… Хотя бы на время.
Каждую ночь жуют и пережевывают. Что помогает? Белый, спиды, шмаль… Ладно… Люди, бля… Хуль с них взять?
«Цепочка»… Выдающийся, ептваю, проект был. Сблизил меня с моим народом. Если увидите Урманяка — нассыте на него. Впрочем… Ему это наверное понравится. Все. Валите отсюда.
====7. С. И. Урманяк («Фикус»)====
Убили меня под Ханкалой, в 95-м. Вертолет уже пошел на снижение… И тут прямо в топливный бак прилетело. Полыхнуло, как на масленицу… Работали зрк «Игла».
Ничего не почувствовал. В Бурденко в реанимации неделю пролежал, как потом рассказали. Когда стало понятно — что все, писец, загрузили — куда подвернулось. В Знаменске-четвертом оставался еще прототип. Подвезли его в Москву.
Надо было выбрать предмет для загрузки субагента. Подвернулся фикус в кабинете зама. До сих пор кажется, что это чья-то злая шутка. Но я их не виню. Я многим стал поперек горла.
Слишком много мечтал.
С кем общаюсь? Не с кем. Жена, Зина — покойница. Дочка Настя, у самой скоро внуки будут. Эмигрировала по месту жительства мужа. Черногория… Русское средиземноморье. Скучаю? Конечно. Но что поделаешь…
Как общаемся с сотрудниками? Ну, я им веточками машу. Как моряк флажками.
Иногда смеюсь про себя: вот мол, кассетные видаки ушли в прошлое, сникерсы не выдерживают конкуренции на рынке, вместо барби какие-то фарби-хуярби, всякие энгри бердс на планшете. Смартфоны… Предметный мир подменяет себя цифровым. Вместо бумажных книжек какая-то электронная херня. Все с монитора. Жизнь с монитора. Можно скачать приложение на смартфон чтобы ты когда нажимаешь на клавиши, набирая текст, он звучал, как работающая пишущая машинка. Разве не кабздец, товарищи? Не туда нас загрузили…
Что-то мы не докрутили… Что-то мы самое важное про себя не успели понять.
Федька пошел по кривой тропинке. Моя вина. Сонька витает в своих мечтах, говорят стала успешная писательница детской литературы. Эрнест… Арсен… на моей совести. Про Валерку ничего не скажу. Не могу осуждать. Ворсотеев заходил недавно проведать. Постоял-помолчал, лысину промокнул платком… Старенький совсем, с палочкой… Ничего не сказал. Вышел.
Даже он… Даже он…
Фикусы у нас в каждом госучреждении. По-прежнему. Разлапистые, пыльные и молчаливые. Что со мной сделается при такой расстановке? Неважно. Не пропаду.
Ребят жалко. Надеюсь, у них все будет хорошо. Надеюсь, у них все наладится. Мне-то самому что. Я-то справлюсь. Единственный в стране фикус в звании генерал-майора госбезопасности. Главное, чтобы секретарша не забывала поливать.
У меня никогда не было личной жизни. Симпатичная девушка за 30, успешная карьера, вера в завтрашний день. В отделе одни мужики. Все заигрывали, но никто всерьез.
Потом я стала Барби.
Барби всегда хорошо выглядит. Всегда улыбается. У нее длинные загорелые ноги и розовый пеньюар с опушкой из страусовых перьев.
У нее есть свой Дом с розовыми обоями, у нее есть своя розовая машинка. У нее осиная талия, свой парикмахер и у нее есть свой Кен.
Я — Золушка-златовласка, мечта целого поколения. Даже мальчики не гнушались таким подарком, надеясь рассмотреть что-то, затаив дыхание, раздвинув безупречные пластмассовые конечности.
Что они там нашли? Очередную ложь мировой закулисы. У Барби есть парень, он купил ей дом и тачку, но ей нечем с ним епстись, оплачивая кредит.
Добро пожаловать в реальный мир, мальчики.
Идите лучше купите сотки с порнозвездами в нижнем белье. Если полижешь их языком, белье у них растворяется и можно посмотреть на сиськи.
Субагент может находиться в предмете не более суток, иначе — гарантированное сумасшествие. Никто не учитывал побочный эффект.
Мы закрываем глаза, мы ложимся спать… И мы снова в предмете. Как спастись? Дормиплант. Донормил. Пустырник…
Говорят, именно это сгубило Арсика и Эрни. Работа догоняла их во сне. Для меня работа и сон давно стали неотделимы. Я не хочу отделять их. Мне так уютней.
С Эрнестом у нас был роман, это правда… Но он был… Непростой человек, мягко говоря. Много пил. А после назначения… Это его и сгубило. Я не хочу говорить об этом. Еще он всегда слишком все драматизировал. С ним было трудно.
Я не люблю когда трудно. Я устала от трудностей.
Теперь я нашла себя. Я пишу для детей. Странные сказки. Говорящие фонари, куклы в цветных шапках, пряный ветер приключений, шепот сосен и скрип качелей, манекены с нарисованными улыбками и говорящие птицы, поцарапанные коленки и дробь веснушек на щеках… Романтика фэнтези, которую мы потеряли. Федя Завятский помогает пристроить в редакции. Критики даже хвалили пару раз. Иногда думаю о том, что Федя проплатил и им. И сразу стараюсь переключиться…
Я хочу, чтобы так и было. Чтобы так оставалось всегда. Чтобы просто. Как сейчас. Кажется, я, наконец, счастлива.
Поймите, я тут начну объяснять… это все будет звучать лайк э джоук, шутка, ю ноу.
Ну что рассказать про работу: скачешь-скачешь весь день как угорелый, хе-хе-хе… Зато к вечеру все про всех понимаешь. И про эту страну, с позволения, сказать. И про тех, кто ей управляет.
Сбежал? Я не сбежал, я переместил активы на другой депозит. Более выгодный… во всех отношениях. Только бизнес, ничего личного. Помните это кино? Спросите у ветерана нашего, у Ворсотеева… он наверняка и его тоже смотрел. Он их все смотрел, даже порнуху! Он жив еще? Ну и гуд. Хороший дедушка. Ю мей хэв и ю мэй хэв нот, да? Спросите у Громеева, его в честь старика Хэма назвали… Эрни, хе-хе.
Застрелился? Глупо.
Глупо… Щ-щ-щит… Соу стьюпид, реалли. Хи воз э найс гай, ю ноу.
Не жалею? Себя? Я? Нет, абсолютно.
Понятно было сразу, что совок обречен. Мы пытались там что-то менять… Фиксинг финьгз… Я решал вопросы. Наводил движения. Что мог — сделал. Нет, не жалею, что переехал.
Вот внуки сейчас уже заправляют целой франшизой. Работаем с крупными инвесторами. Сенаторы, судьи, шеф полиции, мэр… Есть куда расти. Я даю советы как могу. Вы понимаете, что у меня есть чем помочь, хе-хе-хе…
Не я выбрал эту игру. Но игра есть игра. Гейм из а гейм, йеп?
Вот об играх. Я теперь живу как, знаете, в «Симс». Лужайка, барбекю, камин, ложки для смешивания салата, кленовый сироп, специальная дверца для кошки в нижнем отделе двери. Френдли нейборхуд.
Меня туда, в отдел Урманяка, перевели с Внешторга, в Союзоборонстрой, в его отдел. Как сейчас сказали бы, ай воз… это… эффектив кризис менеджмент. Надо было решать вопрос. Прикрыть, как это говорят у вас там, лавочку…
Но меня проект заинтересовал. Увидел в нем перспективы.
С экс-президентом? Не могу рассказывать, секретность. Конечно. Много раз. Подача хорошая у него. Если бы еще закручивал кисть, э литтл-бит, ю ноу, чуть-чуть…
Сам? Нет-нет, я играю только в гольф. С мэром и шефом полиции, вы угадали.
Голова побаливает. Стук-стук-стук-стук всю ночь. Но ничего, можно потерпеть… Барбитал. Флунитразепам. Прозак. Это того стоило, эм ай райт?
По морде ракеткой? Больно? Не сгущайте краски. Во-первых, можно привыкнуть. Надо мыслить более… абстракт, фри майнд. Это часть работы. Во-вторых тут, как я уже говорил, важна не сила удара, а поворот кисти. В-третьих, что значит «по морде»? Даже наши совки сформулировали: субагент. Временный представитель. Если кто-то плюнет на автобус, в котором я еду, значит ли это, что он плюнул в меня? Ю гара би киддинг ми, мэн, хе-хе-хе.
Вот фор? Ага. Это все ради будущего. Мы делали это ради будущего. Фор зе бьютифул фьючер. Энд венчур инвестишинз, хе-хе. Стране нужны были перемены. Но кто-то должен был регулировать их. Контора с этим не справилась. Как она не справилась с Сахаровым и Бродским. Как она не справилась с бардами. С джинсами. С желанием людей дышать свободно… Невозможно задушить в людях стремление к гу-у-уд лайф.
Но я не жалею. Не жалею, нет. Они хорошие люди, конечно. Мы очень дружили, ездили пару раз на шашлыки вместе. Где-то под Барвихой, чья-то дача. Там теперь наверняка везде заборы под два метра и колючая проволока в три ряда, йеп?
Хорошие ребята. Но кого я обманываю? Они как это сказать по-русски… они, сори май френч, лузерс. Неудачники.
Каждый сам держит свою судьбу в руках. Знаете, вот как мячик. Скок-скок-скок. Тут важно не ошибиться в подаче. Сделай умную подачу — и сет за тобой.
Не надо так смотреть на меня. Кроме шуток. Мы старались. Мы делали все, что могли. Лично я делал. Я не виноват, что вышло то, что вышло. Я просто хочу, я всегда хотел, чтобы мои внуки жили вот как… вот как в игре «Симс».
Лужайка, дверь для кошки, барбекю, блять, ложки для смешивания кленового сиропа… Кевин любит динозавров, а у Рози отличные успехи в математике. Я читал ее сочинение по «Ватершип Даун» Адамса, и нашел там шутку про СССР, и ведь она просто не представляет себе… Не представляет себе ничего… Нихера они не могут себе вообразить даже…
Ну и что я хочу сказать? Ради этого, пожалуй, стоит угребываться мордой о корт двадцать четыре часа в сутки в течение двадцати пяти лет, разве нет?
Если вы считаете, что нет, я ударю вас клюшкой-драйвером прямо в лицо, как бы пытаясь выбить на триста метров.
Фак ю, энд фак йо факинг рашен патриотизм, энд йо совок кантри, дорогие мои, энд фак зе факинг ворлд, коз ю ноу… Пипл из пипл. Ворлд из ворлд. Ничего никогда не меняется. Как бы мы не старались.
Кстати… Я так и не сжег свой партийный билет. Вотэвер…
Тогда, сами понимаете, бардак страшный был. Сократили полштата, страна на куски распадалась… Я в этом «ящике», в отделе Урманяка, на тот момент отвечал за кадры. До пенсии — шесть месяцев… И вот пошел слух, что будет тестовый запуск… Вызвался сам. Ну а что мне? Пенсия эта, дача? Обеспечил уже вроде оглоедов этих… квартира на Ленинградском… «Волга» с гаражом. Дача там, яблони, смородина там, ежевика… а я-то кому нужен в этом раю? Старик. Обуза. Ох, и ладно. А тут… хоть какая-то польза… Ну, тогда так казалось, во всяком случае.
Готовили нас как первых космонавтов. Опыты сперва делали тоже на собаках, свои Белочка и Стрелочка у нас имелись. Звали иначе. Сказать? Вша и Блоха! Такой был юмор.
Когда уже выходили на ЦК, Урманяк собрал всех, мол, какое название официальное будем утверждать… «Вакула», я предлагал так назвать, помните у Гоголя? На черте верхом в Петербург. Ну, тут понятно куда целили — в Вашингтон, округ Колумбия. Одно дело жучок ему ввинтить в «паркер», а другое дело, когда ты сам в этом «паркере», как капитан Немо в своей подлодке. Обзервируешь, так сказать. В самом сердце буржуинского стана. Но Громеев предложил назвать «Цепочка». Это отвечало сути. Так и назвали. Громеев-то тогда был ого-го! Голова! Вот скажи пожалуйста, кто бы мог подумать…
Сложности? Вот помню, было тогда семнадцать годков мне. Я как-то в болоте по подбородок, вот посюда вот, просидел сутки. Патруль по бережку ходит, анекдоты рассказывают, кидают бычки… фельдфебель пьяный, пилотка набок: гебен зи эйнен лихт Иван… и очередями из «эм-пэ» так… поверх камышей… ради развлечения… конечно не знали, что я там… А я в тину… по уши… Ракета пошла сигнальная — по самые уши туда, в тину эту… Потом вынырнул — воздух хватаешь, плюешься. Главное — тише, тише… Затаился и ждешь, ждешь… На вторые сутки наши вытащили, еле говорить мог. Как сейчас помню — карандаш из пальцев выпадает, всего трясет… Надо рапорт писать. Расплакался, как девка… Спирту налили. Переоделся, подсел к печурке. Отошел кое-как. Стыдно потом даже, аж уши горят… Вот это было сложно. Волховский фронт, разведрота. Вот это было сложно, действительно… Остальное все потом уже херня просто-напросто. Не страшно.
Что смущало… Ну порнографии, конечно, много было. Особенно по-первости. Пошел вал. Собирались толпой, лица такие удивленные, глаза по пять копеек. Еще и накатят. Для храбрости. Помнят, как в восьмидесятые паковали за это… И смех и грех. Те, которые парами приходили, наверняка пытались повторить потом у себя дома… я воображаю!
Дальше уже баловство пошло, какой-нибудь мальчишка откопает у родителей в шкафу Смоковницу или эту Эммануэль блядскую. И давай смотреть. И страшно и сладко. И глаза вот такие же. Блюдца, а не глаза!
Трудно удержаться, конечно. Бывает, зажую, чтоб неповадно было. Она там только трусики потянула до коленок, этот, значит, зритель, только навострился себя за срамной уд ладошками… а тут я раз!! Опа! И помехи, машина пищит, скрежет, лязг… Надо видеть выражение лица!
Ладно там еще когда единоборства… Сигал, или вот Чак Норрис… Видно, что мужики стоящие. Ногой ему в морду, прямо вот как засветит. Но там видно, что за дело. Так ему, гаду, и надо… Сразу понятно. Может, ребята вот посмотрят, в секцию запишутся, хоть городки кидать, или баскет, или я не знаю что…
А тогда вот ужастики эти пошли… Какой-то в шляпе обгорелый там ходит, у него перчатка с лезвиями… Ну как сказать? Какой-то мудак в шляпе, и больше ничего. И ходит он, убивает он. Мудак… Да чтоб я, советский офицер, с таким мирился… Тоже помех пускал, зажевывал как мог. Один раз даже взял вот просто и взорвал, не удержался. Никто не пострадал, конечно. Кроме обоев. Списали на тайваньского производителя… Нет, ну сами посудите, детям голову забивать таким говном, извините за выражение? Что же вырастет из них, если… Ох… Да что теперь вспоминать это все, дело прошлое. Глупости.
Громеева жалко. Хороший парень. Нервный очень. С самого начала видно было — не сдюжит. Другое поколение совсем.
Арсик… Царбумян… Как живого вижу перед собой — всегда был такой веселый, глаза горят. Но ему тяжелее всех пришлось. Одно дело работать с предметом, другое — с предметом культурной значимости, с объектом, так сказать, творчества, духовным символом… Никто не верил, что получится. Ну-у… вот и не получилось нихрена… Он один и верил в это… На рок-музыке его заклинило, кажется… Тоже вот, навезли из-за кордона, как будто своих «песняров» мало было… Жалко парня. Очень жалко.
Кольбец? Ничего не могу сказать. Даже не спрашивайте. Бог ему судья. И все тут. Нечего говорить.
А Соньку тоже помню, конечно, хорошая девчонка, бедовая. Она работает еще? Ну… дай Бог ей. Она не пропадет. Огонь-девка!
Про шефа? Пусть сам вам все расскажет, если не засох еще, сукин шалфей.
Да нет, куда мне? Годы не те. Только ночью, конечно, глаза закроешь — и поехало… Вот недавно четыре сезона «Прослушки» посмотрел. За неделю-две. Хороший сериал. Показано, как они работают. На совесть. Мы такие же были, идеалисты. Особенно та сцена, где они преступление раскрывают в течение пятнадцати минут, используя только мат. Фак-фак-фак… фак ю, фак ми, мазафака, воттафак… Ну, вы знаете… Мы так примерно и работали тоже в наши лучшие годы, только вместо фака этого по-нашему выражались… по-советски. Так заворачивали, бывало…
Конечно, еще смотрят, пользуются. Некоторые из ностальгии, некоторые так… Не все же в интернете еще можно найти.
Еще, заметили, сохраняется какая-то тяга к предметному миру. Кассету… ее, понимаешь, в руках подержать можно. С дэвэде этим хренеде я не пробовал работать, не знаю. Но кассета… Лента эта, понимаете, корпус… Что-то вещественное… Настоящее.
Устаю, бывает… Что тогда? Корвалол плюс валокордин…
Да ну, глупости это все… Какие там сомнения? У нас был приказ. Мы его исполняли. А там хоть в топор, хоть в резиновую утку, хоть в портрет Маркса. Без разницы. Приказ есть приказ. Такая работа. Вот и все.
Гениальная идея принадлежала ТИКу Свермишелю. Суисс сначала настаивал на прямой передаче информации, и будь что будет. Но я возразил, что у землян присутствие в сознании чужих голосов считается душевной болезнью. И когда Свермишель заикнулся о создании визуальной иллюзии, в уста которой можно было бы «вложить» послание, мы все уцепились за идею. Наведённый мыслеобраз выглядит точь-в-точь как сенсовизорная голограмма. Кого Николаю и слушать, как не любимых персонажей?
Однако вместо понимания и готовности к сотрудничеству Николай демонстрировал тревогу и смятение.
Свермишель, слушавший мысли землянина, отрапортовал, что тот считает ситуацию выше своего понимания.
— Совсем тупой, что ли?! — возмутился ШИК.
— Давайте упрощать, — предложил я.
— Кто-нибудь пониже категорией! Поговорите с ним!– бросил ШИК в пространство.
Ребята вильнули хвостами и через пару минут притащили за лапы бывшего ТИКа Фьюста. Задание Фьюст, казалось, понял, и даже оживился. Почему он смоделировал именно зомби, никто из нас не знал и знать не хотел. Упаси меня все космические силы от того, чтобы оказаться в голове у ТИКа Фьюста. Главное, что в результате Николай наконец принял позывные Центра. Осталось только заставить его их набрать.
ШИК вошел в раж.
— Вызвать весь состав! Будем продолжать ментальную бомбардировку!
И вновь рванулся в бой в образе Федора…
— ШИК?
Мы все обернулись. Рыжая мордочка диспетчерши Хвентли почему-то была бледно-рыжей.
— Шеф, сенсоры сигналят. Неопознанное судно идет на стыковку со станцией.
***
Сенсовизор не выключался. Невозможно было даже убрать звук. Наконец я не выдержал — не в силах больше слушать вопли голограмм, отшвырнул бесполезный пульт и рванул в коридор. Схожу на камбуз, освежусь чем-нибудь, тогда соображу, что делать дальше.
Но и через сто метров в ушах по-прежнему гремело: «Набери позывные!!!»
Да что же это такое?!
Я обернулся. Голограммы, держась на почтительном расстоянии, толпой шагали следом за мной, скандируя свой призыв.
Не добежав до камбуза, я метнулся в ближайшую кладовую, с размаху захлопнул дверь и подпёр её для надёжности ящиком с запасными блоками питания для синтезатора. Потом плюхнулся на пол, обхватил голову руками и завыл.
***
— Он воет, шеф…
— Слышу, — огрызнулся Суисс. — Всё равно продолжайте! Он должен вызвать спецподразделение! В конце концов, кто здесь долбаный охранник? Тупица!
На меня вдруг нашло озарение.
— Подождите, — закричал я ребятам. — Давайте сменим мотивацию!
Я сосредоточился как следует и метнул сквозь бронированную стену кладовки совсем другой набор слов:
«Поломка! Ваш сенсовизор неисправен! Гарантийное обслуживание! Наберите позывные с любого пульта!»
Затаив дыхание, мы смотрели на дверь кладовки. Наконец она приоткрылась, в коридор высунулась взлохмаченная голова Николая. Вновь увидев голограммы, он замер. Мы заставили их приветственно помахать руками, лапами и щупальцами. Николай стремительно выскочил из кладовки и дернул в сторону камбуза.
— За ним! — скомандовал ШИК. — Продолжайте трансляцию! Все вместе, три-четыре!
Мы погнали голограммы за Николаем. Когда до цели оставалось всего полтора десятка шагов, с противоположной стороны в коридор ввалились те, кого мы ждали — бандиты сумели разблокировать защиту главного шлюза.
Минимум полтора десятка профи — тренированных, облитых биобронёй, — застыли напротив нас. Мы инстинктивно прижались к стенам. Нападающие вскинули вживлённые в локти бластеры и открыли огонь по голограммам. Они приняли вышедшие из сенсовизорного поля иллюзии за реальных существ!
Николай тупо смотрел на поток световых пуль. Потом перевёл совершенно обалделый взгляд на киллеров.
— «Палачи с Деймоса»? — пробормотал он себе под нос.
Этот олух решил, что они тоже персонажи сериала!
Я думал, ему конец. Но бандиты обращали гораздо больше внимания на зомби и монстров, чем на Николая — и это был наш шанс. Надо было всего лишь подыграть им.
Стряхнув оцепенение, я дополнил свой персонаж плазмо-базукой и ринулся к землянину. Подкат! Николай рухнул где стоял. Я тоже растянулся во весь рост и успел заметить, что коллеги поняли меня с полуслова — все голограммы теперь сжимали в конечностях оружие и палили кто во что горазд. На заднем плане обрисовался иллюзорный светомет. Позади него залег ультрафиолетоармеец с ярко выраженной мимикой ШИКа Суисса. Вперед с жутким завыванием вырвался зомби, размахивавший окровавленной оторванной ногой, — похоже, ребята так и продолжали таскать за собой Фьюста. Я встал на четвереньки и, собравшись с силами, боднул Николая в задницу, подпихивая к кухне. Откуда-то выскочил Свермишель и тоже толкнул Николая в бок.
— Набери позывные!… — заладили мы.
— Не давай ему встать, угробят! — бросил мне Свермишель.
Я метнулся к ноге Николая, надорвал зубами низ его штанины и зацепил ее за носок космобутса. Николай попробовал встать и рухнул снова. После нескольких падений подряд он, не пытаясь больше подняться на ноги, поспешно пополз в сторону кухни. Мы со Свермишелем прикрывали его с тыла.
Сзади послышались глухие звуки падений — ребята, вероятно, переняли мою тактику влияния на устойчивость противника. Я не оборачивался — пусть ШИК руководит схваткой, на то он и босс.
Доползли, наконец, до кухни. Свермишель, совершив потрясный пробег по стенке, хвостом активировал фотоэлемент. Николай был в таком состоянии, что даже не удивился самооткрывающейся двери. К моей вящей радости, он теперь сам твердил позывные.
Пульт от синтезатора пищи валялся на стуле. Землянин трясущимися руками вцепился в него и защелкал кнопками. Сначала на сигнал отреагировал пищевой агрегат — он замигал лампочками и тихо загудел. А через секунду в моем сознании прозвучал экстренный, сверхтелепатический, в двадцать миллионов ментальных сил сигнал.
Центр принял наш вызов.
***
Я лежу на биокойке в каюте спасательной шлюпки. Койка медленно покачивается, баюкает, нежит. Тишина и покой. Блаженство.
— Как вы думаете, доктор, когда я снова смогу читать? — доносится голос Суисса с соседней койки.
Я не слышу, что отвечает доктор. Мое сознание отдыхает. Никакого сенсовизора. Никаких дурацких сериалов. Только что я получил гипергигантскую дозу витаминов: воспоминания участников Пятого Межпланетного Конгресса супрабиологов. Вдобавок мне постоянно вводят таблицу умножения пятизначных чисел.
Операция успешно закончена. Болваны с бластерами благополучно заключены в камеры Межгалакпола. Николай за самообладание и вовремя посланный сигнал бедствия получил тут же на месте благодарность, а на счёт ему перевели денежную награду. Правда, он, благослови его космос, принял офицеров Межгалакпола за ремонтников сенсовидения, вручную утаскивающих со станции непокорные голограммы, но это уже не моя проблема. Думаю, впрочем, что его психика скоро восстановится — ведь пришедшая в ужас от разрушительного воздействия сенсовизора на наши ментальные способности бригада из Центра полностью отключила пост сотрудника безопасности хранилища идей и фантазий от всех каналов вещания…
Ммммм…. как легко мне далась эта длинная фраза… красота…
И всё бы прекрасно, если бы не это странное чувство, что мы что-то забыли… и я никак не могу вспомнить, что… Неважно… Койка качается, слипаются глаза… спать… спать…
***
Раньше я считал, что те, кто сдаёт гениальные мысли к нам в хранилище, — офигительно умные люди. А теперь думаю, что им просто однажды случайно повезло. Потому что я своё великое открытие именно так и сделал — случайно. Ну кто же мог знать, что если набрать на пульте кухонного синтезатора позывные службы ремонта сенсовизоров, машинка сочинит именно тот рецепт, о котором я мечтал долгие недели и месяцы?
Супер-пойло — лучшее, что случилось со мной в этой жизни после сенсовизора. Вернусь на Землю — запатентую. Оно заменяет и еду и пищу, поэтому я назвал его хлебульк. У него всегда именно такой вкус, которого сейчас хочется. От него не бывает похмелья — можно хлебать двадцать четыре часа в сутки, проверено. И от него всегда отличное настроение. Меня хлебульк ещё ни разу не подвёл, а подопытный хрямзик от него прямо ожил.
Я наткнулся на беднягу во время очередного обхода. Он лежал на спине, лапами кверху, как дохлый жук. Однако дышал и сердце билось. Я притащил его в гостиную и влил в глотку полстакана своего изобретения. Он подпрыгнул чуть не до потолка, потом опять повалился на спину и долго дрыгал задними лапами. Язык на плече, мохнатая рожа светится от счастья. Глядя на него и я развеселился, и тоже тяпнул сто грамм. Только успел подумать, что надо бы приручить этого красавца, как вдруг наконец-то заработал недочиненный ремонтниками сенсовизор. Я бросился искать пульт и упустил хрямзика — он шмыгнул под кресло и я так и не смог его поймать.
Ну и космос с ним. Мне и визора хватает. К тому же передачи стали гораздо интереснее и намного смешнее, чем раньше, особенно сериалы. Персонажи больше не сидят каждый в своём шоу, а ходят друг к другу в гости. И те, что из рекламных пауз, тоже часто с ними тусуются.
Сначала я слегка путался, кто есть кто, потому что все они почему-то стали зомби, но потом разобрался и привык к виду полуразложившейся Барби.
Теперь мне точно не грозит сойти с ума от одиночества.
Главное в работе охранника — следовать правилам безопасности. Поэтому ровно в двадцать ноль-ноль я, как положено по инструкции, отправился в обход станции — от главного шлюза к холлу со стойкой для обработки депозитов, затем по виткам спирального коридора внутрь, к центру хранилища.
Пусто и тихо.
Еле слышно гудит вентиляция, мягко светятся панели, уютно горят цветные индикаторы на дверцах ячеек.
Мне нравится моя работа. Не понимаю, почему межгалактическому «Интеллект-банку» вечно не хватает секьюрити. Платят за охрану «летающих сейфов» столько же, сколько промысловикам на астероидах, а условия гораздо лучше. Кухонный модуль оснащён пищевым синтезатором последней модели. Пейзажи в жилом отсеке можно менять хоть по сто раз на дню. Климатические настройки тоже. А страшные истории о влиянии одиночества на психику — это не про меня. Разве можно чувствовать себя одиноким, когда сенсовизор принимает две с половиной тысячи каналов? Дома я обходился базовыми тремя сотнями и до прилёта сюда не смотрел ни «Циркониевой лихорадки», ни «Клыкастых тёлок», ни «Озабоченных зомби». А сейчас «Лихорадка» — мой любимый сериал. Ни одного эпизода не пропускаю.
Очередной виток коридора. Все те же бесконечные ряды закрытых ячеек. Жёлтый огонёк — занята, розовый — пустая. Цвет пола темнеет от витка к витку, чтобы удобнее было ориентироваться. В приемной он бледно-голубой, а в сердцевине хранилища темно-синий. Здесь хранятся самые ценные депозиты. В чём их ценность, я не знаю. Может, внутренний отсек и правда забит гениальными идеями и особо изощренными фантазиями. А может, ничего там нет особенного, просто сами владельцы так оценили и застраховали. С тех пор как изобрели мнемонические циркониевые носители, народ как с цепи сорвался, записывает все подряд. Моя бывшая целый год записывала сны (свои и мои) — хотела продать НИИ Мозга. Hе взяли. Cказали, что интересуются только отклонениями и извращениями, a мы, оказывается, нормальные. Теперь она не знает, куда те записи девать и где их хранить. Дома держать боится — вдруг её теперешний найдет. А на Интеллект-банк у нее, понятное дело, бабок не хватает. В общем, нашла себе проблему. Я-то не парюсь: если чуваку охота смотреть тот сон, где я, типа, космический шаттл и пытаюсь заехать в гараж, но не помещаюсь, пусть смотрит, жалко, что ли. У него же нет визора на две тысячи программ.
А что хранят в ячейках наши клиенты, мне вообще по барабану. На моей зарплате это не отражается.
Впереди, у самого поворота, метнулась небольшая тень. Чёртовы грызуны. То есть я так думаю, что они грызуны, потому что похожи на крупных земных крысаков. Однако ни разу не видел, чтобы они что-то погрызли. И не знаю, откуда они берутся и чем питаются. В кухонном модуле их не встретишь, зато в центральном отсеке ротами шляются. Я зову их хрямзиками. Пытался избавиться от них. Синтезировал ядовитые приманки — не берут. Ловушки тоже обходят. Ну, я и забил на это дело. Оборудование хрямзики не портят, ущерба не причиняют. На фига с ними возиться? Лучше потратить время на что-нибудь полезное, вроде нового вида выпивки. Синтезатор пищи — это ведь, по сути, универсальный самогонный аппарат. Если, конечно, знать, как с ним обращаться.
Обход я всегда стараюсь завершить к началу «Лихорадки». Вот и на этот раз успел как раз вовремя. Прихватил на кухне стакан вискаря, устроился поудобнее в сенсо-кресле, активировал плоский гаджет ручным пультом.
Посреди комнаты возник бытовой отсек старательской станции. 3Д. Полная иллюзия присутствия. Красота! Привет, ребята, я по вам соскучился!
— Я не буду больше с тобой играть! — заявил мексиканец Хуан, сгребая карты со стола. — Ты мухлюешь!
— Кто бы говорил! — хмыкнул Марат. — Если ты опять продул, ещё не значит, что ты самый честный.
Марат классный. У него тяжелое детство было: всю его республику расстреляли и переселили, только не помню, куда и за что. А он виду не подает, вечно прикалывается.
— Да ладно вам, — примирительно сказал Фёдор. — Нашли из-за чего лаяться. Не злись, латино. Не на деньги ведь играли, а на циркон. Завтра новых кристаллов наковыряешь.
— У меня участок тяжёлый. — буркнул Хуан.
— Плохому шахтёру всегда что-то мешает, — заржал Марат. — Федь, ты защиту проверял? С маячкового астероида сегодня вспышки шли — вроде как готовность номер три, «лёгкий пиратский крейсер».
— Я активировал сторожевых роботов, — важно сообщил Фёдор. — Поставил двойное поле. Зарядил пушку. Бронированная муха не проскочит. Так что расслабься. Пиво будете?
Федор — он всегда такой. «Мужик сказал — мужик сделал» — это про него. С виду простой и свойский, но если надо — всех построит. Вот и сейчас как быстро ребят успокоил. Сидят, пивко потягивают…
Глядя на голограммы, я тоже потянулся к стакану. Что ни говори, в работе старателя есть своя прелесть. Дружеские попойки, звёздное небо, набеги пиратов… А потом — домой, на Землю, с драгоценными кристаллами в трюме. Романтика!!! Если не придумаю чудо-дринк, то это мой способ разбогатеть номер два. Отработаю положенный по контракту срок, накоплю кредитов и обязательно куплю патент на разработку участка. Главное — подобрать надёжных напарников. Таких, как в сериале…
— Привет, Колян.
Один Фёдор чокался за столом с приятелями пивными бутылками. А у самого края сенсо-зоны стоял другой Фёдор, точно такой, как первый, и смотрел прямо на меня:
— Поговорим? Или сначала выпьем?
— Выпьем, — машинально ответил я и залпом опрокинул в рот вискарь. Гортань обожгло, на глазах выступили слёзы.
Я сморгнул.
Фёдор номер два никуда не исчез.
«Вот оно, — подумал я, вспомнив страшные рассказы медиков о влиянии одиночества на психику. — Началось».
***
Как агент Четвертой Интеллектуальной Категории по борьбе с внутригалактическим бандитизмом (сокращенно ЧИК-бовба), я должен был заранее почувствовать приближение катастрофы. Во-первых, сенсовизор охранника Николая орал громче обычного (земляне — единственная разумная раса в космосе, которая при засорении слуховых органов не очищает органы, а прибавляет звук). Во-вторых, чего ожидать от сотого эпизода, если в конце девяносто девятого немой одноглазый цыган оказался снайпером-особистом? И тем не менее мой интуитивный канал молчал. Что лишний раз доказывает жалкое нынешнее состояние нашей секретной спецгруппы по борьбе с межгалактическим бандитизмом.
А ведь я весь день, можно сказать, отдыхал. И питался полноценно: дежурил в центральном отсеке рядом с ячейкой, хранившей идеи знаменитого дирижёра Грука, и смог не торопясь прослушать его работу над симфонией Кры-Крыкла с Веги. Изумительно! Настоящее пиршество, полное изысканных деликатесов! Я просто наслаждался излучением кристалла, медленно продвигаясь от сольных партий к полифонии, от фрагментов — к целому произведению… наблюдал за ходом мыслей великого маэстро, упивался его феноменальным чувством ритма и мелодии, смаковал звуки, созвучия, паузы… К концу этой волшебной трапезы мне показалось, что мозг полностью оправился от ущерба, причинённого вчерашним эпизодом «Птеродактилей наперевес».
Увы, домой пришлось возвращаться через жилое помещение землянина, так называемую гостиную. Я принял меры предосторожности — дождался рекламной паузы, чтобы избежать «Лихорадки». Не помогло. Землянин, как всегда во время рекламы, щелкал пультом по всем каналам подряд. Как раз когда я проползал под его креслом, в сенсозоне зависла голограмма толстой девицы, рассказывающей, как опоить чужого семейного партнера отваром из травы болдухай. Думаю, это вынесло мне сразу категории полторы. Добравшись до своего гнезда, я уже не помнил не только дирижера, но и разницу между земной валторной и лернейскими цимбалами.
А утром не услышал биологический сигнал побудки. Разбудил меня прямо через телепатический канал мой шеф, ШИК Суисс, и поинтересовался, собираюсь я спать дальше или все-таки появлюсь на летучке.
Мчась на совещание, я миновал неподвижную фигуру ТИКа Фьюста… бывшего ТИКа Фьюста. Тончайшего ума был агент. А теперь лежит в щели между панелями центрального отсека, сложив мохнатые лапы на пузе. Смотрит в пространство остекленевшими глазами, бормочет что-то несусветное. Конечно, многие наши ребята частично потеряли рассудок и самоконтроль. Но ментальное бормотание Фьюста — это самое жуткое, что мне доводилось слышать в своей жизни. Прямо мурашки по шкуре. Бедняга. Мы спрятали его от Николая и роботов-уборщиков, но спасателей из Центра вызывать не стали. Если спасательная команда увидит, в каком состоянии наша группа — нынешнюю операцию можно считать проваленной. И как объяснить провал начальству? Оно ведь не смотрело «Клыкастых телок».
На летучке присутствовали все годные к службе коллеги — шесть штук, не считая ШИКа Суисса. Он буравил меня своими черными глазками-бусинками. Остальные тоже смотрели напряжённо.
И все молчали. Никогда в жизни мне не доводилось слышать такой оглушительной тишины — ни одного мысленного импульса, ни одной попытки связаться с моим мозгом…
Сейчас-то я понимаю, что никто просто не решался приоткрыть свои мысли первым.
Наконец ШИК послал мне формальное приветствие:
— Как здоровье, ЧИК Лес?
— Вроде ничего… — ответил я. Стоило Суиссу начать общаться, его эмоции перестали быть для меня тайной. За невинным вопросом читалась отчетливая паника. И уж никак не по поводу моего здоровья.
— Отлично! — преувеличенно бодро одобрил ШИК. — Мы тут хотим выйти на связь с Центром. Hабери-ка ты позывные. А я тебе протранслирую, что передать.
Наша тайная связь с Центром Интергалакполиции встроена во все пульты землянина — и в кухонные, и в мусорные, и в сенсовизорный. А также в запасные, которых в техническом отсеке целый ящик. Один из них Суисс и придвинул ко мне. Я послушно занес лапу, чтобы набрать код… и вдруг понял, что ни один из символов ничего для меня больше не значит.
Ничего. Рьен. Нада. Жок Нерсе. Или, как говорят в Альфе Весов, брюмм-брюмм.
Я не мог вспомнить смысл этих закорючек..
Случилось страшное. Мы, представители засекреченной расы «идеальных агентов», мнемопитающие существа с абсолютной памятью, полностью разучились и писать, и читать! Уж не знаю, что нас так накрыло — «Телки», «Лихорадка» или чемпионат Галактики по титановому мячу. Ясно было одно — на связь с Центром мы выйти не в состоянии. И вообще на связь вне станции, если уж на то пошло. Телепатия — вещь хорошая, но радиус ее действия, увы, очень мал.
Мы смотрели друг на друга, медленно теряя надежду и осознавая, что операции крышка.
Своими силами — когтями и лапами — нам не справиться с бандой, которая, как стало известно, планирует налёт на Хранилище. До суда над мафией, двести лет державшей в страхе оба Магеллановых Облака, оставалась всего неделя, и показания основного свидетеля были спрятаны на этой станции. Бандиты вот-вот окажутся здесь, и вооружены будут как следует. А мы оказались неспособны вызвать подкрепление из Центра. Космос всемогущий, мы не могли послать в Центр даже идиотский привет!
По инструкции, в случае серьёзной поломки связи разрешалось выйти из-под прикрытия и установить контакт с охранником.
Только вот как это сделать?
Мы — бессловесные телепаты.
Он — существо, неспособное слышать мысли.
А письменность стала нам недоступна.
Полный бири-бири-бюмм…
***
Я лихорадочно переключал каналы. В сенсозоне послушно возникали и снова пропадали прыгающие со скал демоны, интеллигентного вида тарантулы, чешуйчатые стриптизёрши и бегуны в испанских сапогах. И только Фёдор номер два упорно не хотел повиноваться командам пульта и не исчезал.
— Поговорим? — спросил он опять.
Я не отвечал. Не хватало ещё беседовать с собственными глюками.
— Я такой мужчина, — сообщил Фёдор, — что если меня зимой положить под ёлку с голой бабой, то снег растает и цветы вырастут.
Это была фраза из семьдесят шестого эпизода. Я хорошо помнил этот момент. Кажется, Марат сказал тогда в ответ…
— Эх, Федя, — Марат возник рядом с товарищем. — Где те ёлки, и где те бабы…
Точно. Именно это он в тот раз и произнёс.
— Ближе к делу, пролетарий. Колян ждёт.
Вот этой фразы в эпизоде точно не было. Ёлки-тёлки — это понятно, но при чём тут я?!
— Ближе к делу, — повторил Федор. — Делу время. Внештатная ситуация. Скоро к нам приедет банда из Амура. То есть из Центавра.
— Объявление! — вмешался Марат. — Это ограбление!
— Корабль на подходе! — опять перехватил инициативу Фёдор. — Бандиты! Межпланетный взлом сейфов и отключение сигнализации!
Я обалдело переводил взгляд от одного «лихорадочника» к другому и обратно. А они продолжали выкрикивать по очереди:
— Ячейка!
— Центральный отсек!
— Совершенно секретные мысли лучшего агента галактической безопасности!
— Явки, пароли, адреса!
— Их хотят украсть!
— Обвал в штольне!
— Какая штольня? Федя, ты гонишь…
Что это?! Анонс будущего эпизода? Никаких сейфов, межпланетных банд и агентов в «Лихорадке» сроду не было, уж я-то знал. Неужели всё-таки глюк? И тут меня осенило.
Нацелив пульт в лоб Федору, я изо всех сил вдавил кнопку.
— Не въезжает! — огорченно сказал Федор.
— Лох, — кивнул Марат, и они пропали, а в центре сенсозоны материализовалась Барби из рекламы «Андроид-эскорта».
Я облегчённо вздохнул.
Био-красотка сложила губки бантиком и страстно зашептала:
— Вызови спецподразделение! Набери позывные!
Охренеть! Никогда не слышал, чтобы девчонок вызывали целыми подразделениями! Тут рядом с Барби опять возникли «лихорадочники» и подхватили:
— Набери позывные!
За их спинами появился шатающийся Барон Грымза из «Озабоченных зомби» и заорал:
— Что может быть лучше живой плоти! Я готов на всё ради свежего мяса! Набери позывные!
Нет, что бы ни говорили психологи, для таких глюков одиночества маловато. Если бы мои мозги могли выдавать настолько крутой бред, я был бы одним из постоянных клиентов банка, а не охранником. Что тогда? Пиар-акция? Я задумался. Как отличить пиар-акцию от бреда? А может, это обычная реклама? Нo тогда по окружности бежали бы контактные данные, а их нет. Стоп, они же просят набрать позывные…
— Закрой глаза, беби, — ласково попросила Барби. — Я тебе кое-что скажу…
Как отказать девице с таким голосом и таким декольте? Я послушно зажмурился.
Барби снова заговорила страстным полушёпотом, но теперь голос её звучал так, словно доносился не снаружи, а изнутри моей черепной коробки:
— Семь-семь, первую семерку держишь три секунды, вторую-пять, потом триста шестьдесят четыре коротко, подтверди кнопкой «мини-экран». Запомнил?
Я резко открыл глаза. Значит, всё-таки реклама. До чего достали! Уже не знают, что выдумать. Так и до полного сдвига мозгов можно довести.
А в гостиной появлялись всё новые персонажи, декламировали старые реплики, собачились друг с другом, а потом присоединяли свои голоса к завывающей толпе:
— Набери позывные!
— Зачем?! — не выдержал я.
— С кичмана у Центавра сбежали два кадавра! — заорал Барон. — Ограбление! Они вооружены! Грызи их, Коля! Набери позывные!
Я ожесточённо давил на «Выкл», но чокнутые голограммы не исчезали. Прибор не работал!
— Пойдём развлечёмся, — предложил незнакомый вкрадчивый баритон за спиной Клэр. — Жду тебя на улице.
Затем её поцеловали в шею. Клэр дёрнулась, точно обожжённая прикосновением чужих губ, резко обернулась. Но так и не увидела лица мужчины — только массивную спину и непропорционально короткие толстые ноги. Он шёл к выходу из бара, покачиваясь, будто танцевал с выпитым за вечер бурбоном.
— Это твой парень? — шепнула Клэр подружка.
— Нет, — рассеянно ответила та. — Зря я сюда пришла.
— Ничего не зря! Говорю тебе, первый месяц работы обязательно нужно отметить!
Клэр прекрасно понимала, что новая подружка пригласила её в бар из унизительного милосердия, которое проявляют высокомерные люди к тем, кого считают неудачниками.
— Тоже мне, праздник, — смущённо ответила Клэр.
Она ненавидела новую работу. Зачем она вообще устроилась на телефонную станцию? Впрочем, последний месяц ей везде было не по себе, так какая разница? Да и жить на что-то нужно. Может, она бы даже работала хорошо, но к концу смены начинала раскалываться голова, и Клэр путала линии. Из-за ошибок её оскорбляли звонившие, а подружки-телефонистки смотрели со снисхождением. Будто достойный человек не мог путать линии. “Алло… Соединяю…” Клэр дёрнула плечами.
Рядом с их столиком остановился высокий парень, улыбнулся и весело заявил:
— Дамы, я не подслушивал, что у вас праздник, просто вы невероятно красивы, а мне хочется заказать шампанское! Позволите?
Парень присел за их столик и начал оживлённо болтать. Рассказывая подружке-телефонистке о работе агента по недвижимости, он запустил руку под стол и стиснул колено Клэр. Она вскочила, схватила зонтик.
— Простите, мне… Срочно домой нужно.
Выбегая из бара, Клэр обернулась — подружка в общем-то осталась довольна её уходом.
По козырьку над баром отбивал дробь дождь.
— Ну, пошли? — окликнул её на улице пьяный баритон.
Тучный мужчина курил у двери. Перед затяжкой он подносил сигарету к лицу несколько раз, прежде чем попасть фильтром в разомкнутые губы.
— Нет, простите.
Клэр раскрыла зонт и торопливо зацокала каблуками по тротуару. За спиной раздались шаркающие шаги.
— Не ломайся! Давай хоть разок перепихнёмся!
Улица была пуста. Клэр побежала. Почему, почему так происходит с ней?
— Стой, шлюха!
Дождь превратился в ливень. Порыв ветра выдернул зонтик из её рук, и тот попрыгал назад, к пьяному преследователю.
Сзади раздался шлепок и вскрик — должно быть, мужчина грохнулся на залитый водой тротуар. Клэр не стала оглядываться. Завернула за угол улицы и вбежала в первый подъезд.
На лестничной клетке она позвонила в двери квартир. И ещё раз. Никто не открыл.
— Помогите, прошу вас!
В ответ — ни звука. С мокрых волос на лицо струилась вода. Должно быть, из-за растёкшейся туши она выглядела так, будто рыдала уже час кряду.
Клэр не плакала.
— Помогите…
Ей почудились тяжёлые шаги на улице. Она выключила свет в подъезде и замерла, прижавшись к стене. Плохо смазанные петли скрипнули, на фоне дверного проёма вырисовался чёрный силуэт.
“Я невидимая,” — мысленно сказала Клэр силуэту. Она верила в чудеса, хотя была большой девочкой. Большой девочкой, которую вот-вот изнасилуют в подъезде.
Никакого волшебства не случилось. Мужчина шёл к лестничной клетке.
***
Хантер не имел права на раздражение или ненависть. Но иногда хотелось оказаться подальше от людных улиц, от стерильно хороших, улыбчивых прохожих, от чужой радости, которая обтекала Хантера, как вода — маслянистый камень.
Он не имел права и на симпатии.
И всё же неотрывно смотрел на светловолосую девушку в ярко-зелёном плаще, торопливо выходящую из бара. Даже издалека Хантер ощущал, что у этой девушки с завившимися от дождя локонами ему нечего было забрать. Она чиста, за ней приятно даже просто наблюдать издалека. За тем, как она встряхивает зонт, как оглядывается, как вздрагивает от обращённой к ней фразы толстяка. Как бросается под дождь, точно тот мог спрятать от непрошеного внимания.
Хантер знал, что дождь её не спрячет. Его самого, с извечными потёками чёрной крови, которая, точно ртуть, собиралась под пальцами и снова растекалась по предплечьям, никогда не прятал ни ливень, ни темнота ночи. Люди, кто брезгливо, кто с отвращением, неизменно отворачивались, старались перейти на другую сторону улицы.
Девушка в зелёном плаще бежала, толстяк тяжело шлёпал по лужам, догоняя. Хантер неторопливо двинулся за ними. Он не спешил делать свою работу, он её не любил.
Стоило девушке нырнуть за поворот, как Хантер ускорил шаг. Его рука, покрытая чёрной кровью, точно латексной перчаткой, хлопнула толстяка по плечу. Тот приземлился на четвереньки прямо в лужу, похожий на решившую искупаться в грязи свинью.
Хантер склонился над ним, прикрыв глаза. Почувствовал, как толстяк обмякает, расслабляется. Может быть, даже улыбается. Хантер отпустил его плечо и сжал пальцы, пряча в кулаке новую чёрную каплю. Ещё одну среди тысячи других, которые он вынужден принять, неся свою службу, чтобы жители города продолжали улыбаться, чтобы продолжали при виде его с отвращением переходить на другую сторону улицы…
И сейчас ему следовало оставить мирно похрюкивающего в луже толстяка и уйти, но Хантер не ушёл. Он хотел ещё раз увидеть девушку в зелёном плаще. Хотя бы под тем предлогом, что обязан успокоить её и сказать, что она в безопасности.
Хантер открыл дверь, поморщившись от противного скрежетания петель, шагнул в тёмный подъезд. Ему показалось, что он слышит частый стук сердца, но слышать его, конечно, не мог. Наверное, дождь барабанил по козырьку подъезда. Хантер включил свет.
Девушка стояла на лестничной площадке, едва заметная в своём плаще на фоне зелёной стены. Волосы, уже не вьющиеся, а попросту мокрые и тяжёлые, облепили перемазанное тушью лицо. И она понравилась ему ещё сильней.
— Он больше не гонится за тобой, — сказал Хантер то первое, что, должно быть, девушка хотела услышать. Но вряд ли она желала узнать это из уст человека, чьи руки покрыты чёрной живой кровью.
— Вы убили его? — прошептала девушка. Дождевая капля скатилась из уголка её губ на подбородок.
— Нет, — Хантер мотнул головой и зачем-то добавил: — Я не убиваю людей.
— Тогда можно… Я пойду домой, можно?
Он отступил, освобождая путь к входной двери, но вместо правильного и разумного молчания заговорил:
— Там темно, давай провожу?
Девушка едва слышно выговорила:
— Хорошо.
Она постояла ещё немного и наконец сделала шаг в сторону Хантера. На стене остался мокрый отпечаток её спины.
По дороге Хантер выяснил, что девушку зовут Клэр, а ещё что она предпочла бы идти одна. Кроме собственного имени Клэр так больше ничего и не сказала. Хантер тоже не был искушён в беседах, а потому молча брёл рядом, стараясь соблюдать заданное девушкой расстояние между ними. Она будто страшилась, что гадкие капли перескочат с запястья спутника на неё и навсегда замарают.
— Клэр, ты меня боишься?
— Нет, тебя — нет. Мне из-за чёрных капель страшно… и мерзко. — она взглянула на Хантера, и лицо у неё сделалось несчастным. — Прости! Я не хотела тебя обидеть!
— Ничего, из-за них я всем кажусь мерзким. — Чтобы не казаться ещё и жалким, Хантер усмехнулся.
— А нельзя их выбросить? — спросила Клэр и подошла на шажок ближе.
— Не могу.
Ему вдруг захотелось, чтобы она всё узнала. Даже если не поймёт, даже если испугается ещё больше. Хантер снял с запястья крошечную чёрную каплю и взвесил на пальце. Вытянул руку под свет уличного фонаря, чтобы Клэр могла разглядеть.
— Это агрессия. А ещё ревность, подавленность, тревога, трусость… — он подцеплял каплю за каплей, и за его кистью уже тянулись целые бусы. — Они не мои, и я не могу их выбросить.
— Придётся мне просто не замечать их.
Клэр остановилась. Хантер тоже встал. Их разделяло едва ли полшага.
— Вот и мой дом. Спасибо, что проводил.
Клэр почти дотронулась до его плеча — пальцы замерли в миллиметре от замаранной чёрной кровью куртки. Хантер так и не получил благодарного прикосновения. И всё же её жест, даже такой робкий и невинный, всколыхнул что-то в памяти. Хантеру показалось, что он уже когда-то видел Клэр. Нет, не может быть, он бы запомнил. Её бы он точно запомнил.
— Мы ведь встретимся ещё? — спросил Хантер, просто чтобы не молчать.
Вопрос-то был глупее некуда, к тому же ответ он знал наперёд. А потому даже вздрогнул, когда она сказала:
— Да.
***
Это нужно закончить. Сегодня.
Хантер изо всех сил старался удержать решимость, глядя, как к кинотеатру приближается Клэр. Три встречи — и так слишком много. Для них, для него, созданного для грязной работы, а вовсе не для свиданий с девушками. Он не имел права обрекать Клэр на такое же жалкое существование изгоя.
И фильм Хантер выбрал самый что ни на есть удачный для расставаний — “Касабланку”.
Они вошли в зал кинотеатра. На экране ходили люди, раскрашенные во все оттенки серого. Настоящие люди пялились на их трагедию, потягивая коку.
Клэр сняла плащ, заняла сидение с края предпоследнего ряда. Хантер устроился справа от неё и произнёс вслух то, о чём спрашивал себя много раз:
— Мне всё время кажется, что мы уже когда-то встречались. Ты не помнишь?
— Я бы тебя не забыла, — ласково ответила Клэр и, смутившись, стала смотреть на экран. — Как тебе Ильза Лунд?
— Не знаю, кто это.
Хантер сидел вполоборота, фильм его мало интересовал. Пусть он и решил попрощаться, но впереди ещё сеанс в два часа. Можно любоваться красивым профилем Клэр, скромным вырезом нежно-зелёного платья, можно даже обнять её за плечи.
— Актриса в главной роли, — пояснила Клэр. — Неужели ты не видел фильмов с Ильзой Лунд?
— Можно тебя поцеловать?
Клэр обратила к нему лицо, закрыла глаза. Её ресницы трепетали.
— Можно.
Хантер наклонился к ней, гоня мысли о том, что расставаться полагается как-то совсем по-другому. Перед тем, как их губы соприкоснулись, выждал мгновение, чтобы глубоко вдохнуть. И, наконец, поцеловал Клэр.
Так осторожно и нежно, как только мог, погладил кончиками пальцев по щеке. Клэр тихо застонала. Сколь же мало нужно, чтобы в ней, такой чистой, проснулась страсть. Хантер положил ладонь на её затылок, углубляя поцелуй. Клэр вскрикнула и оттолкнула его.
— Прости, прости, — залепетала она, всхлипывая.
Хантер отшатнулся, не понимая, перешёл ли он границу дозволенного или попросту сделал что-то слишком грубо, неловко.
— Не обижайся, — попросила Клэр. — Я тебе не говорила. Каждый раз, когда меня касаются чёрные капли, становится больно. Я старалась не расстраивать тебя, а сейчас не вытерпела. Прости.
— Не извиняйся.
Вот она и произнесла те слова, после которых невозможно было больше тянуть. Придётся отпустить или её, или чёрную кровь.
Кровь он отпустить не мог, не имел права.
— Я делаю тебе больно, так нельзя, — начал Хантер, трусливо избегая прямых, решительных слов. — Мне очень хорошо с тобой, но тебе со мной хорошо никогда не будет. Извини.
— Нет. Я не верю.
Клэр глядела так, будто падала с крыши здания из-за того, что Хантер не подал ей руку. Он отвёл глаза и впервые за весь сеанс посмотрел на экран. Красивая женщина с мягкими полными губами и сверкающими слезинками в уголках печальных глаз чем-то напоминала Клэр. Мужчина за кадром, нежно удерживающий её подбородок, наверняка знал слова, которые могли утешить киношную красавицу. Хантер таких не знал, а потому промолчал.
Может и к лучшему, ведь слова сейчас отказывались подчиняться разуму. Он будет умолять Клэр остаться.
Девушка поднялась и зашагала прочь. Словно в издёвку, красивая актриса на экране уходила куда-то под трагическую музыку с мужчиной в светлом плаще.
Хантер сидел, комкая липкий чёрный шар из крови, стёкшей с рук. Нельзя его отпускать. Как бы ни хотелось кинуться за Клэр, обнять, удержать рядом.
Поэтому пришлось отпустить саму Клэр. Она наверняка уже ловила такси. Хантер больше никогда её не увидит.
Он вскочил с кресла, бросился из зала по коридору на улицу.
— Клэр!
Девушка брела по раскрашенному пятнами фонарей тротуару. Дрожала. От холода? От слёз?
Хантер догнал её, преградил дорогу. Если нужно выбрать между счастьем Клэр и счастьем чужих людей, он выберет Клэр. Ей больше не будет больно от его прикосновений, и пусть ради этого даже придётся вернуть городу его пороки.
— Я люблю тебя.
Кровь, более не удерживаемая волей Хантера, рухнула на асфальт прямо под ноги Клэр, разбилась на сонм чёрных капель. Точно выпущенные из банки жуки, они поползли во все стороны. Чужие грехи, мании, тёмные страсти — всё, что Хантер забрал у жителей города, сделав людей чище и счастливее.
И теперь выпустил, чтобы вернуть хозяевам.
— Хантер, — нежно шепнула Клэр, переплела свои пальцы с его.
По рукаву её платья ползла крошечная чёрная капля. Девушка улыбнулась, искренне, радостно. Капля скользнула на воротник, оттуда прыгнула на нижнюю губу Клэр и скрылась во рту.
Выражение лица девушки едва уловимо изменилось. В улыбку прокралось что-то лисье, соблазняющее.
— Пойдём ко мне? Теперь мне будет только приятно от твоих ласк, правда?
Мимо них прошёл подвыпивший мужчина и присвистнул, оглядев Клэр с ног до головы. Та склонила голову набок, беззастенчиво подмигнула нахалу.
В ту секунду Хантер вспомнил, где видел Клэр раньше. Месяц назад он подошёл к ней у входных дверей мотеля, чтобы забрать неутолимую похоть и распутность.
==Эдуард Шауров === Девушки для патрона…
и другие мелкие предметы===
Яркие блики коджакеру-рекламы ползут по бронированным стеклам нашего долбаного лимузина. В нижнем городе ночь. Впрочем, тут всегда ночь.
Я люблю бывать в нижнем городе. Бордюры тротуаров очерчены цепочками габаритных огней. Стены домов аж до третьего этажа сплошь заляпаны люминесцентными граффити, кривобокие узоры колб-арта, составленные из самодельных световых трубок, впаяны прямо в строительные конструкции. Коджакеру здесь проецируют прямо с внутренней поверхности уличных перекрытий. Смотреть на нее можно лишь задрав голову; наверное, от этого реклама здесь не выглядит такой навязчивой. В нижнем городе у меня всегда ощущение праздника.
Я знаю, что это не более чем дебильная иллюзия… Здесь живут люди с коэффициентом успешности ноль два. Миллионы неудачников, которые не зарабатывают достаточно денег для нормальной жизни. Какой уж тут праздник?.. Жильцы двух верхних горизонтов еще кое-как сводят концы с концами в вечной надежде на какое-никакое будущее, ниже обитает сообщество законченного отребья, пьянь, срань, бомжи и нелегалы. Там уж и вовсе не до праздника, но субъективные ощущения штука упертая.
За окном проплывают огни церкви Великомученика Джобса. Шестиэтажное здание без архитектурных изысков вроде куполов, шпилей или звонниц, зато с огромными святящимися крестами из тысяч диодных лампочек. Да… куполов в нижнем городе нет, что на мой взгляд ощутимый недостаток. Впрочем, здесь вообще нет крыш. На хрена нужны крыши, если все дома упираются верхушками в перекрытия горизонтов? Каменное небо, которое прямо у тебя над головой…
Наш лимузин мягко скользит по проспекту Баффета. Когда я говорю «наш лимузин», я, конечно, выражаюсь фигурально. Ни черта он не наш. Лимузин со всеми аппами и примочками принадлежит долбаному месье Тарану. Богато отделанный салон, три функциональных отделения с бронированными переборками. Переднее — вотчина двух шоферов (с одним богатые люди ездить не рискуют), дальше размещаемся мы, то есть охрана, позади с особым комфортом обосновался сам месье Таран, все триста тридцать фунтов его высококачественной жирной плоти.
Я почти год работаю на месье Тарана, но мало что знаю о своем работодателе. Знаю, что он большущий здоровенный засранец со сведенными татуировками на лысом черепе, что происходит он, вроде как, из семьи моих бывших сограждан, два поколения назад торговавших то ли наркотой, то ли секс-рабами, что теперь месье Таран с упорством помойной мухи легализует все сферы своего бизнеса, наверное хочет в политику. Этой информации мне хватает за глаза. Я делаю свою работу, получаю свои башли и не лезу в чужие дела.
Лимузин сворачивает с Баффета, проезжает метров пятьсот по ничем не примечательной улочке и тормозит перед скромным особняком с фигурными решетками на окнах. Притон госпожи Катин. Мы бываем у госпожи Катин каждый четверг. Месье Таран сторонник размеренной половой жизни.
Мест для парковки в нижнем городе не хватает катастрофически, но месье Тарана эти проблемы не щекотят. У госпожи Катин для него всегда зарезервирована специальная площадка. Жирный говнюк здесь постоянный клиент.
Лимузин замирает на отведенном ему кусочке асфальта, и мы выходим наружу. Сначала по всем правилам из салона выбирается Дюк.
Мне нравится работать с Дюком. Он в меру неглуп, в меру любознателен и демократичен. Мы неплохо ладим. Как кин он так себе, ниже среднего, но месье Таран слишком жаден, чтобы платить двум квалифицированным специалистам.
Главная забота Дюка — стрелки, и он экипирован по-полной. На глазах очки штатного сканера, на боках два пистолета «оберон» в облегченном корпусе, маленький семизарядный «блэк блок» у лодыжки, на левом предплечье под серой тканью рабочего пиджака — раскрывашка легкого противоракетного щита. Дюк вылезает из машины и внимательно осматривается, затем показывает, что все в порядке, и из машины вылезаю я. Я должен внимательно просканировать близлежащий асфальт в поисках посторонних предметов. В этом немного смысла, но мой патрон предельно мнителен, вместе с тем дремуч и туп, как носорог. Мне проще в течение двух минут делать вид, что я осматриваю парковку, чем объяснять дебильному хряку низкую продуктивность подобного действия.
Вволю наглядевшись на блестящие туфли Дюка, я даю условный знак, и месье Таран вываливается из лимузина, будто тюлень из ванной. Ткань его пуленепроницаемого пиджака блестит и переливается на сгибах. Мы с Дюком, прикрывая тюленьи тылы, вслед за патроном втягиваемся в холл для вип-гостей, проплываем мимо охраны, увешанной мониторами и лук-аппами, поднимаемся по старомодной широкой лестнице. Вокруг золото и пурпур.
На верхней площадке нас уже ждет госпожа Катин. Когда я говорю «нас», я опять выражаюсь фигурально. На старухе узкое кружевное платье. Длиннющий кораллово-красный, в цвет ногтей, мундштук она держит несколько на отлете. Давным-давно увядшее лицо производит странное впечатление. Дорогостоящий мастер пластического дизайна перекроил глубокие складки морщин, сложив их в затейливые радиальные узоры.
— Николя! Какой сюрприз! — весело журчит госпожа Катин, обнимая Тарана за необъятную талию.
Она настырно увлекает клиента по коридору, и нас несет следом.
В гостевом кабинете все то же золото и тот же пурпур. Мы с Дюком становимся позади дивана, а месье Таран усаживается на мягкую обивку. Его лицо в мгновение ока украшают демонстрационные очки.
Все, процесс пошел. Физиономия патрона становится сальной. Месье Таран подходит к выбору девушек со всем тщанием. Я настраиваюсь на долгое ожидание, Дюк тоже, на его лице скучающий сдержанный интерес. Но все заканчивается скорее, чем мы ожидаем — месье Таран вдруг щелкает по оправе.
— Стоп. Вот эта, — говорит он уверенно. — Давайте полное резюме.
— Отличный выбор! — Госпожа Катин звонко хлопает сухими ладонями. — Прекрасный выбор, мон шер! — Ее геометрические морщины складываются в презабавный шарпейский узор. — Совсем свеженькая. Скромняжка. Прекрасное воспитание. Ее отец работал на «Инклос», пока компания не прогорела. Мать — домохозяйка. Теперь они где-то на четвертом. Кризис, сам понимаешь. Я нашла девочку на той неделе. Тебе непременно понравится. Отменный товар!
Вытащив маленький коммуникатор, госпожа Катин отдает распоряжения слугам наверху, а затем лично провожает нас на третий этаж. Никаких лакеев. Жиртрест для нее слишком важный клиент.
Апартаменты для четвергового траха месье Тарана как всегда стерильно-аскетичны: гостиная и спальня. Стены отделаны обивкой в мелкий цветочек, под обивкой толстые экранирующие панели, никаких стеклянных дверей, никаких камер наблюдения, никакой информации для притаившегося снаружи сканера. Комнаты разделены обычной щитовой перегородкой, чтобы я и Дюк могли, находясь в гостиной, эффективно выполнять свою работу. Все учтено, все схвачено. На этом госпожа Катин и сколотила себе капитал.
Я вхожу в гостиную первым и сразу бегло осматриваю комнату. Единственное, что меня интересует — это небольшие, ничем не закрепленные предметы, якобы безобидный мусор, вроде жестяной пробки от кока-колы, вроде бы случайно валяющейся под столом, безделушки, которые в силу низкой инерции старта могут представлять опасность для нашего нанимателя. Комната естественно чиста, ничего нет ни в углах, ни под примитивным донельзя столиком, ни под пластиковыми креслами с дырчатым сиденьем. В комнате нет ни картин, ни горшочков с цветами, хотя это уже перебор.
Дюк, а вслед за ним месье Таран входят в номер, процессию замыкает госпожа Катин.
— Порядок, — говорю я, глядя на дверь в спальную.
Девушка, конечно, уже там. Я чувствую ее теплый абрис сквозь тонкую перегородку. И кажется, она волнуется.
Месье Таран чуть сдвигается в сторону, и Дюк открывает дверь, загораживая собой входной проем. По лицу патрона я вижу, как засранцу хочется войти первым, но порядок есть порядок. Дюк входит в комнату, я тоже вхожу и останавливаюсь перед дверью. Патрон, вспотевший от нетерпения, замер чуть позади, старуха с красным мундштуком вежливо обретается где-то возле столика. Она понимает, что процедура требует соблюдения всех формальностей и старается не мешать.
Теперь я вижу девушку. Она несомненно хороша. Удивительно хороша. Черты ее широкого, почти треугольного лица трудно назвать идеальными, но вкупе они производят на меня впечатление похожее на шок. Высокие скулы, огромные глаза, одновременно наполненные страхом и бесконечным спокойствием, приоткрытые, чуть запекшиеся губы, все это просто не может быть плодом работы пластического дизайнера. Такое естественное очарование может создать только природа…
Месье Таран алчно сопит за моей спиной. Ему жутко не терпится содрать упаковку со своего приобретения. Хотя все по тем же правилам никакой упаковки собственно и нет. Девушка совершенно обнажена. Чуть ссутулившись и обхватив голые плечи узкими ладонями, она сидит на краю широченной кровати-подиума с узорчатым металлическим изголовьем. Она зачарованно смотрит на меня своими испуганными глазищами. Дюк стоит ближе, но девушка смотрит именно на меня.
Дюк просит ее подняться. Следует секундная заминка, потом девушка встает. Она изумительно сложена. Ни грамма лишнего жира, ни миллиметра лишней кожи, с нее можно ваять статуи или делать рекламу спортивного салона.
— Откройте рот, — говорит Дюк.
Девушка послушно разевает рот, показывая влажные белые зубы.
— Спасибо. — Взгляд Дюка деловито исследует обольстительную фигурку с ног до головы.
Я не люблю быть исполнителем подобных процедур, поэтому досмотром обычно занимается Дюк. Думаю, ему это даже нравится. «Мадам, покажите левую ступню, покажите правую. Мадам, нагнитесь вперед, раздвиньте ягодицы. Мадам, присядьте и разведите колени»…
— Порядок, — говорит Дюк. — Благодарю вас, мадам. Можете встать.
Девушка поднимается с корточек. Она изо всех сил старается делать равнодушное лицо, но щеки все равно приобретают пунцовый оттенок. Месье Таран шумно сглатывает слюну. Я криво усмехаюсь уголком губ и поднимаю глаза к зеркальному потолку. Дюк перетряхивает одеяла, переворачивает подушки, осматривает простыню.
— Посмотри с той стороны кровати, — распоряжаюсь я.
Дюк обходит невысокий подиум, осматривает пол, косится нечестивым глазом на спину девушки и объявляет, что все в порядке. В порядке, значит в порядке. Пол, стены и потолок чисты, экранирующие жалюзи на единственном окне плотно закрыты. Полный ажур.
— Ну что ж, мальчики, — журчит госпожа Катин. — Приятного вечера. Не буду вас обременять.
Она неслышно растворяется за дверью гостиной, я сдвигаюсь в сторону, а месье Таран, издав неопределенный горловой звук, наконец покидает входной проем.
— Стоп! — Я вскидываю руку, и он парализованным слоном замирает на месте.
Я быстро нагибаюсь и прижимаю пальцем черный шарик, выскочивший из-под его эксклюзивного гвонодава. Автоматически я сразу пытаюсь засечь остаточный трек, но никаких следов нет.
— Что там? — осипшим голосом говорит патрон.
— Ничего… Бусина. — Я подношу шарик к глазам. — Похоже на нанокерамику.
— Что за б…во? — месье Таран моментально приходит в себя. — Какая еще бусина? Откуда она взялась? Вы что, охренели?
Дюк замирает на половине шага. Девушка, присевшая на кровать, испуганно кутается в одеяло.
— Обычная бусина, — говорю я спокойно. — Никакого трека. Просто ее потерял кто-то из обслуги, наверное, лежала в уголке под дверью, а сейчас выкатилась наружу.
— Ты, чертов кин! Если бы у тебя было вполовину столько врагов, сколько их у меня, ты бы уже сдох! — Изо рта месье Тарана летят брызги. — Ты что, хочешь, чтобы меня угробили?
Я знаю, что врагов у жирного ублюдка хватает, но его паранойя уже сидит у меня в печенках.
— Для волнения нет причин. Мы полностью контролируем ситуацию, — мой голос предельно спокоен. — Обычная бусина. Притом слишком маленькая, чтобы причинить реальный вред.
— Что ты несешь, кретин? — рычит месье Таран. — А что если эта малость окажется у меня в башке? За что я вам, нахрен, плачу деньги?!
Я устало пожимаю плечами. В наши дни чтобы замочить богатого и влиятельного козла уже неактуально нанимать банду головорезов с ручными пулеметами. Достаточно нанять одного кина. Никакая охрана и никакие бронекостюмы не помогут, если брючная пуговица вдруг окажется внутри твоего предсердия или, минуя кости черепа, материализуется в лобной доле мозга. Просто, быстро, фатально.
Расценки на услуги квалифицированного телекинетика заоблачны, но затраты себя оправдывают. Спрос на кин-киллеров грандиозен. И богатым козлам волей-неволей приходится нанимать таких, как мы. Мы антикины, фехтовальщики, стражи ворот. Лучшее, что я умею делать в своей долбаной жизни, это пресекать любую попытку нафаршировать моего нанимателя посторонними предметами.
При этом вероятного убийцу интересует только две вещи: местоположение намеченной жертвы и стартовая инерция орудия убийства. Ни один, даже самый крутой кин не сможет сдвинуть с места пуговицу, пришитую к штанам. Кое-кто из моих знакомых, перемещая предмет с руки, слюнявил ладонь, чтобы снизить силу трения. То здесь, то там появляются сказки о кинах, способных перемещать пудовые гири или пережимать на какое-то время важный кровеносный сосуд, но уверяю вас, это не более чем городские легенды. Стартовая инерция и точность краткого воздействия — вот первый закон телекинетики.
Законы я чту, а как бодигарда меня волнуют только две вещи: засечь начальную фазу атаки и вовремя отклонить трэк снаряда.
Еще один немаловажный фактор — расстояние. Хотя здесь все зависит от индивидуальных способностей. Любой кин знает свою рабочую дистанцию. Она колеблется от пары километров до десятка метров (у самых слабеньких) и в конечном итоге всерьез интересует только нанимателя да полицейских сканер-экспертов, если сумеют зафиксировать траекторию, что бывает крайне редко
В данный момент траектории нет вообще никакой, а значит, девяносто процентов гарантии, что керамический шарик оказался в спальне вообще без всякого умысла. Вот только как объяснить это богатому параноику?
— Вы платите нам деньги за охрану и получаете услуги надлежащего качества, — терпеливо говорю я, — Если боитесь оставаться в экранированной комнате без охраны, то я, пока вы тут не закончите, могу посидеть на краю кровати.
Я показываю пальцем на угол простыни, и лицо девушки становится совсем испуганным.
— А если вас что-то не устраивает, то можете обращаться в гильдию.
Таран несколько секунд молчит, переваривая услышанное, и наконец говорит ворчливым тоном:
— Ладно. Сбавь скорость, не гони. Гильдию вашу драную я в гробу видал… Идите отсюда… оба. И смотрите, ублюдки…
Он напускает на себя шутливый вид и присаживается на постель.
— Охрана совсем оборзела, — бормочет он, обращаясь к девушке. — Когда охрана борзеет, охрану закапывают.
Я пропускаю Дюка вперед и плотно прикрываю за собой дверь. Последнее, что я вижу, это патрон, расстегивающий пуговицы своего пиджака.
— Не бери в голову, — тихо говорит Дюк. — Пошел он, урод…
В борделе госпожи Катин все пропитано комфортом, даже пластиковые кресла. Я сижу в паре шагов от двери спальной, откинувшись на перфорированную спинку и вытянув ноги. Звукоизоляция между гостиной и помещением для разового секса дерьмовенькая. Время от времени можно различить сладкое сопение патрона. Это пока затяжная увертюра. К сексу месье Таран, как и кастингу, подходит неторопливо и обстоятельно.
Не поворачивая головы, самым краем глаза я вижу Дюка. Мой напарник устроился с большим комфортом, развалился на одном кресле, ноги сложил на другое, пиджак болтается на третьем. Хреновая поза. С ногами на сиденьи быстро не вскочишь. Хотя Дюку особо вскакивать незачем, обязанности его на данный момент весьма ограничены. Основную работу делаю я. Под моим присмотром треть зала и спальная комната, где жирный ублюдок собирается иметь купленную девушку, а Дюк следит за той частью гостиной, что выпадает из зоны моего внимания. Сканер из него такой же никудышный, как и кин, и мне волей-неволей приходится пахать за двоих.
Сосредоточившись на спальне и бездумно перекатывая в ладонях черную бусину, я отчетливо ощущаю, как идет рябью, податливо сминается пространство вокруг двух человеческих тел. Вот девушка, похоже, становится на четвереньки, а жиртрест, блаженно хрюкая, опрокидывается на спину… Я ненавижу мою чертову работу!
Вся проблема в том, что для рядового обывателя любой телекинетик представляется чем-то вроде непонятного и страшного колдуна вуду. Он похищает людей прямо из сортира и на расстоянии высасывает кровь из сонной артерии. Для моего патрона простая бусина на полу — верный признак готовящегося покушения. Сон разума рождает чудовищ… Умом я понимаю, что нужно бросать эту долбаную работу. И дело даже не в смене нанимателя. Вместо месье Тарана будет месье Запор, поменяется имя, все остальное останется прежним. Чуть лучше. Чуть хуже. Какая разница?
Идеальным вариантом для меня могла бы стать травматологическая хирургия. Извлекать пули через раневой канал мне уже приходилось. Работенка не из легких, но за нее неплохо платят, особенно в горячих точках. Анатомию я знаю будь здоров, спасибо покойнику Рамилю. Вот только лицензия на практику стоит больших денег, а в моем досье не все так гладко, чтобы просить кредит в гильдии. Грехи молодости… Можно податься в геймгарды. Сидеть на стадионе, обеспечивать чистоту спортивных состязаний. А кроме легальных есть еще полулегальные занятия… Закон много на что смотрит сквозь пальцы…
— Эй, — вдруг говорит Дюк, — ты не помнишь, на чайном столике лежала ложка?
Драная хрень! Я как ужаленный взлетаю с сиденья. На столике действительно лежит маленькая, судя про цвету серебряная ложечка. От нее прямо сквозь стену тянется отчетливый трек. А вот это уже атака.
Дюк, переворачивая кресло, тоже вскакивает на ноги.
— Кретин! — рычу я сквозь зубы. — Раззява! Блокируй плоскость и следи за спальней!
— Может, мне?.. — начинает Дюк испуганно показывая на дверь, ведущую к девушке и Тарану.
— Не надо! Следи за ложкой, олух.
Я выскакиваю в коридор. След тянется вдоль закрытых дверей к лестнице. Понятно. Перемещали по самому свободному пути, благо он не самый длинный. Кидаюсь к лестнице, на ходу выдергивая пистолет из подмышечной кобуры. Трек дрожит и медленно диффундирует в пространство. В голове прокручиваются варианты. Ложка застряла в гостиной. Скорее всего у киллера не хватило рабочей дистанции или он промахнулся. Чертов Дюк должен был остановить эту дрянь на подлете, но он ее просто не заметил. Идиот! Кидаюсь вниз по широким, застеленным синтетическим бархатом ступенькам. Почему ложка на столе? Может, продажная прислуга сделала для кина снимки комнат? Черт! Прыгаю через последние ступеньки. Кидаюсь через фойе. Почему ложка серебряная? Почему ложка — понятно. У ложки есть естественный эксцентриситет. Если ее чуть закрутить на нуль-траектории, то, материализуясь в пространстве тела, она производит эффект пули со смещенным центром. Разворотит потроха так, что мало не покажется. Но почему серебряная? Они что, на вампиров охотятся? Они?
Охрана реагирует на меня, но недостаточно быстро, я вламываюсь плечом в стеклянные двери и вылетаю на стоянку. Киллер еще здесь. Я чувствую, где обрывается трек и вижу плащ десятком шагов дальше. Садится в машину.
— Стоять! — от моего крика кин оборачивается.
На долю секунды я отчетливо, как на снимке, вижу длинные рыжие локоны, широко раскрытые глаза и пухлые резные губы, я вижу даже веснушки на ее носу. В следующий миг девушка ныряет в машину, и красный «порш» рвет с места.
Я опускаю пистолет. В голове назойливой мухой жужжит давешняя мысль… Они? О, черт! Я разворачиваюсь и бегом кидаюсь обратно.
Ну конечно же! Они! Они работали в тандеме. Первая переместила орудие убийства в заранее оговоренное место, чтобы вторая могла взять его оттуда и использовать по назначению. Вот же подстава! Я рву изо всех сил.
Охрана теперь начеку, и меня валят у самого входа.
— Дюк! — ору я в переговорник. — Дюк! Мать твою!..
В комнате нас четверо: мы с Дюком, один из прибывших патрульных офицеров и личный доктор госпожи Катин, полицейский медэксперт пока в пути. Саму госпожу Катин уже допрашивает в ее кабинете второй полицейский. Я не считаю месье Тарана потому, что он уже не с нами. Голый толстяк бесформенной тушей лежит поверх одеяла. Концы другого одеяла притягивают его пухлые ладони к кондырю кровати. Судя по цвету лица, он задохнулся, но насупленный доктор начинает сканирование откуда-то из области гениталий. У него очень хороший сканер, марки «хидхак», похожий на склиз для мытья окон. Доктор медленно и методично водит им над трупом нашего бывшего патрона.
В комнате прохладно. Окно зияет щербатым провалом в пустоту ночной улицы, не до конца поднятые жалюзи прикрывают его лишь на четверть. Инспектор запретил их трогать, хотя непонятно, чего он там собирается искать. Если совершенно голая девчонка задавила здорового мужика, технично высадила стекло и спрыгнула с третьего этажа, предварительно нокаутировав вломившегося в комнату Дюка, то искать отпечатки, по-моему, просто глупо. Я перевожу взгляд на тело месье Тарана. Сканер ползает где-то на уровне груди.
Ничего не скажешь, сделали нас красиво… Хрестоматийно… Теперь эксперты гильдии начнут внутреннее расследование, и действие наших чертовых лицензий приостановится, по крайней мере на время разбирательств. Кошу глазом на Дюка. На левой челюсти этого кретина уже разливается багрово-синий кровоподтек.
— Ну что? — нетерпеливо спрашивает инспектор.
Доктор распрямляется и складывает свой «хидхак».
— Асфиксия, как и предполагалось, — говорит он так гордо, словно удавил покойника собственноручно. — Телекинирование постороннего предмета в средний отдел трахеи.
— Серебряная ложка, — говорю я, скорее утверждая, чем спрашивая.
— Нет. — Доктор удивленно поднимает на меня глаза.
— Ложка тут, — невнятно сообщает Дюк, вытаскивая столовый прибор из кармана штанов. — Ты сам сказал за ней присматривать.
Инспектор смотрит на меня, потом на Дюка. В его глазах выражение «все вы, кины, одним миром мазаны».
— Дайте сюда, — требует он, протягивая руку.
Дюк отдает ложку, и полицейский бережно принимает улику двумя пальцами.
— А что в горле? — спрашиваю я.
— Насколько можно судить, что-то вроде вставного зуба или коронки. — Доктор чуть улыбается. — Хотя серебряная ложка была бы символичней.
Зуб… Я уважительно качаю головой. Дюк смущенно сопит и трогает синяк на подбородке.
Теперь картина операции вырисовывается передо мной во всех красках. Теперь я понимаю, что меня поймали на чертову ложечку, как глупого карася. Телекинез на суперкороткой дистанции изо рта в рот, все равно что выстрел через подушку из пистолета с глушителем. Минимум пространственных возмущений, минимум следов. И все же, оставшись в гостиной, хороший кин мог бы засечь переброску и помешать. Именно поэтому мне подкинули ложку. А пока я, как дурак, скакал через ступеньки, глазастая красавица успела сделать все свои дела и сигануть с третьего этажа в объятия рыжей подружки. Остается неясным вопрос с черной бусиной, но это уже не так важно.
— Так, — говорит патрульный инспектор, обращаясь ко мне. В его руках служебный блокнот и он водит пальцем по экрану. — Фото непосредственной исполнительницы есть в досье у хозяйки салона, но думаю, это лицо — чистейшая пластика. Так мы ничего не установим. А вот за ее сообщницу можно зацепиться… Вы ведь видели вторую девушку перед тем, как она села в машину? Сможете составить виртопортрет?
— Господин инспектор. — Я виновато развожу руками. — На стоянке было темно, а она стояла ко мне спиной. Я видел только плащ и волосы, но ведь волосы можно и перекрасить.
— М-да. — Полицейский явно разочарован. — Марку машины запомнили?
— Кажется, «фиат», хотя я в этом не очень разбираюсь.
— А я, — радостно говорит из-за моей спины Дюк, — даже у первой лица не запомнил. Попу вот рассмотрел. Хотите, составим портрет?
Полицейский сверлит Дюка яростным взглядом, как будто собирается переместить свой блокнот прямо ему в глотку. Я перевожу глаза на проем разбитого окна, и мои губы трогает тихая улыбка.
Энжи не спала. Она встретила меня в дверях с кружкой чего-то крепкого. Это что-то сразу стукнуло в голову, успокоило, согрело.
— Вот уж не знал, что у тебя алкоголь, — пробормотал я, укладываясь на кровать. — В последнее время я слишком часто пью.
— Времена такие, — грустно улыбнулась она.
— Да, — согласился я. — Даже еще хуже.
— Что будет теперь, — спросила она, когда я закончил. И это был тот вопрос, отвечать на который прямо сейчас мне не хотелось. Что теперь? Те, кого Джером уже успел заразить, умрут, я сделаю им гробы, мы с парнями… с парнем их похороним. Выберем нового главу, священника. Жизнь пойдет своим чередом. Если, конечно, не придут конфедерацисты.
— Энжи, давай не будем сейчас об этом, — простонал я. Достаточно того, что я обо всем этом подумал.
— Хорошо, — не стала спорить Энжи, взглянув мельком на часы. — Еще принести? — спросила она, взяв у меня из рук пустую кружку.
Я кивнул, сообразив, наконец, что под «Что теперь» она имела в виду не город, а именно нас с ней. И когда я отказался отвечать — обиделась. Впрочем, наверное, к лучшему. Говорить об этом я тоже не хотел.
— Энжи, ты извини, я просто немного устал, — сказал я. — Прости, если обидел. Давай позже поговорим о нас, хорошо?
Она не ответила. Просто вышла из комнаты с кружкой в руках. Но это хороший знак. Если бы обиделась серьезно — уже выгнала бы.
В ожидании алкоголя я достал цигарету и закурил. Так и лежал, пуская дым в потолок. Как после секса, только без секса. Пепел уколол руку, и я вспомнил о пепельнице: где там подаренная ваза? Привстал, взял с подоконника вазу и застыл.
Пепел продолжал колоть пальцы, и я просто стряхнул его на пол.
На вазе моим красивым почерком было выведено: «Перекати Робертсон Поле». У меня хороший маркер, может быть, даже вечный. Эту надпись пытались стереть, но не вышло.
Я заглянул внутрь и увидел, что ваза почти наполовину заполнена серым пеплом. Не черно-зеленым, что остается после цигарет. Серым. Мозг заработал, выталкивая наружу самую неприятную мысль, самую страшную. Когда боишься, что она окажется правдой, и понимаешь, что правдой она не может не быть.
В прошлую ночевку здесь у меня, видимо, был припадок. И я написал на вазе имя Перекати. То ли потому что инструментов под боком не было для нормального гроба, то ли потому что журналистке и так предстояло стать пеплом. Я вспомнил, как тогда у Мэра дома полыхнули глаза Энжи. Не могла же она?.. Или могла? Что я знаю о кровососах? Насколько они сильны?
И еще… Робертсон?! Перекати была стара. Старше всех нас. Я знал ее родителей, они не были богатыми. Откуда тогда такое дорогое имя? Перекати — конфедерацистка? Вообще-то, все логично. Я всегда думал, что они рыщут по пустыне, как стая бешеных псов, и ищут оспу. Но ведь иметь в городах своих агентов — это гораздо проще.
Теперь все понятно. Перекати не пропала, она здесь, в вазе. Энжи убила ее и сожгла все, что нашла. Наверное, Перекати что-то узнала. Она же журналистка в конце концов! Это ее работа — все узнавать.
Как будто мне было недостаточно тревожно, пришла новая мысль. Я понял, почему Энжи убила Перекати. Я вспомнил, как, уходя, Анжела поцеловала каждого, кто присутствовал на вечеринке. Через поцелуй наверняка можно заразить механо-оспой. А Джером принес ей приглашение от Мэра — так же как и мне. Безымянный гроб — ее, она ведь умерла много лет назад.
Трясущимися руками я поставил вазу на место.
В комнату вошла Анжела с кружкой. Она увидела меня около вазы, надпись на ней, и все поняла. Самодовольно улыбнулась. С ленивой грацией опустилась на кровать и похлопала ладошкой рядом с собой.
— Я все понял, — сообщил я.
— Да? — промурлыкала она. — Что именно?
— Это ты. Это все ты. Ты убила Перекати. Ты — заразитель, да? Ответь!
Лицо Анжелы будто превратилось в маску, потеряло всякую жизнь. Резким движением она выхватила из кармана часы и уставилась на молочно-белый циферблат.
Раз, два, три.
Секунды медленно текли в тревожной тишине. Завывающий ветер сейчас был бы кстати, жаль, что тут такая хорошая шумоизоляция.
Пятнадцать.
Анжела подняла взгляд на меня и ответила.
***
Я спешил домой. От Анжелы буквально выскочил — комбез застегивал уже на улице. Мне нужно было знать. Красный ветер в кои-то веки помогал — толкал в спину до самой двери.
Невыносимо долго открывается шлюз, я наконец врываюсь в дом, спускаюсь в подвал. Безымянный гроб стоит у стены. Крышка — рядом.
Ложусь в него, и понимаю: он только что перестал быть безымянным. Анжела права. Такое-то число, такой-то год. Достаю маркер. Меня тошнит, ломает и трясет, но я пишу на крышке. «Лазарь». В древней легенде Лазарь восставал из гроба, я же туда всех укладываю. Откат приходит, и я изо всех сил стараюсь не блевануть. Пятнадцать секунд — ровно столько длится психологическая боль. Все остальное — внушение. И это внушение мешало мне писать свое имя все эти годы, с тех пор, как меня достали из гроба. Все эти годы минус пятнадцать, мать их, секунд. Даже в трансе я так ненавидел свое имя, что не стал подписывать собственный гроб.
Не мудрено, конечно. Трех дней хватило, чтобы обрести эту ненависть. Надпись внутри крышки гроба, в котором меня похоронил отец. Точнее, его автоматон. Он зарыл меня, хотя я был только ранен, а не мертв. Конечно, я не видел в темноте эту надпись, но знал: она там есть. Очнуться в гробу под землей было страшно. Я ждал смерти, но меня спасли. Двое мальчишек, которых оставили в пустом городе конфедерацци. Мальчики хотели есть. Они разрыли самую свежую могилу. Мне повезло.
По идее, не больше одного гроба на человека, так? Почему же у меня — два? Ответ пришел сразу: умерев и ожив, я стал другим человеком. Неудивительно, что до уничтожения города мы с Энжи могли жить вместе, а после — нет. Воспоминания больше не мучили меня, и от этого стало больно. Я — мертв? Конечно, мертв. Когда там я сделал этот гроб? Третьего дня? Значит, как минимум, двое суток я — труп. Механо-оспа, так ее разтак! Автоматон. Заразитель! Всех близких мне людей заразил я сам. А журналистка…
— Да, Лазарь, — сказал мне чуть раньше Анжела, — я убила эту стерву. Она была агентом конфедерацци!
Значит, я угадал.
— К тому же, она могла узнать, что ты — заразитель. А нам этого не нужно, так, милый?
— Я не заразитель! Этого не может быть.
— Может, Лазарь. Я хорошо помню, как конфедерацци тебя застрелили, когда ты кинулся меня защищать. Отец закопал тебя не потому, что стал автоматоном, просто ты умер. А когда мальчики откопали твое тело, ты был практически здоров. Даже не безумен. Почти.
— Но я же проверил. У меня кровь идет!
— Заразителю не обязательно бронзоветь полностью.
— Стой, — замахал я руками, как утопающий. — Но почему я не заразил всех еще много лет назад? Почему только теперь?
— А ты и заразил, — поджала губы Энжи.
В тот момент до меня начал доходить весь ужас положения. Я вскочил и выбежал из дома Энжи, не в силах справится с эмоциями.
Тихий и незаметный заразитель с таким полезным даром. Я предсказываю человеку смерть, иду его спасать, может быть, спасаю. И заражаю. Вот как разнеслась оспа в первый раз! Да и во второй тоже. Я убил Мэра, Весло, Джерома и Сэма. И вообще полгорода! Половина города — автоматоны, и никто об этом не знает. О, боже. О, боже.
Я все еще лежал в гробу, когда дверь с шипением отворилась и впустила в дом Анжелу. Она спустилась в подвал. Положила холодную ладонь мне на лоб.
— Все еще не можешь поверить? — спросила ласково.
— Могу, — ответил я. — Верю.
— Вот и славно.
— А ты не боишься солнца, — заметил я невпопад. — Пришла днем.
— Я никогда его не боялась, Лазарь. Просто притворялась. Думала, ты заметил.
— Я заметил.
— Хорошо.
— Энжи, — прошептал я. — Выходит, ты знала, что я заразитель? С самого начала?
— Знала.
— И ты была уверена?
— Я кровосос, Лазарь. Я слышу токи крови каждого человека. В твоем — иногда звенели шестерни. Много лет.
— Но почему ты никому не сказала? Я же опасен!
— Я люблю тебя, дурачок. Ну, какое мне дело до этого города, скажи? В конце концов, они все умрут, пусть не от оспы, а от старости, а мы будем живы.
— Но…
— К тому же, — добавила она с нажимом, — Ты такой же, как раньше. Не похож на автоматон.
— Не похож?
— Нет.
Я прикрыл глаза, пытаясь отыскать в себе признаки того, что я теперь ходячий набор шестерен. Признаки не находились, но я знал: внутри меня без устали трудятся механо-боты. Меняет ли это что-либо?
Мы помолчали, от ее холодной руки волнами расходилось тепло.
— И что теперь? — спросил я.
— Ты, наконец, решил об этом поговорить? — улыбнулась Анжела.
— Кажется, пора.
— Я не знаю, — ответила она. — Решай сам.
Ну вот. Хотела поговорить, но все в итоге спихнула на меня. Хотя… Я большой мальчик. Старый даже. Пора решать самому. Заражать город я не хотел. Хватит и тех, кого я успел угробить. Оставалось только одно.
С кряхтением я принялся вылезать из уютного гроба.
— Решил?
— Да.
Мы уходили из города. Я — автоматон, мне теперь все нипочем. Энжи — кровосос, она еще крепче. Без нас город сможет выжить. Записку о том, что на самом деле произошло, я оставил на столе. Фишер прочтет и дальше будет действовать по обстоятельствам. Может, найдет всех зараженных, может, станет новым мэром или даже шерифом-мстителем. Может, покончит с собой, когда поймет, что стал автоматоном. А, может, догонит и убьет меня. Я не знаю. Увидим. А до тех пор — за неимением лучшего слова — живем.
Близнецы хоронили Весло без меня. Я не хотел знать, как он погиб, поэтому трусливо остался дома. Парни возражать не стали, хотя и переглянулись тревожно. Они ушли, а я не мог найти себе места. Если заразитель — кто-то из горожан, не ясно даже, кому доверять. Автоматон способен на обман, если изначальная личность была лжецом. Я ходил взад-вперед по дому и думал, думал, думал. Это были размышленья того рода, когда ничего путного не придумывается. Мысли, как ленивые конемедведи в загоне, бродили кругами, без цели и результата. Пройдя, наверное, по дому миль десять, я понял одно: нужно собрать всех, кому я доверяю. Таких оказалось очень немного.
Дождавшись близнецов, я первым делом направился в дом Мэра. В шесть рук мы быстро изъяли небольшой городской архив с именами горожан. Свою тетрадь я, конечно, тоже захватил. Не помешал бы еще и архив Перекати, но его, похоже, больше не существовало. И вот со всем этим богатством в руках я, Сэм и Фишер пошли к четвертому человеку, достойному доверия.
— Ты? — в ее голосе слышалась радость, и это было чертовски приятно.
— Привет, Энжи, — сказал я. — Не возражаешь, мы войдем?
— Мы?! — поразилась она, но все-таки отступила.
Все выглядело как обычно: неприбранная двуспальная кровать, древняя пепельница на окне, запах мандаринов и… холод. А и правда, зачем Энжи тепло?
— Так, — мрачно сказала она, глядя на нас, — говорите, что происходит.
Я попросил всех усесться — хоть на пол — а потом уже второй раз за день рассказал все. Про свой дар, про безымянный гроб, про механо-оспу и про заразителя. Для Энжи история об именных гробах новостью не была, но близнецов я рассчитывал ошарашить. Много лет помогали мне спасать жизни, и теперь вот она — разгадка! Но они отреагировали странно. Вообще никак. Заметив мой недоуменный взгляд, Фишер сказал:
— Мы знали.
А Сэм добавил:
— Давно знали. Да полгорода знает, чо уж там.
Меня это сразило. Я-то думал, что хорошо охраняю свой секрет, а оно вот как вышло. Хотел даже разозлиться, но меня перебила Анжела.
— И что теперь? — спросила она.
Хороший вопрос. Такой простой и сложный.
— Найти и убить заразителя.
— И как его искать?
Тут все посмотрели на меня. А я что? Мне и самому, блин, интересно.
— Пороемся в архиве, — предложил я. — Поищем что-нибудь странное.
Не могу сказать, что эта идея встретила горячую поддержку. Но других вариантов не было.
Джордж Первый. Родился, умер. Джордж Первый младший. Родился, умер. Джордж Первый Третий. Родился, умер.
Читал я, читала Анжела, читали, шевеля губами, братья.
— Знаете, — вдруг сказала Анжела, с отвращением отбрасывая очередной альбом. — Мне кажется, ключ к разгадке — тот безымянный гроб.
— Чо это? — спросил Сэм.
— Самая первая жертва механо-оспы — Мэр. Но ведь кто-то должен был заразить его, так?
— Угу, — согласился Сэм, а Фишер кивнул.
— Но и сам заразитель, выходит, стал автоматоном? Значит, хозяин безымянного гроба и есть наш парень.
— Сечешь! — восхитился Сэм.
Анжела надменно вскинула подбородок, а я в который раз восхитился ей. Моя женщина — чудо.
— Значит, — сказал я, — все дело в том, чей это гроб?
И все снова посмотрели на меня.
— Я не знаю, — сказал я. — Я его только сделал.
Снова повисла тишина. Фишер сосредоточенно листал списки жителей, совершенно не представляя, видимо, что именно искать.
— Не ну, — подал голос Сэм. — А это. Вы гробы-то куда деваете?
— Закапывает, Сэм, — сказал Энжи. Она еще не привыкла к тому, как общается парень.
— Да не, — отмахнулся он. — Понятно. Я о другом. Ну вот, спасли вы кого-нить, да? А гроб потом куда деваете?
— Никуда, — пожал я плечами. — В подвале лежит, ждет своего часа.
— Во-от!
— Ты к чему ведешь? — разозлился я.
— Ну как, вот вы это. Спасли, да? Гроб в подвале. А дальше?
— Дальше? — я задумался. — Ничего. Человек умирает, я отдаю родным гроб, они хоронят.
— То исть… Коль у человека гроб уже есть, то вы того. Не предскажете ему смерть, ага?
— Нет, не предскажу. Помрет в свое время как миленький.
Энжи нахмурилась, Фишер внимательно глядел на брата, а Сэм морщил лоб, пытаясь выразить такую важную мысль.
— Ну вот, — заключил он. — А если у человека уже есть именной гроб? На руках. Мог ить ему достаться этот. Безымянный, а?
— Откуда у него именной гроб?
Сэм запнулся и развел руками. Мысль кончилась. Но тут оживилась Энжи:
— Отец твой сделал, например.
Хотелось фыркнуть, но я задумался.
А и правда. Я понятия не имел, как сочетался мой дар с даром отца. Может ли быть два именных гроба на одного человека? Я всегда думал, что имя на гробе — это такая метка от провидения. Может ли оно пометить человека дважды?
— Это должен быть кто-то из счастливой дюжины, так? — сказала Энжи. — Кто пережил ту эпидемию и чистку.
Я кивнул. Кто остался тогда? Включая близнецов, в городе и правда осталось всего двенадцать человек: Энжи, Мэр, Весло, Перекати, Сэм, Фишер… остальные уже умерли от старости и болезней. Это если не считать меня. Я — тринадцатый.
Во рту мгновенно пересохло.
Автоматон? Проверить легко, зубы на месте, щека недалеко. Впился так, что чуть слезы не полились. Украдкой утерся — на пальце кровь. Вздох облегчения я подавил, видимо, недостаточно хорошо — Энжи уперла в меня пристальный взгляд. А может, просто учуяла кровь?
Значит, кто-то кроме меня.
И тут меня осенило.
Я быстро раскопал рабочую тетрадку, которую тоже захватил с собой. Ну-ка, ну-ка, где же ты?! Ага, вот. Был человек, которому отец подарил именной гроб. Еще живой человек. По крайней мере, официально живой.
— Джером! — сказал Фишер и два раза кивнул.
Да. Именно так. «Такое-то число такого-то года,» — написано витиеватым почерком отца. — «Гроб Джерому Пятифунту. Не пригодилось. Доставлено.»
— А что, — задумался Сэм. — Он мог. Он же это. Почтальон.
— Может ходить по домам и заражать, — кивнула Энжи.
— Ходить с листовками, которые ему дал Весло, — добавил я. — Ходить прямо сейчас!
Сэм и Фишер подскочили как ужаленные, они были готовы бежать спасать город.
— Парни, — сказал я. — Дуйте домой, берите ружья. А мне нужно еще кое-что приготовить. Встречаемся у моего дома.
Братья умчались. А, чуть позже, ухромал и я. Ветер был холодный, как ад. Но меня грели слова Энжи перед тем, как я покинул ее дом.
— Ты аккуратнее там, хорошо?
И я, конечно, не мог не пообещать быть аккуратнее, что бы это ни значило.
***
Городок у нас небольшой. И все равно поймать почтальона трудно, если из-за пыли не видишь дальше десяти ярдов. Поплутав часок в лабиринте красных фонарей — из-за долбаной красной пыли у нас все фонари красные — мы, наконец, увидели массивную фигуру Джерома. Шагал он споро, понадобилось немало усилий, чтобы догнать эту машину для разноса писем.
Я заступил гиганту дорогу. Близнецы стали чуть позади него. Начищенные карабины в их руках тускло поблескивали.
— Привет, Джером, — сказал я.
— Здравствуй.
— Мне сегодня почты нет?
— Если есть, ты об этом узнаешь.
Лицевой щиток на месте. Подозрительно, но не показатель.
— Можешь посмотреть? Должно прийти важное письмо.
— Ради этого ты меня искал?
Он знает, что мы его искали! Даже сквозь защитные стекла я видел, как близнецы нахмурились.
— Не только. Так что с письмом?
Несколько долгих мгновений ничего не происходило. Затем Джером вздохнул и принялся копаться в сумке.
— Нет никакого письма. Ты доволен?
— Почти, — сказал я и вытащил из кармана конверт. — Вот письмо, возьмешь?
Гигант не ответил, протянул руку и взглянул на адрес и имя, написанные Энжи.
— Это шутка такая?
— Нет, не шутка. Это письмо мне. Теперь оно у тебя есть. Отдашь?
Рука гиганта дрогнула. Ну? Давай, Джером, давай!
В тот момент я и сам не знал, чего хочу больше: чтобы Джером оказался автоматоном или же нет.
— Хорошо, — прогудел гигант. — Я отдам тебе письмо. А ты распишешься в квитанции?
В голосе Джерома, даже пропущенном через модуль, слышалась издевка. Он знал, что подобное предложение меня не обрадует. Тошнота подошла к горлу, но я ее поборол. Большой уже мальчик. Старенький даже. Пора переставать блевать от такой ерунды.
— Ты ведь знаешь, что нет, — спокойно ответил я.
— Знаю, — довольно сообщил Джером. — Око за око. Ты издеваешься, я издеваюсь.
Да, наверное, именно так и должен был бы ответить настоящий Джером. Не знаю. Никогда толком с ним не общался.
— Короче, — прогудел гигант. — Забирай своих ребят и иди домой. Не мешай работать.
И он просто прошел мимо меня. Близнецы таращились ему в спину. Нет доказательств, что Джером — заразитель, нет доказательств и обратного.
Но так не должно быть! Мы же обязаны спасти всех! Братья нерешительно переглянулись, а затем оба с надеждой повернулись ко мне. Что ж, мальчики, я вас не подведу. Два длинных шага, и я выхватил карабин из рук Сэма. Гигант мигом очутился на мушке. Не задавая вопросов, Фишер тоже вскинул ружье и прицелился.
— Джером! — крикнул я.
Гигант остановился и медленно повернулся к нам.
— Что вы делаете?
— Спасаем город, — ответил я.
— От меня? — удивился Джером. — Не знал, что почтальоны так опасны.
— Только если не болеют механо-оспой, — сказал Фишер.
— Думаете, я болен? Что за глупости…
— Это не глупости, — возразил я. — Мэр мертв. Отец Весло тоже. Ты вполне можешь быть заразителем.
Если смерть Весла и взволновала Джеорма, виду он не подал.
— Извини, — добавил я, поудобнее перехватывая карабин, — но у нас нет выбора.
— Что от меня требуется? — спросил гигант.
— Ничего, — сказал я. — Сэм? Подойди и забери у него сумку.
Сэм тут же двинулся к почтальону.
— Парни, — рыкнул гигант, — вы сбрендили окончательно? Я ведь разношу бланки. Мы должны выбрать мэра.
— Пойми, Джером, — сказал я миролюбиво, — если ты заразитель, это была бы идеальная возможность распространить механо-оспу.
— А если нет?
— Если нет, мы извинимся и даже поможем тебе. Но завтра.
Сэм бесстрашно подошел к гиганту и протянул руку.
— Сумку, мистер Джером.
Гигант посмотрел на него, затем повернулся ко мне.
— Слушай, — сказал он. — Ты ведь знаешь, что мою броню из ваших пукалок не пробить?
— Нет, — сказал я. — Не знаю. Не на таком расстоянии.
— Пробьет, мистер, — заверил Сэм. — Мы их переделали чуток.
— Переделали, значит, — устало прогудел Джером.
— Угу, — кивнул Сэм. — Так это. Сумку вашу, значица.
— Хорошо, — вздохнул Джером. — Если по-другому нельзя.
— Нельзя, — с облегчением ответил я и подмигнул Фишеру.
А в следующий миг мимо меня пролетел Сэм. По воздуху за ним тянулся шлейф из красных брызг.
— Нет! — заорал Фишер, а я выстрелил.
Отдача больно ударила в плечо, целое облако красного пара взметнулось над улицей, и ветер тут же разорвал его в клочья. Но Джерома не было в оставшейся воронке. Зато в здании рядом зияла огромная дыра.
Я не успел подумать, что это значит, как стена рядом со мной взорвалась, и оттуда вылетел Джером. Мои ноги подкосились, и лишь это спасло от смерти — огромный кулак мелькнул в паре дюймов от моей макушки. Второй раз Джерому ударить не дали. Взвыл карабин Фишера, меня обдало горячим воздухом, а Джером отшатнулся. В скафандре появилась вмятина, не совместимая с жизнью. Не давая почтальону опомниться, я тоже выстрелил, и вмятина превратилась в дыру. Шипение и пар вырвались из недр скафандра. Оттуда же золоченым песком посыпались микро-шестерни.
Я все еще таращился на начинку скафандра, когда услышал сзади стон и голос Фишера:
— Ну же, держись! Ну?!
Сэм лежал на земле и стонал. Его комбез порвался в нескольких местах, и из этих дыр на красный песок струилась кровь. А в ней поблескивали мелкие шестерни. Сэм заразился. Шлем запотел, мне были видны только глаза. Очень хотелось отвернуться, но я не мог.
— Ты поправишься, Сэм, — соврал я.
— Я… не… Сэм, — простонал Сэм.
Мы отнесли его к Энжи. Пока она вместе с Фишером ухаживала за Сэмом, я поднял на ноги соседей, объяснил им, что требуется. Толпой мы отправились в дом Джерома, там нашли его именной гроб, действительно сделанный моим папашей, и похоронили вместе с костюмом.
Когда я вернулся, Сэм уже не стонал, только с тяжелым сипением дышал. Была надежда, что выживет, поэтому я отправился ночевать домой, чтобы не путаться под ногами.
Но ночью я впал в транс и сделал парню гроб. Позже узнал, что едва взошло солнце, как Сэм умер. Фишер увез тело брата, не сказав ни слова. Так или иначе, все кончилось, мы победили.