Зеркало висело в прихожей, на противоположной от входа стене.
Входишь, и видишь, как кто-то идет навстречу, и лишь через секунду или две понимаешь, что это ты сам.
– Кто такой Матиуш? – спросил Ян вслух. Просто чтобы нарушить тишину. Он не ждал ответа.
Отражение промолчало. Но в глубине, за спиной отражения, появилась и начала обретать плоть такая картина: окно, за которым город и большая луна; на окне, прямо на широком подоконнике сидит Эльза, листает какую-то книгу.
Настоящий Ян всмотрелся в ее лицо – «Все-таки сплю!».
Отраженный стал блеклым силуэтом, потускнел, вовсе исчез.
«Ты все-таки пришел».
«Конечно».
Она спрыгнула с подоконника, подбежала, босая, к самому стеклу.
«Прости меня».
«Хотя бы скажи, почему?..»
«О! Ты опять ищешь ответ. Ян Селич, ты всегда-всегда остаешься собой. Не можешь просто жить, всю жизнь занят тем, что ищешь решения и разгадки. Даже когда загадки не очевидны».
«Ты мне снишься. Когда говоришь, у тебя даже губы не шевелятся».
«У тебя тоже не шевелятся. Ну, хорошо. Я не собиралась умирать. Если тебе интересно, я просто хотела вернуть тебя. Я придумала все эти загадки – ты никогда бы не отказался от них! И обязательно бы вернулся. Я… даже подумать не могла, что все так выйдет».
– Ох, Эльза… – сказал он вслух.
«Город иррационален, а ты не веришь ни во что, что кажется тебе алогичным или странным. Я не понимаю этого, Ян: ты же здесь родился! Мне казалось, ты должен чувствовать его лучше, чем даже я. А ты не желал. Я не должна была умереть, это всего лишь формула из инкунабулы – я хотела сделать так, чтобы ты смог найти все дорогие твоему сердцу ответы, а город смог почувствовать и понять тебя. Я хотела, чтобы всем было лучше».
Ян вспомнил, как совсем недавно сам воровал бельевую веревку. Он ведь тогда тоже на девяносто процентов был уверен, что не умрет, а только избавит город от себя. А себя от города. Но кое-что не стыкуется.
– А записка? – напомнил он.
«Представь, что это ты стоишь перед пыльным зеркалом, в окружении свечек, всех, которые нашлись в доме, даже рождественских, и тех, что для торта. И читаешь, пытаясь не сбиться, длиннющее заклинание на латыни? Мне все время хотелось хихикать и я была уверена, что ничего не выйдет. Я написала эту записку только для того, чтобы потом ее торжественно выбросить. Это был нерациональный поступок. И я совсем не помню, что было после того, как я закончила читать».
Ян прижался ладонями к стеклу и опустил взгляд.
«Значит, ты хотела примирить меня с городом? Тебе удалось, хитрая моя женушка. Мы оба оплакиваем тебя – каждый по-своему».
«Если бы я могла все вернуть назад. Если бы только…»
«А здесь на кладбище нет твоей могилы».
«Город исчезает. В нем не может ничего меняться – иначе эти изменения влияли бы на остальной мир. Мы стоим над бездной, на самом краю, и всматриваемся в ее глаза…»
«Если я разобью зеркало, ты исчезнешь?»
«Наверное».
– Тогда, мудрая Эльза, разбей его ты. Сама.
Ян очнулся от того, что кто-то потряс его за плечи.
По глазам сквозь окно скользил лунный свет, прореженный ветвями уличных лип и кленов.
Кто-то сказал:
– Тихо, тихо! Не двигайся! Ты весь в осколках.
– Юджин? Уже прошло два часа?
– Уже почти утро. Да. Подожди, я сейчас….
Ян все же попробовал повернуться – в голове было пусто и звонко. С куртки посыпалось битое стекло.
Он поднес левую ладонь к глазам. На ней красными линиями обозначились несколько порезов. В лунном свете кровь казалась черной.
– Слева от двери выключатель. А йод есть на кухне, это правая дверь, за лестницей.
– Электричества нет.
– А. Давно я тут? Ах, да, почти утро. Помню. А где Зденек? То есть, Кристиан?
– На аллее. Погодой любуется. Там такая луна, ты бы видел…
– Я вижу. Хорошая луна. Большая.
Рассвистелось не на шутку, снег норовил забраться за ворот, даже подморозило.
Ян вдруг понял, что идет по улице не один.
Помстился намек на движение слева, хруст снега под ботинком. Он остановился. Оглянулся.
Она шагала на два шага позади, упрямо наклонившись вперед. Та самая чернявая цыганка с нецыганским именем Ингрид.
Он позволил ей догнать себя, взял под локоть.
– Теперь-то поняли, чего они боятся? – спросила она.
– Нет. У меня несколько версий, но… на самом деле, просто не знаю. Мы словно на разных волнах. Я кричу – они не слышат. Они кричат – я не понимаю…
– Тогда скажите, Ян, почему за все время пребывания тут вы ни разу не попытались найти свой дом? Почему вы бродили от дома к дому, бродили по улицам и парадным, но ни разу вам даже в голову не пришло просто пойти к себе домой?
– Я просто ничего не помнил.
– Да что вы говорите! Вы прекрасно помнили, что вернулись в город детства. Что у вас был дом, нянька, отец…
– Няньки не было.
– Ай, не цепляйтесь к мелочам. Вы помнили. Но почему-то предпочли жить у чужих людей, а не там.
– Я не знаю, почему.
– Тогда слушайте дальше, – продолжила она разоблачения. – Почему вы поверили всем,– полицейским, прохожим, соседям… а не поверили единственному человеку, которому только и следовало верить?
– О чем вы?
– Почему вы поверили в самоубийство?
– Кто вы, Ингрид? Только не надо сказок про маму-ведьму, бабушку-колдунью и других родственников.
– Тяжело с вами, вы бы знали, как… вы же понимаете, что я не отвечу. Так почему вы поверили в самоубийство?
– Почему? – крикнул он. – Да потому что я все это время не верил ни в какого Матиуша-Шматиуса… Потому что я думал – она тут одна, что просто дурит всем головы, чтобы думали, будто у нее все отлично. А сама сидит в своих пыльных архивах, над своими любимыми фолиантами… Она гордая была. Но совершенно нормальная. Не сумасшедшая, не шизофреничка. Понимаешь?
– Так какого…
– Я пытался. Я говорил с ней, предлагал уехать. Она прекрасный историк, нашла бы работу в столице. Это город ее держал. Я даже представить не мог, насколько крепко. Она жила только им. Его книгами, хрониками, мистическими историями и сказками. Только он для нее был по-настоящему значим. В последнее время меня она даже не слышала, не желала слышать. И город победил. В конце концов, он просто сделал ее частью себя. Своих камней. Знаешь, я был на кладбище. А могилы так и не нашел. Нет могилы.
– Вы до сих пор вините город.
– А не надо?
– Тогда почему вы здесь?
– Не знаю. Верней, теперь, конечно, знаю. Здесь живут славные люди, которые не заслуживают ни вечной зимы, ни такого сомнительного гостя, как я. Я действительно хочу все исправить.
– Если у вас не получится, проклятие сбудется. Если вы умрете, уже ничто не сможет остановить пустоту.
– Пустоту?
– Смотрите…
Аллея уходила во тьму. Растворялись в ней, словно таяли, старые деревья.
– Жители боятся, что весь город станет однажды вот таким. Он уже становится таким, только медленно. Вспомните, здесь нет ярких красок и громкой музыки. И никто не садится спиной к окнам. Здесь всегда закрывают ставни и двери…
Ян медленно кивнул. Пустота в сердце рвалась навстречу пустоте, что разлилась в конце аллеи. Там был дом. Там, наконец, можно будет отдохнуть.
– Ян! – неожиданно окликнул его звонкий голос. – Стой! слышишь? Ты же обещал!..
Ян словно споткнулся. Никакой Ингрид рядом не было. Только тьма, в которой терялись дома и деревья. И голос за спиной:
– Ян, ну пожалуйста…
Он оглянулся. У перекрестка смутно угадывались две фигуры. Зденека было сложно с кем-то спутать а, вернувшись, Ян узнал и второго человека.
– Здравствуйте, Юджин, – бодро сказал он. – Гуляете?
– Второй глаз тебе подбить, что ли? Для воссоздания внутреннего душевного равновесия.
– За что это?
– А чтобы не лез, куда не следует.
Зденек схватил Яна за руку, и очевидно вознамерился никогда не отпускать.
Ян сказал:
– Вон там есть скамейка. Совсем недалеко. Подождите меня на ней. Я скоро вернусь.
– Оттуда никто не возвращается, – шепотом, но упрямо сообщил Зденек.
– А я вернусь. На этот раз я знаю, что делаю.
– Объясни, – потребовал Юджин. Он не торопился выходить на аллею.
– Я там жил раньше. Понимаете? Там мой дом.
– И что? – опять едва слышно сказал Зденек.
– Как что? Если у гостя есть дом, то какой он тогда гость? А малыш? Он уже не гость, а хозяин. И сам может кого угодно позвать в гости.
– Я туда не пойду. – Зденек, страдая, опустил взгляд.
– А я и не зову. Просто прошу меня подождать. Я постараюсь быстро.
Ян уже уходил, когда услышал ворчливый голос Юджина:
– Через два часа не вернешься, пойду тебя искать.
Он поднял руку, давая знак, что услышал.
– Ян?
Прутья решетки холодные, ледяные, настоящие.
Ян стоял, уткнувшись лбом в перекрестье кованой ограды – лишь бы Зденек не увидел его лица. Память оказалась круговертью липкого снега. Она затягивала в безнадежное прошлое. «Пока Сумеречный гость приходит в дома, город продолжает существовать». Не жить, именно существовать, потому что нельзя назвать жизнью это шаткое, растянутое во времени балансирование на грани яви и пустоты…
«Твое проклятье – это бездна. Ты ходишь по домам, и только ждешь, когда кто-то посмотрит тебе в глаза…».
«Мое проклятье – это я сам».
– Зденек… ты иди домой. Мне нужно подумать. Немного.
– А ты не…
– Ну, что ты. Все будет хорошо.
«Юджин тебя назвал трусом. Может, он прав. Мне сегодняшнему не должно быть никакого дела до того, что творил я вчерашний. Мы с тем человеком разные люди. Совершенно и безнадежно разные. Что я могу изменить?».
На кладбище было безветренно, под ногами чавкала грязь. Все, как тогда.
Он долго кружил меж надгробий, но нужного так и не нашел. Хотя каждый раз казалось – стоит повернуть за угол, или обойти склеп, или вон то старое дерево…
Устал. Сел на скамеечку, смахнув с нее мокрый липкий снег. Все как всегда – привычное, успокаивающее мельтешение. Что же, раз этот конец веревочки оканчивается ничем, то может, стоит потянуть за другой конец…
Только собраться с силами и дойти. До улицы Ткачей, на которой Эльза снимала квартиру, раньше ходил трамвай. Интересно, кстати, куда подевался из города весь общественный транспорт? Неужели все автобусы, трамваи и такси к концу дня отправляются в депо – чтобы вновь выйти на маршрут сразу после заката?
Идти несколько остановок… Ничего, до дома Юджина намного дальше.
Квартира была опечатана, а ключей у Яна не было. Он постоял немного под дверью, подергал ручку. Что дальше? Мог ведь догадаться, что так будет. Конечно, ключ может быть у соседей. Эльза всегда оставляла ключ соседям на всякий случай. Но тут другая история. Все-таки съемная квартира, чужие люди.
Удивительно, почему хозяева до сих пор не сдали это жилье.
Он вышел на улицу. Куда теперь? Теперь, когда ты знаешь немного больше и о себе, и о городе, и о горожанах?
Назад?
А ведь отсюда совсем недалеко до того дома, в котором вы жили вместе. Того самого, где прошло твое детство, где старая экономка рассказывала у камина сказки, и отец допоздна засиживался за чтением книг или своими бесконечными чертежами.
Дом, который ты и сейчас считаешь единственно своим.
Ян окинул взглядом пустынную улицу. С ней все было не так. Темная, узкая. Уже, чем помнится. Ни огонька, ни следа, даже собаки не лают. Тихо.
Ян поднял ворот куртки и неспешно зашагал вдоль слепых зданий к перекрестку, за которым кедровая аллея. Аллея одним краем упирается в площадь Знамений, а другим выходит к старой водонапорной башне.
У башни зимой намерзал голубой лед, по которому очень любили лазать дети. Взрослые стояли внизу и охали, а ребята брали вершину за вершиной, представляя себя то альпинистами, то полярниками. Башню очень хорошо было видно из окна мансарды.
Потом было так:
Окраина столицы, какой-то проспект.
– Вы хотя бы сами помните, что тогда несли?
– Нет. Не думаю, что хотел бы вспоминать.
– Вы идиот. Выбрали же место и время…
– Если у вас все, уходите.
– Ян… вы хотя бы понимаете, что ваше проклятье имеет силу? Что оно уже работает?
Она невысокая, чернявая, как цыганка. У нее черные глаза и тонкие руки. И непонятные цели.
– Смешно. Вас снимает скрытая камера.
– Не смешно. Зачем вы пошли в парк? кто вас надоумил вообще идти в этот чертов парк? Что вы там надеялись найти? Вы же не думали там встретить…
– Откуда ты на мою голову? Не поленилась же собрать информацию…
Она закуривает.
– Ян. Если человек умер от естественных причин, он не становится призраком. Даже жертвы маньяков не становятся призраками. Вы зря ее там искали.
– Самоубийство. Полицейские так написали. Это – естественная причина?
– Я понимаю ваше горе…
Он отворачивается и уходит.
Вслед несется:
– Вы говорили так: «Я ненавижу тебя. Исчезни. Слышишь, город? Весь, целиком. Все вы! Даже память. Чтобы ни в прошлом, ни в будущем, ни в настоящем». Мне продолжать?
Она очень громко это сказала. Сухими короткими фразами, но так, что прохожие заоглядывались…
Ян останавливается. Эта чернявая не могла его тогда слышать. Никто не мог. Он был один в городском парке. Опускались сумерки, был снегопад. Он говорил шепотом. Именно эти самые слова, дословно. Но шепотом.
– Как вы узнали?
Он был уверен, что она подошла и услышала вопрос. И не ошибся.
– Мать была ведьмой. У меня тоже есть способности. Но проявляются они редко.
– А если честно?
– Думайте, что хотите. Но ваше проклятье уже действует.
– Мне нет до них дела.
– Вы хотели бы забыть?
– Эльзу я не забуду.
– Забудете. Она часть города. Теперь уже даже часть его легенд… Вдумайтесь, вы обрекли на забвение тысячи людей только потому…
– …что эти тысячи не остановили, не удержали ее. А ведь могли. Любой из них мог.
– Она ваша подруга?
– Жена. Мы не виделись больше полугода. Я здесь, в столице… он там. Разговаривали по телефону… нечасто.
Тогда казалось, что уже не больно. Что разбежались навсегда, и не потому, что появился кто-то третий, просто так сложилось. Перед самым твоим отъездом вы часто ссорились. А потом она собрала вещи и потихоньку ушла. Потом, вроде, все наладилось. Она звонила, рассказывала, как и что. Она кого-то встретила, то ли художника, то ли музыканта, и ей с этим музыкантом было лучше, чем с тобой. По ее собственным словам. Но именно ты был последним, с кем она поговорила перед смертью. Именно тебе она позвонила.
Семь с половиной минут после этого коротенького разговора она еще жила. А потом ее не стало. Говорят, она шагнула из окна. А на столе осталась записка: «В моей смерти прошу никого не винить». И много-много оплавленных свечей.
Полицейский спросил, о чем вы с ней говорили.
А ты прокручиваешь в голове ее последние слова. «Только не расстраивайся, если я больше не буду звонить. Просто Матиуш нервничает, когда я с тобой говорю, а у нас все так хорошо складывается…». Почему не стал расспрашивать? Почему? Голос у нее был обыкновенный. Веселый голос.
Конечно, больше она не позвонила. Вместо этого позвонил полицейский, и уже Ян бежал заполошенно в аэропорт, ругался с кассиром… потом был короткий перелет, автобус от аэровокзала…
На кладбище на него оборачивались. Они считали, что это все случилось из-за него. И абсолютная пустота там, где еще недавно было будущее. Надежда на то, что удастся как-то договориться. На предстоящие встречи.
Он не видел этого Матиуша на похоронах. Если бы увидел – убил бы.
А потом, сразу, без перерыва, был городской парк, слезы и как заклинание – ненавижу тебя, город…
…Ингрид замолчала. Она молчала долго, потом тихо спросила:
– Неужели там нет ни одного человека, которого вам бы было жалко?
Ян поморщился. Сказал, чтобы она отвязалась:
– Хорошо. Я готов снять проклятье. Что нужно делать? Надо нарисовать пентаграмму? Черные свечи? Петух? Или может, сразу моя жизнь? Берите, не жалко.
– Смерть – никогда не искупление. – С видимым сожалением сказала Ингрид и снова затянулась сигаретой. – Если долго всматриваться в бездну, она начнет всматриваться в тебя. Это, кажется, про вас.
– Так что нужно делать?
– Вы псих. Но я в вас все-таки не ошиблась. Езжайте туда. Пока вы будете там – город будет жить. Другой вопрос – как вы оба с этим справитесь.
– А в чем проблема?
– Не знаю. Вы умудрились произнести свое проклятье в месте, где было совершено пять самоубийств, несколько просто убийств и кажется, одно изнасилование. Я плохо знаю историю вашего родного города, а вот вы могли бы и…
– Оставьте. Я не верю во всю эту мистику.
– И все-таки поедете?
– Поеду.
Зденек шел вдоль ограды и вел прутиком по решетке. От прутика оставалась горизонтальная полоса. Ян догнал его и пошел рядом.
– Зденек. Ты ведь тоже не смотришь мне в глаза.
– Ты не о том спрашиваешь.
– О том.
Мальчик обернулся и поднял взгляд. У него были светло-карие глаза. Очень серьезные. Яну показалось, что он видит в них свое отражение.
– Я понял. Ты не веришь городским страшилкам.
– Мы давно знакомы. И ты ни разу не сделал ничего такого… о чем рассказывают. Ты хороший.
– Спасибо.
– А еще я понял самое главное. Они мне не верят, но ты-то должен поверить!
– Что?
– Это не ты. Это мы прокляты. Все. Весь город. Поэтому и… представь, ты один на весь город не носишь проклятия.
– Куртка яркая! – вспомнил Ян. – Ну конечно.
– Не только. Это ведь не ты от нас, а мы от тебя зависим. И зеркала…
– Вот кстати, про зеркала еще я у тебя хотел спросить.
– Это опять неправильный вопрос… ты словно специально не хочешь спрашивать о правильном!
– А сам рассказать ты не можешь?
– А ты бы мне поверил? В самый первый день, когда мы встретились? Вот про это все? Про проклятие?
– Пожалуй, нет.
«Я и сейчас-то не очень…»
Ян напомнил:
– Так что там с зеркалами?
– Я думаю, ты их сам не хочешь видеть, вот. Ну, может… не хочешь видеть себя. Так бывает.
– Да ты психолог.
– А почему тогда ты так ни разу всерьез и не попытался вспомнить? Что было до того, как ты приехал в город?
«Я пытался». «Брось. Бессистемные метанья по улицам за попытку не считаются. Когда ты пытался в последний раз?». «Да, давно. Но я могу попытаться снова». «Так действуй!». «Я помню Ингрид».
– Все что я помню – это Ингрид. И еще улица в другом городе. Яркая ночная улица. Грязная. Было много автомобилей. Мы разговаривали.
– О чем?
О чем-то таком странном. Оторванном от обыденных проблем…
– Точно не помню. Она цитировала какого-то философа… сейчас… «если долго смотреть в глаза тьме»… или бездне? То она…
– …начинает всматриваться в тебя. – Закончил юный полиглот. – Это сказал Ницше.
– Надо же.
– А еще? Что она сказала еще?
– Она курила. Нервничала.
– Почему?
– Не знаю.
– Она твоя знакомая?
– Наверное. Не знаю.
– Что она еще говорила? Она твоя девушка?
– Нет. Мне кажется, мы были мало знакомы. Зачем-то я с ней встретился. Согласился встретиться. Я никого не хотел видеть, но она доставала меня звонками.
– Видишь? Ты же помнишь!
Ян остановился. Почерпнул полную ладонь снега, прижал к лицу.
Помнишь? Разумеется, помнишь.
Сначала было так:
– Алло! Ян Селич?
– …
– Алло Ян! Не кладите трубку!
Отбой.
Звонок.
Еще звонок.
Снова:
– Алло, Ян, Я знаю, что это вы. Послушайте меня.
– Идите лесом.
– Ян, это важно. Вы не понимаете…
Отбой.
Звонок.
– Ян, пожалуйста.
– Кто вы.
– Меня зовут Ингрид.
– Вы сумасшедшая?
– Ян. Надо поговорить. Срочно.
– Приходите.
Мальчик кивнул ему при встрече, и Ян сразу понял, что он Кристиан. Слишком сосредоточенная мордашка, слишком деловитое приветствие. Кивнул и сразу убежал.
Его тетушка, конечно, поохала, при виде синяка, но была как всегда радушна.
– Я ненадолго, – сказал Ян. – Я не буду создавать вам проблем и сразу уйду.
– Вы совершенно не создаете проблем. И раз пришли, значит, так надо.
И это все. Не удалось узнать даже, сколько дней прошло с их первой встречи.
По его прикидкам – прилично уже прошло. Но с природой творилась какая-то ерунда. Даже если он приехал в конце ноября, то зима как-то уж слишком надолго задержалась. И не может ведь быть, чтобы за все это время не случилось ни одного ясного заката. Но не случилось.
А если он перескакивает не только из сумерек в сумерки, а и из зимы в зиму? Но тогда, почему жители не старятся с каждым днем? Почему не взрослеет Кристиан-Зденек?
Ян ждал его у ворот парка. Долго, несколько условных дней. Приходил, стоял, вглядываясь в кружащийся снег. Но тщетно. Ничего не оставалось, как поискать его дома.
Он постучал в дверь детской. Кристиан мог уже лечь спать, но вдруг нет?
Оказалось, действительно – нет.
– Делаю доклад о Наполеоновских войнах, – вздохнул он. – В школе задали.
– Тебя теперь не пускают вечером на улицу?
Он пожал плечами. Этого ответа Яну вполне хватило. Он сюда за другим шел.
– Зденек, у меня к тебе несколько вопросов…
– Я Кристиан.
– Извини.
Мальчик оглянулся на свою комнату, вздохнул:
– Пойдем к тебе. У меня там даже сесть негде.
Сквозь щелку был виден только край комода.
– Ну, пойдем.
– Все считают, что на мне проклятье, – сказал Ян, притворив дверь. – Ты тоже так думаешь?
– Нет. Наверное, нет. А почему ты спрашиваешь?
– Хочу разобраться. Например, что не так с моей курткой?
Кристиан нахмурился. Даже лоб потер.
– Она цветная, – наконец нашелся он. – Все серое. А она такая… ну, ярче, чем все остальное. И запах ярче. Извини.
– Да за что?
– Ну… выглядит, будто я выпрашиваю.
– Я бы мог ее тебе подарить, но без куртки мне будет холодно. У вас, может, лето уже. А у меня всегда снег.
– У нас тоже снег. Они говорят, что это из-за тебя. Раз ты знаешь про проклятье… то… ну, все говорят, что это его часть. Что ты его носишь в себе и поэтому зима.
Ян зажмурился. Мозаика не хотела складываться. Но какое ему дело до мозаики, если вот прямо сейчас из-за его нерешительности … хотя стоп. Тот же Зденек говорил, что пока Сумеречный гость приходит в дома, город продолжает жить. Существовать…
В голове привычно завозились снежные мухи. Определенно, в версии горожан что-то есть. Кусочек Зимы, как ни крути, в твоей душе.
– Не переживай, – спохватился Зденек. – Я в это не верю.
– Еще бы я сам разуверился… ладно. Вот скажи, о чем говорит легенда? Как я появился? Откуда?
– Не знаю. Я правда не знаю. Я искал в книгах, но там этого нет…
– А что есть?
– Ну, ты как будто не слышал!
– Нет. Могу догадываться, но не слышал.
– Погоди, я сейчас.
Он вернулся с книжкой в яркой бумажной обложке. Собрание городских легенд под авторством некоего аспиранта городского Университета. Вот, кстати, куда можно было пойти… Хотя, там тоже наверняка никого нет, когда сумерки. «Мой город умеет чтить традиции. Даже самые дурацкие…»
Как Ян и предполагал, ничего ценного ему книжица не поведала. История сумеречного гостя словно была составлена из кусочков других мрачных городских историй.
Жил некогда на земле человек, имени которого история не помнит. И вот как-то раз случилась с ним неприятность – застал невесту в объятиях другого мужчины. Ну и, конечно, убил обоих. Процесс убийства был расписан в подробностях – видимо, аспиранту тема показалась близкой… за гибелью любовников наблюдала местная ведьма, которая, по одной из версий, приготовила любовное зелье для девушки. Вот она-то и сожгла сердце несчастному убийце. В отместку. В душе у него поселилась тьма, и с тех пор он обречен на вечную жизнь в сумерках.
К Яну вся эта история вряд ли имела какое-то отношение. Зато она многое объясняла. Сердобольные женщины признавали, что сумеречный гость – скорей жертва, нежели преступник. С мужчинами сложней. Вероятно, они больше верили другой легенде. По которой сама жизнь города связана с жизнью сумеречного гостя… или было что-то еще. До чего Ян так пока и не смог докопаться.
Он честно прочитал всю книжицу от корки до корки. Но увы… Со страниц ему улыбался Черный барон. Неприкаянная, бродила по парку девушка в белом. Несчастный мастер превращал в каменных чудовищ своих собственных учеников. Все, как обычно. Как в воспоминаниях детства.
Уходя, Ян оставил книжку на столике в гостевой комнате.
– Юджин.
– А, ты…
– Да.
– Проходи.
– Нет. Я на минуту. Извини, может, это дурацкий вопрос. Скажи, почему вы не смотрите мне в глаза? Никогда?
Юджин усмехнулся.
– Могу ответить за себя. Видишь ли, Ян… в продолжение нашей прошлой беседы. Я ведь тоже не герой… и далеко не герой.
– Так чего же, мать вашу, вы боитесь? Меня? Я, вроде, уже доказал, что ничем не могу вам угрожать. Я родился в этом городе. На своей улице я знаю каждый камень. Я, черт побери, хотел сюда вернуться. Да, не помню зачем. Да, я вообще почти ничего не помню. Но я вернулся. А здесь все не так. Чего вы боитесь?
– Зося, конечно, будет против, если я скажу. Но ведь нет никакого секрета. Об этом даже в книгах написано… Твое проклятье – бездна. Ты смотришь людям в глаза – забираешь у них все самое светлое, что есть в сердце. Но бездна потому и бездна, что ее нельзя наполнить. Ты идешь от дома к дому и только ждешь, чтобы кто-нибудь на тебя посмотрел. Правда… тут я вижу, легенда лжет – ты никого не принуждаешь. Скажи вот, зачем это тебе надо?
– Что?
– Быть гостем. Стучать в двери. Разговаривать?
Ян криво улыбнулся, отвернулся, ушел.
Вот, значит, как. Вот какое у тебя предназначение, сумеречный гость?
Неужели же, вера в то, что связь между твоей жизнью и жизнью города реальна, сильней веры в твои демонические способности?
«Я, выходит, персонаж сразу нескольких страшных сказок, – думал Ян. – Что ж, это, наверное, логично. Я же есть. Я и вправду к ним прихожу. Значит, и остальное вранье обо мне для них может быть истиной…».
Пироги…
Вот такие пироги, господин Ян.
Он остановился на выходе из парка. Удержал Зденека, присел на ступеньку. Она мокрая и холодная, да. Но практика показала – ни простудиться, ни качественно умереть у него здесь все едино не получается.
Зденек переминался с ноги на ногу, слезы у него на щеках уже высохли, но взгляд он прятал.
А ведь правда, они никогда не смотрят прямо в глаза. Все жители города. Они словно виноваты в чем-то. Или это я виноват?
– Зденек, извини. Я не могу сейчас в гости.
– Понимаю. Ты только больше так не делай, пожалуйста.
– Не буду. Наверное, надо объяснить? Помнишь, я говорил, что вы мне все снитесь? То есть, мне так казалось.
Ян смотрел в круговерть метели и рассказывал. Вовсе не для Зденека. Он был уверен, что его слова мальчугана не могут волновать хотя бы в силу возраста. Рассказывал себе. Городу. Той самой распроклятой бездне, о которой когда-то обмолвилась Ингрид. Ведь это она – фантом. Призрак памяти, без плоти, без истории, без связи с живым миром. Эй, призрак! Слышишь меня? Смотри, как я умно решил твой ребус…
– Я думал, что лежу где-нибудь в больнице под капельницей, в коме… потом думал, что может, вовсе в психиатрической лечебнице. Знаешь, Зденек, если считать, что все твои неприятности – это только сон, то жить как-то легче. Легче искать выход. Сначала это было даже забавно. Подбирать вопросы, сопоставлять ответы… Знаешь, почему я не вижу зеркал? Я долго думал, и теперь считаю, их от меня специально спрятали, чтобы эта странность не прошла мимо меня. Чтобы она заставляла искать решение, сопоставлять… чтобы у меня не было шанса смириться, забыть обо всем и просто жить, кочевать от дома к дому. В этом ведь тоже есть своя красота, идея, смысл… бредовая версия так? Но если подумать, чем она хуже других? Прошло время, и я понял. Просто так, математически, мне ответа не получить. Я решил, что нужны эксперименты. Такие, которые могли бы пошатнуть устои города, чтобы заставить систему отреагировать на меня… понимаю, что эти попытки тоже были глупостью. Хотя бы потому, что я так и не смог заставить себя совершить что-то этакое. Знаешь, была такая книга. Давно ее читал, не помню уже, как там… но в ней герой свое преступление совершил. А я… в общем, не смог. У меня ведь даже нож есть. Стащил у кого-то на кухне. Специально, на случай, если решусь. Он потом пригодился, чтобы веревку украсть. Такая вот правда. И тогда я подумал – а ведь можно найти другой путь. Если есть хотя бы маленькая вероятность, что это вот все – происходит с нами на самом деле, то не легче ли воздействовать на систему, устранив из нее самого себя?
Повисла тишина. Зденек сказал:
– И что ты доказал? Если, как ты говоришь, все по-настоящему, то ты же не нашел доказательства… а если нет… то значит, в моем появлении виноват твой сон.
– Система, – поправил Ян.
– Сон. Это он меня привел, и это он заставил меня тебя отговорить.
Ян усмехнулся:
– Да брат. Это я дал маху.
– Нет. – Зденек прикусил нижнюю губу и нахмурился.
– Думаешь, как мне помочь? Не надо. Хотя…
Яну было неловко спрашивать у мальчишки, но с другой стороны, других людей в округе не было. Так что можно переступить через гордость…
– Знаешь что, покажи мне дорогу в ближайший кабак.
– Так они все закрыты. Сейчас же сумерки. Никто в сумерки не гуляет.
– Кстати, почему?
Зденек потупился и не стал отвечать.
«А ведь я знаю, почему. – Подумал Ян. – Знаю. Это, наверное, из-за меня. Это меня можно встретить, гуляя по городу в сумерки. Кто я для них – привидение? Что что-то нехорошее, понятно»…
– Я вам покажу дорогу к дяде Юджину. У него всегда компания. Только это далеко.
– Вот. Дядя Юджин здесь живет.
– Ну, пойдем.
– Я нет. Не пойду.
Зденек даже отступил на несколько шагов.
– Почему?
– Он меня ругать будет. Ну, что поздно гуляю.
– А тетка не будет ругать? – коварно поинтересовался Ян.
– А она привыкла. Ой. То есть, у меня нет никакой тетки… до свидания!
Ян, посмеиваясь, постучал. Шли они сюда действительно долго. Настроение вернулось в привычную колею. Стало ровным. Как вода в наполовину полном стакане.
– Здравствуйте, я…
– Проходите, Ян. Я о вас наслышан.
Это был не дом, а что-то вроде охотничьего музея, в котором расположился клуб. По стенам висели чучела белок и барсуков, голова черного вепря и лосиные рога. Рогов было больше всего. Просторное помещение делил пополам длинный стол, за которым уже расположилось несколько человек. Кажется, они расписывали пулю. Женщина средних лет в белом передничке поверх традиционной синей юбки, разливала из бочонка темное пиво.
Юджин оказался высоким и широким в кости мужчиной, самой выдающейся чертой лица которого были пышные бачки.
–Проходите, пожалуйста. Пиво будете? Зося, угости гостя!
Ян почему-то думал, что женщину зовут Марта. Ее просто обязаны были звать Мартой, и не просто Мартой, а непременно фрау. Фрау Мартой. Но ее звали Зося, и это почему-то было важно.
Потому что не сон, решил Ян. Не сон. Вот почему сегодня такой особенный день. Я, наконец, понял, что это не сон… или я знал раньше, но почему-то забыл? Почему я все забываю?
Он спросил об этом Юджина, когда гости начали расходиться.
Пиво было приятным на вкус и почему-то не пьянило.
Юджин жестом позвал Зосю, усадил рядом с собой.
Потом немного подумал и ответил:
– А может, вы и сами не хотите вспоминать? Умом понимаете, что это хорошо бы, но где-то внутри…
– Разве я сделал что-то такое, что следовало забыть?
– Кто знает?
Зося неожиданно шмыгнула носом. Глаза у нее сделались не просто печальные, а жалостливые. Так, будто Ян – не Ян, а бедный больной котенок. Это было унизительно, но Ян промолчал.
Он чувствовал, что именно сегодня, именно здесь ему может открыться хотя бы часть правды. Главное, не спугнуть настроение хозяев.
– Я помню город совсем другим, – сказал он. – Но это воспоминания детства, они яркие, отрывочные. Помню его, как праздник. А цельную картину сложить не получается…
– Понимаю. Но, Ян. Вам никогда не приходило в голову, что вы расплачиваетесь? За какой-то проступок? Может, с вашей точки зрения это был какой-нибудь маленький проступок, о котором вы быстро забыли. Но нашелся кто-то… вы понимаете, о чем я?
– Честно говоря, не очень.
Очень осторожно, и словно нехотя, Юджин сказал:
– Вам не приходило в голову, что это может быть проклятье? Подумайте, все сходится…
– Глупости, – вздохнула Зося. – Выпил лишнего, вот и болтаешь, чего не следует. Вы на него не обижайтесь, Ян. Вообще-то он человек хороший. Просто день такой сегодня… как будто… извините. Пойду я. А то язык совсем меня перестал слушаться. Сама вот глупости мелю…
Она ушла, но Ян видел, как она достала из передника белый платочек.
– Она меня жалеет, – сказал он.
– Женщина. Ей только дай повод кого-нибудь пожалеть…
– А вы, Юджин? Тоже меня… хм… оберегаете он правды? Я давал повод так ко мне относиться?
Юджин долго молчал. Затем встал, тихо, чтобы не скрипели половицы, пошел к буфету. Этот буфет занимал полстены – старинный, резной, с цветными стеклами. Что-то снова царапнуло память, но мимоходом, вскользь.
– Когда я пытаюсь вспомнить, вокруг словно вьюга поднимается. И я уже ни о чем не могу думать, – сообщил Ян.
Юджин вернулся с прозрачной бутылью чего-то покрепче пива.
– «Бельведер», – похвастался он.
Ян кивнул. Водка – это как раз то, что ему сегодня нужно.
Выпили молча. На закуску были только гренки, случайно оставшиеся на столе, но когда и кого это смущало? После второй Юджин сказал:
– Вот вам еще вопрос к размышлению. Вы здесь встретили знакомых? Хоть кого-нибудь? Одноклассников, школьных друзей?
– Думал об этом. Но если для вас время течет обычно… а для меня оно сжато… если я живу только в сумерки… если дело в этом… то за каждые ваши двадцать четыре часа я проживаю от силы три-четыре…
– Ах, да… точно. Я забыл. Все равно, Ян. Проблема глубже…
– Да, я заметил.
– Не ерничайте! К тому же вам и не с чего. Это бабы вас жалеют, по бабьей своей природе. А я прямо скажу. Вы трус. И если бы не…
Ян кивнул. Напросился на откровенность, что называется! Теперь расхлебывай!
Юджин тряхнул головой и замолчал, словно выключили.
– Ну что ж вы. Договаривайте!
– Вы гость. – Угрюмо ответил тот.
– Хотите, чтобы я ушел?
– Чего я хочу… чего хочу… чтобы не было тебя вообще. Такая вот у меня невозможная мечта. Но ты есть, и этого не изменить. И ты теперь будешь сюда приходить. И все они… – Юджин кивнул на пустующий стол, – будут теперь каждый вечер являться не просто попить пива и поболтать. Они будут ждать твоего появления. Посмотреть на тебя…
Ян вздохнул с облегчением – чего-то подобного он ждал. Кто-то когда-то обязательно должен был ему это сказать. Иначе не сходилось. Слишком уж все хорошо, пасторально. А в глаза никто не смотрит. И боятся. Все время боятся. Когда меня нет – боятся, что не приду. Когда прихожу… а все равно боятся. Что не уйду, например. Но это банально. Боятся, что мое проклятье и их затронет. Потому и сидят по домам. Сумерки – время проклятого бродяги. Встретится на улице – задушит. Или съест. Или возьмет за руку да уведет куда неведомо…
Ян прекрасно помнил сказки доброй старухи, что когда-то работала у отца экономкой. Представлял, как это может звучать. В городе всегда верили в страшные, но правдивые легенды.
– А вы убейте меня. Прямо сейчас. – Тихо посоветовал он.
– Вы гость. – Юджин даже побледнел.
– Мы можем выйти на улицу.
– Вы же понимаете, что я этого не сделаю.
– Почему?
– Даже если в старой байке нет ни слова правды… я все равно не хочу быть тем, кто убил сумеречного гостя.
– Отговорка.
Юджин медленно встал. Медленно кивнул.
Неужели решится?
Ян тоже поднялся. «А ведь он не смотрит мне в глаза. Тоже не смотрит».
Вдох. Выдох. Ну, пошли. А чем будут убивать? Неужели из ружья? А до парка – почти час ходьбы…
Юджин подошел и от души врезал ему по лицу. Резко, почти без замаха…
Ян успел подумать – «А может, это и лучше».
Наутро жутко болела голова, а левый глаз так и не открылся. Зося принесла ему лед, завернутый в тряпицу – святая женщина. Юджин тоже заходил. Извиняться за вчерашнее. Но в глаза так и не взглянул.
… замерзнуть на мертвых рельсах у него не получилось.
Через какое-то время он обнаружил себя бредущим по пустой городской улице в сторону центра. Постоял, насмехаясь над этой робкой попыткой свести счеты с жизнью, и постучался в одну из квартир ближайшего дома.
Разумеется, его впустили. Все было, как всегда.
Но ведь есть и более радикальные способы решить эту проблему. Более верные.
Можно, например, украсть ружье у охотника. Он тут живет, на улице Медового бочонка. Потом уйти в парк. В парке никто не увидит. И даже выстрела, наверное, не услышит. Может, это будет некрасивый конец истории. Но, так или иначе, все должно закончиться. Для тебя ли, для других…
Няня хорошенькой девушки из дома с окнами на парк сказала: «Мы все живем лишь до тех пор, пока к нам приходит сумеречный гость». Ян еще тогда переспросил: «Вы вправду в это верите?». Она удивилась: «Так было всегда».
Когда Яну было десять, ни о каких «сумеречных гостях» никто не ведал. Тогда рассказывали о призраке девушки в белом… и о Черном бароне…
Но старый барон тихонько завывал в своей башне, а девушка никогда не покидала границ парковой ограды. Им бы и в голову не пришло стучаться в людские дома.
Всегда – это слово, которое ничего не значит. Она сказала: «Так было всегда».
А теперь будет по-другому. Попробуйте-ка вы все – без меня. Я же не бог и не колдун. Вы мне и вовсе снитесь! И охотник, и ты, красавица, и садовник, и полисмен. Даже Кристиан-Зденек. Он-то в особенности. И он – это единственное, о чем можно пожалеть, уходя. Прощаясь.
…а на утро у города появится еще одна мрачная история о сумасшедшем самоубийце, застрелившемся в парке из ружья… это ж исхитриться еще надо – застрелиться из ружья.
Можно еще украсть наградной револьвер у сержанта Гербарта. Но у сержанта будут неприятности, так что не стоит. И записку оставить: «в моей смерти прошу винить сумерки»… глупо.
Ян зашел в парк. Деревья слабо защищали от ветра и холода. Деревья поздней осенью стоят, как собственные черные скелеты. Влажные от налипшего снега, шершавые стволы. Сквозь их сплетения проглядывают редкие окна. Нечищеная аллея ведет вглубь.
За Яном оставались четкие черные следы. Он бездумно шел по аллее, не замечая, как с каждым шагом становится темней. Словно ночь, когда-то отложенная надолго, поторопилась вернуться.
А может, это тьма подкралась на вороньих крыльях, и ждет, мерзавка, своего часа.
Ингрид говорила, что если долго смотреть в бездну, то она начнет смотреть в тебя.
Но если тьма слишком долго смотрела в тебя… если она устала смотреть, если она устала смеяться, вглядываясь в твои мелкие страхи, глупые надежды, пустые цели и невнятные желания? Что тогда?
Как ни крути, а решение подобралось правильное.
Веревка была тонковата. Обычная бельевая веревка. Он смотал ее на одном из дворов. Воровал, а самому горло щекотал смех: ну, как поймают? Ну, как спросят: «Зачем вы, сударь, стащили веревку госпожи Златы Эдисон?»
И можно будет смело отвечать правду. Все равно никто не поверит.
Притом, что он знал, что и не поймают, и не спросят. А поди ж ты…
Здесь, в самой середине парка, росло несколько кленов. Старые деревья с множеством узловатых веток были именно тем, что нужно. Ну, которое? Вот ты.
Ян провел пальцами по черной коре. Это дерево показалось ему почему-то самым подходящим. Теперь можно немного посидеть. Подышать. Подумать. Только совсем недолго, а то решимости не хватит лезть наверх, привязывать злополучный шпагат, делать петлю…
Как это все-таки похоже на игру. Словно жизнь понарошку. Да она и есть понарошку, во всяком случае, здесь. Интересно, есть ли другая сторона?
Он сел прямо в снег у выбранного дерева. Все ли я правильно понял? Все ли учел в своей теории?
Зеркала. Я и во сне никогда их не видел.
Люди. Есть одна особенность – они ни разу не дотрагивались до меня, а я до них. Исключение – Зденек-Кристиан. Да и то. Если подумать, он касался только куртки, а вовсе не меня.
Память. Ее словно кто-то все время перемешивает огромной медленной лопатой, обильно посыпая при этом снежной крупой. Кажется, совсем немного, и потеряется самое главное, то, что позволяет считать себя человеком по имени Ян Селич, который приехал сюда недавно, просто потому, что захотелось еще раз прогуляться по улочкам детства. Побродить по родным местам.
И сумерки. В них все блекнет. Наверное, и я тоже. Блекну. Растворяюсь.
Червоточина в паутине ветвей. Всего лишь точка.
Ну, хватит. Решил, значит, делай. Ян заставил себя подняться. И тут же понял, что за ним наблюдают. Кто-то стоит за деревьями, в стороне от аллеи, и смотрит. А может, ждет чего-то.
– Зденек? – нерешительно окликнул Ян.
Он вышел. Шел, загребая снег, понурив голову. Идти ему не хотелось.
– Ты что же, следил за мной?
Мальчишка остановился в нескольких шагах, что-то пробурчал себе поднос.
– Да что с тобой такое…
– Пожалуйста, не надо…
– Что «не надо»?..
– Не надо…
– Ты плачешь, что ли?
Зденек решительно вытер лицо рукавом. Сказал:
– Почему вы хотите умереть?
– Я не хочу умирать. Это другое…
– А веревка?
Ян не ответил. Что тут ответишь?
Мальчишка подошел и вдруг взял его за руку. Пальцы у него были холодные и влажные. Но однозначно живые.
Это понимание вдруг стало острым и холодным, и единственно правильным. Оно нахлынуло болью на вдохе, запахами талого снега и влажных веток, птичьим граем. Оно сбивало с ног. Ян прижался спиной к стволу клена, не выпуская ладошку Зденека.
А тот отчетливо всхлипнул, и спрятал влажное от слез лицо в складках куртки. Той самой, которая правильно пахнет.
– Тише, тише. Никуда я не денусь. Слышишь, малыш? Никуда.
Мальчик быстро закивал. Потом все-таки отстранился. Сказал:
– Пойдем к нам? Пожалуйста. Тетка пироги пекла. Ты любишь пироги?
Привокзальная площадь встретила его потоком холодного ветра. Ветер чувствовал себя здесь вольно, гонял поземку по серым камням, раскачивал фонари, рвал афишу с рекламной тумбы. Если прищуриться, то еще можно разобрать: «Цирк! Цирк! Цирк!» большими красными буквами. Наверное, красными – сумрак поглощает, гасит цвета. А может малиновыми. Или вовсе какими-нибудь зелеными. Неважно.
Здание вокзала возвышалось серой скалой и казалось мертвым. Старое, Ян его помнил по прежним временам. Но тогда оно было немного другим. Может, потому что внутри горел свет. А еще под липами торговала мороженым симпатичная девушка с веснушками по всему носу.
А рядом продавали леденцы и воздушные шарики. И стояли мотоколяски частных перевозчиков… вон там они стояли, вдоль каменной ограды, блестели лаком и хромом. Их водители, все сплошь в длинных шарфах и кожаных шапочках-шлемах, прятались от ветра у самой стены, курили и говорили о чем-то важном: об устройстве дизеля, например. Или о гонках. О чем еще могут говорить водители… это было давно.
Ян поежился. Он чувствовал, что зря сюда пришел. Не выход это. Не выход и даже не вход. И можно сколько угодно колотиться лбом о промороженную каменную стену. Не откроется, не выпустит.
«Может, я сплю?»
Эта мысль приходила ему не единожды. Но таких долгих снов не бывает. Можно смело отметать…
Он пересек площадь. Вышел на пути. Пусто, тихо. Только на тупиках, в самой дальней части, ржавеет товарный вагон.
И можно не ждать – ясно же, что никакой поезд сюда не придет. Слишком короткое это время – сумерки.
Долго сидел на рельсе. Замерз…
Начнем с начала… нет. С начала не получается. Начнем с конца… итак, я ничего не помню. Кое-что всплывает – глаза Ингрид и глаза тьмы, например. Или бездны? Но не это важно.
Я не вижу зеркал. И дело не в отражениях – с отражениями порядок, металлические ложки тому доказательство. Именно зеркал.
Я не могу покинуть сумерки, словно заколдовал кто, собрал в складочки пространство, нанизав его на нитку моей жизни…
Закаркала ворона. Совсем близко, наверное, сидела на козырьке у входа в здание.
Ян криво усмехнулся. Не проще ли предположить, что это не мир, а ты сошел с ума? Что все здесь как раньше, но твое воспаленное сознание искажает картины, путает образы. И ты вовсе не мотался по городу все это время, а мерил шагами палату. А разговаривал… скажем… не с разными людьми, а все время с одним и тем же санитаром. И он ничего не мог тебе сказать или посоветовать: он просто не знал, что сказать. Или ему почему-то запрещено говорить. И память… может, тебя держат на наркотиках, потому и происходит с памятью такая ерунда. Сколько дней уже прошло, помнишь? Нет, разумеется.
А если все-таки все это сон? Сон… Хорошо бы.
Ян, смеясь уже в голос, от души ущипнул себя за тыльную сторону ладони. Ничего не случилось. Но откуда-то издали долетел гудок поезда. Неужели предчувствие обмануло? И поезда здесь ходят?
Сколько он ни ждал, поезд так и не появился. Ничего не менялось.
Ян подумал, что если это все – бред, то и не нужно никуда идти. Можно остаться прямо здесь, на путях. Вдруг уйдешь, а поезд, такой долгожданный, прибудет. Постоит пару минут и отправится восвояси. И больше не вернется.
Он ссутулился, обхватил руками колени. Дышать сквозь воротник куртки было тепло. Как там говорил Зденек? От твоей куртки пахнет правильно. А чем? мехом. Кожей.
Он стал черной точкой на струне железнодорожного полотна, под куполом низкого неба. Крошечной точкой, незаметной, маленькой. Живой…
– Здравствуй, Ян.
– Привет, Зденек. Или все-таки, Кристиан?
Сегодня деревья были в инее. Даже чугунная парковая решетка была в инее.
– Зденек.
– Как ты меня видишь, а Зденек? Какой я?
Мальчик нахмурился.
– Какой обычно. А что?
Ян присел на корточки возле приоткрытой калитки, мальчик подошел, присел рядом. В руке у него был прутик. Таким удобно рисовать линии на снегу.
– Ну, опиши.
– Ты грустный.
– А еще?
– Прости, но ты чего-то боишься.
– Да. Знаю. Ты же понимаешь, что я спрашиваю о другом.
– Ну… у тебя черные волосы… не совсем черные, на висках седые уже. А что говорить?
Ян зажмурился. Действительно, что тут скажешь?
– Знаешь, я вчера подумал, что просто тяжело болен. Что я брежу. И все это я придумал. И возвращение, и город… и тебя. И даже твою тетушку… верней, не твою, а Кристиана. Но ты же и есть Кристиан.
Зденек придвинулся совсем близко, засопел. Ян подумал, что мальчишке нечего ответить.
– Я вчера сидел и думал: если все так и есть, то, наверное, мне отсюда не вырваться.
– А ты хочешь вырваться?
– Хочу. Я почему-то ничего не помню. И это бесит.
Мальчик кивнул. Сказал:
– Я не знаю, чем помочь. Я никогда не думал, что для тебя это так тяжело. Ведь ты здесь давно уже.
– Правда?
А действительно. Снег падает так же, как падал в первый день. Это тоже не меняется. Верней, иногда бывает оттепель и снег тает. Но потом он выпадает снова. Так сколько прошло времени? Неделя? Раньше ему казалось, что неделя или чуть больше. Но так ему казалось и вчера, и позавчера… и как считать время, когда кроме опостылевшей полутьмы ничего нет?
– Я думаю… мне казалось, что всегда. И моя тетя говорит, что всегда. Ей о тебе рассказывала ее бабушка. Но может, раньше это был не ты, а какой-то другой гость? Правда, он тоже говорил, что только что приехал. А ты тоже это говоришь. Но это же еще ничего не значит.
Ян зажмурился. Не может быть. Ну, месяц. Ну, от силы пару месяцев… но годы? Да нет, ерунда. Если Зденек прав, то я глубокий старик. А это не так.
– А на вид сколько мне лет?
– Не знаю… много, наверное. Ты же не меняешься. А дай твою куртку?
Надо начать все с начала.
Нет. Я уже начинал с начала. Не то. Все неправильно. Зачем я здесь? Я должен был что-то найти. Или что-то понять?
Я должен… у них есть какая-то легенда. Если я не приду, то все кончится так или иначе… значит, чтобы выбраться отсюда, я должен пережить сумрак на улице. День ли, ночь ли. Я должен просто не войти ни в один из их домов.
Но сумрак бесконечен.
Я буду долго-долго сидеть на ступеньке у старого парка, и ждать, когда он закончится. Ждать до бесконечности. Бесконечности.
Но и это тоже уже было. Там. На вокзале. Тогда я понял что-то важное. Ах, да. Разорвать бред. Выбраться.
Ян пошел в парк.
Были все те же пасмурные сумерки. Только снегопад прекратился. И то сказать, намело уже по щиколотку. Куда дальше-то? Тем более никто не убирает.
Зденек стоял у парковой решетки, счищал с нее снег, и скатывал в шарики. Снежки не кидал, не разламывал, а складывал на очищенное место, между прутьями.
– Привет, Зденек.
– Привет.
– Слушай… я тут познакомился с одним мальчиком… его Кристиан зовут. Он очень похож на тебя. Просто как две капли. Почему?
– Не знаю.
– Вы не братья?
– Может быть.
– Что значит, «может быть?». Слушай… мне все как-то странно отвечают. Словно есть какая-то тайна, которую я не должен знать.
Мальчик остановился. Осторожно положил последний снежный шарик на бордюр. Внимательно, по-взрослому посмотрел на Яна.
– Может быть. А может, ты просто задаешь неправильные вопросы. Может, у них у всех просто нет ответов на твои вопросы?
– Ну… вряд ли. Я спрашивал очень простые вещи. Почему так пусто на улицах и…
– А почему? – в глазах Зденека появился настоящий, неподдельный интерес.
– Я не знаю. Поэтому и спрашивал.
– А что тебе отвечали?
– Не помню. Разные глупости.
– Дай твою куртку.
– Опять замерз?
– Нет. Но она… только не обижайся.
– Не буду.
– Она пахнет по-другому.
– Как по-другому?
– По-правильному. А что ты еще спрашивал?
А действительно, что? Про странности. Про то, что снег не убирают. Про сумерки, которые не кончаются на улице, а в домах сутки текут ровно так, как им полагается. Глупости разные спрашивал.
Ян снял куртку, передал мальчишке. Тот уткнулся носом в воротник и закрыл глаза.
Что опять не так? В одном из домов пахло пирогами. В другом было много портьер и гобеленов, там пахло пылью.
– Зденек, скажи… чего вы боитесь?
– Я – ничего.
– А те, кто сидит по домам?
– Они…
Мальчик замялся, опустил взгляд. Несколько секунд переминался с ноги на ногу.
Потом быстро протараторил:
– Они боятся, что ты не придешь. Ну, что совсем ни к кому не придешь.
– Я?
– А кто. Конечно, ты.
– Вы все меня с кем-то путаете.
– Нет. Это же ты приходишь в сумерках? Ведь ты?
– Ну… в каком-то смысле. Ну, то есть, да. Раз у вас тут кроме сумерек ничего не бывает.
– Разве не бывает?
– Не бывает.
– А. Знаешь, мне надо бежать. Ну… ты приходи сюда еще, ладно?
Ян очень долго не решался позвонить в эту дверь. Не то, чтобы это была какая-то особенная дверь. Обычная, деревянная. С кованой ручкой и традиционным медным молоточком.
Но она что-то смутно напомнила ему. Так случайный фантик от карамели напоминает о детстве – тем, что он именно такой, какими вы менялись с друзьями тогда.
И еще, ему нужно было подумать над словами Зденека. Крепко и непредвзято.
Отрешиться от внешних условий, понять алгоритм. Сейчас как раз хорошо думается – нет снега, и в голове чисто и легко.
Что является причиной странностей?
Почему нет зеркал, и почему в городе все время полутемно? Почему никто не хочет прямо ответить на все вопросы? Почему они с такой тревогой смотрят на окна и двери, чего ждут от ночи? Чего боятся? Неужели и вправду того, что я к ним не приду? Да кто я такой? Что за важная такая персона?
Когда дверь открылась, и на пороге показался чей-то невысокий силуэт, Ян не стал ждать, когда его пригласят в дом. Сразу спросил:
– Скажите, кто я?
Зазвучал настороженный девичий голос:
– А… вы сами, разве, не знаете?
– Меня зовут Ян. Я приехал сюда недавно. Но кто я для вас?
Она отчетливо хихикнула:
– Для меня вы гость. Поздний. Немного сумасшедший. Проходите.
– А не страшно пускать на порог немного сумасшедшего позднего гостя?
– Нет, что вы. Вас все хвалят.
– Да ну?
– Да. Даже старый Милош Бортник. Ну, садовод, вы должны его помнить…
Ян вспомнил глуховатого ворчуна-старика и его комнату, заставленную ящиками семян.
– Помню. Но я был у него совсем недавно. Когда вы успели увидеться?
– Так он заходил днем к нашей… ой… что же это я вас на пороге-то держу? Заходите скорее!
Все повторилось.
И в этом доме все было так же, как в других домах. Уютно, чисто. Девушка мило щебетала весь вечер. Потом пришла нянька, выдворила юную хозяйку в спальню. Стала стелить постель на диване в гостиной, с опаской поглядывая на него. Ян, без особой надежды на правдивый ответ, спросил:
– Чего вы боитесь?
– Я?
– Все вы. Горожане. Люди.
– Ох, и не знаю, сударь. Может, смерти?
– Это понятно. А причем здесь я?
– Сударь, не морочьте голову старой женщине. Вы – сумеречный гость. Этим все сказано.
– Что – все? Представьте, что я не знаю! Я вообще ничего не знаю! Не понимаю…
– Вы запутались. – Женщина вздохнула. – Бывает. Здесь, когда метель, так одиноко. И ночью. Приезжие говорят, наш город угнетает. Люди в нем чувствуют себя маленькими и потерянными. И только статуи химер мрачно смотрят на них с высоты…
– Вы, должно быть, хорошо рассказываете сказки. Да?
– Ну, кто-то говорит, что и хорошо…
– Расскажите мне обо мне. Пожалуйста.
– Да что тут рассказывать? Пока сумеречный гость стучится в дома, все у нас будет хорошо. Но придет день, и… спите, сударь. Спите. Это нужнее. Это правильнее.
– Зденек, погоди. Постой!
– Но мне вправду пора.
Ян догнал мальчика и потопал по улице рядом с ним.
– Скажи, Зденек, а ты тоже не видишь зеркала? Ведь они есть, я прав? Они есть во всех домах. Скажи мне!
– Знаешь, я ведь не знаю, почему ты к нам приходишь. Ну, может, тебе эти зеркала и не нужны? Может, так и надо?
– Зденек… стой. Не несись. Ты же на самом деле Кристиан? Просто назвался чужим именем. Да?
Мальчик остановился, закусил губу.
– А если я скажу… ты что же, к нам больше не придешь?
– Я приношу счастье?
– Ты?
– Тогда в чем дело?
– Ни в чем.
– Зденек…
Он заныл:
– Ну, правда, ну что я такого сказал? Тебе что, плохо у нас, да?
Ян нахмурился, формулируя ответ.
– Не плохо. Но я словно на вокзале. Жду поезда, а его нет и нет. А вокруг люди… в целом хорошие люди, добрые. Но чужие. И они тоже чего-то ждут…
Пока он размышлял, Зденек потихоньку смылся. Ян решил, что стал хуже соображать. Медленнее. Неужели же виноват город? Не принял, не узнал, морочит голову, словно чужаку. Угнетает…