Лето играло солнечными бликами на синей глади Волхова, стрекотало кузнечиками в высокой траве, порхало теплым ветерком, шуршало зелеными листьями и птичьими трелями рассыпалось по лесу. Кто не ведал бесконечности суровой русской зимы, никогда не поймет мимолетной прелести северного лета.
Однорукий кудесник, щит и меч Новгородской земли, и князь Новгородский, надежда государства и оплот законности, сидели на высоком берегу, свесив босые ноги с кручи, шептались и время от времени хохотали над чем-то, понятным только им одним.
Млад присматривал за двумя детьми, ползавшими по траве, – мальчиком и девочкой. Ширяй давно придумал для них будущее: дружбу, любовь, свадьбу, детей-шаманов и смерть в глубокой старости, в один день. Он частенько забирал своего названого сына у матери и тащил к Младу, надеясь подружить с Мстиславой. Пока о дружбе речь не шла, но любопытство явно присутствовало.
Накануне Волот в одиночестве поднимался наверх в первый раз, и, конечно, ему надо было обсудить это и с учителем, и с Ширяем. Он просил не дождя для хлеба – Удачи Руси на поле брани. Впрочем, исход войны был предрешен с того дня, как ландмаршал Волдхар вон Золинген отступил от стен Пскова, так и не сумев его покорить. Казань подписала с Новгородом «вечный мир» через несколько дней после этого, и тридцатитысячное войско, сражавшееся на востоке, отправилось на север – биться за приладожские земли. Для того, чтобы Польша вступила в союз с Новгородом против Литовского княжества, не потребовалось вмешательства римского понтифика.
Чернота Свиблов бежал, не дожидаясь, когда вече признает его предателем. Говорили, его серебра хватит, чтобы купить какое-нибудь захудалое княжество в Европе; посадничество принял молодой Воецкий-Караваев, а по сути – его мать.
Юный Волот быстро расстался с мечтой о единовластии, в основном под влиянием однорукого кудесника: старший товарищ внушал князю уважение – не столько своей силой, сколько начитанностью и умением рассуждать. Кроме того, только Ширяя он признавал равным себе по положению. Млад ужасался, глядя, как двое мальчишек постепенно забирают в свои руки бразды правления огромным государством – со свойственной молодости уверенностью в собственной правоте. Но, как ни странно, освободившись от зрелых советчиков, знающих жизнь, Волот стал принимать решения весомей и верней – он полагался на свою Удачу и не давал сомнениям взять над нею верх: его вели боги.
Солнечный день катился к полудню, Млад жмурился, поворачивая лицо к солнцу, стараясь не прислушиваться, о чем шепчутся его ученики, когда Волот вдруг вскочил на ноги и вскрикнул, протягивая руку к Волхову:
– Смотрите! Смотрите!
Со стороны Ладоги к университету приближалась лодка.
– Мстиславич, ты видишь? Ты видишь, кто это? – юный князь оглянулся на Млада и с криком бросился вниз, поднимая вокруг себя тучи песка и размахивая руками.
Млад прищурился: на веслах сидел отец! Но не мог же князь бежать навстречу Мстиславу-Вспомощнику? В человеке, сидевшем на носу, Младу почудилось что-то знакомое: широкие плечи неуклюжего медведя…
– Да это же Вернигора! – Ширяй хлопнул себя по коленке. – Мстиславич, это точно Вернигора! А ты говорил – мертвые не возвращаются!
Млад хотел пуститься в долгое объяснение о том, что между пропавшим без вести и мертвецом существует разница, но Ширяй не стал его слушать – побежал вниз вслед за Волотом. Млад не мог оставить малышей – ему оставалось только дождаться, когда лодка причалит к берегу и прибывшие поднимутся наверх.
Отец взбежал на берег, словно юноша, – он не старился, и Младу подумалось, что не состарится никогда.
– Здорово, сын, – улыбнулся он и похлопал Млада по плечу. – Вот, приехал взглянуть на внучку. Прямо из-под Ладоги.
– Здорово, бать, – ответил Млад. – Ты скажи, где ты нашел главного княжьего дознавателя?
– Там и нашел. Не помогла твоему Иессею волшба – нет для Мстислава-Вспомощника такой волшбы, которую он не может победить, – отец довольно посмотрел на Вернигору, который поднимался наверх, держа Волота за руку. – Конечно, не меньше года потребуется, чтобы он начал видеть как прежде, но, знаешь, и то, что я сделал, – немало.
Вернигора вытягивал голову вперед и щурился, стараясь рассмотреть, кто перед ним.
– Да я это, Родомил, – Млад шагнул в его сторону. – Я рад. Ты не представляешь, как я рад!
– Воспользовался, значит, моим отсутствием? – лицо бывшего главного дознавателя расплылось в улыбке. – Женился…
Они обнялись – крепко, как положено друзьям. И в этот миг видение затмило яркий солнечный день: перед Младом поднялись высокие стены московского кремля. Два верховых неспешно подъезжали к городу с северной стороны.
– Ну что? Я тебе говорил, что Иессей не вечен, – усмехнулся один из них, – а ты великим не станешь никогда.
– Я в великие не рвусь, – фыркнул второй, – они плохо кончают.
– Ну, пока я только начинаю… – промурлыкал себе под нос первый. – Смотри, какой городишко перед нами. Как ты считаешь, достоин ли он звания третьего Рима?
Всадник оглянулся и принюхался – словно почуял присутствие Млада.
А человек в белых одеждах медленно двинулся ему навстречу, опираясь на посох.
Млад поднялся на четвереньки и тряхнул головой.
– Не подходи, – прошептал он, и был уверен – человек его услышал.
Волота выбросило из саней не с такой силой – он выскользнул в снег, когда сани начали крениться.
Сумерки осветились голубым светом молнии, и небо раскололось над головой с ужасающим грохотом. Человек посмотрел наверх и покачал головой. Млад не мог видеть усмешки на его лице, но не сомневался: человек усмехнулся.
– Не подходи… – Млад стиснул снег в кулаках – боль в груди мешала распрямиться.
«Не пытайся сам бороться с ним – он тебе не по зубам», – вспомнились слова Перуна. Громовержец сам пришел на помощь… Но человек только посмеялся над появлением бога… Иессей… Избранный среди избранных. И поздно звать однорукого кудесника. Млад встал на одно колено. Никакой кудесник не придет ему на помощь, одинокий старец так и просидит на Белоозере, глядя на воду…
– Не подходи, – прошептал он в третий раз.
За спиной застонал князь – Млад оглянулся: парень сидел на снегу и с ужасом смотрел на приближавшегося человека.
– Белояр? – выговорили непослушные губы Волота.
За спиной князя появилась погоня – Градята решился, и лед выдержал.
Млад повернул голову – человек приблизился на несколько саженей, словно преодолел их по воздуху. Но снег скрипел у него под ногами…
Ветер всколыхнул лес на берегу, взвыл, как зверь, и новая молния ударила с неба по льду Волхова. Оглушительному грому ответил грохот сломанного льда – трещина легла от берега до берега, преграждая погоне путь.
Млад выпрямился и широко поставил ноги, чтобы не шататься.
– Я заберу мальчика, – неожиданно сказал человек знакомым голосом, – я вложил в него слишком много сил.
Млад покачал головой и сглотнул: теперь у него не осталось никаких сомнений – перед ним был доктор Велезар.
– Отойди, Млад. Не тебе тягаться со мной. Я согласен оставить тебя в живых – ты нравишься мне. Ты всегда мне нравился. Ты по-своему силен, ты один смог хоть сколько-нибудь сопротивляться мне. Ты даже почувствовал во мне волховскую силу, помнишь? Когда я осматривал твой ушиб, а? Я люблю сильных врагов. Но сейчас я просто раздавлю тебя, если ты встанешь на моем пути.
– Громовержец поможет мне, – ответил Млад.
– Громовержец тебе не поможет – он не один на небе, и мой покровитель сильней твоего.
– Это неправда.
– Это правда. Моего покровителя питает слепая вера всей Европы, а твоего – горстка русских громопоклонников. Слышишь, друг мой? – крикнул доктор чуть громче. – Я не лгал тебе. Новая вера укрепит тебя и твою власть. Мой бог спасет тебя от смерти.
– Кто убил моего отца? – вдруг выкрикнул Волот.
– Какая теперь разница? – ответил доктор. – Речь идет о твоей жизни и твоей силе!
– Я не позволю убить мальчика, – покачал головой Млад. – Ты лжешь. Твой бог не спасет ему жизнь.
– Мы поговорим об этом потом, Млад. Когда-нибудь. За чарочкой меда. Отойди в сторону – это не отпрыск жалкой нищей вдовы, за ним пойдет вся Русь. Мой бог сохранит ему жизнь. Хотя бы на время.
Сладкий голос Велезара опутывал Млада, словно паутиной. И опять, в который раз, он ощущал, что теряет себя. Рассыпается по снегу мелкой крупой.
– Руси нужен царь, Млад. Царь, а не воевода. Посмотри вокруг – разве вече способно принимать решения? Разве им не правит горстка зажравшихся сребролюбцев? Чернота Свиблов продал нам Новгород, продал, Млад! И ты хочешь, чтобы такие, как он, и дальше оставались у власти?
– Я ничего не хочу. Я не отдам тебе мальчика… – механически ответил Млад, встряхнув головой.
– Я заберу его силой. Иди домой, Млад. Иди. Ты ничего не сможешь сделать. Твоей избранности не хватит на то, чтобы противостоять мне. А? Так тебе говорил громовержец?
– Я не отдам… – начал Млад и почувствовал резкую боль в груди – в левой стороне.
– Чувствуешь? Это твое сердце на моей ладони, – доктор улыбнулся и вытянул руку вперед. – Вот, смотри. Сейчас я его отпустил.
Млад ощутил облегчение и вдохнул полной грудью.
– А теперь сжал посильнее…
Млад не выдержал резкой боли – схватился за сердце руками и повалился на колени. Страх смерти сковал его волю, со лба покатился пот. Отец говорил, что боль в сердце рождает страх смерти даже у самых отважных людей.
– Иди домой, Млад… Или я раздавлю твое сердце в кулаке.
– Я… – прохрипел Млад, – я не отдам…
Снежный вихрь взметнулся вокруг доктора, громом ответило небо, но тот лишь рассмеялся и сжал кулак посильней.
– Мстиславич! – раздался крик с крутого берега. – Мстиславич, я иду!
Ширяй бежал ему на выручку, срываясь с кручи, обрушивая снег, падая, оскользаясь и снова поднимаясь на ноги. Млад мог только застонать – парень погубит себя и ничем не поможет! Но ведь что-то нужно сделать, не может быть, чтобы все закончилось именно так! Перун пришел на помощь… Сам… Спустился из Ирия… Зимой… Чудо произошло – неужели этого мало?
Боль и страх раздавили его – Млад упал на лед лицом вниз. Сердце трепыхалось в чужой руке, как воробей, и не могло стучать – только судорожно дергалось. Дыхание остановилось, неотвратимость смерти накатила на Млада яркостью видений и красок… Перед глазами в коротком свете молнии блеснул точеный узор снежинок, покрывших лед… Мир, в котором он жил, был прекрасен… Прекрасен каждой своей снежинкой, каждой каплей воды, каждым лучом солнца… Он был прекрасен настолько, что страх потерять его перечеркивал понятия о чести и мужестве… Ему не хватило сил встать и преградить дорогу ученику.
– Отпусти! – сквозь зубы выговорил Ширяй, вставший между ним и доктором. – Отпусти, слышишь? Я все вижу! Отпусти!
Рука, сжимавшая сердце, вдруг разжалась – Млад вдохнул и захрипел. Встать, немедленно встать… Он поднялся на колени: боль прошла, но страх не исчез. Молчание повисло над Волховом, и в тишине грянул раскат грома.
Млад выпрямил дрожащие ноги и попытался отодвинуть Ширяя себе за спину. Тогда, на стене, он не успел прикрыть его щитом, не успел подставить меч под удар алебарды, он не догадался шагнуть вперед, прикрывая Добробоя, но теперь он не совершит еще одной ошибки… Он не позволит…
– Не лезь, парень… Не лезь… Я сам… Только себя погубишь…
Лицо доктора Велезара почему-то застыло и побледнело, как у мертвеца.
– Мстиславич, отойди в сторону, – сказал вдруг Ширяй, не глядя на Млада, – не мешай нам.
– Ширяй, милый… Не надо… – прошептал Млад, все еще не понимая, что происходит, – он убьет нас обоих…
– Отойди, – усмехнулся парень и посмотрел Младу в лицо.
И Млад попятился от взгляда его почерневших глаз: в широких бездонных зрачках светилась сила, небывалая, ни с чем не сравнимая и нескрываемая, – сила, которую могут дать человеку только боги.
– Так чей покровитель сильней, по-твоему? – Ширяй повернулся к побледневшему Велезару. – А?
Над головой блеснула молния, парень взмахнул обрубком руки – Млад мог поклясться, что на миг его рука обрела плоть, поймала молнию и метнула ее в сторону доктора. С раскатом грома Велезар отлетел на лед и распластался на нем, хватая руками снег. Испуганные кони, поднявшиеся на ноги, в испуге понесли пустые сани к берегу.
– Это тебе за Мстиславича… – прошипел Ширяй сквозь зубы. – Давай, зови своего бога! Не докличешься! Он сам на войну не пойдет, пошлет своего архистратига! Ну, где твой архистратиг?
Обрубок руки поднялся вверх, и молния легла в несуществующую ладонь – ее вложил туда громовержец.
Лед треснул вокруг распластанного тела Велезара, когда однорукий кудесник метнул ее вперед, точно копье.
– Страшно? – губы Ширяя расползлись в оскале. – Мне стыдно сражаться со стариком. Давай, зови своего покровителя! Ты хвастал, что его могущество питает вся Европа.
Доктор приподнялся на локтях, собирая силы, но Ширяй уложил его обратно следующей молнией.
– Это тебе за Вернигору. А еще будет за Белояра и Смеяна Тушича. А потом – за князя Бориса, – лицо Ширяя исказилось гримасой ненависти, но по щекам побежали слезы. – Убийца… Ты – убийца. И Добробой – на твоей совести. Как жаль, что я не могу убить тебя тысячу раз!
Когда Велезар поднялся на ноги, в его руках сиял огненный меч. Однорукий кудесник всхлипнул и вытер нос левым рукавом.
– Наконец-то… – проворчал он, – а то с безоружным сражаться как-то не с руки.
Гром грохотал над Волховом, когда молнии сшибались с огненным мечом. Тонкий лед кряхтел, и Млад чувствовал, как под ним ходуном ходит вода, – Ящер проснулся и подкрадывался из холодных, темных глубин Ильмень-озера посмотреть на битву своего извечного противника.
– На берег! – крикнул ему Ширяй. – Иди на берег, Мстиславич! Скорей!
Млад попятился, раскидывая руки в стороны, – лед шатался и трещал. Князь сидел на снегу и смотрел обезумевшими глазами на схватку двух избранных из избранных.
– Давай-ка отойдем подальше, – Млад едва не упал, подхватив Волота под руку, – нам тут не место…
Князь рассеянно кивнул и впился в Млада обеими руками, как младенец цепляется за материнскую рубаху. Лед выгибался дугой и дрожал от напряжения.
– Быстрей, Мстиславич! – крикнул Ширяй. – Бегите! Бегите!
Млад поднял князя на ноги одним рывком и потянул к берегу. Они успели пробежать три десятка шагов, когда сзади раздался оглушительный треск, похожий на пороховой взрыв, тонкий лед разорвало на мелкие осколки, темная вода взметнулась вверх волной и крупными прозрачными брызгами осыпалась вниз. Млад споткнулся, лед ушел из-под ног, и через мгновение они с князем по колено провалились в ледяную воду Волхова, не добежав до берега пяти шагов. Вода пенилась и колыхалась вокруг, мелкие льдины били по ногам, со дна всплывала шуга – Млад потащил Волота к берегу, спотыкаясь и скользя по дну, покрытому льдом.
Когда они оглянулись, свинцовая вода бурлила посреди Волхова, льдины вставали на ребро и падали в воду, всплывали и тонули, но ни Ширяя, ни Велезара на поверхности не было. Млад вскрикнул и кинулся обратно в Волхов – неужели мальчишка решил убить доктора вместе с собой? Князь схватил его за полушубок и тоже закричал, как вдруг из глубины показалась белая голова доктора – он поднялся на поверхность и выпрямился, стоя на воде, словно на земле. Огненный меч блестел в его руках; и белые одежды, и седые волосы оставались сухими. А потом над водой появился Ширяй – он-то промок до нитки и встряхнул головой, словно пес, – капли воды полетели в стороны белыми льдинками. Он стоял, выставив одну ногу вперед, словно старался удержать равновесие, и громовержец вложил в его несуществующую руку молнию до того, как доктор успел поднять меч. Сапоги шаманенка оставались в воде по щиколотку, и Млад подумал, что Ширяй стоит на льдине, притапливая ее своим весом, но неожиданно парень начал подниматься выше – Млад ахнул и попятился: ряды низких коричнево-зеленых гребней показались из воды, мелькнула желтоватая чешуя короткой шеи, раздутой мешком, и над водой поднялись кожаные наросты, в которых прятались маленькие и страшные глаза темного бога. Однорукий кудесник стоял на спине Ящера…
Хребет огромного гада изогнулся, и мощный хвост – узкий и зазубренный, словно горный кряж, – ударил по воде: льдины полетели в стороны, волна хлынула на берег, смывая снег и мешая его с песком. Ширяй лишь пригнулся немного и согнул колени, чтобы не упасть, и молния в его руке достигла цели, с грохотом разбившись об огненный меч.
Крик радости и ужаса разнесся над вспененной водой Волхова – дружина, выбравшаяся на берег, славила темного бога. Млад оглянулся на крик и увидел, что Градяты нет среди них… Лошади метались, вставали на дыбы, храпели и ржали – Ящер пугал их, боевых коней, привыкших к пороховым взрывам, крови и смерти.
Из воды показалась широкая прямоугольная голова; зубы темного бога, похожие на наконечники стрел, торчали по самому краю тяжелых челюстей, и по три длинных клыка с каждой стороны опускались в воду. Узкий зрачок, спрятанный в кожаном наросте, смотрел не вперед, а в сторону, и Младу показалось, что Ящер глядит ему в глаза и видит его насквозь… Короткая и толстая четырехпалая лапа с белыми костяными когтями, закованная в пластинчатый доспех чешуи, ударила по воде, доктор качнулся и отпрянул – желто-розовая пасть Ящера приоткрылась, зубы клацнули со стальным скрежетом.
Огненный меч ударил по воде, и та вскипела – облако пара метнулось вверх, застилая Волхов, но порыв северного ветра сорвал туман с воды и развеял над лесом. Иессей отступал…
– Ты сам пришел на нашу землю! Тебя сюда никто не звал! – крикнул Ширяй. – Я убью тебя! Я убью тебя своей рукой!
Голова Ящера ушла под воду, над водой перекатилось огромное желтое брюхо, Ширяй поднялся на сажень, и в этот миг молния выбила огненный меч из руки Велезара. А уже через мгновенье шипастая спина темного бога подбросила Иессея вверх – он грянулся на острые кожаные гребни, и Ширяй накрыл его своим телом.
– Я убью тебя… своей рукой… – услышал Млад сдавленный крик и увидел, как неловкая левая рука шаманенка впивается в шею избранного из избранных.
Нужно очень сильно хотеть, и тогда все задуманное исполнится… Млад сел на мокрый снег, обнимая Волота за плечо. Это страшно – так сильно хотеть чьей-то гибели… Страшно самым заветным своим желанием сделать убийство. И горько смотреть на смерть своего врага и знать, что он заслужил эту смерть.
– Тебе жаль его? – спросил Волот.
– Я не воин, – ответил Млад, – но это война. И кто-то должен брать на себя право распоряжаться чужими жизнями.
– Я любил его и верил ему. Он предал меня.
– Он тебя не предавал. Он просто никогда не был твоим другом. Он был лжецом, но не предателем. Он воевал против тебя. Против нас.
Безжизненное тело скользнуло в воду с широкой спины Ящера, белые одежды намокли и потемнели. Младу показалось, что Волхов окрасился кровью, которую течение понесло на север, туда, где нетвердо держался за берега тонкий лед.
– Он убил моего отца, – шепнул Волот.
Ящер развернул огромное тело, когда белые одежды скрылись подо льдом, Ширяй вылетел на лед над ними и проехал по нему коленями. Грозовая туча, сверкая зарницами, двинулась к Новгороду – два вечных противника, Ящер и Перун, уходили с поля боя вместе, один под водой, другой – по небу.
А Ширяй так и сидел на коленях, согнувшись и закрывая ладонью лицо. Млад поднял Волота на ноги и побежал к ученику, увлекая князя за собой по скользкому берегу, омытому волнами. Дружина, напротив, двинулась назад, обгоняя своего небесного покровителя, – рассказать Новгороду об увиденном чуде, выкрикивая славу то громовержцу, то темному богу подводных глубин.
Солнце осветило Волхов тысячью лучей и окрасило свинцовую воду в синий цвет. Лик Хорса смотрел на мокрого мальчика, одиноко скорчившегося на льду, и Дажьбог проливал на него свое скудное зимнее тепло. Однорукий кудесник беззвучно плакал, размазывая слезы по лицу, и дрожал от холода.
Млад склонился над ним и погладил волосы, покрывшиеся инеем.
– Ну что ты, мальчик мой?
– Мстиславич, ты прав. В мести нет никакого смысла… Никакого смысла! Ни в мести, ни в ненависти! Я не хочу больше такой силы, не хочу…
– Пойдем домой. Ты замерзнешь, – Млад снял полушубок и накинул Ширяю на плечи.
Чернота Свиблов приехал к обеду, славил родных богов и косился на Ширяя, сидевшего у печки и закутанного в две шубы.
– Волот Борисович… я все понимаю, – начал боярин осторожно, – но так нельзя.
– Уходи, – Волот набычился.
– Право, кроме спасения твоей жизни, на Руси есть много других, не менее важных, дел.
– Я знаю, – холодно ответил князь. – Я пойду на зов родных богов.
– С кем? С ним? – Свиблов кивнул на Млада. – Ты, наверное, забыл: год назад у него умер ученик! И ему он тоже обещал защиту родных богов и хулил христианского бога.
– Уходи, – отрезал Волот. – Я вернусь через двадцать дней.
– За эти двадцать дней слишком многое может случиться, – Свиблов посмотрел на князя со значением.
– Ты слышал, что тебе сказали? – подал голос Ширяй. – Уходи. За эти двадцать дней ничего не случится, ты понял?
– Волхвы не смеют вмешиваться в дела Новгорода, – со сдержанной угрозой возразил посадник.
– А я не волхв, – ответил Ширяй с усмешкой. – Я щит Новгорода. Или его меч. Как тебе больше понравится.
– Может быть, ты один освободишь Киев, Смоленск и Ладогу? Возьмешь Казань? Снимешь осаду с Пскова? – Свиблов смерил Ширяя взглядом.
– Нет. Я сначала займусь мздоимцами и предателями, – глаза однорукого кудесника подозрительно сузились.
Млад покачал головой и спрятал улыбку: парень действительно не дорос до самого себя!
На следующее утро Ширяй раскопал где-то чертеж Новгорода, взятый у Вернигоры, на котором были расставлены красные и черные кресты.
– Смотри, Мстиславич! – сквозь зубы процедил он. – Они воплощают то, что нарисовано на их бумаге! Пять церквей поставлено там, где стоят красные крестики! Вот я их сейчас обведу… Только шестая не на месте. Говорят, они хотели убрать капище Хорса, но Совет господ не позволил. Вот и поставили шестую рядом…
Он макнул перо в чернильницу с киноварью, но посадил на бумагу две кляксы и выругался.
– Ничего, я научусь… – проворчал он злобно, – я всему научусь…
– Поставь подсвечник с другой стороны, – посоветовал Млад, – иначе тень от руки заслоняет тебе то, что ты пытаешься написать.
Ширяй опустил перо и переставил свечи на другую сторону.
– На самом деле лучше. Мстиславич, ты придумал что-нибудь?
Млад придумал. Он не мог уснуть всю ночь, и в голове у него созрело кое-что – столь же невероятное, как и предположения Ширяя о Ящере и Перуне. Но посвящать в это своего ученика он не собирался.
– У меня есть предложение, – ответил он Ширяю. – Давай надеяться на чудо. Если за три дня чуда не произойдет, тогда мы предпримем что-нибудь сами.
– Крещение назначено на послезавтра, – Ширяй посмотрел на Млада исподлобья.
– Оно ничего не изменит. Три дня. Пообещай мне, что ты сам без меня ничего не станешь делать.
– Хорошо. Но и ты пообещай мне, что без меня ничего не предпримешь, а?
Млад пожал плечами – лгать ему всегда было трудно, но на этот раз ложь того стоила.
– Я обещаю, – выговорил он, едва не подавившись этими словами.
Он уповал только на лед Волхова. Никто бы не решился выехать на лед сейчас, когда он еще столь тонок. Никто, кроме волхва – предсказателя погоды. Ему достаточно было посмотреть на Волхов, чтобы понять: лед выдержит коня. А если он выдержит одного коня, то выдержит и тройку, которой запряжены сани князя.
Это было безумием, настоящим безумием, и уповать стоило только на чудо, о котором так уверенно говорил Ширяй. А впрочем… почему именно чудо? Удача! Удача – то, что боги дают тому, кто не стоит на месте! И еще затемно в день крещения князя Млад пошел на университетское капище, пожертвовав Перуну петуха, а Дажьбогу – пшеничных колосьев.
Перед выходом из дома он долго всматривался в лицо Даны и младенца. Девочку назвали Мстиславой, в честь деда. Она выросла за этот месяц, кожа ее побелела, щеки зарумянились и стали пухлыми – она перестала так сильно напоминать Млада, в ней проступили черты Даны, но все вокруг говорили, что это, несомненно, дочь своего отца. Млад вспоминал день ее рождения и не мог понять: как сразу не почувствовал того, что начал чувствовать теперь? Чудо. Вот настоящее чудо этого мира – переплетение двух людей в одном маленьком существе. И если он не вернется, если не сможет осуществить задуманного, рано или поздно эта девочка продолжит род Рыси.
Млад ощущал такое же возбуждение, как перед боем, – ни страха, ни сомнений он не испытывал. Священный трепет идущего на смерть… Он улыбнулся сам себе. Жребий, от которого не уйти, или будущее, которое можно творить своими руками? Судьба или Удача?
Дорога от Городища к Новгороду шла вдоль берега и только на подходе к торговой стороне приближалась к Волхову вплотную. Млад взял шапку Ширяя – пожалуй, отсутствие рыжего треуха сделало его неузнаваемым надежней, чем надетая личина. Он вошел в Новгород не таясь, никто не смотрел ему вслед, никто не вглядывался в его лицо. Людей было много, толпа собиралась по обеим сторонам дороги – взглянуть на князя. Млад прислушался к разговорам: новгородцы спорили о крещении – в чем польза этого шага, в чем вред. Многие соглашались с князем, многие возмущались, кто-то жалел Волота, особенно женщины, кто-то, наоборот, ругал его, как это делал Ширяй.
Млад прошел мимо торга и добрался до того места, где дорога спускалась к берегу. Там толпы не было, все держались ближе к Великому мосту.
Ждать пришлось недолго: санный поезд показался издали, впереди него пешими шагали два жреца чужого бога – их одеяния золотом блестели на солнце и слепили глаза. В руках один из них нес огромный крест, приподнимая его над головой, а другой прижимал к груди изображение богини с младенцем на руках, оправленное в толстую золотую раму. За ними ехали сани Волота, запряженные тройкой белых лошадей, за ними – множество боярских саней, рядом с которыми тоже двигались разодетые христианские проповедники, и замыкала шествие дружина, числом не менее сорока человек. Млад, всмотревшись, впереди них увидел Градяту – в долгополой шубе, отделанной светлым мехом, поверх доспехов, в яркой шапке и с мечом в дорогих ножнах. Под ним был тяжелый черный конь, взятый в Изборске, и Млад посчитал это добрым знаком – на таком коне выехать на лед будет еще страшней.
Правил санями князя его дядька – весь Новгород знал пестуна Волота. На глазах старика блестели слезы, словно он вез своего воспитанника в последний путь.
Сила идущего на смерть шевельнулась в груди – как когда-то на вече. Млад вскинул руку и шагнул навстречу поезду.
– Остановитесь, – сказал он и увидел, как поднял голову Градята. Но до него было не меньше сотни саженей. Два жреца замерли, раскрыв рты, дядька князя потянул на себя вожжи. Волот, приподнявшись, с удивлением посмотрел на Млада, но тут же рухнул обратно в мягкие шубы, устилавшие сани.
– Слезай, дедушка, – сказал Млад старику, – теперь я повезу твоего мальчика.
Дядька не посмел не послушать – слезы вдруг высохли на его глазах, в них появилась угасшая было надежда. Он кивнул, впившись глазами в Млада, и поспешно сошел на дорогу, протягивая Младу кнут и вожжи. А Градята тем временем уже рванулся вперед, погоняя тяжелого коня, – только дружинники не торопились следовать за ним. Млад вскочил на передок и пронзительно свистнул, лошади сорвались с места, и жрецы едва успели отпрыгнуть в стороны, когда сани, перевалившись через сугроб, выкатились на тонкий лед Волхова, присыпанный снегом. Млад свистнул еще раз и взмахнул кнутом: теперь его могла спасти только быстрота!
Градята не посмел выбраться на лед и мчался вдоль берега, дружина догоняла его. Люди бежали с их пути, никто не разобрался, что произошло, кто-то из новгородцев выскочил на Волхов, пытаясь нагнать Млада, но не сумел.
Сани неслись по тонкому льду, и тот прогибался под мерными ударами копыт – тройка, звеня бубенцами, неслась вперед. Млад стоял, широко поставив ноги, свистел и размахивал кнутом.
Безнадежно… Еще немного, и дорога начнет подниматься вверх, на крутой берег, и тогда Градята догадается выйти на лед… Ему больше ничего не останется. И лед выдержит – никто, кроме Млада, не знал этого наверняка.
Он расстегнул полушубок: нечем было дышать. Ветер ударил в грудь, северный ветер, полы полушубка отбросило назад, и шапка Ширяя слетела с головы в сани.
– Быстрей, милые! – кричал Млад коням. – Быстрей!
Всего восемь верст… До университета – всего восемь верст. А там… А там – посмотрим! Новгород остался позади, крики неслись вслед саням, летящим как птица.
Ровно год назад он вез этой дорогой мальчика и сзади его догоняли сани жрецов. Теперь не сани – верховые преследовали его. Его изрубят на куски, а мальчик умрет. Жребий или будущее? Судьба или Удача?
– Быстрее! – кричал он лошадям.
Ветер крепчал, трещал и гнулся лед, копыта лошадей отбрасывали снег Младу в лицо.
– Куда ты меня везешь? – тихо спросил Волот.
– В университет.
– Зачем? Зачем ты это делаешь?
– Тебя зовут родные боги. Тебе надо лишь ответить на их зов, и ты будешь жить.
– Ты лжешь.
– Волхвы не лгут, – крикнул Млад, не оглядываясь. – Это не падучая, это шаманская болезнь. Я видел ее сотни раз. Я не меньше двадцати шаманят подвел к пересотворению.
Сизая туча показалась на небосклоне, Млад не ждал ничего подобного. Он и ветра не предвидел – ясная морозная погода должна была держаться недели две. А туча катилась навстречу быстро, клубилась и чернела на глазах. Далекая зарница вспыхнула на ее темно-синем боку – Млад думал, ему привиделось: слепящее солнце светило сбоку, и от снежного сияния болели глаза.
Градята побоялся выехать на лед и повел дружину по высокому берегу, в объезд. Удача!
– Это не может быть шаманской болезнью. Сам доктор Велезар лечит меня. Он меня спасет. Он и христианский бог. Они обещали, – всхлипнул князь.
– Они обманули тебя, мальчик, – зло ответил Млад, нахлестывая лошадей, – они обманули тебя. Христианский бог хочет получить твою душу, я видел его посланника, пришедшего за тобой. Он хочет царствовать на нашей земле вместо тебя.
– Почему я должен верить тебе?
Когда-то Млад не раз слышал этот вопрос – от Миши.
– Потому что я никогда тебя не обманывал.
– Но доктор Велезар тоже никогда меня не обманывал.
– Доктор обманул тебя всего однажды, и этого достаточно! Он знает, как выглядит шаманская болезнь, он не мог перепутать ее с падучей! А это значит, он хочет твоей смерти!
«Здоровье князя уже не в моей власти», – видение всплыло перед глазами так отчетливо, будто Млад видел его вчера, а не год назад.
– Доктор Велезар отравил твоего отца! Я видел это, я видел это еще в прошлом году! И не поверил! – Млад задыхался.
– Ты лжешь!
– Я лучше солгу, чем позволю ему убить и тебя тоже!
– Ты лжешь…
– Белояр догадался! Они убили его не потому, что он мог сказать о мороке на Городище, – он догадался, кто подносил князю кубок каждый день!
– Ты лжешь, – князь разрыдался, – доктор мой друг!
Ветер взвихрил снег, поднимая его все выше. Кони храпели и роняли пену с губ. Туча катилась навстречу, словно бесчисленная рать, закованная в темно-серую сталь, – тусклый блеск просверкивал на ее тяжелых боках.
– Ты лжешь… лжешь, – шептал князь сквозь слезы.
– Пусть я лгу… – кивнул Млад, – пусть. Пусть я сейчас обвиняю самого честного человека в Новгороде, пусть он только ошибался, но ты останешься жить, слышишь? Ты пойдешь на зов богов.
– Отпусти меня! Я не хочу! Я ничего не хочу! Слышишь? Отпусти меня! – князь рванул на груди узкий кафтан.
– Я тебя не держу.
Туча накрыла солнце, и сумеречный серый свет опустился на заснеженную землю: тревога и дрожь охватили Млада. Предгрозовая дрожь. На этот раз зарница сверкнула меж темных клубов отчетливо – ее ни с чем нельзя было перепутать. Чудо? Неужели Ширяй знал об этом заранее? Или в тот миг его устами говорили боги?
– Ты чувствуешь? – спросил Млад.
– Да! – отчаянно выкрикнул князь. – Да! Я чувствую!
И в ответ на его слова далекий раскат грома прокатился над зимним Волховом.
– Ты слышишь? Это громовержец идет тебе на помощь! Он спустился из Ирия зимой! К тебе!
В сумеречном свете, на снегу Млад не сразу разглядел одинокого человека посреди Волхова, а между тем человек этот преграждал ему дорогу. Человек в белых одеждах…
– Это Белояр? – Волот приподнялся на локтях. – Это Белояр! Я узнал его.
– Мертвые не возвращаются, князь… – усмехнулся Млад, не стараясь замедлить бег. – Белые одежды, запятнанные кровью и облитые ядом… Ты видишь? Видишь пятна на его армяке? Иессей! Они называли его Иессей. Избранный среди избранных.
Человек поднял руку, и в тот же миг кони захрапели, споткнулся коренной, увлекая за собой пристяжных, треснули оглобли, сани накренились, врезались в лошадиные крупы, и Млада выбросило на лед. Он не сразу опомнился от удара: дыхание оборвалось, и по правой стороне груди разлилась тупая, давящая боль.
Млад вернулся домой, так и не добравшись до торга. Дитя спокойно дремало в люльке, Дана спала, вытянув руку, чтобы покачивать колыбель. Ширяй теперь не читал – учился писать левой рукой, изгваздав чернилами весь стол: эта наука давалась ему тяжело. Он сгибался в три погибели и высовывал кончик языка.
– Мстиславич? – шепотом спросил парень. – Ты чего так рано?
– Ширяй… – Млад сглотнул – ему надо было поделиться с кем-то, надо! Он не мог держать этого в себе!
– Случилось что?
– Не знаю. Я сам себе не верю, – Млад прикрыл дверь в спальню, чтобы не разбудить девочку.
– Ты никогда не веришь сам себе, – усмехнулся парень.
– Ширяй… Я думал всю дорогу… Этого не может быть. Или я круглый дурак, или…
– Ты скажешь когда-нибудь, что произошло? Или так и будешь мямлить, как обычно?
– Скажу. Я только что видел князя.
– Ну и как? – губы Ширяя презрительно изогнулись. – Он уже принял крещение?
– Нет, еще нет. Дело не в этом. Ширяй, у него никакая не падучая. У него шаманская болезнь… – шепотом сказал Млад, словно боялся произнести это вслух.
– Как? – парень поднялся на ноги. – Откуда?
– Я не знаю, откуда. Возможно, его дед по материнской линии был шаманом. Мы ничего не знаем о его матери, она умерла, не прожив с князем и года. Он привез ее откуда-то с севера. А может, боги выбрали его по другой причине. Но ты же понимаешь, я не могу ошибиться!
– Конечно, не можешь! Я помню, ты на меня всего раз взглянул и сказал, что забираешь к себе.
– Я держал его за руку. Я не могу ошибиться. Но тогда… Неужели ошибся доктор Велезар? Он же знает, как выглядит шаманская болезнь, а он рассказывал мне, подробно рассказывал… Он лечит князя с весны, неужели ему даже в голову не пришло? Этого просто не может быть.
Ширяй обошел стол, добрался до двери и задвинул засов.
– Мстиславич… – сказал он тихо и сел напротив. – Мстиславич, то, что ты сейчас сказал… Ты понимаешь, что это значит?
Млад покачал головой – он не хотел этого понимать. «Здоровье князя уже не в моей власти». Разве не то же самое доктор повторил ему, когда убедил не искать с Волотом встречи? Млад подумал вдруг, что Вернигора вовсе не остается правой рукой князя… И о Боруте князь не знает, и о своем воеводе…
– Здоровье князя уже не в моей власти… – повторил он вслух, задумавшись.
– Что? Что ты сказал? – переспросил Ширяй и придвинулся вперед.
– Это было в моем видении на Городище, год назад, – вздохнул Млад.
– А ну-ка быстро повтори! Повтори все сначала еще раз! С самого начала, то, что ты говорил Белояру! Я помню, мы сидели здесь, и ты говорил с Белояром, помнишь? Я еще удивился, что он не выгнал нас с Добробоем! Он просил тебя рассказать то, чего не было в грамоте, помнишь? Давай, Мстиславич! Вспоминай!
– Я все помню, Ширяй. В моем видении было сожаление хана Амин-Магомеда, как будто он хотел, но не успел убить князя Бориса. Это самое главное.
– Нет. Потом. В конце. Помнишь, ты еще повторял, что на границе видения у всех были разными, и это ничего не значит, полная околесица! Ну? Что там было? Ты рассказывал Белояру, я помню, что-то про постель, похожую на погребальный костер!
– Да. И полог был похож на стоящую на костре домовину. Доктор Велезар вышел из спальни и сказал: «Здоровье князя уже не в моей власти». А потом князь отхлебывал яд из кубка, каждый день по маленькому глотку, и каждый день – за свое здоровье… И всходил на погребальный костер с этим кубком в руках…
Они помолчали оба, обдумывая сказанное, а потом снова заговорил Ширяй:
– За свое здоровье каждый день он мог пить только лекарство.
Млад кивнул.
– Мстиславич… – парень прикрыл рот рукой, словно в испуге. – Белояра убили не потому, что он хотел сказать о лживом гадании. Все и без него это поняли, ради этого не надо было его убивать… Он понял, он год назад понял, что ты увидел правду. Ты один увидел всю правду! Всю, понимаешь? От начала до конца. А это значит… Это значит, доктор Велезар…
Ширяй вдруг икнул и замолчал.
– Ну? – Млад и так понял, что хочет сказать парень, но сам не решался произнести этого вслух.
Ширяй покачал головой. А Млад вспомнил прикосновение паутины, которая тронула его, едва доктор взял его за руку. Тогда, на Городище. Велезар накинул паутину на его голову, а потом так же ловко снял. И Белояр этого не заметил. А это значит, что он много сильней Белояра, много сильней.
Белые одежды, запятнанные кровью и облитые ядом…
– И мазь, Мстиславич, мазь! – Ширяй словно прочитал его мысли. – Кто еще мог подсунуть тебе эту мазь от ожогов? И… Мстиславич! Он же трогал твое плечо! Помнишь, доктор Мстислав хотел узнать, кто трогал тебя за плечо? Ты еще тогда спрашивал у Велезара, нет ли у него способностей к волхованию! Помнишь?
– Помню, Ширяй…
Парень вскочил на ноги.
– Я убью его! Я поклялся, что найду его и убью! Это он, это он приходил на вече, он притворялся призраком Белояра! Он убил князя Бориса! Он убил Смеяна Тушича! И он теперь убивает князя Волота!
– Тихо. Не ори, – Млад прикусил губу. – Князя Волота убивает зов богов. И Перун говорил, что огненный дух снова появляется в белом тумане. Они воспользуются его болезнью, пообещают ему спасение. Не цепочка случайностей ведет Новгород под тень чужого бога… Так сказал Перун. Князь не успеет понять, он умрет, если не ответит на зов.
– В Новгороде говорят, он пообещал окрестить всю Русь за свое спасение… – Ширяй презрительно поморщился.
– Ты помнишь себя во время шаманской болезни? Особенно до встречи со мной?
– Помню, Мстиславич. Ты прав, я не был самим собой. И особенно страшно оттого, что ничего не понимаешь. Белый туман, духи… Я не сомневался, что они хотят забрать меня к себе, что так и выглядит смерть.
– И он не понимает. А вокруг него – Чернота Свиблов, которому давно заплачено за это крещение, Борута, и Градята, и… Иессей. Доктору Велезару нельзя не верить, Ширяй. Помнишь, как ты им восторгался? Помнишь, как часами ждал, когда он скажет тебе хоть слово?
– Помню. За это я его и убью. За то, что он лжец.
– Я думаю, убить его не так просто, – горько усмехнулся Млад. – Можно, конечно, понадеяться на чудо, но чудес, к сожалению, не бывает… Вот и однорукий кудесник не послушал тебя…
– Мстиславич. Ты можешь мне не верить, но чудеса бывают, – Ширяй неожиданно сел и стал совершенно спокоен. – Мне кажется, нужно очень сильно хотеть, и тогда все задуманное исполнится.
– Ширяй, боюсь, ты ошибаешься. И… Я очень тебя прошу… Как бы мне ни хотелось вернуть Добробоя, силой только моего желания он не вернулся. Я не хочу так же сильно желать твоего возвращения, понимаешь?
– Но мы же должны что-то сделать! Или ты предлагаешь сидеть тут и ждать, чем это закончится? Когда князь Волот окрестит всю Русь? Кто рассказывал мне о лике Хорса, который скатится в Волхов? Боги помогут нам!
– Послушай… – Млад покачал головой. – Это наивно. Никогда не стоит надеяться на богов. Почему ты решил, что они должны нам помогать? Они и без этого помогли нам.
– Знаешь, я читал какую-то латинскую книгу, – сказал вдруг Ширяй, – там рассказывалось о беззакониях, что творятся на земле. И, представляешь, человек, который ее написал, сделал очень странный вывод: если их христианский бог допускает все эти жестокости, значит, его не существует. Или он не настолько всемогущ, как все вокруг утверждают. Я тогда очень удивился: с чего это он решил, что бог им что-то должен? Если с такими мерками подходить к богу, надо не почитать его, а проклинать, причем на каждом шагу.
– Вот именно. Ты хочешь уподобиться этому латинянину?
– Нет, это я вспомнил к слову. Они мне кажутся какими-то глупыми. И книги у них глупые. Сначала они предполагают, что их бог всемогущ, а потом пытаются делать на этом основании какие-то выводы. Нелепо, не правда ли?
– Нелепо, – согласился Млад.
– И ты хочешь, чтобы и мы жили так же нелепо, как они? Ты хочешь, чтобы каждая книга, написанная в нашем университете, начиналась с утверждения: бог всемогущ? Боги помогут нам, я знаю, я чую, ты веришь мне? – Ширяй вскинул глаза. – Я же чую иногда, как с тем оберегом по дороге из Изборска. Они не могут нам не помочь!
– Да почему же? – воскликнул Млад. – С чего ты это взял?
– Потому что это неравный бой! Потому что у них есть избранный из избранных, а у нас нет!
– У нас он тоже есть. И не боги виноваты в том, что он пожелал остаться смотреть на воду Белого озера.
– Мстиславич, ты не веришь в чудо! – усмехнулся Ширяй.
– В чудеса можно верить, но нельзя на них полагаться. Это большая разница.
– А вдруг однорукий кудесник передумал и уже подходит к Новгороду? А вдруг со дна Ильмень-озера поднимется Ящер и проглотит Иессея? А вдруг Перун спустится из Ирия и убьет его молнией? – Ширяй рассмеялся. – Ты не веришь в чудо, Мстиславич!
– Я не понимаю, почему ты смеешься, – покачал головой Млад.
– Я и сам не знаю, – насупился Ширяй, – я не понимаю, что со мной… Мне… Мне почему-то плохо, Мстиславич… Мне кажется, я схожу с ума… В этом нет ничего смешного. Мы должны что-то сделать…
Он поднялся из-за стола и направился к своей спальне, но не дошел всего трех шагов – упал на пол, как мешок, с грохотом опрокинув два пустых горшка с лавки. Тут же за стенкой заплакал младенец, и Млад услышал встревоженный голос Даны.
Он подбежал к ученику и поднял ему голову: тот был без сознания. Млад брызнул ему в лицо водой и попытался поднять, чтобы переложить на лавку. Но правое плечо потянуло так сильно, что он побоялся это сделать. Впрочем, Ширяй очнулся очень быстро: распахнул глаза, и Млад увидел, что зрачки у него расширены почти на всю радужку.
– Что с тобой? Ты не ушибся? – Млад протер ученику лицо мокрой рукой.
– Ничего. Мне что-то стало нехорошо. Я… я пойду лягу.
Волот очнулся в своей постели, с повязками на груди. Доктор Велезар сидел за столом со свечой и что-то писал в большой книге.
– Доктор! – окликнул его Волот. – Поговори со мной. Мне было видение.
– Да, мой друг, – тут же отозвался Велезар. – Я сегодня испугался за тебя. Я думал, у тебя остановилось дыхание.
– Нет, – Волот покачал головой – как всегда после видений белого тумана, ему было намного легче.
– Ты расцарапал грудь и шею. Так часто поступают люди, которые не могут дышать.
– Нет. Оно жгло меня. Как и всегда, но сегодня слишком сильно. Послушай, я должен много тебе рассказать. Помнишь, Борута показал мне свой оберег? Я надеялся, что эти иерархи Черноты Свиблова подскажут мне путь, но они говорили совсем о другом.
Волот долго и сбивчиво говорил о встрече с воином в белом тумане, о чудовищах, желающих забрать его к себе, и о том, как этот воин защитил его.
– Он говорил о том, что ты должен принять крещение? – удивился доктор. – Мой мальчик, я бы на твоем месте относился к видениям очень осторожно. Ты, наверное, и не заметил, что «эти иерархи», как ты изволил их назвать, говорили тебе о том же самом, только другими словами. Они говорили, что ты должен креститься сам и крестить Новгород. Может быть, в твоем изнуренном болезнью сознании их слова превратились в речь воина с огненным мечом? Ты искал ответ на свой вопрос, и ты его получил.
Волот разочарованно пожал плечами.
– Ты думаешь, я не смогу поправиться? – спросил он тихо.
– Я этого не говорил и никогда не скажу, – доктор ласково поправил одеяло, сползшее с груди Волота. – И если для твоего выздоровления требуется помощь богов, я не стану ее отвергать.
– Послушай… Как ты думаешь, их христианский бог действительно так силен, как они говорят?
– Я не волхв и могу рассуждать об этом только со своей точки зрения, – улыбнулся доктор.
– Иногда я думаю, что твоя точка зрения и есть самая верная. Потому что она отстраненная, непричастная, понимаешь? В твоих рассуждениях нет корысти.
– Может быть и так, – доктор улыбнулся снова.
– Скажи мне, ты считаешь их бога сильным?
– Я думаю, сила любого бога определяется в том числе тем, сколько людей обращают на него свои взоры. Уточняю: в том числе. Человеческие устремления, человеческие мысли могут обретать плоть – я не раз видел это, сражаясь с болезнями. К христианскому богу обращает взоры вся Европа, он не может не иметь силы. Возможно, его сила превосходит силу наших богов.
– Да… И все же… Предать своих богов ради сохранения собственной жизни – разве это поступок, достойный мужчины?
– Знаешь, мой друг, мне кажется, ты рассуждаешь несколько наивно. Помнишь, мы говорили с тобой о людях, имеющих власть? О том, что они не такие, как все.
– Помню.
– Они ставят здравый смысл выше нравственности. Ты же сейчас рассуждаешь именно с точки зрения нравственной и отметаешь здравый смысл. Нашим богам нет до тебя никакого дела, никто из них пока не пришел тебе на помощь, но лишь оберег с изображением бога христианского на чужой груди помогает тебе избежать судорожных припадков. Это ли не помощь? Кто же осудит тебя за то, что ты поклонишься тому богу, который помогает тебе?
– Я – да. Но они хотят крещения Новгорода, ты сам говоришь. И воин с огненным мечом сказал о том же.
– Я уже говорил тебе о христианстве. Это сильная вера, инструмент управления народами. Ее подкрепляет помощь сильного бога. Что же плохого ты видишь в этом для Новгорода? Предательство богов? Но твое дело думать о людях, а не о богах. И кто сказал тебе, что людям под сенью чужого бога будет хуже? Я не хочу навязывать тебе свою точку зрения, но все же подумай о моих словах.
Волот не успел оглянуться, как вдруг всему Новгороду стало известно о том, что он собирается креститься. Об этом с удивлением и страхом говорили все – и в посаде Городища, и в поварне княжьего терема, и на торге, и в думе, и в Совете господ. Слухи летели по городу быстрей ветра: многие новгородцы верили, что христианский бог поможет Волоту выздороветь, а кое-кто добавлял, что жрецы пообещали ему сохранение жизни только в обмен на крещение всей Руси.
Для торжественного действа прямо в детинце заложили деревянную церковь – пришлые проповедники предлагали возвести ее на месте капища Хорса, но это намерение Совет господ отверг, чтобы не вызвать гнева новгородцев. Церковь строили с роскошью, с размахом и назначили крещение к окончанию строительства – в начале месяца грудня. Из Греции собирался прибыть патриарх ортодоксов – глава греческой церкви. И Волот ждал этого дня со страхом и надеждой. Ему казалось, стоит только исполнить обряд, и его болезнь пройдет сама собой. Но мысль о том, что он поступает малодушно, постоянно глодала его сердце.
Снег снова выпал рано, и Волхов покрылся тонкой коркой льда, когда к Волоту явилась бывшая посадница, Марибора Воецкая-Караваева. Ему было очень плохо в тот день, он не хотел ее принимать, и видеть не хотел, и знал, что она ему скажет. Но прогнать не посмел.
Волот не ошибся. Бывшая посадница убеждала его отказаться от крещения, говорила о предательстве богов, о том, что он отдает Новгород чужакам ради спасения своей жизни. У Волота начались судороги, Марибору выпроводили вон, и он не мог прийти в себя еще несколько суток: ее голос стучал ему в уши – голос не желавшей молчать совести.
Церковь отстроили за три дня до крещения и на торжественное открытие привезли икону с изображением святой Софии – кто это такая, Волот не знал. Ее называли божьей премудростью и снова говорили о Новгороде как о третьем Риме и преемнике Царьграда. Он не понимал, почему в церкви должно находиться изображение этой богини, а не самого христианского бога.
Необходимость Волота приехать на освящение церкви всем была очевидна, только доктор Велезар выступал против и согласился, лишь когда ему пообещали, что Волота на санях довезут до детинца и тут же вернут назад, в Городище. Вот тогда, по дороге в детинец, перед Великим мостом Волот и встретил того самого волхва, Млада Ветрова. Князь успел забыть о нем, о Вернигоре, о том времени до войны, когда он был еще совсем здоров, и теперь что-то шевельнулось в нем, что-то заныло внутри – Волот сам окликнул волхва, велев остановить сани. Он ехал в сопровождении сорока дружинников, в санном поезде вместе с десятком самых родовитых бояр Новгорода, и замыкали его посадничьи сани: сзади раздались недовольные крики бояр, но дружинники встали как вкопанные, повинуясь голосу Волота.
Волхв очень изменился, словно тоже долго болел, – Волот узнал его только по рыжей шапке.
– Князь? – тот не поверил, что Волот остановил сани ради него.
– Здравствуй, Млад Ветров, – Волот вскинул голову, чтобы никому не показать слезы, навернувшиеся на глаза: и волхва, служителя родных богов, он тоже предавал.
– Здравствуй, князь, – лицо волхва вдруг изменилось, глаза загорелись, и рот приоткрылся от удивления.
– Я рад, что ты жив, – кивнул Волот. – Я просто хотел пожелать тебе здравия. Я не могу говорить с тобой здесь.
Он уже тронул сани и подумал, что должен позвать его к себе в терем и объяснить все, оправдать свое малодушие, излить душу на грудь этого доброго и честного человека!
– Погоди! – волхв, сначала стоявший поодаль в растерянности, вдруг подбежал к саням. – Дай мне руку, мальчик! Просто дай мне свою руку!
Волот не ожидал от него ни «мальчика», ни подобной странной просьбы, но рука сама выскользнула из-под шуб, которыми он был накрыт, и потянулась к руке волхва. От прикосновения лицо того исказилось мучительно, а потом стало мрачным, испуганным и растерянным. Волот поехал дальше, оставив волхва стоять на дороге, перед толпой, вышедшей посмотреть на своего князя.
Волот хотел жить. И если раньше его преследовал страх смерти, то теперь страха не было в его сердце – только сжигающее желание остаться в живых. Он был одержим этой мыслью, он цеплялся за малейшую надежду, он готов был последовать любому, самому бессмысленному совету. И вместе с тем он оказался замкнутым в узком мирке самых близких или необходимых людей: чужое присутствие выводило его из себя и, в конечном итоге, вызывало мучительный припадок. А доктор говорил, что любой из приступов может его убить, любой! Волот перестал ездить в думу и в судебную палату, перестал принимать решения. Если требовалось что-то от князя Новгородского, ему приносили грамоты, которые он подписывал не читая.
Лекарство доктора Велезара приносило ему временное облегчение, но не излечивало до конца. Он бежал от людей, подчиняясь какому-то неведомому зову, противиться которому не смел, и каждый раз оказывался в пугающем белом тумане, наполненном голосами и жуткими образами, похожими на ряженых в Масленицу или на Коляду: Волот считал, что это преддверие Нави, желающей втянуть его в себя, оставить там навсегда. Но после этого тоже наступало облегчение, князь несколько часов пребывал в здравом рассудке и только тогда был способен понимать слова, обращенные к нему.
Как бы ни пугал его Борута Темный, рядом с ним у Волота ни разу не случилось судорог, и он цеплялся за этого человека, выдумывая несуществующие поводы для того, чтобы побыть около него. Однажды князь признался в этом доктору Велезару, и тот, нисколько не удивившись, посоветовал ему спросить главного дознавателя напрямую: может быть, он знает какой-то секрет, самому доктору неизвестный, и эта его удивительная способность поможет Волоту излечиться?
Неразговорчивый Борута усмехнулся, когда Волот задал ему этот вопрос, и усмешка его была похожа на звериный оскал.
– А я ждал, князь, когда ты наконец догадаешься… – сказал он медленно. – Догадаешься спросить.
– И что же, ты знаешь ответ?
– Конечно, знаю.
– Ты владеешь каким-то колдовством?
– Я? – главный дознаватель снова усмехнулся. – Нет. Никакого колдовства. Просто мой Бог всегда со мной, и милость его простирается не только на меня, но и на тех, кто рядом.
– Твой бог? – Волот хлопнул глазами.
– Да, князь. Я бы не стал признаваться тебе в этом, чтобы не вызывать ненужных толков, но раз ты спросил и хочешь услышать ответ, я отвечу: я христианин.
Борута расстегнул кафтан, отодвинул в сторону ворот рубахи и вытащил на свет маленький серебряный оберег в виде креста.
– Твой бог так силен? – Волот нагнулся и посмотрел на оберег внимательней. – Но это же человек! Какой же это бог?
– Это божий сын, Исус. Он был распят ради спасения всех людей на земле. Бог помогает нам через своего сына. И он действительно очень силен. Он не просто силен – он всемогущ.
Волот задумался ненадолго, а потом спросил:
– И что, он мог бы вылечить мою болезнь?
– Думаю, да. Если его хорошенько попросить.
– И какую жертву он потребует за излечение?
– Я, по крайней мере, не возьмусь решать. Это надо узнать у христианских жрецов.
Надежда забрезжила перед Волотом и словно оживила его. Оживила настолько, что когда вечером к нему явился Чернота Свиблов, князь не стал подписывать грамоты не глядя, а спросил:
– И какое мое решение вы приняли на этот раз? – он сделал упор на слове «мое».
– Это пустячная бумага, князь, – пожал плечами Свиблов, – разрешение на въезд в Новгород десятка проповедников ортодоксальной церкви.
Волот уцепился за неожиданное совпадение, увидел в нем тайный смысл, почувствовал в нем Удачу.
– Послушай, Чернота Буйсилыч… А не мог бы ты устроить мне встречу с кем-нибудь из них? Разумеется, мне нужен сильный жрец, способный говорить со своим богом.
– Они все говорят со своим богом, и все одинаково не слышат его. Но, я думаю, тебе нужен иерарх, а не просто жрец. И такую встречу я для тебя устрою – они только и мечтают о ней.
– Откуда ты знаешь?
– Разве я не говорил тебе? Дума уже месяц обсуждает вопрос крещения Руси и выбирает confessio.
– Без меня? – Волот поднял брови.
– А что ты хотел, мой мальчик? – фыркнул боярин. – Война не станет ждать, когда ты поправишься. Решения надо принимать сегодня, а не завтра. Жизнь не останавливается, если ты выходишь из нее даже на время.
– Но такое решение должно принимать вече! Вече, а не дума и не Совет господ!
– Будет и вече, – усмехнулся Свиблов, – будет. Об этом я давно хотел с тобой поговорить. Но сначала я устрою тебе встречу с иерархом.
Волот ждал доверительной беседы, а ортодоксы явились к нему, облаченные в парчу и золото. Они говорили о римском понтифике как о своем враге, с которым вынуждены заключить перемирие, о богослужении на славянском языке, очень близком к языку новгородцев, о провозглашении незыблемости власти императора (или другого самодержца – князя, например), о воздвижении храма Святой Софии на Севере, которая затмит былое величие Константинополя, о третьем Риме, которым станет Новгород, о будущем могуществе Руси под сенью божественной длани. Волот с трудом сдерживал раздражение и желание убежать.
– И насколько силен ваш бог? – спросил он в конце концов, утомленный высокопарным бормотанием.
– Бог всемогущ, – улыбнулся ему иерарх. – Он не наш, он един для всех.
Кто-то подтолкнул его локтем в бок, иерарх пожевал губами и замолчал, а потом Волот расслышал сказанную по-гречески фразу:
– Это дикий варвар. Он не готов понять единобожия. Пусть пока считает Его самым сильным из богов, этого достаточно.
Волот не стал их разочаровывать: слишком ему не хотелось вступать в долгий спор о дикости и силе богов. Он мечтал поскорей закончить эту встречу, ему казалось, что его вот-вот на пол свалит новый припадок. На выручку пришел доктор Велезар, объявив присутствующим, что здоровье князя не позволяет ему продолжить разговор.
Едва закрыв за собой дверь, Волот не пошел в спальню, как настаивал доктор: напряжение в нем требовало немедленного выхода, и он потихоньку покинул терем, вышел на берег Волхова и нахоженной тропой кинулся в лес. В груди что-то клокотало, кипело, жгло, свербело невыносимо – Волот скинул нарядный кафтан и долго топтал его ногами от злости и безысходности. Но и это ему не помогло, ему хотелось выпустить наружу то, что в нем накопилось, отпустить это нечто на свободу: он порвал ворот рубахи и упал на колени, обливаясь слезами.
– Помогите! Помогите же мне кто-нибудь! – в отчаянье выкрикнул он, зная, что никто не придет ему на помощь. – Помогите!
Осенний лес пригнул ветви, как добрая женщина нагибается к постели больного. Волот рванул рубаху с груди и впился в кожу ногтями, надеясь голыми руками взломать ребра и выпустить на волю снедавший его жар и клекот.
Сырой белый туман наползал на него со всех сторон – из-под еловых лап, склонившихся к земле, из-за пожелтевших кустов, пробирался между ягодных кочек, крался по тропинкам и сгущался, сгущался, пока не стал непроглядным.
– Мальчик Волот? – услышал он звонкий женский голос, похожий на перезвон колокольчиков.
Мальчиком его называли только из презрения, но в этом голосе князь презрения не ощутил: что-то похожее на материнскую ласку, совсем Волоту незнакомую. Он не помнил матери, только кормилицу.
– Разве он мальчик? Он князь, – рассмеялся в ответ густой бас.
– А разве князь не может быть мальчиком? – ответила женщина.
И Волот, рыдавший от безысходности, вдруг расплакался от умиления и жалости к себе. Да, он просто мальчик, просто мальчик!
– Ему скоро шестнадцать. Самое время стать мужчиной, – сказал кто-то густым басом.
– Если пришло время, почему он не откликается на наш зов? – вмешался третий голос.
– Он откликнется, – ответила женщина. – Он не понимает, кто его зовет и зачем.
И в этот миг сполох белого пламени разрезал туман, разметал в стороны – огненный меч двумя взмахами рассек его на части, и перед глазами Волота предстали чудовища: полулюди-полузвери. До этого он видел их только издалека, теперь же они окружили его со всех сторон, им стоило только протянуть руку, чтобы дотронуться до него, схватить и утащить за собой.
Огненный меч в руке сжимал прекрасный воин в алом плаще, лицо его – жестокое к врагам – на миг повернулось к Волоту, и теплая улыбка тронула губы воина.
– Отойдите от князя, – угрожающе сказал он и взмахнул мечом снова. – Уберите свои лапы! Вы не получите его!
– Ты опять здесь? – спросила огромная голова лося, и тяжелое копыто ударило по тому, что в этом месте заменяло землю.
– Я здесь. И на этот раз вы не посмеете вмешаться. Мальчик еще жив. И он не из рода лосей.
– Он из рода совы, – ответила огромная птица с крючковатым носом и страшными когтями на чешуйчатых ногах, – он пойдет на зов богов!
– Убирайтесь! – лицо воина ощерилось. – Прочь! Оставьте его! Он сам решит это, без вашего вмешательства!
Огненный меч взметнулся вверх, но вместо того, чтобы рассеять белый туман, опустил его вниз, словно занавес, – чудовища исчезли за его пеленой, и даже голосов их не стало слышно, будто занавес этот был непроницаемой стеной.
– Кто ты? – робко спросил Волот.
– Меня послал за тобой Всемогущий Бог.
– Ты… ты убьешь меня? – Волот вдруг испугался.
– Напротив. Ты спрашивал о жертве? Мой Бог не требует жертв. Он милосерден, его дело – спасение страждущих. Он спасет тебя от смерти.
– И что мне нужно сделать?
– Прими крещение. Убедись в его могуществе и милосердии. И позови за собой тех, кто до сих пор не узрел Его Божественного света.
А на следующую ночь родился сын Добробоя – словно ждал возвращения Ширяя, заранее признавая его своим приемным отцом. Роды были очень трудными, мальчик оказался крупным, а его мать еще не стала настоящей женщиной, не успела приобрести зрелой крепости и широкой кости.
Ширяй ходил вокруг бани, где две сычёвские повитухи принимали роды, заглядывал в окна, но не выдержал в конце концов и побежал в университет, звать врачей.
Он первым из мужчин увидел младенца, хотя некровной родне не положено смотреть на детей в первые дни их жизни, а вернувшись домой, рассказывал Младу, захлебываясь от восторга, какой это замечательный парень, какой у него бас и как он похож на своего родного отца.
– Мстиславич, знаешь… Я хотел с тобой посоветоваться, хотя ты в этом и не смыслишь ничего.
– Ну-ну, – усмехнулся Млад.
– Наверное, мне надо жениться на его матери. Как ты считаешь?
– Не думаю, что это хорошая мысль.
– Почему?
– Потому что ты не любишь ее.
– Ну, в общем-то конечно… – Ширяй насупился. – Я думал жениться на обеих…
– Еще лучше, – рассмеялся Млад.
– А что? Следующим летом я сам буду подниматься. Университет закончу. Дом построю.
– Дело не в твоих доходах. Ты хочешь, чтобы одна жена была у тебя любимой, а вторая – нет? Ты думаешь, ей хочется, чтобы ты ее всю жизнь жалел и считал обузой?
– Да не будет она мне обузой!
– Знаешь, я думаю – пусть она остается свободной. Она еще очень юная. Голодать они не будут – семья поможет, а с ребенком ей будет легче выйти замуж: никто не усомнится в ее способности рожать детей. Жизнь очень длинная, почему ты отбираешь у нее право полюбить второй раз?
– Она говорит, что никогда не забудет Добробоя, – проворчал Ширяй.
– Ну и что? Когда мне было пятнадцать, я тоже думал, что никогда не полюблю никого, кроме Олюши, однако в шестнадцать у меня уже была Забава.
– Женщины не такие, как мы.
– Может быть. Спроси у Даны Глебовны.
– Вот еще! – фыркнул парень.
Млад подумал, что Ширяй на самом деле еще не дорос до самого себя. Страдания сами по себе не прибавляют опыта, только лишают некоторых заблуждений, но далеко не всех; а умение принимать мнимое за действительное – счастливое свойство юности.
Первый снег выпал ночью, и Млад, хотя и не сомневался в его появлении, долго смотрел в окно. Совсем недавно он еще сожалел об уходящем лете, потом любовался осенью, ее яркими красками и мутными, долгими дождями, а теперь радовался наступлению зимы. Мир, в котором он жил, был прекрасен… Млад понимал однорукого кудесника: наслаждаться каждым прожитым мигом, особенно когда их осталось так мало, – в этом есть высший смысл. Доктор Велезар снял с него бремя ответственности за судьбы Новгорода и князя, и необычайная легкость с тех пор не оставляла его. Просто жить! Ловить каждое мгновение, проведенное в этом мире! Опасность потерять этот мир обостряет любовь к нему.
Дана начала рожать в полдень, Вторуша привела повитуху, Млад – старенького врача, которому доверял с тех пор больше, чем остальным. Его, конечно, не пустили в баню, и он сидел на пороге, мучительно переживая каждый вскрик Даны. Отец говорил, что родовые муки – расплата человека за то, что он стоит на двух ногах. Млад считал это не вполне справедливым, ведь на двух ногах ходят и мужчины, и женщины, почему же расплачиваются за это только женщины? Отец ответил ему, что именно поэтому мужчина должен принять на себя все остальные страдания этого мира. Отец считал материнство самой необъяснимой загадкой жизни, высшей степенью ее проявления.
Млад зажимал руками уши и понимал, что это нечестно. Он бы с легкостью принял на себя и это страдание, если бы мог: слышать крики Даны было гораздо трудней, чем мучиться самому. Лучше бы ему позволили быть рядом с ней, хотя бы подержать ее за руку, – может быть, ей стало бы от этого немного легче. Ему казалось, она умирает, а он сидит и ничем не может ей помочь.
Долго ждать Младу не пришлось, хотя сам он был уверен, что прошло несколько суток, – дитя появилось на свет задолго до заката. Сначала крики Даны превратились в стоны, а потом их заглушил рев младенца – Млад вскочил на ноги и хотел наконец войти в баню, но дверь была заперта изнутри. Он слышал, как лилась вода, слышал, как перестал кричать ребенок, и снова испугался: почему он замолчал? И почему совсем не слышно Дану? Что с ними произошло?
Когда ему навстречу распахнулась дверь, он едва успел отскочить в сторону, чтобы не получить ею в лоб.
– У тебя дочь, – улыбаясь, сказал ему врач и похлопал по плечу. – Все хорошо. Обе живы и здоровы.
Повитуха вышла вслед за ним, и в руках у нее был крохотный сверток – Млад и не задумывался, что младенец столь мал сразу после рождения. Он видел множество детей, но старше, когда на них уже можно смотреть чужим. Красненькое сморщенное личико с отрешенными светлыми глазами показалось ему чем-то знакомым, но он, как ни старался, не почувствовал никакого трепета. Повитуха нисколько не удивилась его равнодушию к младенцу и понесла дитя в дом, а он наконец зашел в баню, где на полке́ в рубахе, перепачканной кровью, лежала Дана.
– Ну куда ты, Млад Мстиславич? – заворчала Вторуша, которая скоблила пол. – Подождать не мог? Да еще и в сапогах! Сейчас мы Дану Глебовну переоденем, умоем и тебе вернем лучше прежнего!
– Дана… – он присел перед полком на одно колено. – Как ты, Дана?
– Я – очень хорошо, чудушко. Только немного устала, – ответила она и улыбнулась. – Ты уже видел ее?
Он кивнул.
– Она похожа на тебя как две капли воды, – сказала она, – ты заметил?
Только тут Млад понял, почему маленькое личико показалось ему знакомым: он действительно видел его – в зеркале.
Первый же подъем отобрал у Млада все силы, а второй свалил его в горячке. Сначала он думал, что простыл сырой ночью, но через десять дней жар не спал и открылась рана. Его лечил старенький университетский врач – травами, медом и уксусом. Раза два приезжал доктор Велезар: они долго обсуждали что-то у постели Млада, доктор передавал едкие настойки, способные прижечь гнойники, но помогали они только на короткое время. Никто не решался вскрыть рану, как это делал отец. Стоило ей затянуться, как тут же наступало ухудшение, и она прорывалась вновь.
Дни бежали за днями, Млад потерял им счет. Дана не отходила от него: кормила почти насильно, жалела, кутала, когда он замерзал, и протирала кожу уксусом, когда он горел в огне. И все время повторяла, что он поправится. Млад слышал, как она плачет по ночам, и понимал: рана убивает его, медленно, но наверняка.
В Пскове ему приходилось трудней, но теперь у него совсем не осталось сил сопротивляться. И отца рядом не было, чтобы вселить надежду.
Ширяй не вернулся ни через месяц, ни через два. По дороге с парнем могла случиться любая беда, и Млад жалел, что отпустил его так далеко в одиночку. Он хотел написать Родомилу, но отправить письмо в Белоозеро было не так-то легко: Ширяй мог добраться до Новгорода быстрей, чем пришел бы ответ. Сначала Млад надеялся, что с его возвращением все разрешится само собой, но постепенно начал понимать: их наивная надежда на однорукого старца – обман самих себя. Глупо надеяться на чужую волшбу; это так же безнадежно, как полагаться на помощь богов, когда роешь колодец: никто не будет вместо тебя кидать землю. Как просто было принять решение, снять с себя ответственность и поверить в несуществующее чудо! Чудес не бывает. Нет ни богатырей, ни кудесников, способных прийти и освободить Новгород одним взмахом меча.
Млад думал о встрече с князем, о том, что ее можно сохранить в тайне и страхи его напрасны. Он чувствовал себя предателем, ему казалось, от него одного зависит будущее Новгорода, и иногда на него находила твердая решимость отправиться к юному Волоту немедленно и не таясь, но стоило ему увидеть Дану, тронуть рукой ее живот, в котором ножками шевелило дитя, и он понимал: никогда он не сможет отдать в жертву эти две жизни! Никогда. Пусть его, как предателя, сбросят с Великого моста.
А на следующий день снова принимал твердые решения, отодвигая их исполнение то до возвращения Ширяя, то до выздоровления, то до собственной смерти. Посмертная записка казалась ему наилучшим выходом из положения: нет никакого смысла мстить покойнику, Борута не тронет Дану, если Млад умрет. Он написал эту записку и положил на дно сундука, рассказав о ней только врачу, на что тот долго махал руками и убеждал Млада: если речь пойдет о смерти, он не побоится, вскроет рану и выдолбит гнойники. Млад только усмехался в ответ: если гной однажды пробьет дорогу в легкое, поздно будет долбить кости. А сил у него так мало, что сердце может и не выдержать боли.
Миновал Перунов день, бог грозы положил льдинку в воду Волхова, месяц серпень принес холодные и темные ночи – осень дохнула с севера, еще не видимая глазу, но ощутимая внутренним чутьем. Год оказался ягодным, и Дана впихивала в Млада землянику, чернику, малину, заставляя запивать их молоком. Когда серпень перевалил во вторую половину и оставшиеся солнечные дни можно было сосчитать по пальцам, она стала вытаскивать его во двор и сажала на теплом по-летнему солнце: пожалуй, именно тогда он почувствовал острую тоску – лето прошло мимо него, и без того короткое лето… Может быть, последнее его лето…
Наверное в те оставшиеся солнечные дни в нем и появилась ни с чем не сравнимая жажда выжить, будто солнце подарило ему немного сил на то, чтобы снова хотеть жить. И он кружками глотал клюквенный сок, и давился творогом с медом, и каждый миг думал о том, что доживет до следующей весны.
Перелом наступил после того, как старенький врач начал лить ему в рану клюквенный сок. Врач ни на что не надеялся, но предположил: если клюква лечит болезни горла, желудка и почек, то почему бы ей не вылечить гниющую кость? Это было ничуть не легче прижигающих настоев доктора Велезара, но привело к успеху неожиданно быстро: лихорадка прекратилась на пятый день. Врач не дал ране закрыться и продолжал лечение еще десять дней. Доктор Велезар поразился столь благополучному исходу лечения, но от себя добавил, что воля к жизни помогает больным лучше любого лекарства.
Тогда Младу и пришло в голову, что доктор не предаст его. Он врач, он не посмеет подвергать опасности женщин и их будущих детей. Он всегда говорил, что не вмешивается в дела князя и Новгорода. И виделся с Волотом каждый день… Решение созрело тут же, но Млад медлил и взвешивал оба исхода: ему было страшно. Совесть изгрызла его душу, но он никак не мог заговорить. Лишь когда оба врача направились к двери, он понял: другой возможности у него не будет.
– Велезар Светич… – окликнул он доктора, – погоди. Поговори со мной немного.
Старенький врач посмотрел на Млада удивленно и обиженно: наверное, подумал, что Млад ему не доверяет.
– Конечно, – тут же согласился доктор Велезар, – я слушаю тебя.
Он вернулся к постели так поспешно, что Млад удивился.
– Иногда и слово лечит, – пояснил доктор, когда дверь за стареньким врачом закрылась. – Мне кажется, тебе все это время не хватало именно доброго слова. Тебе мучает что-то кроме болезни, я верно угадал?
Млад в который раз поразился проницательности доктора и качнул головой.
– Да. И, наверное, мне никто больше не поможет, кроме тебя, – ответил он.
– Ну, люди склонны преувеличивать мои возможности… – улыбнулся доктор в усы.
– Нет. На этот раз речь идет не о твоих возможностях. Я прошу тебя, это очень важно… Пусть наш разговор останется между нами. Никогда и никому, даже случайно, даже для красного словца не упоминай о нем, хорошо?
– Ты можешь положиться на меня, – уязвленно развел руками Велезар.
– Помнишь, однажды ты предлагал устроить мою встречу с князем? Это было накануне Коляды…
– Да, я помню об этом и знаю, что эта встреча устроилась и без меня, чему я был рад.
– Мне нужно встретиться с князем. Мне нужно встретиться с ним так, чтобы об этом не узнала ни одна живая душа…
Доктор посмотрел на него недоверчиво, и Млад поспешил объяснить:
– Волей судьбы я стал обладателем тайны, которую необходимо знать князю. Возможно, от этого зависит его жизнь. Но мне угрожают… Верней, не мне, за себя я не боюсь, а моему будущему ребенку, понимаешь? Я не в силах отказаться от него, я не могу играть жизнью Даны… Я чувствую себя предателем…
– Друг мой… – доктор покачал головой. – Ты напрасно изводишь себя, я считаю, в этом предательства нет, только благоразумие и осторожность.
– Я думаю, Новгород решил бы иначе… И был бы прав.
– Это не так. Ты ставишь перед собой сложный вопрос и не можешь на него ответить, и я не могу ответить на него, так почему Новгород должен взять на себя такое право? Но речь сейчас идет не об этом… Боюсь, я разочарую тебя: встреча с князем сейчас невозможна. Я тоже попрошу тебя никому не рассказывать об этом, чтобы не вызвать в Новгороде лишних пересудов. Князь болен. И болезнь его на самом деле очень тяжела. Возможно – смертельна. Я делаю, что в моих силах, но, мне кажется, могу только отсрочить его конец. Никто не умеет лечить такие болезни…
– Я слышал, у него падучая?
– Мы различаем множество падучих болезней, у каждой свои причины и свои последствия. Сначала я подозревал отравление беленой или дурманом. Но это не яд. Болезнь началась с маленькой ранки, полученной в бою, это довольно редко встречающаяся разновидность. Обычно такая падучая убивает человека за месяц-другой, но то ли на нее действуют лекарства, то ли молодое и сильное тело сопротивляется болезни. И, вслед за ухудшением, наступает время облегчения и надежды. И все же… любой припадок может остановить дыхание или сердце. Я могу надеяться только на милость богов, если они пожелают сохранить князю жизнь. Я бы не отказал тебе, если бы не одно обстоятельство: припадки Волота связаны с его волнением, напряжением, холодом и жарой, тряской ездой, ярким светом, громкими звуками: так бывает при любой падучей болезни. И… я слишком дорожу жизнью мальчика, чтобы искушать судьбу.
– Я понял, – вздохнул Млад. – Скажи, а ты точно отметаешь возможность отравления?
– Да. Это точно, – уверенно кивнул доктор.
– А… это не может быть наведенной порчей?
– Млад, я не волхв. Я ничего не понимаю в наведении порчи.
– Видишь ли… Я доверяю тебе. Я знаю, ты привязан к князю и желаешь ему добра. Я не хотел бы перекладывать на тебя ответственность, но… Если это связано с болезнью князя, если это наведение порчи… Может быть, все можно изменить. Я не прощу себе, если буду знать, что мог спасти его и не спас.
– Ты хочешь доверить эту тайну мне? – на лице доктора мелькнуло удивление, смешанное с испугом.
– Прости меня. Мне некому ее больше доверить. Возможно, я не прав, возможно, никакой порчи нет, и тогда я напрасно подставляю тебя под удар.
– Если это может спасти мальчику жизнь, я готов принять на себя любой удар, – тихо сказал доктор.
– Помнишь, на Карачун Вернигора был ранен и ты говорил об отравленном клинке?
– Разумеется, я помню.
– Его ранил тот, кто сейчас сел на его место, – Борута Темный. Чужак. И новый воевода – его сообщник, он пытался убить меня, он подбивал студентов поджечь университет, он на моих глазах убил человека. Вернигора искал их несколько месяцев, но так и не смог найти. А теперь они оба – в Городище. Что я могу думать?
Доктор посмотрел в окно и нагнулся к самому уху Млада.
– А теперь кое-что тебе открою я. Я бы не стал этого говорить, это не мои игры и не мои тайны. Но я вижу: ты принял на себя груз, который не в силах нести. Я освобожу тебя от него. Волот знает об этом. Ослепший Вернигора остается его правой рукой. Никто не должен догадаться, ты понимаешь меня? Никто.
Млад кивнул.
– И все же… Я советую тебе – будь очень осторожен. Это действительно страшные люди, люди без чести и жалости. Они не подозревают ни о чем, но за каждым углом им мерещится опасность.
Ширяй вернулся только на Покров: худой, в лохмотьях, простуженный и усталый. Млад к тому времени едва начал ходить. Ширяй пришел ночью и долго стучался в окно, потому что Дана запирала двери. К тому времени никто не верил в его возвращение, и даже надежда на то, что он жив, таяла с каждым днем.
Млад проснулся от стука и вначале испугался: что-то случилось. Дана спала – она в эти дни много спала, до появления ребенка оставалось совсем мало времени. Млад выглянул в окно, но в кромешной темноте ничего не увидел.
– Это я, Мстиславич, – услышал он и сначала даже не поверил – его не удивил бы никакой морок.
Млад кинулся в сени едва ли не бегом, Ширяй не успел подняться на крыльцо, когда он распахнул дверь ему навстречу.
– Здорово, Мстиславич, – сказал парень и хотел пройти в дом, но Млад обнял его и прижал к себе.
– Здравствуй, – шепнул он. – Я перестал надеяться…
Ширяй подозрительно засопел и дернулся, но быстро овладел собой, обнимая учителя.
– Как я продрог, Мстиславич… – в конце концов сказал он хрипло.
– Сейчас. Мед согрею. Баню стоплю. У нас тепло, вечером печку топили. Заходи, заходи! Где ж тебя носило? Что с тобой приключилось?
– Я в Ладоге был. Долго не мог уйти, там же шведы, – Ширяй сел за стол.
Млад зажег свечу и принялся раздувать угли в печке.
– Как ты туда попал?
– Заблудился. Вышел на Оять, оттуда на Свирь. Только я не знал, что это Оять и Свирь! – он усмехнулся. – Хорошо, догадался к Ладоге повернуть, а не к Онеге!
– А коня куда дел?
– Да его волки задрали еще по пути туда. Ночью. Чего меня не тронули, я так и не понял.
– До Белоозера-то добрался?
– Да, – Ширяй сник.
– И однорукого кудесника видел?
– Видел, Мстиславич. Никакой он не кудесник. Он такой же, как Белояр, только старше намного.
– Тебе-то откуда знать? – Млад улыбнулся.
Ширяй пожал плечами:
– Да видно. А даже если он и кудесник, все равно он никуда не пойдет.
– Это другое дело. Ты читал сказку про лису и виноград?
– Какая разница, – Ширяй вздохнул, приподнимая плечи. – Кудесник он или нет, он не хочет, понимаешь? То ли боится, то ли ленится. Я не понял. Я две недели у него в ногах валялся, как дурак.
– Да ты, наверное, грубил и угрожал, – Млад усмехнулся.
– Ничего подобного! А то я не знаю, когда можно грубить, а когда нельзя! Ну, под конец, конечно, я ему высказал. Что он предатель.
– Не помогло?
– Неа. Он это… созерцает. Наслаждается каждым мгновеньем, прожитым в этом мире.
– Может быть, он что-нибудь посоветовал тебе? Предложил? Научил? Или ты не слушал?
– Научил… Предложил остаться, вместе с ним на воду глядеть. Говорил, что может мне многое рассказать.
– А ты, наглец, что ответил старому человеку? – Млад сел за стол напротив него.
– Я сказал, как только разберусь с Иессеем, так сразу и приеду на воду смотреть… – буркнул Ширяй зло и самоуверенно.
– Другого я и не ждал.
– Мстиславич, а что ты хотел? Чтоб я его байки слушал до зимы?
– Нет. Я хотел всего лишь, чтобы твой отказ прозвучал мягко и уважительно. Ну, а Вернигору ты там видел?
– Нет. Не дошел до Белоозера Вернигора. Никто его там не видел и не слышал.
Млад не стал рассказывать Ширяю о разговоре с доктором Велезаром, но его слова подтвердили то, о чем говорил доктор: Вернигора где-то рядом, он никуда не уходил!
Главный дознаватель согласился на встречу немедленно и уже на второй день к вечеру пообещал приехать в университет, повидаться с Младом. Декан отделения права сказал, что тот много слышал о знаменитом волхве, предсказавшем войну и сражавшемся в Пскове, знает о его дружбе с Вернигорой и с радостью выслушает все, что тот хочет сообщить правосудию.
Вторуша напекла свежих пирогов к приезду гостя, выскоблила пол, прибрала в доме – будто ждали князя, а не его главного дознавателя. Дана нацедила меду и долго сомневалась, уйти ей в спальню или остаться слушать разговор. Млад сказал, что лучше ей остаться, – ему казалось, уход ее унизит.
– Мстиславич, ты будешь говорить? – Ширяй притворялся невозмутимым.
– Да. Ты наговоришь. Богам будешь грубить, некоторым это нравится.
– Я вовсе не собирался грубить.
– У тебя это получается само собой, стоит рядом появиться кому-то, кто стоит выше тебя, – сказала Дана. – Так что лучше помолчи.
Ширяй, как ни странно, ничего не ответил.
Млад ожидал цокота копыт – он не сомневался, что главный дознаватель прибудет верхом и с сопровождением. Но сначала во дворе залаял Хийси – обычно он ленился это делать, – и тут же раздался стук в дверь: Борута Темный пришел пешком и в одиночестве. Млад хотел гостеприимно открыть дверь в сени, но она распахнулась быстро, словно главный дознаватель спешил. Млад опешил и шагнул назад…
– Здравствуй, Ветров Млад Мстиславич… – прищурился гость. – Узнал? Вот уж не думал я получить от тебя предложение встретиться!
Ширяй вскрикнул и вскочил на ноги.
– Сидеть! – рявкнул главный дознаватель и продолжил вполголоса: – Я так и знал, что твой шаманенок узнал Градяту.
Человек, гадающий по книге, чувствующий запах крови и железа. Тот, что напал на Родомила, когда Млад говорил с Перуном. Тот, что перед вечем признал в нем шамана.
– И ты надеешься усидеть на месте главного дознавателя? – удивленно покачал головой Млад.
– Я просижу на нем столько, сколько мне потребуется.
– Родомил знает тебя в лицо…
– Родомил слеп. И никогда не слышал моего голоса. Кроме тебя, некому опознать во мне чужака. Тебе не страшно, Млад Мстиславич?
– Вы столько раз хотели меня убить… Я начинаю думать, что меня хранят боги и вам с ними не совладать, – усмехнулся Млад.
– Чтобы заставить человека замолчать, необязательно убивать его. Иногда достаточно его напугать.
– Мстиславича напугать не так-то просто! – Ширяй снова поднялся на ноги.
– Сиди, сосунок. Мал еще лезть в разговоры взрослых.
– Сядь, Ширяй, – повернулся к нему Млад: чужак не знает о видении по дороге из Изборска. Не знает, что Ширяй видел его, что слышал об Иессее, о смерти князя! Хватило бы парню ума помолчать!
– Твое дело – хлеб, Млад Мстиславич, – Темный прошелся по горнице. – Ты сильный шаман, зачем ты все время лезешь в волхвы? Поднимайся к богам, проси у них дождя и ясного неба и не суйся, куда тебя не просят. Ты со дня на день станешь женатым человеком, у тебя родится дочь. Что еще тебе надо? У нее будут сыновья-шаманы, продолжатели рода Рыси. В университет придут новые студенты, ты из года в год будешь талдычить им о том, как растет рожь, овес и лен. У тебя будут ученики, которым ты расскажешь, как прекрасен этот мир. А? По-моему, уютно.
– Я не стану предателем, – Млад пожал плечами. – Родомил прав: идет война…
– Да, и на войне кто-то берет на себя право распоряжаться чужими жизнями. Ты сам это говорил, правда? Посмотрим, как у тебя это получится.
Дверь распахнулась по какому-то неведомому знаку чужака, в дом, стуча сапогами, вошли пятеро, словно прятались в тесных сенях, а за ними Градята втащил в горницу подругу Добробоя. Ширяй вскрикнул и кинулся вперед, но Млад перехватил его за плечи: в руках Градяты был длинный нож, нацеленный девочке в живот.
– Не двигайся, парень… – шепнул Млад, – не двигайся.
Дверь захлопнулась, кто-то задвинул засов.
– Она носит мальчика, – усмехнулся Борута, – последнего в роду. Сына твоего ученика, его единственное продолжение. После того, как нож убьет ребенка в ее чреве, на земле ничего не останется от твоего Добробоя. Давай! Распорядись их жизнью! Кинь их на алтарь своей любви к Правде.
Ширяй взвыл зверем и рванулся из рук Млада.
– Стой на месте! – зашипел на него Млад, ощущая, как в груди волной поднимается та самая сила, что когда-то позволила ему противостоять нападению Градяты.
– А кроме них есть еще твоя дочь в чреве твоей женщины. Их убить будет не сложней, – продолжил Темный. – И если ты думаешь, что сможешь взять меня силой, то ошибаешься. Нас двое, тебе не справиться с нами. Не двигайся. Нож убьет дитя раньше, чем ты успеешь сделать шаг. И заткни рот шаманенку – он мешает мне говорить.
– Я не собираюсь брать вас силой, – ответил Млад, боясь шевельнуться.
– Вот видишь? Между предательством и благоразумием нет почти никакой разницы. Ты будешь благоразумно молчать. Потому что иначе я убью обеих. Я достану их из-под земли, я найду их по запаху, где бы ты их ни спрятал. И никто не поможет тебе защитить их. Стрела из самострела летит на полверсты и пробивает не только хрупкое женское тело, но и грудь в стальном доспехе. Насквозь. Нож можно метнуть из толпы, и никто не заметит убийцу. Яд можно положить не только в мазь от ожогов, не только в кубок с вином, но и в пирог с ягодами. Топор в спину можно воткнуть не только на крепостной стене, но и ночью в постели. Дома горят быстро, если стоит сухое жаркое лето. У меня тысяча способов. Ты не игрок, ты не полезешь на рожон. Богам нет дела до твоей любви, никто не станет тебе помогать. Будущего не знают даже боги, это твоя свобода воли, свобода выбора. Выбирай!
– Отпусти девочку. Сейчас ты не сможешь ее убить – на дворе еще светло, все видели, как вы зашли в дом, – Млад перевел дыхание.
– Ты забыл! Главный дознаватель Новгорода – я! Я убедительно докажу, что это твой шаманенок убил девчонку, и у меня будет шестеро свидетелей. Вот такое злосчастье приключилось в доме волхва и шамана!
– Есть еще посадник…
– Не смеши меня! Чернота Свиблов – на страже Правды и Закона?
– Есть вече.
– Вече? – рассмеялся Темный. – Вече? Триста лучших семейств? Это не хуже, чем суд новгородских докладчиков! Пока мужчины Новгорода сражаются за Киев, Ладогу, Псков, Смоленск, Казань, – городом правит серебро. Вы уже сдали Новгород. Нам. Вы его уже потеряли. Вы не хозяева здесь!
– А кто его хозяин? – выкрикнул Ширяй. – Ие…
Млад рукой зажал ему рот.
– Молчи! – рявкнул он на ученика. – Дурак.
– Какая разница, кто хозяин? – усмехнулся Борута. – Ваше дело – хлеб. Измученная войной страна хочет есть. Сделайте одолжение, дайте ей хлеба, дождя, ясного неба на сенокос. В последний раз… – он глумливо захохотал.
Дана поила дрожащую девочку отваром из трав, Ширяй ходил из угла в угол и время от времени повторял:
– Я его убью! Ничего не бойся, я его убью! Тебя никто больше не тронет!
Млад молча сидел за столом и думал, обхватив виски руками, пока Дана не рявкнула на Ширяя:
– Сядь, наконец! Никого ты не убьешь!
– Убью! Из самострела! Он верно сказал: самострел на полверсты бьет!
– Может, ты и стрелять из него умеешь? – фыркнула Дана.
– Ничего. Я научусь. Я всему научусь, если захочу, – сквозь зубы процедил Ширяй.
Млад поднял голову.
– Ширяй, ты говоришь ерунду. Ты, конечно, к следующему лету научишься метко стрелять из самострела и, возможно, пристрелишь этого темного Боруту, и даже Градяту вместе с ним. А толку?
– Да я понимаю, Мстиславич… Нам надо найти Иессея.
– Пока мы ищем Иессея, князь может умереть. Я не знаю, что они задумали, но, мне кажется, дело у них недолгое.
– Чудушко, я думаю, тебе надо поехать за Родомилом, – сказала Дана.
– Дана… Понимаешь… – Млад вздохнул и посмотрел в потолок, – понимаешь… Родомил – он воин. А я – нет. Родомил отдаст не задумываясь не только свою жизнь, но и чужую… Ему нет дела до ребенка, последнего в роду. И до… до нашего ребенка ему тоже дела нет.
– Ты в этом уверен?
– Не вполне. Но… он считает, что имеет право.
– Тогда пойди к Мариборе. Воецкой-Караваевой. Она всегда была на твоей стороне. И на стороне князя.
– А кто сказал, что ее не запугали так же, как нас? Кто сказал, что она пожертвует своим единственным сыном, если она уже потеряла мужа? Что может быть убедительней?
– А зачем? Она не знает в лицо ни Градяту, ни главного дознавателя. Ее сына не выбрали посадником, зачем ее пугать? Чтобы вызвать лишние подозрения?
– Я поеду к однорукому кудеснику, – сказал Ширяй, – это решит все. Он послушает меня. Не сможет не послушать. Я встречусь там с Родомилом.
– До Белоозера полтыщи верст, Ширяй. Ты вернешься не раньше, чем к концу лета.
– Я поеду верхом. И вернусь через месяц. А ты останешься тут и будешь просить дождя.
– Ширяй, ты не сможешь один… Тебе будет тяжело.
– Ничего. Я как-нибудь.
Пока топилась баня, она рассказала ему о Родомиле, о болезни князя, о том, что посадником стал Чернота Свиблов, о новом главном дознавателе, о новом воеводе, который, говорят, прелесть как хорош собой… Новостей в Новгороде хватало.
– С тех пор, как Свиблов стал посадником, построили три церкви и строят четвертую, каменную. На торге я то и дело встречаю христианских жрецов – их развелось больше, чем волхвов. А князь Борис запрещал им тут появляться и церкви хотел снести. Говорят, князь Волот умрет…
– Кто говорит? – переспросил Млад.
– Новгородцы. Мне показалось, кто-то нарочно распускает эти слухи. Свиблов, например. Я видела князя совсем недавно, он ехал верхом из Городища в детинец. Если бы он был так сильно болен, разве бы он поехал верхом? И потом, его лечит доктор Велезар.
– И чем он болен?
– Говорят, падучей болезнью.
– От падучей болезни не умирают быстро. Сначала человек превращается в слабоумного. Но в начале болезни между припадками он может чувствовать себя здоровым.
– Говорят, он прямо в думе упал и бился в судорогах…
– Я не врач. Доктору Велезару, я думаю, видней. Он знает все болезни, от которых случаются судороги. Ему достаточно было взглянуть на Мишу, чтобы тут же послать за мной…
Млад вспомнил Мишу, вслед за ним – Добробоя и вздохнул.
– Новый главный дознаватель нашел того, кто убил Белояра, – сказала Дана. – Родомил три месяца искал и не нашел, а этот за десять дней разобрался. Как будто Родомил был настолько глуп и не умел искать… Весь Новгород говорит об этом. И убийцу Смеяна Тушича он нашел тоже, еще быстрей. Мне кажется, он нарочно дурит головы новгородцам и князю.
– Не исключено.
– Тебе скучно? – удивилась Дана.
– Мне не скучно. Ты говори. Я просто… чувствую себя усталым. Мне кажется, что все изменилось, пока меня не было, и обратно повернуть ничего нельзя. Как будто что-то страшное происходит, а я могу только стоять и смотреть на это. В самом начале похода, когда мы возвращались из-под Изборска в Псков, у нас с Ширяем было видение. Иначе я никак не могу это назвать…
– Я знаю. Родомил читал мне твое письмо. Он после этого стал одержимым этим одноруким кудесником и поисками Иессея. Мне кажется, масло вспыхнуло в его лампе не случайно. Мне кажется, он бы Иессея нашел. Он очень верил тебе, ты сам себе не веришь так, как он тебе верил.
– Ширяй тоже хочет найти Иессея и собирается поехать к однорукому кудеснику.
– Как он? – Дана вскинула глаза.
– Он молодец. Он ведет себя, как мужчина. Он же шаман, ему тяжелей, чем любому другому на его месте.
– Его подружка каждое утро выходила на Волхов. И подружка Добробоя вместе с ней, хотя нам еще весной рассказали про вас. А потом началась распутица, и никто больше в университет не возвращался. Я не знала, что с тобой…
– Только не плачь больше. Я же вернулся. Потому что обещал…
Солнце скрылось за лесом, и его узкие, редкие лучи освещали горницу красноватым светом. Млад с Даной вошли в дом и увидели Ширяя, сидевшего с книгой за столом. Он не читал, просто сидел над книгой и смотрел в стену.
– Здравствуй, герой, – сказала ему Дана.
Ширяй медленно повернул голову и кивнул, а потом сказал:
– Пусто, Мстиславич. Не хватает его.
– Ты ел что-нибудь? – спросила Дана.
– Да. Девчонки нам борщ сварили. Сметана есть, молоко, творог. Хлеб теплый, пироги с рыбой и с мясом. Все есть. И баня еще горячая. Добробоя только нет.
Ширяй ожил дней через пять, когда побывал на торге в Новгороде. Да и Млад к тому времени почувствовал себя гораздо лучше – дома, с Даной, на теплом солнце болезнь отступила окончательно. Он уже не так быстро задыхался от ходьбы и хорошо спал ночами – боль успокоилась.
Вернувшись, Ширяй распахнул дверь в дом и с порога закричал:
– Мстиславич! Мстиславич, слушай!
Глаза его были испуганными и горящими.
– Что-то случилось? – Млад приподнялся ему навстречу.
– Случилось, Мстиславич! Случилось! Я видел Градяту!
– Где?
– Ты не поверишь! Его теперь зовут Градобор! Он новый воевода у князя! Ты понимаешь? Он ездит по Новгороду как ни в чем не бывало! Мстиславич, я хотел сразу к князю бежать, но подумал – меня не пустят. Надо ему скорей рассказать! Он же не знает, что это Градята! Тебя пустят, князь тебя знает! Поехали!
Дана ахнула, но быстро взяла себя в руки.
– А ну-ка сядь и успокойся, – велела она Ширяю. – Как дитя. Вчера родился? Градята тебя видел?
– Да… – неуверенно кивнул Ширяй.
– Ты понимаешь, что будет, если князь узнает о том, кто его новый воевода? Ты понимаешь, что будет с этим новым воеводой?
– Ну да… Его судить будут. Он человека убил, – Ширяй сел на край лавки за столом.
– Его будут судить за поджог и, возможно, за предательство. Но и поджога достаточно, чтоб отправить его с Великого моста в Волхов, – терпеливо пояснила Дана. – И ты думаешь, он позволит тебе так запросто прийти к князю и что-то про него рассказать?
– Мне нечего бояться! – фыркнул Ширяй. – Я на стенах Пскова ничего не боялся и сейчас не боюсь!
– А я вот боюсь! – Дана посмотрела на него, наклонив голову, – сердилась. – Я боюсь! Родомила ослепили, чтобы он не мог его узнать! А ты в игрушки играешь? Даже не знаю, что лучше для тебя: умереть или ослепнуть? Он убил своего сообщника, только чтобы тот не попал Родомилу в руки. И ты думаешь, он подождет, когда вы с Младом Мстиславичем доберетесь до Городища? Запри дверь! А еще лучше, впусти в дом Хийси.
– Да ну, он, может, меня и не узнал… – пробормотал Ширяй, бледнея.
– А если узнал?
– Дана, погоди… Но что-то же надо сделать, – наконец заговорил Млад, – мы же не можем так этого оставить. Градята – убийца, чужак, он хочет смерти князя. Князю надо об этом сказать. Но, может, не самому князю, а его новому главному дознавателю. Даже если он пускает всем пыль в глаза, это еще ничего не значит. Если ему нужно укрепить свое положение, лучшего он и пожелать не может.
– Я не говорю, что ничего не надо делать. Я говорю, что это нужно делать осторожно.
– Ты знакома с главным дознавателем?
– Нет. Он живет в Городище. Но его знает наш декан, он приезжал в университет – ему нужны писари и судебные приставы. Кто-то из наших бывших студентов у него служит. Думаю, я завтра смогу попросить о встрече кого-нибудь из них. Чтобы о ней никто не узнал. А сегодня… правда, Ширяй, впусти в дом Хийси и запри дверь. Иначе я не смогу уснуть.