Хозяйка оказалась полноватой женщиной средних лет, в длинной домашней юбке из крашеного льна, в льняной же сорочке с простым узором по вороту.
Ян долго думал, что сказать, переминался с ноги на ногу… но оказалось, ничего говорить не надо. Хозяйка ахнула и посторонилась, пропуская его в прихожую.
Где-то в глубине дома умиротворенно звучала музыка, отсветы свечей ложились на предметы. На добротную мебель, полосатые коврики, скатерти и стекла буфета.
– Извините, я… просто шел по улице и…
– Ничего не говорите, сударь. Проходите, проходите в дом. Кристиан! Кристиан, поди сюда, негодник. Кристиан, это мой племянник, сударь. Он проводит вас в гостевую комнату и поможет раздеться…
Говорила она быстро и то и дело поглядывала на дверь, которую Ян прикрыл неплотно, собираясь сразу уйти.
– Вы меня, должно быть с кем-то перепутали.
Она замерла в удивлении, а потом строго спросила:
– И с кем это я вас могла перепутать?
– Ну.. не знаю… с кем-нибудь знакомым. Я только что приехал, и очень удивился…
– Чему?
– Пустоте улиц. Ведь уже день.
– Да?
– Ну… Я гулял несколько часов. Были сумерки. А сейчас наверняка уже день. Да вот, взгляните на часы.
Часы показывали половину десятого.
Она боялась чего-то. Эта женщина в старомодной синей юбке чего-то боялась так сильно, что плохо слушала и отвечала невпопад.
– Понимаете, мне даже стало немного не по себе.
Кристиан как две капли воды оказался похож на мальчика с улицы. Ян даже вздрогнул, впервые его увидев. Такой же бледный и щуплый. Да нет, просто такой же, точно близнец. Может, он и есть близнец?
– Скажи, Кристиан, а у тебя нет братьев?
– Нет у него братьев, – проворчала хозяйка. – Чего встал, горе мое? Иди, проводи… как вас зовут?
– Ян.
– Проводи господина Яна в гостевую комнату.
– Конечно, тетушка. Идемте, господин Ян. Я провожу. Не надо, не снимайте обувь. Нам наверх. Там вам будет удобно.
– Я мог бы пойти в гостиницу…
Но женщина сделала вид, что не слышит.
За окнами был мрак. Полный, глухой, ночной.
Зачем я сюда пришел? Я шел… Я шел по следам. За мальчиком.
Мальчик. Все время этот мальчик. Как его зовут? Кристиан? Зденек?
Он сжал пальцами виски и попытался поймать очень важную, но ускользающую мысль. Я здесь не просто так. Я зачем-то рвался сюда. Мне было нужно… увидеть? Нет. Узнать. Что-то узнать.
Память услужливо показала темный вонючий подъезд какой-то ночлежки. Фары автомобилей, яркая реклама на проспекте…
На проспекте. Мы шли с Ингрид и разговаривали о психологии.
Она сказала банальность о том, что нельзя долго смотреть в глаза тьме… или ночи.
У Ингрид черные глаза. Это я помню хорошо. Мы шли, она курила, хмурилась… говорила, что я псих, но как раз в тот вечер я был нормален до противного. И все-таки, причем тут мое желание вернуться домой? Я же хотел вернуться. Нет, мне просто нужно было вернуться…
Почему-то в комнате не было зеркал. Ни одного зеркала.
Ян умылся, полистал томик Диккенса, что одиноко лежал в кресле, с закладкой на странице двести двадцать семь, а потом спустился вниз.
Нужно было что-то делать. Срочно что-то делать. Даже не важно, что именно. Может, наколоть дров хозяйке, или помочь Кристиану-Зденеку выполнять школьные задания.
Что-нибудь.
Почему-то ломило виски.
– Эй, Кристиан. Извини, пожалуйста, что отвлекаю…
Мальчик тащил куда-то большой рулон бумаги.
– Ничего, господин Ян. Я не тороплюсь.
– Скажи, ведь Зденек твой брат?
– Не знаю таких. А он кто?
– Он очень похож на тебя. Там, на улице. Я встретил его в парке.
– Не стоит в сумерках гулять по парку.
– Я знаю. – Ян усмехнулся. – Но я большой и сильный. Мне не страшны никакие грабители.
Мальчик критически оглядел фигуру Яна. Не поверил. Мало кто верит, что такой невысокий и щуплый человек может постоять за себя. Аж целых метр шестьдесят восемь росту, шутка ли.
– Слушай, Кристиан… а у вас в доме можно найти зеркало?
– Зеркало? А вам зачем?
– Посмотреться в него. Зачем еще нужны зеркала?
– Кому зачем, – непонятно, но осуждающе ответил пацан и потупился. – Значит, вы не нашли зеркала? Это ничего. Можно еще смотреться в начищенный чайник. У нас есть на кухне. Проводить? Только вы в нем будете сплюснутый…
– А вы-то сами как? Без зеркал?
Кристиан пожал плечами точно так, как ими пожимал Зденек.
– Ужинать будете?
Они мало разговаривали и не садились спиной к окнам и дверям. Они упорно не желали отвечать на вопросы, но при всем том оставались радушными хозяевами.
Ночью Яну снились странные сны. В них он кому-то объяснял про глаза бездны и опасность, которая в них заключена. А потом проснулся и с ужасом понял, что ничегошеньки не помнит. Ни о причинах своего возвращения, ни о самом возвращении. Ведь была же дорога, должна была быть. Сколько-то часов, а может и дней, он провел в поезде. А до этого, наверное, был вокзал, путь из дома. А какой он, тот дом? Где? Чем он там занимался? Кто такая Ингрид? Жена?
Нет, не жена, он бы помнил.
Ингрид – единственное ясное воспоминание. Черные глаза, влажные волосы, нервные движения. Сигареты.
Надо начать все с начала. С самого начала, с горгульи под шапкой белого снега.
– Проходите в дом, не стойте на пороге!
– Ох, вы весь в снегу, заходите быстрей!
– Сударь, ну разве можно в такую погоду торчать на улице? Пойдемте, скоро ужин!
– Заходите. У меня не прибрано, но вы не стесняйтесь.
– Ух ты! Вы все-таки пришли к нам… не уходите! У нас праздник. День рождения Вандочки!
– Черт, вы вовремя. Поможете мне починить проводку! Проводка барахлит. Уже третий день…
Совершенно разные люди. Совершенно разные голоса. Разные дома. Крохотные квартирки с обшарпанными стенами. Огромные усадьбы. Уютные домики на отшибе. Числа им не было. Но одна общая черта оставалась.
Все очень радушно и настойчиво звали его в дом. Заманивали. Приглашали. Один раз настойчивый усатый дядечка даже попытался вовлечь его к себе за рукав куртки. Правда, сделал это очень робко, и сразу отступился, лишь натолкнувшись на хмурый взгляд Яна.
– Почему вы меня приглашаете? Я ведь чужой человек.
– Но как же не пригласить? На улице вон, мороз, холод…
– Вы замерзли и устали.
– Грех это, не обогреть путника в такую ночь…
– Говорю же, помощь ваша нужна. Мне.
– Так будет правильно.
Тысяча ответов – и ни один даже близко не подводит к истине.
На булыжник мостовой тихо-тихо ложились снежинки. На синие и бурые камни, на песок и мелкую гальку. Небо тонуло в облаках, а облака никуда не собирались улетать. Они цеплялись подолом за шпиль городской ратуши, и из прорех густо и неотвратимо падал снег.
Утренний свет был синеватым, холодным. В нем уже столько зимы, что удивительно, почему это она еще не перебралась на улицу, не намела у стен белых искристых холмов.
Пахло печным дымом. На горбатой улице было пустынно, как будто в городе никто не живет. Только далеко-далеко лаяла собака.
Может быть потому, что тишина была такой мраморной, звук быстрых шагов по булыжнику показался Яну слишком громким.
Он застыл у портала, украшенного химерами и львами – было любопытно посмотреть, кто это решился нарушить синюю тишину утреннего города. Голова ближайшего чудовища под тощей шапкой снега показалась ему нестрашной, даже смешной. Никакой величественности, одна проза жизни. Ян торопливо смахнул снежинки, они плюхнули под ноги неровным пластом.
Именно в этот момент, когда холод и влага коснулись руки, он осознал, что вернулся. Вернулся в город детства, с его мрачной и строгой красотой, с химерами, костелами, узкими улицами и острыми крышами.
Приезжие говорили, что здесь слишком мрачно и что город подавляет их своей величественной гордыней… но они-то не видели снежней шапки на голове горгульи, им-то откуда знать, как на самом деле смотрит город на своих птенцов…
Шаги стали громче и, наконец, в поле зрения оказался мальчик лет двенадцати, бегущий куда-то в сторону центра. Ян проводил его взглядом, и совсем было решил пойти следом, как увидел странное: мальчика скрыла серебристо-синяя дымка, еще несколько секунд его силуэт можно было разглядеть сквозь непонятную муть, а потом он исчез, словно не было. Только на снегу, успевшем припорошить мостовую, осталась цепочка следов. Цепочка оборвалась ровно там, где и должна была – там, где исчез их обладатель.
Ян постоял минуту на ветру, тупо вглядываясь в темные отпечатки детских ботинок. В голове царила та же снежная вата, что кружила вокруг: что-то не так. И не только со следами. Какой-то разлад случился с самим миром, с воздухом, с камнем.
Возникло ощущение, что он куда-то торопился, опаздывал, бежал… а потом остановился, и не помнит, куда.
Ян зажмурился. Времени у него было много – вагон времени. Вагон и маленькая тележка. Можно позволить себе еще немного побродить по заснеженным сумеркам. Например, по этим следам, но не сюда, а в другую, в обратную сторону.
Только нужно поторопиться, а то скоро следов вовсе не станет видно под снегом.
…зимой утро начинается поздно. Почему улицы столь пустынны?
Вот на этом углу когда-то стоял точильщик ножей. Он стоял тут и летом и зимой, с самого утра до поздней ночи. Он не звал клиентов, выкрикивая короткие острые фразы. Совсем тихий был старик… а сейчас его нет.
Как нет торговки мороженой рыбой. Вон там она ставила свой деревянный лоток. Прямо напротив булочной господина Люциана. Помнится, толстый булочник сетовал, что от ее товара рыбой провоняла вся улица, и скоро клиенты вовсе забудут дорогу к нему на порог…
Где мальчишки, бегущие в гимназию? Где артельщики городской управы, полицейские и водовозы?
Возникло острое желание постучать в первую подвернувшуюся парадную и удостовериться… узнать… что?
Что всему есть простое и понятное объяснение. Что люди живы, что ничего страшного не случилось и не случиться. И ничто не омрачит возвращения. Такого важного, такого ожидаемого возвращения…
Ян замер и вновь зажмурился. И опять, словно откровение, пришло чувство ирреальности. Но снег, совершенно настоящий холодный искристый снег продолжал заметать улицу.
Пообещав себе, что он непременно постучит в какой-нибудь дом, лишь только найдет начало цепочки детских следов, он двинулся дальше.
Видимо, мальчик долго бежал по городу. Следы стали едва заметными, они привели Яна к парку.
О, этот парк. Таинственное темное место, в котором живут призраки. Целый сонм привидений – невинно убиенные красавицы, зарезанные злодеями-мужьями, самоубийцы и сумасшедшие, висельники и каторжане…
У каждого – своя история. И все эти истории ах, как славно слушать поздно вечером у камина, под тиканье часов.
Воочию представился голос старухи-экономки, медленный и основательный ее рассказ, в котором все правда – и имена, и даты. И даже названия улиц…
Мальчик сидел на ступеньке парка. Ян решил, что это тот же самый мальчик. Хотя вовсе его не запомнил. Как такое может быть? Думать об этом было тяжело, так же, как идти по снежной целине. В метель. Проще было подойти и спросить. О чем? О чем-то он хотел спросить таком важном…
– Привет, – сказал Ян, приблизившись к ребенку.
Тот только кивнул в ответ, и отчетливо застучал зубами.
– Замерз? Держи.
У Яна была куртка, чудесная теплая куртка на лисьем меху. Застежка-молния легко разошлась, и куртка перекочевала на плечи мальчика.
Ничего. Ведь есть еще теплый вязаный свитер и длинный клетчатый шарф. Не замерзнет. Не пропадет.
– Тебя как звать? – спросил Ян, неловко присаживаясь на корточки рядом. Он хотел присесть на ступеньку, но та уже вся была в снегу.
– Зденек…
– И что же ты здесь делаешь, Зденек?
– Не… не знаю. А в-вы?
– Я… я только приехал. Побродил по городу, и никого не встретил. Удивительно. Раньше здесь все было по-другому.
– Значит, тоже не знаете. А к кому вы приехали?
– Ни к кому. Просто. Я тут жил. Раньше.
– А.
Повисла пауза. Мальчик поднялся со ступеньки, с видимым сожалением снял куртку, протянул хозяину.
– Мне пора.
– Так ты же даже не согрелся.
– Ничего. Когда бежишь, то тепло.
И он побежал. Дробно, по улице. Куда-то в даль.
Сумерки не посветлели ни на лучик. Все так же светили окна на той стороне улицы, так же кружился снег. Ждать стало бессмысленно, и Ян поплелся к домам, загребая ботинками уличный снег.