Надпись над входом гласила: «М. М. Нозек. Зоологические товары и другие диковины». Звякнул колокольчик над дверью. Шум столицы остался снаружи. Внутри пахло манежем.
— Любезные господа…
Грузный лавочник склонился в поклоне.
— Я подожду здесь, мои дорогие. — Глава семейства щелкнул крышкой брегета и устроился с газетой в кресле для посетителей.
— Прошу за мной, милые дамы, — улыбнулся лавочник.
Пошел по длинному проходу между вольерами, в которых мигом прекратилась всякая возня. Девочка лет пяти, вся в кружевах и оборочках, семенила за ним, широко раскрыв глаза. Всем видом изображая скуку, за ними следовала мать.
— Здесь фейри, юная госпожа. А тут — драконы. Не пугайтесь, они еще слишком малы. Гаруды, имею честь предложить… Нет? Тогда извольте сюда….
Девочка послушно шла между высокими рядами клеток. Из-за прутьев за ней наблюдали сотни пар нечеловеческих глаз.
У одной из клеток она остановилась. В клетке, нахохлившись, сидел ангел. Когда он отпрянул, испуганно взмахнув крыльями, цветные перья сложились в удивительной красоты узор.
— Вот этого! — выпалила девочка. Показала пальчиком, какого.
Ангел заметался по клетке с жалобным криком. Крошечное личико исказил страх.
— Этого?
Малышка счастливо кивнула. Прижала ладошки к губам. Затаила дыхание, притихла, замерла.
Лавочник приоткрыл дверцу, сноровисто просунул внутрь сачок. Короткий взмах, и ангел запутался в сетке. Обмяк, глядел с нечеловеческой тоской.
— Тут главное — не попортить крылья, — добродушно гудел в пышные усы лавочник, вызволяя пленника. — Вам ведь крылья глянулись, добрая госпожа, верно?
— Можно подумать, сюда приходят за чем-то ещё, — глядя в сторону, заметила мать девочки.
«Добрая госпожа» не слышала её слов. Она вся светилась счастьем — сбывались её давние мечты!..
Ангел при взгляде на её сияющую мордашку расслабился. Позволил защелкнуть у себя на лапке крошечный браслет, соединенный тонкой цепочкой с запястьем малышки. Устроился на плече, тихонько замурлыкал.
— Папа! Папочка! Смотри, какой хорошенький!
Отец отложил газету, благосклонно кивнул. Рассчитался, не торгуясь. Взглянул на часы.
— Нам пора, дорогая.
— Нужны годы, чтобы установилась связь, и не развилось… э-э, отторжения при пересадке, — сказал лавочник на прощание. — Пока он мал, но быстро нагонит в росте.
— Мы все это знаем, сударь, — холодно ответила мать девочки. — Фелиция!..
— А я ведь помню вас, госпожа, — сказал лавочник. Оглядел её, задержался взглядом на плечах. — Прекрасно прижились, и узор всё так же хорош.
— Морис был прекрасным питомцем, — ответила дама. Помедлив, добавила: — Я скучаю по нему. Иногда.
Окунувшись в суету предвечерней столицы, отец и мать взяли дочь за руки, расправили крылья и поднялись в небо, полное летунов. Глядя им вслед, лавочник ощутил привычную ломоту в спине — там, где на лопатках бугрились мертвой плотью старые-старые шрамы.
Малышка смеялась, а вокруг радостно порхал крохотный пока ещё ангел.
Цепочка отсюда, снизу, была почти не видна.
Почему в шестнадцать так трудно сказать: «Пап, ты классный! И я очень тобой горжусь, правда-правда!»? И пусть даже он буркнет про телячьи нежности, ему всё равно будет приятно. Он ведь и сам пытается наладить контакт, в спортзал вот позвал. И я пошел. Хотя терпеть не могу бокс. Думал, получится поговорить. Ни фига. В шесть лет было проще, я тогда ему кружку сделал с корявой надписью «Лучшему папе!»; гордился, помню, ужасно. А сейчас — ну вот как? Подумает, что подлизываюсь.
И подсадка хороша, нет бы помочь — отключилась! Ну да, мы же закончили и к душу подходим, неприлично типа. Ненавижу её. Впрочем, она меня тоже. Поскорее бы ей новое тело вырастили, достала уже. Когда не надо — лезет, а когда нужна до зарезу — не дозовешься! Что ей стоило помочь? Ей бы он поверил, взрослые всегда друг другу верят больше. Так нет же, смылась! А мне теперь одному.
Впрочем…
Отвожу плечи назад, она всегда так делает, давно заметил. Деликатно откашливаюсь и беру отца за локоть — почти манерно, двумя пальчиками. Чтобы сразу обозначить.
— Валерий Павлович, можно вас задержать на минуточку? — говорю этак со значением. — Володю я отключила, он нашей беседы не услышит, вредно ему такое слушать. Он хороший мальчик, Валерий Павлович. Шалопай, конечно, и лентяй, но добрый. И вас очень любит, только сказать стесняется. Не давите на него, в его возрасте деткам трудно дается откровенность. Просто знайте, что это так. Ведь не обязательно же всё и всегда проговаривать вслух, правда?
Странное у отца лицо. Растерянное. И чем дальше — тем более растерянным оно становится. Растерянным и… обиженным? Почему? Я что-то не то говорю. Не то и не так. От страха меня всегда пробирает неудержимый словесный понос, и хотел бы остановиться, а уже никак. Тороплюсь, частя и паникуя с каждым словом всё больше, но стиль держу:
— Я сейчас отключусь, пока Вовик не подумал чего, он у вас очень трепетный и ранимый … — что я несу?! — Но вы знайте, что он вас очень любит! И боится разочаровать, подвести, не оправдать возлагаемые надежды… — боже, а это я о чем?! Какие надежды?!
К счастью, тут мой бессвязный и жалкий лепет прерывает отец.
— Да понял я, понял! — голос у него раздраженный. — Нет у меня маразма! Сразу все понял. С первого, в смысле. Вчера ещё. Зачем повторять-то? Хотя и… ну, типа спасибо.
Моргаю. Сглатываю. Что тут можно сказать?
— Пап?.. А за что спасибо?
Надо отдать предку должное — сориентировался мгновенно:
— Да за спарринг, конечно! Славно постучались.
— Почему ты отдал ей свою добычу?
Разбитые губы саднят, ноет исхлестанная в кровь спина, кожу между лопаток стянуло коркой, комбез прилип. Очень болит шея. Поворачивать голову трудно, говорить ещё труднее. Но сказать обязательно надо, ты это знаешь. Хотя точно так же и знаешь, что тебя опять не поймут. Или поймут неправильно.
— Потому что я — мужчина.
— А-а!
На грязном лице соседа по рабской делянке проступает понимающая улыбка. Руки его движутся автоматически, не принимая участия в разговоре — нащупать белую горошинку с тыльной стороны листа, осторожно открутить, потянуть, кинуть в мешок. Тебе самому до такого автоматизма далеко, но ты упрямый. И быстро учишься. Рядом движутся другие тени в желтых комбезах — согнутые, озабоченные, стремящиеся выжить любой ценой. Хотя бы вот так. Они далеко. Сосед — близко.
— Хочешь её трахнуть, да?
— Нет.
Сосед растерян настолько, что даже отвлекается от собирания ядовитых тлей. Морщит переходящую в лоб залысину.
— Тогда зачем?
— Потому что так правильно. Я сильнее. Я должен. Защищать. Хотя бы так.
— Ты дурак?
— Я мужчина.
Какое-то время сосед работает молча, но потом не выдерживает снова:
— Ты всё-таки дурак. Сегодня ты не сможешь собрать даже собственную норму, а не то что отдать кому-нибудь полмешка.
— Смогу. А если и нет — это мои проблемы.
Ты знаешь, что сосед прав, нормы тебе сегодня не собрать. Солнце давно перевалило за полдень, а у тебя набрано чуть больше половины. Сегодня опять будет порка. Возможно — карцер. Но это неважно. Важно, что вчера ты поступил правильно. Потому что именно так поступил бы один капитан со стальными глазами и понимающей улыбкой, а значит, и ты не мог поступить иначе.
— Жалко… — вздыхает сосед. — Опять не послушаем твоих сказочек про того суперкапитана и его суперкоманду. А я как-то уже привык, ты хорошо рассказываешь, душевно. Аж за сердце берет!
— Разговорчики! — рычит подкравшийся незаметно надсмотрщик, спину обжигает нейрохлыст. Ты шипишь на вдохе, пережидая острую боль, рядом тоненько взвизгивает сосед. Дальше работаете молча.
***
Конечно же, ты не добрал до нормы — за последние дни ты научился определять вес мешка с точностью до пятидесяти граммов. Сегодня в нём не хватало больше. Намного. Порка точно. Может быть, даже карцер — с той самой точностью до пятидесяти граммов. Какое-то время ты раздумывал: раз всё равно не хватает, не раздать ли всё полностью и сегодня тоже? Ведь кого-то это наверняка может уберечь. И капитан, наверное, поступил бы именно так… Раздумывал ты отстраненно и почти безразлично. И если бы собрано было чуть меньше — наверное, так бы и сделал. Какая разница, если всё равно умирать, а вторая ночь подряд на мокром бетонном полу — верная смерть, так пусть хоть кому-то польза будет… Но сегодня шанс избежать карцера был, и, значит, рискнуть стоило.
Рядом мялся сосед, вздыхал — не был уверен, добрал ли до ужина, боялся идти проверить. Ты посмотрел на него и решил, что на весы пойдёшь одним из первых — чего тянуть?
— Подожди…
Когда тебя тронули за плечо, ты вздрогнул больше от неожиданности, чем от боли, но она виновато отдернула руку. Ты не помнил, как её зовут. Ты и лица-то её не помнил. Прошептала, косясь в сторону далеких ещё надсмотрщиков:
— Извини… вот, держи. — В незатянутую горловину мешка (твоего мешка!) скользнула сложенная ковшиком рука в защитной перчатке. Не пустая рука. Опрокинулась. Мешок стал чуточку тяжелее.
— Мы сегодня очень старались, должно хватить всем. Стой здесь, пойдёшь последним. И… не закрывай горловину.
Она торопливо скользнула мимо, вместе с другими пленниками, выстраивая очередь к весам. Та ли, с которой ты поделился вчера? Или раньше? Или вообще посторонняя? Ты не помнил их лиц, это было не важно.
Мимо шли люди в желтых комбинезонах. Выстраивались в затылок друг другу. Некоторые просто шли, почему-то пряча глаза. Другие же прятали ладони, сложенные ковшиком. Заранее не пустые ладони в защитных перчатках. Мешок потихоньку тяжелел. Как они смогли договориться? Ведь охранники не позволяют… как им вообще такое в голову взбрело?! Это неправильно! Это твоя миссия. Твоя функция! Что бы на это сказал капитан? Они не должны…
Но отказаться было бы даже не неправильно — это было бы подло. Потому что для них сейчас это важно, они старались. Они гордятся, нельзя лишать людей того, чем они гордятся. А стыдно только тебе. И это только твои проблемы.
Ты запрокинул голову, делая вид, что высматриваешь летуна. Вытерпеть порку было бы проще, нейрохлыст обжигает не так сильно и только снаружи. Мужчина, называется. Защитник, твою же мать!
Когда люди кончились, ты испытал острое облегчение. Не потому, что почти полная норма, может быть, даже на ужин хватит, та самая погрешность в полсотни граммов. Просто люди кончились, и никто тебя больше не видит, вы с соседом последние в очереди на весы.
Вернее, последним оказался как раз сосед…
— А что я, левый, что ли?! — буркнул он зло и смущенно, стряхивая с перчатки последнюю белую горошину.
— Тебе самому теперь может не хватить на ужин, — счел нужным уточнить ты.
— Да и хрен с ним, терпеть не могу перловку! — Сосед криво ухмыльнулся, раздраженный собственным непонятным порывом. Попытался найти разумные оправдания: — Лучше без ужина, чем без сказочки. Ты уж больно трындишь душевно. Даже поверить хочется…
Ты улыбнулся в ответ. Вышло тоже криво — правая сторона лица распухла, стянутая кровавой коркой.
— Хорошо. Будет вам сказка.
— Про капитана, да? — Сосед смотрел жадно и доверчиво.
— Да. Про капитана…
Про капитана. Конечно же, про капитана.
Смелого, доброго, сильного, умного, отважного, честного, порядочного, бескомпромиссного, ответственного, понимающего, отзывчивого, да что там — просто самого лучшего человека всех времен и народов. И про его команду, которая во всем достойна своего капитана. Честную, умную, смелую, добрую… Бросающуюся на помощь не потому, что так им положено по долгу службы, и даже не потому, что это правильно, — они просто не понимают, что можно иначе. И никогда не поймут, сколько бы им не пытались этого объяснить. Команду, которая всегда придет на помощь, даже если её никто не просит об этом. Которая никогда не бросает своих — да что там своих, она и чужих не бросает! Команду, которая сделает невозможное — если это надо для спасения чьей-то жизни. Команду, которая обязательно победит, потому что иначе быть просто не может, пока возглавляет ее такой капитан.
Команду, которая не успокоится, пока не отыщет своего блудного навигатора. А значит, обязательно прилетит сюда. И всех спасёт. И накажет пиратов. Потому что иначе быть просто не может. Надо только дождаться — и суметь остаться людьми.
Да, ты расскажешь об этом сегодня. И будешь рассказывать завтра. Снова. И снова. Только об этом. И ни о чем кроме, потому что всё, что кроме — оно твоё и только твое и никому не интересно.
И пусть все сказанное будет ложью, но это правильная ложь. Так должно быть.
А значит — так будет.
Дежурю на перекрестке у светофора.
Вот мигнул красный, тормозят недовольно машины. Надменные крузаки, чопорные бумеры, хищные мерины. Вырваны из реальности на тридцать секунд. С агрессивным равнодушием взирают на мир.
Моё время: неторопливо обхожу застывшие иномарки, с вежливой улыбкой заглядываю в окна. Важно, чтобы улыбка была вежливой, а не подобострастной. На форменной куртке вьются золотистые надписи «Даром», «Презент», «For nothing». Протягиваю водителям цветы. Каждому по ромашке. Почему бы нет? Я не прошу подаяния, не продаю пирожки, не размахиваю рекламными буклетами.
Я дарю людям белые цветы. Скромные символы надежды и гаранты безопасности в пути. Свежие, чистые. Возьмите ромашку! Бесплатно. For nothing. Жаль, не все это понимают.
Большинство не реагируют. Смотрят сквозь меня. Многие пренебрежительно отмахиваются. Другие универсальным движением брови указывают: «Пшёл вон!». Что ж, покладисто киваю, бреду дальше.
Есть и доброжелательные, улыбаются и качают головой, мол, спасибо, не надо. Из двадцати человек только один открывает окно, берёт цветок. Женщины очень редко берут. Зато решительно и ласково смотрят огромными глазами. Был случай — одна шоколад подарила, другая банку пива сунула. Мужчины же обычно в ответ протягивают деньги, мелкую купюру или горсть монет. Однажды под праздник подвыпивший господин сто долларов дал. Я не отказываюсь. Беру. Нам нельзя не брать. Дело не в потенциальной обиде или принципах… таков закон. Беру шоколад, пиво, деньги и старые журналы. Они мне не нужны. Зачем дорожному ангелу пиво? Я выполняю свою работу, борюсь с потенциальными несчастьями на трассе, купирую склонность к авариям и агрессивность за рулем. Каждая ромашка — надежда, шанс удачи, тихое благословение свыше.
Нас много, мы везде. Работаем на передовой. Нас не гоняют службы правопорядка, не обижает местный криминал. Замечают лишь водители на перекрестках.
…Затянутый в кожу бритоголовый детина на Харлее презрительно отмахнулся от ромашки, даже пытался пнуть меня, но ему было лень. Я пожал плечами и повернулся к роскошному внедорожнику. Мощный, как самосвал, черный, как деготь. Стекло медленно опускается. За рулем женщина поразительной красоты, улыбается, манит. Черные бездонные глаза. Зачем я иду к ней? Ах, да, ромашка.
Она в перчатках, осторожно берёт цветок и в ответ протягивает кроваво-красную гвоздику. Я должен взять, таков закон. Это демон аварий, я проглядел её. Сегодня меня ждет беда.
Я не успеваю коснуться кровавого цветка.
— Гля, какая тёлка! — меня сносит в сторону и заслоняет могучая спина бритого байкера, склонившегося к машине. Он небрежно выхватывает из её руки гвоздику, лезет в карман, что-то суёт ей в окошко, что-то бубнит. Стандартная процедура знакомства. Демонесса равнодушно отворачивается, уезжает. Браток торопливо возвращается к своему Харлею.
Здесь его поджидаю я. С протянутой ромашкой.
Я обязан предоставить ему последний шанс.
Бери, цветок, дурень!
— Не доверяй свинорылам! — рычит десятник. — Честный гальбер это дохлый гальбер.
Васильку ещё в Курощекинском Училище Стражи рассказывали про Ургуца Гашамаза по прозвищу «Живоглот» («не вздумай назвать его так — уши сожрёт!»). Живая легенда. Ветеран войны с Шарзой, беспощаден к лиходеям. Ненавидит гальберов.
Забыли упомянуть, что он сам гальбер.
У наставника бурая кожа, клыки из-под нижней губы, желтые глазки под массивными надбровными дугами, поросячий пятачок носа…
— Не доверяй свинорылым тварям, зачаток… На, отведай!
В когтистой лапе — сморщенные сушеные грибки.
— Это же…
— Крышепробой. Смелей глотай… Я из тя сделаю Стражника!
Грибы дерут глотку — сопли, слезы, кашель. Живоглот дает флягу — внутри забористая клюковица. Дежурство начинается.
Разболтанная «парокатка» громыхает колесами и шипастыми бронепластинами, из трубы валит дым.
Холмень-на-Лихмени, столица царства, ведет их лабиринтами кривых улиц, чародейских укрывищ, притонов и борделей.
Убийство на престижной Яблонке, в краю особняков и благоуханных садов. По паркету выписан кровью саммонерский знак. Живоглот поучает: «Не боись запачкаться…»
Артефактная лавка в Закосьево — лепет трясущегося сморчка-алхимика. Живоглот бьёт его под рёбра: «лучше, чем в морду… аккуратней…»
В Сытьево знакомая белошвейка дает зацепку. Выходя от неё, Живоглот завязывает штаны: «не унывай, лови момент».
На Факторийном выслеживают гальберов-контрабандистов. «Не лезь, осаживай»
Погоня… Настигают лиходеев аж в Мычатниках… «Вытащил саблю — руби…»
Говорили, что кровь у них черная. Нет, красная. Как у людей.
Уже в сумерках приезжают на Плудно. Район гальберов. В кабаке «Колдучий» на Василька пялятся — человек! Да ещё в пурпурном кафтане городской стражи!
— Живи и давай жить, — десятник принимает от клыкастого трактирщика туго набитый мешок. — Не борзей, но своё не упускай…
Вообще-то они пришли арестовать трактирщика.
— А как же присяга?
— Да срал я на присягу, зачаток! Цапай долю.
В голове, одурманенной крышепробоем и клюковицей, проясняется.
Саблю он, к счастью, не потерял.
— Че творишь, а?
— Вы арестованы, десятник Гашамаз.
— Мать твою, да ты угашенный…
— Молчать!
— Ну, лады… — его клинок тоже покидает ножны.
…Василёк, задыхаясь и кашляя, выползает из горящего трактира на улицу. Зажимая рану в боку, садится на скамейку. Вытаскивает из-за пазухи пряник (прислали из Курощекина, да всё было недосуг), отламывает кусок.
Сторонясь дыма и искр, подкрадывается малютка-гальбер. Весь замызганный, в лохмотьях. Жадно похрюкивая, тянет лапку.
— Не доверяй свинорылам, зачаток, — хрипит Василёк. — Понял?
Больно смеяться. Он отдает малышу остатки пряника.
Вдали — пронзительные свистки стражников, пыхтят и громыхают парокатки. Вдали, в тумане, мерцают флюгера Кремля, расписные купола царского дворца. Пахнет паленым мясом, перегаром и квашеной капустой. Холмень-на-Лихмени, город волшебства и лиходейства, алчности и измен, засыпает первым снегом.
Я люблю планеты. Издалека похожи на драгоценные камни — янтарно-желтые, серебристо-голубые, винно-красные… Недаром в реестре ВКС у фронтовых секторов имена драгоценных камней: Аметист, Сапфир, Изумруд…
Люблю планеты, но ещё больше — звёзды. Россыпь яркого бисера во тьме. Газовые шары, производящие свет. Очень красиво. Я мечтаю превратиться в звезду.
Я плыву в черной пустоте, мерцая цветными огнями. Выгляжу как новогодняя ёлка: смолкшие турели ПРО и дефлекторы погасшего силового поля торчат, как ветки, перемигиваются маяки дрон-шлюзов и блиц-сферы активной защиты, гирляндой сияет паутина внешних кабелей, окалина от краш-смесевых бомб на плоскостях серебрится, как снег.
Капитан всегда называл меня «Ёлочкой».
Схожу с ума. Искины на разные голоса вопят о разгерметизации, о сбоях реактора. Расстреляли все ракеты, выпустили всех дронов и варботов. Радар ослеп, двигатель выбит, маневр невозможен. Искины в панике. Единственный, кто спокоен — Капитан. Странно для хомо-особи! Выполняя все приказы, я всё же сомневалась: разве такое хрупкое существо может всерьёз подчинить меня?
Я родилась на Луне, на Адмиралтейской Верфи. Мой прямой предок гипер-звездолет ССКР «Забияка-III». Масса покоя 20-27 тонн, встроенный ТЕНЕТА-генератор, экипаж до восьми человек. В моей модификации — один пилот, работающий в контакте с симбиотическим ИИ.
Я — боевой корвет RG-17 «Смерч». Но лучше зовите меня «Ёлочкой».
Я предназначалась Союзной Службе Мониторинга: исследования на окраинах колоний, перспективы терраформинга… Но война переписала мою судьбу.
Мне выбивало радар излучателями пиратских «Тифонов» на Альфе Ярилы сектора «Топаз». На Сигме Кларикона «Бирюзы» изрешетили гравипушки трэшменских Эхо-файтеров. На шестой Гаммы Тавискарона, в минной ловушке, три часа вели бой с Икс-орбитером. Но особенно жарко было на «Рубине»: атака «Рапир» на топливный конвой, налет на тяжелый крейсер «Завет», лобовая дуэль с конфедератским «Бегемотом»; тот варбот класса «Гремлин», тараном снесший мне стабилизатор…
Мои братья и сестры. Расшатанные войной ИИ в смертоносных оболочках из спецдюраля и нанопластика — ещё не вполне «сапиенс», но уже — безумцы.
Я убираю защиту, чтоб капитан мог навсегда покинуть меня в спасательной капсуле. Жала вражеских ракет устремляются к цели.
Капитан протестует. Я не спорю. Активирую протокол принудительного катапультирования.
Раз-два-три… Ёлочка, гори! Мечта исполняется: я превращаюсь в ярчайшую из звёзд. На миг затмеваю все светила Галактики.
Надеюсь, у Капитана всё полу…
— Анечка, ты уже большая. Сегодня у тебя первый день в школе. Я хочу кое-что рассказать.
— Да, мама.
— До сих пор мы учились дома, но с четырнадцати лет мальчики и девочки должны вместе ходить на занятия. Хочу открыть тебе один секрет.
— Секрет?
— Да. Наши с тобой предки прилетели с другой планеты. Из поколения в поколение передаются необычные способности. Но чтобы они проявились, необходимо соблюсти определенные условия.
— Ух ты! Круто!
— Женщины нашего народа могут летать. Ты тоже сумеешь, но только, если никогда не будешь близка с земным мужчиной. Всего один раз — и способность к полёту пропадёт навсегда. Ты ведь хочешь летать?
— Ещё бы!
— Надеюсь, ты сможешь удержаться. Не делай, как я!
***
В школе учеников рассадили по двое. Анин сосед Андрей выглядел очень привлекательно. Симпатичный, вежливый, обходительный. Во время урока Аня украдкой бросала на него взгляды и ловила ответные. Что-то было такое в его глазах, что заставляло отключаться от рассказа учителя и уноситься в мир грёз. Нежность, радость, восхищение — возможно, всё это лишь привиделось. Но было так приятно!
После уроков, не сговариваясь, пошли домой вместе. Аня не знала, где живет Андрей, а он не спросил, где её дом. Но они шли рядом и говорили, говорили, говорили… Слова не имели значения. Важным был процесс беседы и понимание, что Андрей рядом.
***
— Я хочу открыть тебе тайну, сын, — голос отца звучал торжественно, и Андрей выжидающе замер.
— Тайну?
— Возможно, ты не поверишь, но мы с тобой инопланетяне, — Максим выдержал паузу. — Да, наши предки прилетели с далекой планеты. И нам передались некоторые их способности.
— Нифига себе!
— Это касается продолжительности жизни. Если соблюсти одно условие, мы могли бы жить вечно.
— Какое условие?
— Никогда не быть близким с земной женщиной. Если это случится хотя бы один раз, ты лишишься бессмертия. Ты ведь хочешь жить вечно?
— Ещё бы! Да не нужны мне эти дуры!
***
— Вот мы и пришли.
Они остановились у подъезда. Андрей гладил её руку, и Аня никак не решалась освободиться. Голова кружилась. Она тонула в его взгляде. Глаза Андрея вдруг стали приближаться, пока не замерли на опасном расстоянии Их губы встретились.
***
— Привет, Максим!
— Привет, Вика!
— Ну, как предупредил?
— Да. Как положено.
— Я тоже. Наше дело сказать — всё равно не послушают.
— Вика, я соскучился!
— И я! Приезжай скорей!
Парень был полностью поглощен книгой. Я подошла и села рядом.
— Привет!
— Привет, — на меня был устремлен отсутствующий взгляд.
— Что читаешь?
— Квантовую механику. А ты кто?
— Алина.
— А я Марк.
— Знаю. Ты — вундеркинд, шахматист и отличник.
— Ну, насчет вундеркинда преувеличение, а в остальном верно. А ты любишь шахматы?
— Жить без них не могу!
Взгляд юноши потеплел. Очкастая физиономия расплылась в улыбке. Неужели не понял иронии?
— Приходи сегодня вечером в клуб. Я буду играть в первенстве города.
— Ладно! Увидимся.
Во время партии Марк постоянно поглядывал в зал. Когда его взгляд встречался с моим, на лице появлялась та же блаженная улыбка. Партию он с треском проиграл.
— Эх, выпустил я его! — в десятый раз сокрушался Марк, когда мы с ним гуляли по пустынным улицам. — Если бы выиграл, попал бы в финал.
— Не переживай! Даже хорошо, что проиграл. Представь, победил бы в финале, попал бы на первенство области, а потом, глядишь, и на российский турнир поехал бы.
— А что в этом плохого?
— А там, — сказала я с нажимом. — Ты встретил бы девушку и влюбился.
— Какую девушку?
— Её звали бы Залина. Ты бы постоянно думал о ней, ее образ вдохновил бы тебя на новые достижения. А потом вы поженились бы.
— Ну, ты фантазерка! Заранее ревнуешь?
— Конечно! У вас родился бы сын. Ты стал бы великим ученым, но в главный момент твоей жизни любовь к сыну перевесила бы чувство долга.
— Как это?
— Преступники захотели бы получить твоё открытие. Они похитили сына и требуют секретные расчеты в обмен на его жизнь.
— А я отдал бы?
— Да. И тогда мир стал бы иным. Вернее, мира не стало бы. Поэтому хорошо, что ты сегодня проиграл.
Марк засмеялся и потянулся ко мне. Но рука его поймала лишь воздух.
Задание было выполнено. Теперь Марк не встретит Залину. Он всю жизнь будет искать меня и никогда не женится. Вдохновительницей его станет не Залина, а Алина. Всего одна буква разницы! А когда мафия захочет заполучить его расчеты о передвижении во времени, он предпочтёт умереть, но не выдаст секрет преступникам. Потому что у него не будет сына.
И в этом мире временные перемещения ещё долго останутся тайной и станут доступны лишь тогда, когда общество будет к ним готово.
Вот я и спасла ещё один мир! Очень люблю свою профессию. Мы — дизтаймеры— художники времени — появляемся в разных мирах и временах, чтобы одним штрихом изменить ход истории. Пусть мою работу никто не оценит, но ни на какую другую я её не променяю.
Лететь через «червоточину» — та ещё скучища. В обычном пространстве хоть звёзды подмигивают, душу радуют. А в «гипере» — тьма беспросветная.
Через тридцать семь часов корабль вынырнет в конечной точке. Пока же, чтобы чем-то себя занять, Васин решил сразиться с главным компьютером в стереошахматы. Выставил ему средненький игровой уровень (иначе — без шансов!), подвесил под потолком разбитый на ячейки виртуальный куб и для разнообразия выбрал себе черные фигуры.
Поединки с ГК успели стать такой же рутиной, как регулярные проверки бортовых систем. Но на сей раз пилота ждал сюрприз. Не успел он объявить начало игры, как одна из белых пешек скакнула вперед на две ячейки.
— Что за черт? — буркнул Васин. — Чьи это шуточки?
— Мои, — раздался бесцветный, но явно мужской голос. Вслед за этим прямо из воздуха вылепился полупрозрачный радужный шар размером с арбуз.
— Бр-р! — Васин помотал головой. — Ты кто?
— Галактический обходчик, — как нечто само собой разумеющееся сообщил шар. — Слежу за порядком. Кстати, то, что ты находишься здесь, — вопиющее нарушение порядка. Пользоваться «червоточинами» могут только цивилизации не ниже седьмого уровня. А у твоей — третий.
— Да? — выдавил Васин. — Не знал… И что же теперь?
— По закону полагается выдворить тебя на родную планету и перекрыть портал. Но, на твое счастье, я тоже изнываю от скуки. Поэтому предлагаю сыграть. Выигрываешь — летишь дальше. Побеждаю я — отправляешься домой. Идет?
…Они рубились несколько часов. Пешек лишились уже давно, и теперь у каждого остались только короли с жалкими остатками свит. Васин отчаянно искал пути к победе — и не находил.
— Позиция ничейная, без вариантов, — наконец констатировал обходчик. И начал отплывать назад, к переборке, явно собираясь пройти сквозь неё и исчезнуть навсегда.
— Уф-ф, — расслабленно выдохнул Васин, мозги которого уже дымились от напряжения. И тут его словно кольнуло.
«Ничья, значит… — подумал он. — Так что же теперь? Ни вперёд, ни назад? Навеки застряну здесь?!»
— Стой! — заорал Васин и рванулся за ускользающим радужным шаром. — К дьяволу ничью! Я сдаю-у-у-усь!
Кажется, никто не удивился, когда в один прекрасный день ад просто появился на земле. Из некоторых люков — вначале крепко, а затем полегче, пожиже — пахнуло серой, на пустырях явились провалы в черноту, на чердаках, в подвалах, в нехороших квартирах городов открылись замурованные двери, известные неформалам и любопытным по городским легендам и фольклору.
Конечно, вместе с адом пришли черти. Они не бегали ни за кем с вилами, не пытались куда-то утащить, дабы сварить в смоле или кипятке. Они вообще мало напоминали чертей и бесов из сказок: если у кого-то и были рога, их умело скрывали волосами и шляпами, как и хвост — одеждой. Люди как люди, если со стороны поглядеть, только кожа какая-то землистая, как грубая обожженная глина, и взгляд тяжелый. Многие от их взгляда падали в обморок, заболевали. Черти стали носить темные очки. Некоторые сатанисты и просто нонконформисты тоже стали носить тёмные очки круглосуточно, изо всех сил подражая чертям.
Затем черти завели себе паспорта. А почему бы и нет? Официальная наука признала существование ада после того, как открылись двери и некоторые ученые заглянули туда и даже пообщались со своими бывшими коллегами. Церковь была недовольна и честно об этом заявляла, но черти в её дела не лезли, и она продолжала честно заявлять, не сбавляя, но и не набирая оборотов. Ну а, собственно, что тут такого — как будто церковь раньше не знала об их существовании! Знала и других предупреждала! Предупреждала и теперь: «Общение с чертями опасно для вашего душевного и физического здоровья!»
А черти оказались законопослушными совершенно светскими гражданами. Все как один завели свой бизнес и исправно платили все налоги. Появились адские пекарни и рестораны, адские стоматологии и медицинские центры, адские агентства недвижимости, адские адвокатские и нотариальные конторы, адские центры психологической помощи…
Цены во всех этих заведениях были вполне земные, человеческие, обслуживали черти на высшем уровне. А мясо, приготовленное на адском пламени — оно, по мнению гурманов, было… Чёрт побери, божественным!
Конечно, только чертовскими силами адские конторы и заведения не обходились, нанимали и человеческих работников — с полным социальным пакетом, по трудовой, так что комар носа не подточит. Адские корпорации росли и обеспечивали рабочие места все большему количеству душ. Людям-работникам стали ставить на теле клейма — проще говоря, татуировки. Ставили не на чело, не на лицо, а, например, на запястье или тыльную сторону ладони. Татуировки были маленькие, неприметные и смотрелись очень стильно. А если учесть уровень заработной платы и соцпакет, работники были довольны абсолютно всем.
Конечно, не прошло и пары лет со дня открытия преисподней, как был заключен первый брак между чертом и человеческой женщиной. Этому, опять же, никто не удивился — всем известна давняя истина, что женщина влюблена в чёрта. Вскоре и некий сатанинский пастор взял в жены чертовку, а потом подобные союзы пошли один за другим. В наиболее развитых странах стали заключаться гомосексуальные чёрте-человеческие браки. Тут, опять же, нечему было удивляться — официальная церковь никогда не жаловала чертей и их среду обитания. А кто же мой лучший друг, как не злейший враг моего врага? Логично.
У гетеросексуальных чёрте-человеческих пар стали рождаться дети. Поговаривали, что где-то в Германии от своего адского супруга родил и вполне физически здоровый мужик.
Жизнь потихоньку налаживалась… А что тут удивительного?