Греф приник глазом к отверстию и стал выбирать. Девки были разные — фигуристые и не очень, с откровенно запущенными телесами и худышки, нещадно изводившие себя диетами. Светленькие, брюнетки. Была одна рыжая с короткой стрижкой. Была явная спортсменка с раскачанной дельтой и почти мужскими узковатыми бёдрами. Тоже короткостриженная. В дальнем углу одиноко паслась ходовая старушонка. Сморщенная, как печёное яблочко.
Бритые лобки перемежались аккуратно оформленными бобриками и пушистыми кустиками, вызывающе торчащими прямо на уровне его глаз.
Греф сглотнул и на секунду опустил взгляд.
— Вам нехорошо? — тотчас спросил оформитель.
— Мне… никак, — сказал Греф тихо.
— Если вас что-то не устраивает, можно изменить уровень подачи. Могу открыть вам панорамное окно. Или дверь с гарантией прохода. Но тогда вам тоже придётся раздеться.
Греф подумал.
— Прежний симбионт… её звали Эльга… Она сбежала от меня, когда я потерял работу.
Оформитель понимающе покивал.
— Наверное, дома у вас поселилось уныние?
— Дома у нас стало возможным найти всё что угодно, за исключением радости, — сказал Греф.
— Взаимное удовольствие — это очень важно, — сказал оформитель. — В трудные времена симбионты должны взаимопритягиваться.
— Должны, — сказал Греф.
Оформитель спросил:
— Эльга долго была с вами?
— Один миг, — не задумываясь, сказал Греф. Потом добавил: — И всю жизнь.
Оформитель спросил:
— Ну неужели вам ни одна не понравилась? Совсем весну не чувствуете?
Греф не ответил.
Оформитель извлёк из кармана брезентовой куртки фоновектор и невнятно произнес в него несколько слов. Поманил Грефа пальцем:
— Идёмте.
Они вышли в коридор, где вдоль стен на лавках сидели безликие мужчины и женщины. Распахнулась соседняя дверь. Греф шагнул за порог и равнодушно разделся. На него не обращали внимания. Это была инверсия. По периметру тянулись зеркала. Наверняка с односторонней проницаемостью, подумал он. Впрочем, это было неважно. Вокруг ходили такие же, как он, потеряшки, отягощённые надеждами на то, что они ещё кому-то могут понадобиться в этой жизни. Греф не стал забиваться в угол, а занял свободный пятачок, раздвинул ноги пошире и, запрокинув голову, уставился в потолок. Так он простоял довольно долго. До тех пор, пока не почувствовал, как под невидимым жгучим взглядом горит кожа внизу живота. Смотрового отверстия здесь не было — видимо, он не ошибся насчёт зеркал. Кто-то заказал «панораму».
Спустя время за ним пришли.
Оформитель сказал:
— Вас выбрали. Желаете прояснения?
Греф не стал спорить.
В «комнате ясности» спиной к двери сидела женщина. Когда он вошёл, она повернула к нему бледное, осунувшееся лицо. Под глазами — густые тени. Греф ощутил, как напряглись его ягодицы. Внезапный спазм скрутил горло. Греф надломился и утонул в сухом кашле.
Эльга медленно приблизилась. Широко размахнулась и влепила ему пощёчину.
Греф суетливо ухватил её за локти.
— Симбионтам негоже расставаться надолго, — сказала она. — Я иду домой. Ты со мной или как?
Краюн сидел на лавке в позе хмурого орла и, смежив веки, покачивался влево-вправо.
Чарка со слащем перед ним была полна, зато в бутыли с терновкой осталось по нижнюю риску.
Когда Краюн такой, его лучше не трогать.
Никто и не трогал. Мы все просто сидели, пожёвывали солёные грибочки, баклажанную икру на хлеб намазывали и пили слащ. Поглядывали, чтобы Краюн с лавки не хряпнулся.
А он вдруг возьми да скажи:
— Всё едино. Последний день! Эх! — Нацедил полный стакан терновки и маханул, не закусывая. Крякнул, кое-как сполз с лавки и на полусогнутых молча поплёлся к себе.
Первой всполошилась Кори. Краюн зря болтать не будет. Сказал, последний день — значит, и правда, последний. А нам же ещё потомство растить. Мы на сносях. А тут конец света. Ужас!
— Опять в завтра бегал, — сказала Малося. — Насмотрелся там…
— Ты, девка, бреши да знай меру! — оборвал её Длинный Скуль. — Ежели за нынешним воскресеньем тьма, то понедельника нам не видать, как того бочонка слаща, что на прошлой неделе выпили. А коль так, то и Краюн об эту тьму споткнулся.
Брыль в волнении скатал в трубочку серебряную монету. Вечно он их мнёт почём зря. Уже целый кошелёк извёл.
— Давайте-ка слаща вдвое выпьем, чтобы уж точно регенерировать, — предложил он.
Кори взмахнула руками, обернулась чёрной кошкой и побежала по дворам — поспрошать, чего люди думают.
А чего там думать? Даже если свет померкнет… ну и что? У всего когда-то бывает конец. Я вон третьего дня любимую чашку грохнул. Так что из-за этого — в петлю? Ну, посидим-подождём, рассветёт же когда-то, развиднеется…
У Малоси рецепт. Она сейчас с Брылем до дома дойдёт и станет свои запасы перебирать. Осенью столько запахов в банки закупорила, что на целую вечность хватит. Будет весь вечер лето нюхать: семицвет, липу, кузьма-чай. А мне, пожалуй, стоит погоду проверить и льдинки мои за окном. Потают ведь, чего доброго. Перезвон прервётся. А с ним и вся романтика утечёт. Опять Кори будет как туча!
Длинный Скуль покачал головой:
— Столько уже этих концов света было! Все и не упомнить! Пойду свой дневник полистаю, к мудрости прильну. По правде смущает меня поза, в которой Краюн вечер провёл. Может, в ней-то всё и дело?
Ох, и умный мужик Длинный Скуль! Как всегда, прав оказался.
А Кори вернулась ни с чем. Опросила всех соседей, перекинулась в ворону, долетела до Выдрицы и там шороху навела. Шутка ли, беременная ворона!
Я предложил повременить до завтрашнего утра. Если оно, конечно, наступит.
Наступило, ё!
Только Краюн его не увидел. Проспал насквозь до вторника. Но не потому, что конец света. А потому, что слишком много терновки на грудь принял.
Кори его пожалела, поднесла чарку со слащем — с похмелья самое то!
Он выпил и сказал, что чирей на заднице больше не болит.
— Что это ты нам тут надысь заправлял за ужином? — спросила Кори.
Краюн посмотрел на неё, не понимая. Потом явно что-то смекнул, ухмыльнулся.
— Так ведь весна! — объявил торжествующе. — Последний день зимы и был. Правда, задница болела, хоть отруби. И настроение было пакостное.
Однажды в пятницу, сразу после обеда, когда Краюн думал, как бы половчее сгонять в прошлый вторник, а мы с Кори целовались, сидя на завалинке, явился Длинный Скуль.
— Пришло время Малосю замуж выдавать, — объявил он. — Дозрела девка.
— То-то Брыль облизывается, — не удержался я.
— А при чем тут Брыль? — не понял Длинный Скуль. — Они с Малосей как брат и сестра. Не-ет. Нам другой жених нужен. Крепкий. Видный. Чтобы мог в один присест бочонок слаща выпить.
— Такой, как ты? — уточнила Кори.
— А хоть бы и такой, — не стал спорить Длинный Скуль. — Я отец. На меня и равнение.
— Где ж такого второго найдёшь? — усомнился я. — Даже если всех парней собрать. Хоть в Выдрице. Хоть в Фаннисе.
— А вот Краюн бы сгодился, — сказал Длинный Скуль и задумчиво отхлебнул из поясной фляги.
Тут Краюн как раз вышел на порог. Под правым глазом у него расцветал синяк с хорошую лепёшку.
— Никак не могу, — сказал Краюн. — Занят. Звиняйте! — и осторожно потрогал синяк мизинцем.
— А и не надо, — сказал Длинный Скуль. — Сперва рыло отремонтируй!
— Кто это тебя так? — поинтересовалась Кори.
Краюн махнул рукой.
— Промазал. Прыгнул за бочонком слаща на три дня назад, а там его уже Брыль откупорил. Ну и не договорились…
— Это тот бочонок, который мы в среду опростали? — спросил Длинный Скуль.
— Он самый, — Краюн покряхтел. — А давай «переброску» в твоей избе испробуем? У меня ещё одна идея есть.
— А пошли! — загорелся Длинный Скуль. — Заодно и Малосю соседским мужикам предъявим.
Ну и мы с Кори пошли, конечно. Надо же посмотреть. Не каждый день Малосю замуж выдают.
Пока мужики из Выдрицы собирались, Краюн над входом в избу Длинного Скуля свою подкову повесил, кочергу и вилы в сенях прикрутил и опять нырнул во вторник.
А Малося на крыльцо вышла и ну перед собравшимися задом вертеть. Те рты поразевали, смотрят. Девка-то — самый сок! Появился хмурый Брыль, а с ним ещё десяток мужиков — из Фанниса. Это, оказывается, его Длинный Скуль послал. Чтобы, значит, число Малосиных женихов увеличить. Вот ведь старый дурак! Совсем нюх потерял.
А Малося и рада стараться. Прямо на крыльце свои танцы затеяла. Ей зрителей только дай. Брыль, едва лишь это увидел, совсем чёрный стал. Бочком в избу проскользнул — и исчез.
Но не успела Малося дотанцевать, вернулся Краюн. С прибылью. Теперь у него было два синяка — аккурат под левым глазом нарисовался такой же, как и под правым.
В толпе кто-то ахнул.
— Что на этот раз? — спросил я.
— Опять промазал, — сообщил Краюн. — Вместо прошлого вторника угодил в будущий. А там Брыль на Малосе женится…
— Прелесть какая! — сказала Кори и добавила, обращаясь к женихам: — Нашли лучшего. Всем спасибо!
Мужики ещё постояли для виду и стали расходиться. С Брылем связываться — себе дороже.
Малося пригорюнилась, но ненадолго. У неё всё ненадолго. Спросила:
— А что, зрителей больше не будет?
— Станцуешь на свадьбе, — пообещала Кори.
— Слушай, — сказал я. — Но что ты с ним на этот раз не поделил? Неужели Малосю?
— Если бы, — вздохнул Краюн. — Без подарка я был, с пустыми руками, понимаешь? А выпили и посидели душе-евно…
А на вечерней сходке Краюн и выдал:
— Завтра начинаем войну! — и глотнул из пиалы.
Я не сразу его понял.
— Что начинаем?
— Войну. Это такое слово. От пришлых слышал. У них развитое общество. А в развитых обществах всегда бывают войны. И если мы хотим, чтобы нас считали за равных, мы должны научиться воевать. То есть драться.
— С кем? — спросила Кори.
— Будем драться с Длинным Скулем за слащ. Пока кто-нибудь кого-нибудь не победит.
— А зачем нам с ним драться? — говорю. — Мы и так слащ пьём вволю. И Длинный Скуль совсем не против. И сам пьёт побольше нашего.
— Длинный Скуль на голову выше вас обоих, — сказала Кори. — Его не сборешь.
— А нам и не надо, — сказал Краюн. — В войне не обязательно побеждает самый сильный. Побеждает тот, кто умнее.
Он выложил перед нами свёрток и, откинув тряпицу, показал штуковины, которые ему дали пришлые. Кривая скоба и как будто кулак на конце, только зелёный.
— Лучемёт! — сказал он. — Если нажать вот сюда и наставить эту хрень на Длинного Скуля, он не сможет нам помешать пить слащ.
— Зачем это ему вообще? — спросила Кори. — Отродясь не мешал.
— Молчи, женщина! — прикрикнул Краюн. — Так надо. Пришлый сказал: белые начинают и выигрывают.
— И что это значит? — спросил я.
— Белые это мы, — объяснил Краюн.
Утром мы начали войну.
Я взял лучемёт, и Кори взяла лучемёт, и мы втроём пошли к берлоге Длинного Скуля.
Тот сидел на половице в окружении семьи и с наслаждением попивал слащ. Слева от него на корточках сидели двое пришлых. Рядом на полу лежали такие же лучемёты, как у нас.
Пришлые сразу повскакали с мест, но я был быстрее — нажал на скобе там, где мне показал Краюн. Они и попадали. Потом я навёл лучемёт на Длинного Скуля. А Кори сказала:
— Не волнуйтесь, это война.
И мы стали нажимать ещё и ещё.
Длинный Скуль повалился лицом вперёд, а Брыль и Малося, охнув, уронили пиалы со слащем и рухнули как подрубленные дерева.
Это было смешно.
Краюн покряхтел, поскрёб в затылке, выбрал в стопке пиалу побольше и шагнул к чану, чтобы налить себе слащ.
Длинный Скуль перевернулся набок, хакнул, встал сначала на колени, затем в полный рост и тоже пошёл к чану. Брыль с Малосей немного повозились и начали подниматься.
Кори бросила свой лучемёт. Сказала неуверенно:
— Мне не понравилось.
— А с этими что будем делать? — спросил я, кивнув на тела пришлых. — Они, как я понимаю, слащ не пили?
Длинный Скуль пожал плечами.
— Я предлагал. Но они отказались, испугались какого-то метаболизма.
Краюн как-то сказал:
— А давайте все вместе построим аппарат и полетим на нём к новым мирам, а?
Длинный Скуль наморщил лоб и ладонями принялся разглаживать бороду. Потом спросил:
— А долго лететь?
— Это смотря куда, — ответил Краюн. — Если за даль небес, то, конечно, долго. А если к соседней звезде, то за пару дней можно обернуться.
Длинный Скуль приложился к пиале со слащем и мечтательно произнёс:
— А на звёздах, наверное, девки чудо как хороши! Так и быть. Я согласен. Полетели. Брыль и Малося тебе помогут.
Мы с Кори тоже были не против. И на следующее утро начали строить аппарат для межзвёздного перелёта. Прямо на Белой поляне и начали. Притащили брёвна и хворост, два огромных мотка лыка и бадью со смолой.
Краюн вышагивал и ругался, Брыль налегал на брёвна, я вязал их в нужном порядке, а Кори и Малося поливали лыко смолой.
К вечеру аппарат был готов.
И тут пришёл Длинный Скуль. Он, щурясь, посмотрел на нас и вдруг захохотал во всё горло.
— Ну и аппарат! — сказал он, отсмеявшись. — И где же в нём самое главное? Про бак для слаща забыли, грамотеи?
Краюн хлопнул себя по лбу.
— Точно! А я смотрю — чего-то не хватает. Давайте-ка все вместе. Навали-ись!
Мы соорудили огромный бак и заполнили его слащем по самую горловину. Вот теперь можно было отдохнуть. Слащ — это правильно! С ним ничего не страшно: любые болячки, голод, холод, преждевременная смерть обойдут стороной. Даже чесотка не пристанет.
Краюн полюбовался на то, что у нас получилось.
— Теперь, — сказал, — пора и о топливе подумать.
Малося спросила:
— Э-э-ээ?
— Топливо — это как грибы зимой, — вставил Брыль. — Только для аппарата, дурёха!
Малося просияла, а Длинный Скуль предложил:
— Давайте ещё один бак для слаща сварганим. На таком топливе любой с превеликой радостью…
Идея нам понравилась.
Второй бак получился чуть поменьше, но оно и правильно. Сколько там этого топлива надо? До ближайшей-то звезды!
Посидели у входной двери, выпили по чарке слаща за успешное путешествие и пошли по домам — отсыпаться.
Правда, вот с вылетом получилась промашка.
Краюн порешил отправиться до восхода светила, в полной темноте. Ну и только мы над Белой поляной зависли, что-то как даст нам в бок — что-то громкое и падучее.
Лыко не выдержало, лопнуло в трёх местах. Видно, плоховато его Кори с Малосей просмолили. Если бы не слащ, костей бы не собрали. Тела и брёвна — вперемешку. А это, как потом выяснилось, к нам аппарат пришлых прилетел. Прямиком из небесных далей. Почти такой же аппарат, как наш, только сделан похуже. Без бака для слаща. Да и без самого слаща. Видано ли… Нет, пришлые, они, конечно, смелые, но всё равно как дети, правда. Толком не подготовились, а туда же — летят…
Ну, мы из-под обломков брёвен повылазили, пиалы слащем наполнили и порешили сперва с гостями разобраться, а уж потом аппарат восстанавливать. Может, они нас чему научат? Они нас, а мы — их. Правда Кори меня удивила.
Сказала еле слышно: «Когда в большую голову приходит новая идея, малым головам лучше всего в подполе отсидеться».
Шарнир заедал. Приволакивая правую переднюю ногу, жёлтенькая овечка Долли упорно шла по кругу. Санька хватала её пальчиками за бока и подпихивала в нужную сторону. Кормила бумажной травой, приговаривая:
— Ах ты непослушница! Куда опять копыта намылила?
А Лариса тупо пялилась в планшет.
Поверить было невозможно. Вообще.
Лотерея! Семь из сорока девяти. Более восьмидесяти пяти миллионов комбинаций.
А вот взяла и угадала! Взяла и выиграла! Двести сорок два миллиона деревянных рублей. Как с куста!
Из грязи — свечой в небеса!
Если, конечно, это не развод и не начало маразма.
Счастье осознавалось с трудом — разило от него искусственностью сериалов для домохозяек.
И надо было ехать в столицу за выигрышем. Саньку вот только оставить не с кем.
* * *
Фирменный скорый простёгивал осеннюю степь. Топорщились крахмальные занавески на окнах. Попутчица с разговорами была неотвратима, как налоговое бремя.
— В Москву? Каникул не дождались?
— Нам в школу на будущий год.
— Папу дома оставили?
— Папа наш альпинист… был. Погиб при восхождении на Эйгер.
— Ой, лишенько! Трудновато одной?
Беспардонное участие. И не заткнёшь ведь.
Долли кружила по нижней полке. Санька загнала её в импровизированный туннель меж двух подушек. Скомандовала:
— Смирно стоять! Спать!
* * *
Гостиничный номер — стандартный: кровать, телевизор, минибар.
Распаковали сумку.
— Ой, мамочка, а где Долли?
Лариса попыталась найти правильную интонацию.
— Доча, мы её, кажется, в поезде забыли…
— Ма-ама!
— Не плачь! Ну, не надо, маленькая! Я тебе сто таких долли куплю.
— Мне не нужно сто! Мне нужна моя Долли! Моя! Папина! Лучше бы я умерла!
* * *
Ларису лихорадило. Валерьянка и корвалол не помогали.
На вручении символического лотерейного билета размером с континент было людно. И Санька потерялась. Вот только что маячила перед глазами и вдруг — исчезла.
Лариса спохватилась после третьей порции брюта.
Случился скандал. Ну ещё бы! Пропала шестилетняя девочка. Дочь главного победителя.
Мегаполис! И время неспокойное.
Вызвали полицию, осмотрели игровой центр. Обнюхали всех с ног до головы: как? где? кто видел последний? фото девочки позвольте? может, телефон есть у ребёнка? родственники, знакомые в столице имеются?
Брют заменили нашатырём. Небо качало Ларису в мягких объятиях, но нечем было дышать.
* * *
На пороге ночи, когда земная твердь ушла из-под ног Ларисы и, казалось, ушла навсегда, её почти силком отвезли в гостиницу.
В холле, на скамье, спрятанной за квадратной колонной, сидела сонная Санька и шёпотом учила пластмассовую овечку:
— Надо слушаться тех, кто тебя любит! Папу и маму! И девочку Саню!
Лариса кинулась к ребёнку, обхватила крохотное тельце.
— Мамочка, мне было так грустно и так жалко Долли! — сказала Санька, выворачиваясь. — И я попросила папу помочь. Он приехал, и мы с ним нашли наш вагон, и нашли Долли, и это была радость, а она оказалась голодная, и я её покормила немножко, а потом папа ушёл, и я начала ждать тебя.
Лариса прижала Саньку к груди и молча, стиснув зубы, завыла.
Небо отпускало её.
Едва только Брат Гиш увязал собранный хворост и решил закинуть его на спину, как на тропинке, прямо перед ним, появился незнакомец. Лицом незнакомец был чист. Волосы имел длинные, тёмные. Обряжен в запылённый наряд странника. В руках сбитый посох и аккуратный узелок.
— Дозволь обратиться к тебе, добрый человек! — почтительно произнёс незнакомец.
Брат Гиш, чуть помедлив, кивнул. Странно, конечно, что он не услышал шагов незнакомца. Но раз уж Господь посылает собеседника на дороге к монастырю, следует вести себя смиренно. Это — благо. Благая встреча. Благая весть.
— Слушаю тебя, брат!
Незнакомец нерешительно переступил с ноги на ногу.
— Я очень нуждаюсь в помощи, добрый человек! Давно уже бреду я по дорогам этого мира, силясь попасть в родную землю. Да всё никак не удается мне пересечь незримую границу. И никто не хочет понять меня и помочь мне в этом деле. За годы странствий я скопил немного денег и готов отплатить за оказанную мне услугу.
Брат Гиш охнул и отшатнулся от походного узла, который незнакомец выставил перед собой в подтверждение сказанного. Спросил, чувствуя нарастающую в сердце тревогу:
— Какой же услуги ты ожидаешь от скромного слуги Господа нашего?
— Убей меня, добрый человек! Сей же час, если согласен помочь.
Брат Гиш задохнулся от услышанного и спешно осенил себя крестным знамением.
— Разум твой помутился, — сказал он тихо. — Я не стану убивать тебя, странник. Ни даром, ни за деньги. Это тяжкий грех, который не отмолить мне потом вовеки, не смыть с души моей. — Незнакомец молча вздохнул. — Но я могу отвести тебя в монастырь к братьям моим. Среди них много учёных мужей. Они подскажут тебе, как найти нужную дорогу. И как навсегда оставить малодушные помыслы о смерти.
— Дорогу я и сам прекрасно знаю. Но чтобы покинуть этот мир, я должен умереть в нём насильственной смертью. Только тогда я смогу пройти этой дорогой и отворить дверь в тот мир, где я родился. Ибо я не принадлежу этому миру, но лишь своему. С голубым солнцем, которое гораздо ярче и горячее здешнего.
Теперь брат Гиш перекрестил незнакомца. Речи его богохульны, но брат Леонард и брат Кронах сумеют вразумить заблудшую душу. Найдут способ наставить глупца на путь истинный, чтобы впредь он жил и трудился во имя Господа нашего и на благо Его и выбросил дерзкую ересь из головы.
— Идём со мной, — сказал брат Гиш. — Я сумею помочь тебе.
Брат Леонард отдавал последние указания. Дрова и хворост были уложены надлежащим образом. Странник, у которого брат Кронах обнаружил на затылке третий глаз, был накрепко привязан к столбу. Обратить его в истинную веру оказалось братьям не по силам. Он, как одержимый, твердил про голубое солнце и рвался осуществить переход в другой мир. Что ж, это верно, оставлять в божьем мире исчадие — грех! Великий грех! Пусть очистится огнём! И да спасётся душа его! Аминь!
Брат Леонард махнул рукой.
Взметнулось пламя.
В стороне истово молился брат Гиш.
— Господи, прости мне, неразумному! Я никогда его прежде не видел. Я даже не знаю, как его зовут!
11 мая
Вчера Сонька притащила на балет круглую синюю коробочку. Маленькую, размером с пол-ладошки. На крышке был приколот серебряный зинчик. Видно было, что Соньку прямо колбасит. Она вертела коробочку и так и сяк, пока ЮЮ не велела всем идти в зал.
Ну и что там у тебя? — спросила я шёпотом. Не люблю страдания напоказ.
Сонька обрадовалась.
Это моя ГТ, говорит. Главная Тайна.
Я говорю:
В смы-ысле?
Тайна, которую никому нельзя знать.
И вздыхает, как коматозный лебедь.
Я говорю:
Даже лучшей подруге нельзя?
Сонька для порядка посопела.
Только поклянись, что никому не скажешь!
Чтоб мне сдохнуть! — сказала я и выпучила глаза.
Тайна у неё оказалась так себе, какая-то нетаинственная. Ну мечтает она вырасти и стать настоящей балериной. И? В нашей группе 12 девочек, и каждая спит и видит себя в пачке на сцене Большого…
Я — тоже не рыжая. Значит что, у нас одна ГТ на всех? Не смешите мои пуанты, как говорит папа.
12 мая
Утром я спросила Антона:
А у тебя есть ГТ?
Он как-то странно на меня посмотрел:
Что ты об этом знаешь?
Я пожала плечами.
А он буркнул:
Вот и не лезь, куда не просят!
Я хотела сначала нажаловаться папе, что Тошка грубит, но он куда-то умчался на своём велосипеде, и я решила не ябедничать. Может, у него и нет никакой ГТ, а обычные его тайны я и так все знаю: три прогула в прошлом месяце, вырванная из дневника страница с двойкой по физике и поцелуйчики с Иришкой за гаражами…
13 мая
Сегодня пригляделась к одноклассникам.
Ну, точняк! Каждый что-то скрывает, с чем-то носится. В основном юзают смартфоны, отгораживая экран ладошкой.
У Милки Авдеевой на шее амулет, о котором она не хочет говорить и не даёт потрогать. Даже шоколад не помогает.
У Романа Шмелько в специальном блокноте какие-то закорлючки — то ли клинопись, то ли скоропись, то ли стенокаллиграфия, я, если честно, не въехала.
Артур Соляник изрисовал целый альбом карикатурами на весь наш класс. Смешно! Меня изобразил с ногами, завязанными морским узлом. А себя — в виде паука, малюющего сразу восемь картин. В каждой лапе кисточка. Показывает всем, кому интересно, так что ГТ там и не пахнет.
По-настоящему удивила Лена Кретова. Она уже точно знает, что станет кондитером. Испекла тортик в прошлом году, носит его в жёлтой картонке и угощает тех, кто спросит, что это за картонка такая. Режет и режет по кусочку, а тортик всё не уменьшается и не портится без холодильника. Вот это ГТ, это я понимаю!
17 мая
Меня в шею укусил комар. Откуда он взялся в середине мая? Мутант, не иначе. Я показала маме. Мама сказала: помажь фенистилом.
Тюбик с гелем лежал в комоде. В нижнем ящике я наткнулась на старый жестяной пенал. Крышка у пенала приржавела, и я не сумела его открыть. Отнесла маме.
А мама ка-ак всплеснёт руками:
Ты где это нашла?
Да вон в ящике, говорю.
Надо же! Я и думать о нём забыла. Считала, что давно выкинула.
А мне же интересно.
Дедушкино наследство? — спрашиваю.
Мама засмеялась, но как-то неуверенно.
Скорее, бабушкино. Это моя студенческая ГТ.
У тебя что, была тайна?
Была, мама отвечает. И у бабушки была. Вместе они тут. Но моя-то наверняка прокисла.
Я потрясла пеналом. Внутри что-то брякнуло.
Давай покажу, сказала мама и с усилием откинула крышку.
18 мая
Погуглила.
Ой!
Похоже, я единственная живу без ГТ. Тайны есть у всех. У всех, кроме меня. Нет, секреты и секретики — это ладно. Этого и у меня хватает. Не обо всём же, что приходит в голову, надо кричать из окна.
Но вот ГТ!
Перебираю свои занозы, как исламист чётки.
Вот, например, мой дневник. Я стараюсь писать в него каждый день, ну или почти каждый, но мне совсем не хочется, чтобы это читали посторонние. Поэтому я и пишу в тетради, а не в фейсбуке. Может, это и есть ГТ?
Ещё я грызу ногти. И мама очень нервничает по этому поводу. И обещает намазать мне пальцы горчицей.
ГТ?
А когда я купаюсь в ванне, я люблю высыпать в неё все сто пятьдесят разноцветных шариков-попрыгунчиков и смотреть, какие из них утонут, а какие останутся плавать поверху.
Это ГТ?
Ну а мое желание стать балериной? Можно упрятать его в синюю коробочку, как у Соньки, и таскать повсюду в школьном рюкзачке. Или не в синюю, а в розовую коробочку засунуть — так даже лучше! И, рисуясь, закатывать глаза, напускать туман…
Какая чушь!
Одни сочиняют тайны, а другие ими распоряжаются.
20 мая
Бабушкину тайну, выпавшую из пенала, положила на письменный стол. Она похожа на кусочек хрусталя, внутри которого горит чёрно-бордовый уголёк.
Долго смотрела на неё.
Буси давно нет, а тайна её жива. По-моему, это неправильно.
Тайны, пережившие своих хозяев, могут быть опасны.
Решила отправить Бусину тайну на костёр.
Но когда сегодня потянулась к ней, пальцы мои прошли сквозь «хрусталь».
К вечеру уголёк погас, и «хрусталь» стал прозрачным. А потом и вовсе истаял, как медуза на солнце.
Наверное, Буся услыхала мои мысли и согласилась со мной.
Респект, но Пичалька ((
Помню ли я Феликса Риня? Ну и вопрос! Каждый, кто слышал рёв «жасмина» на станции «Гея», помнит и Риня, не сомневайся.
Тебе что, портрет его нужен? Ну, бледный, субтильный юноша, тонкие губы, изломанная улыбка, больше похожая на гримасу. Говорю же, молодой совсем, ему тогда едва пятнадцать исполнилось. Родился на Ульте, да. Коренной ультянин! Родители — Эва и Никол Ринь, из первопоселенцев. Люди несчастные, с трагической судьбой.
А-а, ну если полёт на Ульту считать подвигом, тогда — конечно.
Феликсу было года четыре, когда их засыпало в горах. И Феликс превратился в «краевого» ребёнка.
А то и значит: бóльшую часть своей короткой жизни он провёл среди кибервоспитателей. А ты думаешь, откуда у пацана с выраженным нервическим поведением столь горячее желание увидеть Землю?
Не-ет, это к психологам… Вон они какие тома понаписали… Ты ещё про «метод миграции» меня спроси, хххыы…
А давай лучше я спрошу. Тепловые смерчи класса «жасмин» на Ульте вовсе не редкость. Я их столько перевидал. Хотя тот, последний, легко даст фору всем предыдущим. Ну вот и вопросец. Как мог целый эшелон разведботов проглядеть такой климатический фактор? Уж наверное, для изучения подобной планеты следовало найти способы, отличные от лобовой колонизации.
А я о чём?.. К моменту, когда «жасмин» обрушился на «Гею», у Феликса уже был вчерне готов первый «мигратор». Устройство, которым человечество бредило спокон веку… Да-да, «нуль-т установка», «транспортер», «телепорт»… Эта штука оказалась до смешного простой в изготовлении. Неповторимо простой, точное замечание…
Феликс сумел соединить две точки в пространстве: отправную — на Ульте и точку прибытия на Земле. Причём — без приёмника.
Ага, мальчишка придумал, как перепрыгнуть пропасть. И в последние полчаса, когда «жасмин» мял постройки и выжигал всё живое на подходах к главкорпусу «Геи», успел развернуть светящуюся рамку портала перед переселенцами.
Мало кто поверил тогда в спасение, большинство сочли эскападу Феликса неумной шуткой неврастеника, но факты неумолимы — этот неврастеник спас почти триста человек. И наглядно показал, что «миграция», как он её упорно называл, не плод больной писательской фантазии, а вполне себе реальность, данная нам в ощущениях.
Что же касается метода, я ещё не выжил из ума, чтобы пытаться встать в один рост с гением. Потому что я очень хорошо помню, что он говорил и что делал. И что было у него в руках.
Хе-хе. Именно. Моток верёвки, несколько луковиц, фонарик и банка с фосфорной мазью для Хэллоуина. Попробуй-ка сложить во что-нибудь осмысленное, э?..
Кому ж не жаль! Принято считать, что ему тупо не хватило времени. Чушь! На деле всё проще. Характер! Знаешь, что он сказал в самом конце? Нужно обязательно закрыть дверь… Ясно? Кто-то должен был закрыть дверь, вытолкав тучу народа за порог.
А вот он понимал. Он с самого начала понимал, что второго шанса не будет.
Хотя я лично думаю, у него вообще никогда не было никаких шансов на спасение.
Ни одного.
— Что ж это вы, дочка, все на принцах помешались? — Седой консультант удручённо покачал головой. — Давеча вот тоже одна приходила. Вынь принца да положь. А ведь это такая модель! Тонкой настройки требует. И терпения.
— Я готова, — твёрдо произнесла Шурочка. — Буду холить и лелеять. Буду воспитывать и настраивать. Изучу руководство от корки до корки… Чем по барам да ночным клубам навоз в поисках жемчуга просеивать… Лучше уж так. У вас хотя бы изделие — первый класс.
Консультант удивлённо задрал брови.
— Кто ж это тебя научил навоз в поисках жемчуга просеивать, а? Извозишься разве… Да и годы молодые уйдут — не воротишь. Ну да ладно. Квиток где? Оплатила в кассу?
Шурочка радостно кивнула и подала квиток, украшенный фиолетовой печатью.
Дед крякнул и потянул с нижнего яруса громоздкую коробку с принцем. Ловко перевязал её розовой лентой. Сквозь прозрачную крышку видны были все значимые детали: голубые глаза, чётко очерченные скулы, волевой подбородок, развитая мускулатура. Шурочка, краснея, сдвинула ленту вбок и полюбовалась на «волшебный жезл».
— А вот и руководство.
Консультант улыбнулся и шлёпнул на крышку гроссбух толщиной с кулак.
Шурочка робко коснулась руководства пальчиком.
— Ого!
— Пошаговая запись, — сказал консультант. — Но лучше на личном примере. Захочешь, чтобы принц дрова рубил, придётся самой для начала попотеть. Захочешь, чтобы в комнате чисто было, бери в руки пылесос. Поведенческий модуль после активации калькирует поведение владельца.
— А постель? — спросила Шурочка.
— За неё отвечает модуль инстинктов.
— Запрет на алкоголь стоит?
— Разумеется. Но три рюмки коньяка, выпитые подряд в присутствии принца, позволяют эту функцию обнулить. Ориентируйся на свой вкус.
— Спасибо вам! — горячо поблагодарила Шурочка. — Я доставку оформила на вечер, — и от избытка чувств чмокнула деда в щёку.
— Гарантия два го… — начал тот и застыл, глядя Шурочке вслед остекленевшими глазами.
Едва дверь за девушкой затворилась, из смежной комнаты в зал выскочила хозяйка Торгового Дома.
— Жемчужный ты мой, яхонтовый! — запричитала она. — Опять на ответственности завис…
Приблизившись, хлопнула консультанта по затылку.
— …китайцы больше не дают.
Дед вышел из ступора и вытянул руки по швам.
— Хоть у китайцев бери, хоть навоз просеивай, а уход всё одно нужен, — вздохнула хозяйка и поправила розовую ленточку на коробке с принцем.