Мокрый снег шлепал по лобовому стеклу «копейки», в паршивом приемнике хрипло и громко плакала Таня Буланова, Латышев зевал и ежился — так и не привык вставать в пять утра, чтобы к половине седьмого появляться на рынке. Ме́ста на парковке в это время хватало, но на въезде образовался затор, и он даже обрадовался этой неожиданной задержке — не хотелось выходить на холод и под дождь (или снег?). Для торговли — отвратительный день.
Музыка смолкла ненадолго и грянула снова: «Феличита» — уже давно не модные итальянцы были так же счастливы, как и десять лет назад. Только немного похрипывали. Латышев смотрел на серую пелену за стеклом, длиннющий бетонный забор вокруг рынка, на ряды контейнеров и поржавевших лотков — пока еще пустых. Где оно, счастье? Навсегда осталось у теплого моря, среди южных цветов и трав, под жгучим июльским солнцем. Знать бы тогда, что это было счастье!
Ветер сносил тяжелые мокрые снежинки под крышу контейнера: в мороз и то не так зябко. Обычно днем мимо контейнеров валит плотная толпа, кто-нибудь нет-нет да и заинтересуется АОНом или автоответчиком… А тут — одно только кидалово. Кто еще потащится на рынок в такую погоду? С утра малолетки предложили десять финских марок с пририсованным нулем — на что надеялись, непонятно. Потом пришел «фокусник» с пачкой долларов — Латышев и в руки их брать не стал, фальшивки по цвету видно. А в руки возьмешь, скажут, что подменил. Потом солидный дядька пытался запродать ему ящик тушенки из стратегических запасов, даешь деньги — через час получаешь тушенку. Латышев избавился от него с трудом. Это со стороны кажется, что смешно, — на самом деле, такие продавцы лучше многих компостируют мозги.
Латышев честно оплачивал право на торговлю, потому не опасался проверяющих, но часов в десять по рядам прошлись альтернативные «хозяева» — забрали не только положенные двадцать баксов, но и один АОН. К столику скотчем был приклеен муляж (чтобы мальчишки не тырили — они тащили с прилавков все, что не приколочено, в прямом смысле), а гордый собой браток хотел подхватить вещицу непринужденным жестом. Облажался — скотча не заметил. Латышев спрашивал: «Может не надо?», но браток не поленился, отковырял муляж от столика, ломая ногти. И только потом понял, что вытащил пустышку.
— Это АОНы для лохов, — усмехнулся Латышев в ответ на выжидающий взгляд братка. — Для конкретных пацанов с деньгами я АОНы в сумке держу.
Пришлось отдать. А сосед по контейнеру, посмотрев вслед уходившим браткам, покрутил пальцем у виска:
— За такие дурацкие шутки пулю в живот получить — нефиг делать.
— Да брось. Он не понял, что это шутка.
К полудню Латышев так продрог, что не сумел толком отсчитать сдачу покупателю — пальцы не гнулись. И, в отличие от соседа, не мог даже тяпнуть сто грамм, потому что был за рулем. Чай в термосе кончился, и Латышев, улучив минуту, сбегал в разливуху — погреться и выпить кофейку с холодным черствым пирожком. На обратном пути видел, как братки сцепились меж собой, пальнули раза два в воздух — толпа прянула в стороны, сминая продавцов вместе со столиками, кто-то дурным голосом заорал «Ложись», и многие послушались, падая в грязь.
Под конец дня Латышев подсчитал доходы — неважно выходило. Но все равно больше, чем мама зарабатывала в месяц. Она тут вздумала взять еще и ставку уборщицы — стоило большого труда убедить ее в том, что это ну никак не поможет семейному бюджету. Лучше бы с внучкой сидела…
Паршивый оказался день. У соседки — наемной продавщицы, студентки — срезали поясную сумку с дневной выручкой. Она ревела — еще бы, ей теперь полгода бесплатно работать. Латышев часто встречал здесь плачущих женщин: украли, кинули, развели… Женщин он особенно жалел — наивных, которые не понимали, куда суются. Потому никогда не брал на рынок жену, хотя она была бы рада ему помогать.
И когда он собирался запирать контейнер (сосед уже уехал), а толпа давно схлынула, к Латышеву подкатил мужичок в засаленном петушке и потертой куртке. Мелкий такой, суетливый. И с желанием похмелиться на лице.
— Слышь, парень, купи у меня кой-что, — мужичок заглянул в лицо снизу вверх, по-собачьи. Но Латышеву почему-то померещилась странная хитринка у него в глазах.
— Вали отсюда, — огрызнулся Латышев. — Достали…
— Я серьезно. Во, погляди, — он полез в карман, в котором зазвенели монеты (Латышев уже и забыл, что деньги могут быть не только бумажными), и выудил юбилейный советский рубль. — Во, сто двадцать лет со дня рождения Горького!
— Потрясно. Даже доллара не дам.
— Погоди. Это не простой рубль, а неразменный. Можешь его хоть тыщу раз продать, а он обратно к тебе вернется. А стоит он три бакса. Вот и считай…
— Три бакса он не стоит, — Латышев вдруг развеселился. — И что же ты за него хочешь, пропащий бес?
— Не, я не бес. Пропащий — это ты верно заметил. Но не бес. А хочу всего ничего — пятьдесят баксов.
— И много ты за день неразменных рублей продаешь? — спросил Латышев, усмехаясь.
— За выходные — штук пять или шесть, если повезет.
— Неплохо. И где ты их берешь?
— Все честно, не думай. Знаешь, наверное: если в полночь выйти на перекресток и принести дохлого черного пса, то черт обменяет его на неразменный рубль.
— Да не может быть! — рассмеялся Латышев.
— Что ржешь? Знаешь, сколько тут собак вокруг рынка бродит? Вот я и наладил… обмен, так сказать. А чё? Душа уже пропала, чего теряться?
— Так ты мне его продашь, а он к тебе назад вернется? Так, что ли?
— Не, все честно. Я тебе дарю рубль, а ты мне — пятьдесят баксов. Никакой продажи.
— Договор дарения кровью не надо подписывать?
— Ни-ни… За все… уплочено. Так как? Возьмешь?
— Неа, — ответил Латышев. — Но идея интересная.
Это тебе не тушенка из стратегических запасов…
За квартал от поворота к дому образовался затор — проспект перекрыли вроде как из-за аварии. Машин было не много (суббота), потому, наверное, гаишники и не спешили. Латышев постоял немного в надежде, что объезжать не придется, и даже вышел поглядеть, что к чему. Надежда оказалась напрасной: посреди перекрестка толпились милицейские жигули и скорые, а на носилки грузили то, что соскребали с асфальта — похоже, тут взорвалась машина с изрядным числом пассажиров. Люди гибнут за металл? В последнее время это стало даже привычным… Латышев присвистнул и хотел вернуться к своей «копейке», как вдруг заметил припаркованную у перекрестка двадцать четвертую «Волгу», а возле нее — грузного человека в сером пальто и шляпе. Тот просто стоял и смотрел, опустив руки в карманы.
Он ни во что не вмешивался. Он только наблюдал.