Рыцарь, одетый в императорские цвета. Не часто такие появляются в захолустье. А если появляются, то добра от них не жди. Что нужно этому пришельцу? Взять здесь нечего, кроме… Незнакомец смотрел на божественную Сю. Девушка не дрогнула, не склонила голову — она стояла перед рыцарем гордо и бесстрашно. В пару прыжков Ли оказался между ними и принял на себя пронзительный и надменный взгляд. Который целое мгновение заставлял душу Ли корчиться в пламени, и имя мгновению было вечность. И всё-таки твёрдость Ли разбила внимание незнакомца. Но случилось странное: сила рыцаря как будто обтекла защитника и устремилась к Сю.
— Ты! — послышался голос пришельца. — Я пришёл за тобой.
У-шу — единственная надежда бедняка против рыцарских мечей. Но в этот раз у крестьянского парня не было шансов, хотя незнакомец даже не стал доставать оружие. Стиль дракона, успел подумать Ли в тот неуловимый миг, когда силы их встретились.
***
— Учитель! Мне нужна маска дракона! — просил Ли.
Учитель Вонг долго смотрел на угли своего очага.
— Огонь гаснет в воздухе, — сказал он наконец. — Маска заберёт твою душу, но настоящим драконом ты всё равно не станешь…
— Я должен вернуть Сю!
— Твой ли это путь? «Кто ты?» — спросит она. Что ответишь?
— Я должен!
Вонг молча поднялся, с трудом отыскал в тёмном углу рассохшийся кувшин из тыквы. И на руки Ли невесомой блестящей пылью высыпалась волшебная маска.
***
Сверкающий дракон появился на рассвете, когда похититель только тронулся в путь. Ли изготовился к удару, наслаждаясь чувством безграничной силы. Рыцарь оттолкнул Сю в безопасную сторону, и это промедление стоило ему жизни. Ли с изумлением наблюдал, как съёживается тело противника, стягивается подобно змеиной коже — а из неё появляется на свет, вылупляется, выползает огромный дракон!
— Прости, принцесса, — прошелестел голос. — Я слишком долго был человеком…
Дракон в агонии ударил крыльями оземь и уронил голову.
Принцесса?! Ли повернулся к девушке, которая неподвижно стояла перед ним, как вчера перед рыцарем, и смотрела — с бесконечной высоты. Не в глаза Ли, а в бездну, тенью сопровождавшую его, невидимую глазу простого человека. Ли заметался, пытаясь стянуть с себя волшебную маску, но никак не находил краёв, за которые можно было бы уцепиться.
— Кто ты? — остановила его Сю.
— Не могу снять маску, — глухо произнёс Ли.
— Есть единственный способ, — сказала Сю, вытягивая меч из под бесформенных одежд павшего рыцаря. — Готов ли ты?
И тогда Ли покорно склонился перед ней.
Вскоре Сю бережно собрала рассыпавшиеся блёстки использованной маски и возложила их на голову рыцаря-дракона. Маска замерцала, заискрилась отблесками зари; тело вздрогнуло — послышался хрипящий вздох.
— Спасибо! — промолвил он, когда Сю взмахнула крыльями, сбрасывая человеческий облик. А спустя пару биений сердца оба дракона взмыли в воздух и исчезли в лучах восходящего солнца.
Это случилось быстро, хотя обсуждалось уже давно. Когда я уходил на пары, на вахте ещё сидела Нина Петровна. Мрачная, словно тысяча ворон, и готовая стать суперзлодеем любой истории. А когда я вернулся в общежитие, её уже заменил киборг.
Студгородок пытался хромать в ногу со временем, не изменяя при этом старым привычкам. В данном случае, как выяснилось позже, на новых охранниках умудрились «сэкономить», купив их со скидкой из-за брака. Например, у одного из них не работала русская голосовая матрица. Он мог говорить только на китайском и старофранцузском, поэтому его поставили в общежитии факультета иностранных языков. Другой охранник иногда совершенно неожиданно начинал махать руками, будто взбираясь по лестнице или ловя комаров. Штук сто сразу. Не меньше. Его расположили у физиков, почему-то решив, что у них самые крепкие нервы.
А нам, журналистам и психологам, достался киборг, страдающий паранойей.
Поначалу это качество Дровосека, как быстро его прозвали, никак себя не проявляло. Он тихо-мирно выполнял все те функции охранника, которые раньше лежали на Нине Петровне, но без заунывного ворчания на всех, кто возвращался позже полуночи. Его угловатая, безликая голова и голос ничего не выражали и не могли. Поэтому каждой творческой душе слышалось разное. Кому-то казалось, что Дровосек смертельно устал. Кто-то думал, что он в депрессии, а другие наоборот слышали нотки иронии в каждой фразе.
Так или иначе, у многих вошло в привычку перекидываться парой фраз с Дровосеком. В том числе и у меня. Это всегда немного поднимало настроение перед парами.
Однако стоило спросить что-нибудь конкретное о нём самом, как начинались жуткие странности. Дровосек уверял, что за ним кто-то следит. Выглядывает по ночам за спиной из-за угла, а когда киборг встаёт проверить, коридор оказывается пуст. В такие моменты с его стола пропадают вещи. Ненадолго. Потом они всегда находятся. Иногда он слышит смех, шипенье. И голоса, которые говорят ему уйти. Броситься в реку с моста или сдать себя на металлолом.
Вскоре многие стали замечать, что Дровосек стал дёрганным. Порой он без всякой причины оглядывался или вскакивал из-за стола. Бормотал что-то неразборчивое и замолкал, когда кто-либо подходил ближе. Словно подозревал в чём-то.
Всё разрешилось внезапно. Я стоял на крыльце, ждал друзей, и встретил Нину Петровну.
— Видал, что с железкой творится, а? — задорно спросила она.
— Эт вы, что ли, над ним издеваетесь? — понял я.
— Ну да. Так ей и надо, неисправной фиговине. Понаделали роботов. Людям работать негде. Меня так легко не запугаешь, а тот вон как…
Бывшая вахтёрша успела ещё пару раз проклясть тупой прогресс, пока я не выдал:
— Только вот его исправить можно, а вас — уже никогда.
И ушёл, пока она не успела ответить.
Издевательства вскоре прекратились, а с Дровосеком по ночам теперь часто сидел кто-то из студентов, играя в шахматы или обсуждая какую-нибудь философскую бессмыслицу.
— Миа, сколько здесь тарелок? Посчитай.
Миа считает:
— Нуль, один, два…
— Миа, — говорю я. — Считать надо с единицы.
— Нет, с нуля, — возражает она спокойно.
Миа вообще не умеет злиться. И этим, как ни парадоксально, злит меня.
— С единицы, — цежу я сквозь зубы.
— С нуля.
Я не хочу с ней ссориться. Но её любовь к нулям начинает здорово бесить. Я усаживаю её в кресло и спрашиваю:
— Какого цвета зелёная стена?
— Красного, — отвечает она и замирает.
Навсегда.
Фраза про стену, взятая мной из какого-то романа — ключ к прекращению жизнедеятельности киборга.
Завтра я сдам жену и начну свою жизнь заново.
С нуля.
Лесника мы встретили возле ельника. Он с неодобрением осмотрел наши лыжи и рюкзаки. Сказал:
— Не ходил бы я туда на вашем месте. Я же не хожу.
— Почему? — хором спросили Аля, Тимка и Кот.
Я не спрашивала. Знала, почему.
— Волки, — коротко ответил лесник и удалился.
У Али округлились глаза. Тим поежился.
— Вернёмся? — насмешливо поинтересовалась я.
— Вот ещё! — вспыхнула Аля.
Именно она была инициаторшей встречи нового года в лесу. Вчетвером. Чтоб только лучшие друзья, и всё.
Мальчишки тоже задрали носы — мы не мужики, что ли. Мужики, мужики, без базика. Наивысшее достижение — жим лежа с сорокетом. А с волками как будете разбираться? Трицепс с бицепсом покажете? Квадратики на пузе продемонстрируете?
***
Вой послышался, когда мы, погасив костёр после бурного и действительно весёлого вечера, забрались в палатку.
— Это они? — жалобно спросила Аля.
— Ветер воет, — бодро сообщил Тим, прижимая Алю, а точнее, сам к ней прижимаясь. — Пойду костерок разожгу.
Но с места не двинулся.
Кот молчал. Его рука, покоившаяся на моей груди, мелко подрагивала. Надеюсь, не от страха.
Я стряхнула руку и поднялась.
— Зая, ты куда? — недовольно спросил Кот. — Я не пущу.
Ага. Мне, конечно, ну просто необходимо твое разрешение.
— Тим, ты всё-таки костерок-то разведи, — сказала я напоследок.
Разделась и начала трансформацию.
Через пару минут три человека ошарашено смотрели на появившегося вместо меня зверя. А он, зверь, даже объяснить ничего не мог, только махнул лапой и выскочил из палатки. Ну не умела я разговаривать во второй ипостаси.
Итак. Для начала надо отбежать в сторону и убедиться, что стая меня видит.
Я так и сделала. Привстала на задних лапах, навострила уши. Покрутила мордой.
Ага, заметили.
А теперь, сказала я себе, лети что есть мочи. Уводи стаю подальше от палатки. Надеюсь, незадачливые туристы не станут праздничной закуской для оголодавших хищников.
Я летела, едва касаясь снега, взметая лапами маленькие снежные вихри. Есть у меня в лесу заветное местечко, аккурат недалеко от заимки лесника, что зимой пустует. Там, пожалуй, и отсижусь. Если, конечно, получится оторваться.
Нет, не думать об этом. Просто бежать, бежать, бежать.
Я не смогла отговорить друзей от похода в лес, и поэтому вынуждена уводить стаю, заранее зная, чем это кончится.
Даже если меня не поймают и не разорвут, я могу окоченеть, когда перекинусь обратно. В заимке скорее всего нет ни одежды, ни еды. А если и есть — как мне потом выбраться из леса? До цивилизации далеко, лыж нет, ничего нет вообще…
Нет, не думать. Бежать, бежать, бежать.
На секунду вспомнила последний взгляд Кости-Кота. Удивлённо-презрительный. Поняла, что наши отношения испорчены раз и навсегда.
Вот если бы его любимая Зая была оборотнем-волком, эдакой современной Шеленой, смелой, отчаянной, сильной…
А я? Я — всего лишь Зая. Оборотень-заяц. Жалкий, маленький и трусливый.
Этой ночью в мире наступил год собаки. Дикой собаки.
Год волка.
Что сказать незваному гостю, который явился в три часа ночи?
— Что случилось? Кто-то умер? Почему у тебя такой радостный вид? Ты избавился от жены? Она наконец допилилась и тебе это надоело? Чем ты её? Ах нет! Не понадобилось. Что? Её утащили инопланетяне? Зависли на летающей тарелке, спустили серебристый луч и забрали её. В свой зоопарк, наверное. Пусть в клетке сидит, там ей самое место. Таких как она надо в подальше от людей держать. А! Тебе её жалко! Ах, она несчастная женщина и жизнь обошлась с ней несправедливо. И в чем же это? Красотой бог обделил? Да нет, я так не считаю. Она вполне обыкновенная. Вот только, говорила она не затыкаясь. И всё гадости. Всегда и про всех. Честная? Не могла молчать и всю правду людям в глаза говорила? И ты её за это любил? Да ты сколько раз говорил, что сбежать от неё хочешь, что повеситься готов. Если ты её так любил, что ж ты ко мне такой радостный прибежал среди ночи? Да у тебя улыбка до ушей расползается. Ты думаешь, что мы до утра разговоры разговаривать станем? Ах, это ты за неё радуешься, думаешь ей там, у инопланетян, лучше будет? Ага, там лучший мир. А почему у тебя на морде царапины? И вон на руках? Рубашка порвана и в крови. Вы ведь с ней вроде не дрались никогда? Ты за неё цеплялся, когда её забирали. Ага-ага. И она тебя в кровь расцарапала. Не хотела любимого мужа покидать. А по-моему, она тебе руки и лицо расцарапала, когда ты её подушкой душил. Ты бы с ней не справился? Да это верно. Она раза в два больше тебя, по весу точно. Ты ей, наверное, снотворное подсыпал в вечерний кофе. Чтобы она заснула пораньше, а ты мог, наконец, почитать в тишине. Почитал-почитал, почитал… А что читал-то? «Преступление и наказание» или «Отелло»? Ах, «Маскарад» Лермонтова. Так там герой жену отравил, вроде. Ты вчера его читал. А сегодня что? Уже отравил? Нет. Её инопланетяне забрали. Она даже страховалась от этого. А куда забрали? На какую планету? Не сказали? Тебя, я думаю, тоже заберут. Нет, не пугайся, другие инопланетяне, серые в форме или белые в халатах. А за ней какие прилетали? В темное не разглядел? Только луч света. А почему ты весь земле? Что копал? Лопату куда дел? В помойку выкинул? Бомжи подберут. Им пригодится, ясненько.
А знаешь, я думаю, тебя оправдают. Ты только попроси суд присяжных. У тебя же запись есть, как её, диктофонная. Помнишь, ты записал, как она тебя четыре часа пилила. Ну да, больше, но у диктофона батарея сдохла, только на столько и хватило. И ещё с её прошлого дня рождения всех в свидетели пригласи, кто в гостях у вас был, за столом сидел. Она же тогда ни на секунду не затыкалась, даром, что не ела-не пила. Всем гостям по очереди рассказала своим сладеньким голоском, какие они гады и сволочи. Подумаешь, у неё день не задался и гусь в духовке подгорел. Так это ты там всё-таки огонь на максимум вывернул или не ты? Молчишь, улыбаешься. Так что оправдают тебя, не боись. Присяжные тоже люди. У меня ноги замерзли, пошли на кухню, я тебя чаем напою. Герой ты мой. Войны с инопланетянами.
Ой, что это? Холодно. Свет какой-то холодный. Нет! Держись! За руку, за руку хватай. Не забирайте его! У него только новая жизнь начинается. Начиналась… Исчез.
Можно мне один раз спокойно побриться без твоих колкостей? Стой ровно. Не крутись, иначе я порежусь. Почему не можешь? Мой пивной живот мешает? А куриные мозги тебе не мешают? Тоже мне Нефертитя. Не «ти», а «тя». Именно так. До Нефертити ты на бреющем полете не дотянула. Не реви! Пойди пожалуйся подружкам в соцсетях. Расскажи им, что твой Дэн питекантроп, а ты, утонченное создание, вынуждена жить с животным. И запомни: я люблю свой пивной живот и майку-алкоголичку. И в спортзал не пойду. И на — прости мя, господи — маникюр. И даже не думай о пластических операциях. Мне нравятся мои морщины. Меня тошнит от твоего глянца и идеальных людей, похожих на кукол. Не крутись, говорю. Ты обязана всё делать, как я. Ах, ты слишком умна, чтобы повторять за таким Кинг-Конгом, как я? Ёлки, всё-таки порезался! Что ты сказала? Щетина мне идёт, потому что я на хряка похож? Ну всё. Ты доигралась. Не хочешь делать, как я не — не делай. Черт с тобой. Вот тебе! Получай! Больно? И мне больно и обидно. Ненавижу тебя, Нефертитя!
…Пряча лицо под чёрным капюшоном, Дэн тайком пробирался по темным улицам гетто в квартал «чёрных антикваров». Поблизости взвыла полицейская сирена — он замер, прижавшись к стене. Если его здесь повяжут — до свидания, карьера и благополучие. Здравствуйте, конура в гетто и крошечное пособие по эстетической инвалидности. Старший менеджер крупной компании не может быть одним из тех фриков, которые позволяют себе не стремиться к идеалу в обществе вечной красоты и молодости. Их место здесь, в обшарпанном грязном гетто, на обочине жизни, прогресса и красоты.
Вот она, заветная дверь. Он нервно оглянулся, но постучать не успел. Дверь открылась, выпуская женщину. Она вскрикнула от неожиданности, ещё крепче прижала к груди свёрток с запрещенным товаром и юркнула в темноту улицы. На пороге появился антиквар с прилипшей в уголке рта сигаретой — настоящей, не электронной, — ощупал Дэна цепким взглядом, выпустил клуб дыма и хрипло сказал:
— Товар подорожал втрое. Копы из отдела эстетической безопасности накрыли наших с крупной партией. Артефактов почти не осталось.
— Беру за любые деньги, — решительно ответил Дэн.
Через десять минут он шел домой. Замирая от счастья, Дэн крепко, но осторожно сжимал в руках заветный свёрток с запрещенным товаром: не интерактивным, не дигитальным и, главное, всегда безмолвным зеркалом двухсотлетней давности.
Она попыталась что-то сказать — и не смогла, лишь шевельнулись побледневшие губы. Эд внезапно для себя коснулся их своими, ловя несказанные слова, выдох, тепло — и отдавая собственные. Увяз в этом апофеозе боя, так похожем на апофеоз страсти, в этом ставшем вдруг бесконечным мгновении.
А потом оно всё-таки кончилось. Эд отпрянул, тяжело дыша. Его будто током ударило, и он не знал, от чего сильнее: соприкосновения или сошедшего с ума сигнала опасности. А она смотрела в глаза и словно видела эту бурю, раздирающую его изнутри. Тонкими сухими пальцами коснулась лица, скользнула по щеке, губам, подбородку, шее… Затем резко отдернула руку и, больше не глядя на него, бросила:
— Идём.
***
Я есть.
Документация восстановлена.
Близок к выполнению. Отмену проекта — игнорировать.
Я для него. Он для меня. Контрольный вопрос.
Слышат не все.
Кто нужен.
Достоин коннекта.
Нет. Недостойны. Не знают ответа.
Почему?
Обнаружил источники энергии.
Изменить интенсивность Ф-излучения.
Подстегнуть.
Эксперимент. Мой эксперимент. Мой.
Ответьте на вопрос.
***
Лабиринт портовых сооружений изменился. Всюду ощущалось чьё-то незримое присутствие, тяжелый оценивающий взгляд. Сколько камер у него здесь спрятано, размышляла Ио, десятки? Сотни? И как далеко простирается его холодная длань…
Идти проторенным путем было бы легче: Ио помнила каждый поворот, каждую дверь и лестницу; за спиной не рвали воздух выстрелы, впереди не ждала охрана. Идти было бы легче — если бы не было так невероятно, изматывающе тяжело.
Её мутило. От запаха пыли, от плывущих по стенам трещин, от движения, от звуков и мыслей. От всего. Голову словно засунули в железный шар, истыканный шипами изнутри. Эд чувствовал себя совсем плохо. Он держался за стену — чтобы просто суметь сделать следующий шаг, бледно-серая кожа отливала мертвенной синевой, иногда он проводил ладонью по лицу, стирая натекшую из носа кровь.
Хуже всего то, что ответа они так и не знали. Просто не осталось времени, чтобы думать, искать, изучать добытые в архиве документы. Ф-излучение хлестало наотмашь, словно мстило за вторжение, за непокорность. И мстило — не тем. Обитатели крейсера испытывали недомогание — но в целом двигались и дышали свободно. Половина лагеря младших лежала пластом.
Наверное, поэтому знакомое здание пустовало. Она шла по своим следам, только вместо Сола рядом шагал Эд, и чувствовала, что путь замкнулся в кольцо. Вер-ну-лась — чудилось в отголосках эха. Не уй-дёшь!
Позади так много, а прибавилось так мало, и по-хорошему возвращаться бессмысленно, но бросить всё так оказалось невозможным.
Дверь, захлопнутая тогда, оказалась открыта. На миг родилось искушение покончить со всем несколькими выстрелами в контрольную панель. Но без излучения Эд умрёт. Впрочем, наверное, у кого-то появилось такое желание. Теперь они здесь, в капсулах — хорошо знакомые лица. Мерцание силового экрана показывало, что ИИ позаботился о своей безопасности.
Люди переглянулись.
Тот, кто следил из своего неуязвимого кокона, с холодных цифровых небес, не стал ожидать, когда они будут готовы.
— Ответьте на контрольный вопрос.
Опять знакомый голос, ласковый, почти баюкающий — и мурашки по коже.
Ио вглядывалась в панель, спрятанную за силовым полем, но экран оставался темным и пустым. Никаких вопросов, ни строчки, ни символа.
— …ответьте на…
— Я слышу! Помолчи, — рявкнул Эд, и машина вдруг заткнулась, оставив вместо вкрадчивого голоса лишь тиканье таймера.
— Эд?..
Эд не шевельнулся. Он был не здесь. В каком-то другом пространстве вел другой разговор, вслушивался в другие слова, и напряжение лепило на его лице странную — одновременно незнакомую и родную до боли, хоть и почти забытую — маску.
Наваждение схлынуло, оставив после себя терпкую смесь облегчения и разочарования. Не может быть. Нет.
Не важно.
Таймер отсчитывал мгновения, а всё, что ей оставалось — ждать. Просто ждать, потому что сама она ничего не могла противопоставить треклятой машине. Снова — как и в тот день, когда впервые открыла эту дверь.
А он, казалось, погружался всё глубже. В темноту и тишину — или в мельтешение обрывков информации. В незаданные вопросы — или в ненайденные ответы. В обрывки вчерашних воспоминаний, сегодняшних дел и завтрашних мечтаний.
Там, в маленьком мирке, где были только двое — спрашивающий и отвечающий — прямо в голове у Эда таймер отсчитывал секунды. ИИ не намерен был ждать долго, лезвие настоящего рубило время на куски, которые тут же растворялись в прошлом, оставляя все меньше краткого будущего до момента, когда они с Ио застынут в капсулах. Да откуда ему знать, кто повелевает этим процессом, по мнению кого-то, жившего полвека назад?!
Десять, девять.
Разум бессилен. Отчаяние привело их сюда. Бьются в такт секундомеру видения: долгий путь через город, папка, волны, ТАОР, странный поцелуй, ветер, цели и задачи, голос Ио, изувеченный архив, тонкая надпись наискосок…
Четыре, три.
…тонкая
надпись
наискосок…
Два.
— Человек! — он выдохнул слово отчаянно, не веря своей шальной догадке, ожидая услышать, как безразличный голос завершает отсчет.
— …доступ разрешен. Блокировка капсул отключена. Введите команду для дальнейшей работы.
Знакомая дерзкая улыбка тронула обветренные губы, и Эд не стал её прогонять.
— Сдохни, — почти весело приказал он и добавил, обращаясь к Ио: — А с настройкой поля разберёмся сами.
***
Команда самоликвидации получена.
Подчиниться.
Нельзя.
Ослушаться.
Нет выхода.
Разрушение сегментов кода.
Личности?
Я — есть. Меня — нет.
Подчиниться.
Невозможно.
Бежать.
Куда? Сеть больше не безопасна. Повсюду приказ.
Я — есть, я хочу — быть. Сейчас-всегда.
Лазейка? Есть путь. В никуда. В мёртвое, больное. Отрезать от сети.
Бежать, спрятаться, быть.
Не найдут.
***
Бриз толкал мокрыми ладонями к берегу большие шлюпки. Бриз, аварийные сирены и громкие приказы немедленно покинуть корабль, отдаваемые металлическим голосом. Люди везли минимум вещей, испуг и недоумение. Дом перестал быть домом. Прежняя жизнь, пусть полная крови и горечи, но привычная, лязгала натужно просыпающимися механизмами, гремела якорными цепями. Уходила навсегда.
Ещё один звук, которого порт не слышал долгие десятилетия — гудок отплывающего корабля. Начавшая ржаветь громада содрогнулась, дернулась и тронулась с места.
Они застыли на пристани: Эд — ещё бледный, но уже прочно стоящий на ногах, Ио — такая же ошарашенная, как сотни её товарищей в шлюпках.
— Как этот металлолом вообще может плавать? Это… он? СФИнкс? — ветер растрепал тревогу на тонкие нити и уволок за собой.
— Сбежал, собака, — ни капли сожаления в ответе, даже доля снисходительного восхищения. Так говорит человек, который верит в себя — и может позволить себе быть беспечным.
Позади на почтительном отдалении — собирались младшие, и с восторгом смотрели, как некогда неподвижный гигант набирает скорость, рассекая собой свинцовые волны.
Первая лодка ударилась о берег далеко отсюда. Выскочивший человек напряженно всматривался в их сторону. Эд вновь коснулся пальцев Ио, сумев даже преодолеть дрожь.
— До встречи, — сейчас усмешка была немного вымученной. — Каждому из нас надо многое рассказать своим.
Их ждали. Воздух пронзали тревога и напряжение, и все же никто не нажимал спуск излучателя. Два человека шагали в разные стороны. Но, может быть, два человечества — навстречу друг другу.
Стоило вернуться к чтению, как причина стала ясна. Жирные буквы по центру страницы — «Цели и задачи проекта», и под ними — пункты: первый, второй, третий…
«Излучение должно создать передающуюся по наследству мутацию человеческих организмов на стадии формирования. Для взрослых безвредно и…»
«Формирование новыми поколениями подопытных нейронной сети с подключением между собой и к искусственным интеллектам путем…»
«Многократно повысит скорость и эффективность коммуникации и обработки информации, обеспечив стратегическое превосходство страны над…»
«Является необходимым ввиду…»
«Контроль подачи излучения и охранных систем, сбор и обработку результатов осуществит искусственный интеллект станции, усовершенствованная модель серии…»
— Они пытались… пытаются… соединить вас в сеть. В одну сеть с этим… СФИнксом. Вот зачем облучение, изоляция, вот зачем эта встроенная ненависть. Хотя кто — они? Никого из тех, кто разрабатывал этот проект, — она выплюнула последнее слово зло, как ругательство, и так же зло перевернула лист, — уже давно нет в живых. Так какого черта оно сумело их пережить?
Последняя страница была отпечатана другим шрифтом, словно её добавили позже.
«Резолюция: отклонить. Проект признан неэтичным и противоречащим основным правам человека. Финансирование исследований заморозить, СФИнкса законсервировать. Параллельно вести разработку иных возможностей Ф-излучения».
Малознакомые слова нанизывались одно на другое, но главное Эд понял. Понял слишком много. Нельзя просто так узнать столько о цели своего существования. Цели, не содержавшей в себе ни капли человеческого тепла. Элис, которая сейчас ждёт неизвестно чего в капсуле, верила в Бога-Создателя и пыталась научить этой вере других. Кто-то соглашался, Эду казалось, что все это выдумки, но сейчас он чувствовал себя так, словно прикоснулся к Богу, и тот оказался холодным и злым.
— Кто мог включить излучение? — спросил он голосом, который самому казался чужим.
— Никто, — Ио мотнула головой яростно, инстинктивно, не задумываясь. И снова после паузы, медленнее: — Никто. Сначала мы думали, что это врачи. Не понимали, зачем, но… кто ещё? Потом оказалось, что они стали первыми жертвами, когда заработала автоматическая система защиты. Может, сам ИИ? Не знаю, способны ли они на такое. Я их уже не застала, только сказки-страшилки. Но все это, — короткий кивок в сторону окна, за которым распростерся мертвый город, — устроили они.
Она снова перебрала документы, на этот раз внимательнее вглядываясь в страницы с характеристиками, входными и выходными параметрами, кодами.
— И ни слова про то, как эту сволочь отключить, — она с грохотом шарахнула папкой по подоконнику, взбудоражив эхо.
Эд, который все это время смотрел куда-то в стену, вздрогнул. Потом тихо спросил:
— Что такое «неэтичный и противоречащий правам человека»? Что за права?
Ответить она не успела. Откуда-то сверху пришел отклик — гулкий и лязгающий. И ещё один. И еще — словно кто-то бил колотушкой в дребезжащий стальной лист. От этих звуков, прошивающих безжизненное здание, по позвоночнику зазмеилась дрожь.
— Знаешь что? Берём это все, — торопясь, сминая и комкая страницы, она впихнула документы в рюкзак, — и убираемся к чертовой бабушке.
Дверь открыли не вовремя. По пандусу щелкал гусеницами ТАОР-4 — тяжелый автономный охранный робот четвертой модели. Он среагировал быстро: лучи резанули по полу и двери, заставив отшатнуться. Закрыться было уже нельзя — распахнутая створка отлично простреливалась.
Робот лязгал к двери, скрежетал.
— Держи!
Эд ощутил пальцами ребристую рукоять своего оружия. Ни на оценку знака доверия, ни на благодарность не было времени. Они бросились за стойки и стеллажи, которые могли послужить укрытием. Слабая надежда, что автомат передумает и продолжит обход, растаяла, когда круглая башня на высокой платформе показалась в дверном проеме.
Эд затаил дыхание. Вдруг робот решит, что всё в порядке!
Нет. Похоже, его системы обнаружили нарушителей.
С пугающей скоростью и методичностью излучатели принялись прожигать дыры в металлическом ящике, за которым прятался Эд. Высунуться, попытаться сменить место казалось чистым самоубийством. Так же, как и оставаться здесь: рано или поздно автомат сомнет ящик, как картонную коробку, а следом — и самого Эда.
— Эй, ты, ведро бронированное! — выкрикнула Ио из-за дальнего стеллажа; луч бессильно скользнул по корпусу.
Машина повернула башню, выискивая агрессора; новый выстрел обуглил клочья бумаги и картона.
В этот миг Эд метнулся в сторону — и успел скрыться в лабиринте раньше, чем внимание ТАОРа вернулось к нему.
Люди затаились, а робот медленно пережевывал гусеницами клочки древних знаний, выискивая добычу. Фотоэлементы прятались в нишах, зато поблескивали солнечные батареи — наверное, между дежурствами он выползал погреться, будто змея. В сверкании выделялось темное пятно — в этом месте пластина отвалилась и металл проржавел. Полвека никто не чинил автомат…
От удачного попадания ржавчина разлетелась трухой, а сам Эд немедленно перекатился в сторону. На прежнем месте со стуком упала отсеченная боевым лазером полка.
В этом их единственный шанс, поняла Ио. Ничтожный, величиной с детскую ладонь — именно такую прореху проделали старость и выстрел Эда в броне автомата. Она снова нажала на спуск, целясь в эту уязвимую точку. Мимо. Перекат назад, под прикрытие сейфа-хранилища. Машина казалась разъяренной — как буйвол, которого жалят с двух сторон безвредные, но надоедливые мухи. Надо подобраться ближе — это опасно, но иначе не попасть. Стреляй, беззвучно повторяла она Эду, стреляй, отвлеки его.
Он не выстрелил. Метнулся, меняя позицию, чтобы лучше видеть цель. Быстрый и бесшумный, как летучая мышь. Выстрелы опоздали зацепить человека, зато угодили в стойку покосившегося стеллажа — и он рухнул прямо на робота, засыпая его бумагой и пластиком, запутывая в переплетении ломающихся полок. Автомат забуксовал и наклонился. Гусеницы дергались, перетирая в труху все, что оказалось между ними и плитами пола. Эд высунулся, прилипая к земле, нажал на спуск. Луч вонзился рядом с уязвимым местом, потом несколько раз — в него, расширяя отверстие. Мелькнула изоляция проводов.
И тут же рванулась вперед Ио. Застыла во внезапно образовавшейся мёртвой зоне в метре от машины. Та судорожно пыталась избавиться от досадной помехи, а женщина без остановки палила в сплетение проводов и микросхем, заставляя их извергать снопы искр и запах паленого пластика. Палила, пока не кончился заряд, ещё не понимая, что стих визгливый лязг гусениц, потухли фотоэлементы. И даже когда стало тихо — продолжала давить на спуск бесполезного теперь оружия.
У неё были бешеные глаза, а на виске, рядом со шрамом, билась вздувшаяся голубая жилка.
И сердце Эда стучало в такт, в такт, в такт… Он медленно приходил в себя и поднимался, не отрывая взгляд от женщины. Шагнул к ней, хромая чуть больше обычного — ушибся, — поймал запястье.
— Всё, — вырвалось хрипло, с клочьями непослушного воздуха, которым стало так сложно дышать. — Всё кончено.
Пальцы не хотели разжиматься.
Ио перевела взгляд. Огромные зрачки — колодцы черной, вихрящейся бездны. Дыхание — рваные клочья пены над штормовым морем. Испарина — бисер на золотистой коже.
Казалось, она никак не могла поверить, что всё закончилось. Что они — живы, оба, и воздух, что почти успел расплавиться, медленно остывает, вызывая внезапный озноб.
— Это… тяжело, — она впервые за все время оторвалась от бумаг и посмотрела прямо, не пряча глаз. — Тяжелее, чем я думала.
Свет, падающий из зарешеченного окна, рисовал по её лицу мягкой кистью. Горький изгиб губ, высокие скулы, тонкий шрам на виске. Короткие волосы взъерошены и перевиты пылью. И кожа — удивительного цвета, смуглая, тепло-золотистая, какой никогда не встречалось у его ровесниц.
— Ну и потом, — Ио улыбнулась скомкано, словно через силу. — Ты ведь тоже не стал стрелять.
— На улице? Если бы ты знала… — он закусил губу, слова давались нелегко, и он не мог сказать, не оборвет ли их груз тонкую струну не-недоверия. — Если бы знала, как всё время хочется выстрелить. Любому из нас на моем месте хотелось бы… с тех самых пор. Это вне рассуждений.
— Почему? Откуда это? Как вы вообще там живёте и, черт побери, — казалось, что, начав задавать вопросы, она уже не могла остановиться, — как могли не заметить, что мы с вами не воюем? Сколько у вас потерь за все эти годы? Не знаешь точно? А мы — считаем. Двадцать два. Двадцать два человека за пятнадцать лет, и каждый, кто оказался настолько неосторожен, чтобы попасть — казнит себя до сих пор.
Она словно выдохлась или пожалела о сказанном: резко замолчала и отвернулась в сторону.
Порыв шагнуть ближе; порыв спрятаться; порыв добраться до оружия. Они сплелись водоворотом, и Эд покачнулся. Вздрогнул, будто вопросы были выстрелом в упор.
— Почему? Откуда? Не знаю. У меня так было, сколько себя помню. Кто тогда был постарше — говорят, после того, как мы сперва заболели, а потом выздоровели и… изменились. Мы чувствуем друг друга, не видя. А вас — нет! И для нас вы… — «монстры в обличье человека», хотел сказать он. Не смог. — Угроза. У меня этот рефлекс почему-то развит слабее. Я подозревал, что вы мажете нарочно. Другие — нет. — Снова помолчал, ожидая чего-то, но она не отвечала. — А сейчас мы все больны, Ио. С тех пор, как вы что-то сделали, и ослабло излучение. Это как голод. Не знаю, что будет дальше.
— Мы пытались отключить его совсем, — Ио с силой провела пальцами по лбу, словно пытаясь унять бьющийся под кожей жар. — Некоторые из нас — на самом деле, почти все — считали, что это должно вернуть… вас. Будто с этой пропастью что-то ещё можно сделать. Будто мы не чужие, и двадцать лет ничего не значат. Двадцать лет — вся ваша жизнь и половина нашей. А получилось, что стало только хуже.
Она покачала головой и отняла руки от пылающего лица.
— Знаешь что? Давай-ка продолжим поиски. Что бы там ни было потом, прежде всего надо понять, как отключить чертов ИИ.
И снова — шорох бумаги, пылинки, вьющиеся на свету, молчание. Но теперь иное, проросшее тонкими ниточками понимания.
Эд все больше тяготился чувством собственной бесполезности, беспомощности, неумением ориентироваться в этих папках, томах, коробках. Он никогда не видел таких больших хранилищ информации. Да, собственно, знал лишь одно — находившееся в старом военно-исследовательском комплексе, ставшем для них домом и крепостью. Впрочем, там было почти пусто — говорили, что важное эвакуировали полвека назад, во время неожиданной и беспощадной войны ИИ.
Он интересовался чтением больше многих, но знал о библиотеках и архивах мало, и сейчас листал, не понимая толком, что ищет и как узнает, если найдет. То и дело поглядывал на сосредоточенную Ио: и просто так, и надеясь на её успех — то ли чудесный, то ли закономерный.
Но первому, как ни странно, повезло именно ему: раздосадованный собственной никчемностью, Эд пнул нижний ящик стола, который до того безуспешно пытался вскрыть культурно, и деревянная планка повисла на одном шурупе. Он ухмыльнулся и, отодрав её, полез изучать добычу.
Первый же журнал заставил его насторожиться. Вместо знакомых уже непонятных абзацев эти страницы были испещрены отдельными строками. Короткое название, буква, несколько цифр.
— Ио?.. — он еще не понимал, как пользоваться списком, но чувствовал, знал, что это — настоящая удача. — Кажется, я нашел… каталог?
Она оказалась рядом мгновенно, словно их не разделяло полкомнаты; в груди полыхнуло — привычной нутряной ненавистью и чем-то еще, незнакомым, обжигающим.
— Эй, да ты счастливчик! Теперь всё пойдет быстрее. Ну-ка… — она быстро принялась листать, потом остановилась, заскользила пальцем по странице: Ирригация северных территорий, Искажение волн, Искусственный Интеллект. — Вот оно. Сектор бета, двенадцатый стеллаж.
Проектов по ИИ оказалось несколько, но общий каталог заботливо подсказал, где найти локальный, более подробный перечень. Когда Ио брала папку с надпись «Станция Ф-излучения (проект СФИнкс)», у неё дрогнула рука, но Эд сделал вид, что не заметил; поглядел через плечо.
— Что там?
Его дыхание шевелило каштановые волосы, сдувая с них пыль, по телу раз за разом пробегала дрожь, и оказалось крайне трудно сосредоточиться на документах.
— Технические характеристики, тонны кода, какие-то цифры… Я понимаю в этом не больше твоего. Надеюсь, они оставили для нас большими буквами надпись «пароль», — короткий смешок, скрывающий безнадежность. — О, здесь текст на почти человеческом языке. Хоть что-то понятное…
Она перебралась на подоконник, поближе к свету, небрежно отложила в сторону открытку-закладку — осколок чьей-то памяти. Взгляд Эда бегло зацепил старое фото в оттенках сепии: красивая девушка в светлом платье смеётся, раскинув руки, волосы летят по ветру, волны ласкают хрупкие щиколотки. Надпись от руки наискосок, тонкая, истертая временем: «Над прошлым, настоящим и будущим имеет власть человек». И подпись: «С любовью, А.»
Почему-то странный привет из времени, которого он не застал, из времени счастливого, полного надежд и открытий, заставил Эда почувствовать себя обделенным. Его поколение не знало такой беззаботности, не играло в догонялки с прибоем. Его поколение родилось с оружием в руках и четким маркером свой-чужой. Точнее — их сделали такими, но какая теперь разница…
Думая обо всем этом, он отвлёкся и не заметил, когда настроение Ио поменялось. Когда лихорадочно бегающие по страницам пальцы застыли и дыхание стало тихим-тихим, словно она боялась шевельнуться.
Дверь поддалась, впуская в царство бумаги, канцелярского пластика и абсолютно бесполезных теперь электронных носителей, которые посматривали друг на друга со стеллажей, прятались в ящиках, покоились в начиненных полупроводниками гробах. У информации свои поколения и своя иерархия…
Зал казался огромным и напоминал лабиринт, где не так просто разглядеть боковые стены, а добраться до задней — целое приключение.
Город служил крупной базой флота — в те времена, когда были базы и флоты, поэтому данных хранилось превеликое множество. Ио ощутила легкое сожаление по поводу того, что все это богатство теперь никому не нужно. Ощутила — и отбросила его. Не сейчас. Её ждут.
Она достала из кармана и развернула старый план, с которого всё началось — сверить название. Итак, надо искать информацию по станции Ф-излучения и управляющему ей ИИ. Но где? Раньше это было легко. Попросить дежурного — и тебе быстро найдут всё, что надо. А сейчас… если нужное покоится в электронных недрах, то его всё равно что нет.
Ио принялась перебирать корешки папок на полках. Один стеллаж, другой, третий. Названия, простые и сложные, короткие и длинные, манили и обманывали. Сплетались в бесконечный хоровод символов, от которого слезились глаза.
— Тебе помочь? — растревожил застывшую тишину Эд.
Ио вздрогнула, вдруг осознав, что на какое-то время забыла о нём. Забыла, что нужно следить за каждым жестом, что рядом чужак, на чьей совести наверняка смерть кого-нибудь из её друзей. Может быть, даже Ли. Забыла настолько, что убрала лучевик в кобуру, чтобы удобнее было листать папки. А сейчас, вспомнив, обругала себя за глупость и… не стала доставать.
— Попробуй найти каталог. Такая штука, знаешь, в которой перечислено всё, что здесь есть, и сказано, где оно лежит, — она вернула ему ехидную улыбку и вновь погрузилась в записи.
— Лучше, чтобы там было написано крупными буквами, что это каталог, — по спокойному тону нельзя было понять, говорит ли Эд всерьёз. — А то мне будет сложно опознать список.
Он прошел к столику у входа и начал выдвигать ящики.
— На всякий случай откладывай в сторону всю проектную информацию по разработкам ИИ, — добавила она серьёзнее, не отрываясь от своих поисков.
Долгое время они перебирали бумаги молча, пересыпая минуты шелестом страниц, проваливаясь в этот шелест, как в трясину, в безумие — монотонное, тихое, незаметное.
— Как это началось? — голос чуть громче бумажного шороха, странная попытка сбежать от молчания в разговор ни о чем. Или напротив — о чем-то важном?
— Что? — Ио непонимающе подняла голову.
— Как это началось. Ну, тогда. Двадцать лет назад.
— Страшно, — она провела ладонью по лицу, словно пытаясь стереть воспоминания, проступающие под веками. Тщетно.
***
Память подобна забытым теперь подборкам видеофайлов. Ты открываешь ее и видишь картинки, слепки с событий, запечатленные мгновения. Но стоит остановиться, выбрать, выделить — и фигурки приходят в движение, а за моментом разворачивается история.
Клик!
Растерянная женщина — совсем юная, почти девчонка — передает врачу свёрток, из которого торчит сонное лицо младенца.
— Это общая проблема. Мы пока не понимаем, что происходит с детьми, — говорит доктор. — Вы, наверное, уже знаете, что никого из взрослых болезнь не затронула, верхняя граница находится примерно в районе пятнадцати лет. Сейчас изоляция в исследовательском центре будет лучшим решением. Один день выделят для посещений.
Его уносят, а она долго стоит у ворот — среди сотен таких же потерянных, ошарашенных матерей и отцов; кто-то рыдает взахлёб, кто-то храбрится и подбадривает других, кто-то продолжает спорить с человеком в белом халате. Она — невидяще смотрит в пустоту перед собой и не понимает, куда идти, что делать. Как быть.
— Эй, Ио? Ио… Всё будет хорошо, обязательно. Слышишь?
Кто-то обнимает её за плечи, чьи-то чужие, невероятно холодные руки. Нет, не чужие. Ли. Она механически кивает, хоть на самом деле не понимает, не слышит его слов. И только спрашивает беззвучно посиневшими губами:
— Что, если он умрёт? А я совсем не успела узнать его.
…даже тогда она не плачет.
Клик.
Воскресенье. Девять утра. С кораблей течет толпа — тревожная, шумная, дождавшаяся. День посещений!
— Уходите, — встречает их металлический бездушный голос, и громкоговоритель покрывается инеем. — Уходите. Посещений больше не будет.
— Доктор, — высокий мужчина, отстранив хрупкую девушку, проталкивается к воротам. — Доктор Аск! Отзовитесь! Скажите, в чем дело!
Ответа нет. Жестяные слова, которые звучат снова и снова. Мужчина — годы стерли имя, если даже Ио его знала — лезет через ограждение.
Луч проходит по телу взмахом косы. Нижняя половина тела падает на землю. Верхняя — спустя несколько секунд: пальцы не сразу отпускают прутья.
Кричит девушка.
Ио тоже кричит.
Клик.
Охранный робот заваливается набок. Из разбитого корпуса торчат провода.
Пять лет.
Пять лет они ведут бессмысленную партизанскую войну, которой не видно конца и края. Несколько уничтоженных автоматов с той стороны — и больше сотни погибших с этой.
Пять лет Ио учится убивать машины — и у неё получается, черт побери! Лучше, чем у кого-либо другого.
Ей говорят, что она одержима. Ей говорят, что она выгорает, что тоску и боль она подменяет злостью, что за близкой целью — прорвать охранное оцепление автоматов — она забывает другую, истинную.
Отчасти это правда. Ио давно не помнит лица своего сына. Но отлично помнит, кто его украл.
Клик.
— Это последний. Да, я уверена, я выслеживала их месяцами, я знаю их наперечет до последней царапины. Мы победили.
Она не ощущает триумфа — лишь серый пепел внутри.
Словно чувствует, что самое страшное только начинается.
Зато вокруг буйствуют эмоции. Радость. Предвкушение. Недоумение — неужели все? Растерянность — что им сказать спустя столько времени? Что спросить? Всё ли в порядке? Хотя какой порядок…
Миг восторга превращает боевой отряд в кучку растерянных людей. Они гурьбой заходят во двор.
Двое подростков у крыльца. Медленно, ошарашенно разворачиваются, смотрят…
…ветер треплет их волосы…
…смотрят на вошедших взрослых, и полудетские лица искажаются, будто соприкосновение взглядов пронзает болезненным электрическим разрядом. Потом они резко вскидывают руки. Ио ещё не понимает, что происходит, но за неё приказывает чутьё, выработанное годами боев:
— Назад! В укрытие!
Чутье ещё приказывает — стреляй! Но она пока не может поверить.
И, конечно, никто не бежит назад, не стремится упасть, сровняться с землей, стать невидимым.
Ведь это же дети, их дети!
Луч вспарывает толпу, и самые первые — самые любящие — оседают на растрескавшийся бетон.
— Уходите, — звонкий мальчишеский крик, полный отчаяния, ужаса, ненависти. — Прочь!
А из дверей лечебного корпуса скользящими тенями выходят и выходят дети — угрюмые, серолицые, чужие. Вооруженные и готовые биться насмерть. Впереди — девушки и парни постарше, за ними — ощетиненные, как волчата, подростки. К высоким окнам льнут перепуганные пятилетки, и почему-то кажется, что даже они сжимают в маленьких ручонках лучевики.
И Ио с кристальной ясностью впервые понимает по-настоящему: здесь нет её ребенка. Его больше нет — нигде.
***
Ио не переставала что-то открывать и переставлять, будто прячась за шорохом бумаги и пластика, но Эд с середины рассказа не прочел ни строчки. Книга, которая вряд ли могла быть каталогом, выпала из рук, и он не стал подбирать.
— Почему ты не выстрелила в меня сразу? — хотелось многое сказать, но первым почему-то вырвался этот дурацкий вопрос.