На Небесном Вдохновении Трой Секунда понял, что Компания экономит на транспортных расходах даже самых незаменимых своих сотрудников.
Единственным судном в порту, которое подходило ему в поднадоевшей уже гонке преследования, оказался роскошный круизный лайнер, зашедший на Вдохновение за очередной порцией туристов.
Кредитного лимита хватило лишь на путешествие третьим классом, и о прогулках по подкожным обзорным палубам левиафана пришлось сразу забыть.
Плюсом путешествия в трюме была возможность дышать нормальной атмосферой без необходимости заполнения легких насыщающим коллоидом, как это были вынуждены делать пассажиры второго класса, разместившиеся в трубопроводах и туннелях кровеносной системы межзвёздного исполина. Минусом — наполнявшее эту атмосферу зловоние, порождённое китовым пищеварением, да постоянная перистальтика стен и утробные стоны, эхом разносившиеся под сводами. Впрочем, Трой быстро перестал это замечать, целиком поглощённый бумажной работой — Компания в отчётах своих сотрудников обожала точность.
Капитан оказался несговорчивым. Разродить свой красавец-лайнер планетарным челноком ради одного сходящего в непопулярной системе пассажира, не говоря уже о том, чтобы зайти в один из её внешних портов, он отказался наотрез. Средства, предусмотренные сметой на дачу взяток, были давно израсходованы. Сулить же кары небесные смысла не было — в этом секторе пространства Компания явно не была в авторитете. Все, на что согласился упрямый звёздный волк, так это произвести намечающийся сброс «балласта» в точке, примерно удовлетворяющей своими координатами интересам Троя.
Пришлось соглашаться.
Вздохнув, Трой отправился со своими нехитрыми пожитками в глубь китовьего кишечника, упаковался в эластический пузырь модуля жизнеобеспечения и неделю просидел в темноте, тесноте и тепле в недрах растущего кома отходов жизнедеятельности межзвёздного скитальца, ожидая, пока лайнер на мгновение вынырнет в нормальное пространство на границе с системой Замарашки. Но вот вожделенный момент настал, и в разбегающемся облаке содержимого кишечника небесного исполина Трой прибыл в конечный пункт своего назначения.
***
Кит опорожнил кишечник в кометном облаке системы Замарашки, и Трой повис посреди ничего, окружённый смутными массами рыхлого льда.
С расстояния в треть светового года солнце Замарашки было лишь самой яркой из звёзд, населявших внутренность небесной сферы. Волны интерференции морщили пространство радужными кольцами, отмечая точку ухода кита в Безразмерность.
Сектор кометного облака, в котором Трой болтался сейчас в компании десятка тонн китового дерьма, отделённый от абсолютного нуля тонкой мембраной пузыря жизнеобеспечения, был почти пуст. На его запрос откликнулся лишь одинокий скарабей Кометчиков, который медленно полз по той же орбите, что и Трой, в четверти окружности от него. Зафиксировав сигнал маяка, оортанец тут же взял курс на перехват.
Дожидаться его прибытия Трой не стал. Скарабей с равной степенью вероятности мог оказаться и мирным ассенизатором, и рыщущим в Оорте пиратом. Провести остаток жизни в качестве запаса органов для обитателей комет Трою не улыбалось, а посему он дал движками пузыря корректирующий импульс, усыпил системы жизнеобеспечения и впал в гибернационную кому, начав безмолвное падение на солнце системы.
Три месяца спустя он пришёл в себя в медотсеке орбитального терминала Компании. Настенный экран показывал медленно вращающийся в полумиллионе километров от него туманный шар Замарашки.
***
Финвал, на котором Один Разов, на считанные часы разминувшись с наступавшим ему на пятки Троем, бежал с Небесного Вдохновения, прибыл к солнцу Замарашки месяц назад. Пройдя заправочным коридором планктонных фабрик на юпитерианской орбите и выгрузив немногочисленных пассажиров, он вновь нырнул в Безразмерность. Разов был в списке тех, кого кит оставил в системе.
Медлительный кашалот внутренних линий подобрал Разова в поясе астероидов и увлек в неспешное путешествие по бесчисленным пылинкам человеческих поселений. Трой, просматривая копию бортового журнала каботажника, опасался, что Разов затеряется среди миллионов обитателей орбитальных заводов, ферм и городов, но сканеры идентификации упорно отмечали его постоянное присутствие на борту. Он ни разу не попытался сойти на берег даже на станциях-казино и в борделях, что говорило о его целеустремленности и внутренней дисциплине. Трой не взялся бы предположить, что именно в этой забытой богом системе, о существовании которой в головном офисе Компании знали лишь единицы, мог искать человек, нагревший своих работодателей на миллиарды кредитов, но постепенно всё более уверялся в мысли, что именно Замарашка была целью отчаянного побега Разова.
Прибытие кашалота в гравитационный колодец Замарашки ожидалось в ближайшую декаду, так что Трой вполне располагал временем для организации достойной встречи. Полевые агенты Компании, поднятые его полномочиями в ружьё, ждали на поверхности планеты и станциях орбитального лифта с обновлённым приказом: организовать скрытое наблюдение за объектом вместо первоначально оговорённого его задержания.
Трою становилось всё интереснее, чем мог привлечь Разова этот странный мирок.
***
Кашалот прибыл на орбитальный терминал экваториального лифта и убыл с него после недолгой стоянки. На перронах остались полтора десятка бронзовокожих горняков из Пояса, пара похожих на богомолов модификантов с Колеса Фортуны и угрюмый безрукий и одноногий кометчик, невесть каким ветром занесённый во внутренность системы. Недостаток конечностей с лихвой компенсировался бесчисленными беспрестанно извивающимися биопротезами, хорошо подвешенным языком и сногсшибательно обширным запасом ненормативной лексики. В этом Трой не преминул убедиться во время недолгой беседы с инвалидом в карантине, куда всех бывших пассажиров кашалота спешно поместили под нелепым предлогом, едва выяснилось, что никто с фамилией Разов на «сушу» так и не сошёл.
Бросившиеся на перехват косатки околопланетной охраны задержали насмерть перепуганного кашалота за орбитой меньшей из лун Замарашки. Среди пребывавших в состоянии шока пассажиров и мрачных членов экипажа Разова не было.
Учётные записи судового журнала засвидетельствовали присутствие Разова на борту после захода на орбитальные оранжереи, бывшие последней остановкой кашалота перед прибытием на геоцентраль, и его отсутствие в момент стыковки с орбитальным терминалом экваториального лифта.
Команда каботажника недоуменно разводила руками. Подкупить их Трою было нечем, напугать не удавалось: бывалые контрабандисты имели всемогущую Компанию в виду, что, как начинал понимать Трой, было нормой для миров Периферии; документы на транспортное средство и груз были в порядке, и повода для выкручивания рук не оставалось. Модули жизнеобеспечения и гелевые скафандры наличествовали в полном комплекте, трасология маршрута следования оставалась в пределах рекомендованных отклонений, незапланированных стыковок не проводилось, раковины самописцев явных следов взлома и проникновения не носили. Но глаза у капитана были хитрые-хитрые.
Опрос пассажиров не дал ничего. Горняки пили всю дорогу от самого Пояса, модификанты насыщали свои усовершенствованные организмы мощной синтетикой, дурманившей мозг. Прочая публика сидела по углам, опасаясь связываться с развесёлыми компаниями в тесноте едва пригодных для перевозки биоформ трюмов. Никто, кроме членов команды, не мог даже просто поручиться за присутствие Разова на борту, а на искренности экипажа Трой уже поставил крест. И тут неожиданно пригодилось красноречие прибывшего из Оорта инвалида.
Поток лившихся из щербатой пасти кометчика слов был причудлив и неиссякаем. А ещё он был совершенно непонятен Трою, даже несмотря на сверхоживленную жестикуляцию с привлечением всех возможностей современного биопротезирования. Ложноножки и щупальца свивались в узлы и расплетались, образовывая невероятные в своей сложности фигуры, часть из которых явно несла описательно-непристойную смысловую нагрузку, обозначая действия, в приличном обществе вслух не обсуждаемые. Подозревая, что усиленная жестикуляция является неотъемлемой частью квазиязыка полудиких обитателей оортовых комет, и не владея талантом сурдолога, Трой распорядился кликнуть переводчика.
— Дикобразиху поимел наш борт на ходу, подманил да присунул по быстрому, контакт-есть-контакт! Маякнул ей, да мудлом поманил, она ему и отдалась, коровка похотливая, ключ на старт, и все дела! — бешено вращая безумными глазами и брызгая слюной, вещал кометчик, выразительно иллюстрируя рассказ вихрем телодвижений, в сравнении с которым пляска святого Витта выглядела бы неспешным менуэтом. — Паслась себе вовне, а тут телят побросала, сучье вымя, и ну крытарю своему рога наставлять. А наш-то молодец, даже ход не потерял, по-тихому да по-быстрому чик, и разбежались — наш в док, а та в орбитальную гроздь шасть, от мужика своего хорониться. Ну, ужо он-то ей задаст, задаст, бо ревнивы дикобразы да обидчивы, уж нам на кометах эт хорошо ведомо. Чуем мы их нутром да сиделкой своей, да знаем, да сторонимся. А ейный свиреп да могуч, и беде быть, ага. Сюда он грядёт, и скоро!
— Каботажное судно в ходе следования по заявленному маршруту имело кратковременный половой контакт с незарегистрированным судном противоположного пола, пришедшим извне системы. Предположительна принадлежность самки к стаду Диких, обитающих вне плоскости эклиптики. Несомненен факт супружеской измены, что может иметь нежелательные для безопасности навигации внутри системы последствия. По окончании полового акта указанный незарегистрированный объект скрывается в фабричном кольце на высокой орбите над Замарашкой, — невозмутимо переводил с кометной фени сухопарый клерк в старомодных очочках в изящной оправе, не глядя на Троя и всем видом показывая, насколько большим одолжением является взятая им на себя обязанность.
Всё начинало вставать на свои места.
Неудачи являются регулярной частью терапевтического процесса. Такой профессионал, как Обри Тайм знала, что стоит ожидать их и относиться к ним как к возможности. Когда клиент сопротивлялся, или начинал отстраняться, или проявлял нерешительность там, где раньше этого не делал, это означало, что работа становится важной. Это означало, что клиент сталкивался с проблемами, с которыми ему действительно нужно было столкнуться. Мрак гуще всего перед восходом, и всё такое.
Что касается ее клиента, Кроули, Обри Тайм не чувствовала, что недавние неудачи были возможностью. Что-то было не так, но она не могла понять, что. Он был таким далеким, каким не был раньше, даже тогда, когда они только начинали. Она чувствовала раздражение, постоянно работая с ним. Она плавала в раздражении.
Она знала, что её профессиональной обязанностью было допросить это чувство раздражения. Она должна была оценить, что оно значило для неё, её работы и её собственных терапевтических потребностей, что она чувствовала себя расстроенной и раздраженной выходками Кроули. В конце концов, её работа не позволяла собственным личным эмоциям подавлять её профессиональные способности. Это был признак того, что что-то не так, особенно с ней.
Было бы одно, подумала она, если бы он просто лгал. Она могла справиться с ложью. Она могла работать с ложью. Но проблема, насколько она могла это понять, в том, что он, похоже, больше не хотел лгать. Он хотел быть правдивым. Она чувствовала, как сильно он хотел сказать ей правду, как удушающее облако, каждый раз, когда он заходил в её офис. И все же он не станет. Каким-то образом ей так и не удалось сделать правду возможной для него.
Она не понимала, что делает не так.
Насколько она видела, хорошие новости заключались в том, что любые ошибки, которые она делала, можно было исправить. Это центральное убеждение, разделяемое многими профессиональными терапевтами, такими как она: честное взаимодействие в терапевтической обстановке может устранить прошлый вред; непоколебимое принятие сострадательной истины может привести к ухудшению отношений, несмотря ни на что. Даже самый худший перелом в терапевтическом альянсе может быть исцелен с достаточным количеством честности, сострадания и тяжелой работы.
Пока её клиент Энтони Кроули продолжал возвращаться, у неё была возможность прекратить так сильно лажать. Она просто должна была выяснить, как.
***
«Я бы хотела поговорить с Вами сегодня о том, что Вы недавно сказали», — сказала она.
«Ну, это хороший способ заставить меня замолчать», — сказал он, и она восприняла это как хороший знак. Это может быть такая же недоделанная лажа, как и всегда, но это также было признанием того, что у него есть чувства, что на него повлияло то, что она сделала и сказала. Это было больше, чем он иногда давал ей.
«Недавно, — сказала она, и она могла бы быть более точной в отношении сроков, но она решила, что было бы лучше оставить их расплывчатыми, — Вы сказали мне, если бы я действительно знала Вас, Вы мне бы не понравились».
«Ага.»
«Вот о чем я хотела бы поговорить».
«Понял».
Она ждала. Он начал качать одно колено вверх и вниз. Он постучал пальцами по подлокотникам. Пятнадцать секунд.
«Хорошо?» — Наконец он сдался. — «Раз хотите поговорить об этом, так говорите».
«На самом деле, — сказала она, хладнокровно и спокойно, целенаправленное противоядие от его волнения. — «Я надеялась услышать больше от Вас по этому вопросу».
Он застонал. Старый добрый театральный Кроули, — подумала она.
«Что Вы хотите, чтобы я сказал?» — спросил он.
«Всё, что приходит на ум, всё, что хотите сказать».
«Так всегда говорил Фрейд».
«Вы не отвлечете меня этим».
Он усмехнулся ей, и она интерпретировала это как дружеское выражение лица. Она ждала. Она улыбнулась. Она смоделировала спокойную и расслабленную позу, чтобы он мог приспособиться. Полминуты, и он снова уселся на своё место.
«Я. Делал. Вещи. В прошлом», — сказал он с осторожным акцентом.
Обри Тайм услышала этот акцент, и она решила быть очень осторожной со своим ответом. Она могла ответить несколькими способами, и каждый из возможных ответов мог иметь терапевтическую ценность при разных обстоятельствах. Она могла бы пошутить: Боже, я не просила целый роман. Возможно, это было бы уместно, если бы она хотела наладить отношения. Она могла бы умолять: продолжай, у тебя отлично получается. Возможно, это было бы уместно, если бы она думала, что ему нужна поддержка. Она могла бы попросить разъяснений: какие именно? Если бы она хотела больше фактов.
Но в этот конкретный момент, с этим конкретным клиентом, который, как она знала, был очень сердитым человеком, с доступом к значительному богатству, с татуировкой на лице и со всем остальным, что она знала и не знала о нём, разум Обри Тайм подошел к её юридическим обязанностям.
«Прежде чем продолжить, — сказала она, сохраняя этот ровный и прохладный тон, надеясь, что она не звучит поспешно, опасаясь, что это может разрушить его скудную попытку сказать правду. — «Позвольте мне Вам напомнить, когда я по закону обязана нарушать конфиденциальность… Если вы помните…»
«Тссс!» — прервал он её с раздраженным взглядом. — «Я помню. Я подписал информированное согласие, верно? — Ещё на первой сессии после разговора об эдиповых комплексах и методах заземления. То, как он подписал его, всё еще было чем-то, что она не понимала — но подписал так подписал. — «Это вообще тут не причем. Если хотите, чтобы я говорил, дайте мне говорить».
«Хорошо», сказала она. Она кивнула, словно сказала, я вся во внимание. И она ждала.
«Делал. Вещи», — повторил он, с тем же акцентом.
Она снова кивнула.
Видя, что она слушает, он откинулся на сиденье еще дальше. Он положил шею на спинку стула и посмотрел в потолок. Он начал говорить.
«Я принял решение. Вместо людей. Или, ну, я подтолкнул их к решению, когда они не знали лучше. Безотзывному решению. Я не должен был его принимать. Это было не правильно. Ну — может быть. В конце концов, все получилось, по-моему. На самом деле я горжусь этим. И я бы сделал это снова, учитывая все обстоятельства. Но… оглядываясь назад, всё прошло не так, как хотелось бы».
«Понятно», — тихо сказала она, хотя на самом деле не сказала.
«Я беспокоюсь о том, что сделаю то же самое снова».
«Принять решение вместо людей?» — попыталась она.
«В меньшем масштабе, на этот раз. Ну… — он переместился, все еще глядя вверх. — «Я думаю, это зависит от того, как посчитать. Последствия будут меньше, в этом я уверен. Но сам акт…»
«Кроули».
Это иногда случалось. Он легко отвлекался. Но он очень редко обижался на неё, за возвращение его внимания в исходное состояние. Он отвел взгляд от потолка, чтобы посмотреть на неё.
«В общем, есть вещи, о которых Вам лучше не знать». — Он сделал жест руками, жест, который она узнала — её собственный. Это был жест, который говорил, вот всё, что я могу предложить.
«Это общее «вы» или конкретное «вы» ? — спросила она.
«Оба подходят». — Он пожал плечами. — «Есть вещи, о которых вам лучше не знать».
Обри Тайм подумала об этом, и она нахмурилась.
Её обучали с моделью ученого-практикующего. Это означало, что ее научили профессионально понимать себя как ученого и практикующего. Она была практикующей в том, что она практиковала: она работала с клиентами, она применяла психологическую теорию к конкретным случаям. Она была ученой в том смысле, что она формулировала гипотезы и проверяла их: она принимала психологическую теорию только в той мере, в которой она соответствовала эмпирическим данным, и она брала на себя ответственность за пересмотр своих предположений и убеждений всякий раз, когда они вступали в противоречие с доступными данными.
Но был другой смысл, более глубокий смысл, в котором Обри Тайм понимала себя как ученого. Обри Тайм верила в правду. Она верила в погоню за правдой. Она верила в её способность исцелять и обновлять: она практиковала, в конце концов, помощь людям распознавать и принимать истины своей жизни. Она верила в её доброту. Она понимала знание как самоценное, как достойную цель.
Это означало, что Обри Тайм, как человек, который отождествлял себя с научными предположениями, из которых строилась её профессия, не подходила для того, чтобы признать, что бывают знания, которые лучше не знать.
«Я в это не верю», — сказала она.
«Вы бы и не стали», — пробормотал он. «В этом весь смысл. Вы не знаете, что не знаете».
«Вы пытаетесь защитить меня, — подытожила она, — прячась от меня».
«Я стараюсь не принять за Вас решение, которое должны принимать только Вы сама».
«Так позвольте мне принять его». — Она пожала плечами. Это было небрежное пожатие плечами. Оно было небрежным, потому что для Обри Тайм решение принять знание всегда принималось небрежно. — «Мое решение. Я несу за него ответственность».
Он не выглядел впечатленным.
«Нет, серьезно», — повторила она снова, хотя её тон не стал менее легкомысленным. — «Это ведь моя работа, верно? Я этим занимаюсь. Это то, на что я подписалась».
Он покачал головой, не принимая ее доводы.
«Если это мое решение, то позвольте мне принять его».
Она его не убедила. Она не повлияла на его мыслительные процессы. Он просто продолжал качать головой, и она начинала чувствовать раздражение, неуважение. Обри Тайм была профессионалом, и она не ценила когда кто-то умалял её профессиональную способность обращаться с правдой.
«Знаете, не принимать чье-то решение — это то же самое, что принимать его за него», — сказала она.
Он посмотрел в сторону. В эти дни он выглядел несчастным совершенно определенным образом. Он ничего не сказал.
«Вы не можете рассказать мне о себе ничего такого, что заслуживает такого рода страданий», — сказала она и верила в это. Она сказала это, чтобы попытаться заставить его поверить в это тоже.
Она ждала. И ждала. Она не сводила с него глаз. На её лице было умоляющее выражение, на случай, если он оглянется на нее. Он не оглянулся. Он жевал губы.
«Позвольте мне делать свою работу, Кроули».
«Вы не знаете, что не знаете», — пробормотал он снова.
Она не была удовлетворена. Она рискнула надавить ещё раз. — «Что мне сделать, чтобы Вы доверились мне?»
Он выдохнул и, по крайней мере, посмотрел на нее. «Я подумаю», — сказал он.
Кроули только тяжело вздохнул:
— Ангел, ну почему тебя не интересует политика? Или азартные игры?
— Зато я выяснил, кто стучит по ночам.
— Боюсь себе даже представить, чем тебе пришлось для этого пожертвовать, — пробормотал Кроули, взяв со стола бутылку. — «Шатонёф-дю-Пап», ну, конечно…
— Дорогой, не мог же я угощать гостя твоим коньяком?
— Хоть что-то моё осталось, — ворчливо отозвался Кроули, но быстро прикусил язык: — Прости, ангел, это сильнее меня.
Азирафель на несколько мгновений накрыл его ладонь своей и слегка погладил запястье:
— Всё хорошо, дорогой. Так о чём ты хотел поговорить?
Настроение Кроули мгновенно улучшилось:
— О любви, — ехидно начал он и хмыкнул: — У меня так не получится, я же не ангел.
— Да, не ангел, — согласился Азирафель. — Ты — Кроули.
— Демон…
— Нет. Просто Кроули.
Несколько мгновений Кроули молчал, а потом потрясённо уставился на Азирафеля.
— Ангел, — его голос дрогнул, — так далеко ты ещё не заходил.
— Наверное, — Азирафель постарался улыбнуться как ни в чём не бывало. — И что же ты хотел сказать?
— Я встречался с Малфоем, — хрипло начал Кроули и прокашлялся, прежде чем продолжить. — Основные Департаменты Министерства контролируют наши люди.
— Ты хотел сказать «твои»? Ты же их Лорд.
— Ну, да… Мы ждём первого промаха Фаджа, чтобы его сместить. Дамблдор должен остаться во главе Визенгамота, чтобы обеспечить паритет.
— А что Малфой?
— Очень лоялен, — Кроули усмехнулся. — А вообще хочет, чтобы я возглавил хотя бы Отдел Тайн, раз уж не собираюсь занимать кресло министра.
— Ты ведь пока не собираешься его расстраивать?
— Пока нет, — Кроули отпил из бутылки и улёгся на диван, пристроив ноги на спинку. — Как тебе, кстати, последняя статья Скитер?
— Ты редактировал? — Азирафель всё-таки налил себе какао и теперь с удовольствием грел ладони о чашку. — Чувствуется рука мастера.
— Я, — Кроули перевернулся на бок и подпёр голову рукой. — Но пишет она всё равно отлично. С фантазией и огоньком.
— Это да… «Взгляд небесно-голубых глаз Л. Малфоя лучился светом и уверенностью», — процитировал Азирафель. — «Сила, мощь и природное обаяние выгодно выделяют Л. Малфоя в любой толпе».
— Ты забыл про его ум, — Кроули снял очки и положил их на стол.
— Точно! «Ум и дипломатичность прирождённого политика…»
— Поменьше сарказма, ангел. Смертным такое нравится.
— Кому из наших знакомых, Кроули? Дамблдору? Флитвику? Снейпу?
— Зато Блэк бы точно оценил! И Поттер! И братья Уизли… Смертные разные, ангел, а статьи в этой газетёнке рассчитаны на некоего среднего читателя, которому нужны слова погромче, чтобы привлечь внимание. Публика любит цирк, а не артхаус.
И когда только Кроули всё это узнал? Неужели Скитер просветила?
— Не буду спорить.
— Ещё бы… Так кто всё-таки стучит по ночам?
Раньше Азирафелю казалось, что Кроули слишком спешит, меняя темы разговора, иногда это даже раздражало, но сейчас почему-то хотелось улыбаться. Потому что это было настолько в его стиле… как и его поза на диване… как и азартный блеск глаз…
— Блэк, — Азирафель постарался не смотреть на губы Кроули.
— Что «Блэк»? — Кроули замер, словно перестав дышать.
— Стучит.
— В смысле? — Кроули выглядел немного ошарашенным.
— Ты спросил меня, кто стучит по ночам, я сказал, что Блэк, — попытался объяснить Азирафель.
— А-а… ты об этом… — кадык Кроули нервно дёрнулся.
— Да, — Азирафель не понял, почему понизил голос почти до шёпота.
— А зачем он стучит? — Кроули тяжело сглотнул.
— Привлекает Снейпа. Говорит, что так бьётся его сердце.
— Сердце… конечно… — Кроули зажмурился. — Ангел, пожалуйста, перестань.
— Но я ничего…
— Вот именно. Ты — ничего, а я…
Так действительно было нечестно! А ещё Азирафель вдруг понял, что не хочет прекращать это безумие. Он представил, как пересаживается на диван и берёт Кроули за руку. Осторожно. А потом гладит нежную кожу запястья, кончиками пальцев ощущая, как заполошно бьётся его сердце. Дальше фантазия отказывалась работать, потому что не было никакого «дальше». Для них не было — они ведь не смертные. Они ангел и демон. И есть долг. А они не имеют права выбирать. Им его не дали, и страшно даже подумать, если вдруг… вдруг…
— Пойдём к Блэку, Кроули, — Азирафель устало потёр лицо, пытаясь избавиться от наваждения.
— Зачем? — Кроули наконец взглянул на него.
— Отберём у него этот чёртов барабан, и всё будет хорошо.
— Мне нравится твой оптимизм.
Кроули усмехнулся и поднялся с дивана одним пружинящим движением. Красиво. Хотя сам бы он назвал это «стильным». Кроули, не оглядываясь, дошёл до двери и вышел в коридор, уверенный, что Азирафель идёт следом. Но разве он был не прав?..
Выручай-комната, открывшись, предстала им складом заброшенных вещей, в центре которого стояла кровать с мрачным Блэком.
— А, это вы…
— А вы кого ждали, Сириус? — Кроули мгновенно преобразился, и от его трогательной открытости не осталось и следа. — Неужели Снейпа?
— Ну, для разнообразия не отказался бы! — оскалился Блэк. — Вы же понимаете, тут совсем плохо… со всем тут плохо. Вы мне даже гулять запретили. Впору на луну завыть.
— Или постучать в барабан? — ехидно усмехнулся Кроули. — Какого чёрта, Сириус? Может быть, вам стоит напомнить о розыске?
— Да кому я сейчас нужен! — отмахнулся Блэк. — Это вам Снейп наплёл про барабан?
— Мне — нет! — Кроули склонил голову, словно пытаясь разглядеть в Блэке что-то новое. — А разве он знает? К примеру, на собрании у Дамблдора он старательно делал вид, что отлично спит по ночам и даже не подозревает, что в эту пору в замке бывает шумно.
— Да?
Блэк оскалился улыбкой дворового пса, увидавшего здоровый кусок мяса. Для полного сходства ему не хватало постучать хвостом. Кроули снисходительно фыркнул:
— Да. Но барабан всё-таки придётся у вас забрать.
— Это джембе, — вдруг оживился Блэк. — У Шеклболта был такой. Не удивлюсь, если это его — он показывал мне, как правильно держать ритм и отличать басы от простых ударов пальцами. Хотите, покажу?
Его надо было срочно отвлечь чем-то мирным.
— А кто такой Шеклболт? — поинтересовался Азирафель.
— Он из наших. В смысле, тех, кто за Дамблдора. Он аврор, на хорошем счету и сейчас охраняет премьер-министра. Маггловского. Дамблдор пытался сделать его главой Отдела Тайн, но вы же знаете Фаджа?! Зассал и поставил туда Ричардсона. Это приятель Боуда, но даже Боуд справился бы лучше…
Блэк продолжал рассказывать о «бардаке в Министерстве», который «развёл» Фадж, потому что при Багнолд такого не было, а Азирафель поймал вопросительный взгляд Кроули. И, в принципе, не согласиться с ним было нельзя! Для баланса в расстановке сил Дамблдора стоило усилить, и если главу Аврората должен был назначить Малфой, то Отдел Тайн вполне можно было отдать Шеклболту… разумеется, если знакомство окажется перспективным. Азирафель медленно кивнул, и Кроули бесцеремонно перебил Блэка:
— Сириус, а разве по протоколу Шеклболт не должен посещать состязания Турнира?
Блэк задумчиво поскрёб отросшую щетину на шее.
— Должен вроде.
— А на первом туре он был?
— Не знаю, я же тогда ещё сам в лесах отсиживался, — Блэк вздохнул и доверительно добавил: — В нечеловеческих условиях.
— Понятно, — Кроули задумчиво походил по комнате, пробираясь среди завалов вещей, и протянул руку: — Давайте уже свой барабан.
— Это джембе, — Блэк безропотно достал из-под кровати потрёпанный жизнью инструмент с сильно потёртой кожаной мембраной, на которой была нарисована фигура в мантии, отдалённо похожая на Снейпа. — Хотите, я вам сыграю?
— Упаси боже, — улыбнулся Азирафель, и, покосившись на «украшение» барабана, решил дать пару советов. — Знаете, Сириус, если вы, конечно, рассчитываете на большее, чем просто гонять Северуса по коридорам, то вам стоит немного изменить тактику.
— Да?!
На Азирафеля с интересом уставились две пары глаз, и если во взгляде Блэка была надежда, то Кроули выглядел удивлённым.
— Да, — кивнул Азирафель. — Для начала попробуйте на него не давить. Позвольте его симпатии вырасти, попытайтесь стать его другом, со всем уважением. И не спешите, он обязательно оценит ваше чувство.
— Только я этого уже не увижу, — вздохнул Блэк. — Потому что сдохну от старости.
Спасённых с помощью Филиппа DEX-девушек Родион отвёз в Кедрово и передал Живке в присутствии председателя сельсовета с третьим опекунским уровнем, особо оговорив, что киборги привезены именно для помощи ей и для охраны здания клуба, а не всему селу, а парня-Mary уже через неделю перевели на работу в столовую «Надежды».
***
Тринадцатого июля в кабинете заведующей ОЗК торжественно передали под опеку одной из активных пенсионерок из клуба «Золотой возраст» DEX’а по имени Павел. Анна Петровна работала в ОЗК почти с самого начала – бухгалтером на полставки – и знала всех киборгов, бывавших в офисе. Пашу, появившегося уже в новом здании, она довольно хорошо успела узнать, так как он чаще других DEX’ов охранял второй этаж здания, где находилась бухгалтерия, и она чаще всех подкармливала его пирожками.
Уже через день Анна Петровна стала жаловаться на парня: «Всё делает не так, совершенно не слушается, только всё портит… не могу справиться…». Все были удивлены такой переменой в её отношении к этому киборгу, и потому вечером того же дня к ней на дом ОЗКшники явились целой комиссией: Карина с Леоном, Светлана, Родион и Нина с Платоном.
Двухкомнатная квартира на втором этаже элитной высотки была почти разгромлена, осколки посуды усыпали пол кухни, деревянный старинный буфет был опрокинут, содержимое его рассыпалось по всему полу, хозяйка рыдала, а киборг тупо стоял у стенки и пялился на вошедших.
— Добрый вечер! Что произошло? Ведь всё нормально было в ОЗК… вы оба прекрасно ладили… мы так радовались за вас обоих… — Карина осмотрела погром и спросила снова: — Что произошло?
— Что случилось? Я всего лишь попросила его достать соль из буфета, а он… а он… а вчера… попросила подать укроп… — и снова разрыдалась.
Нина обратилась уже к киборгу:
— Паша, какой был последний приказ? И предпоследний тоже? Скинь все записи мне на видеофон.
И DEX сначала скинул видео Нине, а затем воспроизвёл аудиофайл:
— Паша, беги на кухню, возьми стул и прыгни за солью, она наверху. – Сделал паузу и включил более ранние записи: — А теперь принеси мне зонтик… не этот! Зонтик!.. и лук подай… да не этот!..
— Всё ясно. Был чёткий приказ прыгнуть, — ответила Карина, — вот он и прыгнул. С разбегу. На стул… поэтому буфет на полу? А при чём здесь зонтик и лук?
— Да… буфет упал… он прыгнул! Но он же того… разумный. Должен понимать, что я хотела сказать, что надо осторожно встать на стул и достать соль с верхней полки? И что нужен зонтик укропа! И что лук нужен репчатый, – Анна Петровна смотрела на гостей с недоумением и говорила уже без рыданий: — Раньше ведь он понимал, что мне требуется!
— Если он должен был осторожно встать на стул, то так и надо было говорить. Его система воспринимает приказ однозначно… даже если он сам и понимает, что надо сделать. Вам же всё объясняли, и не один раз. И в ОЗК Вы с Пашей отлично ладили. Что случилось ещё? Тут такой разгром… неужели это только от его прыжка так буфет пострадал?
Платон в это же время связался с Пашей и стал спрашивать о всех данных приказах и их выполнении. Просмотрев полученные записи, скинул их Нине на видеофон, и она сразу выдернула вирт-окон и стала смотреть видео. На записи было видно, как Анна Ивановна говорит киборгу на кухне: «Сейчас пойдём в магазин и купим кое-что на обед. Возьмёшь эту штуку, — и Анна Ивановна начала что-то показывать руками, — положишь в неё то, что купим, закроешь этой штучкой и поставишь это самое на эту штуку…»
— Стоп! — Карина прервала просмотр и обратилась к пенсионерке, — Вы сами-то понимаете, о чём речь? Эту штуку в эту штучку… не удивительно, что киборг запутался… и почти сорвался. К тому же Вы сами отказались дать ему программы от Mary, решили обучать его самостоятельно!
— Но ведь раньше он меня понимал как-то!
И тут же на видеофон Нины пришел ещё один файл, снятый DEX’ом на кухне столовой «Надежды»: «Паша, сначала в кастрюлю кладут мясо, потом нарезанную капусту и закрывают кастрюлю крышкой… капуста в бульоне варится минут сорок, а в это время чистим картошку…»
— Ну вот, здесь же нормально говорите и понятно! – воскликнул Родион, — а я уже решил, что с Пашей что-то неладно, пришёл исправлять. Может, поставим программку всё-таки?
— Так это я на работе так говорю, на работе надо говорить понятно, — возмутилась пенсионерка. — А дома я говорю так, как мне удобно. И мои подруги меня понимают. И он понимать должен.
— Что понятно Вашим подругам, совершенно непонятно киборгу. Он старается быть нужным, но вместо этого разгромил буфет с посудой… его система воспринимает приказы буквально и заставляет его прыгать и бегать, а сам он просто запутался во всех этих штуках, штучках, «это самое» и зонтиках! И теперь одно из двух. Или Паша возвращается в ОЗК. Или Вы начинаете говорить так, чтобы он Вас понимал. Не «штучка на штуке», а «крышка на кастрюле». Не «это самое», а «капуста и морковь». Не «беги и прыгни», а «пойди и осторожно встань на стул». Уточняйте, что нужен зонтик именно укропа или лук именно репчатый, который едят. И тогда вы сможете найти взаимопонимание. Ваше решение? Паша, что скажешь? Хочешь вернуться?
Ранее молчавший киборг тихо сказал:
— Я бы остался… здесь у меня только один человек с правом управления… я научусь понимать. Только пропишу себе разные варианты приказов. Приказ «прыгни» будет означать «осторожно поднимись», а слово «беги» — «медленно пойди»… но… если действительно понадобится побежать и прыгнуть, что тогда?
— Тогда… сначала сделаем уборку, — уверенно сказал Платон, — Паша сегодня заночует здесь, а завтра с утра мы все полетим на Жемчужный остров, там Паша научится ремонтировать мебель, а Анна Петровна, как профессионал, проверит бухгалтерию… Клим, бесспорно, бухгалтер первоклассный, но с программой только… ему учиться надо и опыта набираться… и Анна Петровна пообщается с другими киборгами и поймёт, что надо говорить понятно всегда… и Паше не придётся прописывать у себя разные варианты приказов.
Карина глядела на Платона с нескрываемым изумлением – Irien не только предложил решение проблемы, но и сделал это самостоятельно и не спрашивая разрешения у хозяйки. После возвращения с празднования Купалы и этого странного венчания отношения Нины и Платона заметно изменились. Мало того, что у них появились серебряные обручальные кольца, так и поведение обоих стало другим: киборг словно стал старше и взрослее, стал открыто советовать что-то хозяйке – и она эти советы принимала! Этот киборг постепенно брал на себя её обязанности в ОЗК и дежурил не столько вместе с ней, но и фактически вместо неё, отвечая на звонки и принимая посетителей, а она только кивала и соглашалась с ним.
Карина дослушала идеи Платона – и к своему удивлению тоже согласилась. Сначала уборка – она сама взяла совок и веник, а Платон с Пашей осторожно подняли и поставили на место буфет, тут же считая, сколько всего разбилось и просыпалось и какие продукты надо выбросить, а какие докупить. Дверки буфета отпали, стёкла треснули, кусочки резьбы откололись – и надо было или ремонтировать этот буфет, или покупать новый. И потому Анна Петровна тоже согласилась с предложением Платона.
После уборки гости ушли, а Паша лёг спать на полу в прихожей, боясь разбить ещё что-нибудь. Анна Петровна ничего ему не сказала, опасаясь, что он поймёт не так, и после таблетки успокоительного тоже пошла спать.
***
На следующий день вылетели на остров на трёх флайерах: Нина с Платоном на своём, Карина с Леоном и Родион с Анной Петровной и Пашей.
Паша сидел тихо и смирно, но по внутренней связи забрасывал Платона вопросами о модуле, островах и живущих на них киборгах. Конечно, живя в ОЗК, DEX знал, что есть такой архипелаг на озере и что там живут киборги почти без людей — но он никогда не был на этих островах.
Паша за ночь просмотрел множество видеозаписей из облака Платона, и представление о жизни на островах имел, но весьма своеобразное – Irien в своё облако загружал записи, наиболее интересные ему как экономисту – о производстве мебели, ремонте техники, продажах и покупках. Просто сходить в гости и познакомиться Паша был совсем не против — но остаться жить в модуле после увиденного не захотел. Ведь киборги на островах почти круглосуточно работают, а кормосмеси не получают. А другого ничего из еды нет! Не рыбу же с крысами они едят? К тому же Паша в деревне не бывал ни разу и довольно смутно знал о местных обычаях.
Прилетели на Жемчужный остров в десять утра – почти все киборги были уже на работах.
Гостей встретил предупреждённый заранее волхв и проводил в модуль. Первым делом Фрида угостила всех чаем с булочками, и после завтрака Анна Петровна занялась проверкой бухгалтерских отчётов. Клим побаивался нового человека — хотя заочно по видеосвязи был знаком с бухгалтером ОЗК — и потому Велимысл остался присутствовать при процессе аудита. Документы у Клима были в идеальном порядке, но Анна Петровна всё же дала парню несколько дельных советов по оформлению накладных и учёту прихода, и в конце беседы посоветовала часть вырученных от продажи изделий и ягод денег откладывать на отдельном неснимаемом счете, чтобы на самый крайний случай была финансовая «подушка безопасности». Волхв сообщил об этом Нине — и она одобрила решение откладывать до десяти процентов от выручки на отдельном счете, который тут же был открыт.
Тем временем Паша скинул Фролу записи сломанного буфета, тот пообещал помочь, показал в мастерской готовую мебель, поручил помощнику сделать сломанные детали резьбы и выдал Паше несколько дельных советов по ремонту мебели.
После просмотра отчётов Фрида пригласила гостей обедать, и за столом Анна Петровна разговорилась с Велимыслом о своей семье и о внуках:
— Мне уже семьдесят два… дочь работает библиотекарем в Серебрянке… скоро на пенсию выйдет, внуки школу закончили в этом году и куда-то дальше учиться полетят. Думала, Паша мне вместо внука будет, доходит за мной и дальше в моей квартире жить останется… а вот как получается…
— Так он и останется. Вы же давно знакомы, и он сам согласился жить у тебя… — старый учитель привычно говорил «ты», Анна Петровна воспринимала это совершенно спокойно. Паша сидел за столом молча, почти не двигаясь.
Чтобы волхв смог поговорить с ними двумя вместе, Нина вместе с Платоном и остальными гостями вышла из модуля. День был солнечный, и Родион побежал купаться, Леон пошёл в гаражи, а Карина с Ниной и Платоном двинулись к пасущимися лошадям.
Стоящий у левады Квинто-Полкан с явным недовольством наблюдал за прилетевшими людьми. А вдруг гости захотят покататься, а не знающая этих лошадей хозяйка им разрешит? Лошади старые и для катания совсем не годятся, к тому же привезённые последними кобылы жерёбы и потому их беречь надо. И потому кататься на них нельзя ни в коем случае! Сказать голосом не посмел, но хватило ума кинуть сообщение Платону, и тот осторожно и аккуратно предложил гостям посмотреть ещё и строящуюся дамбу на соседний пока безымянный островок:
— Хотим соединить все острова дорогой… руководство заповедника мысль одобрило. Сначала заготовим камни, а когда привезут бетонные кольца, будем укладывать на дно камни, а на камни — эти кольца… до холодов успеем соединить ещё два или три острова…
— И будет отдельный сельсовет. На островах. Колхоз… — подержала его Нина.
— «Новая жизнь»… или «Светлый путь». Раньше так называли колхозы… выберем все вместе на общем собрании.
Нина уставилась на киборга — откуда он знает о названиях колхозов в бывшем СССР?… но тут же вспомнила, что он переводил книгу по экономике перестройки и наверняка читал книги и по истории Старой Земли. Названия будущего хозяйства её не впечатлили – слишком просто и банально, но то, что предложил это киборг – обрадовало. Значит, он всерьёз думает о будущей жизни на островах.
— Всё это замечательно, — отвечала Карина, — но неужели киборгам здесь нравится? может быть, кто-то захочет перебраться в город?
— В город? Давайте сейчас и узнаем. Платон, спроси, пожалуйста, по внутренней связи, хочет ли кто-нибудь улететь в город? Жить в семьях в цивилизованных условиях, быть в статусе младшего члена семьи… или домашнего любимца… и указать причину согласия остаться здесь или возврата в город. Пусть каждый скинет свой ответ на мой планшет с указанием имени, модели и серийного номера.
— Хорошо, сейчас сделаю… от меня ответ нужен?
— Конечно! – мгновенно отозвалась Карина. — Хоть ты и живёшь в городе… но ты тоже подопечный Нины Павловны.
Через минуту начали приходить ответы:
«Фрида Бок, Mary-5, остаюсь здесь. Здесь я что-то значу, я управляю здесь модулем, а что мне делать в городе? Быть куклой? Здесь лучше.»
«Платон Лебедев, Irien-69, я буду вместе с женой. Куда она, туда и я. Мой дом — её дом. К тому же я хочу учиться, и здесь я нужнее.»
«Фрол Рябков (фамилия хозяина). DEX-6. Мне и здесь неплохо. Что я забыл в городе? Кем я буду? Охранником? А здесь я управляющий.»…
В течение четверти часа отозвались почти полтора десятка киборгов.
— Вот так… ответили все разумные киборги. Неразумные ответить не могут. И за них отвечаю я, — Нина взглянула на Карину и Анну Петровну, — и я решаю, что здесь им будет лучше.
Домой вернулись поздно вечером, уставшие и довольные. В полёте Анна Петровна не умолкая говорила, какой замечательный человек живёт на островах и как он всё замечательно устроил, и что он даже игры с киборгами проводит… и даже уговорил её дочь помочь ему организовывать зимой серию игр каких-то.
Нина от её болтовни устала больше, чем от целого дня работы, и была почти счастлива, оказавшись дома.
Июль начался с дождей. Ливень хлестал с небольшими перерывами почти трое суток и вымочил всё, что только было возможно вымочить – ливневая канализация города еле справлялась с потоками воды.
На островах сразу после Сварожьих дней начали заготовку кормов и потому срочно пришлось ставить вешала, чтобы на них сушить уже скошенную траву. А потом под руководством Фрола, которому эта работа была знакома, стали в пустующем овощехранилище развешивать на просушку заготовленные для коз веники из веток лиственных деревьев.
Ян во время дождей заводил коня в палатку и спал у него в ногах. Дамир не возражал, лишь просил Яна самого убирать навоз за Рыжиком. Проблема сначала казалась неожиданно сложной — ни утилизатора, ни огорода, ни компостной ямы на острове не было, а в озеро навоз выбрасывать нельзя – но уже на второй день нахождения киборгов на этом острове Фрол привёз им упаковку больших пластиковых мешков и через день один из охранных DEX’ов стал заполненные навозом мешки увозить на огороды для удобрения почвы.
Фрида нашла для Яна «увлекательное» занятие: при вычёсывании гривы и хвоста коня собирать выпадающие волоски и плести из этого конского волоса сетки для вершей и курм. Дамир рыбачил и обрабатывал рыбу, постепенно и Ян учился рыбу коптить и вялить. Собственной лодки поначалу остро не хватало, а попросить хозяйку купить её не хватало решимости, но через день после неожиданного празднования Дамир получил с двумя дронами посылку от Платона – в двух больших мешках оказалась надувная четырёхместная лодка с вёслами и небольшим мотором, два ножа, акваланг и два гидрокостюма как раз по размеру Яна и Дамира. В вечернем звонке хозяйке он показал лодку и костюмы и спросил, можно ли ими пользоваться.
— Конечно, можно! – ответила она, — и даже нужно. Платон опять выиграл в лотерею, да я получила оплату за переводы, так что ты можешь даже на сома поохотиться… или на него не охотятся? Это рыба, а рыбу ловят… но попробуй, вдруг получится поймать. Можешь пригласить Змея на рыбалку, он сома уже ловил.
— Спасибо… неожиданно и очень вовремя. Я попробую… — парень смутился, замолчал, потом тихо добавил: — А я ведь на самом деле загадал поймать самую большую рыбу в озере… а ни лодки, ни акваланга не было. Теперь точно смогу. Спасибо.
***
Отснятые головизионщиками сюжеты о городском празднике, ОЗРК и «Ладе» Нина просматривала дома в записи почти через неделю, когда наконец вспомнила о них. Сюжеты показывали несколько раз, и Родион успел их не только скачать, но и разместить на сайте ОЗРК и в своей группе в соцсети. Но Нине сразу как-то было некогда глянуть, что же наснимали приезжавшие гости.
Репортажей продолжительностью от одной до пяти минут было около десятка: и праздник в городе, и конкурс программистов, и работа мастеров-игрушечников, и работа ОЗРК. Отдельным получасовым фильмом был показан визит в «Надежду» с регистрацией потенциально разумного киборга. Вначале Филипп на кадрах вид имел удивлённо-недовольный — но только до тех пор, пока не понял, какие получил программы, а каких лишился. На выходе из здания «Надежды» вид у него был довольный и уверенный.
— А что, неплохо смотрится! — рассмеялся Платон, — и хорошо ведь сделали… столько инфы от него получили, что впору ещё один филиал ОЗК открывать. Как раз в тропиках.
— Филиал? Откроем со временем, не всё сразу. А про ОЗК… да, так явно будет правильнее. Мы не только разумных киборгов защищаем, а и неразумных тоже. Надо поправить в табличке у входа.
— Сделаю сегодня же.
Утром следующего дня надпись у входа в здание была изменена — теперь на ней значилось: «Общество Защиты Киборгов». И на общем собрании Карина объявила:
— Поскольку мы спасаем всех киборгов, не спрашивая об их разумности, то логичнее будет и название поправить. К тому же головной офис на Старой Земле уже сменил вывеску. Теперь они тоже ОЗК. Всех киборгов мы спасти вряд ли сможем… но будем стараться. Родион, что там на нашем сайте? Какие новости?
Программист сообщил о найденных объявлениях о продажах киборгов, и собравшиеся стали обсуждать, кого из продаваемых возможно выкупить в первую очередь.
Карина отправила решение о смене вывески и отчёты по сети лично Кире Гибульской. Ответа от неё ее как-то не ожидали, так как у неё и без них дел хватает, но она уже через час позвонила Карине, поблагодарила за проделанную работу и пообещала как-нибудь прилететь в гости.
***
Пятого июля дождь внезапно прекратился, резко потеплело — и полетели мошки. И Нине пришлось срочно закупать защитные костюмы для работающих на сенокосе и в огородах киборгов.
Так как киборгов стало больше, пришло время делить работников на постоянные бригады и управленцев. Фрол с удовольствием занялся бы только мастерскими, но в качестве управляющего пришлось распределять внимание и на заготовку кормов, и на уход за животными, и на строительство дамб, и на сбор грибов и ягод, и на пасеку. Фрида как модулеправительница занялась с девушками обработкой и переработкой собранных даров природы в сущик, соленья, варенья, леваш и кулагу на зиму. Созревающие в теплице огурцы и помидоры шли сразу на стол в виде салатов.
Клим, как бухгалтер, взял двоих помощников-Irien’ов для более точного ведения учёта и своевременной отчётности. Аглая возглавила растениводческую бригаду из двух отделений: одно отделение полностью занималось огородами и полями, второе — заготовкой кормов для животных. DEX-девушка старалась успеть везде и спала не более четырёх часов в сутки, как и все остальные киборги – зима в этих краях долгая и холодная, а киборгов становится всё больше и больше, и потому надо заготовить кормов не только на уже имеющихся животных, но и с учётом приплода и покупки молодняка у крестьян.
Начало сенокоса отпраздновали по традиции – вышли с ручными косами и первую скошенную траву принесли на алтарь на капище. Но уже на следующий день косить выехали два небольших трактора, собранных в мастерской из запчастей. После того, как Велимысл уговорил директора заповедника передать весь архипелаг под будущий колхоз, на неосвоенные прежде острова были направлены бригады из трёх-пяти киборгов для вырубки лишних кустов и заготовки веточного корма.
Для ухода за животными были созданы три бригады, каждая из трёх киборгов: одна бригада занималась овцами и козами, вторая — курами, третья — лошадьми.
Владелец конефермы привёз ещё троих престарелых лошадей — двух кобыл и мерина — и Квинто с его подачи решился сменить имя на Полкан. Волхв только рассмеялся, но смену имени разрешил, так как парень имя сам себе выбрал и смог обосновать причину. Всё-таки сказочный Полкан был наполовину конём, а наполовину человеком — потому и имя такое: пол-коня. Полкан. Хорошее имя.
Нина, узнав об этом, возражать не стала, и даже попросила Раджа вылепить из глины легендарного Полкана, чтобы у Квинто-Полкана был свой оберег.
Обе строительные бригады возглавил Фрол — одна бригада собирала камни для возведения дамб с Козьего на Утренний остров, и со Славного на ряд безымянных пока что мелких островков, чтобы сделать круговую дорогу вокруг всего архипелага, а вторая бригада помогала строителям большого дома на Славном острове.
Велимысл начал переговоры с руководством заповедника о строительстве посёлка на Жемчужном острове и деревни на мелких островах, и для начала выкупил лицензию на возведение одного большого жилого дома на Жемчужном острове примерно в километре от модуля.
Деревня планировалась усадебного типа на островах из расчета: один остров — один дом. Плюс — на Жемчужном острове планировалось построить школу, библиотеку, медпункт, клуб, спортзал… возможно — небольшой ипподром. А для этого надо не только разметить участки и поставить фундаменты, но и найти людей, готовых переселиться на острова и жить и работать с киборгами на равных. И найти деньги, чтобы закупить строительные материалы и инструменты.
И эти планы, рассчитанные на очень далекую перспективу, не были настолько нереальными, как казалось ещё год назад. Но поселить нескольких людей можно было уже в этом году – на Славном острове. В большом доме можно без проблем поселить полтора десятка киборгов, плюс — два двухэтажных флигеля, в которых первые этажи займут мастерские, а вторые этажи будут жилыми.
Так что желающие смогут переселиться в новый дом уже этой осенью, а остальные могут жить в имеющихся двух модулях, соединённых галереями в один комплекс. Если количество киборгов будет увеличиваться, то желающих можно будет направить на строительство городка на месте поселка геологов в Заполярье. Такими мыслями волхв делился и с Ниной, и с руководством заповедника, и с сотрудниками ОЗК — и старался убедить их в реальности этих планов.
***
Так внезапно зарегистрированный в ОЗК DEX оказался весьма ценным источником информации — он буквально закидывал Леона и Платона сообщениями обо всех встреченных и увиденных где-то киборгах. И первым делом он скинул несколькими файлами информацию обо всех киборгах голоканала и собственных киборгах сотрудников – и Карина с Родионом и Эвой вылетели в Янтарный и два полных дня регистрировали этих киборгов и оформляли опекунство желающим это сделать.
Сначала такой энтузиазм DEX’а обрадовал – список киборгов и их владельцев и/или опекунов увеличился за первую же неделю раз в десять, потом насторожил, так как DEX сообщал действительно обо всех встреченных киборгах (всё ли в порядке с его головой?), потом даже надоел – по идее на каждый сигнал надо было реагировать и проверять информацию, но далеко не всегда была возможность вылететь в любой уголок планеты и далеко не каждый вызов был срочным (почти все обнаруженные няньки-Mary были в полном порядке).
Но когда шестого июля в течение одних суток один за другим три раза удалось прилететь на место раньше бывших дексистов и забрать по одному троих почти сорвавшихся киборгов, услуги информатора были оценены по достоинству.
Привезённые киборги — две девушки DEX и парень Mary из разных пансионатов тропической зоны планеты — были сразу прооперированы. Эва собрала все известные ей ругательства на «этих идиотов, их хозяев» и к концу почти суточного дежурства еле держалась на ногах и без помощи Бернарда вряд ли смогла бы найти и извлечь все магнитные шарики из желудка и кишечника Mary. После этого прооперированных киборгов оставили в мансарде, превращённой в госпиталь.
Через пару дней Эстер нашла в дарк-нете объявление о продаже парных DEX’ов «дёшево, после группового отдыха» — так и было написано. Но Эва на это заметила:
— Сначала этих троих надо пристроить. А то следующих и поселить негде будет… нет, не прямо сейчас отдавать, пусть поправятся… но куда-то определить их надо. Но… ответь, что возьмём… только так вывезти?
— Не проблема, — ответила Нина, — девушек DEX можно и даже нужно отправить в Кедрово, в сельский клуб, охранницами и помощницами. Живка их примет, и ей спокойнее, и девочки устроены будут. Жильё там есть, сначала в клубе комнату на двоих займут, потом каждой будет по комнате. Сейчас позвоню…
Живка предложению принять двоих киборгов обрадовалась, и Родион пообещал лично отвезти обеих, когда поправятся. Парня Mary, названного Эвой Дереком в честь какого-то сериального актёра, решили пока после выздоровления оставить в столовой «Надежды». И Эва сама ответила на объявление и полетела в Серебрянку за киборгами, взяв Бернарда охранником.
Вернулась она уже за полночь, без DEX’ов, но с двумя Irien’ами и в бешенстве – их владелец размещал объявление в не совсем трезвом виде и перепутал линейку киборгов. Оба парня были в жутком состоянии, но в операции не нуждались – многочисленные переломы и истощение – и потому были сразу размещены в мансарде.
***
Платон стал постоянно просматривать объявления в сети о продажах киборгов — на планете киборгов официально продавали всё реже и реже, и цена на них всё увеличивалась. А нелегальных продавцов найти было сложно… но не невозможно – этим занималась Эстер под присмотром Родиона – но обнаруженные у одного из них Irien’ы на должность телохранителя не подходили, но по сходной цене всё же были выкуплены.
А Платон искал именно телохранителя лично для Нины – а лучше, если двоих сразу. И это должны быть не армейские с искалеченной психикой парни, а именно гражданские телохранители, новые или бывшие у нормальных хозяев DEX’ы, чтобы Нина могла им доверять и не боялась бы их, когда останется одна в доме. Конечно, не совсем одна – Радж дальше калитки и при необходимости магазина никуда не ходит – но и охранник из него никакой, его самого охранять надо с его свистульками.
А когда он уедет на учёбу, Нина должна остаться в безопасности – и для этого нужны DEX’ы… хотя бы одну «семёрку» бы купить… но вот на какие деньги покупать? Очередные десять лотерейных билетов принесли всего сто сорок галактов, а даже на одного очень списанного DEX’а надо намного больше.
И тогда девятого июля он, помня об ограничении на покупку билетов (десять штук в месяц), связался с Василием и с его помощью купил билетов на все сто сорок галактов. До сих пор ему везло – должно повезти и в этот раз.
И сразу сам разместил объявление в сети: «Куплю DEX’а для охраны, в любом состоянии, торг уместен».
Вилфред. СаИра.
Глава 31
Запах пропеченного румяного хлеба, горячего молока и сочащихся соком сахарных яблок заполонил кухню и теперь прокрадывался в спальню. Проверенный рецепт: он еще в ХIII веке пользовался бешеной популярностью. Одна королева, ради которой повара выдумывали кулинарные диковинки, мычала от восторга, уплетая за обе щеки. И звучное же у нее было имя — Шарлотта.
Кроули, как по сигналу, вскочил с кресла и пошел вынимать шарлотку из печки. Последняя со скрипом раззявила пасть, обдав жаром и без того разгоряченное лицо.
Термидор [1] не принес с собой ничего, кроме дурманящей жары и пыли на носках туфель. Не в силах бороться с беспощадным солнцем, листья повально опадали: сквер при церкви Сен-Сюльпис целиком покрылся шуршащим ковром. Пресловутые савояры, как и положено, несли службу под окнами: день не баловал «клиентами», так что оракул-сурок взял отгул и прохаживался по траве, пока хозяева затягивались выклянченной папироской.
Застыв напротив окна с протвенем в руках, Кроули думал, не расщедриться ли ему на кусок-другой для этих сорванцов? Нет, нет, нет. Первый почетный кусок уже обещан гостю, хоть гость о том и не просил.
Робеспьер занял рабочий стол и пачкал бумагу с потрясающей скоростью. Появление Кроули в кабинете осталось незамеченным. Если бы не победоносный запах выпечки, то душистая шарлотка так бы и почила на краю стола, забытая и очерствевшая.
— Право, не стоило утруждаться… — Робеспьер теперь разглядывал написанное, но к блюдечку притронулся.
— Когда вы попробуете, защебечете иначе! — хмыкнул Кроули.
Робеспьер немедля заел пирогом неуклюжую птичью метафору. Линии бровей тут же смягчились, листок был отброшен с сторону. Расправившись с куском и подъев все крошки, он откинулся на спинку стула, похлопал в ладоши и неожиданно задекламировал:
— Хвала тебе, о ты, кто ловкою рукой
Из теста сдобного пирог слепил впервой,
И смертным подарил изысканное блюдо.
Но грубый род людской заслуги помнит худо.
Забвеньем награжден твой драгоценный дар;
На сотнях алтарей от жертв клубится пар,
И статуи богов зрят волны фимиама,
А сладких тест творец не удостоен храма.
Хотя какой сравниться может бог
С великим гением, измыслившим пирог? [2]
— Могли ограничиться простым «спасибо»! — но самолюбие Кроули, вопреки словам, прыгало от восторга.
Похвалы от Азирафаэля Кроули слышал непрестанно (и, кто знает, может, тот привирал, так, чтоб не обидеть!). Так что мнение третьей стороны приветствовалось.
— Кстати, чье сочинение? Написано на странность недурно.
— Приятно слышать! — Что это, неужели улыбка? — Думал, уже не представится случая собственные стихи почитать. Могут не понять. Вы — совсем другое дело.
— Вот так сюрприз! — И Кроули оседлал стул напротив. — Хотя… не все же одной политикой заниматься.
— Нет, друг мой, поэзию я оставил вместе с адвокатской практикой в Аррасе. Там была милая провинциальная Академия наук и искусств. При ней учредили литературное общество «Розати», куда меня с охотой позвали. Какой дух братства царил там! Вечерами мы собирались вместе и слушали произведения товарищей, а после обсуждения нас ждал веселый и невинный ужин. Это стихотворение написано как раз для тех застолий.
— Да уж, мой пирог на рабочем столе сложно назвать «застольем».
— Бросьте: прислушайтесь к мнению со стороны. Если б не революция, из вас вышел бы отменный повар.
— А из вас тогда — прославленный поэт.
Кроули слишком поздно прикусил свой не в меру длинный язык. Неосторожные слова согнали с Робеспьера легкую ностальгию, и ей на смену наползала тягостная тоска. Робеспьер вернулся к листку с текстом.
Кроули вздохнул и перевел взгляд на висевшую на стене картину. После разговора с Вельзевул он вернул ее назад — в кабинет. Робеспьер только раз добродушно спросил «так это вы тут Дионис?» и, получив быстрый кивок, больше не интересовался ею. Оно и к лучшему.
Кроули сам не заметил, как Робеспьер занял… пространство. Они вернулись из Эрменонвиля, но на следующий день Робеспьер снова заявился на пороге. Правда, на этот раз без загадочных предложений. Просто прошел мимо, бросив: «Я побуду у вас пару часов, ладно?» Ответ на вопрос ему был не нужен.
«Побуду» переросло в дни. Дни незаметно сложились в декады. Не то чтобы Робеспьер мешался — нет. Единственное неудобство, которое он доставлял — так это невозможность создать при нем ванну. В остальном он был чем-то вроде аквариумной рыбки. Плавает где-то там — за стеклом, сам себе на уме, только корми пару раз в сутки да воду меняй.
Люди заводят животных. Для забавы или пользы. Кроули завел человека. Для чего? Сам не знал.
— Я прогуляюсь, — сказал Кроули.
— Идите. — Робеспьер снова зарылся с головой в бумаги. — Вы не обязаны передо мной отчитываться.
— Желаете что-то на ужин?
— Антуан, вы не должны…
— Мне несложно.
В этом и заключалась проблема. Ему несложно. Все, что Робеспьер принимал на свой счет, для Кроули было сущей безделицей.
— Сварите картошки. И хватит, — выдавил из себя Робеспьер.
И никаких тебе апельсиновых, как жидкое золото, конфитюров по прованским рецептам, тающего на языке тарта с воздушной меренгой и блинчиков креп Сюзетт, тонущих в вязком карамельно-цитрусовом соусе, как земля в извергнутой вулканом лаве.
Тьфу ты. Ну и ради чего он работает на Хлебном рынке?.. Азирафаэль заказывал ему и первое, и второе, и обязательно десерт. И чем вычурнее и больше — тем громче Азирафаэль охал. Гастрономическим вкусам Азирафаэля было приятно угождать. Впрочем, не только гастрономическим.
Кроули махнул рукой. Забрав остатки шарлотки, вышел на улицу. Савояры, как крысята, накинулись на подачку и умяли всё. Кроули сел рядом на траву, разглядывая цветастую коробочку с билетиками счастья. Закурил.
— Гражданин, не одолжите?..
«Одолжите».
— Когда говорят «одолжите», имеют в виду, что вернут, — добродушно сказал Кроули, протягивая голодранцам портсигар с папиросами. Один высокий, благо еще макушкой небо не скреб, черноволосый и породистый, как дорогой конь, — красавец растет. Второй — пузатый, кудрявый с хитрыми блестящими глазами и красным бантом под двойным подбородком. У второго и были волшебные руки, обирающие прохожих.
— Прошлый был лучше. — Портсигар живо сцапали. Пареньки взяли каждый по две папиросы: одну в рот, другую — за ухо.
— Кто? — не понял Кроули.
— Ну этот ваш. Белобрысый. Который вас у окна драл.
— А. — Кроули должен был чувствовать стыд и злость, но только равнодушно убрал возвращенный портсигар назад — в карман. — А этот плохой, что ли?
— Тот хлебом и вином угощал, — мечтательно протянул высокий.
— Да и какое предприятьице кануло, — подхватил пузатый. — Все так на вас пялились, что мы в тот раз заработали, как за пару месяцев. Не хотите повторить концерт? Мы возьмём вас в долю. Сорок процентов!!!
Кроули сделал затяжку, выпустив дым из ноздрей. Куда катится мир? Ему предлагают подзаработать, подставляя зад Азирафаэлю у окна? Слышал бы сам Азирафаэль…
«Да ты делаешь деньги из воздуха, дорогой!» — от любимого прищура разбегутся ласковые морщинки, и рука устремится к паху, вызвав сладкое, тягучее предвкушение. Азирафаэль не возмутится «да как ты смеешь предлагать такое?!», а посадит на подоконник и будет обхаживать, пока не растеряет свое хваленое самообладание. Нарочито учтивые ласки — я поцелую тебя, Кроули, — ударят в голову высоким градусом и быстро заставят аппетиты разыграться. Учтивость сменится жадностью, ненасытность выгонит сдержанность. И Азирафаэль обглодает его до чистых звонких стонов, не оставив ему ничего, кроме своего сложного, непроизносимого в страсти имени. Ох, ангел…
— Шестьдесят, — сказал Кроули дрогнувшим голосом.
— Сорок пять.
— Пятьдесят.
— Ладно. Если первый ещё объявится, я скажу ему о вашем предложении.
— А со вторым-то никак нельзя? Мы на мели!
Кроули ухмыльнулся. Отодрать Робеспьера у окна? А что: голосит же он свои речи с трибун — прославился именно ими. Тихий голос на публике обретает мощь, гипнотизирует и завораживает массы. Слава о его сольном выступлении прогремела бы на весь Латинский квартал…
Кроули на миг представил разгоряченное лицо со стертой пудрой. Волосы взъерошены и спутаны, губы, обычно бескровные, теперь мягкие и ярко-розовые, будто под слоем помады. Серые глаза искрят, как подожженный магний. Робеспьер дышит часто, хватает руками жадно и втягивает и без того плоский, как равнина, живот. Стонет под свист и улюлюканье «Антуа-Антуа-Антуа», не в силах произнести «н» на конце.
Задиристо-рыжий и требующий к себе всё внимание мира — моё зеркальное отражение.
— Я подумаю, — Кроули закашлялся от смеха и дыма в горле. — Мамочки. Ребята, возьмите меня к себе жить, а? Разбавлю флейтой завывания вашей шабретты. Не хочу возвращаться ко второму. Пойдемте пешком до Прованса.
— Не, кукиш. Париж — лучшая кормушка. Это все знают.
Так и разбиваются мечты. Кроули лёг на спину, подозвав лощеного сурка. Тот тыкнулся влажным носом в щеку и покорно заполз на грудь. Протянул билетик: мальчики втюхивали такие из цветастой коробочки за десять су.
— Мне стоит читать, или меня там ждет сплошное разочарование?
— Пузырь их на ходу придумывал и записывал. Вас ждет разочарование разве что от его глубокой парадигмы восприятия. Но счастье гарантировано!
— Ой, заткнись лучше, — пузатый вцепился в высокого. Развернулась игривая возня на кулаках.
Кроули, посмеиваясь, развернул билетик:
— «Последующая декада будет благопреятной. Возможно вы встретете стараво друга. Фортуна будет улыбаца вам, но не теряйте головы». И правда! Глубокие мысли.
— А вы что думали?
— Ничего, — Кроули спрятал билетик за пазуху. — Ничего.
Кроули вернулся к Робеспьеру спустя час. Не нарушая его покой, незаметно шмыгнул на кухню чистить картошку. Ведро грустно позвякивало, когда грязные очистки летели в него.
— О чем вы так долго разговаривали с детьми? — спросил Робеспьер, призраком возникнув в дверях.
— О вашем голосе, — не соврал Кроули, продолжая удлинять спираль из кожурки ножом.
— А что с ним?
— Мальчики делали ставки, насколько громким он может быть.
— Странная тема для разговора, — хмыкнул Робеспьер. — И что же решили?..
Кроули улыбнулся себе под нос. Невольно вспомнился каламбур Азирафаэля о происходящем в саду Эдема: «Адам Еву прижал к древу. Древо трещит, Ева верещит».
Верещит
Кроули бросил долгий взгляд на пустой кухонный подоконник. Мальчики кричали с улицы и снова подманивали прохожих билетиками счастья. Шабретта плаксиво выла, аккомпанируя их неразлучному дуэту.
— Ничего не решили. — медленно сказал Кроули. — Извините. Я вас позову, когда будет готово.
Робеспьер вопросительно приподнял бровь, но так и не дождался чего-то вразумительного. Кроули не собирался ему ничего объяснять.
Пустой подоконник должен оставаться пустым. Нечего заставлять его лишним.
***
— Вот уже не менее пяти декад, как окончилась моя диктатура, и я не имею никакого влияния на правительство. Патриотизм теперь лучше защищен? Франция стала счастливее? Содрогаются ли недруги республики перед нами? Нет, мы страшны патриотам! Чудовища объявили войну мирным гражданам, возвели какие-то неисправимые предрассудки в преступление, чтоб повсюду находить виновных и устрашать народ Революцией! Повсюду порочные агенты производят несправедливые аресты, угрожают разорением скромных состояний. Подлецы, они винят во всем одного меня! Нет ни одного арестованного лица, которому бы ни говорили обо мне: вот виновник твоих несчастий, ты станешь счастливым и свободным, если он перестанет существовать. О, я без сожаления покину жизнь! Ибо знаю, неправы атеисты, смерть — это не вечный сон! Смерть — это начало бессмертия!
В одинокой фигурке, стоящей за ораторской трибуной, узнавался былой адвокат. Только теперь в роли подзащитного Робеспьера выступал он сам. И народ. Они всегда шли бок о бок, в его голове.
Робеспьер не изменял себе даже теперь: наряжая каждый довод в кружева пышных фраз, призывая на выручку античных Танталов, Салмонеев, Катонов, он вел защиту безупречно. Но пламенные фразы едва ли возмущали хладнокровное сборище депутатов. И чего он так старается? Прошло уже больше месяца, а чудовищный декрет двадцать второго прериаля до сих пор не отменили. Казалось бы! Всего-то нужно дружно поднять руки и проголосовать: всех не пересажают! Но нет.
И что же теперь послужило помехой? Вариант «Робеспьер» уже не подходил.
«Политиканам насрать на народ. Все думают только о своей заднице. Недаром ведь, когда принимали этот чертов декрет, депутатов смутило только одно: из текста выходило, что они лишались своей неприкосновенности!», — Кроули подпер кулаком щеку, наблюдая за Робеспьером, распинающимся перед депутатами.
Ох, лучше было остаться дома или выйти в сквер к савоярам, подсобив им своей игрой на флейте. Исполнил бы пару песенок, приготовил бы ужин, посидел бы в ванне до сморщивания кожи, как у высушенного финика. Но смотреть на эти наглые морды, равнодушные к стенаниям Робеспьера — сил никаких не хватит.
Жозеф Фуше. Земляк Робеспьера. В прошлой жизни был невинным преподавателем духовной семинарии, но с приходом революции отложил Евангелие в сторону: взрывать дома и расстреливать людей из пушек в мятежном Лионе показалось ему занятием более достойным. Кутон не смог, а Фуше — пожалуйста!
Поль Баррас. Сколотил состояние, устраивая в Марселе интересные «аукционы». Лотом, конечно, была жизнь. За определенное вознаграждение отпускал на свободу узников побогаче. Бедняки — увы, ставки высоки.
Жан Каррье. Этот вообще конченая гнида. Желая выслужиться перед начальством, топил заключенных баржами и придумал жуткий обряд бракосочетания. Словно кюре, но только без мантии, Каррье связывал обреченных веревками, «узами брака», и отправлял их в плаванье по реке любви, покуда смерть не разлучит их. Впрочем, смерть разлучала их очень быстро. Робеспьер довел бы этого изверга до эшафота, но ему помешали его же коллеги, не менее безжалостные фанатики Колло Д’Эрбуа и Бильо-Варенн.
Фукье-Тенвиль. Общественный обвинитель при Трибунале: он отправлял на скамьи подсудимых пачками, вот уже целый месяц ни перед кем не отчитываясь. Судьи и присяжные верили ему на слово и вершили суд на скорую руку.
Были и другие фамилии, среди которых чуть ли не полный состав Комитета общественной безопасности, развернувшие за последний месяц неслыханную охоту на парижан.
Все эти люди, по донесениям немногих верных Робеспьеру агентов, плели «Великий заговор» против якобинской Франции. Уж больно опостылели многим «республиканская умеренность» и Робеспьер в частности. Теперь-то Кроули знал, откуда брались слухи о кровожадном Робеспьере.
— Эти люди позорят революцию! Вот увидите: не станет их, и террор постепенно сойдет на нет! — говорил Робеспьер накануне, когда Кроули подкладывал ему третью картофелину в тарелку.
Кроули тогда понадеялся, что тот шутит. Но шутник из Робеспьера оказался ужасный. Одинокий и затравленный, он пошел в бой против бездушной государственной машины, в создании которой участвовал сам. На кого он надеется? Кто утвердит арест заговорщиков? Правительство, да и Конвент не пошевелят и пальцем, чтобы выдать своих шишек.
— Я добьюсь, чтобы мою речь напечатали и разослали по всем уголкам Франции! Народ должен знать правду! — не унывал Робеспьер.
Мечтатель! он был влюблен в идеальный народ, как Дон Кихот в несуществующую Дульсинею Тобосскую. И ради него — народа — он боролся с ветряными мельницами!
— Добродетель! — за нее Робеспьер хватался, как за спасительную соломинку, но насколько зыбкой она была! — Непреодолимая страсть, святая любовь к отечеству, сочувствие к угнетенным — это все она. Без добродетели революция была бы всего-навсего преступлением, разрушающим другое преступление. Но куда до нее продажным душам, для них мораль — пустой звук!
В парализованных страхом и недоверием депутатах эти слова не находили отклика. Но Робеспьер не умолкал, только изредка тянулся за стаканом воды, духота в зале всем спирала дыхание. Робеспьер увещевал, предостерегал, даже угрожал. Но угрозы, не адресованные никому в частности, мгновенно гасли, не долетая до цели.
Финансовое ведомство, во главе с Камбоном, разоряет кредиторов государства.
Тщеславные генералы, опьяненные победами, рвутся подмять всю Европу, чтобы поневоле насадить Революцию другим народам.
Агенты при иностранных державах, не стесняясь, предают революцию.
Эфемерные ниточки огромного заговора, но Робеспьеру было не до сомнений.
Но вот в конце своей пространной речи он обрисовал четкие перспективы: сократить армию агентов, кошмаривших доносами Францию; вышвырнуть крайних террористов из обоих правящих Комитетов; покончить с враждой Комитетов, объединив их в один орган, подчиненный Конвенту…
Конечно, это еще не отмена живодёрского декрета двадцать второго прериаля (утопист! Робеспьер всё верил, что справедливый суд зиждется на высоком моральном облике судьи), но как первый шаг к этому…
Полуторачасовая речь подошла к концу, но повисшая в зале заседаний тишина продолжала говорить за Робеспьера.
— Давайте напечатаем речь! — вякнул безликий крикун с места.
Кутон, скрипя колесами, горячо поддержал:
— Этого мало, надо разослать текст во все уголки Франции, в каждую коммуну.
Робеспьер сложил свой доклад в портфель. Чуть ли не сиял. Видимо, его царство справедливости уже не за горами?..
Но по устам депутатов загулял тихий ропот «а что, если под заговорщиком он имеет в виду меня?» Ропот становится все громче, пока не нашел выход в лице холодного, как глыба льда, Амара. Знал ведь, подлец, что Робеспьер не забыл его бесчинств в Комитете общественной безопасности и издевок над культом Верховного существа.
— Фамилии, Максимилиан! — Однако, Амар обращался не к Робеспьеру, а к залу в целом. — Если оратор так хочет послужить во благо государства, пусть выдаст нам фамилии заговорщиков.
Робеспьер точно воды в рот набрал. Его явно застигли врасплох, а импровизировать — не его конек. Почившего Дантона — да, но не его.
— Что ж, — пожал плечами Амар. — В таком случае этот доклад — не более, чем мнение частного лица. Робеспьер более не член правительства, а публиковать его личные обиды и домыслы — лишний труд, сами посудите.
Те, по чьим головам плакал нож гильотины, с радостью подхватили предложение Амара. И семьсот депутатов тут же передумали печатать речь. Французы так и не прочтут исповедь Робеспьера.
«Подсудимый, встаньте. Процесс окончен».
Или это еще не конец?..
Спрятавшись от гвалта в невидимый футляр, Робеспьер устремился к выходу, захватив в свою орбиту верных спутников — Кутона и Сен-Жюста.
В Якобинском клубе — не протолкнуться. Сотни глаз прикованы к выступающему за трибуной идолу. Идол слово в слово повторял отвергнутую депутатами речь, но реакция была совсем иной. Аплодисменты, как в былые годы, с грохотом накатывались на трибуну.
Старуха Тео была не так уж полоумна. Сколько Робеспьер тому ни противился, для собравшихся в церкви он был новым Мессией. Но идол не казался Спасителем при чуде в Вифсаиде. В перепаханном терзаниями лице читалось иное — лик Спасителя по пути на Голгофу. Как только восторг публики смолк, Робеспьер сказал могильным голосом:
— Эта речь, которую вы выслушали, — мое предсмертное завещание; сегодня я видел смерть — заговор злодеев так силен, что я не надеюсь ее избегнуть. Я умру без сожаления; у вас останется память обо мне; она будет вам дорога, и вы ее сумеете защитить.
Будто и впрямь уже из склепа говорит. Однако уподобиться мертвецу и успокоиться Робеспьер явно не собирался:
— Отделите злодеев от людей слабых, окажите Конвенту ту же услугу, что оказали в славный день тридцать первого мая [3]. Идите, спасайте свободу!
«Что это? Никак призыв к восстанию? Прожженный романтик! Кому нужна твоя свобода? У твоего народа есть заботы поважнее».
Художник Луи-Давид в религиозном экстазе бросился к Робеспьеру в объятья:
— Я выпью цикуту [4] вместе с тобой!
Сторонники умоляли выступить его прямо сейчас. Людское море в пятьсот голов — уже немало, но даже его Робеспьер отказался взять под узду. Во всеуслышание он отказался брать Конвент штурмом.
Кроули вышел из церкви, чтобы вдохнуть живительного табачного дыма. Мимо него пинками гнали из клуба Колло и Бильо-Варенна: врагам Робеспьера тут были не рады.
Наполненный событиями день восьмого термидора катился к закату. На Елисейских полях было почти безлюдно. На липовой аллее продуктовые лавочки закрывались одна за другой, так что напрасно Браунт несся вперед и размахивал пушистым хвостом — вкусностей не предвидится. Следом за Браунтом фланировали Робеспьер, Кроули и Элеонора. Последнюю невозможно было не взять, иначе она просто не отпускала за дверь. Видимо, отсутствие Робеспьера в доме Дюпле сильно повлияло на нее:
— Как! Отпустить вас, когда враги жаждут вашей смерти? Нет, мой долг сопровождать вас и удержать от гибельного шага.
Увы, Робеспьер плохо отплатил за такой порыв: всю прогулку он охотнее общался с Браунтом, забрасывая палочку все дальше и дальше.
Солнце накрылось багровым горизонтом с головой, но сгущавшиеся сумерки не принесли прохлады.
Повернули назад. Браунт, пыхтя от череды пробежек и жары, теперь вяло плелся следом.
Наконец, в закрытом ото всех дворике дома Дюпле, они остались одни: Элеонора скрылась в мастерской отца. У Робеспьера точно язык развязался:
— Антуан, я могу попросить вас об одной вещи?
— На всякий случай скажу, что пить с вами на брудершафт цикуту я не намерен. Вредно для здоровья. Вино, коньяк, кальвадос, сидр — пожалуйста. Пойдемте в «Le Procope»? Прямо сейчас?
— Нет, сегодня я лучше высплюсь. Завтра понадобится много сил. Либо меня завтра выслушают, либо…
— Восстание?
— Я всеми силами постараюсь добиться правды в Конвенте и не допустить насилия. Сен-Жюст назовет фамилии, и все будет кончено. И все же прошу, заклинаю вас: не ходите завтра на заседание. Я… спасал вас не для того, чтоб потом погубить вместе с собой.
Глупое человеческое сердце, не бейся! Ох. И почему Богиня наградила его такой никчемной чувственностью? Почему он готов раз за разом влюбляться в людей, несмотря на то, что они всегда его покидают? Почему его распирает каждый раз, когда к нему проявляют хотя бы толику внимания и заботы?
Я не хочу снова быть один. Я так устал
— Раз это просьба, а не приказ, то и выбирать мне, — сказал Кроули и, не тратясь на слова прощания, оставил Робеспьера наедине с собой. Вопрошающие серые глаза не слушались языка и жадно жгли его спину, пока он не свернул за угол.
Уже на улице разъяренной гарпией подлетела Элеонора. Кроули еще не видел ее такой: сжимающей кулачки, чуть ли не в горячке.
— Забудьте дорогу к этому дому! — процедила она. — Ваше общество навлечет беду на Максимилиана. Это из-за вас он стал таким!
Кроули поправил очки, сползающие с искривленной переносицы:
— Он всегда был таким. Не тешьте себя надеждами, вы его не удержите. Как спасти человека от его же природы?
— Вы меня не убедите…
— Слушай сюда, гражданка, — огрызнулся Кроули, — я дам тебе хороший совет. С рассвета всей семьей покиньте город. Если схватят, на допросе все отрицай, говори, что он запугивал вас гильотиной, пропивал ваше добро, лез тебе под юбку, в общем, ври.
— В-в… ты — мерзавец! — Кроули отпрыгнул прежде, чем Элеонора замахнулась на него.
— Без тебя знаю! — бросил он через плечо и быстрым шагом направился к Хлебному рынку. Сдалось ему слушать девичьи рыдания. Ему еще предстоит «обрадовать» своих коммерсантов.
Девятое термидора. Кроули пришел в зал заседаний к полудню. К тому времени галерея для зрителей уже скрипела от тяжести человеческих тел, но зачем торопиться, если узкая скамья может непостижимым образом подвинуться, оставив крайнего справа без места? Плюхнувшийся на пятую точку буржуа со сдавленным вздохом потер её и, чертыхаясь, вышел.
Кроули же перегнулся через перила и стал высматривать Робеспьера. Его всё не было.
Депутаты, рассевшиеся амфитеатром, галдели не хуже птичьего базара. Парило. Из распахнутых окон сочился удушающий зной.
— Быть грозе, уже который раз за год! — шамкала беззубым ртом старушка сбоку.
Но настоящая гроза разразилась внизу, на трибунах.
В зале объявилась знаменитая троица. Первым шел разодетый, как богатый жених, Робеспьер: впервые с праздника Верховного существа он достал свой голубой фрак, золотистые кюлоты и яркую, как цветочная розетка, кокарду. Следом — Сен-Жюст, весь в белом, прямо невеста на выданье. Последним катился Кутон в своем темном облачении — он вполне сошел бы за кюре.
«А ораторская трибуна — брачный алтарь!» — хоть убей, Кроули не мог сдержать озорных мыслишек.
Раздался звонок — председатель Конвента (по злой иронии судьбы — Колло Д’Эрбуа) попросил всех умолкнуть. На этот раз на трибуну взошел Сен-Жюст.
— Благодаря стечению обстоятельств, — начал он голосом не защитника, но прокурора, — эта трибуна станет Тарпейской скалой [5] для всякого, кто…
И тут произошло немыслимое. Хотя где-то на краю сознания Кроули ожидал чего-то такого. На трибуну взлетел весь всклокоченный Талльен, и, что есть силы, завопил:
— Требую слова к порядку заседания… Вчера один член правительства выступил самостоятельно и произнес речь от своего имени! Теперь другой делает то же.
«Талльен, ты-то куда?! Палач мятежного Бордо, казнивший направо и налево — и ты говоришь о порядке?»
Сен-Жюст обратился к председателю, чтобы пресечь беспредел, но тот будто оглох. Талльен и дальше бы вопил, но сорвал голос. Зато его тут же поддержал Бильо-Варенн: его крик «смерть тиранам!» подхватил весь зал. Робеспьер побежал на выручку Сен-Жюсту, уже принимая в спину крики «Долой тирана!»
— Я требую слова! — Робеспьер пытался перекричать гомон, но ему-то, в отличие от Талльена, отказали. Последний уже оправился: в руке Талльена блеснул кинжал.
— Этим кинжалом я поражу нового Кромвеля!
— Какой Кромвель, дерьма кусок?! Где ты видишь штыки? — не сдержался Кроули.
Все это его порядком доконало. Он вскочил с места, которое теперь буквально жглось. Под охи соседей перемахнул через перила и по портьере спустился прямо в зал, в эту клоаку. А там царил уже настоящий шабаш. Заседание главного органа власти превратилось в сплошную потасовку. Только били одного. Опьяненные яростью депутаты швыряли Робеспьера мячиком из стороны в сторону. Председатель, Колло Д’Эрбуа, заглушал его крик колокольчиком. Точно противный учитель осадил всезнайку-ученика. Но Кроули был на подходе, спускаясь по скамьям в самый низ амфитеатра, напоминавшего ад Данте.
Робеспьер перестал просить слова. Это уже не Орфей, убаюкивающий зверей: его лиру вырвали из рук и сломали о колено. Он зашелся кашлем, едва держась на ногах. Его обступили, кто-то съехидничал:
— Это кровь Дантона душит тебя!
— Что же вы его не защищали?.. — резонно просипел Робеспьер.
— А ну отошли! Живо! — Кроули схватил подвернувшийся стул и замахнулся им на гогочущих депутатов. Они посторонились, но один, особо одаренный, не отставал:
— Ты вообще кто?! Берегись защищать тирана!
— А то что?..
Спрятанные в оккультное пространство крылья яростно расправились и встопорщились. Одаренный заткнулся, получив в рожу неизвестно откуда взявшимся потоком воздуха.
Стул все же пригодился. Кроули усадил на него Робеспьера, все еще судорожно дышавшего в платок. Встал рядом. Вместе с ним заняли пост Сен-Жюст и Кутон.
— Предлагаю арестовать Робеспьера, Кутона и Сен-Жюста! — слепая ярость плескалась в голосах безымянных депутатов.
Тут же с мест повставали немногочисленные сторонники Робеспьера и попросили арестовать тогда и их. Их просьбу с радостью удовлетворили. Что-что, а право быть арестованным во Франции — священно!
— Как и остальные, прошу о своем аресте! — гаркнул Кроули и для должного эффекта взял Робеспьера за локоть. — Видите? Я — опасный государственный преступник!
Победившие депутаты проголосовали «за». Невиданное единодушие, с которым они принимали все чудовищные законы последних лет. Так же они теперь сваливали вину за всю пролитую кровь на одного человека.
Старая кляча с плешью на крупе плелась по улице. Лошади конвоиров с трудом шли вровень ей, чтобы не обогнать. Сами конвоиры косились на свергнутого кумира. Возможно, что не без боли. Вид у Робеспьера был плачевный: на голове — не парик, а воронье гнездо, правый рукав фрака достался в трофеи победителям. Даже жабо не пожалели. Прохожие спешили по своим делам, то ли не узнавая его, то ли боясь разделить его участь.
— Зачем? — глухо спросил он. Вместо признательности Кроули получил полный укора взгляд.
— У меня все под контролем! — подмигнул Кроули, попутно улыбаясь проходящим мимо гражданкам. Учитывая, что они ехали в телеге для смертников, девушек его кривляния буквально валили наповал.
Но вот показались въездные ворота в Люксембургскую тюрьму. Как заключенные были бы рады воочию узреть предмет их ненависти!..
Увы, братцы, не сегодня.
— Какой еще Робенпьер? [6] — вот и весь ответ от начальника тюрьмы. Напрасно конвоиры подводили к нему Робеспьера и тыкали в лицо приказом об аресте: тот только хлопал рыбьими глазами и тарабанил, как по бумажке:
— В мужских камерах мест нет. Только в женских. Мешать пол уставы не велят. Уходите!
Ошарашенные конвоиры развернули клячу, и они потащились в обратную сторону. Робеспьер немигающим взглядом вперился ему в лицо. Неужели догадался?.. Хотя, куда ему! Скорее, любуется его кривым носом!
Да и зачем что-то объяснять, все равно не поверит. А вот посмаковать победу, подтрунивая над конвоирами — это стоящее дело!
— Солдатики! — чуть не лопался от восторга Кроули. — Куда путь держим?
— Не твое дело, помалкивал бы! — буркнул усатый конвоир, нахлобучив треуголку на брови.
— Следующая тюрьма по курсу — Консьержери. Скажу наперед, там битком.
— Мы выполним приказ, даже если придется тащить вас в другой конец Парижа! — но в голосе второго конвоира — совсем еще мальчика — звучало отчаяние.
— А может ну его, этот приказ? Не горит же. Тут такой кабачок симпатичный за углом. Посидим, выпьем, а там дальше поедем. Как раз увезут партию на казнь, место в камере освободится. Я угощаю!
Конвоиры переглянулись, но ничего не ответили. Поехали дальше. Но странности на этом не кончились. Со стороны острова Сите по крышам прокатился колокольный звон, и встревоженные стайки голубей закружили в воздухе.
Тут уже дрогнули не одни конвоиры, вся улица замерла в изумлении. Низкий, протяжный, пробирающий до нутра гул — так мог звенеть только один колокол.
— Неужели Эммануэль проснулся? — воскликнул моложавый конвоир.
Кроули немедля подал голос:
— Я, конечно, не эксперт, но судя по характерному мажорному трезвучию это именно он! Ух, чую я, что-то грядет.
Южная колокольня Нотр-Дама продолжала играть побудку всему Парижу. Сколько она спала? Лет пять? Уж теперь Кроули назвонится вволю! В первый раз его остановил благоразумный Азирафаэль, но теперь он далеко. Вместо него — разбитый горем Робеспьер, который так и просится на роль девушки в беде. Что ж, к оружию!
Конвоиры продолжили путь, но на мосту Двойного Денье кляча встала как вкопанная. Напрасно стегали ее впалые бока: та ни с места — и все тут. А Нотр-Дам гудел в ушах, прямо над их головами.
С правого берега ему ответила колокольня Сен-Жак. Молодцы, коммерсанты, не подвели! Вот отозвалась с левого берега и красавица Сен-Сюльпис. Вот уже пять лет колокольни в Париже говорили только в час восстаний.
Колокольный звон окружил их. Лошади конвоиров затоптались на оживленном мосту. Неожиданно кляча, так упорно бастовавшая, рванула с места, оставив поводья болтаться в воздухе.
— Какого черта! — воскликнул старший конвоир, гневно смотря на Кроули с Робеспьером. — Арестованные, за нами! Пешком!
— Эй, народ! Робеспьера арестовывают! — крикнул Кроули.
Мимо как раз проходил отряд канониров, тащивших пушку в сторону правого берега Сены.
— Мерзавцы! Под Трибунал негодяев! — прорычал их офицер. — Слава Неподкупному!
При виде жерла пушки и обнаженных шпаг конвоиры окончательно струхнули и унесли ноги — от греха подальше.
Канониры и гражданские обступили повозку и приветствовали то серое подобие, которое Кроули назвал Робеспьером.
— Веди нас, Неподкупный!
— Куда? — спросил Робеспьер слабым голосом.
— Как куда? — выпучил глаза офицер. — К общему места сбора — у Парижской коммуны! Мы как раз туда.
Робеспьеру не дали подумать. Поток людей увлек их за собой: они миновали собор Нотр-Дам и одноименный мост, пока их, словно волной, не вынесло на Гревскую площадь, запруженную народом. Под ажурным фасадом старой городской ратуши народ «ковал орала на мечи» — кто вилы со двора притащил, кто серп на жердь насадил, кто разминался, размахивая молотилкой для зерна. У «избранных» были с собой приличные ружья или копья. Подоспевшие канониры пошли обниматься с «войском» и горланить «свобода, равенство, братство». Тут же немного поодаль митинговали каменщики из Сент-Антуанского предместья с криками «долой максимум, даешь достойную зарплату». Восторги и недовольство, страх и гнев — площадь гудела от бурных эмоций, порожденных непростым временем якобинской диктатуры.
— Кажется, сегодня Верховное Существо улыбается вам! — шепнул на ухо Робеспьеру Кроули.
Колокольный звон стих. Оставалось ждать, когда к восстанию примкнут верные Робеспьеру секции. Но секция Хлебного рынка уже была здесь. Вот они — его любимые коммерсанты — маленькой кучкой боязливо озираются на подготовку к боевым действиям.
Сюбисс с сыном Этьеном встретили его легким кивком. Вчера Кроули пересказал им речь Робеспьера, подарив им смутную надежду. А, может быть, будет лучше? Если Робеспьер против крайних террористов, то с ним можно говорить. И, если говорить правильно, добиться перемен. Восторжествует прекрасная Конституция первого года, нож гильотины заржавеет, а Робеспьер засядет в каком-нибудь учреждении и обретет наконец покой…
— Если ты в него веришь, то и я в него поверю, — сказал Сюбисс.
Взгляды всех собравшихся устремлялись на запад — в сторону Конвента, так смело за один день порвавшего с революцией. Там — на горизонте — уже сгущались тучи. Мало-помалу они проглотили гаснувшее солнце. Старушка не ошиблась. Быть грозе.
Робеспьер стоял на оживленной площади и что-то раздумывал. Он еще что-то взвешивает!
— Все это добром не кончится, — хмыкнул он тихо, чтоб никто больше не слышал. — Я защитил бы себя в Трибунале, как того требует закон.
— Как защитил себя Дантон? Не витайте в облаках, Максимилиан. Идите в Коммуну, вас там ждут.
— А вы?..
— А я буду у твоего плеча.
Вот уже четыре часа Кроули служил связующей ниточкой между площадью, где собрались восставшие, и маленьким кабинетом на втором этаже ратуши, где заседало наспех сформированное правительство. Люди на площади ждали приказа к действию, но ратуша молчала. На первом этаже ратуши — в полном составе Генеральный совет Коммуны, в который Кроули так удачно не был избран — он тоже ждал.
Кроули уже замучился бегать по лестницам наверх и спрашивать указаний. Там было все одно и то же: за столом при тусклом свете лампы сидели «чудом» вызволенные из тюрем Кутон, Сен-Жюст и Робеспьер, а также несколько их верных сторонников. Раздавались бурные возгласы, не смолкали споры. И только Робеспьер, поставленный толпой по главе восстания, все молчал и глядел куда-то… внутрь себя.
Положение было незавидным. Из сорока восьми парижских секций за Робеспьера высказалось только тринадцать. Остальные либо отмалчивались, либо примкнули к Конвенту. Заговорщики, которых уже успели окрестить «термидорианцами», постарались на славу. Парижане, до смерти запуганные казнями мессидора, сбитые с толку клеветой, не думая отдались в руки террористам в сто раз страшнее Робеспьера.
Реального Робеспьера, не идеального, но и не кровожадного — знала лишь кучка людей в этой комнате.
Робеспьер встал из-за стола и приблизился к окну. Осторожно отодвинул портьеру. Кроули от нечего делать подошел к нему.
— Ну как? — этот вопрос Кроули задавал уже машинально. Ответа все равно не дождешься.
— Люди расходятся. — задумчиво протянул Робеспьер.
И правда. Залитая фонарным светом площадь постепенно пустела. Народ, еще вечером бодрый, к полуночи растерял боевой дух и стал растекаться по близлежащим кафе.
— Пушки отвели от Конвента? — спросил Робеспьер.
— Как видишь. Генерал Анрио посамовольничал и приказал канонирам стрелять по дворцу, но те отказались и повернули. Теперь стоят тут, держат оборону по периметру.
— Правильно сделали, что не послушали Анрио. Он — патриот, но такой выпивоха… — Робеспьер вздохнул. Выдержав паузу, тихо продолжил. — Кто мы такие, если будем обстреливать законно избранный парламент? Негодяев — единицы, остальные только обмануты ими.
— Максимилиан, ты — никудышный бунтовщик! — в бессильной злобе Кроули взглянул на щуплую фигуру. — О, смотри! Со стороны Конвента кто-то скачет. Парламентёр?
— Проверь и доложи мне. Пожалуйста.
Когда Кроули очутился на площади, парламентёра уже и след простыл. Как и львиной части защитников Робеспьера. Даже канониры в спешке запрягали лошадей в орудийные лафеты.
— Стоять! Кто вам дал приказ расходиться? — бросился им наперерез Кроули.
— Вы нам не указ! — крикнул молодой канонир, но лицо его было перекошено от ужаса. — Уносите-ка ноги, гражданин комиссар.
Кроули вздрогнул, когда его похлопали по плечу — это оказался старик Сюбисс.
— Объяснишь хоть ты, какого черта все убегают?
— Нам зачитали свежий декрет Конвента, — дрожащий голос едва превозмогал громовой рокот, — Они объявили всех, кто защищает Робеспьера, вне закона. Нас казнят без суда и следствия!
«Вот это поворот…»
— Пойдем с нами, — умолял Сюбисс, пока первые дождинки умывали его лицо. — Моя жена укроет тебя. А как все уляжется, Этьен вывезет из Парижа. Мы помним добро, что ты сделал нам.
— Ступай. Не жди меня. Ты сделал свой выбор. Я тоже. У тебя семья. У меня ни черта.
— Но ваша жена, ребенок!..
— Ступай! — рявкнул Кроули.
Теперь площадь опустела окончательно. Ветер жестоко трепал карманьолу и норовил сорвать с головы двууголку. Как бы не так.
Кроули повернулся к ратуше, иллюминированной, как рождественская елка. Ей бы больше пошли траурные ленты.
Он не корил сбежавших за трусость. В конце концов это их свобода выбора. Кто он такой, чтобы ее отбирать? Потому, вернувшись в ратушу, он объявил услышанное членам Генерального совета. В ужасе те бросились врассыпную, теряя на бегу трехцветные перевязи. За считанные секунды зал опустел.
Кроули, боле не торопясь, поднялся по лестнице и зашел в кабинет, заперев за собой дверь. Только узнав, что они обречены, сторонники Робеспьера стали действовать. Друзья Робеспьера. Последние.
— Предлагаю составить воззвание к секции Пик! Там еще живы истинные патриоты! — предложение Сен-Жюста звучало скорее как приказ. Иного тона от организатора победы под Флерюсом не стоило и ждать.
— От чьего имени? — Робеспьер изможденно потер переносицу.
— От имени Конвента, конечно! Разве те, кто здесь собрались, не есть истинный Конвент?.. — слова Кутона иначе, как горькой иронией, и не назвать.
Робеспьер снова впал в забытье. Наконец, очнувшись, сказал:
— Нет, будем писать от имени народа. Антуан? Бери перо.
За какие-то две минуты Кроули записал под диктовку послание. Пришла пора ставить подписи. Робеспьер взялся за перо последним. Первые две буквы его фамилии легли на бумагу, когда на лестнице раздался грохот и дружный крик «да здравствует, Робеспьер!» Прежде чем они поняли, что происходит, дверь выломали с одного удара, и в кабинет ввалился отряд Национальной гвардии.
Сен-Жюст, как истый вояка, рванул вперед и вцепился в ружье одного из гвардейцев.
Робеспьер достал из-за пояса невесть откуда взявшийся пистолет — наверняка подарочек от Сен-Жюста:
— За спину, Антуан!
И что, Дон Кихот, с тобой таким делать? Я — не твоя Дульсинея. А ты, поди, даже стрелять не умеешь. Но…
Кроули чувствовал, как губы против воли расплываются в глупой счастливой улыбке. Ох, уж эти люди. Такие разные во все времена. И такие одинаковые. Они никогда не устанут его удивлять.
В общей суматохе друзья Робеспьера, как и он сам, не собирались сдаваться без боя.
В общей суматохе моложавый гвардеец направил дуло пистоля прямо Робеспьеру в голову. Грянул выстрел. Но пуля непостижимым образом пробила потолок. Ох, сколько пуль тогда пробило потолок…
Но Кроули увлекся. Он мог защищать Робеспьера от других: от гвардейцев, термидорианцев, подвыпивших рабочих и даже разгневанной ревнивой Элеоноры. Он мог защищать его никудышных друзей. Но он не мог защищать себя.
Пуля обожгла плечо, напоминая о бренности человеческой оболочки. В который раз пальцы ощутили, как теплая кровь проступила сквозь одежду.
— Ну блядь.
Впереди угрожающе щелкнул взведенный курок, и Робеспьер заслонил его, вскинув пистолет. А нет. Не заслонил. Робеспьера сбили с ног. Нечаянно нажатый спусковой крючок— и этот ненужный, нелепый выстрел.
Стон.
Кроули бросился к лежащему ничком телу.
Нет. Еще живой.
Кроули повернул Робеспьера навзничь.
Правая щека распотрошена. Никакой белой пудры. Малиновое, красное, розовое. Течет в уши, пачкает воротник рубашки, растекается по полу. Все теперь в этом ярком, кричащем цвете.
Гвардейцы обступили их. Не трогали.
«Пусть только посмеют».
Один из них сухо зачитал с листа:
— Декретом Конвента постановляется: тиран Робеспьер и все его гнусные пособники подлежат аресту и казни в тот же день.
Никто из друзей Робеспьера больше не сопротивлялся. Молчали, глядя на расползавшуюся кровавую лужу на полу. Только Кроули трясся от смеха, обнимая себя за плечи. Десятое Термидора — конец декады.
«Последующая декада будет благопреятной. Возможно вы встретете стараво друга. Фортуна будет улыбаца вам, но не теряйте головы».
Ах, бесхвостая крыса. Соврала! Каналья. А, может, у сурков просто злое чувство юмора?..
я давно потерял голову
[1] Колыбель для кошки — игра с веревочкой. Веревочку надевают на пальцы и делают из нее различные узоры.
[2] Кошачье золото (золото дураков) — пирит. Дисульфид железа. При золотых лихорадках его часто путали с золотом, так как, зараза, похож.
[3] Французы вместо "будь здоров", когда человек чихает, говорят "à vos souhaits, à vos amours!" Мол, "за любовь и исполнение желаний".
[4] Море и мать во французском языке звучат одинаково, пишутся по-разному.
[5] Лис Ренар — лис-трикстер, ловкач и пройдоха. Один из главных образов средневековой французской литературы.
[6] Бисетр — два в одном: и тюрьма, и сумасшедший дом к югу от Парижа.
— Ты, главное, верь, и все получится!
— Угу, — сосредоточенно пробубнил Луи.
Луи стоял подобно журавленку: по колено в воде, направив кончик вострого носа к намеченной цели. Весь его мир сузился до запачканного донным илом жестяного таза. На какой-то миг его глаза загорались огнем при виде светлого камушка, но после беглого осмотра тот летел за спину, и поиски продолжались.
Кроули какое-то время еще постоял рядом, но вскоре вышел из воды и плюхнулся на расстеленное на траве покрывало. Луи тоже было разогнул спину и полез из речки, но Кроули его остановил:
— Кто так быстро сдается?! Когда-то я начинал точно так же. Намыл свой первый самородок, и, смотри, до чего дорос!
— Да я тут до старости ничего не намою! Одна грязь!
— А ты как думал? Что золото слитками на дне лежать будет?! Мой-мой давай. Победу красит лишь азарт борьбы.
Небо раскидало подушки в белоснежных наволочках. Из некоторых вывалился пух, и ветер погнал его, словно тополиный.
Кроули лег головой на колени (Азирафаэль тут же поправил юбки) и принялся играться с распущенными кудельками, которые почему-то тоже назвал пуховыми.
— Будто снова на небесах, — сказал он и намотал их на каждый палец: те заблестели серебром на костяшках. Кольца, которые они не надели.
Луи подбежал немного погодя. На вопрос «неужели золото?» он гордо вякнул:
— Лучше! — и чуть ли не под самый нос Кроули поднес личинку ручейника. — Там полно таких.
Личинка была не рада знакомству и все пыталась уползти в свой самодельный ракушечный домик.
— Ну-ну, отнеси её назад — к друзьям, — Кроули развернул Луи по команде «круго-о-о-ом» и подтолкнул вперед. — Ей же одиноко. И за р-р-работу! Золото-золото-золото греби!
Луи вернулся к золотодобыче нахмуренным, но его лицо просияло за пару мгновений: на этот раз горе-старатель продал глаза, упиваясь танцем жучков вертячек. Те носились по водной глади капельками живой ртути. Вместе с ними в глазах Луи плясало неподдельное счастье.
Не отрывая взгляда от водных игрищ, Кроули заговорил, будто бы ни к кому конкретно не обращаясь:
— Хорошо ему тут. Век бы с ним здесь жил.
— Сильно привязался?
— Сильно, — хохотнул Кроули. — Захочу — не отвяжусь.
Что и требовалось доказать: змея уже схоронила Луи в своей кладке — не подберешься. На малейшее движение только ощерит клыки да туже затянет кольца. Зачем заставлять змею волноваться? Он же не Геракл-карапуз, чтобы душить беднягу. И не тот, кто сможет составить достойную конкуренцию мальчишке…
«Я хочу видеть тебя счастливым».
Наверное, Азирафаэль уже свыкся с мыслью, что Кроули никогда не будет его всецело. Его Кроули всегда будет пытаться обнять мир, хоть тот и редко отвечал ему взаимностью.
Змеи никогда не высиживают одно яйцо
Кроули же подогнал его под себя, точно гений-портной. И он облегал второй кожей, как одежда, которую Кроули с легкой руки создавал на себе. Азирафаэль заучил форму плеч, грудной клетки, бедер, головы, ступней. И даже будучи забытым, заброшенным на самую дальнюю полку, он знал, что теперь не сможет ушить себя под чужие линии.
Азирафаэль принял решение быстро. Если уж выбрал любить Кроули, то надо быть честным. И никак иначе.
— Дорогой, такое дело…
Черная бездна зрачков схлопнулась до секундной стрелки. Но вид у Кроули был преступно безмятежный.
— В общем, все готово. Они готовы.
— Кто это они? К чему готовы?
Кроули что, одурманен его кудрями? Играется с ними, точно колыбель для кошки [1] пытается сделать.
«Как будто мне по нраву эта ноша. Не делай ее еще тягостней».
— Роялисты, — разжевал Азирафаэль, — завтра вечером нас с Луи заберут. Затем — в бега. Его хотят переправить в… кажется, в Шерборн.
Уголок рта Кроули дернулся, согнав блаженную улыбку. Но голос звучал непринужденно, как и прежде:
— Как только им еще не надоело?
— Они не отступятся, Кроули. Сам-знаешь-кто на их стороне. Мальчик должен занять свое законное, — слово «законное» встретило заслуженную ухмылку, — кхм, место. И все вернется на круги своя. Воля Небес исполнится, несмотря ни на что… Конечно, только если что-то не выйдет из-под контроля. Понимаешь?
Позывной. Кроули, если ты хоть на десятую часть так умен, как говоришь — откликнись!
Кроули бросил созерцание кудрей, и они пересеклись взглядами. Застыв в лице на миг, Кроули будто припоминал, не обронил ли что по дороге. Пара взмахов ресницами — и блаженная ленца снова заплескалась в золотых колодцах. Кажется, вспомнил, подобрал.
— Да, я же говорил тебе: мальчики — тот еще народец. Хоть все ноги стопчешь — не уследишь. А что с них взять? Мальчишки!
На этом Кроули очертил пальцами его подбородок, чуть защипнул кожу — наглец! — и, крякнув, покинул пригретые затылком колени.
Плескание воды вперемешку с песком и илом не смолкало ни на миг. Луи, как это ни страшно, твердо решил сделать поиск золота в Бьевре делом всей жизни.
— Думаю, с него достаточно. В моих планах было притомить мальчонку, а не делать из него честолюбца.
— Не будь так крут с ним, — покачал головой Азирафаэль, — за старание неплохо и вознаградить.
Воздух прорезал оглушительный визг.
— НАШЕЛ! А вы не верили, не верили! — Луи подбежал к ним и явил на трясущейся ладошке «находку века». Кроули взял в пальцы маленький, с желудь, кусочек кошачьего золота [2] и покрутил на свету.
— Что ж, поздравляю с первым самородком, молодой человек!
— Что на такой можно купить? Козу можно? А лошадь? А ребенка?
— Лошадь не купишь, а вот билет на конные скачки — это да, — Кроули вернул Луи его драгоценность. — Научу тебя делать ставки. Только это в Париж надо ехать.
— В Париж? — И без того вечно приподнятые в удивлении брови вскинулись еще выше. — Когда?
— Прямо сейчас. Скачки уже завтра с утра будут. Опоздавших не пускают. Так что надевай поживее чулки с башмаками и ай-да за мной! Еще успеем поймать попутку-другую.
Луи тоже, казалось, что-то обронил.
— На скачки меня еще не водили… Пошли! Фэлла, — и Луи взял Азирафаэля за руку, — ты с нами?
— Да, поедем? — Кроули спрашивал всерьез: иначе где его привычные подковырки и кривляния? Но это уже слишком. Пусть Кроули сделает это один — ничего, он справится.
— Пожалуй, я лучше останусь. Надо еще грядки полить, кур проведать, забор после Клотильды починить…
— Ну, Фэлла, давай! — Луи прикладывал все свои детские силенки, чтобы утянуть его за собой. Проще сдвинуть Землю с орбиты….
— Не переживай за меня, Луи. Потом ты мне все подробно расскажешь. Каждую деталь. Ну, идите уже, пока отпускают.
Азирафаэль проводил взглядом удалявшихся Кроули и Луи. Два тонконогих рыжика. Вечные скитальцы, изгнанные из родных домов. Два сапога пара. Им будет хорошо вместе.
Азирафаэль поднялся и сложил покрывало, отряхнув от сора.
Взъерошенный ежик выгнал длинные мягкие кудри. Женское платье сменилось мужской сорочкой и кюлотами. Крестьянские деревянные сабо — кожаными туфлями.
Азирафаэль проверил воротник, поправил складки жабо.
Пальцы, вопреки опасениям, не дрожали, тело не бросало в жар.
Пожалуй, он даже успеет починить ограду. И грядки полить. И, может быть, даже чуть-чуть посидеть за чтением под солнцем, а потом в доме — под фонариком.
Азирафаэль ушел с берега Бьевра, забрав с нагретого бережка испачканное травой покрывало, счастливые воспоминания и мертвецкое спокойствие. В последнее он обрядился, как в литую броню. Когда-то у него была такая, пока он не отдал ее на переплавку за несколько монет. И плащ, длинный — с красным подбоем и норковым мехом, щекотавшим щеки. Кажется, он его тоже продал. Или подарил?.. Уже подзабыл, дырявая голова. Кажется, он возвращался из Крестового похода. Четвертый или третий?.. Какая разница. Ох, но как он тогда прелестно напился на вырученные деньги: не одиноко в углу, как не понятый никем рыцарь-бессребреник или суровый загадка-наемник, а рука об руку с народом. Танцевал под натужное пиликанье виолы и дзынканье лиры и думал, что ни один ангел не сыграет так весело. Кто вообще придумал давать ангелам в руки лиру и арфу?
Ве-се-ло. И барышни били доски стоптанными каблуками. И юбки задирались, мелькая крепкими ляжками. И зубы скалились. И руки были потными, а дыхание общим. А одна очарованная — тонкая, хрупкая, как мейсеновская фарфоровая статуэтка — пыталась утянуть его в номера, смешав дыхание более близким способом. Не утянула.
Наверняка каменные домики Бюка еще помнили те времена…
Азирафаэль вспугнул дремавших в тени гусей по дороге в дом. Белые шеи изогнулись в знаки вопросов, возмущенно открылись розовые рты. Пасшая их девочка крикнула ему в спину:
— Пшют!
Он обернулся и послал ей самую сладкую из арсенала своих улыбок.
Девочка пискнула, подобрала выцветшую юбчонку и убралась подобру-поздорову.
Умница
***
Гостиная мадам Бланк еще не видала такого позора. Душистый чай остыл, оставшись нетронутым. Увы, сколько Кроули ни шарил по полкам, достойной замены (да покрепче) не нашлось. Правда, мадам Бланк и без него нашла способ успокоить нервы. Серебряный мопс встал на задние лапки, раскрыв запасы нюхательного табака. Пара затяжек — оглушительный чих, и мадам Бланк снова в строю.
— Пусть исполнятся ваши желания! [3] — донесся голос Луи из кухни, после чего там возобновилась возня и тявканье: Фру-Фру рвала и метала, впервые в жизни за угощением приходилось подпрыгивать.
— Видит Бог, это не было моим желанием… — Слова с трудом просачивались сквозь сжатые тисками зубы. Кроули придвинул кресло вплотную и приобщился к шипению, хотя Фру-Фру служила прекрасным прикрытием.
— Поверьте, я бы не стал вас зазря бес-с-спокоить. Но, кроме как к вам, мне не к кому обратиться.
— Я… у меня даже слов таких нет, чтобы выразить мое разочарование вами!
Ничто не меняется. Пока живешь в свое удовольствие, враньем на вранье — людей все устраивает, они пьют твою ложь как настойку опия и сажают за общий стол. Но, горе, случись с тобой припадок честности, реакция у всех одна — они разочарованы. Дофин — одно слово, а сколько бед! Но смолчать Кроули не мог. Не оттого, что девочка вдруг стала мальчиком. Просто чувствовал, что не имел права. Он украдкой взял жилистую, с податливой старческой кожей ладонь в свою и постарался обезоружить мадам Бланк обаятельной улыбкой:
— Разочарованы мной? Но как?! Когда черная кошка успела пробежать между нами?
— Не выйдет, Антуан. Нет-нет! Да вы же прожженный лгун! Так наврать… А я такие виды на вас строила, всем нахваливала — чудо-постоялец, моя правая рука, мой…
— Друг?
— Друзья не врут! — Румянец заблуждал по ее лицу, не зная, где остановиться. — Ладно, моя судьба вам безразлична, но побойтесь Бога! Оставить сына Капета на старую больную женщину?!
— Ну какая вы старая и больная? Вы еще меня переживете. А если дело в фамилии, возьмите на свое усмотрение. Будет… Дюпоном каким-нибудь. У меня как раз карточка на такого мальчика завалялась…
— ЧЬИ ЭТО КАРТОЧКИ?!
Кроули натужно вздохнул:
— Дорогая мадам Бланк. Я каждый день прихожу на рынок, но, если задуматься, сижу на месте старого кладбища. Давайте без морализаторства. Вот и документы на ваше опекунство. Видите? Я не с пустыми руками. Вам надо всего лишь прогуляться до Англии.
— ВЫ МЕНЯ БЕЗ НОЖА РЕЖЕТЕ. Как я о нем позабочусь? Он же еще совсем дитя.
Тут на кухне послышался шум — грохотание чего-то металлического, и Мадам Бланк вскочила, чуть не опрокинув столик. В дверном проеме маленьким ангелочком вырос Луи.
— Только спокойствие, — сказал он. — Я увидел, что ваши турноверы достаточно подрумянились и вытащил противень, пока не подгорели. Вас не стал звать, вы же очень заняты… хотите парочку?
— Спасибо, угощайся сам, — Мадам Бланк, оправляя серые юбки, упала назад в кресло.
— Вот видите? — сказал Кроули, играя бровями. — Не такой уж он и беспомощный. За два месяца в деревне я вылепил из него человека. Некапризный, сопли сам себе вытирает, на имя откликается. Ну что вам еще надо?! Туда и обратно. Вы сами не заметите.
— Мне кажется, вы опять водите меня за нос…
— Разве вас будет водить за нос тот, кто дает вам ключи от собственной квартиры? Вид на Вестминстерский дворец! Подумайте! ДАРОМ! Такое увлекательное приключение… А я приеду недели через две. Самое позднее — к концу месяца. Оставлю Фэллу сидеть с мальчонкой, а вас в целости и сохранности доставлю обратно во Францию.
— Ой, не знаю… — Мадам Бланк устало обхватила лицо и оттянула дряблые щеки вниз. — Я предпочитала зачитываться приключенческими историями, но никак не становиться их героиней! Хотите знать, как я видела свою идеальную смерть?
— Я весь во внимании.
— В кресле-качалке с томиком Спинозы в руках! Вот смеху-то будет на старости лет лечь под гильотину.
Кроули понимал, что драгоценное время ускользает. Но в его кармане хранился последний аргумент, и он немедля достал маленькую блеснувшую на солнце ладанку на цепочке.
— От сердца отрываю! Внутри — мощи Антония Падуанского! Покровителя странников! — сказал Кроули с пылкой страстью.
Он купил эту безделушку в ломбарде за углом. Сторговался со скрягой-владельцем, скинув цену чуть ли не на треть. А он еще уступать не хотел! Будто каждый день к нему покупатели на золотые побрякушки заглядывают.
Кроули срезал туда свой клок волос. Сойдет за святые мощи? В конце концов, «Ад» — всего лишь аббревиатура. Ангельское дно. Стало быть, если как следует поскрести, то даже в нем можно найти крупицы нетленной благодати. Не может же смертный, пусть и с нимбом над тонзурой, переплюнуть его в этом?!
— Надежный оберег в дороге, — он продолжил заливаться соловьем. — Самого не раз выручали…
Мадам Бланк недоверчиво приняла подарок. В эту самую минуту из кухни выбежали Луи и Фру-Фру. Фру-Фру, обыкновенно вертевшаяся взбесившимся волчком, смирно сидела подле него. Чего-то ждала.
— Смотрите, что умеет! — сказал Луи и, поманивая собачку кусочком печеного яблока, заставил ее встать на задние лапки. Противясь своей зловредной природе, трясясь от негодования, та отработала подачку.
— Видите! — воскликнул Кроули. — Умилительный ребенок. Каких тысячи и тысячи по всей Франции. Никто не должен знать, понимаете?
Мадам Бланк в негодовании вздернула голову, и ее сережки предостерегающе затряслись.
— Мсье Серпэн, не держите меня за полную дуру!
— Мои извинения. Ситуация щекотливая, сами видите. Собирайтесь. Нам еще до Дьеппа ехать. Мадам Бланк! Вы мне обещали! Если мне что-то нужно…
— Я помню, — отмахнулась она. — Будто дьяволу душу продала с вами, ей Богу.
Кроули призрачно улыбнулся и подмигнул Луи. Тот гладил Фру-Фру и растерянно улыбался в ответ.
Скачки начались. Никогда Кроули еще не делал таких высоких ставок.
Море — это пустыня с ядовитой водой. Бредешь все бредешь, но сколько не ищи, пресной лужицы не сыщешь.
Ветер гонял волны, как песок. Когда злился, рождал шторма, как песчаные бури.
Иисус сорок дней просидел в пустыне. Лаперуз годами бороздил моря. Кроули предпочел бы вечность пролежать с Азирафаэлем на взбуровленных ими простынях. На меньшее не согласен!
Но французы называют море матерью. Мать, будь же милосердна. [4]
Звон рынды поначалу оглушил, но затем смягчился и воспарил к высоким береговым кручам. Шхуна цеплялась из последних сил шатким трапом и причальными канатами за полюбившийся причал, но расставание было неизбежным.
Рында подгоняла провожающих. Начинался прилив, а, значит, совсем скоро гавань Дьеппа будет открыта для судоходства. Робкие всхлипы прощавшихся заглушались хриплыми воплями чаек. Может, правы суеверные люди? И это не безмозглый птичий гвалт, а моряки пытаются через птиц докричаться с морского дна. Но Кроули их не слушал. Слышал. Но не слушал.
Ему предстояло тяжелейшее задание, каких не давал даже Ад. Казалось бы, пустяки: он прощался с тысячами людей, листал их жизни, как монотонный хронограф, не растрачиваясь на закладки. И как же он так проглядел, что одна страница намертво приклеилась к нему. Она приклеивалась снова и снова и размазывала море по его щекам.
— Ну хватит, Луи. Я приеду так быстро, что ты и соскучиться не успеешь.
— Мне так уже говорили!
Кроули видел, что Луи из последних сил не давал новой порции слез устремиться за приливом, но те все равно текли и текли. Кроули позволял беспардонно мять свою двууголку и вытирать сопливые юшки о распущенные волосы и воротник.
Как поразительны люди. Когда они грустят, их глаза начинают неистово растрачивать драгоценную влагу. За тысячелетия Кроули так и не смог объяснить это недоразумение. Его глаза, сколько бы он ни грустил, всегда оставались сухими.
— Кто мне будет рассказывать сказки?!
— Я уверен, мадам Бланк знает. И не одну. В крайнем случае ты всегда можешь послушать бульварный романчик…
— И не надейся, что я тебя простил!
— Ох, снова мне быть непрощенным, — сказал Кроули и деланно схватился за сердце, закряхтел, будто при сердечном приступе. Луи стукнул его крошкой-кулаком по плечу в качестве лечения. Терапия помогла.
— КРОУЛИ!.. Ты… можешь дать мне что-нибудь на память?
— Ты шутишь?! Ты будешь жить в моей квартире. Там все МОЁ. От портьеры до ночного горшка. Можешь целыми днями целовать и полировать.
— Не дождешься!.. — буркнул Луи. — Только когда вы с Фэллой приедете, чтоб слово сдержал…
— Береги мадам Бланк, пока я не приеду, — Кроули по-доброму потрепал Луи по отрастающим рыжеватым прядкам. — Она у меня одна. Она хорошая. И тренируйся с ней в английском. Я знаю, ты умный мальчик.
— Но как же так… я же продался тебе! Помнишь?
— Не говори так. Свобода — это самый драгоценный дар, что у тебя есть. Не позволяй его отнимать. Никому и нигде. А свобода — это еще и свобода любить. Но я не против, чтобы ты любил меня. Так. Просто так. Давай. Беги. Крик-крак, крик-крак.
Рында в очередной раз растрясла округу, и пыхтящий трубкой капитан встал у трапа со списком пассажиров в руке. Волноваться не приходилось. Кроули заранее позаботился, чтобы владельцы последних двух фамилий безбожно опоздали на рейс.
Капитан продал ему освободившиеся места втридорога, и никто не проиграл.
Причал, рыдая солеными брызгами, наконец отпустил шхуну навстречу туманному горизонту и морскому ветру. Только Кроули остался и составил ему компанию.
Он еще долго стоял и заклинал чертов кусок дерева, чтобы тот без приключений миновал мелистые лабиринты Ла-Манша, британские эскадры и шторма. Чтобы ни одна чиновничья крыса по ту сторону пролива не придралась к прекрасно подделанным документам, и Луи увидел набросок Моны Лизы на стене его квартиры уже через несколько дней.
Город на Темзе мало чем отличался от своего собрата на Сене. Кроули был бы и рад представить, как они вместе с Луи прочешут местные улочки одну за другой, но почему-то не решался.
За спиной его ждали по-прежнему охваченная террором страна, вездесущая тень Робеспьера и верный, чудесный, доверившийся демону Азирафаэль. И пусть он падет еще раз, если обманет это доверие.
Шхуна, еще недавно махавшая причалу триколором, уменьшилась до точки, а потом и вовсе канула в объятьях неба и воды. Кроули, покачиваясь, поплелся в город ловить экипаж. Чудо выжало его почти досуха. Разумнее было бы снять номер и отоспаться пару дней, чтобы ноги перестали путаться, как сырная косичка, но он и так потерял уйму времени. А еще предстоит подставить плечо Робеспьеру, попрощаться с любимыми коммерсантами и утрясти дела с секцией… Замести свои следы, как лис. Хвостом. На снегу.
Беги, лис Ренар, беги [5]
Когда Кроули в экипаже достиг Версаля, день скатывался к сумеркам. Долина Бьевра подернулась ими, как вдова вуалью, и только акведук блистал золотым ожерельем в прощальных лучах солнца.
Лошади рассержено храпели на каждой кочке — Кроули велел кучеру гнать что есть мочи.
Полог фиакра был открыт — и Кроули жадно глотал прохладный воздух. Сейчас это казалось жизненной необходимостью.
События последних трех дней порядком измотали его. После нелегкого расставания с Луи последовала череда встреч, которые, впрочем, тоже никому не принесли радости. Дельцы Хлебного рынка приняли известие об его скором уходе так, будто провожали его на тот свет, понурив головы. Расстройство было столь велико, что весть о грядущем опустошении складов в честь праздника Верховного Существа почти не встретила сопротивления. Визит к племяннице мадам Бланк и вовсе закончился излияниями нашатырного спирта. Его проклятый запах намертво впитался в одежду и преследовал даже сейчас. Но главная встреча была еще впереди.
Что он скажет Азирафаэлю?..
Как они поступят дальше? Согласится ли он уехать с ним? Будет ли злиться за выговор начальства? Все это только предстояло узнать. А пока Кроули мял в пальцах два желтых билетика на свежую постановку «Короли на Страшном суде». Кажется, очередная безвкусица, но всегда можно сбежать со спектакля в случае его провала. Еще лучше: освистать, а потом сбежать. Главное — от души посмеяться. Последнее Кроули сейчас было особенно необходимо.
— Тп-р-р-р-ру, — кучер натянул вожжи, и лошади встали.
Кроули сошел со ступенек и нашарил ногами дорожку к калитке.
«Уже темно, а в окнах не горит свет. Странно».
«Обычно он всегда в это время читает».
Кроули изо всех сил старался не шуметь, но прямо на входе споткнулся и наделал безнадежно много шума. Уже в более плачевном состоянии он поднялся и нащупал в кромешной тьме настенный светильник. Тот покорно вспыхнул, пролив свет на безупречный порядок, которого не было со времен их вселения сюда.
— Я вернулся, — уже не видя смысла скрывать свое присутствие, крикнул Кроули.
Он надеялся, что из их спальни выйдет сонный родной Азирафаэль в ночной рубашке с покусанным подолом: запеленает его непрошеной нежностью, укачает в крепких объятьях и нырнет с ним под пуховое одеяло, а дальше — только сладкое забвение сна.
Ему ответила лишь тишина.
Не было даже записки — Кроули обшарил дом от подпола до чердака. Но никаких признаков Азирафаэля. Только раздражающая чистота. Даже с чердака пыль — его вечная узница — была выгнана взашей.
Кроули проверил задний дворик: но там его ждало еще большее разочарование. Хорек-паскуда все-таки пролез под жердями и придушил обоих несушек. Одна так и лежала нетронутой, в отличие от другой — порядком распотрошенной.
Азирафаэль бы не позволил…
Зато грядки были в полном порядке. Всходы раболепно затрепетали, едва он выхватил их пятном фонаря и бегло оглядел. Но зря они боялись. Ему сейчас не до них.
Он вернулся в дом и не раздеваясь лег на идеально убранную кровать.
Ждал солнца.
Утро принесло свинцовую голову и красные глаза. Не запирая калитки, Кроули отправился по соседям с одним единственным вопросом: «где моя жена?!» Соседи разводили руками и смотрели на него, будто он — готовый рогоносец. Вот умора, у-ха-ха. Белоручка сбежала в первый год брака? А. Сочувствую.
Спустя пару-тройку заборов Кроули понял, что надо менять тактику.
Древний, как ветхий Завет, старик почтенно приподнял соломенную шляпу, попутно подтягивая еле державшиеся на костлявых бедрах брюки.
Кроули как можно спокойнее расспросил его о недавних происшествиях.
— Да что у нас может произойти, гражданин комиссар? Разве хряк посреди дороги подохнет. Хотя припоминаю. Клотильда Оскомина-то того! Сбрендила.
— А что с ней? — Кроули уцепился за сварливую тетку Кло, хотя они невзлюбили друг друга с того самого момента, как он с Луи предали ее огород судьбе Содома и Гоморры.
— Да как два дня назад повадилась ломиться в дома и пугать честных людей. Верещала: «ангелы сошли с небес, и было им число двенадцать! Накликали кару на грешные головы! Кайтесь, пока не поздно!» Мол, намедни ночью увидала, как с небес пролился свет, и это де божий знак был. Ну, мы в такое мракобесие больше не верим, так что спровадили ее прямехонько в Бисетр [6]. Жалко дуру, а, с другой стороны, жить теперь покойно будет.
— Ангелы значит…
— Я же говорю дура. Дура и есть.
Михаил прилетает, как и обещал, через три дня. На новой вертушке. Мы таких еще не видели! Ярко-желтая, гладкая вся, блестящая, вытянутая, стремительная как рыба. Михаил дверь открывает, на землю спрыгивает. А за ним — Вадим! Тот самый, которого я первым из чудиков встретил. И молодой знакомый парень по имени Сергей Шелест.
— Оксана, принимай помощника, — говорит Михаил, когда все со всеми поздоровались. — Как ты просила: пилот, молодой, неженатый и к тому же, бард! Но смотри, отвечаешь за него головой, так и знай.
— Ну, Миша, ты даешь! — восхищенно выдыхает Ксапа. — А авиетка?
— Бери выше! Аппарат видишь? Он твой. Салон на десять пассажиров или до двух тонн на внешней подвеске. Ну, две тонны — это на уровне моря, но тонну и здесь поднимет.
Ксапа даже взвизгивает от восторга и к вертушке бежит. Вокруг обегает, на четвереньки встает, снизу смотрит, внутрь лезет, тут же голову высовывает:
— Сергей, прокатишь?
— Сначала разгрузить надо. С полной загрузкой топлива много идет.
— Тоже верно. Клык, позови охотников!
Я давно замечаю, Ксапа не любит, чтоб бабы что-то тяжелое таскали. Еще когда хыз строили. Сама таскает, а другим не дает. Говорит, не женская это работа — тяжести поднимать. Парни еще смеются, мол она не баба, она охотник. Ей можно. Жамах тогда не было — вот кто настоящий охотник. Хоть
и с титьками.
Короче, вытаскиваем мы все ящики и тут же под деревьями складываем, чтоб быстрее было. Ксапа опять в вертушку лезет, Жука зовет. А с Жуком — вся малышня. Даже девчонки. Вертушка загудела, винт начинает медленно вращаться. Все быстрее и быстрее. И машина вверх идет. Малыши к окнам
прилипли. А машина нос к земле чуть наклоняет, разгоняется и очень быстро за деревьями скрывается. Только шум затихающий.
Бабы беспокоятся, меня и Жамах окружают, расспрашивают, что там в небе и как. Я говорю, скучно там, если долго лететь. Зато видно так далеко, как с перевала. Даже еще дальше. А Жамах говорит, что когда туда летела, ей не до этого было. А назад — и на самом деле скучно. Охотники всю дорогу продрыхли, только Клык в окна глядел. Бабы слегка
успокаиваются. А гул то ближе, то дальше.
Наконец, вертушка садится. Восторженная малышня наружу лезет. Я замечаю, что их слегка пошатывает, но глаза горят, а слова из них так и лезут, не остановить. И не понять. Ясно только, что в небе здорово.
Тут Мудр мне знак делает и в свой вам направляется. Пришло время разговора. Я ловлю за руки Ксапу и Михаила, веду к Мудру. Пока идем, они спор затевают.
— Ты зачем всех детей сразу в машину посадила? — сердится Михаил. — А если авария, кто отвечает?
— Миша, если кто-то здесь только подумает, что летать опасно, хорони всю идею… Или ты мне плохую машину подсунул?
— Я же сам на ней прилетел. Не упал, как видишь.
— А что? Вертушки падают с неба? — поворачиваюсь я к ним. Михаил только крякнул.
— Падают, Клык. Иногда падают, — вздыхает Ксапа. — Вспомни, как я сюда попала.
— Так вас же… — И язык прикусываю. — У вас же не такая была. Не вертушка, а как ее?
— А какая разница? Иногда машины с птицами сталкиваются.
Я представил, как вертушка сталкивается с орлом. Летает она очень быстро. Удар будет как камнем в лицо. Да…
— Не бери в голову, — говорит Ксапа. — Чтоб с неба кувырком — это очень редко бывает. Со мной было всего один раз в жизни.
— А со мной — ни разу, — подхватывает Михаил. — Но я знаю людей, которые падали. Говорят, очень страшно.
Хотел расспросить поподробнее, но не успеваю. Подходим к ваму Мудра.
Разговоры ведем важные, но скучные. Что скоро еще две вертушки прилетят, ТОПЛИВО привезут. Что шесть чудиков маленький хыз поставят, в котором БОЧКИ С ТОПЛИВОМ храниться будут. Хыз будет называться «склад горюче-смазочных материалов». Что чудики местных законов и правил не знают, надо проследить, чтоб ненароком ни с кем не поссорились.
Потом Ксапа наказывает Михаилу привезти школьную доску, побольше мела, тетрадок и ручек. У Михаила глаза круглыми становятся. Приходится Ксапе объяснять, что будет учить охотников русскому письменному. Тут как раз Мечталка влезает со своими дифтонгами, которые русскими буквами не
нарисовать. Мудр пшикает на нее, но поздно. Глаза у Михаила становятся как у рыбы — того и гляди выскочат.
— Не забивай голову, — говорит ему Ксапа. — С проблемами адекватного перевода мы сами разберемся. Только про тетрадки не забудь. Я не местная, без тетрадок учить не умею.
Много дел обговорили. Но тут у Михаила в кармане рация запиликала. Вертушка с ТОПЛИВОМ подлетает. Мы выходим встречать.
— Клык, мне кажется, твоя Ксапа надо мной все время прикалывается, — говорит мне Михаил. — Чего-то она недоговаривает.
— А что тут такого? — я делаю вид, что удивлен. — Ты
недоговариваешь, она недоговаривает. Вот ты привез нам целый ящик пил. Хорошие пилы, нам таких не сделать.
— Ну да! Лично самые лучшие выбрал.
— Мы к ним привыкнем. Как потом без пил жить будем? — Специально ксапины слова повторяю, на Михаила смотрю. — Кончатся пилы, где еще взять? До вас пешком не дойти, далеко очень. Больно нам будет без пил. Ксапа говорит, это по-вашему «ломка» называется.
Михаил даже выругался по-своему. Не знает, куда глаза деть. Права была Ксапа! Ой, права…
— Но ведь хорошие пилы? — спрашивает Михаил.
— Хорошие. И топоры хорошие. А ножи просто замечательные. К хорошему быстро привыкаешь.
— Так что, вы отказываетесь от помощи?
— Мы еще не решили, — честно говорю я. — Мудреныш говорит, эти вещи разрушают нашу самобытную культуру.
Вообще-то, это Ксапа говорила, но Мудреныш вроде как согласился, когда Жамах костер от зажигалки запалила.
— Песец! Полный песец! — расстраивается Михаил. — Разгоню на фиг всех плановиков-прогнозистов к какой-то там матери! Узколобые недоумки! Клык, я тебе очень благодарен, что ты мне это рассказал. Но что дальше делать будем?
А я знаю? Хуже бы не сделать. Не то ляпну — Ксапе планы поломаю. Ага!
— Привези Ксапе что она просила.
А потом садится вертушка. Большая, в которой мы Жамах рожать возили. А в ней — много-много тяжелых бочек. Только разгрузили — еще одна прилетает, такая же. И тоже с бочками. И ее разгружаем. Бочки грязные, пахучие. Если б Михаил рукавицы не дал, извозюкались бы с ног до головы. В общем, и так извозюкались. Запах — как у чудиков в городе. Руки с песком и глиной моем — не отмыть.
— В следующий раз ящик мыла привезу, — обещает Михаил. Со второй вертушкой он улетает. Обещает завтра вернуться с БРИГАДОЙ ШАБАШНИКОВ. Сколько новых слов…
Вечером рассказываю Мудру и Ксапе, о чем мы с Михаилом говорили. Хорошо рассказываю. Как говорит Ксапа, «в лицах и с выражением». Ксапа слушает сердитая, а когда кончаю, в щеку чмокает. Потом она рассказывает, как слова Михаила поняла. Немного спорим. Я понимаю так, что Михаилу
плохие советчики попались. А Ксапа — что советчики как раз хорошие, но мы все их тайные замыслы раскусили. Вот это Михаилу и не понравилось.
— Клык, а откуда ты о ломке узнал?
— От тебя слышал. Кстати, что это такое? А то Михаилу твои слова повторяю, он понимает, а я — нет.
Ксапа объясняет. Потом они с Мудром опять спорят «о высоких материях». Я замечаю, что им нравится спорить. С виду, ругаются, руками машут. А оба довольны. Мечталка их слушает-слушает — и засыпает. Я беру ее на руки, в наш вам несу. Она, сонная, меня за шею обнимает. Тяжелая стала,
совсем взрослая девка.
Смотрю, как Сергей в своей палатке устраивается, говорю с ним немного. И сам ложусь. Хорошо день прошел, интересно. Если б малыш Жамах басом не орал, совсем хорошо было бы.
Утром встаю поздно, но бабы еду еще не сварили. Погода испортилась, дождик моросит. Иду посмотреть, чем Сергей занимается. Лежит на надувной подстилке, рацию слушает, ничего не понимает. Я переводить начинаю, как охотники договариваются, куда кабана гнать, да как забить, чтоб самому на клыки не попасть. Злой кабан — зверь серьезный! И вкусный. Жаль, мало их.
Тут Мечталка прибегает, завтракать зовет. Я велю ей присматривать за Сергеем. Он у нас человек новый, не натворил бы чего. Носик морщит, но отказаться не смеет.
За завтраком дни подсчитываем, пора малышу имя выбирать. Нас с Сергеем слушать не хотят. Жамах говорит, если б девочка была, я бы имя выбирал. А раз пацан — бабы имя выбирают.
Тут еще степнячки заглядывают. Я понимаю, что теперь до вечера спорить будут. Объясняю это Сергею и веду его знакомить с ПОСЕЛКОМ. Первым делом туалет показываю, потом хыз, места, что под ВЕТРЯКИ присмотрели. Указываю вершину, на которой Михаил собирается РЕТРАНСЛЯТОР ставить.
Пока ходим, осматриваем, большая вертушка на горизонте появляется. Михаил шабашников привез. Я думал, что за люди такие? Оказалось, геологи. Почти всех знаю. Михаил Платона главным назначает, а Мудр с Головачом переглядываются и велят мне приглядывать за чудиками. Я говорю, что без
Ворчуна и Фантазера никак не справлюсь. Ну а Хвост, Верный Глаз и Баламут сами решают к нам присоединиться.
Теперь я знаю, что такое шабашка! До обеда наломались так, что завтра все кости болеть будут.
Обеду чудики очень радуются. Хотя еда самая обычная — жареное мясо со свежей зеленью и ягодами для вкуса. Правда, у Юры с Платоном какой-то непонятный спор выходит. Юра предлагает по сто грамм под шашлычок за единение цивилизаций, а Платон так орет на него… Что, мол, еще одно
такое предложение — и Юра на эту землю только по телевизору смотреть будет. Я беспокоюсь, как бы не подрались, но оба тут же успокаиваются, как будто ничего и не было.
Плохо, что из всех охотников только я русский знаю. А из чудиков наш язык вообще никто не понимает. Но уже к обеду мы как-то понимаем друг друга.
— Юра, из-за чего вы с Платоном поругались? — спрашиваю, когда рядом никого нет.
— А, забудь. Никто ни с кем не ругался, — отмахивается он. — Я
ляпнул глупость, а Платон мне сказал: «Юра, ты не прав!»
Я-то думал, что выучил русский язык…
Вечером шабашники ставят большую зеленую ПАЛАТКУ. Мы с Мудренышем хотели было к ним степнячек с тремя полосками послать, чтоб по хозяйству помогали, всех припомнили, ни одной свободной не нашли. Все при охотниках, все как бы нашими стали. Зато три вдовы, что с братьями жили, сами вызвались. Я с ними Ксапу посылаю, чтоб растолковала обычаи и тем, и другим. Потом помогаю в палатке веревки натянуть, занавески повесить, как мы зимой в хызе делали. Четверть палатки вдовам занавесками отгораживаем.
Все остальное она помнила очень смутно. Ей казалось, она видит сон, в котором не может двигаться, и все вокруг нее было как в легком тумане. Может, это так подействовали лучи, которые марсианка решила на них испробовать, а может, сказалась сильная усталость и переживания. Но Каролина только видела, как стена снова открылась, и какие-то люди в военной форме зашли в комнату. Их было много, и Каролина сначала решила, что они хотят ее убить. Но затем она поняла, что ее несут на руках по коридору, а еще через какое-то время она увидела большой шаттл, стоявший перед ней. Ей показалось, что они находятся на крыше дома, что ее удивило, и она уже не могла понять, то ли все это происходит на самом деле, то ли она видит сон. Двигаться она не могла. Также она не видела Энтони, и хотя ей очень хотелось спросить, где он, она не могла произнести ни слова, как ни старалась. Она только запомнила ощущение сильного холода, настолько сильного, будто ее поместили в морозильник, что было странно, потому Каролина видела, что вокруг нее по-прежнему лето и ярко светит солнце.
А затем она шла по огню. Перед ней была длинная, бесконечная дорога, и солнце снова ослепляло ее. Пламя, по которому она шла, было очень высоким, оно захлестывало почти до подбородка, но боли не было, но зато ей стало тепло и даже жарко, и этот жар будто прилипал к телу противной пленкой. А потом неожиданно откуда-то взялась вода. Вода заливала лицо, уши, глаза, и Каролина не могла поднять руку, чтобы вытереть их, не могла произнести ни звука, чтобы попросить убрать эту воду. А потом ей неожиданно снова стало холодно, так холодно, что свело руки и ноги, и именно холод заставил ее пересилить сон и открыть, наконец, глаза.
Пол под ней раскачивался, будто она лежала на больших качелях. А потолок был низкий, непривычно близкий, так что Каролина с удивлением какое-то время смотрела перед собой, ничего не понимая. Стены и потолок все больше напоминали ей внутренности машины.
Машины!
Каролина рывком села, поняв, что была закрыта простыней.
– Тише, тише! – услышала она чей-то голос, и мягкие руки заботливо уложили ее обратно. – Тебе пока лучше не двигаться.
Каролина увидела женщину в белом халате и поняла, что находится в машине «скорой помощи». Она также увидела недалеко от себя незнакомого мужчину в военной форме и в первый момент испугалась, но он не сдвинулся со своего стула, только смотрел на нее спокойно. Каролина снова огляделась. Рядом, на соседней кровати, лежал Энтони с кислородной маской на лице, поэтому Каролина снова подскочила.
– Энтони! – воскликнула она. – Он жив?
– Да, но состояние тяжелое, – ответила врач. – Он потерял много крови, кроме того, у него много ушибов, вывихов и возможно, сотрясение мозга. Но состояние стабильное, так что с ним, скорее всего, все будет в порядке.
Каролина села на кровати, откинув простыню, и стала смотреть на Энтони. Его лицо было спокойным, на нем не было заметно следов крови или ран, так что на какой-то миг ей показалось, что он ее разыгрывает – сейчас он откроет глаза и хитро усмехнется… Каролина взяла его руку в свою.
– Вы его жена? – спросила врач.
– Нет, его жена умерла, – тихо ответила Каролина. – Я его знакомая…
– Мы сделали ему переливание крови. У него редкая группа, а запасов практически все закончились.
«Энтони и сам редкий», – подумала Каролина, но вслух сказала:
– Пожалуйста, сделайте все, чтобы его спасти!
– Мисс Биггс, – услышала она мужской голос и обернулась на военного, который до этого молчал.
– Вы меня знаете? – удивилась она, невольно отодвигаясь подальше и пытаясь понять, есть ли у него оружие или нет.
– Не бойтесь, – продолжал он. – Я генерал Стивенсон и возглавляю отдел ФБР, где работает агент Энтони Мэйсон. Короче говоря, я его босс.
Каролина кивнула, немного успокоившись.
– Что произошло? – спросила она. – Как вы нас нашли?
– Мы не могли себе позволить потерять такого агента, как Мэйсон, – ответил генерал. – Он располагает важной информацией о проекте «Птица». Мы искали его, а спасли заодно и вас.
– Заодно, – Каролина даже немного обиделась. – Я тоже кое-что знаю!
– Да, поэтому я тут и разговариваю с вами. Только вряд ли вы расскажете мне что-то из того, что мне не известно. Об агентстве «Эльдорадо» мне давно все сообщил Мэйсон.
– Но я работала там и знаю больше, – окончательно обиделась она. – А если бы вы смогли разыскать мистера Уиттона и допросить его…
– Мистер Уиттон давно мертв.
– Что? – у Каролины сорвался голос, и она с изумлением уставилась на генерала. – Как мертв? Он же улетел на Венеру!
– Летел, но не долетел, – ответил генерал. – «Звездный экспресс» взорвался, едва стартовал с Луны. Все пассажиры и экипаж погибли.
Каролина откинулась назад и несколько минут сидела неподвижно, в глубокой задумчивости.
– Вы в этом уверены? – спросила она наконец.
Генерал внимательно следил за ее лицом.
– Уверен, – ответил он. – Мне сообщили об этом надежные люди.
– Как странно, – проговорила она. – Уиттон летел на Венеру, думая, что спасется там от войны, а сам погиб на старте… Какая странная ирония судьбы! Оставшись на Земле, он мог бы выжить…
– Да, Уиттон мог бы нам сейчас сильно помочь, – ответил генерал. – Как только нам стало известно о начале войны, был собран срочный правительственный совет из представителей всех стран Земли. Опуская всякие подробности, сообщаю тебе, что мы сейчас вынуждены заключить мир с марсианами на их условиях.
– Мир? С марсианами? – Каролина растерялась. – И что это означает? Марсиане улетят домой?
– Нет, жители Земли официально станут союзниками Марса в войне с Нептуном.
Каролина снова подскочила от этих слов.
– Что вы сказали? – воскликнула она. – Или мне это послышалось? Земля будет воевать с Нептуном? Помогать в этом марсианам?
– Все верно.
– Вы хоть знаете, какие у них технологии? Я была там, я сама видела, своими глазами!
– Марсиане высадились на Землю вместе со своими военными кораблями. Так что оружие у нас есть.
– Но это безумие! – с горечью воскликнула она. – Как можно помогать этим жестоким марсианам? Вы сами видели, что они хотят проводить эксперименты над людьми! Сама Линда сказала мне, что хочет использовать нефритовые лучи с шаттла как оружие против землян! Марсиане хотят нас убить, а вы будете им помогать? Мир что, сошел с ума?..
– Тише, успокойтесь, – приказала ей врач.
– Успокойтесь, мисс Биггс, – добавил генерал. – Я сам вижу, что происходит. Мне тоже марсиане не внушают никакой симпатии и доверия. К сожалению, у нас нет выбора, кроме как помогать им и надеяться, что нас они не тронут. Когда марсиане прибыли на Землю первый раз, они заключили соглашение о взаимопомощи с представителями Земли. Нептунцы находятся слишком далеко, и с ними такого соглашения никогда не заключалось. С ними был заключен договор только о помощи в организации туристических поездок. Так что, договор Земли и Марса действует до сих пор.
– И что, его нельзя расторгнуть? – воскликнула Каролина. – Неужели какой-то глупый договор поставит под угрозу всю планету?
– По условиям договора, его нельзя расторгнуть без разрешения того самого официального представителя, который его заключал. Я сам видел текст…
– Так найдите этого человека! – закричала Каролина так громко, что врачу пришлось снова ее успокаивать. – Найдите этого мерзавца!..
– Мисс Биггс, – грустно произнес генерал. – Вы что, так и не поняли, что этим представителем был как раз мистер Уиттон?
Каролина затряслась от ужаса. Врачу пришлось удерживать ее за плечи.
– Ах, ну да… – пробормотала она. – Но Уиттон мертв… Какой ужас!.. Что же теперь делать?..
Ее захлестнула острая жалость. Не самого Уиттона ей стало жаль, а того, что от его разрешения даже сейчас, после его смерти, что-то зависело… И не что-то – мир на Земле!
«Мир зависит от нас», – вдруг вспомнила она надпись на сувенире и почему-то вся похолодела.
– Еще можно все изменить! – воскликнула она. – Мир с марсианами не должен означать войну с Нептуном! Слышите? Не должен! Если земляне и марсиане объединятся, нептунцы погибнут! А после этого марсиане примутся за нас!.. Я знаю, что сам Уиттон, какой бы он ни был, никогда не доверял марсианам! Они могли за это убить его! – тут ее осенила догадка. – А что, если именно марсиане взорвали «Звездный экспресс»? Ведь они могли это сделать? Ответьте, генерал!
– Могли, – нехотя согласился он.
– И что тогда? – возбужденно продолжала она. – Если я права? Ведь марсиане знали, что в случае гибели Уиттона никто не помешает им высадится на Землю! Они подстроили это специально! – она не могла усидеть на месте от волнения. – Еще Маргарет рассказывала мне… Линда хотела сместить действующего Федерального Главу Марса и начала сотрудничать с его врагом, Лентором! Возможно, они вместе все это и подстроили, чтобы разделаться сначала с нептунцами, а затем с нами!
Она увидела, что генерал сильно помрачнел и уже не смотрит на нее.
– Вы считаете, я сошла с ума? – воскликнула она.
– Нет, – тихо ответил он. – Такая теория, как у тебя, уже однажды звучала…
– Значит, я права!
– Но нет никаких доказательств этого, – мрачно продолжал генерал. – Будь ты хоть тысячу раз права, мы не можем противостоять марсианам, основываясь только на теориях и догадках. У нас нет доказательств! Мы должны думать в первую очередь о безопасности людей. По договору Земли и Марса, пока у Земли есть «Звездный экспресс», Земля считается равноправным союзником Марса, и они не имеют права высаживаться на нашу планету без разрешения особого представителя Земли. Но если корабля нет или с ним что-то случилось, марсиане обязаны высадиться и защитить нас от внешнего вторжения. Если Земля сейчас нарушит соглашение с Марсом в одностороннем порядке, у них будет повод обвинить нас в этом и начать нападение уже на нас. С их техникой это будет несложно. А пока такой договор, какой бы он ни был странный, нас защищает. Наш единственный путь выжить – сотрудничать с Марсом и идти на их условия.
– Но ведь они нас просто используют!
– Мы ничего не можем сейчас сделать.
– Должен быть другой выход!
– Но пока его нет, – генерал посмотрел на часы. – И у нас нет времени. Через час начнется заседание совета всех стран. Там будет принято окончательное решение. Остановите здесь, – попросил он вдруг водителя.
– Вы уходите? – испугалась Каролина.
– Я должен присутствовать на совете.
– Я поеду с вами!
– Вы поедете в больницу, мисс Биггс, где вас осмотрят еще раз. Мы еще не знаем до конца, как подействовали на вас эти нефритовые лучи…
– К черту! – воскликнула Каролина. – Нет времени на эти научные эксперименты! Я еду с вами, и все!
– Но зачем? – удивился генерал.
– Возможно, я смогу найти третий путь, – сказала она.