Спи, не плачь.
О чем тебе плакать? Уложили спать, ты проснулся, в комнате никого? Не беда, придут. Утром. Когда проревёшься.
Или примчатся среди ночи, обнимут, утешат. По-разному бывает.
Вот я в твоем возрасте умерла от высотной болезни — это да, беда.
Проходила тогда такая чистка королевства от инородных элементов. Явились из крепости солдаты с ружьями, очистили наше село от моей мамы, твоей бабушки. До перевала пешком, из ручной клади взять разрешили только меня.
Этого я не помню, мама рассказывала. Я тебе рассказывать не буду. Сам по истории пройдешь. Будь верным подданным короля.
Помню я себя только тогда, когда я уже не человек. В больнице на Пыльном плато. Как я ни лежать не могу — задыхаюсь, ни сидеть не могу — падаю, и как меня тошнит, а рвать нечем, и доктор говорит — «белый халат», а мне чудится, будто он красный. И еще говорит доктор: «Она умрёт», а я хочу маму спросить, что такое «умрёт», но нет сил.
Не умерла я ни в ту ночь, ни на другую. На третье утро показал мне доктор спичечный коробок через дощечку. То ли я увидела, то ли померещилось, но я сказала: да, вижу. И нас выписали из больницы.
Лечить нужно людей. Я оказалась не человеком. Черным магом.
Ты тоже станешь магом. Я тебе обещаю, хоть ты и не слышишь. Лет в десять, не раньше, но и не позже. Мы с тобой ездили в крепость, сдавали кровь — это папа тебя проверил на наши с ним гены.
Кто умер взрослым, тот умер, а кто в детстве — тот маг, почти бессмертный. Перерождения ты не почувствуешь. Но прежде хочу вырастить тебя человеком.
***
Туристы любуются на восходе тенью от гор на облаках. Я им вещаю, что эти грандиозные массивы подняты из земли силой таких, как мы, во время войны, тысячу лет назад. А мне не рассказывал никто. Я видела сама.
Родился наследник, объявили амнистию, мы с мамой ехали домой на автобусе. Я сидела у окна и вдруг за поворотом, в пыльном луче, увидела всё. Землетрясения, пожары на три королевства. Раздавленных, сожженных. Как наши с тобой собратья изводили друг друга и кучу народу впридачу. Как последние маги изобрели заклинание мира, но, чтобы оно подействовало, им пришлось сжечь себя.
Я прикинулась, что меня укачало, и мама не заметила.
Я думала, я девочка, которую ругают ни за что. Нельзя жаловаться, нельзя размазывать сопли и температурить, но и совсем выздоравливать нельзя слишком быстро, а то в гостинице заподозрят неладное и нас выставят. Только и умела — следить за сердцем да смотреть внутрь через кожу. Развлекалась этим вместо кукол.
И вот тень на облаках, которая не тень, а души магов, вплавленные в частицы пепла, — эта тень, стоящая над поселком день и ночь, говорила мне, что я из их племени.
***
Когда ты родился, папа сказал: «Ты до сих пор ни разу не обрушила горы на посёлок? Потому что тебя так воспитали». С тех пор я воспитываю тебя. Лаской, любовью. Изредка вот такими уходами из дому.
Ничего плохого ты не сделал. Это я тебя приучаю ценить заботу и любовь. Надеюсь, ты вырастешь человеком добрым, не дёрганым и не плаксивым. Ну, не совсем человеком.
Постарайся заснуть.
— Как тебе удалось меня найти? И проделать такой путь?
— Я всего лишь хотел убедиться, что с ней все хорошо. Не думайте, я всё понимаю, — от волнения из его рта вместо привычного кваканья и бульканья вырывались внятные человеческие слова. — Я неловкий, застенчивый и не такой завидный жених, как думает мама. А она красивая, смелая, умная и так похожа на вас…
— Мне очень хотелось, чтобы у меня была дочка, — произнесла женщина, будто не слыша собеседника. — Но, едва появившись, она сбежала в самостоятельную жизнь. Сказала, что у неё срочная работа, и опять прыгнула в свой тюльпан.
— А можно, я тоже попробую?
Не дождавшись ответа, молодой жаб изо всех сил оттолкнулся лапками и попал прямо в середину цветка. Лепестки закрылись за ним, будто створки лифта.
***
— Ты? Здесь? Как ты сюда попал?
— Я всего лишь хотел тебе сказать, что буду счастлив стать другом или просто быть рядом, заниматься тем же, что и ты.
— Талантливый юноша! — послышался голос сверху. — Перспективный.
Только теперь молодой жаб оглянулся вокруг. С первого взгляда он понял — здесь работают ученые, которые занимаются чем-то важным и серьезным. Иначе зачем им столько аппаратуры, или как всё это называется.
— Вы не ошиблись, — продолжил слабо мерцающий шар, зависнув прямо перед ним. — Здесь решаются судьбы цивилизаций. Если придерживаться точности, мы последние прогрессоры. После того, как был принят Закон Бабочки, для нас всё изменилось. Никаких космических кораблей, никаких агентов. Всё, что теперь возможно — выстрелить с орбиты семечком-программой. Из него вырастет цветок, единственный в своем роде…
— Как тот тюльпан?
— Да, он один из них. Эмоции — вот что их активирует. Женщина мечтала о дочке, а брачный кодекс планеты требовал реформ. Благодаря агенту Ди… она хорошо поработала. Иногда цветок действует сам. Как раз недавно он поспособствовал встрече принца-мутанта и его невесты. Их внук родится супергероем и спасёт планету от катастрофы… Значит, вы хотите работать у нас? Есть подходящее задание: стать другом принцессы и воспитать в ней добрые чувства. Вам приготовят уютную кувшинку. И ещё одно: в момент переброски вы должны желать планете прогресса. Готовы? Тогда приступаем.
***
— Принц-жаб? Всю жизнь мечтала встретить.
— Я всего лишь хотел… хотел…
— У нас все будет пре-ква-ква-сно!
Юная лягушка поправила корону и незаметно спихнула в воду стрелу. Иван-царевич прошел мимо.
…Принцесса кормила кусочками сырого мяса огромных росянок. В пруду сверкала на солнце одинокая кувшинка.
— Почему ты сердишься?
— А ты как думаешь? Мне исполняется двадцать пять лет, юбилей, можно сказать, а ты являешься ко мне и даришь мне какой-то уродский кактус!
— Это не уродский кактус, а очень даже симпатичная альдебаранская аврория. Между прочим, её дарят друг другу влюблённые трёхногие альденептунцы.
— Я что, похожа на трёхногую альденептунку?
— Не очень! Но альденептунцы, чтобы ты знала, — самые практичные существа в вселенной. Они знают толк в подарках и никогда не дарят ничего бесполезного.
— И какая польза от этого страшилища?
— Ну как же! Аврория цветёт один раз в год, причём исключительно в полночь, когда гремит гром.
— Оч-ч-чень полезная вещь!
— … И исполняет одно желание.
— Всего одно? Ну-ну!
— Да, одно. Но каждый год. Представляешь, как здорово: ты можешь загадать желание и знать, что оно точно исполнится!
— Главное не проспать, да?
— Ну, в общем, да. Но ты же не проспишь своё счастье, правда?
— Иногда мне кажется, что тебе пора в психушку.
***
Наверное, Артур имел в виду нептунианский год, потому что кактус не зацвёл ни через год, когда Артур с Ритой окончательно разругались из-за какой-то ерунды, ни через два, ни даже через три, когда он улетел на Плутон добровольцем. «Вы подумайте, на Плутон! — думала Рита. — Который даже из планет разжаловали! А он, видите ли, полетел спасать пятирогих мамонтов от вымирания. Да кому они вообще нужны, эти пятирогие мамонты. Небось, пользы от них столько же, сколько от этой, как её, аврории».
Пару раз Артур посылал Рите сообщения, звал к себе, говорил что-то о единственной планете, практически не тронутой человеком. А потом пропал. Остался только кактус, который глупо торчал на подоконнике среди цветущих орхидей.
Как-то ночью Риту разбудила гроза. Гром громыхнул так, что зазвенели хрустальные девочки на полке. Рита села в кровати.
В комнате пахло сладко и нежно, то ли жасмином, то ли корицей.
— Озон? — подумала Рита.
На подоконнике стоял неуклюжий зелёный кактус, а сверху, на самом краешке зелёного ободка, сиял ярко-красный цветок с мелкими жёлтыми тычинками и подставлял лепестки вспышкам молний. Тёплые лепестки трепетали, что-то напевали и покачивались под музыку дождя и ветра, а Рита сидела на кровати, смотрела на танец аврории и вспоминала.
Когда гроза стихла, а сапфировое небо на востоке стало покрываться дымчато-розовой паутинкой солнца, Рита шепнула:
— Пусть всё вернётся!
Цветок сжался и разлетелся по подоконнику ярко-красной пудрой.
***
В отделе межпланетного бюро было безлюдно: добровольцы по-прежнему не спешили на Плутон. Оно и к лучшему. Рита улыбалась, сжимая в ладони квадратик билета. Теперь всё изменится: наши мечты исполняют всё-таки не цветы.
Утром Сбруев первым делом активировал Леночку, само воплощение покорности.
— Милый, я так соскучилась! — томно выдохнула она.
Что за бред. Они живут в этом подвале уже четыре десятка лет. Сбруев по-хозяйски окинул взглядом аппетитные формы, просвечивающиеся сквозь ажурную ночнушку. Эх, было время…
Леночка получила своё обычное задание — копать, пропалывать, поливать. Она нежно схватила лопату и безропотно отправилась в теплицу выполнять желания мужчины.
Затем Сбруев вытащил из небытия Саманту — пышногрудую доминантную тигрицу в обтягивающем кожаном комбинезоне.
— Сейчас мамочка тебя отшлепает! — Саманта надеялась наказать его однажды за какую-нибудь провинность. Но пока что ей приходилось сидеть в засаде, чтобы ударом хлыста перебить хребет неосторожной крысе. Сбруев любил жевать подкопченное крысиное мясо уцелевшими зубами.
Жизнерадостной хохотушке Кэт Сбруев назначил пожизненные наряды на кухню.
— Оближи меня всю, красавчик! — призывно улыбнулась она.
Слава богам, кроме сладострастия, неведомые разработчики наделили её умением готовить лёгкие закуски. Конечно, последние двадцать лет о консервированных авокадо и креветках приходилось только мечтать. Готовила Кэт из того, что давали теплица и хлыст.
Настоящим испытанием было общаться с двумя сестренками Юй, невразумительно мяукающими на шанхайском диалекте. Эти ненасытные создания, спроектированные для нужд китайской армии, могли бы в режиме конвейера ублажить полк солдат. Сбруев каждый день с помощью русского и китайского мата из руководства по эксплуатации уговаривал их заниматься физическим трудом. Вооруженные самодельными копьями и счетчиком Гейгера, Юй выбирались из убежища наружу, чтобы копаться в руинах и искать пригодные для использования вещи.
А вот от Мэгги, искусницы в оральных ласках, осталась одна голова. В первый год после апокалипсиса дикие собаки выпотрошили ей все внутренности. Пришлось пустить куколку на запчасти. В основном их получали китаянки — эти то пальцы раздробят, то кожу до кости сорвут. А голову Сбруев иногда активировал, чтобы Мэгги попела ему песен своим волнующим бархатным голосом. Но не сегодня.
Сегодня Сбруев наконец-то вернет из ссылки вечно юного Джона. Этот атлетически сложенный мужчина, мечта всех стареющих домохозяек прежней Земли, однажды был безжалостно отключен и оставлен лежать в контейнере. За то, что при взгляде на Джона у его куколок начали блестеть глаза. Да, всему причиной старая добрая ревность.
Едва соперник очнулся, Сбруев сунул ему в руки пульт управления.
— Теперь этот чертов кукольный театр твой, Джон.
***
Через полчаса Сбруев выбрался из убежища на поверхность и побрел вслед заходящему солнцу. Заночевал он в куче бетонного мусора, а когда проснулся — почувствовал тепло Леночки, что согревала его спину всю ночь. Рядом чадил костерок, на котором Саманта и Кэт жарили жирную сочную крысу. Джон и Юй с копьями в руках стояли на большом камне и зорко всматривались вдаль.
Ржавое космическое корыто весь день болталось над ранчо Джона Хрыча Малковица, но падать не желало. Д.Хрыч делал всё, чтобы заполучить лакомую добычу, за которую у Бродячих Менял можно было выменять вволю патронов, мыла, семян крока и прочего добра. Он свистел, улюлюкал, махал руками и даже, забравшись на крышу, пытался накинуть лассо на межгалактическую посудину, но возраст, джентльмены, возраст берет своё.
А в полумиле, у соседской изгороди стоял старенький трактор «Джон Дир» Мамаши Медоуз. Сама же Мамаша, в начищенных до блеска кирзачах, в галифе и бушлате с шевроном «ВДВ России», стоя на капоте и опершись крепким задом об выхлопную трубу, вела наблюдение в полевой бинокль. Рядом, как всегда, крутились все мамашины отпрыски: Колек Иваныч — повелитель пчёл, Толек Иваныч — заклинатель сов и самый мелкий, Ванек, антиобщественный дар которого пока не проявился. Подозрительно, однако, джентльмены, что Мамаша Медоуз вторым именем его почему-то не называла никогда.
Да, джентльмены, та ещё семейка. В прошлый раз только за то, что Джон Хрыч М. отходил дрыном Колека Иваныча, бессовестно тырившего мёд с колхозной пасеки, Мамаша Медоуз установила на позицию трёхдюймовый миномёт и первым же залпом разнесла в щепки хрычову винокурню. А ведь какой там стоял замечательный, сверкающий медью и пыхающий паром брагогон, джентльмены. К тому же всю следующую неделю ровно в полдень к Хрычу прилетала крупная мохнатая пчела и неизменно насаживала его нос на своё жало.
А Косой Отто собственными глазами видел, как Толек Иваныч преспокойно зашел в его, Отто, страусиный загон и выбрал самое крупное яйцо, пока папа-страус деликатно смотрел в сторону. Косой Отто вознамерился было пристрелить наглеца, бабахнул дуплетом, натурально промазал, но не совсем — убил наповал своего лучшего петуха.
Д.Х. Малковиц, зажав подмышкой штурмовую винтовку и закурив для храбрости огрызок сигары, направился к опасным соседям. Да, не робкого десятка был наш старина Хрыч, джентльмены.
— Этот космический драндулет мой по праву, — решительно заявил он. — И не вздумайте колдовать, я буду жалобиться в Правление, как ветеран труда.
— «Краса Техаса», — чувственным грудным голосом прочитала Мамаша Медоуз. — Где этот Техас, али в Бразилии?
Д.Х.Малковиц искоса оглядел справную фигуру Мамаши Медоуз и тут же непроизвольно облизал губы. Мамашино хулиганьё тем временем расселось на изгороди, болтало ногами и, недобро хихикая, щурилось на психованого дядьку.
— И нечего на меня таращиться, ведьмаки! — не выдержал Джон Х.М., отбиваясь сигарой от внезапно налетевшего роя божьих коровок. — Всем задницы надеру!
Что случилось далее, джентльмены, дружище Хрыч помнит только местами:
Мелкий Ванек, высунув язык, крутит невидимую рукоятку.
Космоутиль падает, разваливаясь на части.
Больнючий удар по голове.
Женский окрик:
— Ванька, немедленно прекрати! Это таки твой папа!
Но лучше всего он помнит тёплую ладошку Ванека Джоныча на своей небритой щеке.
Грохот прекратился. Не веря ушам, сержант Васильев подключился к камерам наблюдения. Попутно отметив, что из семи сбиты пять. Нет, не оглох, снаружи действительно тихо. «Птичка» улетела.
— Ну?! — Тётка смотрела на него с таким недовольным видом, как будто он запретил ей третий добавочный спецпаёк в распределителе.
— Не нервничайте, полчаса осталось, — успокоил сержант. Тактично умолчав, что на полчаса осталось мощности защитного поля.
Гавкнул коммуникатор, и комнату осветила лысина полковника Шибко. Голограмма проявилась над обеденным столом. К гостю тут же потянулся кот, нещадно обдирая когтями ножки из антикварного дсп.
— Ну?! — взревел полковник, вызывая ощущение дежавю, — почему эвакуация до сих пор не завершена?
— Завершена. Мои люди вывезли семьи колонистов. А тут… ситуация нестандартная. Кот потерялся, женщина за ним полезла и застряла, я за ней… Тут тварь нас накрыла. С семи пятнадцати по среднегалактическому штурмовала точку, сейчас отступила. Нам нужна помощь.
Полковник задумчиво поскрёб затылок, шею. Внезапно в его поле зрения попала сердитая тётка:
— Юлиана Олеговна! — неожиданно пискнул Шибко. — С вами всё в порядке?
— Не особо, — буркнула тётка.
— Сигнал SOS послан, к вам спешат две группы спасателей. Я лично прибуду через полтора часа, а до тех пор за вашу безопасность отвечает наш опытнейший сотрудник. А если…
Стену тряхнуло от нового удара. Хитрые твари поняли, где заканчивается силовое поле, и со всей дури врезались в скалу. Изолированные боксы-квартиры сотами испещрили её сверху донизу.
— Какой идиот придумал строить дом в скале без лифтов и подвала, — процедил сержант.
— Мой муж! — взвилась тётка.
За грохотом её пожелания в адрес Васильева смотрелись пантомимой с сексуальным подтекстом. Остановиться тётку заставило только появление новой голограммы.
— Пал Вев? — осведомился потный краснолицый незнакомец, пристально уставившись на Васильева, — Я кдт мц…наук… Ярслав Всш кргл…
Тварь раздолбала предпоследнюю камеру и улетела передохнуть.
— Чтоб ты рога пообломала! — выругался сержант.
— Это не рога, а когти, — объяснил Ярслав, — Заднечелюстные. И очень крепкие. Так что у неё есть шанс продержаться до нашего прилета.
— У неё?! — хором возмутились сержант и тётка.
— Мурмурилозавры редчайший вид на грани вымирания. А вам повезло заботиться о нём до прилёта ксено-архе-биологов.
Стена отлетела в сторону и жуткая морда с когтями-рогами заняла полкухни. Васильев схватил бластер, тётка — кота. Оба понимали — без толку. Позаботиться о зверюге не получится.
Снаружи раздался крик, переходящий в визг. Будто кто-то переехал на мопеде сотню чаек. Мурмурилозавр улетел на источник звука, а в разорённую кухню запрыгнуло нечто похожее на огромную розовую саранчу.
— Спасибо, что присмотрели за моим потеряшкой, — проскрежетала саранча и выпрыгнула, не дав сержанту опомниться.
— Сама за своим Мурзиком присматривай, чтоб не вымер! — крикнула ей вслед тётка, — И когтеточку ему нормальную купи!
Всего лишь конец мая, а уже по-летнему жарко. Поэтому мы загораем на крыше нашей трёхэтажной общаги.
Лежим на горячем шифере, млеем от солнца. Мишка Лютиков ещё малой: приходится его держать в кольце своих ног. Для страховки. Шустрый он у меня: норовит всё поковырять, проверить на прочность или вшивость. А это чревато. Крыша-то не очень пологая, чуть зазевался — кубарем полетишь к земле-матушке. «Ой» сказать не успеешь!
Я лежу, кайфую, а вот Лютик что-то задумал: елозит с упорством, достойным лучшего применения. Хотя, может, шифер для него слишком горяч? Сомнительно, я же лежу спокойно, греюсь, спине не очень горячо. Скорее это приятное тепло.
В истоме я, но чую, Лютик тащит меня к хлипкому ограждению у самого края родной крыши. Он тянет медленно, но верно. Ему что, мёдом там намазано? Видимо, да. Его любопытство пуще неволи. Вот же пытливый гадёныш! И настырный, и не по-детски упрямый.
Наконец терпение у меня лопнуло, и я лениво приоткрываю глаза. Ёлы-палы! Мы почти упёрлись в ограждение, Лютик уж взялся за него. И нахально пытается вырваться из кольца моих ног, заглянуть за край. Сонно приподнимаюсь, хочу схватить его за шкирку. Но не тут-то было! Внезапно я получаю удар по ушам невидимыми, но мощными крыльями. Они у Лютика уже, оказывается, отросли. От неожиданности тут же теряю равновесие, хотя успеваю схватить этого мелкого пакостника за левую ногу. Через мгновение конкретно понимаю: это моё суетное действие было лишним. Мы с Лютиком дружно падаем с крыши.
Очнулся уже внизу, скорбно лежу, прибитый земным притяжением. Одинокий, как лермонтовский парус. А вот непоседы Лютика след, видимо, давным-давно простыл. Однако я рад и горд за него. Похоже, вырастил настоящего ангела-хранителя, с мощными крыльями, с активным интересом к человеческим судьбам. Тихо завидую ему белой завистью: мои-то крыла давно увяли и отсохли.
Кем-то вызванные санитары увезли меня в ближайшую травму. Хотя дежурный врач, который меня осмотрел, ничего такого криминального не углядел, ментам он всё-таки маякнул о странном, почти мистическом, происшествии в рабочем общежитии.
Лейтенант милиции не пытал меня долго. Ведь угрозы моей жизни не было, я же, в свою очередь, поведал весьма печальную историю о человеческой безалаберности, о внезапном солнечном ударе, о потере всяческой ориентации в околоземном пространстве — что и привело к банальному падению с крыши в общем-то не очень высокого здания.
Короче говоря, несчастный случай с крайне удачным исходом. Молоденький лейтенант всем моим россказням поверил, никакого дела открывать не стал. Но, говорят, устроил-таки лёгкую головомойку коменданту нашего общежития. За халатность. Мол, у вас, гражданин хороший, не крыша учреждения, а частный проходной двор.
У меня ж, разумеется, осталась вполне обоснованная тревога за судьбу Михаила Лютикова. Как он там несёт тяжкое бремя и звание ангела-хранителя? Всё ли у Мишки получается? Правильно ли я его воспитал?
Надеюсь, что да…
Двое варили суп. Склонившись над хрустальной зелёно-голубой сферой энергетического супа, Черный пробурчал:
— Ну что, Белый, скоро уже? Усраться как жрать хочется.
— Почти готово. Не сквернословь, пожалуйста.
— Да-да. Послушай, зелень, да твари господни на развес — это, конечно, всё хорошо, но чего-то этому супу не хватает. Ты же знаешь, я питаюсь отрицательной энергией, а у тебя тут такая идиллия, что уже от одной скуки сдохнуть можно, не то, что от голода.
— Не преувеличивай. Ты бессмертен и не можешь умереть.
— Ну ладно, умереть — нет, но истощиться, потерять силу и власть, а главное репутацию — очень даже.
— Вечно ты не доволен. И чего же тебе не хватает в этот раз?
— Хочется чего-то необычного, остренького, я бы сказал. Вот, погляди, что я добыл на черном рынке. Экая диковинка. — Он приоткрыл черный мешочек на поясе и извлек оттуда прозрачную колбу, в которой что-то копошилось.
— Хм. Выглядит мерзко. Что это?
— Чело… человетество, вроде, или как-то так. Не помню точно. — Черный сощурился и пристально всмотрелся в этикетку на колбе. — Человечество! Вот.
— И запах не очень… — недоверчиво продолжал бурчать Белый.
— Зато, говорят, очень пикантный вкус!
— Ну ладно, давай добавим немного, — сдался Белый.
Черный с довольной ухмылкой подошел к сфере и начал медленно всыпать в неё содержимое колбы, неожиданно колба скользнула в его костлявых длинных пальцах и выскочила из руки. В последний момент он успел схватить её за донышко, но все содержимое высыпалось в сферу.
— Упс…
— Упс?! Твою мать! Аккуратнее никак нельзя было?! — взорвался Белый, в глазах его заискрились молнии.
— Тише, тише, не сквернословь, и всё такое. Ну и дела! Да уж… и не знаю, как так вышло, прости, Белый, — виновато сказал Черный и добавил: — Тут вот инструкция, может, ещё есть шанс все исправить, так, посмотрим… нашел! В случае превышения нормы подождите десять… тысяч лет, пока человечество само себя не истребит. Хм, придётся ждать, — пожал плечами Черный.
— Еще чего! Исправляй давай, старая задница.
Черный ошарашено вытаращился на товарища и вернулся к изучению этикетки:
— Так… подождите десять тысяч лет… бла-бла-бла… вот оно! Добавьте немного технологий, оружия и буквально щепотку зависти, и процесс истребления значительно ускорится. У тебя есть?
— Там, на верхней полке, — вздохнул Белый и скрестил руки на груди.
Черный взял с полки все необходимое и добавил в суп.
— Гляди-ка, уже закипает, ух как забурлило!
Сфера приобрела гнилостный средне-надгробный цвет и превратилась в густое зловонное варево.
— Так, что же это… вот дерьмо, — только и сказал Черный.
— Я это пить не буду, — добавил Белый.
— Хех, пожалуй, это слишком даже для меня, — заключил Черный.
— Опять ты все испортил. Отойди и не мешайся!
Белый подошел и всыпал в горе-суп блестящий искрящийся порошок из белого мешочка. Сфера мгновенно посветлела и стала прозрачно-хрустальной.
— Эх, шесть дней насмарку, — раздосадовано сказал Белый. — Придётся начинать всё сначала, только никакого человечества в этот раз!
Ночью, в самую полночь, на крышу амбара опустилась вещая птица Гамаюн и устроила жуткий переполох! Голос у вестницы оказался противный, визгливый, а дикция самая ужасная. Некоторое время Гамаюн что-то исступлённо выкрикивала — разобрать можно было только часто повторяющиеся «тока» и «ежели», — ну а после совершила нечто совсем несуразное. Задрала хвост и ляпнула на уютного деревянного петушка здоровенную пахучую кляксу!
— А говорят, питается лишь единым зёрнышком в неделю, — разглядев даже в темноте «украшенного» петушка, пробормотала себе под нос хозяйка амбара, Гороховая Баба. — Интересно — это к счастью? Или к печали?
На следующую ночь, и опять в полночь, Гамаюн уделала бедного петушка на крыше уже сверху донизу. Только теперь не вещала, а лишь протяжно постанывала, скорбно кривясь бледным девичьим личиком.
— Не горох ли мой таскает! — осенило вдруг хозяйку амбара. — Вот лиходейка!
Гороховая Баба кинулась ощупывать свисающие с головы гороховые плети, но убытка там не обнаружила. Все элитные семенные стручки дозревали на своих местах, но ведь в поле ещё имелась недавно засеянная делянка! И она, хранительница будущего урожая, туда пару дней не заглядывала, но лишь потому, что пока не было необходимости. Посеянный горох только-только начал в земельке разбухать, проклёвываться ему было рано.
Гороховая Баба с потравой угадала: земля была раскопана, горох из лунок повыковырен, и повсюду следы трёхпалых птичьих лап.
Первой мыслью было — вороватую вещунью надо извести! Урожай, любые продукты питания — самое ценное, что только есть в этом суровом мире. Гораздо ценнее рассказываемых гамаюнами новостей, сказок и пророчеств, которые послушать, может, и неплохо, но только не за счёт погубленного урожая. Но потом Гороховая Баба одумалась. Бедный Гамаюн, видимо, очень уж изголодалась! Расстояния между колониями выживших велики, и не везде прижились появившиеся после Войны люди-растения. А значит, людям-птицам не всегда удаётся добыть хотя бы по зёрнышку в неделю!
Деляночку свою, она, конечно же, опять засеет, но теперь уже останется до созревания урожая караулить на меже. И только когда появится достаточный запас пищи, можно будет вывести из заморозки обычных людей, не получивших после Войны ген мутации. В подполе её амбара их столько, сколько стручков на голове…
Ну а Гамаюн… что ж, если пожелает, пусть человек-птица тоже остаётся! Горсточку гороха в неделю, или даже две горсточки, она, Гороховая Баба, бедной девочке выделит. И почему, интересно, Гамаюны только девочки, девушки? Ведь не почкованием же размножаются…
Ишь ты, опять прилетела, уселась рядом с делянкой и тихо поёт. Не вопит дурным голосом, как давеча, уже и слова почти можно разобрать. Что-то приятное «мне с тобою хорошо, тра-ля-ля, тра-ля-ля, ты, прекрасная, к жизни вернула меня…». Может, ещё и счастье для возрождающейся людской колонии потом напророчит!
Модель приземлилась идеально, хотя последний её прыжок с переворотами был головокружителен. Как и вся серия. Воплощённая стремительность, элегантная точность, женственная плавность и совершенство стиля? Нет, таких характеристик мало, они скупы и обезличенны, и место им в рекламе робототехники, но никак не в гимнастике, которая называется художественной!
6.0 за технику. 6.0 за артистизм. Человеческие оценки. Жюри неподкупно, да и не в курсе. Но журналисты допрашивали экспертов с пристрастием, упирая на «пугающую точность». Нет ли здесь подвоха? Те снисходительно поясняли: «Понимаете, робот движется по программе… Это как в музыке. Заложите программу в музыкальный автомат — и механический результат не тронет вас, не заденет души идеально выверенными нотами. А здесь — живое звучание, здесь обертона и индивидуальность, трепетное дыхание, движение, которое невозможно повторить!»
«Хорошо, вы меня убедили!» — ради этих слов большого чиновника потрачены миллионы. Приоритет, конечно, невелик. Но он есть. И слова прозвучали. И «Роботикс интернешнл» взял контракт на миллиарды.
В служебной комнате, где был развёрнут сервисно-диагностический комплекс, выжатая до предела Нора позволила себе упасть в кресло. Сильные, но нежные руки Арона помогли ей освободиться от декоративных доспехов. Костюмерная двадцать первого века оставила далеко позади убогий театрально-цирковой уют. Здесь пахло не гримом, а технологиями; не куражом и потом, а большими деньгами, замешанными на лицедействе… Ибо машины «Роботикса» пока не способны на артистизм.
Впрочем, потом тоже пахло — но интересовало это только двоих. Третий — маленький босс и организатор шоу от «Роботикс» — сиял, готовый на радостях раздавать чеки с несколькими нулями из воображаемой толстой пачки в руках. Излучив в пространство все ракурсы своей улыбки, он откланялся, направляясь к выходу. Пора! Нора вскрикнула. Босс вздрогнул и обернулся. Заминка дала Арону шанс.
Когда сознание вернулось к боссу, он обнаружил себя связанным. Усмехнувшись, оценил наглость лицедеев, которые уже были далеко. Команду теперь отдавать поздно, утечка информации неизбежна… Как бы теперь извлечь пользу из скандала?
Арон нежно поддерживал обмякшую Нору. Бионические протезы, чтоб их. Аккумуляторы на нуле…
— Не волнуйся, мы успеваем, — приговаривал Арон по дороге к машине. — Ты знаешь!
Нора притихла, заряжаясь от бортовой сети. Несмотря на призы всех конкурсов мира, Арон никогда не пустит её за руль. Впрочем, она и не спросит!
Свет уличных фонарей ритмично ударял в глаза и соскальзывал вниз. Начинался новый этап игры. Жаль, что «Роботиксом» придётся пожертвовать. Но без него никому не известный «Арон киборгз» не имел шансов на тендерах…
— Знаю, — отвечала Нора, — знаю.
Теперь всё изменится… И она, забыв о своём увечном и наспех отремонтированном теле, смотрела на Арона с надеждой и обожанием — как в добрые старые времена. И он верил, что так будет всегда.