[1] Фример — третий месяц (21/23 ноября — 20/22 декабря) французского республиканского календаря, действовавшего с октября 1793 по 1 января 1806
[2] Багряна=Война (перевод "Благие знамения" М. Юркана)
[3] Гражданская карточка — в то время аналог паспорта.
[4] Мелюзина — в французском фольклоре женщина-змея. Вышла замуж за смертного с условием, что тот никогда не увидит её в истинном обличье. Когда он застает ее, бросает его.
Переводы:
(1) Серпэн (франц) — змея
(2) Кёронт (франц) — сорока
(3) En vrai soldat de la garde
Quand les feux etaient cesses
Sans regarde le cocarde
Je tendais la main aux blesses
Вольный авторский перевод этих строчек.
Песня из книги "Chants&Chansons des Soldats de France" — Joseph Vingtrenier
(4) Le dos (франц) — спина
Азирафаэль по-ребячьи ломал ледовую корку на противоположной кромке лужи. Ступал носком туфли играючи, чтобы трещины рождались от касания, и тут же отходил. Аристократы так забавлялись с кроликами, не давая им издохнуть под каблуком, но сломав пару косточек. Калеченое животное уползало хрипеть в угол.
Вода оставалась заточенной в ледяной клетке.
— Доиграешься — промочишь ноги, — предупредил Кроули.
— Сдаешься?
— Я думаю.
— Не разочаровывай меня, дорогой.
— Маньеризм? — предположил Кроули.
— Верно.
— Ричардсон, Руссо, Гёте.
— Сентиментализм, — сказал Азирафаэль и снова наступил на лед. — Слишком просто. Возьмем еще парочку тем? Музыку? Архитектуру? Мм, религию?
— Так хочешь выиграть?
— Выигрывать приятно. Но с тобой мне нравится процесс. У тебя очаровательно подрагивает морщинка, когда ты размышляешь.
Кроули выдохнул облачко пара. У него весь лоб в морщинах. Какая из?
— Во всех темах ты меня обскачешь.
— Я в седле-то едва держусь. А ты про обскачешь, — Азирафаэль покачал головой.
Пошли в ход словесные каламбуры.
Я у Мамы дурачок. Безобиден, как ослик, нежен, как младенчик.
Несмотря на то, что Кроули никогда лично не видел, как Азирафаэль пользуется оружием, ходил слух, что рыцарь-улыбка забил противника трухлявой палкой. Доспехи сидели на Азирафаэле второй кожей. Они были… естественны. Как шкура на льве. И с Михаилом Азирафаэль тогда был на короткой ноге, предоставляя отчеты ему, а не Гавриилу. Он выигрывал битвы Артуру, как харкал.
— Милетский, Анаксимен, Птоломей.
— Геоцентризм?
— А я уже хотел выиграть! — улыбнулся Азирафаль и деланно всплеснул руками.
Порошило.
Азирафаэль ненадолго замолчал, щурясь на холодное солнце и собирая снег в светлые кудри.
Фример [1] принес холода и гусиную кожу по утрам. Лед заковывал Сену в лёд, как в кандалы, но жалел беднягу и возвращал ключи. Оттепели чередовались с заморозками. Снег сменялся дождем. Было грязно, противно и промозгло. Ветер дул с реки, заставляя прятать красные руки в карманы пальто.
— Мне нужна помощь, дорогой, — сказал Азирафаэль.
Кроули округлил бровь.
— Мне нужна работа. И документы. Уроки французского тоже не помешают.
— Почему ты просишь меня, а не своих?
— Кроули, буду честен. Я тысячу раз пожалею, если вызову Гавриила сам. Каждую мою просьбу он исполняет, будто делает великое одолжение. И едва ли я хочу проводить время с кем-то, кроме тебя.
Азирафаэль умел подобрать нужные слова.
Если бы Кроули не знал Азирафаэля пять тысяч лет, он сказал бы, что его улыбка обольщала. Манила. Обещала. Розовые губы на морозе покраснели, будто зацелованные. Но это же Азирафаэль. Он улыбался каждой подзаборной собаке, если та приветливо виляла хвостом.
— Пользуешься моей безотказностью, ангел?
— Ты всегда можешь сказать мне «нет».
— Ты же знаешь, что не скажу.
— Откуда мне это знать? — Азирафаэль снова принялся трещать ледяной коркой. — Так поможешь?
— Попробую, но ничего не обещаю.
Лёд под ногами Азирафаэля не выдержал и крякнул, но Кроули зря рванул вперед. Туфли, которые должны были захлюпать холодной жижей, остались сухими. Будто насмехаясь над лужей, Азирафаэль пересек ее, ступая по воде, как когда-то Христос.
— Сегодня скользко, Кроули, — сказал Азирафаэль и взял его под руку. — Я замерз. Пошли домой.
Пошли домой.
Он мог сделать подошву устойчивой. Он мог сотворить трость из воздуха. Он мог сделать что угодно, даже чтобы лед таял от его шагов и прорастал одуванчиками. Но выбрал взять под руку демона.
Тонкая манипуляция? Расчет? Или наконец увидел, что его верный пес смотрит на него голодно и кинул кость на затравку?
Или…
— Ох, — Азирафаэль едва не шмякнулся на задницу, и только предоставленная для опоры рука вовремя предотвратила это.
Действительно скользко.
«Не надейс-с-с-ся».
— Спасибо, дорогой. Всегда ты рядом, когда нужно.
— К твоим услугам, ангел.
***
— Годен! — и штамп с всевидящим оком смачно впечатался в графу с заглавием «Прохождение воинской службы». — Следующий!
Кроули с минуту выжидал, а потом методично брался за перо и выводил в протоколе медицинского освидетельствования «Легкая хромота на правую ногу. Подозрения на бельмо на левом глазу. Жалоб на здоровье не имеется».
«Зачем оба глаза, если при стрельбе левый все равно закрывать?»
Снова печать расплывалась по бумаге, Кроули откладывал документ в сторону, после чего вносил запись в лист призывников.
Порою он закрывал глаза и представлял, как укомплектованные им части отважно сражаются на заливных лугах верховьев Рейна. Как проклятые интервенты дрожат под шквальным огнем их ружей и обращаются в бегство, преследуемые победной «Марсельезой».
Вот ординарец батальона водружает на взятую высоту знамя с шитой золотыми нитками фразой «Французский народ восстал против тиранов». Патриоты плачут от счастья, супостат молит о пощаде…
Да-да-да, все было точно так. Если не лезть дальше отчетов для Комитета общественного спасения. Несуществующий батальон новобранцев уверенно вел республику к победе над князьками трепещущей Европы. А на деле была лишь внушительная прореха во фронте, и только благодаря неведомой демонической силе разведка до сих пор не пронюхала о ней.
Ружья, порох, реквизированные у фермеров провиант и фураж исправно отправлялись на фронт, где успешно растворялись в горниле вечного дефицита всего и вся. Естественно, кое-что «терялось» по дороге, чтобы потом чудесным образом очутиться на прилавках Хлебного рынка. Ну, и на его обеденном столе, разумеется.
Нет, тот, кто обвинил бы Кроули в порыве филантропии, напросился бы на смачный плевок. Кроули щадил мужское население десятой секции по более прозаичной причине: ему хотелось насолить Багряне [2]. Эта дамочка заглатывала молодое мясо, не пережевывая. Так пусть же подавится его «мертвыми душами»!
Для себя эти порывы он объяснял именно так. Он же демон. Он злой. И никого не любит.
«Что тебе выбрать-то…»
Кроули бегло просматривал стопку гражданских карточек [3]. Ох уж эти негласные правила, по которым нельзя наколдовать ни деньги, ни документы…
Выбор в этой декаде был не велик. Все карточки, что хранились в сейфе, не подходили по возрасту владельцев. Оболочке Азирафаэля было явно немного за сорок, в то время как всем, кто угодил в сейф, было либо до сорока — границы призывного возраста, либо существенно больше.
«Может, снова наведаться в Наблюдательный комитет? Забрать из архива новую партию на проверку, там что-нибудь найдется…», — думал Кроули, пощипывая переносицу, — «Или зарегистрировать его законно?»
«Долго», — он быстро отказался от этой идеи. — «К тому же с его французским и при военном положении… Сошлют как англичанина на каторжные работы, а там опять его вытаскивай…»
Он помассировал пальцами виски.
В этот самый момент дверь богадельни распахнулась, и в образовавшемся проеме показалась златокудрая башка. Напудренные кудеря покачивались и извивались в знаки вопроса. Их были десятки.
«Явился — не запылился».
Маленькие глаза зорко сузились, а губешки-бантики, над которым маслились подвитые усишки, зашевелились:
— Не хочу отрывать вас от государственных дел, но вас ожидают на заседании секции, гражданин Серпэн.
— Да-да-да, я почти закончил, — сказал Кроули, запирая документы в металлическом сейфе.
Пожалуй, пуще своего начальства Кроули ненавидел только этого придурка.
По роду занятий публицист мелкой газетенки, Жан Батист Кёронт сидел занозой в заднице практически у всего комитета секции. Не способный ни на что большее, кроме фельетона или безвкусной карикатурной мазни, он с лихвой компенсировал недостаток таланта воспаленным красноречием. Любое заседание становилось сущим Адом, стоило этому «ура-патриоту» появиться там. Каждый день он сотрясал воздух пламенными речами, что, дескать, еще не все аристократы перерезаны, да не все амбары выметены. Доходило до того, что председателю комитета приходилось силой сгонять его с кафедры, хотя Кроули предпочел бы просто отвесить ему смачный поджопник. Точно быстрее дошло бы.
— Для Республики сделано недостаточно, если не сделано все! — победоносно восклицал гонимый.
Естественно, это не могло понравиться другим членам комитета, поголовно состоявшим из мелких торговцев и ремесленников. Все уже порядком устали от революции и хотели хотя бы декаду пожить спокойно.
Едва скрывая раздражение, Кроули проделал весь путь от богадельни до рынка бок о бок с этим премерзким типом.
Тот трещал, как сорока, не затыкаясь. Но даже эта птица голосила приятнее:
— А в соседней секции вчера арестовали скупщика Андрэ! Подумать только! Укрывать целый центнер угля от республики! Когда же у нас возьмутся за этих каналий?!
— В секции Серпэна все под контролем, — отрезал Кроули.
— Ну это мы еще посмотрим, гражданин Серпэн!
Кроули овладели недобрые предчувствия. Они не исчезли даже тогда, когда он по очереди обнялся с каждым из членов наблюдательного комитета. Всех он знал поименно и гостил у каждого хотя бы раз. Но все сегодня хмуро переглядывались и вели себя тише, чем обычно.
Вскоре Кроули узнал в чем дело.
Председатель секции вцепился в его плечи, будто утопающий в круг:
— Антуан, голубчик, помоги! Поступил донос на Сюбисса.
— На Сюбисса? Он-то в чем прокололся?
— Говорят, он последний скупщик: ночью сгрузил себе несколько тюков пеньки.
— Кто сказал? Кто донес?
— Аноним.
«С евреем тоже был аноним…»
С трудом, но Кроули удалось рассадить смятенных членов комитета по местам. После чего он бегло пробежался глазами по тексту доноса, который дал ему председатель.
— Так-так. Числа седьмого фримера …под покровом ночи …вероломно?! Какое слово-то! Ве-ро-лом-но!
— Антуан, ты дальше читай! — чуть ни плача, сказал председатель.
— «Преступно укрывает у себя данный излишек, не предоставляя на обозрение сведенья о нем, как того требует закон». Какая нудятина.
— Антуан!
— Гражданин Серпэн, Вы назвали волю Конвента нудятиной?! — встрепенулся Кёронт, параллельно что-то чиркнув в своем блокноте.
— Гражданин Кёронт, может, вы займете уже свое место? Поверьте, за свое рвение вы все равно больше сорока су не получите.
— Я здесь не ради мзды, а ради общественного блага! И, как по мне, тут попахивает трибуналом! — заявил Кёронт, но все же занял свое место.
«Дерьмом тут воняет. И от тебя», — подумал Кроули, но сказал другое.
— Укоротить Сюбисса на голову трибунал всегда успеет. То, что наша славная Конституция еще не введена в действие, не значит, что можно так просто рубить головы направо и налево. Революционный порядок остается порядком. Вызываю на допрос гражданина Сюбисса!
Как и ожидалось, Сюбисс явился скоро. Коммерсант, на чьих веревках сушилась добрая половина белья в Париже, забитой собакой оглядел все собрание.
— Сюбисс, старина, ты еще не в Консьержери, возьми себя в руки, — однако председатель комитета только усугубил робость Сюбисса.
— Клянусь, я невиновен! Я ходил на все праздники, был на Марсовом поле в годовщину Республики… Я…Я…
— Сомнительные заслуги в свете последнего злодеяния! — фыркнул Кёронт.
— Еще одно слово, и вы у меня вылетите быстрее пушечного ядра! — ах, как хотелось Кроули претворить это в жизнь! Притихший Кёронт снова нырнул в свой блокнот. — А теперь, если никто не возражает, я начну допрос. Что там у вас?
Своим вопросом Кроули смог пробудить Сюбисса от забытья. Трясущимися руками он передал Кроули несколько помятых бумаг.
«Долговая расписка, ага. А это что? Закладная на товар? И еще опись заложенного, смотрим: «итого семь тюков пеньки». А в доносе сколько написано? Тоже семь. Дело раскрыто! Ай да Кроули, ай да сукин сын!»
— Десятая секция Парижа в моем лице признала гражданина Сюбисса… невиновным! Так что, Сюбисс, шуруй-ка ты к Монтеню за бутылочкой красного. Да смотри, бери только сухое!
Члены комитета, еще недавно такие затравленные, разом приободрились.
— Что ж ты сразу не сказал, что те тюки заложил? — напоследок спросил Кроули.
— Прошу, не пойми меня неправильно… — И Сюбисс прижал бумаги к сердцу. — Боялся, не поверишь ты мне. Времена-то какие пошли. Уже взаймы взять страшно! И какого рожна мне выпускать в продажу товар, который не сегодня, так завтра отдам в уплату долга? А в декрете об этом ни слова. Разве это не глупо?
— Глупо, — признал Кроули, — вот я и не буду никакого отчета по сему отписывать. Нынче ведь как? Только дай любому делу ход, а там этим законникам до фонаря, что ты там на деле сотворил. Они уткнутся в свои законы и ничего, окромя них, не увидят. Знаю я, как эти законы пишутся. Ночью на коленке, а с утреца — сразу в печать. Но это так, между нами.
Что было дальше? Удушающие объятья, приглашения в гости. Похвальбы «куда мы без тебя» — плевать, что это лесть. В родном Аду не слишком баловали подобными вещами, так что грех ему гнушаться такими благами на Земле. А бутылку он распьёт не один, а на пару с Азирафаэлем. Может, пьяненьким его на фанты подбить? Заказать невинную шалость. На трезвую голову он ввек не решится. Но нет, вдвоем в фанты играют одни извращенцы…
Но даже посреди гула одобрения Кроули чудился иной едва слышимый шум. Скрежет маленьких коготков по дереву? Тонкий писк? Хруст разгрызаемой поживы?
Вдруг Кроули охватила призрачная боязнь. Боязнь, с которой сталкивался каждый. Когда в задушевной беседе выпил больше, чем следовало. Когда ломаешь голову, закрыл ли печную дверцу перед уходом.
Боязнь предательства.
— Постойте, да отпустите же! Кто видел Кёронта?
Коммерсанты только развели руками: «Да вышел куда-то».
— Когда?! Мы даже перекличку не провели!
— Поди опять в свою газетенку унесся строчить на нас кляузы. Бог с ним, без этой пиявки даже дышится легче.
— Когда, я спрашиваю! — Кроули вцепился в председателя, выдавив из несчастного только: «минуты с две назад».
«Он не мог уйти далеко».
Ничего не объясняя, Кроули метнулся к служебному выходу. Окрестная площадь, как и всегда, кишела людьми. Толпы мытарей слонялись промеж обозов, безуспешно пытаясь обменять свои бесполезные поделки на еще более бесполезные ассигнаты. На этом бы все и закончилось, но Кёронт имел одну маленькую слабость: плюмажи из перьев. Пестрый всполох фазаньих перьев и выдал своего владельца. Поминутно оглядываясь, Кёронт уже покидал площадь, направляясь в сторону Тюильри.
«Знаю, куда ты скачешь. Думаешь, донесешь на меня в Комитет общественной безопасности — и все? Я тебе этот блокнотик в задницу засуну».
Кроули почти настиг Кёронта, замешкавшегося на переходе через улицу: на том месте простиралась «вечная» лужа, которой чуть-чуть не хватало до статуса озера.
Грянула оттепель, лед таял, и несчастные пешеходы вновь разучивали па в попытках не замочить обувь.
— Куда прёшь, шельма! — проревел кучер, едва не задавив лошадьми Кёронта.
Тот отскочил, куда придется — в самую лужу.
Возгласы изумления послышались со всех сторон. Кроули глянул поверх очков: «что за чертовщина?» Вместо того, чтоб полоскать ноги по щиколотку в холодной жиже, Кёронт невозмутимо прошелся по водной глади «аки посуху».
Тут уже сомневаться не приходилось.
— Стой, сука! Перья вырву! — но Кёронт даже не думал его послушаться.
Наоборот, заметив преследователя, он дал деру.
Кроули матюкнулся сквозь зубы. И понесся следом.
Он, как кошка, перепрыгивал вдавленные в мостовую тысячами колес колеи. Опрокидывал корзины и клети, принимая в спину ругань торговок. Несколько раз его могла задавить лошадь, но во что бы то ни стало он не спускал взгляда с пестрого пучка фазаньих перьев.
У Кроули было одно неоспоримое преимущество: за пятнадцать лет жизни он исходил кружево парижских улиц вдоль и поперек. Еще два поворота — и ангелочек будет его.
Так и случилось.
Запыхавшийся, с налитым кровью лицом Кёронт метался у кирпичной стены. Они оказались в тупиковом переулке, зажатой между мыловарней и заброшенной мануфактурой.
— Попался! — просипел Кроули. — Это мой рынок. Чего ты хотел?!
Вместо ответа в него запустили бочкой, которой можно было и голову размозжить.
Кроули отпрыгнул и быстро пригнулся. Сила и гибкость человеческой оболочки уберегла его от удара.
Возникшая в руках шпага непривычно обожгла холодным эфесом.
— А чего с кулаками-то сразу?! Я ж по-норма…
Вторая бочка просвистела у уха и ударилась о стену дома, лопнув, как пузырь. По брусчатке растеклась желтая маслянистая жидкость.
— В дефицит чужое добро переводишь?!
— Изыди, демон! — крикнул Кёронт.
— Демон? Какой демон? Не знаю никаких демонов.
У стены осталось еще две бочки. Две безнадежно были испорчены. Кроули мысленно извинился перед хозяином мыловарни. Этот выблядок щедро попортил его бизнес.
— Гражданин Серпэн (1), не ломайте комедию. Вы бы хоть фамилию другую выбрали.
— Нормальная фамилия, — фыркнул Кроули, — получше сороки (2) будет. Белобока.
— Ты мне зубы не заговаривай, — лицо Кёронта помрачнело, — а проваливай подобру-поздорову. Если дорожишь этим телом.
И что делать? Переулок был узкий, как бутылочное горлышко. В тупике, где стоял напряженный Кёронт, и вовсе можно раздвинуть руки в стороны и коснуться кирпичных кладок соседних домов.
Ни крылья выпустить, чтобы призвать настоящую силу, ни развернуться толком. Не устраивать же репетицию Армагеддона на такой убогой площадке?
— Кёронт, я готов умыть руки, — примирительно сказал Кроули. — Просто отдай мне блокнот и не трогай мой рынок. Смотри, как я здо…
Новый свист и новый грохот.
Ладно. Этот ангел не был Азирафаэлем. Перед ним стоял истый ребенок своей Матери. Бескомпромиссный, не желающий слушать и тупой. Как дубок.
Язык людей им непонятен, увы, только кулаков. Такие в томлении ждут Армагеддон и натачивают оружие, представляя поверженного в грязи противника.
Кроули неуклюже встал в ан-гард. Шпага — не его вещь. Она была чужеродной, и ее хотелось отбросить, как дохлую крысу. Но придется защищать свой рынок. Своих людей. Себя в конце концов.
Отчасти он мог понять Кёронта. Он был правильным ангелом. По регламенту при раскрытии оппозиции ее следовало немедленно устранить. Это он, как старик с амнезией, забывал про это правило. Азирафаэль лежал в той же палате.
Только Кёронт был изобретательнее. Он скучающе достал пистолет.
— Нечестно! — прицокнул языком Кроули, и следом раздался выстрел.
— С-с-сука! Ай-ай-ай! Как жжется! — Кроули выронил шпагу и притронулся к горящей правой щеке. Кажется, запаять дуло было плохой идеей. Он-то хотел, чтоб пистолет, взорвавшись в руке Кёронта, превратил его в инвалида. Вместо этого — сноп горящего пороха прямо в рожу.
Сквозь рассеивающееся облако дыма он видел силуэт Кёронта. А в следующий момент в правый бок что-то ткнулось.
Боль тут же разлилась, охватывая правое подреберье.
Кроули инстинктивно отшатнулся и поскользнулся на пролитом масле.
Затылок встретился с брусчаткой, родив новый кровавый очаг.
Кроули хотел перевернуться на бок, вскочить, ринуться в атаку, но понял — бесполезно. Человеческие оболочки такие хрупкие. Самое лучшее остаться лежать на спине и попытаться убаюкать боль, как кричащего младенца. Рука прижалась к ране на боку. Силы потекли с кончиков пальцев, окутывая ее хлипкой защитой.
Мокро. Липко. Страшно.
Кёронт хорошо его продырявил.
Лоскут неба выглядывал сквозь тиски крыш.
Кляксы птиц в высоте.
Рваные облака с безмятежным течением.
Кроули часто заморгал, стараясь, чтобы картинка не плыла, как в бракованном микроскопе, а облака с птицами не двоились.
Демоническое вмешательство приносило плоды. Боль засыпала под его колыбельную. Мир яснел, возвращался в четкую форму.
Когда опасное, на грани обморока, состояние пошло на спад, Кроули решился осмотреться по сторонам и тут же встретился с Кёронтом. Тот лежал в луже масла, откинув челюсть. Из его проломленной брусчаткой черепушки текла густая, вязкая кровь, окрашивая масло в нежно-розовый цвет. Рядом лежала опрокинутая пузатая бочка.
Этот придурок тоже поскользнулся?!
Кроули засмеялся. Сначала тихо, а потом громче, распробовав вкус победы. Правда пирровой, ни дать, ни взять.
Он же сейчас сдохнет, как собака под забором.
И Мама не придет. Не пожалеет. На коленку не подует.
Кончай, Кроули. Тебе никто не нужен.
Но у этой сволочи еще надо забрать всратый блокнот. Хотя бы из любопытства, что он там настрочил. Кряхтя и марая чулки в масле, он подполз к бездуховной оболочке и выудил из кармана её жилета искомое. Как бы Кроули ни хотел прямо на месте ознакомиться с вероломными планами Кёронта, кровоточащий бок перетягивал на себя внимание. Потому блокнот отправился в карман плаща до лучших времен. Непригодившаяся в бою шпага сейчас пришлась кстати. Опираясь на ее эфес, Кроули со стоном поднялся на ноги.
«Надеюсь, наверху тебе достанется дерьмовая оболочка».
— Гражданин, вам плохо? — детский голос заставил Кроули тотчас обернуться. Перед ним стояла девочка лет девяти в заплатанном дряхлом платьице и с лотком, наполненным всякой чепухой. Ее блестящие на холоде глаза говорили «хочу есть». Пустые блюдца.
— Ничего, просто в боку покалывает, — Кроули поспешно скрыл тело Кёронта за полами плаща. — Ты ступай. Маленькой девочке тут нечего делать.
— Был такой грохот, а потом вдруг «хлоп!» — отчиталась девочка, невозмутимо глядя на Кроули. — Я и подумала, вдруг беда какая.
«Проклятье! Два дебила! Подняли столько шума в таком многолюдном месте».
— Да я… спьяну тарантеллу танцевал. На бочке. Она возьми да и лопни! — Кроули натужно засмеялся. На самом деле было не до смеха. Пара забулдыг фланировали поблизости. Из-за угла показались обеспокоенные женские лица — кажется, поднятые на уши работницы мыловарни — но быстро вернулись внутрь. Харкнув с досады «фу, а думали, поножовщина!» забулдыги побрели дальше по переулку. Как легко внушить доверие окружающим, просто полюбовно заговорив с ребенком!
Кроули попробовал проковылять пару шагов, оперевшись рукой на шпагу, но боль тут же сковала его: «Ай! Чтоб я…».
— Нет-нет, вам срочно нужно в лазарет! А что с вашим лицом? — девочка решительно подставила плечо под локоть Кроули.
— А, это? Ерунда. Ведьма мимо пролетала да в щеку поцеловала.
Между тем Кроули чувствовал, как плащ, кюлоты и частично чулки пропитываются его кровью.
«Хорошо, что ряжусь всегда в темное. Напугал бы зазря малявку».
— А я думала, взрослые не верят в сказки…
— Этот — верит.
Девочка не стала спорить, только неумолимо повлекла его в сторону улицы Сухого Дерева. Ему оставалось только осклабиться и покориться.
«Веди меня, мой маленький ангел-хранитель. Другой ангел очень расстроится, если я опоздаю к ужину».
Несмотря на ноющую боль, Кроули почувствовал себя лучше, как он удалился от места поединка. Плевать, что девочка была неважной опорой при ходьбе. Зато ее детский лепет заглушал физические страдания. Она рассказывала о девушке, бежавшей от отца в ослиной шкуре, и о происках Жеводанского зверя. Увы, Кроули не поддерживал разговора, так что девочка затянула чистым голоском:
— Под славным гвардии штандартом
В объятом пламенем тылу
Презрев различия кокарды,
Камраду руку протяну. (3)
Эту песню пел мой отец, когда уходил на фронт, — и девочка с гордым видом протянула грубо вырезанную из дерева фигурку гвардейца. — Вылитый мой папа!
Слепое лицо куколки, украшенное одними усами, мало что говорило об облике ее отца. В висящем на шее девочки лотке шеренгой стояли еще с десяток таких фигурок. В пару каждой полагалась кособокая лошадь и наточенная веточка.
— Давно твоего папы нет дома? — спросил Кроули.
— Давно. Как король прошлой весной послал воевать с годонами, только одни письма шлет. После того, как мамы не стало, их мне дедушка читает.
«А ты умеешь поднять настроение!»
— Хотите фигурку, дяденька? — оживилась девочка. — Дедушка мастерит. Он хороший. Он раньше сам продавал, но, как отнялись ноги, я сама подвязалась. Хорошие фигурки. У вас есть дети?
— Есть, — легко соврал Кроули. — Сколько стоит одна?
— Два ливра.
Они вышли на улицу. Оживленный поток людей беспрепятственно тек, не замечая двух фигур: бледную и тонкую, как хлыст, и маленькую и голодную, как хилый цыпленок.
Кроули достал из кармана бесполезные ассигнаты. Не отсчитывая, передал в руки девочки.
— Я плохо считаю, но это много, — покраснела она. — Очень много.
— Это всего лишь бумага, — сказал Кроули и пригладил растрепанные косички, торчавшие из-под чепца. — А игрушки хорошие. Я буду в них играть.
— Вы?
— Я тоже ребенок. Большой только.
— Вы чудной. Взрослых таких не бывает! — Девочка насупила нос в мелкую веснушку. — Вы первый. Почему?
— Когда-то я задал этот же вопрос — «почему». Мама сказала: вырастешь — поймешь.
— Поняли?
— Нет.
Девочка, расплывшись в ласковой улыбке, сняла с шеи лоток и передала ему:
— Идемте, чудо-дяденька. Я доведу вас до лазарета.
Кроули покачал головой.
— Мне в другую сторону.
— Но…
Кроули не дал себя уговорить, немедленно поймав экипаж. Уже забираясь на ступеньку, он утешил огромные глаза, обеспокоено взирающие на него:
— Не волнуйся. У меня дома волшебная микстура. Да и смотри! Сколько теперь у меня твоего папы. Он меня защитит. И донесет, куда угодно.
Огромные глаза не поверили, но девочка кивнула.
Кроули гаркнул кучеру адрес. И, откинувшись на потертое холодное сиденье, наконец застонал.
Кровь была черной, как смерть.
Кроули лежал на кровати Азирафаэля и разглядывал кончики пальцев. На темных изогнутых ногтях почти и не видно. Накрасил криво еще один слой лака, подумаешь, с кем не бывает. Выдавала кожа, уже стянутая кровавой липкостью. Тут уже не спутаешь.
Змеи на голове тревожно шипели, тыкались гладкими мордами в щеки: «сделай что-нибудь, идиот».
А у него не хватало сил даже поддерживать маскировку. Она распалась, как нерадиво сшитое платье.
Подаренные цветы завяли — их особенно жаль. Он так старался поддерживать в них жизнь, но теперь все силы уходили на то, чтобы не разораться от боли.
Это еще что! А вдруг мадам Бланк заявится? Она как раз в это время пьет чай, почитывая свежие романы. На крики она встрепенется и откроет дверь своим ключом. Фру-Фру вбежит первая, зальется визгливым лаем, тряся мокрыми от слюны брылами. А мадам Бланк увидит. Ужаснется. Спасибо, если ее удар не хватит, и она молча вызовет наряд, чтобы нечто вынесли из ее квартиры.
Интересно, его нашинкованное тело выставят в анатомический музей полоумного Фрагонара или сразу зароют в мерзлую землю? Век Просвещения обязывал отдать необычный образец науке…
Ангел тоже ужаснется. Всплеснет белыми руками, может быть, посетует на то, что ужина сегодня не будет. Тронет его бездыханный бок и с тяжелым вздохом окажет услугу: похоронит тихо и без свидетелей.
Но он об этом не узнает — он будет далеко. Ему еще предстоит оправдываться перед Вельзевул и подавать прошение на новую оболочку.
Кроули погладил себя по руке. Красивой руке. Даже золотые чешуйки и ногти, будто бы под кутикулу забитые черной грязью, ее не портили. Жилистая, идеально выточенная. Микеланджело любил такие.
Умели же раньше делать.
— КРОУЛИ! — Входная дверь с грохотом распахнулось. — Ты тут? Ты слышал?! Струна лопнула. Кого-то развоплотили.
Кроули почему-то стало стыдно оттого, что он лежит в кровати, отданной Азирафаэлю. Еще и капает своими нечистотами: кровь, масло, грязь — белые простыни впитали их и потемнели.
— Кроули? — снова позвал Азирафаэль. — МАТЬ МОЯ БОГИНЯ.
И Кроули позволил себе скользнуть в блаженное забытье — прочь от всех этих потенциальных упреков, слышать которые он никогда и не хотел.
Вода была восхитительно горячей, будто ее только-только сняли с печи. Влажный воздух пригвождал своей тяжестью, усыплял.
Нос уловил слабый запах оливкового масла, но его дополнял и другой — тот, непостижимо райский.
К голове бережно прикасались пальцы. Змеи льнули к ним, обвивали костяшки тугими кольцами, прятали клыки.
— Я им нравлюсь, — сказал Азирафаэль, когда Кроули открыл глаза. — Пятеро были мертвы, но я это поправил. Смотри, какие славные!
Теплый свет, будто Азирафаэль поймал солнце в ладони, грел ноющее темечко. Свет тоже усыплял. В жаркий полдень Кроули любил подремать в тени буков.
— Ты…
— Извини, я немного тут все разгреб. Ванну попробовал создать. Извини. Криво. И вода… не остыла еще, нет? — Азирафаэль окунул локоть в воду, не закатывая рукава рубашки. — Вроде горячая еще. Извини. Ты был такой бледный, холодный…
Азирафаэль болтал без умолку и постоянно извинялся непонятно за что. Кроули уставился на свой хвост, который не видел, пожалуй, несколько сотен лет. Упругое черное золото свешивалось за бортик ванны. С его тонкого кончика капала вода. На полу наплакалась круглая лужа.
— … хорошо? — спросил Азирафаэль, перемещая ладони с темечка на затылок. Змеи, как верные питомцы, последовали за ними. — У тебя было ранение в печень. И ты сильно ударился головой. И еще этот ожог на щеке. Кроули?
— Ты должен меня бояться, — сказал Кроули.
А его змеи должны шипеть и терзать нежные пальцы, а не льнуть к ним молочными щенками.
Но никто не делал то, что нужно. Ни Азирафаэль, ни змеи.
Ангел, который еще недавно опасался зажечь свечку не огнивом, загонял в него силы, будто черпал их ведрами из колодца и вливал в потрескавшуюся голодную землю.
И приживалось.
Выжженная земля проклюнулась свежими побегами, и те рванули в рост.
У ангела Начал не могло быть таких собственных резервов.
— Я должен был проститься с оболочкой! — взвился Кроули.
— Извини, дорогой. Мне очень жаль, что я расстроил твои планы. Ведь извинишь?
— Ангел…
— Да?
— Серпэн должен был умереть.
— Ну не умер же, что уж теперь… Всё, закончил. Ну-ка, поверни голову.
Кроули нехотя исполнил указание.
Мягкие губы мимолетно мазнули обожжённую кожу и тут же исчезли.
— Теперь точно все, — сказал Азирафаэль, сияя устало и довольно. — Как новенький.
Островок нежной кожи на щеке взамен старой — повреждённой — ласкался о подушечки пальцев.
Кроули хотел, чтобы Азирафаэль повторил это движение, слегка промазав. Он же такой неуклюжий. Пусть притворится. А там он уж подхватит, сделает вид, что случайно уронит на себя — в воду.
Хвост тут же возьмет заветную жертву в кольцо. Но не будет душить, нет, только удерживать. На Азирафаэля у него были другие планы.
Но ангел так благопристоен…
— Мне отвернуться? — спросил он.
Кроули покачал головой, возвращая себе контроль и человеческую оболочку.
Хвост уменьшился и раздвоился, как у Мелюзины [4]. Оброс человеческими мышцами и рыжей порослью. Кроули, опираясь на бортики, встал.
Он уже давно изгнал стыд и предпочел видеть тело как проверенный рабочий инструмент. Но перед Азирафаэлем все казалось неправильным: то ли он болезненно тощий, то ли ноги кривые, то ли волосы по-ведьмински спутанные, то ли вообще косой и вылепленный из непригодного материала. Одним словом, хотелось опуститься обратно в ванну, поджать ноги и нагнать пены на неудобные места (все).
А теперь еще этот ярко-розовый шрам в правом подреберье…
Азирафаэль не опустил глаз. Наоборот, рассматривал с любопытством, будто перед ним не тело, а новый фолиант. Наверное, приценивался: брать или оставить на полке — до лучших времен. И перевешивал явно второй вариант.
Кроули выжал с длинных волос прозрачные капли. Нахально упер руки в бока:
— Ну?
— Врун, — отмахнулся Азирафаэль и подал ему материализованный белый баньян. — Вполне достойная картина. Могла и посоперничать с той панорамой. Чудесная… le dos (4)? Заварить тебе чаю?
— Азирафаэль… — Кроули нырнул в теплую парчу и тут же туго завязал пояс. — Спасибо.
И ангел беззаботно кивнул.
Половина лета прошла с тех пор, как мы от пожара бежали да перевал перешли. Мудр Головача посылает долину осмотреть, а особенно те места, куда река течет. Долго ходит Головач со своими охотниками, хорошие новости приносит, и плохие — тоже. Хорошие — если ущелье, по которому река течет,
пройти, то земли за ним непуганой дичью богатые и безлюдные. Плохие — что ущелье это обществу не пройти. Скалы там крутые, отвесные. Сильные охотники с трудом прошли, и то удивляются, что все живые вернулись. И
что земли безлюдные — тоже плохо. Девок полагается из соседнего общества брать.
Ксапа в обществе осваивается. Много слов знает, говорить может. Я еще больше ее слов выучил, мы друг друга всегда понимаем. Мечталка от Ксапы без ума. Подруги на всю жизнь. Даже спит половину ночей в моем ваме. Как с тетками поругается — так к нам. А ругается через день, потому
что все время с Ксапой бегает, по хозяйству ничего не делает. Не будь Мечталка моей сестрой, пришлось бы мне ее себе взять.
Ребятня от Ксапы тоже без ума. Хвостом бегают. Так и ходят — впереди Ксапа с Мечталкой, за ними — полтора десятка пацанов и две-три самые бойкие девчушки. На каком языке говорят — даже не понять. Половина слов наших, половина ксапиных. Ксапа учит их ЛУКИ делать. Бабы сначала ругаются, мол, страшно из вама выйти. Но когда малышня начинает к обеду птицу приносить, ругаться перестают.
А еще Ксапа делает ВОДОПРОВОД. С ребятней где-то в горах на ручей запруду ставят и к нашей пещере направляют. Опять сначала много шума. Ручей поляну перед пещерой, на которой вамы стоят, в большую лужу превращает. Бабы в крик. Охотники хотят запруду разрушить, но Ксапа уговаривает канаву по краю поляны вырыть. Дружно роем, всем обществом. В одном месте, наоборот, из камней и глины ДАМБУ ставим. Теперь бабы довольны, все довольны, за водой далеко ходить не надо. Ксапа ручей ВОДОПРОВОДОМ зовет, а по-моему, как был ручьем, так и остался.
Откидываю полог, вхожу в вам и понимаю, что-то плохое случилось. Такое у Ксапы лицо. Застывшее. Как в первый день.
— Сядь, — говорит Ксапа. — Серьезные слова говорить будем.
Рассказывай, как нашу АВИЕТКУ СБИЛИ.
Оказывается, кто-то из малышни разговоры взрослых слышал, как Верный Глаз в летающую волокушу копье бросил, да при Ксапе сболтнул. Она вида не подает, что не знает, и малыша расспрашивает. Мол, расскажи, что слышал, а
я скажу, как на самом деле было. Малыш и рассказывает. Но слышал на самом деле мало. Теперь Ксапа от меня хочет услышать, что произошло.
Что делать, я рассказываю.
— Ты не вызывай Верного Глаза на поединок, — прошу я. — Он не со зла это сделал, а со страха. И копье мимо бросил, чтоб напугать, прогнать. Это АВИЕТКА вперед рванулась, копье в заднюю лапу попало.
— Не в заднюю лапу, а в левый задний ЭЛЕКТРОВЕНТИЛЯТОР. Все ЛОПАСТИ летят к ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ. Марат отличный ПИЛОТ, но у нас ни высоты, ни
скорости не было. Он на трех ДВИЖИТЕЛЯХ АВИЕТКУ на ровном КИЛЕ удержал, но нас развернуло, а там склон… Подожди, ты сказал, что я могу Верного Глаза на поединок вызвать?
— Ну да. Ты теперь из нашего общества, он из нашего общества. Ты охотница, он охотник. Только не надо этого делать. Всем плохо будет. Я знаю, что ты сильнее, что он виноват… Ксапа, ты же хорошая, ты не будешь его убивать?
Ксапа молчит, желваками играет. Вдруг у нее губы дрожать начинают, и я понимаю, что Верный Глаз останется жить. Прижимаю Ксапу к своей груди, глажу по спине, по волосам.
— Я бы его голыми руками на сто кусков разорвала, если б это могло нашу ПАРТИЮ оживить, — всхлипывает Ксапа. — Так не поможет ведь! Пусть живет, гад. Ты ему только передай, чтоб мне на глаза не попадался.
А я представляю, как Ксапа рвет придурка руками на сто кусков, как кости ломает и выкручивает, и мне страшно становится.
— Среди тех… кто умер, твой мужчина был?
— Там был тот, кто мог стать моим мужчиной. Мы с Паладом в УНИВЕРЕ вместе учились. На одном ПОТОКЕ, только в разных ГРУППАХ. А когда по РАСПРЕДЕЛЕНИЮ в одно УПРАВЛЕНИЕ попали, он за мной УХАЖИВАТЬ начал.
Дальше опять слезы. Я уже знаю, что в таких случаях делать. Раздеваю Ксапу, кладу рядом с собой, ласкаю тихонько, но не беру. Она прижимается ко мне, рассказывает и постепенно успокаивается. Думал, и в этот раз так будет, но Ксапа все еще очень злится на нас.
— … Я в роли культурного героя! Местный ПРОМЕТЕЙ! Это же курам на смех! Я не КОНТАКТЕР! Нас к этому не ГОТОВИЛИ, понимаешь ты это?!
Глупая мысль в голову приходит. Раньше Ксапа днем крепилась, а по вечерам плакала. Сегодня злится и ругается. Значит, прижилась. Пытаюсь ее успокоить, но только хуже получается.
— … Думаешь, ты мне тогда нужен был? ЩИТ мне был нужен! Я тебя вместо ЩИТА использовала! Чтоб выжить, чтоб тобой от охотников укрыться. Лучше один насильник, чем полплемени. Про три полоски я тогда не знала, но догадывалась, что дикари с добычей делают!
Вот, значит, как… Горько становится.
— А сейчас?
Ксапа надолго замолкает.
— Не злись на меня, ладно? Это давно было, сейчас все по-другому. Я тебя ЛЮБЛЮ. Мне тогда было очень-очень ХРЕНОВО. А ты добрый, и всегда рядом.
И сама ко мне ластиться начинает.
— Да что за язык у вас дурацкий! — вдруг возмущается Ксапа. — В нем даже слов таких нет, чтоб сказать, как ты мне нужен!
— Ты хорошо язык выучила, — вспоминаю я о важном. — Завтра пойдем с Мудром говорить.
— … Мы пришли, чтоб занять ваши земли и жить на них, — говорит Ксапа, глядя в костер. — Летать в вашем небе, ходить по вашей земле, ловить рыбу в ваших реках и озерах… Что вы теперь со мной сделаете?
Обхватывает колени руками и хочет сжаться, сделаться маленькой, незаметной. Я обнимаю ее за плечи, поэтому чувствую, как ей страшно. Мудр долго думает над ее словами.
— Если вы поможете нам переправиться на свободные, богатые дичью земли, — говорит он, — мы отдадим вам эту долину. И отдадим наши земли за перевалом.
Я в очередной раз поражаюсь, как глубоко и далеко думает Мудр. Любую новость стремится использовать на пользу общества. А Ксапа вздрагивает так, будто ее хлестнули веткой.
— Мудр, ты не понял. Нас очень-очень-очень много. Мы займем ВСЕ земли. И здесь, и там, и там, — машет рукой. — Все, какие только есть на этой ПЛАНЕТЕ. Нас очень, очень много.
— Что же будет с нами?
— Мы АССИМИЛИРУЕМ вас, растворим среди наших людей. Вы сольетесь с нашим обществом. Мы научим ваших детей всему, что знаем сами, и они будут жить среди нас.
— Сколько вас?
— Очень много. Я не знаю таких слов в вашем языке. На каждого человека этого мира приходится несколько тысяч наших людей. То ли шесть, то ли восемь. АСТРОНОМЫ говорят, на небе видно пять-шесть тысяч звезд. Посмотри на небо — вот столько наших на каждого вашего.
— Земле столько не прокормить, — говорит Мудр.
— Мы умеем получать с земли много-много еды. Мы разводим животных, сажаем растения с толстыми вкусными корнями. Чтоб прокормить общество, нам надо намного меньше земли, чем вам. Но нас очень много, и нам нужны
новые земли.
— Ты говоришь, вы научите нас всему, что знаете сами.
— Да. Только учить будем детей и внуков. Взрослые не захотят учиться. Дети постарше тоже не захотят жить в новом мире, который мы построим. А внуки забудут, как жили их деды.
Мудр подкидывает дров в костер. Столб искр и поднимается к небу. Я провожаю взглядом рукотворные звездочки и долго смотрю на настоящие. Шесть тысяч звезд. Шесть тысяч чудиков на каждого нашего охотника. Нет, даже не шесть, а двенадцать, ведь у каждого охотника есть женщина. За всю
свою жизнь я не видел столько людей. От такой толпы невозможно защититься. Если они попрут на нас, то просто раздавят, затопчут. Как стадо оленей, бегущих от огня. Сметут количеством. Охотники не смогут защитить своих
женщин.
— Что нам делать? — спрашивает Мудр.
— Я не знаю. Я думаю над этим день и ночь, — тихо говорит Ксапа.
— Когда я была там, думала, все правильно. Мы принесем свет знаний отсталым племенам, и все такое… А теперь я сама тут, и все совсем не так, как я думала. Я хочу, чтоб мои дети ходили в ШКОЛУ, но я не хочу, чтоб Клык СПИЛСЯ с тоски, потому что не будет такой ПРОФЕССИИ — охотник. У меня только одна идея, и та глупая.
— Говори, девочка. Мы тебя слушаем.
— Растянуть ПРОЦЕСС во времени. Чтоб ПОДЪЕМ до нашего уровня прошел не за одно поколение, а за два-три.
— Ты хорошая, Ксапа. Ничего не бойся и иди спать. Завтра мы опять будем думать над тем, что ты нам рассказываешь.
— Мне было очень страшно, — сознается Ксапа, когда мы ложимся.
— Глупенькая, — я провожу пальцем по полоскам на ее щеках. — Ты теперь наша. Общество тебе верит и в обиду не даст. А то, что ты страшные вещи говоришь — так не все новости приятными бывают.
— У нас раньше гонцов, приносивших дурные вести, камнями забрасывали.
— Чудики вы — чудики и есть. Спи, завтра Мудр что-нибудь придумает.
17 октября 1793. Париж.
— Животные!
Кроули хотел переломать кости Жан-Клоду, когда его поганые руки потянулись за белым воротничком. Кроули почти наизусть знал весь церемониал казни, оттого испытывал жгучее, рвущееся наружу возмущение.
Уже подходя к тюрьме, он видел, как краснощекие бабы продавали эти самые воротнички по цене один ливр за штуку. Помимо воротничков, они также предлагали клочки волос мадам Дефицит [1], цитируя строчки из злых памфлетов в ее честь. Примечательно, что дефицита волос у недавно казненной не наблюдалось. Завитые серебристые локоны предлагали аж три торговки.
Дотанцевалась, стрекоза
Кто знал, что галантный век, знаменитый тем, что благородные дамы теряли головы на балах, завершится массовой потерей голов уже на гильотине.
«Дева» славилась своей беспощадностью и рубила головы с завидным усердием. По злой иронии, изобретение, призванное облегчить страдания осужденных, только приумножило их. Носишь ты парчовые кюлоты или шерстяные штаны — «деве» быстро наскучило разбираться в подобных тонкостях. Она свистела, чавкала и сытно облизывалась, но через пару минут снова открывала грязную пасть. Ей нравилась другая часть тела, а вовсе не ноги.
Быть может, «дева» была давно позабытой мойрой, решившей спуститься с Олимпа и позабавиться не резкой аморфных ниток, но шинкованием целых голов.
Стук «барашка» [2] о люнеты и глухой звук падения головы в корзину отметили очередной цикл безумного конвейера убийств. Конечно, все убийства были санкционированы приговорами революционного трибунала, где всё обвинение умещалось на одном клочке бумаги. Впрочем, жизни обвиненных в контрреволюции теперь стоили меньше, чем этот клочок.
Ублюдок-палач не должен касаться его ангела. Да что говорить о касании? Даже за его взгляд — торжествующий (он еще ничего не успел сделать, спокойно, Кроули!) и самодовольный — Жан-Клоду была обещана скорая смерть.
Кроули никогда не считал себя кровожадным, но едва речь заходила об Азирафаэле — он как с цепи срывался.
За своего драгоценного ангела он был готов убивать. И без угрызений совести (да-да, где-то там остались ее рудименты), которая по обыкновению работала в будничном режиме: «Кроули, не буянь», «Кроули, не вреди», «Кроули, не делай всякое дерьмо» (и без тебя дерьма хватает). Кроули-Кроули-Кроули — все, как завещал тот выскочка, пригвожденный к кресту за свои занудные и добренькие до неуместности россказни.
Кроули щелкнул пальцами под предсмертный крик очередной казненной с площади, и время остановилось. Ну не мог он допустить, чтобы его ангела развоплотили, к тому же таким диким образом. Не то чтобы внешность Азирафаэля имела хоть какое-то значение, но Кроули видел, как тот дорожил своей оболочкой. И, кажется, дело было не в одном страхе перед бюрократией. Всегда приятно носить хорошие проверенные вещи, чем получить кота в мешке.
Высокий мужчина с мягкими изгибами, белокурыми вихрами и ясными, как безоблачное небо, глазами невольно скрашивал тягомотину бессмертия. Но, кто знает, на какую оболочку сподобится Рай после столь безответственной потери?
«Какой-нибудь кособокий уродец с оспинами и кривыми гнилыми зубами», — усмехнулся про себя Кроули, припоминая новые поступления в свою контору.
Вряд ли у Рая дела обстояли лучше: все оболочки брались из одного хранилища. Это раньше под каждую сущность (эфирную. Раньше были только эфиры) творцы мастерили сосуды, отражающие личностные черты каждого ангела. Но то было раньше… Много тысяч лет назад.
«Орехи гнилыми зубами не погрызешь… Азирафаэль же любит орехи?»
— Животные не убивают друг друга умными машинами, ангел. Так поступают только люди.
— КРОУЛИ! — Азирафаэль повернулся, звякнув цепями, и просиял, как начищенный луидор. — Ох, боже правый…
Кроули уже и забыл, как соскучился по этой белозубой улыбке. Его ангел был очарователен, как и всегда. Даже в этом вычурном костюме с безвкусными блестящими туфлями, больше походившими на белесых слизняков, чем на что-то приличное.
— Что ты делаешь в Консьержери? [3]
— Ох, Кроули, — Азирафаэль, как по команде, потупил взгляд.
Сейчас будет врать. Ангелам тяжело переносить зрительный контакт при этом, потому небольшое отступление от негласных небесных правил в таких случаях не возбранялось. Как-никак, это нарушение было ради того, чтобы запутать любопытствующую оппозицию.
— Я проголодался.
— Проголодался?
— Если тебе так нужно знать, я захотел блинчиков. Нигде, кроме Парижа, не найти приличных блинчиков… И бриошей.
Очарование, само очарование. Несет эту околесицу уверенно, бодро, будто бы свято веря, что приехал в Париж набивать пузо. И это в то время, когда Конвент уже с месяц как установил твердые цены на продукты. Какие бриоши, ангел?! Какие блинчики?! Ты приехал грызть черствые корки?
Кроули недовольно поджал губы:
— Ты перескочил пролив, чтобы поесть?! В таком виде?!
— У меня есть… принципы! — важно вещало это пернатое чудо. — Я слышал, что они немного увлеклись, но чтобы так!
Принципы. Что он имел в виду? Неужто успел обзавестись титулом? Приобрел звучную фамилию, как дорогую собачку, и приставку «де», заместо блох, в комплекте? Или какие принципы?
— Ангел, зачем ты врешь мне? Блинчики? Тебе весной Жирного вторника [4] не хватило?! У тебя какое-то задание?
— Кроули! — Возмущение плескалось в голубых глазах. — Это секретно! Служебная тайна, сам понимаешь!
О как сказанул. Это что, только у него, Кроули, тайны остаются таковыми до первой перемолвки с Азирафаэлем?
Кроули беззвучно усмехнулся, прежде чем обратить внимание на то, что Азирафаэль не спешил избавляться от кандалов. Ржавые оковы с засохшими бурыми пятнами от былого заключенного так и продолжали натирать белые ухоженные запястья.
— Почему ты тут, ангел? Не тут — во Франции, — а тут?! Почему не свершишь чудо и не смоешься подобру-поздорову? — Кроули с любопытством подался вперед, отчего очки немного съехали, прогоняя лишнюю тьму из и без того мрачной камеры.
Бурые пятна оказались красными.
— Мне сделали выговор в прошлом месяце, — неохотно признался Азирафаэль. — Сказали, что я совершил слишком много фривольных чудес. Гавриил прислал предупредительную записку. Так что…
«Так что я сижу тут, как дурак, и на что-то надеюсь, сам не знаю на что».
— Кроули… ты не мог бы?..
— Спасти ангела? — в оторопи перебил Кроули. — Спасти тебя? Знаешь ли, если мои узнают, что я тут с тобой якшаюсь…
— Ах. Ну, — Азирафаэль заметно осунулся, очевидно, смиряясь со своей участью. В демоническом вмешательстве ему только что отказали, а на что еще надеяться? Не на милость же Жан-Клода. Тот хвастался личным кладбищем почти в тысячу голов, а не милосердием.
Кроули закусил губу.
Он столько раз мечтал о подобной роли и наконец дождался своего звездного часа? Вот сейчас он примерит на себя образ храброго рыцаря-триумфатора, который подъедет к трибуне на вороном скакуне и вручит своему драгоценному нежную, как и он сам, розу…
Только кто ж знал, что этой трибуной окажется эшафот революционной Франции?.. Но ничего. Поменялся реквизит, а не суть.
Кроули волновало другое. Едва ли его порыв благородства будет оценен по достоинству. Ангел не примет розу от демона, какой бы полной и благоухающей она ни была. К тому же Азирафаэль не любил рыцарских турниров так же, как Кроули лошадей, и едва ли считал себя непокоренной вершиной.
«Тогда… я могу попросить… что-нибудь за спасение?..»
«Это же будет по-демонски? Просить что-то взамен? Сделка?!»
Зная себя, Кроули предвидел, что сделка будет кабальной. Ну и что в этом такого? Не его вина, что его беспечный ангел довел себя до беспомощного состояния!
«Все. Заткни свою совесть к псам. Правила задает тот, у кого на руках козыри».
Оставалось только установить ценник свободы. В голове Кроули пронеслись тысячи картинок того, что можно попросить у Азирафаэля. От невинных, ничего не значащих глупостей до самых отвратительных извращений, коих Кроули вдоволь начитался у одного распутника-маркиза. И от последних тело, которое всегда держало температуру ниже человеческой, бросало в жар.
Азирафаэль бренчал ржавыми цепями, разглядывая блестящие носки этой своей пощечины вкусу на ногах. Готовился к скорому развоплощению?
— Ангел, — Кроули прочистил горло, поднимаясь со своего места и делая шаг навстречу Азирафаэлю, — Не хочешь ли заключить… сделку?
— Договор? Право, Кроули, у нас и так уже есть один…
— Сделка, — Кроули нахмурился и медленно, словно хищник пресмыкался к земле перед броском, опустился на корточки перед коленями Азирафаэля.
Хорошие колени. Кругленькие, крепкие, обтянутые тонкими белыми чулками, которые так и просились быть снятыми. Чуть выше — под кюлотами — тонкий кожаный ремешок удерживал их, и Кроули на себе проверял, как легко этим ремешком можно щелкнуть, чтобы чулки спустились к щиколоткам невесомыми складочками.
— Ангел. Я предлагаю тебе исполнить некоторые эпизоды из одного литературного произведения. А взамен… взамен я тебя освобожу да приючу насколько надо. Коли тебя так голод пробрал, накормлю обедом.
— Нет-нет-нет! — запротестовал Азирафаэль. — Так я ввек буду у тебя в долгу. Чур, угощаю я!
— Как будто у тебя остались деньги! Ты что, фараон, чтоб добро на тот свет забирать?
— Вовсе нет! Только освободи меня, и я все поправлю.
— Л-ладно. Знаю я тут одно заведеньице, где сносно кормят.
— Кстати, что за произведение? — спросил Азирафаэль, ни чуть не смущаясь смотреть на своего собеседника сверху вниз. — Ох, Кроули. Ты предлагаешь мне разыграть сценки из пьесы?
— Один маркиз, — уточнил Кроули, — сидя в Бастилии, использовал рулон бумаги не по назначению. Он написал роман. Во время штурма крепости этот роман был изъят, но по счастливой случайности он попал ко мне в руки и…
— Де Сад, — фыркнул Азирафаэль, даже не покраснев, хотя приличному ангелу следовало бы.
— Ты знаешь?!
— Кроули, — продолжил Азирафаэль все так же сурово, — я коллекционирую рукописи. У меня книжный магазин в конце концов. Конечно, я слышал о нем. Не читал, но примерное содержание из своих источников знаю.
— Знаешь? — эхом повторил Кроули, тут же устыдившись своего предложения. Он-то, дурак, надеялся на полное неведение Азирафаэля. Это же так соблазнительно воспользоваться чужим пробелом, а потом обставить все так, как хочется самому. Только Азирафаэль оказался шустрее, умнее, начитаннее и…
— И что? Ты хочешь сценки оттуда? Там же сплошные вульгарности, Кроули. Низкосортные вульгарности. Я, конечно, в курсе, что ты демон, но чтобы опускаться до такого… Впрочем, не мне судить, — Азирафаэль поморщился, будто увидел что-то омерзительное, но его лицо быстро разгладилось. — Освобождай меня. Я согласен.
— Брюмер [5], — тут же добавил Кроули. — Я хочу брюмер низкосортных вульгарностей взамен за мое маленькое демоническое вмешательство.
— Я тебя услышал. Освобождай уже. Руки болят.
Кандалы щелкнули и, звякнув, упали на пол. Кроули провел рукой над запястьями Азирафаэля, и они снова стали белыми, какими и должны были быть.
— А теперь…
Хватило всего парочки манипуляций, чтобы Азирафаэль облачился в карманьолу и залихватский фригийский колпак с трехцветной кокардой Жан-Клода. Засунув руку в будто свой собственный карман, он с победным видом извлек упругую стопку ассигнат. Пересчитал.
— Тут явно больше, чем забрали у меня эти солдафоны. Что ж, все равно эти деньги ему уже не понадобятся. Он же не фараон.
Спрятав деньги в кармане, Азирафаэль, как ни в чем не бывало, встал рядом и безразлично наблюдал за вновь запущенным временем.
— Ты, кажется, обещал мне обед? — напомнил Кроули, когда Жан-Клода в его новой аристократической ипостаси потащили к проголодавшейся «деве».
Азирафаэль кивнул.
Поменявшаяся ролями со своим палачом жертва теперь улыбалась совсем не по-ангельски.
— Что будет на обед? — спросил Кроули.
— Хочу блинчиков, — сказал Азирафаэль и, взяв своего спасителя под руку, повел прочь из темницы.
В безбожное время любые решетки открыты, если твой друг — демон.
— Так что за фривольности?
Шум от проносившихся мимо экипажей и чеканивших шаг патрулей остался далеко позади — за полированной витриной кафе «Le procope». Расположившееся в каких-то двух кварталах от места недавнего пленения уютное с виду кафе можно было по праву назвать пристанищем дьявола на земле. Ну, или его штаб-квартирой.
Кроули еще на подступах предупредил, что они отправляются в излюбленное место отдыха членов Якобинского клуба. Немудрено. Власть имущие не пойдут набивать живот в какое-то посредственное заведение.
Азирафаэль справедливо ожидал беды, но долговязый официант, едва завидев рядом с ним Кроули, мгновенно предложил лучший столик. Не успели они даже заикнуться, как на столе оказались две чашки горячего шоколада — роскошь, учитывая сложившуюся обстановку.
— Ты только рассмеешься, — пробормотал Азирафаэль, жадно делая глоток.
Сладость тут же разлилась на языке, как мерзкая улыбочка у Кроули на губах.
— Слово демона, не буду.
— Ну ты же знаешь, как это у меня бывает, — Азирафаэль блуждал взглядом по посетителям кафе, стараясь не задерживаться на Кроули. — Я повадился посещать лондонские аукционы…
При виде ползущих из-под очков вверх бровей Кроули, Азирафаэль продолжил еще более сбивчиво:
— Только ради пополнения ассортимента магазина! Ты бы видел, какие драгоценные фолианты уходили с молотка в чьи-то невежественные руки. И только потому что эти толстосумы купаются в деньгах! И… в общем… в общем я не сдержался.
— Один раз?
— Двадцать три… — кашлянул Азирафаэль.
— А ты еще меня обвинял в пристрастии к дерби [6]!
— В любом случае я не жалею. В последний раз я увел уникальную инкунабулу по смешной цене! У всех резко занемели руки…
— Ангел! Я в восхищении!
— Я знал, что ты оценишь. Жаль, что Гавриил был иного мнения.
— Ха. Всех, кто имел мало-мальское чувство юмора, спустили вместе со мной, забыл?
— Такое забудешь…
Азирафаэль допил свою порцию и посмотрел на Кроули. Тот тут же пододвинул нетронутую чашку с шоколадом, будто и вовсе не собирался пить это блаженство. Азирафаэль воровато принялся и за порцию Кроули.
Чуть позже подоспел официант с бриошами и сегодняшним номером «Парижской хроники». При первом же взгляде Азирафаэль понял, что, увы, свежей была только газета.
— Эм, Кроули, ты точно уверен, что это лучшее заведение в Париже?
— Лучше не бывает. Робеспьер чепухи не посоветует, — позволил себе вынырнуть из газеты Кроули и тут же снова скрылся за ней, как за ширмой.
— Если не возражаешь, я попрошу заменить наши бриоши…
— Принесут точно такие же, если не хуже.
— Но как так?!
— Декретом о косяк. Несколько дней в Париже и до сих пор ни сном, ни духом? Уже месяц как ввели декрет о максимуме. Все, от хлеба до вина, продается по твердым ценам. Шаг влево, шаг вправо — и на гильотину.
— Л-ладно, — протянул Азирафаэль, в отчаянии пролистывая странички меню. — О! Прекрасно! Закажем тогда мороженое! Всегда хотел попробовать!
— Нет, не выйдет, — и Кроули бесцеремонно перегнулся через стол, чтоб заговорщически прошептать, — их единственный поставщик молока, дабы не прогореть, пустил всех коров под нож. Каждый выкручивается, как может, c’est la vie. Ну ладно, не кисни. Я тут человек со связями, так что, может быть, тебе наскребут один шарик… и даже бокал приличного вина нальют.
— Связи? — удивился Азирафаэль и тоже по инерции понизил голос, опасаясь немногочисленных посетителей кафе. — Не хочешь ли ты сказать, что ты один из… этих?!
И тут Кроули не мог не похвастаться. Важно поджав и без того тонкие губы и вздернув острый нос, тем самым приобретая поразительное сходство с токующим фрегатом, Кроули достал из внутреннего кармана уже порядком потрепанный свиток и выложил его на стол.
— Комиссар десятой секции Парижа? — Азирафаэль пробежался глазами по аккуратно выведенным строчкам, написанным на двух языках. — Подписано председателем Комитета общественного спасения гражданином М. Робеспьером?
— Им самым! — довольно осклабился Кроули. — Да не смотри ты так. Это все понарошку. Маскарад. Не смываться же мне каждый раз в образе змеи, когда полоумным санкюлотам приспичит меня сцапать. А так тыкнешь бумажкой этим держимордам — и ты уже птица высокого полета…
Азирафаэль нахмурился, но ничего не сказал. Возможно, потому, что посчитал эту бумажку чрезвычайно полезной вещицей (и сам захотел такую!), но, будучи ангелом, не смел одобрять подобное.
Мороженое им все-таки принесли. Ванильный подтаявший кругляш в одноногой тонкостенной креманке, в сердцевину которого Азирафаэль безжалостно воткнул десертную ложку.
Закончив с трапезой, Азирафаэль нащупал бумажник и отдал несколько купюр ожидающему расчет официанту. Расплатившись, Азирафаэль уже было направился в сторону выхода, но все тот же официант с выкатившимися на лоб глазами встал у него на пути.
— Citoyen, c’est une erreur!
— Pardon? Я… плохо помню французский. Кроули, что он сказал?
— Что у тебя очаровательные штанишки.
— Да? Как мило. Скажи ему спасибо.
— Ангел… — Кроули испустил страдальческий стон. — Тут не принято давать чаевые. Понимаешь, им мало было установить твердые цены. Ввели и максимум на зарплаты. Так, ради социальной справедливости. Если этот несчастный получит хоть на одно су больше своего жалования — не видать ему головы.
— Так он говорил не про штаны? — уныло отозвался Азирафаэль, забирая несколько купюр, которые официант так рьяно возвращал ему.
— Нет. Но, если тебя утешит, тебе они действительно идут. Ладно, пошли уже на Сен-Сюльпис.
— А что там? — полюбопытствовал Азирафаэль, вливаясь вместе с Кроули в шумные улицы и становясь новой песчинкой неугомонного города.
— Мои апартаменты. Тихое место. Не выношу шум гильотины по утрам… да и до работы рукой подать.
Азирафаэль шагал за Кроули, то и дело вертя головой во все стороны: его всегда интересовали новые места. Париж разительно отличался от Лондона: хотя бы тем, что группки красноголовых санкюлотов, то и дело встречающиеся на улице, рычащим хором горланили «Ah! Ça ira! Ça ira! Ça ira».
Кроули все время прибавлял ходу, едва встречал незадачливых хористов. Но их было так много, что в один момент он едва не сорвался на бег.
Азирафаэль, не понимая ни слова, чувствовал себя крайне неуютно в этом клокочущем со всех сторон «р» и изо всех сил старался не отставать от мчавшего вперед Кроули. Но в конце концов он запыхался и, не выдержав столь бешеного темпа, поймал бегуна, без тени смущения взяв его под руку.
Кроули взглянул на новоприобретенный балласт так, будто на его раковину отшельника прилепилась непрошеная актиния, но, не сказав ни слова против, сбавил ход.
Только глупец не испытывает инстинктивного страха перед стихией толпы. Но почему-то прильнув к Кроули, Азирафаэль почувствовал себя гораздо спокойнее.
Клотильда жалела об одном. Почему ей не пришло это в голову раньше? Это оказалось так просто!
Геро — страстный адепт жизни, её возлюбленный. Его не прельстить и не соблазнить мёртвыми вещами, без биения сердца, пусть даже эти вещи драгоценны. Для него подлинная ценность – это блеск живых, дружеских глаз.
Живое существо, бывшее с ним рядом, — не тюремщик, не палач, не шпион, а бесхитростный, пусть и молчаливый, друг. Геро значительно похорошел, исчезла его обычная бледность, глаза загорелись. Он даже стал просить есть, чего прежде никогда не делал, воспринимая ежедневную трапезу, как необходимый ритуал, в котором он, собственно, не нуждается. От солнца его кожа стала ещё более смуглой, а на лице, скулах и подбородке даже обветрилась, как у воина в походе.
Но это его нисколько не портило. Напротив, он стал казаться более зрелым, достигшим своего телесного цветения. Похоже, он получал удовольствие от свершившейся перемены, наслаждался самим движением, лёгкостью походки, натяжением мышц. Он был прекрасен. В нём появилась страсть.
Правда, герцогиня подозревала, что это всего лишь своеобразная благодарность, но предпочитала видеть в этом нечто большее, сладкие ростки будущего. Она уже осмелилась строить планы. Ничего катастрофического она не предвидела, сам её хитроумный план обратился в мираж. Нет никакого плана, есть её великодушие, её долгожданное прозрение, подобранный ею ключ. Очень скоро она пойдет ещё дальше.
Она вернёт ему дочь, и тогда его благодарность станет безмерной, а за благодарностью придет нежность, привязанность, а может быть и любовь. Именно так и будет.
Но Геро разрушил эти планы, но вызвал к жизни план изначальный, демонический. Он попался в расставленную ловушку. Вновь совершил побег.
Соблазн был слишком велик. Она недооценила тот сладкий, упоительный хмель, что ударяет в голову узнику, когда он вдыхает воздух свободы. У бедного Геро закружилась голова.
Он уже достаточно хорошо держался в седле, чтобы мчаться галопом, наслаждаясь бьющим в лицо ветром. И жеребец уже признал уверенность всадника, уже не медлил и не осторожничал. Он дарил своему повелителю радость полета и безрассудства. И Геро забылся. Он уже покидал огороженный манеж, уже совершал короткие прогулки по парку, даже спускался в поля. Безумство он совершил не сразу, а несколько дней спустя.
После того, как с парковой аллеи свернул на лесную тропинку, под выщербленный лучами лиственный полог. Не иначе, как лесные собратья его ветвистых собеседников, сыграли с ним эту шутку, нашептав несбыточные надежды. Геро надышался ароматом диких трав, засмотрелся на поднебесные, горделивые кроны и… сошёл с ума. Он ринулся в свой побег так же глупо, как сделал это в первый раз, не по дороге, а через лес, и, конечно, некоторое время плутал, путаясь в звериных тропах.
Клотильда, которая не отрицала подобный исход с самого начала, отправила своих людей к Сент-Антуанским воротам, не сомневаясь, что Геро отправится только туда, к своей дочери.
Ещё вчера она сомневалась, что эта засада ей понадобится. Геро незачем бежать. Он выглядит счастливым. То страшное время жестокого противостояния кануло в Лету. Она ему больше не враг. Еще не прощена, но это скоро свершится. А те несколько молодцов на Венсеннской дороге — всего лишь предосторожность. Отголосок прошлого.
Ей сообщили не сразу. Сгущались сумерки. Анастази проявляла беспокойство, то и дело подходила к окну. Дельфина хранила злорадное молчание. Внезапно на пороге возник великан Любен и сразу повалился на колени. Обхватил голову, будто защищался от удара. Герцогиня прочла мизансцену без слов.
У Анастази задергалась щека, а Дельфина торжествующе хмыкнула.
— Я предупреждала!
Клотильда не шевельнулась. Ей стало холодно. Очень холодно. Будто не пылал за окном жаркий августовский закат, будто не крошился в стеклах алый умирающий луч, будто не гнали вечернюю прохладу прочь щедрые виноградные лозы в огненном гроте камина.
Она замерзала. Холод полз по ногам. Поднимался выше к сердцу. Это была изморозь, игольчатая, синеватая, она прорастала ледяными узорами, как плесень. Мечты, надежды. Будто ядовитое кружево, их покрывал белёсый налет, несущий тление мнимой красотой. У неё больше нет будущего. Есть только застывшее скалистое настоящее и дымное прошлое. Превращения не случилось. Ей не позволили сбросить кожистую личину и обрести крылья. Ей придется хранить свой пугающий облик. Она по-прежнему поработитель и враг. Что ж, ей придется подтвердить этот титул.
Его доставили к утру следующего дня. Связанным, притороченным к седлу его сообщника фриза. За ночь герцогиня все обдумала.
Казнь более не служила соблазном. Смерть — это слишком просто. Пусть живёт дальше, но живёт с позором, как беглый каторжник. Она указывала ему путь наверх, к богатству и почестям, но он предпочёл оставаться там, где он есть. Он не желает быть её фаворитом и возлюбленным. Что ж, тогда он станет её вещью.
Приказав Жилю де Морве, своему прево, принести в её кабинет приспособление для клеймения лошадей, длинный металлический штырь с инициалами в виде насадки, она сама удивилась собственному спокойствию. Всё происходящее виделось ей со стороны. Её там нет, она только наблюдатель. И до конца не понимает, что происходит. Как и все прочие, кто с ней рядом.
Зачем ей понадобился этот страшный инструмент? Зачем она приказала сунуть этот штырь в огонь?
Это варварское средство оставалось в забвении, хотя и было некогда изготовлено по её приказу. Этот знак из двух букв её имени ставили не только на лошадей, но и на принадлежащее ей имущество — сёдла, сбрую, серебряную посуду — чтобы вор или недобросовестный слуга знал, на чьё имущество посягает и что кара за воровство неизбежна.
Был ли этот знак столь устрашающ или сама репутация её высочества служила достаточным поводом, но в её замках и поместьях воровства почти не случилось, и две переплетённые буквы валялись где-то среди лопат и грабель. Почему она вспомнила об этом штыре? Она бы не ответила, если бы её спросили прямо. Та же Анастази, хмуро наблюдавшая из угла. Возможно, это всего лишь средство напугать непокорного. Не решится же она в самом деле…
Но она решилась.
Когда Геро втолкнули в комнату, растрёпанного, с рассеченной губой, она не испытала прежнего трепета. Её сердце заполняла холодная ярость. Этот человек слишком долго испытывал её терпение, слишком долго посягал на её власть, на её священное право.
Сегодня она вернёт себе это право.
— Ты знаешь, что делают с беглыми каторжниками? Им на лбу выжигают две буквы, БК. Чтобы они носили этот знак до конца своих дней. Ты тоже будешь носить знак, но другой. Государственных преступников, воров и убийц, клеймят цветком лилии, но я буду милосердна, ты получишь от меня имя. В Риме рабы носили железные ошейники с именами своих хозяев, но ошейник можно снять, а ты свою отметину будешь носить вечно.
Она сделала знак Жилю. Тот, в свою очередь, махнул своим подручным.
Геро растерянно озирался. Он ещё не был испуган. Он не понимал. Он заметил вынырнувший из углей багровый сгусток, который вдруг надвинулся. Обрёл формы. С изогнутых, пылающих букв сыпались искры. Раскалённое железо источало резкий, удушливый запах. Он вдруг различил буквы. И тогда понял. Попытался вскочить.
Но у него были связаны руки. Один из лакеев стащил с его плеча камзол и разорвал сорочку. Блеснула золотистая кожа, как вырванный из-под невзрачной завесы драгоценный плод. От раскалённого железа на этой нежной коже появился багровый отблеск, как призрак грядущей раны, как страшное пророчество.
Клотильда прикрыла глаза. Эту нежную тёплую кожу она гладила и целовала каких-то несколько часов назад, удивляясь ее живой упругой нежности. Это было мгновение замешательства, она ещё могла передумать.
Но вмешалась Анастази. Придворная дама обрела способность двигаться и рванулась вперед.
— Нет! Нет! – сгибаясь, как от боли, задыхаясь, шептала она.
Бедная уличная девчонка утратила своё хвалёное хладнокровие. Искажённое лицо блестело от пота.
— Остановитесь! Не надо! Вы же его убьёте!
Клотильда испытывала не то презрение, не то досаду. Ещё одна жалкая жертва. Она знает — её придворная дама влюблена, предмет её страсти здесь, этот неблагодарный. Уличная девчонка такая же игрушка в его руках. Но она – принцесса крови и не позволит себе выглядеть столь жалко.
— Замолчи, — очень тихо и очень ровно произнесла герцогиня. – Если ты не замолчишь, я действительно прикажу его убить. Сейчас, в этой комнате, у тебя на глазах. И Анастази отступила.
А Клотильда добавила чуть громе, но тем же ровным, мертвенным голосом:
— Не сломайте ему рёбра!
И кивнула прево. Геро сначала закричал, потом захрипел, забился в руках своих мучителей. Железо шипело, пахло горелым мясом.
Она почувствовала дурноту, но не подала виду. Закрыла глаза, но дурнота надвигалась, ударила изнутри, как старое склизкое бревно в дно лодки. Герцогиня стиснула зубы.
Стон Геро внезапно оборвался. Обморок. Вперёд ринулась Анастази. Она цедила сквозь зубы проклятья, швыряя их в безмолвных исполнителей. Но те уже поспешно отступили.
Геро оставался в беспамятстве. На его обнажённом плече багровели переплетённые буквы – символ погубленной нежности.
Анастази уже не обращала внимание на застывшую госпожу. Метнулась куда-то, вернулась с трясущимся, растерянным краснолицым, который тёрся где-то поблизости.
Герцогиня вновь чувствовала себя непричастным, равнодушным наблюдателем. Она видела, как придворная дама, не дожидаясь распоряжений, освободила пленника от верёвок, а затем слуга, этот быкообразный парень, вынес несчастного на руках, как ребёнка.
«Я похожа на старого пьяницу» — думала на следующий день герцогиня. — «Пьяница сначала пьёт, заливая досаду или горечь, а на утро мучится похмельем. У меня похмелье».
Прошла неделя прежде, чем Геро снова спустился в парк. Он опирался на руку своего слуги. Фаворит был очень бледен, слаб, шел медленно, с трудом переставляя ноги. Левую руку, ту, где плечо было обожжено, он держал полусогнутой, на весу, как птицы держат перебитые крылья. Он шёл в сторону конюшен, к своему единственному другу.
Фриз на следующий день, после того, как стал невольным соучастником пленения, беспокойно метался, ржал, не давал надеть на себя уздечку и ударом копыт сбил наполненные зерном ясли. Его пытались загнать в стойло, но конь будто взбесился. Пытался встать на дыбы в узком деннике и бил копытами в деревянную перегородку. Главный конюх даже испрашивал разрешение пристрелить животное. Но Клотильда не позволила. Она распорядилась выпустить жеребца в открытый вольер и предоставить его самому себе.
Фриз сначала с тревожным ржанием бегал по кругу, вытягивал шею, шумно раздувал ноздри. Но постепенно затих. И все последующие дни понуро жался к брусьям ограды. От еды он по-прежнему отказывался, пил только воду.
— Сдохнет, — предсказал один из конюхов, наблюдая за лошадью.
Жеребец похудел, рёбра выпирали как у крестьянской, заморенной клячи. Грива спуталась, шкура утратила шелковистый блеск. Слабея, он стал ложиться на траву, затрачивая все больше усилий на то, чтобы подняться.
Вновь появилась чёрная собака. На рассвете её видел один из слуг. Она тоже лежала на траве, уткнувшись мордой в худые лапы. Они ждали. Собаку, как и прежде, гнали прочь. Она отбегала на безопасное расстояние, пряталась и через какое-то время являлась вновь. Они ждали того единственного, кого признали своим хозяином и богом.
Казалось бы, рана, полученная им, не должна иметь столь губительных последствий. Это был всего лишь ожог, а не удар кинжалом или пистолетный выстрел. Но Геро был сражён, будто раскалённое железо скользнуло не поверху, а пролилось в самое сердце, обжигая, обугливая эфирную плоть. Его сразила не телесная боль, не кратковременная пытка, а нечто более могущественное.
Это судьба, а вовсе не герцогиня, бывшая только исполнителем, так жестоко над ним посмеялась. Поблажила, поиграла, выманила из безопасного укрытия и нанесла удар. От него будто отвернулся сам Бог.
Возможно, в миг страданий Геро узрел истинный лик божества, проступивший из синеватой глины, как будто палач сбросил маску, и это узнавание стало причиной обморока.
В ту же ночь у него случился первый приступ мигрени. Он лежал, скорчившись посреди смятых простынь, отказываясь от еды и питья. Тело сотрясала мелкая дрожь. От малейшего шороха, от неосторожного слова он почти терял сознание.
Даже Оливье выразил беспокойство. От обильных кровопусканий его пациент только слабел. Несколько уменьшал страдания настой маковых зёрен, но от чрезмерной дозы пульс пленника стал нитевидным и едва прощупывался. Лекарь уже не тревожился. Он испугался.
Кончилось тем, что его с проклятиями прогнала Анастази. Она требовала, чтобы Геро оставили в покое, и заявила, что перережет глотку каждому, кто посмеет к нему приблизиться. Придворная дама нарушила все существующие придворные правила.
Она осталась в покоях фаворита, допустив туда только одного слугу. Герцогиня ей не препятствовала. Была смутная крадущаяся по дну сознания догадка, что Анастази — единственная, кто способен ему помочь.
Возможно, благодаря той изначальной связи, которая между ними существовала. В чём-то они были неуловимо схожи, эти двое — эта её первая придворная дама и её удивительный, противоречивый избранник.
— Сворачиваем, — Яга попыталась переместиться с дроном, но вредная машинка застрекотав как-то ухитрилась вырваться из цепких старухиных пальцев. — Вот же поскудь! — Яга напутствовала дрон такими заковыристыми пожеланиями, что машинка должна была рассыпаться на запчасти прямо в воздухе. — Дотянем или упадем?
Вопрос был риторическим — ступа, вихляясь как дева на шесте, плюхнулась в большую лужу. Словно не могла продержаться еще метра три и выбрать место не такое грязное, мокрое и глубокое.
— Канализация что ли? — Яга старательно принюхалась. — Вот нет управы на эти службы, снова прорвало, и опять мою дачка без воды недель стоять будет.
— Не о том ты, бабулька, печалишься, — Гоша перемахнул через бортик ступы. Немного не рассчитал и не допрыгнул, но выбора все равно не было — а мокрые ботинки и штанины все же лучше, чем проблемы с милицией или бесперспективная рукопашная с бегунами. — Вылезай быстрее!
Яга горестно шмыгнула носом и приняла галантно предложенную Шишем юбку. Но как только перелезла через бортик, то непреклонно указала на ступу — бросать верную подруга на произвол толпы старуха не собиралась. Шиш ругнулся, швырнул оборотня прямо в лужу и вцепился в край ступы. В принципе транспортное средство было не слишком тяжелым — регулярно тренирующийся качок запросто бы мог поприседать и поотжиматься с таким грузом на плечах на камеру, но вот бежать в обнимку со ступкой было проблематично даже шефу. Охвата рук не хватало, да и от ледяной воды стенки стали слишком скользкими, что не способствовало переноске.
Гоша хотел было предложить вариант из старого фильма, но сообразил, что на него самого эту ступу и напялят и пинком отправят в забег по нужному направлению. Так что пришлось цепляться в ступу с другой стороны и пытаться попасть с широкий шаг Шиш. В забеге лидировал оборотень, на спине которого с воинственными выкриками скакали Жихарка и домовой — когда они успели обзавестись ездовым волком Гоша не заметил, зато злорадно усмехнулся — оказывается ради спасения собственной шкуры домашняя нечисть готова сконнектиться с лесной. Причем так крепко домовой вцепился в загривок оборотня, что если отдирать, то только с куском шкуры.
Яга скакала замыкающей, то ли старость сказывалась, а, может, то как она постоянно оглядывалась на догоняющих и делала какие-то пассы руками, среди которых запросто угадывались неприличные интернациональные жесты. Догоняющие, видимо оскорбившись, поднажали и дистанция стала стремительно сокращаться. Гоша обреченно пообещал себя заняться ежедневным бегом, если удастся выбраться из этой передряги. Вон как раз весь следующий месяц на пару с оборотнем во время ритуальных выгулов.
— А что… ваше… могущество… еще… не восстановилось? — на всякий случай уточнил Гоша.
— Ядреный дым, чтоб их лихоманка побрала, — пробурчал Шиш.
— Жаль, рецептик не захватили, — сокрушенно запыхтела Яга. — Могли бы и против этих охотников использовать. Или против ихнего начальства.
Гоша согласно поднажал — до заветной просеки осталось метров сто. Уже можно было разглядеть черные пятна мусорных мешков, которые на повороте всегда оставляли хозяйственные дачники. Но одно дело бежать на скорость по удобному стадиону и совершенно другие ощущения, когда скачешь по вязким грязным сугробчикам, где промокают ноги прямо до щиколоток, а грязь налипает на подошвы и становится дополнительным грузом. Зато оборотню хорошо — делает такие прыжки, что лапами почти земли не касается. Да и Шиш с его трехметровыми шажищами тоже двигается весьма шустро. Гоша оглянулся — Яга подкасала юбку и весьма резво стала догонять своих коллег. А вот толпа на бегу стала подбирать ледышки, комки грязи и камни и весьма метко принялась метать в убегающих. Несколько снарядов прилетело Гоше в спину и по ногам — мало того что больно, так еще и спотыкаешься, пару раз чуть совсем не упал.
— Все больше не могу, — простонала Яга, догнав Гошу. — Не в мои-то годы такие марафоны делать.
— Да кто бы говорил, — ругнулся Гоша и подхватил Ягу за руку. — Я за тобой угнаться не мог, когда ты того недобайкера преследовала, что у тебя сумку на ходу подрезал. — Яга смущенно хихикнул, но руку забирать не стала и даже наоборот ускорилась, мотивируя и Гошу быстрее ногами перебирать.
Хуже всего было то, что в лицо дул сырой горький ветер, сбивая дыхание. От него слезились глаза, и даже жгло в груди — Гоша непроизвольно даже прижал ладонь к сердцу. А ветер только усиливался и от горечи противно саднило в горле. Следующий порыв принес с собой черную дымовую завесу, словно в лесу бушевал сильный пожар. А запах был такой, как будто горит не древесина, а гору мусора сжигают.
— Стойте, — Гоша притормозил и попытался задержать Ягу и замахал рукой остальным.
— Не останавливайся, — рявкнула Яга. — Это Леший чудит. Все там нормально.
Дым стал настолько густым и черным, что в нем уже запросто можно было спрятаться. Гоша обреченно закрыл глаза и задержал дыхание, ожидая огнедышащего жара, но кожу на лице не опалило и волосы не посыпались пеплом. Зато чувствительно впечатался в полувековую сосну — удар был настолько хорош, что опытный боксер позавидовал бы хороводу золотых искорок вперемешку с мельтешащими мушками перед глазами. Сфокусировался Гоша не сразу — хорошо еще, что ноги сами продолжали двигаться, а Яга уверенно тащила его вперед.
— Ох, милок, наконец-то сподобился, — радостно воскликнула Яга, выпустив гошину руку, и бросилась радостно обнимать огромный замшелый пень.
Гоша прищурился и на всякий случай приветливо помахал рукой, то ли желая доброго дня, то ли разгоняя навязчивых мушек.
— Здорово, брат, — замшелый пень встряхнулся — во все стороны полетела елочная иглица и сухая листва. — Хорошо бежал… я прям залюбовался! —
Шиш презрительно нахмурился, но препираться не стал — можно подумать за сотни лет жизни бок о бок они друг другу не сказали чего-то нового, искреннего и душевного. — Надо вот меня было среди ночи поднимать… сам бы взял и отважил…
Леший привычно бурчал — впрочем, Гоша готов был поспорить на всю зарплату годовую, что хранитель леса за свою долгую жизнь и нескольких часов кряду не промолчал. Излюбленными темами для обругивания были времена, политика, правительство, хулиганы, дачники, машины, грибники без дани, но самыми мерзкими — в классификации лешего — были те, кто выкидывал мусор не по назначению. Как раз сейчас этот мусор, собранный по ближайшим обочинам и перелеску сейчас и полыхал черным вонючим дымом. А подручные лесного хранителя аккуратно и весьма шустро подскакивали все новые и новые мешки.
— Навострился, вижу, ты ловко, — Шиш протянул руки к полыхающей куче мешков. Со стороны было похоже как будто он отогревает замерзшие ладони, но на самом деле он прощупывал, как же его давний верный враг управляет огнем. Судя по сурово дергающимся бровям — так и не смог понять секрет.
— Что не почуял? — Леший довольно захохотал, пуская по январскому лесу жутковатое и нетипичное для зимней поры эхо. — Ладно, потом фокус покажу. Подкиньте еще огоньку да и пойдем в берложку.
Мусора по прилеску накопилось немало — так что потрудиться пришлось всем. Яга, Аркашка, Жихарка и Гоша сгребали и собирали в плетенные из травы мешки банки, бутылки пластиковые, мешки с летними отходами дачников. Оборотень таскал в зубах мехи к огненному рубежу. А Шиш с Лешим собственноручно высыпали мусор в огонь, подбавляя гари и дыма.
— Дедусь, так сейчас сюда пожарные набегут, — Гоша с трудом разогнулся, после обезьяньих выкрутасов на балконах да спринтерских забегов по бездорожью ползать по кустам, чередую наклоны с приседаниями было нелегко.
— Не переживай, унучек, — хихикнул Леший. — Пока они наедут сюда, да до нас доберутся — мы уже успеем и по хозяйству прибраться, и до норы дотопать неспешно. — И, видя скептический вопрос в глазах Гоши, пояснил: — Я там мороков огненных накрутил, пускай их поливают. Лесу от воды вреда не будет да и оттепель завтра намечается, так что веточки морозом и наледью тоже не попортят.
— Хитер ты, дедусь, — похвалил лешего Гоша и тот довольно заурчал, словно медведь, которому почесывают за ушком.
— Вперед за экологию! — кряхтел Аркашка и резво шнырял между березок и елок. Несмотря на небольшой рост и обычную для всех домовых аллергию на лес и все, что с ним связано, мусора домовенок собрал больше остальных, так что даже леший стал на него поглядывать с куда большим уважением, нежели раньше. — Нам убираться — дело привычное! — важно кивал Аркашка, нагружая на оборотня очередной мешок. Жихарка же только недовольно морщился, но жаловаться хозяину на непомерную нагрузку и издевательство поостерегся — тем более и Шиш как-то невзначай пару раз пригрозил нечистику кулаком.
— Ну, вроде и почище стало, — Леший, прищурившись, огляделся по сторонам. Хотя мог и не вертеть головой — и так ведь знает все, что у него в лесу творится на каждом квадратном сантиметре, в каждой норке и дупле. — Теперь прошу вас, гостейки, ко мне чаи пить, разговоры говорить.
— Спасибо, дедусь, за приглашение, — Яга и Шиш торжественно поклонились: ритуалы надо соблюдать, несмотря на совместную уборку.
— Дедусь, — Гоша в сторону дороги, где тоскливо подвывали как минимум три пожарных машины, — может просто пойдем уже без взаимных экивоков?
Леший повел рукой-лапой, то ли указывая путь, то ли снимая лишний теперь уже морок. Гоша и раньше пару раз видел подобные фокусы, но все равно не удержался от удивленного-матерного возгласа. Худосочные березки и печальные елочки, что тоскливо жались вдоль обочины, мгновенно пропали и теперь вокруг устремлялись в небо столетние деревья. Лес оказался не хилым и умирающим, а величественным, темным и мрачным, именно таким, как и положено быть настоящему исконному лесу со своими тайнами и загадками, что вовек не дано разгадать простому человеку. Да и снега заметно прибавилось — теперь он не лежал сиротливыми грязными кучками, а надежной белоснежной периной укрывал молодые елочки и рябинки, пышными шапками украшал кусты и тонкой бахромой вился по черным стволам.
— А хорошо у тебя, братец, — обрадованно похвалио Шиш. — Хорошо…
— Ну ты у меня давненько не бывал, — ехидно напомнил Леший и кивком показал на огроменный дуб, что размерами мог поспорить со стандартной городской многоэтажкой. — Там в корнях и мой дом.
— Ух ты, — восхитился Шиш, — хранитель!
— А то, — Леший самодовольно потер руки-лапы. — Из семечки выращивал, что его возьмет. Ну, идите уже, идите, чего на пороге топтаться-то…
Идею «приземлиться, подобрать метелку и улепетывать дальше» — забраковали сразу, потому что от разрастающейся толпы, преследующей ступу в приличном спортивном темпе по асфальту, покоцанным черенком не отмашешься. Да и вряд ли граждане будут настолько любезны, что позволят опуститься, а потом спокойно взлететь. Гоша предложил десантировать кого-нибудь мелкого и ловкого, чтобы тот подхватил метелку и потом догнал по крышам. В ответ Жихарка и Аркашка пообещали самого Гошу укомплектовать до подходящего размера и пинками добавить необходимые навыки для бегания по стенам. Шиш рыкнул на шутников, но как-то вяло, без начальственного огонька и строгости. Да и сама ситуация не располагала к каким-либо действиям, потому что ступа, лишившись рулевого управления, дергалась и раскачивалась на любое движение пассажиров. Так что оставалось только дышать потише, и от назойливых дронов отмахиваться украдкой, помня о законах вселенского равновесия и несговорчивом характере летательного агрегата.
— А-у-ууу! — Гоша хотел всего лишь отпихнуть дрон, что лез прямо в лицо, норовя запечатлеть как можно больше видео с гошиной мордой в главной роли, но вместо этого каким-то чудом умудрился вцепиться в ногу дрона. И даже при этом не слишком сильно покалечился о вращающийся винт. Хозяин дрона поняв, что машинку захватили в плен, попытался вырвать свою технику, но когда дрон начал забирать вправо и дергаться вверх-вниз, Гоша, чисто на инерции уперся коленями в стенку ступы. Дрон оказался мощным и потащил ступу целиком, скорость с прицепом у него была далека от характеристик, но все-таки движка хватило, чтобы ступа полетела на порядок быстрее. — Держите меня!
Шиш деловито обнял Гошу за талию и пошире расставил ноги.
— Ты к кольцевой рули, соколик, к кольцевой! — распорядилась Яга. — Правее держи!
Гоша, красочно представляя как отлетают в сочных алых брызгах отрубленные пальцы, пытался управлять дроном, уподобляясь морякам, что ходили на деревянных лоханках и то подстраивались под ветер, то сражались с воздушными потоками, протирая до дыр парусину и собственные ладони. Впрочем, хозяин дрона навыками стратегического управления не страдал — так что рывки машинки были предсказуемы — Гоше только и оставалось, как перевешиваться из стороны в сторону, чтобы дрон или тащил ступу, или подталкивал.
— Цыпа-цыпа-цыпа! — Шиш поглядел на гошины фигуры высшего пилотажа и тоже решил подманить квадрокоптер. Нацеливался он на здровенный, что угрожающе помигивал синим маяком, но дотянуться и захватить сумел только небольшой дрон, который свой размер успешно компенсировал басовитым гудением.
— Шеф… ты… смотри куда пропелер суешь! — возмущенно заорал Аркашка, который оказался на линии винтов уже двух дронов. А такие штуки в неумелых лапах пострашнее нунчаков и ножей в руках мастера.
— Ну, будет на участке одним домовым меньше, — философски рассудил Шиш, с трудом приноравливаясь к виражам дрона — тем явно управлял более опытный оператор. — Все равно ты после дыма недели три чудить за хозяйством смотреть не сможешь.
На двух дронах дело пошло веселее, но зато когда и Яга поймала себе машинку, то на ступе стало настолько опасно находиться, что Гоша всерьез начал раздумывать о высадке, при чем уже не имело значения куда, на что и насколько целым он приземлится — перспектива превратиться в лепешку выглядела как-то приятнее чем салатная нарезка.
— Кольцевая! — обрадовал покорителей дронов Жихарка. Нечистик благоразумно решил держаться как можно дальше от психов с пропеллерами — поэтому выбрался из ступы и висел снаружи на обручах.
— Ну, слава те! — на волчьем провыл оборотень, который и так мимикрировал под хомячка, но все равно при неудачных маневрах дронами терял клочья шерсти.
— Я бы повременил страдать оптимизмом, — мрачно заметил Аркашка, и указал лапкой вниз: преследовали все той же дружной колонной гнались за ступой.
— Как же хорошо было раньше, не то что нынче, — ностальгически вздохнул Шиш. — Раньше только мечами махать люди учились, да копьями тыкать, да из луков бить. А теперь вон все поголовно бегом занимаются — хрен удерешь.
Гоша тоже вздохнул, но по другой причине: бегом он заниматься не особо любил, предпочитая заглянуть в качалку, чем наматывать бесцельные круги. А вот оказывается — какое это полезное хобби: как убежать от нечисти, так и догнать убегающего. Надо будет, если удастся целым и невредимым выбраться, взять за правило каждое утро по пять километров пробегать. Лучше, конечно, по десяточке.
— А чего пригорюнились, господа хорошие, — Яга деловито помахала захваченным дроном, заставляя ступу обогнуть столб. — Думайте как прследователей стряхнуть, а то у меня печка на столько гостиков за раз не рассчитана.
— Да вот оборотня выкинем на опушке — пусть отгонит, — решил Шиш.
Оборотень отчаянно замотал мордой, растопырился лапами, стараясь закрепиться понадежнее, и для верности еще и зубами вцепился в рукав… Гошиной куртки. Причем под хват попала не только ткань…
— Да чтоб тебя… — взвыл Гоша. Мало ноги прокушенной, которая болела дико, так еще и руку отгрызть норовят.
— Ну, ежели так сильно не хочешь, то лешего попрошу — может, он морок кинет, — нахмурился Шиш. Давно прошли те времена, когда представители межведомственной нечисти враждовали и даже бились смертным боем друг с другом, но все равно каждая просьба подразумевала оплату. А чего запросит хитрый мшаный проныра — даже и предположить страшно. — Леший, брат, отзовись!
— Эх, лесу-то совсем не стало, — покачала головой Яга, раньше чащобы стояли — пойдет путник и пропадет с концами, его и не ищут даже. А тут деревцев меньше, чем волос на твоей шкуре, — старуха ткнула локтем Шиша в бок.
— Не отвлекай, — буркнул шеф. — А то сама возьми да повози его — чай, на одной жилплощади обитаете.
— Чего на одной? — взъерошилась Яга. — Я с прошлого месяца со своей избушкой на дачный кооператив перебралась. Там и горячая вода есть, и газ проведен, и до города маршрутка за четверть часа доезжает.
— Фигасе, — удивился Шиш. — Как же это ты к своей развалюшке газопровод с водопроводом присобачила?
— А тебе вот дело… как-как, — заворчала Яга. — Как надо так и вставила… зато теперь в комфорте зимовать можно, и силу не тратить на бутовые надобности.
— Нижайше прошу извинить мою назойливость, — вмешался в беседу Аркашка, — но мы тут уже кольцевую проползли… и погони там меньше не стало.
Гоша прикинул, что народу только прибавилось: к толпе присоединились с полдесятка велосипедистов и активно лидировали, парочка мамашек с колясками — и вот чего им дома не сиделось, и какая-то бабка на электросамокате, которая вообще выбилась на первое место и неслась по обочине с молодецкими возгласами. Гоша прислушался — лозунги у старушки смешивались, образуя причудливый словесный коктейль из разных эпох, но на скорость такая белиберда отнюдь не влияла — даже наоборот мотивировал велосипедистов и бегунов поднажать. Хуже всего то, что где-то поблизости гудел вертолет — и вряд ли пилоты вылетели на развлекательную прогулку.
— Леший! — заорал Гоша, добавив парочку нелицеприятных эпитетов. Если учитывать, что за лесным хозяином еще с прошлого раза имелся должок, то обращение можно назвать почти ласковым. Снизу согласно взвыли сиренами три милицейских машины. — Леша-ак!
Хозяин леса самолично отзываться не торопился — да и понятное дело: январь на дворе, самое время зашиться в землянку до весны, отлеживаться на теплой травяной перине, попивая чаек ягодный да просматривая сериалы на планшете, что прихватизировал под горячую руку и величественно окрестил «подарком». Не зря Лешего вся нечисть шалопутом за глаза прозывает, хотя на зов хозяин леса все же откликнулся. Не сам, правда, но хоть помощника прислал. На край ступы вальяжно плюхнулся здоровенный, откормленный по городским помойкам ворон. Шиш глубокомысленно оглядел птицу, выслушал раскатистое «кар», в котором над вопросительными интонациями отчетливо преобладали недовольство и тон истинного, вечно занятого чиновника, что вынужден отвлекаться от святых своих обязанностей и снисходить до плебоса, — а затем в пяти словах объяснил, чего леший должен сделать. Причем из этих пяти слов три были матерными, а четвертое предлогом.
— Ка-ар! — ворон воинственно встопорщил перья. — Ка-а-ар!
— На просеку рулить надо, — распорядился Шиш. — Там что-то будет…
Обещание было слишком расплывчатым, но ничего другого не оставалось — и все, у кого в руках или лапах были дроны, почти синхронно развернулись пропеллерами влево. Несколько новых порезов от винтов и полетевшие по ветру клочки шерсти — не в счет.
Просекой — сотрудники нежконторы называли местечко возле давно забытой и заброшщенной заправки. Когда-то давно, когда вокруг города еще не было кольцевой — там была этакая перевалочная точка, где трактора да дальнобои могли разжиться ведром солярки. Но когда построили кольцевую, перевалочную заправку снесли и разровняли с землей, а за двадцать лет лес разросся так, что не стало видно ни остатков фундамента, ни даже подъездной дороги. Но это только на человеческий взгляд — леший как-то Гоше показал, что на самом деле там нет никакого живого леса, а тянут к небу сухие ветки черные ели и сосны. Абсолютно черные, даже иглица. Вместо мха — черная поросль по щиколотку. Ни кустиков, ни молодого подлеска — что обычно прорывается через год-другой даже на пепелищах. Да и туман там ползал какой-то неадекватныйелился не дымкой, а словно куски пены разлетался и цеплялся к черным стволам деревьев.
— Еще минут пять лететь, — прикинул Гоша и оглянулся. Толпа бежала по обочине организованной колонной — как ни крути на кольцевой в разгар дня было нехилое движение, — и дополнилась народом на самокатах и монокатах. По краю обочины размешивал грязный снег с песком и щедро насыпанной от гололеда солью одинокий лыжник — Гоша ему даже посочувствовал: скользить у лыжника не получалось в связи с неблагоприятными для катания дорожными условиями, поэтому он по-простому скакал на лыжах, бодро пришлепывая. — Интересно догонят или не успеют?
Вопрос был чисто риторическим: ступа летела медленно и тяжело, да еще приходилось воевать с дронами, а народ бежал легкой спортивной трусцой и количество бегунов ничуть не уменьшалось. Зато уровень оптимизма улетающих резко упал от приближающегося воя сирен — похоже миролюбивая полицейская служба все же решила перейти к активным мерам.
— Поддай! — скомандовал Шиш. Гоша лишь хмыкнул: вручную что-ли пропеллеры раскручивать или руками энергичнее помахать? — До просеки меньше версты осталось.
— А за угон дрона уже предусмотрено уголовное наказание как за кражу или еще нет? — вдруг поинтересовался Жихарка.
— Тебе-то чего с этого? — Яга оглянулась на нечистика за разъяснениями.
— Мне? Ничего. А вот моего хозяина посадить могут, а он меня в надежные руки не передал, а обо мне надо чтобы кто-то заботился, — Жихарка предусмотрительно отодвинулся, чтобы обезопасить себя и от оплеухи, и от пинка. — Может, хоть Яге передашь на время? У нее избушка в чистом экологичном месте…
С крыши прямо к перилам балкона спустился серый мешочек-саше из мешковины, подозрительно дымящийся и плюющийся во все стороны какой-то горько пахнущей газообразной пылью. Гоша зашмыгал носом, внюхиваясь: вроде бы пованивало горелым чертополохом, жженой крапивой и растертым полыннм порошком. А поверх всего этого отвратительного амбре струился почти нежный аромат замороженных цветков лаванды.
— Хватит воздух ноздрями жевать! —рявкнул Шиш, зажимая нос лапой и отворачивая лицо. — Сделай что-нибудь!
Гоша замер на мгновение: вроде бы магия, направленная на нечистую силу для человека безвредна, но мало ли что приперлось на ум магу, который изготавливал «бесогонник» — мог для верности и античеловеческих зелий сыпануть. Да и вообще хватать рукой горящий мешочек — удовольствие сомнительное, тем более что и на занятиях по противодействию все лекторы в один голос советовали: видишь подозрительную хрень, не трогай. А тут явно не просто подозрительная, а опасная для жизни.
— А вас не беспокоит тот момент, что охотники какими-то запрещенными амулетиками пользуются! — возмущенно фыркнул Гоша и потянулся к мешочку. — Им ведь с ведьмачьими штуками яшкаться по статусу не положено.
— Вот умеешь ты, парень, найти время для философствования, — возмутился Аркашка, чихая так смачно и яростно, что впору не доброго здоровья желать, а хвататься за ингалятор и вставать на смертный бой с вирусом. — Мочи его!
Совет был неплох, вот только воды под рукой не завалялось — разве только разрыдаться и слезами поливать этот источник травяной вони.
Выдохнув, Гоша решительно сорвал мешочек и, кинув на пол, припечатал подошвой ботинок, еще и растер хорошенько — для верности, чтобы точно все погасло. Мешочек обиженно задымил весь балкон напоследок и, зашипев, потух. Шиш замахал лапами, привлекая ветерок, чтобы разогнаять дямовую завесу и лишь тогда отважился вздохнуть.
— Вот действительно гадство! Ну, я вам щас подарочек обратно отправлю, — и схватившись за нитку пальцами, сильно дернул.
Гоше только и оставалось восхищенно присвистнуть: тонкая льняная нить вдруг зазвенела как металлический штырь, который в размаху воткнулся во что-то плотное, но податливое. И через пару секунд вниз по этой нитке заскользило тело охотника с крыши.
— Как бабочка на булавке, — пробормотал Гоша, передернувшись не столько от отвращения, сколько от неожиданности.
— Да, наш шеф увлекатеся рукоделием, — с усмешкой отозвался Аркашка. — Гладью, между прочим, вышивает.
— Мишку точно выгоню, — нахмурился Шиш, соображая когда его домовй успел так растрепать коллегам об увлечениях начальника Нежотдела.
Охотник, что караулил беглецов под балконом, падением товарища был явно деморализован — потому что вместо того, чтобы звать своих на подмогу, он кинулся тормошить тело и набирать номер скорой помощи. К месту падения охотника стали подтягиваться люди, где-то в районе второго подъезда раздался дикий бабьи крик.
— Выбираться надо, — вежливо напомнил Аркашка.
— Да вот связаться не могу, — раздраженно отмахнулся Шиш, снова замирая и напряженно вглядываясь в пол перед собой. — Вечно старая карга недооступна, когда так нужна.
Гоша раздосадованно вздохнул и похлопал по карманам — хорошо, что телефон как старый опытный солдат, умел прятаться в сложных ситуациях, а то бы владелец его давно где-нибудь потерял или разбил.
— Ягушенька, дорогая, — заворковал Гоша на сигнал автоприветствия, — помоги нам, а то нас тут убьют, а тебе потом на могилках наших слезки горькие лить.
— Чего тебе, мил человек, — недовольно отозвалась Яга. Хотя если бы Гоша начал с ней разговор другими тоном и другими словами, то вообще могла бы и не ответить — зная ее сварливый характер, приходилось всегда терять время на увещевания и комплименты.
— Значит слушай сюда, — Шиш вырвал мобильних из Гошиных пальцев и сразу перешел к командным указаниям. Как ни странно Яга шефа даже не послала в долгий пеший маршрут за кудыкину гору, а выслушала адрес и четко по-военному отрапортовала, что вылетает.
Примчалась баба Яга действительно в рекордные сроки — раньше скорой, хотя больница с подстанцией была в нескольких кварталах, а бабка в хорошую погоду перебиралась в свою избушку, что паслась километрах в десяти за кольцевой.
— Вот это пируэт, — восторженно ахнул Гоша, когда стоведерная ступа голодным коршуном спикировала откуда-то из-за облаков.
— Чего застыл? Грузитеся! — скомандовала баба Яга, паркуясь к перилам при помощи растрепанной метлы.
Под аккомпанемент исполошных воплей от толпы снизу: «Спасите летающая тарелка!» и «Нас сожрут инопланетяне!» заложники балкона стали перебираться в ступу.
Несмотря на долгие и печальные месяцы службы в Нежконторе, транспортом бабы Яги Гоша пользовался впервые. Даже когда выпадали совместные дежурства и задания, вредная старуха ни разу не предложила подвезти — так что всегда приходилось добираться самостоятельно, а порой и пешкодралом, если проблема обитала в какой-нибудь непролазной глуши, куда маршрутки не доезжали. Зато теперь Гоша понял почему его не приглашали на борт — несмотря на внешние, весьма внушительные размеры, внутри ступа была маломерной — так что свободно там стоять мог только один человек, вернее одна бабка.
— Выдохни соколик! Посильнее выдохни да пузо-то втяни! — Яга похлопала Гошу по животу. И Гоша всерьез обиделся — толстым он никогда не был, да и живот у него, пусть и не блистал бодибилдерскими кубиками, но выглядел весьма мужественно, прилично и подтянуто. — А то еще шефу надо местечко оставить.
О том, что отношения с коллегами могут быть настолько близкими — Гоша даже предположить не мог, особенно с учетом специфики его конторы. Но пришлось предаться жарким объятиям не только с Ягой, которая пусть и мается чародейством, но все-таки женщина, хотя и весьма древняя. Но еще и с Шишем, который вроде бы мужского пола, но там происхождение и гендерные признаки настолько запутаны, что лучше даже не думать о том, что из себя вообще представляет шеф. Когда сверху на уже теснящихся прыгнул подвывающий оборотень, то Гоша искренне раскаялся в своей детской мечте завести дома большую собаку. Оказывается, когда на тебя прыгает действительно крупный волчар, то ощущения, мягко говоря, безрадостные. Но на полу ступы места, чтобы приткнуть хотя бы одну лапу для упора, просто не осталось — поэтому бедному оборотню и оставалось барахтаться на головах тех, кому посчастливилось стоять. Хотя счастья стоять настолько сплоченными, вернее — стиснутыми рядами, весьма сомнительное.
— Я сел, можно взлетать, — великодушно разрешил Аркашка.
Гоша с трудом обернулся оценить, как устроился домовой, и завистливо заскрипел зубами — Аркашка уселся на бортик ступы, свесив ноги вниз. Гоша прикинул, что на бортике шириной в ладонь и он сам мог бы проехать с куда большим комфортом. Жихарка пристроился тоже на бортике с противоположной стороны от домового. Яга процедила сквозь зубы какую-то длинную неразборчивую фразу, мало похожую на заклинание полета, а скорее на ругательство по поводу того, что пассажиры слишком много кушали, — и оттолкнулась метлой от балкона.
— Аа-а-а-а-а! Инопланетяне людей похищают! Средь бела дня! — заверещал мужской бас из толпы у подъезда.
— Милиция! Куда смотрит милиция! — истошно вопрошал и женский голос.
— Да на балкон я смотрю! — огрызнулся мужской.
— Так вы не смотрите, товарищ милиционер, а стреляйте! — резонно добавил мужской тенор. — Стрелять надо, а не пялиться! Зрение у вас не лазерное!
— Я сам разберусь что мне делать! — огрызнулся тот же начальственный голос. — Тут не до стрельбы, когда потом за каждый патрон отчет на пять листов строчить.
Гоша облегченно вздохнул — конечно, ступа у бабы Яги ничего такая толстенькая, но проверять на личном опыте пробьет ли пуля из револьвера пятисантиметровую осиновую доску как-то не хотелось. Видно, дух авантюризма и желание экспериментировать выветривается с годами и количеством идиотских ситуациях на жизненном пути, а умение трезво мыслить и рационально смотреть на вещи — прибавляется. Так что Гоша на всякий случай даже присел пониже, больно упершись коленками в ногу бабя Яги.
— Вот уж не думал, что вы, Ягуша, так фитнесом увлекаетесь, — отвесил неуклюжий комплимент Гоша.
— Да леший с тобой, милок, — засмущалась баба Яга, резво помахивая метлой за бортом, — люди нынче пошли невкусные, жесткие, вот и у меня тело мягоньким быть перестало. А где тут былой пышности взяться? Не люди, а сплошной холестерин с кучей недугов… тьфу!
Гоша аж воздухом подавился, но мужественно постарался замаскировать кашель под простудный. Пищевые привычки нечисти им как раз преподавала сама Яга и весьма подробно расписала все пристрастия разных подвидов и классов, а вот про себя скромно сообщила, что вегетарианцем не является.
— Слышь, калоша старая, ты рули давай, а не про ужин думай, — сурово оборвал разглагольствования бабки Шиш. — И газку поддай, а то будем нам кузькин день и марькина ночка.
— Да я бы рада, родной, — огрызнулась Яга, — но вот ступа-то дряхлая — ей, почитай, уже третий век пошел. А сколько я тебя просила амортизацию мне сделать, да днище промаслить, да обручи обновить — а ты все жмешься: то бюджет мелкий, то мастер бухой, то задание новое — вот теперь и лети да молися, чтобы вообще не екнуться.
— Да будет тебе старая и днище, и обручи, и Терешку протрезвлю, — клятвенно заверил Шиш, — ты шуруй только! Шуруй!
Гоша кое-как отлип от мощной груди шефа и скосил глаза на проплывающий медленно город. Хотелось бы, разумеется, чтобы город проплывал побыстрее, но Яге и так приходилось лавировать между высотками да проводами, ведь из-за перегруза подняться повыше она не могла. Да и судя по обеспокоенным физиономиям коллег, поколдовать над невидимостью ни у кого из них не получалось: шеф с домовым дымком надышались, Яга всю компанию заклятием не закроет, а Жихарка может только от себя глаза людям отводить. Про оборотня и говорить нечего — тот даже и со своим обличьем сладить не мог в данный момент. Так и трухали вдоль улиц на виду у орбычного народа, а с учетом того, что полеты над городом запрещены — то до неприятностей оставалось лететь недолго.
— Кажись, это по наши души, — грустно заметил Аркашка, указывая на стаю дронов, которые целенаправленно окружали подозрительный летающий объект, и хорошо если только для фотосесси.
— Ой, вечно вы панику мутите, — проворчала Яга, — привыкли под печкой от всех невзгод тихариться. А души-то у вас давно нету. Хотя, если с метафизической позиции, то вы домовые и есть воплощение души или ее части…
— Вот самое подходяще время и место, бабушка, для таких разговоров, — тактично ругнулся Гоша, который еще с первых занятий уяснил список запретных тем для бесед с Ягой, а то как начнет болтать про всякие души да состояния, то и танком не заставишь замолкнуть.
— А чего такого, — обиделась Яга, — умная беседа всегда к месту.
— Да ничего, — Гоша попытался как-то компактнее устроить оборотня, а то тот отдавил все плечи, да и шея уже не просто затекла, а зверски болела под гнетом увеститой меховой тушки. — Нас просто сейчас сбивать будут…
— Да еще не родилась такая пакость, что с бабкой сладит, — вдохновенно проорала Яга и с воинственным кличем запустила метелкой как копьем в ближайший дрон. Сбить-то сбила, вот только метательный снаряд вместо того, чтобы вернуться к хозяйке полетел на землю вместе с подметенным дроном. — Вот горе-гоюшко, — Яга призывно защелкала пальцами, — совсем силушки не осталось, все на вас, поганцев, ушло, даже метлу подманить не могу.
— И что теперь? — осторожно уточнил Шиш. — Падаем?
— Я рекомендую воздержаться от приземления, — Жихарка проворно развернулся на бортике и попытался заползти в и так переполненную ступу.
— Да чего ты мне тут разрекомендовался! — озлилась Яга. — Я твоими рекомендациями ступой не порулю!
— Ягуся, — Гоша почувствовал, что настал его звездный час, — а я еще на семинаре по стратегии говорил, что у вас должно быть альтернативное средство управления. — Яга грозно вздернула брови — и Гоша понял, что первым кандидатом на свободный полет будет он сам.
Жар сменялся ознобом, голова была словно в вате, руки странными непослушными плетями тянулись к кружке. В железной шершавой плескалось совсем мало, стремясь пролиться на такой далекий пол, или себе на грудь… Губы, с помощью странной старушки, касались края кружки, но в рот лилась не желаемая вода, а противный горький отвар. Ночью рвало.
До рассвета было совсем плохо, девушка думала, что смерть совсем близко, и, может быть, скорее бы она ее уже забрала, избавив от этих мучений.
Утром ей впервые разрешили попить чистой воды. Маленькими глотками, каждую секунду боясь, что станет хуже, она осилила треть кружки. Жизнь возвращалась к ней, как и настроение. Все еще трясло, тело ловило никому не заметные ветра, пронзающие до костей.
– Все хорошо, милая. – Говорила старушка со странным именем Руригва. – Ты поправишься. Завтра уже приплывем. Теперь тебе не страшна отрава, инициация прошла.
Гвэн слушала в пол уха, она закусила губу, понимая, что скоро кончится ее путешествие, но твердо решила смело идти по жизни, ведь никто не знает, что ей готовит судьба. Было странное ощущение тепла и безопасности. Может, пригрелась в одеяле, а, может, утро своими невидимыми лучами проникало даже сюда, в маленькую каюту без окошек.
– А что, если я не хочу приплывать? – все же пискнула будущая королева, почувствовав себя действительно маленькой и глупой девчонкой, какой и являлась, в сущности.
– Судьба решит. – Улыбнулась старушка. – Кому решать, как не судьбе.
– До этого она не в мою пользу решала. – Слезы противными горячими каплями потекли, обжигая воспаленные веки и разгоряченные щеки, и убежали по подбородку вниз за воротник сорочки.
– У тебя заботливый мужчина, только суровый, – сказала Руригва неожиданно, чтобы отвлечь девчонку от грустных дум. Гвинелан даже подавилась водой, выплюнув под укоризненный взгляд обратно в кружку и надолго закашлявшись.
– Ты повторяла его имя в бреду. – Жуя сладко пахнущий корешок ухмыльнулась бабка. – Он сам пришел за полночь, шалфея принес, сидел над тобой, наверное, даже молился. – Девушка чувствовала, что лоб с мокрой тряпочкой напрягся, а глаза явно округлились, забывая моргать. Дышать стало практически невозможно – легкие так раздулись от удивления, что дрожь прошлась от диафрагмы и до кончиков пальцев.
– Да, лоб протирал тоже вот. – Добавила старушка, убирая уже ненужную тряпицу. – Сам отравил, сам и лечил.
– Но я не помню… – бледная девица на глазах оживала и становилась пунцово румяной, то ли от гнева, то ли от смущения. – Как отравил?!
– Так он ушел, только тебе лучше стало. Небольшая капелька яда в стакане была – твой организм справился, поборол, и теперь тебе отрава не страшна. Видно, так надо было, да не сказал… там пленника допрашивают сейчас. Чай, вообще ночью глаз не сомкнул. Ты зубами-то не скрипи. Забота – хорошее качество. Редкое, среди знати. Вот, помню, у меня муж…
Гвинелан полусидела-полулежала, слушая рассказ древней старушки о ее трудной жизни в деревне, о чуме, унесшей всех четверых детей, о сложностях в доме у сестры и о том, как старость подкралась незаметно и занесла на этот корабль — «мир повидать перед смертью».
Девушку захлестывали противоречивые эмоции! От злости на себя – она его звала?! До злости – отравил?! Хоть и для ее защиты в будущем… но не сказал, не пришел, не успокоил, не остался! Волнение тоже было – а вдруг, братец наговорит о ней что-нибудь совершенно неприемлемое, что Гвэн просто возьмут и за борт выкинут??? Одни его замыслы на счет свадьбы и трона в обход отца, чего стоили… злость сменялась страхом и сомнениями – Алан храмовник, и странно, что ему доверили королевский метод… она злилась! Злилась за испорченное путешествие, но еще чувствовала заботу, чувствовала неловкость, с которой они общались, странные паузы между словами, странные фразы… «Он был здесь и волновался за меня, пока я боролась» – это самое главное! – решила она, в конце концов, и почти успокоилась. – Главное, что все хорошо!».
«Может быть, судьба не всегда дарит нам то, что мы хотим, так, как нам нужно, но мы должны достойно встречать все то, что она нам дает. Нам необходимо быть сильными, дорожить людьми, беречь их, пока они рядом. И важно достойно выполнять то, что от нас зависит».
Старушка улыбнулась, глядя, как оживает маленькая девчонка и к вечеру принесла ароматного жидкого бульона. А следом зашел Росланг.
— Было бы глупо, плыть на корабле и даже ни разу не посмотреть на море. — Сказал он и протянул клетчатый теплый плед. Ни слова о том, почему она так страдала.
Был уже поздний вечер, солнце садилось оранжевым огненным кругом прямо в пучину вод. Волны, словно, объятые пламенем, горели с одной стороны всеми оттенками красного, а пена переливалась радугой. Ближе к кораблю можно было рассмотреть, что сама вода болотно-зеленого цвета, и больше напоминает зелено-коричневую яшму, чем чистые ключи, бьющие в глубине колодца при замке.
Вдали показался белый треугольник…
– Это белухи. – Сказал храмовник, показывая еще два треугольника, чуть ближе и правее. – Сейчас увидим поближе.
И она смотрела, как странные животные, больше похожие на рыб, сопровождают корабль и выныривают, смело показывая округлую морду с ровным рядом острых небольших зубов. Их голоса больше походили на крики чаек или задорный свист.
– Наверное, не стоит так долго стоять на палубе, пока ты болеешь, – сказал Алан, не замечая злого взгляда, для убедительности оберегающим жестом обхватывая ладонями плечи, укрытые по самый нос. – Пойдем вниз.
– Можно еще одну минуточку? – взмолилась Гвэн. В голове не укладывалось, что завтра она уже будет в Рэнстриме. Чужая страна. Чужие люди. Городок со странным названием Трибло,
будто дешевая портовая таверна… Скоро она снова попадет под замок, так и не насладившись самым первым в своей жизни плаваньем.
– А что это за огни слева? – она ткнула пальцем в направлении заката, ожидая, что ей расскажут какую-нибудь притчу про чудо природы или очередное морское животное… руки теплые и сильные все так же лежали на ее плечах, располагая к самым теплым мыслям.
– Какие огни?! – Алан пригляделся, затем крикнул шкиперу, а уже тот поднял на ноги всех! И такая началась суматоха…
– Тебе срочно в каюту! – Росланг практически втолкнул обидевшуюся девчонку в ее «нору»…
Руригва снова налила горького отвара, пригрозив влить силой, если подопечная будет спорить. Все настроение старушки выражало ничем не прикрываемый страх.
– Если выпьешь, то я тебе еще бульона налью. – Смягчилась, наконец, бабка, пошатываясь, на с ума сошедшем полу.
– Мы как-то странно плывем? – не совсем поняла Гвинелан.
– Мы повернули. И теперь несемся… – проговорила Руригва, вздыхая, и всей кожей ожидая свистящих звуков обстрела. – Главное, успеть. Это торговый, по большей части, корабль, снаряженный лишь несколькими пушками… мы не готовы к битве в открытом море.
– Ясно. – Сказала Гвэн, плохо осознавая опасность для себя.
Воображение рисовало ей бушующие ночные волны, дребезг металла, встречающегося о металл, крики ярости и борьбы… немногие выживут… а он? За него она волновалась больше всех, не потому, что считала слабым, а потому, что самые сильные встают впереди всех…
«Вот так жизнь учит нас ни к чему не привыкать и быть счастливым самым крохам счастья и тепла, выпадающим на нашу долю… – подумала она. – Ведь ни в какой миг не знаешь, когда белое сменится на красное, мир на сражение, а безопасность на безысходность… пусть сегодня нам еще раз чуть-чуть повезет».
Далеко за полночь дверь тихонько без скрипа открылась. Девушка резко распахнула глаза. Руригва спала, нервно сжимая в руках нож, но не проснулась. В узкую черную щель открывшегося коридора ворвалась черная кудрявая голова. С носа падали капли пота, лоб блестел в свете догорающей свечи, глаза были сумасшедшими, но улыбающимися.
– А я думал, ты спишь… – подмигнул Алан и снова исчез за дверью.
– А надо было спать? – тихо прошептала девушка, укутав бабку и пожав плечами.
Мужчины для нее всегда были самой неизученной и непонятной тайной. Одно она поняла точно – сегодня судьба обошла их своим мечом, и дала еще какое-то время пожить. Дай бог.
Проходы больше не действовали, хотя домовой пытался и колдануть, и руками водил вверх-вниз-вправо-влево, и даже по-простому врезал пару раз кулаком. Но стены не поддались ни на угрозы «разнести тут все по кирпичикам», ни на чародейство, ни на грозный рык Шиша. Пришлось улепетывать без премудростей — по балконам, благо в доме все они были по единому дизайну и с решетчатым бортиком. Болтаясь между этажами Гоша печально размышлял о том, что бы делала их нечистая компания, если бы в этом доме борта у балконов были бетонными или из металлического листа — по таким ведь не спустишься. Да и у него после третьего перелезания руки начали противно неметь, а коленки предательски дрожать — шутка ли болтаться с акробатическими этюдами на уровне восьмого-девятого этажа без страховки.
Впрочем, оборотню приходилось еще хуже: в звероподобном облике ухватиться лапами за железные прутья он не мог и обреченно висел мохнатой тряпкой подмышкой у Шиша. Шеф, разумеется, ругался и кряхтел не по-стариковски, что его в столь преклонных годах заставляют всякую падаль таскать, но переложить транспортировку оборотня на другие руки не выходило: домовой и так предпочитал от лесного держаться хоть за пару метров, Жихарка такой груз не поднимет, а единственный в их компании человек и сам с трудом ползал, куда уж на него еще зверюгу вешать. Оборотень тихонько поскуливал, добавляя тем самым еще больше новых оборотов в возмущенный шепот Шиша.
Подтягиваясь на прутьях, чтобы заползти на балкон девятого этажа, Гоша почувствовал, что падает, вернее безнадежно сползает вниз, раздирая ладони в кровь, но даже хлестнувший по нервам адреналин в виде образов живописно распластанного или размазанного по асфальту тела не помог взбодриться, взять себя в руки и взобраться на выступ балконной плиты.
— Шеф… — Гоша не то чтобы хотел попрощаться, просто собирался проинформировать о том, что он не супер-герой и не способен выполнить подряд шесть десятков подтягиваний на неудобном турнике. Впрочем, на обычном он раз двадцать все-таки подтягивался и считал себя вполне спортивным парнем. Но слова, особенно подобающие случаю, как-то разом выветрились из головы, и на языке вертелась только характеристика данной ситуации в целом: — мля-я-я-я-я-я!
Пальцы все-таки разжались — и мгновение свободного полета в сторону земли растянулись на пару минут, а то и больше. По крайней мере Гоше показалось именно так — ведь он успел вспомнить много совершенно бесполезных фактов, о которых когда-то читал или смотрел видео из категории «приколы»: что в Древнем Риме если пациент умирал во время операции, то врачу отрубали руки; что в пустыне Сахара как-то выпало несколько сантиметров снега; что в Монакко национальный оркестр по количеству участников больше, чем сама армия; что те придурки, которые прыгали с крыши многоэтажки на огромный батут, а потом на отдаче долетали до соседнего дома и бухались в громадный бассейн — на самом деле гении… Вот только у него, увы, не было времени ни батут приготовить, ни бочку водой налить, ни хотя бы маты кинуть под кусты…
— Слышь, хозяин, а ты какой человек: хороший или плохой? — неожиданно поинтересовался Жихарка.
Гоша медленно открыл глаза — падать он, вроде бы перестал, но как-то подозрительно неустойчиво болтался в воздухе, с трудом понимая, где земля, а где небо. Перед глазами мельтешили какие-то странные серые пятна, а голова обо что-то стукалась. Зато дикая боль в ноге оказалась отличным реанимирующим средством.
— Деды говорили, что хорошие люди после смерти становятся добрыми духами, и уходят в Ирий, — задумчиво сообщил Жихарка, мгновенно очутившись перед гошиным лицом, и продолжил дальше рассказывать таким напевным голосом, словно сказатель на постоялом дворе зимним вечером, а не на бортике балкона: — а плохие люди перерождаются и оборачиваются разной нечистью, чтобы и дальше либо пакостить, либо, наоборот помогать человекам быстрее встать на пороге перерождения. Так все-таки ты какой?
— Тяу-у-у-у-желыу-у-у-уй, — провыл оборотень сквозь плотно сжатые челюсти.
Гоша осторожно потянулся подбородком к груди, боясь лишним движением нарушить хрупкое равновесие и озадаченно охнул: он был последним звеном гирлянды, которая начиналась с Шиша — шеф одной когтистой рукой цеплялся за край бортика предыдущего этажа, а второй намертво ухватился за хвост оборотня. Зверь то злобно, то жалобно рыча, вытянулся во всю длину — Гоша попытался припомнить во что при трансформации переходит хвост, но решил, что в данной ситуации не до анатомических деталей, — вгрызаясь в гошину лодыжку. Судя по ощущениям, скоро от кости останутся лишь воспоминания, да и кровь нехило так текла и уже промочила джинсы до пояса. Но, с другой стороны, если выбирать между одной ногой и всем организмом…
— Если спущусь целым, — пробормотал Гоша, — обязательно сяду на диету.
Оборотень только сильнее сжал зубы, предпочитая высказать все, что он думает о человеческом весе в более комфортабельной обстановке.
Гоша оглянулся — решетка балкона находилась близко, но дотянуться до нее, чтобы зацепиться, он не мог — не хватало примерно полметра. И тут либо просить чтобы его немного опустили, либо надеяться, что лодыжка не подведет, а оборотень регулярно чистил зубы, ходил к стоматологу и кушал витамины — и что у него крепкие челюсти.
— Жихарка, помоги! Аркашка! — взмолился Гоша.
— Понабирали по объявлениям, — домовой тихонько сползал по прутьям, ни на секунду не переставая костерить неловких сотрудников и гребанных охотников. Хотя, обычно, домовые ругательств не используют — ведь нецензурной лексикой нечисть как раз и отогнать или, хотя бы отпугнуть можно. — Руку давай… как знак дам — отпускайте.
Гоше снова захотелось зажмуриться — гарантий, что домовой его удержит и дернет к решетке, не было. А по лекциям из классификатора нечисти некстати вспомнилось, что домовые могут брать на руки кошек, передвинуть небольшой мешок картошки или ящик яблок, если те стоят в неудачном месте и начали портиться. И как максимум поднять и уложить обратно выпавшего из люльки ребенка. А здоровый мужик явно весит больше картошки, яблок кошки и ребенка вместе взятых.
— Давай!
Что-то оглушительно хрустнуло — кажется, все-таки нога, — и Гоша нырнул в черное плотное марево, холодное и колючее, словно слежавшаяся стекловата. И тут же выплыл, прилично стукнувшись о решетку всем телом. Инстинкт сработал быстрее разума — и в себя Гоша пришел уже намертво ухватившись за решетку балкона и руками, и даже целой ногой. Рядом висели, на всякий случай поддерживая за задницу и шею домовой и Жихарка.
— Да не надо меня душить, — жалобно проскулил Гоша, стараясь отдышаться и еще крепче впиться в прутья.
— Извини, я по привычке, — Аркашка ослабил хватку.
— Не, не, не! Ты лучше держи!
Холодные лапки домового снова сомкнулись на шее. Гоша вздрогнул — по спине, вперемешку с ручейками холодного пота, побежали противные мурашки. Очень некстати перед глазами возникла страница конспекта с аккуратной табличкой по домовым: характеристики, классификация, время удушения… Сведения о том, что озлобленный домовой может придушить владельца дома за три минуты, прибавила сил и энтузиазма — тем более Аркашка добрым и милым отнюдь не выглядел, а по оскалу и безумно сверкающему взгляду тянул на разъяренного домового девятого уровня, — и Гоша, подтянувшись, умудрился все же заползти на балкон — слава безалаберным хозяевам, незастекленный и без антиворовских решеток. К нему сразу же спустился Шиш и брезгливо стряхнул с рук оборотня.
— Что, будем стекло выбивать? — Жихарка запрыгнул на подоконник и, сделав лапки козырьком, вгляделся в недра квартиры.
— Можно было бы, — проворчал Шиш. Конечно, с одной стороны маячит Кодекс о том, что нельзя вредить людям и их имуществу без крайней на то нужды, и в рамках дозволенных правилами норм. Но тут как-то не до мелочей типа регламента — тут свои шкуры спасть надо. — Вот же гады!!!
Ситуация была патовая: весь экипаж закупорил шлюз грузового отсека и угрожающе ощетинился бластерами и подручными инструментами — Дарик, например, размахивал баллоном с кислородом, похоже прихватил по дороге: как раз на выходе из рубки стоял ящик с запасными, — а противостояло людям деревце, у которого хобби поймать добычу и выпотрошить. Веточками деревце, правда, не помахивало, а как-то слишком миролюбиво шевелило, словно в отсек случайно затесался легкий и спокойный летний ветерок. А с самого верха за нестандартным противостоянием обреченно наблюдал кокон из веток, в котором даже опытный кибертехнолог не опознал бы киборга.
Найт мысленно отсчитывал секунды — все его расчеты вариативности развития ситуации сводились короткому бою, разница была только в том, кто погибнет первым: Эльга или Мэриш. Дарик стоял чуть сбоку, и с точки зрения дерева, представлял меньшую угрозу. А вот девушки как раз удачно под веточками застыли — словно позируют на природе, а природа уже примеряется к более близкому и плотоядному контакту. Проще всего было закричать, но паскудное растение слишком оперативно реагировало на любые попытки вмешаться, а перекусить ветку, что намертво кляпом забила рот, киборг не смог ни с первой, ни с шестой попытки.
— Отпусти нашего… человека! — приказала Мэриш, решив попробовать для начала переговоры. Все равно куда именно стрелять, чтобы уничтожить дерево, она не знала, а огнемет немного не подходящее оружие для решения вопросов в ограниченном пространстве. Можно, конечно, лучом попробовать напластать дровишек из этой… слишком активной флоры, но, судя по картинке из энциклопедии «Биогенетическое разнообразие сфер и уровней жизни», лазер малопригодное орудие. То ли дерево впитывало лучи, принимая их за аналог фор-света, то ли у него слишком прочная кора — но на изображении деревце мирно торчало посреди потока выстрелов, и ни один луч не нанес существенного урона. В принципе, подобное чудо можно было бы списать на авторский вымысел, но проверять на подлинность данный факт как-то не хотелось. — Отпусти — и мы тебе ничего не сделаем!
Найт мысленно хмыкнул: так себе аргумент, он бы тоже не повелся. Тем более никакой выгоды да и гарантии сомнительные. Он сам, когда торговался за Дарика, то хотя бы понимал чем рискует и что может выиграть. А тут… да стоит маленькой веточке сделать молниеносный рывок — и у людей уже не будет оружия. А скорость движения веток настолько большая, что даже ему сложно с ними потягаться.
— И бластер мой верни, пальма гребанная! — возмущенно заорала Эльга.
Найт только вздохнул — он это и предполагал. Теперь люди озадаченно топтались в проходе между грузовым отсеком и выходом, а над их макушками новогодней гирляндой болтались именной бластер и балон. И Дарик, который попытался отстоять свою рубашку и теперь отчаянно дрыгал ногами, вцепившись в рукав. За второй рукав рубашку держали веточки — не слишком высоко от пола, — но слегка встряхивая и мотая одеждой из стороны в сторону. То ли стряхнуть хотели случайно прилипшего к вещи человека, то ли играли в качели.
— Давай по-хорошему, — Эльга приподняла руки, обозначая международный жест мира. Но деревце, очевидно, не изучало стандартов мировой коммуникации, поэтому любезно опутало веточками запястья и потащила новую добычу вверх. — Да я… тебя… сейчас под орех разделаю! — Эльга попробовала пнуть ствол, но ее ногу тоже мгновенно опутали ветки. — Отпусти, кому сказала!
Мэриш колебалась между разумным и логичным вариантом и состоянием эмоционального соучастия. И зачем-то склонялась к варианту с героической смертью и глупым самопожертвованием. Поэтому вместо того, чтобы выскочить за дверь и позволить деревцу подзакусить менее удачливыми товарищами, она нажала кнопку бластера. Луч прошел рядом со стволом и красиво расписался огненной вязью на стенке огромного серого контейнера.
— Ты! Тупое полено! — Мэриш зло запустила в дерево своим оружием — дерево обрадованно поймало новое украшение для веток, — и бросилась к крепежу с огнетушителем.
Портативные прибор скорее был данью прошлым традициям, чем средством первой необходимости — потому что во всех помещениях были вмонтированы в потолок системы пожаротушения с опцией смены формата на аква и аэро. Но поскольку все стандартные системы были запрограммированы на активацию при уровне возгорания «один» — что равняется огоньку карманной зажигалки, — то многие перевозчики попросту вырубили системы в грузовых отсеках — потому что объясняться с заказчиками насчет промокшего груза дороже для нервов и кошелька.
Шипящий и плюющийся комками пены огнетушитель дереву категорически не понравился. Один точный взмах толстой ветки — и ударопрочный баллон разлетелся на запчасти, орошая пенными плевками экипаж, груз, само дерево, стены, потолок и пол. Единственным местом, которое, впрочем, находилось ближе всего к баллону, и куда не долетела даже капля антивоспламеняющего средства — был сам контейнер с живописно разгорающейся стенкой.
— Да чтоб тебя! — Мэриш умчалась за вторым баллоном.
Пожар дереву тоже не понравился — оно потыкало пританцовывающие огоньки веточкой, очевидно обожглось и обиженно замахало на огонь, собираясь его порвать, но не учло природу огня. Дерево заскрипело и застонало от боли, и принялось стучать полыхающими ветками по всему, что подворачивалось.
Найт уклонялся и одновременно пытался сбить огонь какой-то тряпкой. Дарик спешно раскручивал шланг — не противопожарный, но в такой ситуации и запасная десятиметровая «кишка» с фильтрами для очистки технической воды прекрасно сгодится. Эльга пока что носила воду в пластиковом контейнере из санузла и, выражаясь похлеще станционных техников, выплескивала на самые большие очаги пламени.
— Да угомонись ты! — рявкнул Найт. Не чтобы нервы не выдержали — они вообще-то, как и вся система, с имплантированными элементами, но просто жутко бесит, когда занимаешься спасение корабля в открытом космосе, а тебя между делом стегают и цепляют ветки. Не то чтобы слишком больно, но чувствительно и раздражает сильно.
Дерево, как ни странно, послушалось, притихло, даже ветки поджало. Только страдальчески кряхтело от скачущего по веткам огонька, да пыталось брезгливо стряхнуть с себя искры и угольки.
— Стой смирно — сейчас потушим! — велела Эльга и щедро плеснула на дерево очередной принесенной порцией воды. Дерево зашипело, но, увидев, что кусачие огоньки перестали донимать, благодарно встряхнулось и убралось подальше от еще полыхающего контейнера.
Дарик кое-как раскрутил шланг, Найт быстро подключил к водопроводной системе — заморачиваться с отвертками и гаечными ключами было некогда, поэтому вместо крепежа по правилам, получилось насаживание на грубой силе. Но соединения вышло надежным — даже не протекало.
Точечно заливать огонь все же было лучше и быстрее, чем врубить систему пожаротушения, а потом оплачивать из собственного — пустого кошелька — полную стоимость грузов и безразмерную компенсацию, которая могла включать не только реальную стоимость груза и страховки, но и цену аппетита заказчиков помноженную на моральный ущерб. Мэриш, правда, с помощью Игрека поковырялась в настройках, чтобы отрегулировать настройки противопожарной системы — так сказать на будущее.
Когда закончили бороться с огнем, Найт сверился с корабельным искином — оказывается прошло всего минут двенадцать, — так что его встроенный хронометр не обманывал, но ощущения кричали о том, что с момента выстрела прошло не меньше четырех часов.
— Поздравляю, — устало произнесла Мэриш. — Мы остались живы и целы, и даже обеспечены большой работой до конца сегодняшней смены — так что тряпки в зубы и убирать воду и все отчищать, а потом еще надо будет грузы все проверить.
Найт печально вздохнул: кажется совместное путешествие вряд ли будет похожим на отдых, судя по постоянно пополняющемуся списку происшествий.
— Ну чего ты меня толкаешь? — киборг раздраженно обернулся. Рядом с ним неловко шевелило корнями дерево и заискивающе протягивало киборгу намотанную на ветку тряпку.