Мы планировали эту поездку полтора года. Мечтали. Считали — сколько надо с собой взять, как лучше лететь, какие стыковки. Откладывали, урезая себя в каких-то не совсем необходимых, но, всегда приятных покупках, и походах в ресторан. Все ради мечты.
И, наконец, где-то рядом замаячил отъезд.
И вот, мы в бизнес-классе «Люфтганзы». Рейс Франкфурт — Рио-де-Жанейро.
Хенрик, с утра методически употребляющий пиво, глупо улыбается мне и, икая, вздыхает:
— Наконец-то! А я, дорогая, в отпуске…
Дорогая, в моем лице, вежливо кивает, про себя хихикая, и изрекает:
— Я тоже. Но не включённого в смету пива не пью. Сейчас нам бесплатно нальют.
Отдавая должное нашей Евросоюзной толерантности, без тени улыбки рассматриваю вежливо приблизившееся к нам «оно», которое, мило встряхнув розовой челочкой, предлагает меню.
Выбираю фаршированных кальмаров и салат с утиной грудкой на закуску. Взлетаем.
Какое счастье…
Одиннадцать часов, после вина белого, вина «порто» и коньяка с чаем — лёжа под мягким синим пледом в выданной пижаме от Ван Лак, пролетают незаметно.
Утром мы покорно стоим у заветной черты, рассекающей серую офисную действительность напополам — сияющим, словно бриллиант, кусочком яркого отпускного периода.
— Уотс зэ перпэз ов йо визит? — вопрошает нас чёрный кучерявый мачо, явно только прикидывающийся таможенником.
— Карнавал! — жизнерадостно провозглашаю я.
— Туризм, три дня, транзит, — бурчит мой благоверный.
У Хенрика дикая головная боль, и он не настроен на шутки. Аспирин помогает слабо, а я, не без ехидства, рекомендую верный способ лечения — новую жестяную баночку.
Нас встречает заказанный трансфер до отеля. Пока едем, спрашиваю про фазеллы, Сахарную голову — гору и статую Христа. Разговорчивый водитель, живо сообразив, сколько он сможет на нас заработать, вываливает на колени кучу фотографий, прайсов и прочей бумажной ерунды.
Супруг кивает, и мы, подъехав, наконец, к отелю, стоящему на первой линии у самого пляжа, клятвенно заверяем бразильца, что только с ним и везде. Дай умыться, и сразу с тобой по маршруту!
Побросав вещи, наскоро приняв душ, едем на такси, (почему-то в синагогу). Там стоим в очереди минут сорок, среди таких же, как мы, прилетевших из разных стран туристов, чтобы получить ранее купленные билеты на карнавал.
Он является визитной карточкой Рио, и мы, планируя свой тур, включили его в смету.
Не жарко. Решаем пройтись. Башня «Хилтона», несмотря на густую застройку, видна. Если потеряемся, то просто выйдем к морю и пойдём вдоль Копакабаны.
Мы находимся в туристическом секторе двенадцатимиллионного мегаполиса. Он напоминает азиатские курортные городки, с их многоголосием, маленькими магазинчиками, наполненными ширпотребом, снующими босыми мальчишками и вороватыми глазастыми личностями. Последние смотрят и оценивают каждого проходящего мимо, и наши руки невольно стискивают сумки сильнее, а ноги ускоряются.
Люди сразу начинают мешать, толкаться, и тело, протискиваясь между снующими, похоже, рискует все-таки лишиться той, необходимой части организма, которой является кошелёк.
Передвигаясь к морю, мы быстро выясняем существенное отличие между Пхукетом и Саньей — в Рио властвуют Содом и Гоморра.
Возможно, мы попали в город перед карнавалом, или измученные нищетой и удушающей жарой, люди просто хотели праздника, но нам навстречу двигались неторопливые… орущие и жующие… толпы голых мужчин и женщин.
Невероятных размеров шоколадные красотки, одетые в юбки из похожих на мужское достоинство цветных воздушных шаров и лент, сверкая открытым бюстом не первой свежести, вели за руки маленьких, раскрашенных акриловыми красками ребятишек. Многочисленные розово-голубые, (и серо-буро-малиновые в крапинку), парочки в цветных париках, плавках с приделанными пушистыми хвостиками, целовались и обнимались на глазах проходящих граждан.
Мимо нас пробегали одетые в строгие чёрные костюмы и галстуки клерки и ковыляли артритными ногами двухсоткилограммовые старухи.
Всё это пёстрое собрание ело, пило, смеялось, целовалось и занималось любовью в свободных закутках между домами.
Внезапно Хенрик подпрыгнул, как иноходец, и громко сообщил пространству: «Хихо де пута!»
Я удивленно оглянулась:
— Ты это кому?!
— Да, уроды!— нервно ощупывая зад, сообщил мне благоверный.
Ага.
— Здесь не понимают по-испански, это бывшая португальская колония, — на всякий случай предупредила я. Как оказалось, не напрасно.
— Сын шлюхи, — по-немецки выразительно озвучил вывод Хенрик и предложил, — Давай поедем на такси!
***
Всю ночь с небес периодически выливали воду. Из окна наблюдала этот удивительный процесс.
Внезапно водопад из мутной густой, цвета молока, воды со стуком падает на асфальт, потом в океан кто-то кидает пучок остроконечных молний, и все затихает на какое-то время, чтобы повторить процедуру заново, охлаждая горящие сердца сладколюбивых бразильцев…
Утром небесная канцелярия отчиталась о галлонах потраченной жидкости и отправилась на завтрак, а мы сели в такси и помчались под звуки румбы к узкоколейке, везущей крошечные туристические вагончики на гору Корковадо с водружённым на ней символом христианского мира. И вот, железная дорога уже упирается в две сотни ступеней Караколь, а последние, наконец, приводят к крестообразной фигуре Христа-Искупителя.
Но паровозик нас не повёз.
— Там туман, ждите,— пояснили нам.
— Сколько ждать? — вяло интересуется Хенрик.
— Часа четыре, а, может быть, и до завтра, — бодро рапортует кассир.
Мы разочарованно отходим от кассы.
Перед нами стоят жестикулирующие русские. На их лицах отчётливо напечатана бессонная ночь, но они бодры, а один из них внезапно выскакивает на проезжую часть, перегородив собой проезд небольшому грузовичку, и начинает довольно быстро что-то бормотать с использованием разговорника оторопевшему водителю.
Тот, поначалу, злобно крутит головой, но потом, явно понимая, что от него хотят, начинает торговаться.
От группы отделяется дама, лет пятидесяти, в коротких синих шортах и футболке с надписью «Женюсь +», и, приблизившись к нам, спрашивает:
— Вы тоже на гору? Поехали с нами, с Вас сорок реалов.
Хенрик, быстро прикинув калькуляцию, жизнерадостно кричит «ОК», и мы лезем в грузовичок.
Русские переговариваются своими гортанными словами, и я улавливаю «Нахер фриц?» и «Гитлер капут», после чего они жизнерадостно ржут и… угощают нас баночным пивом!
Не проходит и получаса, как мы входим во чрево гигантской статуи.
Поднявшись в лифте над облаками, рассматриваем туман, под которым бушует страстями город и шумит океан. Потом посещаем магазин с фигурками Христа разных размеров и модификаций и, повторно пожертвовав местному населению свои реалы, съезжаем вниз с весёлыми русскими.
Они из Москвы, представились и, не интересуясь нашими именами, бодро зовут нас Фрицами.
Мы живо откликаемся, за что получаем ещё по банке и пакет чипсов, в который, впрочем, лезут руками все и, тыкая пальцами в проходящих нетрадиционных граждан, громко ведут им счёт.
Оказывается, что грузовик везёт нас в сторону Сахарной головы, и мы, пользуясь гостеприимством, продолжаем путь.
***
На эту гору нас поднимает фуникулёр. Вначале, на небольшую горку с природным заповедником, через который проложены благоустроенные дорожки.
Люди неторопливо передвигаются среди нависающих над головой мхов и лиан.
Рассказывают, что по утрам тут можно встретить стаю привыкших к туристам вороватых обезьян и рекомендуют не трогать руками ветки — среди них попадаются метровые зелёные гадюки.
Поднявшись выше, и, достигнув пика горы-картинки, мы закусываем пиццей и фотографируемся на фоне залива.
Программа осмотра Рио выполнена. Остался карнавал, и мы продолжим путь к мечте.
Вернулись в отель усталые и голодные. Ещё с вечера, приглядев итальянский ресторанчик, смело двигаемся в его сторону. Ресторан поражает пустотой и аккуратными бумажными скатертями на столах, с видами Эйфелевой башни и надписями Roma и Trafalgar Square.
Заказываю салат из авокадо с креветками и лингвини с подкопчёной сёмгой. Хенрик попросил кусок мяса medium rare ….
Принесли минут через тридцать.
Мой салат состоит из листьев-листьев-листьев, одной грустной креветки и трёх кусочков авокадо в чёрных точечках, всё это блюдо обильно полито густым, чёрным, как южная ночь, и очень кислым соусом.
Предлагаю попробовать благоверному, который, улыбаясь себе самому, пьёт пиво. Он кивает, пробует и… отказывается…
Ждём ещё полчаса.
Лингвини оказались маленькими макаронными бантиками, с томатной пастой и листиком базилика. Слегка зелёные кусочки рыбы я есть не рискнула.
Обещанный кусок мяса, грамм на двести весом (вместо обещанных пятисот), также не внушает мне доверия. Но Хенрик съедает его с аппетитом…
***
На Карнавал мы не попали!
Мой муж умирал, обнимаясь с белым другом. Я поила его сладким чаем и прихваченным из дома лоперамидом.
К утру стало легче, и мы, почти бегом, зарегистрировались на аргентинский лоукостер, везущий нас в Ушуайю и приближающий к мечте!
Одиннадцатого ноября в шесть утра позвонил Фрол, добавил в звонок Змея — и сообщил, что на тонкий лёд стали приезжать и приходить рыбаки, и что местное отделение МЧС через директора заповедника просят помочь в наблюдении за озером. Только что ему («Почему именно ему?» – мелькнула мысль у Нины) звонил начальник МЧС и поэтому он сразу звонит хозяйке.
На острове полтора десятка киборгов, дежурство организовать возможно – и не только на этом озере, но и на его протоках, вопрос только в том, что делать, если кто-то будет тонуть? В модуль приводить их нельзя и на морозе оставлять нельзя тоже.
Нина задумалась:
— А ведь егерь живет ещё на острове? Не уехал ли? – и для помощи добавила в звонок Степана, зная, что сельские жители встают рано.
— Живёт… — ответил Фрол, — с киборгом. У них здесь пасека на островах… и ульи уже убраны в погреб… до того, как мы поселились. И если и перевозить куда, то ближе к весне… когда тепло будет. И до той поры он не переедет.
— А если у него вроде медпункта сделать в доме? Утро доброе, Степан… не разбудила? Меня тут озадачили… вот хочу у тебя спросить. Можно ещё одного киборга у егеря поселить? Медика… Саню, например. Дом вроде такой же, как тот, в котором Змей живёт.
— Здравия всем! – ответил Степан. — Медпункт… сделать можно… но только для рыбаков-охотников… а киборг у него есть… одного хватит. Вот медицинскую программу на этого киборга новую поставить можно… пригодится. И аптечку обновить… скажу завхозу, отвезёт. А с МЧС… давайте договор составим, чтобы всё законно было… я пришлю на подпись.
— Хорошо. Тогда и Змею с Фролом копию вышли. До встречи.
— Пока.
***
Заповедник по договору с МЧС выделил Нине, как хозяйке киборгов, для патрулирования озера два катера на воздушной подушке – на них можно и по воде, и по тонкому льду, и по крепкому льду передвигаться. Она поставила электронную подпись – этого оказалось достаточно, и оба катера грузовым флайером в тот же день доставили на Жемчужный остров.
Фрол организовал парней по двое для патрулирования озера, и четыре группы по сменам по полсуток стали выезжать на лёд – замеряли толщину льда, температуру воздуха и силу ветра, замечали места, где сидят рыбаки, при необходимости оказывали помощь. И по возможности рыбачили сами – сорную рыбу ловить разрешено.
***
На следующий день, двенадцатого ноября, Нина с Васей полетели на острова. Лёня, занятый составлением программы по колокольному звону, лететь отказался, но прислал свой флайер с термосумками – и потому пришлось уговаривать Снежану отпустить Саню.
Нина привезла Злате ткань для шитья, ленты в отрастающие волосы и шампунь – Злата заметно обрадовалась. Наконец-то она перестала держать всё в себе и начала оттаивать! И начала говорить сама:
— А вчера мы у дальнего острова ныряли… вот чего нашли! – и с гордостью показывает обломки дерева, годные, по мнению Нины, только на дрова. – Из этого можно и гребень вырезать, и ложку, и тарелку! Можно?
— Нужно! – так же радостно и с энтузиазмом, чтобы не напугать Злату, ответила Нина. – Что можете делать сами, делайте! Если это не во вред, а на пользу… а поделки можно сдавать на продажу… или на обмен на молоко и творог. Если есть, что уже можно продать, упакуй, я увезу с собой и в городе сдам на реализацию.
— Хорошо, сейчас.
Ворон приготовил для отправки в лавку три большие коробки с керамикой – и с разрешения Нины, и с помощью Василия аккуратно упаковал всё в багажник флайера. Рыба не поместилась в багажник, но один мешок хорошо был пристроен на заднее сиденье флайера, а второй мешок уместился в багажнике флайера Лёни, на котором прилетел Саня.
***
На Жемчужном острове все были на месте и ждали – сдавать кровь надо было на голодный желудок, и потому завтрака ещё не было, но по мере сдачи крови киборги шли в столовую и расходились на свои рабочие места, пока в гостиной комнате модуля не остались только Нина, Василий, Саня, Фрол и Клим.
На острове было всё в порядке – в модуле чистота идеальная, тепло и сухо, в одной мастерской оранжерея и уже цветущая помидорная рассада в ящиках. В другой мастерской – производство керамики, в углу купленная в обмен на два кресла из лосиных рогов электропечь для обжига, в другом углу две девушки ставят на просушку перед обжигом на стеллажи готовые миски и квасники. Уменьшенная гора из рогов аккуратно складирована в центре. В третьей, превращенной в гараж, была ещё и ремонтная мастерская, в которой находились несколько разобранных на запчасти то ли флайеров, то ли скутеров.
Довольная увиденным Нина поинтересовалась:
— Откуда столько техники?
— Из озера… что можем достать, достаем. Перебираем, что-то возвращаем… на два скутера получил дарственную… они теперь наши. Запчасти нужны только.
— Я не получала документов на дарение. Фрол! Ты киборг! По документам и по закону ты сам вещь и не можешь ничего оформить на себя! Даже если владелец скутера написала на тебя документ дарения, то его юрист должен заверить… и документ должен быть на имя хозяина киборга! Кто у тебя прописан с первым уровнем?
— Хозяином у меня всё ещё Степан Иванович… я узнаю, как правильно сделать. У меня Вы прописаны со вторым уровнем.
— Хоть ты и местный… а люди часто забывают, что сами подарили вещь. Надо всё оформлять документально и заверять у юриста… чтобы в будущем проблем не было. А дно чистить можно и нужно. Злата столько дерева достала, что коробку её поделок увожу в музейную лавку на продажу. Ты тоже можешь продавать.
Тут ранее молчавший Клим тихо сказал:
— А как продавать? Льняная ткань стоит пять галактов за рулон в десять метров… а я предложил на обмен двадцать горшков на ту же сумму… но хозяйке ткани горшки не нужны, а нужен новый электрочайник… чайника у нас нет лишнего. Деньги нужны.
— А он прав, – неожиданно поддержал Irien’а Василий, – как без денег? В городе мы уже привыкли к деньгам, и в деревнях покупать за деньги намного удобнее, чем обменивать на посуду.
— И что ты предлагаешь? – наглость Василия Нину уже не удивляла, но Клим был шокирован поведением DEX’а.
— А должен? – ответил Василий. — Можно… наверно, дать им карточку для оплаты.
— Где ты видел здесь банкомат? Тогда… электронный кошелёк… Инфранет в деревнях есть всё-таки. Фрол, сумеешь им пользоваться?
— Смогу. Если сам не смогу, то у Клима программа есть. Справимся.
— Подключение к Инфранету есть? Здесь и сейчас? – и Нина на планшете вышла в сеть и подала планшет Васе. – У тебя быстрее получится. Кстати, Фрол, у тебя отчество есть? И фамилия?
— Нет. И не было никогда. А надо? Тогда… Степанович.
— Фамилия будет… Степана? Рябков? Тогда ты будешь… мне троюродным племянником? Так получается… тогда и Змею ты будешь… троюродным братом. Раз уж его здесь считают моим приёмным сыном… как все мудрёно получается!
Тем временем Василий закончил создание электронного кошелька, Нина поставила электронную подпись и перевела на него пять галактов:
— Доступ к кошельку будет у Фрола и… наверно, стоит дать и Климу. У Васи есть карточка. Но на каждый день мне нужны отчёты по поступлению и расходам.
— Понял. Расходовать можно всё, что заработаем?
— Не всё. Не всё… а только необходимый минимум. Деньги могут понадобиться на выкуп беглых киборгов. А для этого в кошельке они должны быть. Теперь вам надо стараться максимально зарабатывать… если переживём зиму… и удастся оформить нормальные документы хотя бы на Фрола или на Змея…
— Каким образом? – почти одновременно воскликнули Фрол и Василий.
— Ловите ещё сома, коптите, потом сообщишь альфианам… и продашь им… надо узнать, каким образом может быть получено альфианское гражданство для киборга… хотя бы для одного тебя. И ты уже официально не будешь машиной. И можешь на своё имя оформлять документы на найденную технику… если ты знаешь обоих, может, кто-нибудь тебя усыновит… чисто для получения гражданства… узнай, возможно ли это.
— Понял… благодарю.
Нина снова прошла по модулю, теперь вслед за Фролом заходя в комнаты. Просто дивно и чудно, на что способны живущие самостоятельно… ну, или почти самостоятельно… киборги! Нина была довольна – везде идеальный порядок, на киборгах чистая и целая одежда… но вроде перестановка сделана… как-то не так было.
— Фрол, что-то не так… в прошлый мой приезд в жилых комнатах по четыре спальных места было… а теперь ещё кровати стоят.
— Да, поставили ещё по двухъярусной кровати… зато освободили три комнаты. Вот здесь, – Фрол открыл «офицерскую» комнату, – будет медпункт… нужен операционный стол, инструменты, криокамера…
— …и медик. Хоть один. Медицинская программа ведь есть у кого-то?
— Есть… у Терции… но ещё бы один медик нужен… разумный… по возможности. Чтоб с людьми не только по программе говорить мог.
— Зарабатывайте деньги… и ищите киборга-медика… и попробуем купить его. Здесь что?
— Швейная мастерская… планируется. Пока девочки вяжут… нитки нужны и спицы для вязания. И швейные машинки. А здесь, – Фрол открыл ещё одну дверь, – будет мастерская гончарная… игрушки лепить и раскрашивать.
— И нужны станки? У меня сейчас нет столько денег… но у вас есть гидрокостюмы. Ищите жемчуг… будет жемчуг, будут деньги. А будут деньги, будем покупать станки и инструменты. А теперь… нам пора домой. Вася, собирайся… надо всё-таки вернуться до ночи.
***
Леонид был счастлив! Наконец-то он совершенно законно может заниматься музыкой!
По его просьбе Борис Арсенович заключил договор с директором музея о том, что программист филиала DEX-компани напишет программу для киборга по колокольным звонам, а музей обязуется предоставить киборга для установки программы и тестирования. В случае удачи программу можно продать – и глава филиала будет иметь ещё плюсик к карме, так как помог таланту программиста раскрыться. В случае неудачи виноват будет музейный киборг, которого можно будет без проблем изъять для исследования.
Лёня в школьные годы втихаря от матери выучился играть на гитаре и клавишах, но заниматься музыкой открыто не смел, Галина Ивановна музыку делом серьёзным не считала – а тут такая возможность! Такой великолепный шанс совместить желаемое с действительным – написать программу игры на музыкальном инструменте, коим и является набор колоколов, для киборга! Лёня арендовал синтезатор, принёс домой две колонки, ещё два монитора, оборудовал в своей комнате студию звукозаписи – и занялся для начала изучением теории колокольного звона.
***
В понедельник Нина снова выпросила у Илзе Тришу – и снова по причине небольшого ремонта в хранилище: «…ремонтировать надо двумя DEX’ами, а не могу же я забрать вниз обоих! Один должен быть в кабинете!» — и Триша пришёл на весь день. Но, как оказалось, не только по причине ремонта.
— Триша, ты помнишь ту игрушку… с киборгом? «Встреча» называется. Подключись к сети и найди всю информацию об авторе… этого шедевра. Не смотри так… Вася тоже мог бы найти, и даже быстрее тебя. Но он не служил в армии, а ты был… причём именно на Шебе. Может оказаться, что ты его даже знаешь и помнишь… мне нужна не только та информация, которая заносится в КАМИС, а вся, какая есть в доступе.
— Приказ принят, – и Триша замер перед терминалом. На рабочем столе появились несколько файлов – и тут подключился Вася, объединяя все файлы в один документ.
Нина вчиталась в результат – Егор Бессонов, родом с Новой Костромы, выпускник Высшего Художественного училища Нового Санкт-Петербурга, поступил учиться после пятилетней службы на таможне родной планеты, параллельно подрабатывал медбратом в госпитале и слушал рассказы раненых и выздоравливающих военных. При нём не говорили лишнего, и тогда он просто приказал санитару Mary делать для него запись разговоров вояк с родными и близкими. Киборга за человека не считали и при нём не стеснялись – и Егор получил массу информации, которую использовал для создания скульптур. Пока небольшого размера – но при возможности можно из любого сувенира сделать если не памятник, то уж парковую скульптуру точно. Разговоры одного находящегося на реабилитации офицера с его отцом были записаны все – информационного материала для работы было достаточно.
— Сколько у нас игрушек его авторства?
— Сто сорок семь… и почти все о военных, – ответила Лиза, – но описаны пока не все.
— Тогда… опиши их. Триша, останься с Лизой, работайте… и заодно охраняй кабинет и никого не впускай. Вася, Петя, за мной в хранилище.
Терна
Утром, когда девушку разбудили первые лучи солнца, скользнувшие в окно, она подняла голову от подушки и сперва удивленно столкнулась взглядом с сковородой, лежащей рядом. Вчера она притянула ее к себе, неуклюже, и ударилась. Терна села и оглянула кучу вещей, на лице у нее появилась очень довольная улыбка.
Она проворно вскочила на ноги и оглядела кухоньку. Пора было готовить завтрак, но стряпать его обычным скучным способом она не собиралась!
Если бы кто-то заглянул на кухню или в окно спустя пару минут, то был бы довольно напуган. Девушка, сосредоточенная и взлохмаченная с утра, как заправская ведьма, махала руками туда-сюда, перетаскивая вещи по кухне.
Она с трудом подняла кастрюлю, уронила его, пытаясь одновременно держать ее – и наливать в нее воду, потом уронила снова и разлила воду, но быстро кинув туда тряпку, сделала еще несколько попыток. Насыпать крупу в сравнении с этим, было детской забавой.
Ни у кого не проявляется столько силы за день. Терна ощущала себя так, словно в ней проснулось что-то, давно дремавшее, и рвется выпустить пар. Она таскала предметы, чувствуя, как трепещет какой-то неосязаемый огонь и разливается по венам. Магия, зародившаяся в ее раненном сердце, излечила его окончательно, загладила шрамы, и только потом заструилась к рукам и дала о себе знать.
Неловко шевельнувшись, Терна высыпала в кастрюлю больше крупы, чем было нужно. Значит, будет чем собак угостить. Когда блюдо начало готовиться, девушка почувствовала отлив сил, и занялась другими своими делами уже «вручную».
Она прошла в основную комнату, где спал старик, и увидела гостя – к нему зашел один из деревенских, приволок мешочек муки.
Радмир благодарно кряхтел, сидя на печи.
— О, вот и девка твоя, — обернулся крестьянин – Отнеси на кухню.
Он небрежно перекинул ей мешок, и девушка заспешила обратно. Она аккуратно поставила мешок и отряхивая руки, собралась выйти обратно – нужно было застелить и убрать стол, протереть пыль…
— Девка-то не ворует у тебя?- донеслось до нее. Терна замерла у порога, навострив уши.
— Разве что лишнюю ложку каши съест, — отшутился старик.
— Не боишься отбросов всяких домой пускать? Кто знает, что у нее на уме. Бабы видели давеча, как она из леса поздно ночью шла.
— Может нужду она справляет там, и что?
— А если нет? – крестьянин лениво ворчал, по факту, не сильно беспокоясь о судьбе деда, скорее сплетничая. – Я слышал, тут недалеко убежала служанка, коптархов пасла на ферме за лесом, ищут поди, а если найдут?
— А что если жена твоя, вместо рыбалки, тебя тут найдет? – парировал старик, в то время как Терна стояла с колотящимся сердцем и прислушивалась к разговору изо всех сил, стоя на цыпочках и вытянувшись.
Мужик проворчал что-то и ушел. Терна слышала, как хлопнула за ним входная дверь, а Радмир что-то проворчал, невнятное, себе под нос.
Ищут, найдут ли? Терна понимала, что надеяться на свободу, пусть и так хотелось, но было глупо. Она не просто убежала от Овода, который всегда был мстительным и находил беглецов, она ушла, захватила лучшего коптарха, лишила его заработка на скачках и от ее конкретной продажи, ушла у него из-под носа! Едва ли самолюбие ее хозяина могло такое забыть.
Ее мысли прервал запах прихватившейся каши – Терна поспешила разобраться с завтраком.
Она подала чашку пахнущей каши старику, который уже сидел и ожидал, будучи в хорошем настроении. Сама села напротив, молча ковыряя немного пригоревший завтрак.
— Смотрю, ты сегодня не в том настроении? – поинтересовался Радмир, прожевав первую ложку – каша пригорела… У тебя такого никогда не случалось.
— Все в порядки, — отмахнулась Терна. Она не знала, можно ли доверить свои сомнения старику? Вроде бы, ему последнему будет выгода предавать ее, но мало ли…
Он прервал ее сам, качая головой и улыбаясь.
— Я знаю, что та сбежавшая пастушка коптархов это ты.
Терна застыла, не донеся ложку до рта. Где-то внутри себя она уже приняла низкий старт, готовая выпрыгнуть в окно и убежать в никуда, лишь бы не обратно к Оводу.
-Ешь, не давай каше остывать-то! – Услышал заминку Радмир. Иногда девушке казалось, что и не слепой он вовсе. – Вечерами от тебя животиной пахнет, а запах коптархов он такой, специфический – если кто возился с ними, то навсегда запомнит.
— Ты пас коптархов?
— Короткое время, — кивнул старик – Только сильному покоряется такая волевая скотина, мне, например, не покорилась. Зубы справа выбил, одним ударом, — он даже засмеялся, вспоминая этот случай.
— Лилос никогда не трогал меня, — Терна наконец отправила ложку каши в рот, задумчиво жуя – Мы с ним уже много лет. Мы видели стадо коптархов тут рядом, диких… Но он не пошел за ними, остался со мной.
— Всякое животное может преданным быть, но человек – не всякий. –кивнул Радмир – Я не выдам тебя, мне проку нет. Что мне до игр работорговцев? Мне они и мешка муки не принесли, а принесут – пусть и жрут сами.
Старик вытер рот салфеткой и отодвинул тарелку.
— Живи у меня сколько хочешь, да не беспокойся об этом.
На этом их странный разговор окончился, и девушка почувствовала себя спокойнее.
Но в душе у нее поселилось смятение и мысль, которая была настолько же очевидной, насколько о ней не хотелось думать.
А что потом? Она проведет еще месяц, два, три, готовя кашу старику, и бегая в поле к своему скакуну, а потом?
Терна убрала тарелки, вернулась в кухню и села на кровать, подтянув ноги к груди.
Сколько она себя помнила, другие люди вокруг жили, пока она существовала в конюшнях. Да, у крестьян тоже не было особых планов, никто из них не шел к мечте, ни у кого не было особых возможностей. Но даже они – девушки хотели замуж, дети хотели стать рыцарями, мужчины хотели выпить. Терна иногда думала, что сомневается, что хочет чего-то сама. Как можно идти вперед, если не знаешь, куда?
«Ты могла бы быть магичкой»
Терна подпрыгнула от голоса Аргона в голове. Он наблюдал за ней уже все утро.
«Магичкой?»
«Я видел, что ты творишь с кастрюлями. Кровь моего рода сильная, а ты отзывчивый сосуд, — принц зашуршал книгой. – Девушка с развитыми способностями могла бы… не знаю, натворить каких-нибудь интересных дел. Лечить, путешествовать, добиться каких-то высот.»
«Я, высот?»
«Если будешь учиться. Я раздобыл книги, которые ты сможешь читать, пришлю тебе их в твою деревеньку если ты пока будешь там, и ты начнешь занятия. Легкие фокусы поддадутся тебе уже через пару недель, а там, как пойдет…»
«Я не знаю, хочу ли этого…» — Терна вздохнула.
«А чего хочешь?»
«Не знаю, я просто не знаю, как хотеть что-то подобное.»
«У тебя что, никогда не было планов? Ты никогда не мечтала о красивой жизни?» — Аргон запнулся и вдруг понял, что сказал лишнего.
Терна подтвердила его запоздалую мысль.
«А зачем хотеть того, чего ты не получишь? Мой максимум был в борделе, а о таком мечтать мне как-то никогда не хотелось». – Девушка насупилась пуще тучи, и настроение у нее стремительно ухудшалось.
«Ты права. Человеку, который… жил в таких условиях, никогда не выбирал, не решал за себя, не ждал будущего, очень трудно сделать выбор. Это не твоя вина. – Аргон выдохнул, подбирая правильные слова, потому что кого-то успокаивать было ему в новинку – Если ты спокойно поживешь пару месяцев, тебе самой станет скучно, и ты захочешь двигаться дальше. Даже если нет, я попробую как-то помочь тебе устроить спокойную жизнь в одной из многочисленных деревушек подальше от фермы. Будешь себе кур разводить, да корову доить. А пока просто отдохни.»
«Наверное, я так и сделаю».
Аргон извинился и выскользнул из ее мыслей – последнее, что Терна слышала, это стук в его дверь. Она упала на кровать, откинувшись на подушку, и прикрыла глаза. Почему-то вся эта ситуация резко вытянула с нее всю энергию — наверное так сказалась повисшая надобность определяться и выбирать. Вот чего она никогда не умела. Но самое противное, что в глубине души Терна догадывалась, что способ, предложенный принцем, не сработает. Потому что даже отдохнув месяцы, она никогда не вернет упущенное когда-то, не восполнит усталость, не найдет в себе желаний и планов – просто так у людей, которые всю жизнь провели в рабстве, подчиняясь чужой воле, это не получается.
Мысли девушки замкнулись в водоворот – из этой ситуации не виделось выхода.
Страх внутри нее снова проснулся, мысли о том, что у нее никогда не будет полной свободы, что ее всегда будут искать, закружились в голове, рисуя нерадостные картины. Терна понимала, что она просто не предназначена для жизни, потому что ничего не знает о ней. Можно ли это как-то исправить?
Жизнь вокруг похожа на океан. Здесь у людей либо крепкие, богатые корабли и никаких забот, либо ничего. Сотни бедняков строят свои плоты, вычерпывают воду, борются со стихией. Кто-то тонет, не дойдя до цели, кто-то находит в себе и окружении ресурсы, чтобы укрепить свой плавающий дом. У Терны изначально не было ничего, даже палки, даже умения плавать. Она вспомнила, как мальчишек учили плавать в деревне – бросали в речку. Выплывет – научится. Жажда жизни сильнее чем поток спокойной воды. Сильнее ли Терна?
Сейчас ее держит на воде ее собственный сон, хрупкая нить, и она же не позволяет ей двигаться. Чтобы научиться плавать – нужно прыгнуть в пучину. Терна вспомнила шумный Фатрахон. Вот где жизни и мудрости больше, чем в лесной деревеньке. Возможно, она могла бы отправиться в Атрох, или в Вердек, а может, даже ближе к принцу, в Блакри.
Это было настолько верно, насколько страшно. До безумия. Усилием воли девушка поднялась с постели и вышла прочь, постаравшись быстро затесаться в лесной зелени – ей нужно было немного тишины и фырчания родного коптарха, чтобы решить.
Когда Клотильда обращала свой мысленный взор к той стороне, что противодействовала рассудку, к той части самой себя, что отвергала возможность компромисса, она видела нечто вроде живой чешуйчатой горы, которая возвышалась на столбообразных когтистых лапах, от упрямства и ярости глубоко вросших в каменистую почву.
Чудовище было таким огромным, что сдвинуть его с места, заставить сделать шаг не смог бы даже архангел Михаил со всем своим небесным воинством.
Чешуя чудовища блистала, как самый крепкий отполированный доспех. И в доспехе не было ни трещины, ни вмятины, ни другого изъяна. Стрелы и копья тыкались в эту броню, будто беспомощные котята.
И это чудовище обитало в ней. Возможно, это чудовище и была она сама. Голов у чудовища было по меньшей мере три: гордыня, самолюбие и тщеславие.
А рассудок, будто карлик с игрушечным мечом, подпрыгивал где-то у пятки дракона, пытаясь пощекотать или оцарапать. Нет, она не могла уступить.
Уступить означало отогнать чудовище, набросить стальные удила на три огнедышащие морды, а рассудку, этому карлику, позволить вцепиться в загривок.
Нет, она не могла уступить, не могла унизить себя.
В ее жилах текла королевская кровь. Она лишится права носить титул принцессы, если уступит безродному.
***
Вот так же мне было тепло и странно, когда я впервые очнулся в келье отца Мартина. Я лежал на чем-то мягком и был укрыт. На самом деле постель монаха была жесткой, но для меня это была едва ли не первая настоящая постель, в которой я оказался.
Не куча тряпья или соломы, а действительно постель – одеяло, льняная простыня, две маленькие подушки.
Я вернулся из небытия и удивлялся новизне собственных ощущений. Мне было тепло.
Осторожно открыл глаза.
А вдруг за этой удивительной новизной таится страшное? Спиной ко мне сидел человек в длинной темной одежде. Голова седая, а на самой макушке проплешина, круглая и аккуратная.
Я тогда еще не знал, что это тонзура. Подумал, что человек просто лысый. Человек временами потирал макушку ладонью и даже похлопывал.
Он сидел за столом.
А стол был весь завален бумагами. Листы большие и маленькие, в стопке и вперемешку, свернутые и прямые. На самом углу стола – огромная книга в черном переплете с медными застежками.
Человек время от времени ее открывал. Переворачивал листы очень бережно, будто они были стеклянные.
А еще на столе было много свечей. Они были налеплены друг на друга, возвышались, как восковая гора. И все горели, потрескивали и чадили. Свечи были налеплены и на стену над столом.
Мне сначала показалось, что их прикрепили к штукатурке, но затем я разглядел темные скобы и крючки, торчавшие из стены. На них и висела вся эта гирлянда.
Свечи сгорали и обращались в длинные узловатые сосульки. Человек за столом что-то писал. Я слышал, как скрипит перо.
Изредка кивал головой и даже произносил непонятные мне слова.
Я поискал глазами второго человека, но никого не нашел.
Человек разговаривал сам с собой.
Перо отрывалось от бумаги, и он размышлял, подперев голову кулаком. Тогда он очень сутулился, и я даже вообразил, что у него горб.
Про горбунов рассказывали, что они умеют делать всякие волшебные штуки и что нос у них длинный, загнут к самому подбородку.
Я приподнялся, чтобы разглядеть, какой у него нос. Человек услышал и оглянулся.
Я испугался.
Потому что горбун мог меня заколдовать. И еще он был из тех, в рясах, а я уже стал грешником. Я украл и сбежал.
И еще хотел украсть. Даже придумал, как это сделать.
Но у человека не было горба и длинного носа тоже не было.
Он смеялся, а морщинки вокруг глаз разбегались, подобно лучикам на воде.
– Очнулся, беглец. А ну-ка, расскажи, откуда ты взялся?
Оказалось, что горло у меня все еще болит и говорить я не могу.
Как рыба, разеваю рот. Он еще громче рассмеялся.
Потом переодел меня в чистую, сухую сорочку и накормил теплым бульоном. Как же это было вкусно…
Я тряхнул головой и отогнал видение.
Слишком больно вспоминать.
Побег вновь не удался.
А что не больно?
Куда бы я ни обратил свой взор, везде будут они, те, кого я любил, и те, кого потерял. Даже если попытаюсь вспомнить свою первую студенческую пирушку в кабачке «Грех школяра».
Там со мной был Арно, брат Мадлен.
Все три стража смотрят на меня.
– Не спать, – глухо говорит тот, с темными волосами. – Я не сплю, – отвечаю машинально.
– Ну вот и пройдись лучше, – продолжает темный. – А захочешь передохнуть – вот тебе.
Он вытаскивает из-под стола маленькую скамеечку, какие обычно ставят в молельнях, и, пнув, отправляет ее на середину.
Я не стал пренебрегать советом и поднялся.
Все же здесь творится что-то странное. Время идет, ничего не происходит. Я брожу от стены к стене. Пытаюсь сосредоточиться, но получается плохо. Мысли мечутся, как испуганные овцы в загоне. Перескакивают с предмета на предмет в лихорадочной попытке убежать. Но куда?
Они заперты в моей голове точно так же, как я заперт в этой комнате. Сесть в углу у стены мне не разрешили. Хотел прислониться спиной и затылком, чтобы действительно подремать, но тут же послышался голос темного.
– Я же сказал – не спать, или придется тебя встряхнуть.
Сколько же это будет длиться? День? Два?
Тревога все нарастает.
Я изнываю от неизвестности. И еще от скуки.
Мне нечем заняться. В своем каземате я мог бы, по крайней мере, предаваться своим мыслям.
Мог бы улыбаться, горевать, плакать. А здесь, в присутствии этих троих с хмурыми лицами и руками, тяжелыми, как булыжник, я чувствую себя неловко.
Я будто насекомое в стеклянной банке.
За мной наблюдают. Они видят все, что со мной происходит.
Это еще тяжелее, чем оковы.
Оставаться в неподвижности нелегко. Я считаю шаги. Десять в одну сторону и десять в другую.
Сто, двести, тысяча.
Прислоняюсь к стене.
В ногах легкая дрожь.
Эта скамейка посередине очень притягательна.
Но опуститься на нее означает выказать слабость. И стать беззащитным.
Чего же она добивается?
Входит Жиль. За ним поваренок с корзиной и еще трое. Что дальше? Поваренок извлекает из корзины пару оловянных мисок, салфетку, ломти паштета, зелень и сыр. Обед для стражей? Но Жиль делает знак мне.
– Иди поешь.
Я не так уж голоден, но главный приз – это перемена в одуряющем однообразии. У меня дрожь во всем теле. Только опустившись на скамью, ощущаю, в каком болезненном напряжении пребывает мой хребет.
– Что дальше, Жиль?
Он невозмутимо извлекает бутылку.
– Ничего. Вам велено оставаться здесь.
– Как долго?
– Пока ваше решение остается неизменным.
– Какое решение?
– Вам лучше знать. Мое дело исполнять приказы. А приказ таков – держать вас здесь под охраной, без сна, пока вы не передумаете. Если же передумаете, то вас тут же освободят.
– Да, но…
– Я больше ничего не знаю, – он отхлебывает из бутылки.
Так вот оно что!
Без сна. Вот она, пытка. Меня лишают сна.
А эти трое здесь для того, чтобы не позволить мне спать.
Вот почему тот темноволосый так строго следит, чтобы я не дремал. И вот почему здесь ни тюфяка, ни соломы. Я могу либо стоять, либо сидеть на этой скамеечке.
И больше ничего.
Если я прислонюсь к стене, они будут зорко следить за тем, чтобы я не заснул.
Если сяду, они не позволят мне уронить голову на грудь или завалиться на бок. Длиться это будет долго, не день и не два. Может быть, неделю. До тех пор, пока я не уступлю или не лишусь рассудка.
Разум, лишенный благословенных часов покоя, разорвет мне голову.
Вот что она задумала – измотать меня бессонницей.
Это не просто пытка во имя мести, это схватка, и она жаждет победить в ней.
Мои кости останутся в целости. Палач не тронет мои ногти и не потревожит суставы.
Я ей нужен живым, нетронутым. Она будет ломать мою волю.
Жажда все еще терзает ее.
Самолюбие не позволяет уступить, и вот почему она выбрала этот путь. Глупая женщина! Одна маленькая уступка, и я той же ночью лежал бы в ее постели. Но уступить мне, безродному, дерзкому, выше ее сил. Она предпочитает войну. Ну что ж, à la guerre comme à la guerre, ваше высочество.
Чувства странные, противоречивые. С одной стороны, моя судьба определена. И судьба эта на первый взгляд не настолько ужасна, чтобы впасть в отчаяние.
Меня не вздернут на дыбу и не поджарят на решетке, как святого Лаврентия.
Для слабой плоти человеческой новость почти отрадная.
А с другой стороны… С другой стороны, мое пленение грозит стать бессрочным.
Приступ невероятной тоски сжимает сердце. Господи, лучше бы они избили меня! Лучше боль, крик, отчаяние, чем эта серая, тягучая мука. Где-то будет свет, солнце, смех, но у меня под этими сводами не будет ничего. Только равнодушно бубнящий голос: отрекись, отрекись. Черная тоска и скука.
Обед уносят, а в комнате остаются три новых стража.
Сначала они таращатся на меня с любопытством.
Им известно, какое я должен принять решение?
Скорее всего, нет.
В противном случае любопытство сменилось бы глумливым недоумением. Они взирали бы на меня как на юродивого, существо странное и опасное. А так я всего лишь сослан сюда за некий проступок.
Теперь я, по крайней мере, знаю, что меня ждет.
Бессонница.
Если я попытаюсь закрыть глаза, мне ткнут кулаком под ребра. Или обольют водой. Я уже чувствую сонливость. Вот она, природа человеческая. Всегда требует то, чего лишена по прихоти судьбы. Четверть часа назад я с трудом мог бы вообразить себя спящим. Терзаемый страхом, не сумел бы уснуть, будь к моим услугам самое мягкое ложе.
Но едва Жиль поставил меня в известность о грозящей напасти, как я тут же обнаруживаю признаки сна.
Голова тяжелеет, веки слипаются. Ноги я переставляю с трудом. Мне и прежде случалось не спать. Что ж тут страшного?
Когда родилась Мария, в те первые ночи, когда Мадлен была так слаба, что не могла оторвать голову от подушки, я ухаживал за ней и за новорожденной дочерью. Я глаз не смыкал. Мария плакала, Мадлен бредила.
Мне помогала мадам Шарли, экономка. Давала советы и пару часов нянчилась с девочкой.
Мне удавалось коротко вздремнуть, привалившись к стене. Я даже не раздевался. И не замечал тех коротких минут сна.
Впоследствии мне приходилось до рассвета засиживаться в библиотеке. А утром бежать на лекции.
Я обходился двумя-тремя часами сна и почти не чувствовал усталости.
Но здесь другое.
Со мною нет плачущей Марии, и я не должен готовиться к очередному семинару по трудам Галена или мэтра Парре.
Я обречен на праздность.
Мне нечем себя занять.
Мой разум бездействует.
У меня нет цели, ради которой мне удалось бы собрать силы и противостоять сонливости.
Я могу двигаться только между этих четырех стен. Туда и обратно. Пока не загудят ноги.
Тогда у меня не будет выбора и мне придется опуститься на эту скамеечку.
1.
Если ты явиться должен на работу ровно в восемь,
Просыпайся в пол-восьмого, и не раньше: сон — важней!
Мой одной рукой гляделки, щётку в зубы тычь другою,
А ногой ботинки ловко из-под шкафа доставай.
Не забудь почистить шляпу, взять портфель, пальто одёрнуть,
В кошельке проверить деньги, свет везде повыключать,
Закрути надёжно в ванной и на кухне каждый вентиль,
Крепко ключ зажми в ладони… Лишь о завтраке забудь!
Голод — он совсем не тётка, не ведись на эти враки!
Голод — дядька очевидно, потому что род мужской.
И когда он по дороге до метро иль на автобус
О правах своих заявит громким басом в животе —
Провокацию такую должен ты пресечь не медля,
Ни на миг не огорчайся, ты же тоже не простак!
Заверни в киоск попутный твёрдым, мужественным шагом,
Там оружием надёжным продавец тебя снабдит!
Лучший выбор — это чипсы. Нет оружия страшнее.
(Не забудь проверить, чтобы был в составе глутамат,
Красный перец, соль, горчица, пара мощных консервантов,
И пяток ингредиентов под секретным кодом «Е».)
Чипсы схрумкай поскорее. В идеале — без напитка.
(Это чушь и предрассудки — сухомятку запивать).
Коли всё же без запивки ни в какую не возможно,
Самый вкусный предрассудок — пепси-кола, так и знай!
И уж если запиваешь, то смотри, не делай глупость:
Допивай до дна напиток! Всю бутылку. (Лучше — две).
Не забудь с собой приныкать пачку чипсов про запасец:
До работы путь не близкий, вдруг захочется ещё!
На обед со всеми вместе по столовкам не мотайся,
Ты и так на эти рожи насмотрелся, аж тошнит.
До «Макдоналдса» напротив быстрым шагом три минуты:
Вкусно, дёшево, к тому же нудной очереди нет.
Поздно вечером на кухне не маньячь, ты не кухарка,
А воспитанный прогрессом современный человек!
Закажи с доставкой пиццу, к пицце — пару банок пива.
Ешь холодной: неча тратить пять минут на разогрев!
Завершив нехитрый ужин, отправляйся спать немедля.
(Не забудь проснуться в полночь и пойти в ночной дожор.
Холодильника не трогай, дверца там скрипит противно,
Вспомни радостно про чипсы, что заныкал поутру.)
Замечательной диеты день примерно на десятый
Твой желудок непременно возмущённо скажет: «Ша!»
И за завтраком в вагоне шумной утренней подземки
Пачку тысячную чипсов ты уже не сможешь съесть.
Как ты корчишься увидеть в миг зеваки соберутся,
И особенно смышлёный некто вызовет «ноль-три».
Прямо в станцию почти что въедет скорая с мигалкой,
И помчишься в долгий отпуск ты с диагнозом «гастрит».
2.
Однажды сказала Кобылке Коровка :
«Соседка, мне, право, ужасно неловко,
Но тот, кто назвал Вас, наверно, забыл,
Что нет на Земле шестиногих кобыл!»
Коровке Кобылка, смеясь, отвечала:
«Уж чья бы, соседка, корова мычала!
Никто не видал в самом страшном из снов
В пятнистый доспех разодетых коров!»
…Хохочет Кобылка над пёстрой соседкой:
Смешнее коровы не видывал свет!
А та, будто в кресле, усевшись на ветке,
До слёз над Кобылкой смеётся в ответ.
От смеху упали без сил хохотушки —
Кобылка на кочку, Коровка — на мох.
Тут вылез из норки под старой гнилушкой
Разбуженный шумом сосед — Носорог.
— А ну, мелюзга, балаган прекратили!
Ведь вам подарила, букашки-жучки,
Природа — и панцирь, и лапы, и крылья!
Смеются над этим одни дурачки!
Я сам и веселье люблю, и потеху,
Но нам для того и нужна голова,
Чтоб помнить всегда, что не повод для смеха
Обидные шутки и злые слова!
Пусть шутки колючи, но — не безрассудны!
Смеясь, не забудьте подумать о том,
Что друга обидеть, поверьте, не трудно,
Гораздо трудней помириться потом!
Смеяться букашки тотчас перестали,
И, чтобы обида к друзьям не пришла б,
Кобылка с Коровкой друг дружке пожали
Одну из передних коротеньких лап!
3.
— Эй, тётя — Сороконожка!
Вот мне невдомёк слегка:
Какою шагаешь ножкой
Ты первой из сорока?
Тут тётушка оглянулась,
В зелёной шагнув траве,
И сразу одной запнулась
Ногой за другие две…
-Эй, ВОрон! Я всё решаю:
Которым пером в хвосте
Шевелишь ты, совершая
Круги на большой высоте?
Задумался старый ВОрон,
Крылом рассекая высь,
И начал считать: которым?
Но — сбился, и рухнул вниз…
…Медведь хохотал до колик,
Едва инфаркт не схватил,
Услышав, как братец Кролик
Над жителями шутил.
4.
***Леопард-альбинос***
По небу бежал леопард — альбинос.
Схватили бы мы леопарда за хвост,
Но ветер осеннюю тучу принес
И спрятался там леопард альбинос.
Он в туче густой с головою увяз,
Из тучи — ни уха, ни уса, ни глаз,
Лишь самую чуточку высунув нос,
Застыл в глубине леопард — альбинос.
Но, как не хитри, не уйти в этот раз
Красивому белому зверю от нас!
Мы палку отыщем, и обруч к тому ж,
Мы выльем на марлю зелёную тушь,
Мы влезем на крышу, и тучу-клочок
Поймаем в большущий зелёный сачок!
Подставим ведёрко, (ведь туча — вода!),
И тучу сквозь марлю отцедим туда!
Ведёрко оставим, а вдруг — вот те на! —
В нём ночью решит искупаться Луна?!
А сами — без тучи, домой, налегке,
С чудовищем белым в зелёном сачке!
/08.10.2014г., Волжский/
5.
«Так хозяин любит! —
Думала собака,
— С ним живётся рядом
Сытно, без тревог.
Нет нужды бояться
Холода и мрака…
В нём души не чаю!
Видимо, он — Бог!»
«Гладят и ласкают, —
Кошка размышляла,
— Поиграть желаю —
Бегают с бантОм,
Каждый день приносят
Вкусного навалом,
Балуют сметанкой,
Поят молоком…
Если задремала —
Разбудить не смеют,
Уж скорей отрежут
От одежды клок!
Холят и лелеют —
Служат, как умеют…
Вывод очевидный:
Видимо, я — Бог!»
Жека и Леша уже добрались до дома лесника. Там с ранами они справились быстро, главное — было достаточное количество кормосмеси, с остальным импланты справились. Перелом зафиксировался, поверх него Жека сноровисто накрутил фиксирующую повязку. С ожогом носоглотки было сложнее, но тоже через несколько часов должно все восстановиться. А ожоги на спине, плечах и на боку достаточно было обработать противоожоговым гелем.
— Оставайся в усадьбе. Огонь идет прочь от этого места, но прими защитные меры.
— Понял, — принял распоряжение Леша. Хотя он передвигался сам, все же сильно хромал. – Численность спасателей недостаточна. Даже при текущей работоспособности я могу быть полезен.
— Нет еще одного комплекта экипировки, — — прагматично отозвался Жека, — второй комплект принадлежит хозяину. Без снаряжения ты много пользы не принесешь.
Киборг вынужден был согласиться.
Спасатели прибыли к дому лесника как раз в тот момент, когда Алексей встал со стола и занимался уборкой остатков одежды и лекарств, а Жека, уже переодевшийся в другой комбинезон, готовился на выход. По инструкции он и лесник должны были присоединиться к спасателям, пойти к очагу возгорания и останавливать распространение огня, разбирая завалы, расчищая просеки и гася мелкие очаги.
***
Растекания огненного языка в стороны удалось не допустить. Но силы были слишком малы, чтобы остановить его быстро. Натолкнувшись на небольшую возвышенность, огонь двумя рукавами стал огибать ее. И тут выяснилось, что именно там укрылись люди.
Спасатели и пожарные собрались на краю гряды.
— Флайер нужен.
— Он сейчас загружается для еще одного сброса. Проблема в том, что он не сможет сесть.
— Но мы можем зависнуть над тем местом и поднять их на тросах.
— Тогда вперед!
Все оказалось совсем не просто.
Заметив лесной пожар, туристы попробовали на машине пересечь реку. Машины на базе были специальные, для экстремального туризма – то есть ездили и по пересеченной местности. Просто так кататься на ней по лесу несложно. Но чтобы воспользоваться хотя бы одним специальным режимом — езда по скользкой дороге или каменистому склону, — нужен навык. Пытаясь форсировать ту самую маленькую реку, живописно вьющуюся между камешками по лесу, водитель даже не подозревал, что местами берега этой речушки довольно высокие. Считая, что с разгона просто переедут реку вброд, они выскочили на берег, и нос машины ухнул вниз. Она опрокинулась, врезалась носом в каменистый берег, выбрав как раз то место, где возвышался крупный камень. Экстремальное управление не предполагало лобовые столкновения с камнями. Всего в салоне было пятеро пассажиров. При том, что кататься можно было максимум вдвоем! Задняя скамья предназначалась для снаряжения. Естественно, из троих пассажиров на узком заднем сиденье один человек разбил голову, второй, выбираясь из машины, оступился, подвернул ногу и идти не мог. Водитель и его жена бросились наверх, размахивая руками и подавая сигналы. Их подняли на тросах и стали искать способ помочь остальным.
— Не выйдет, — откашлялся вернувшийся спасатель, — ветер поднялся, пламя не дает никого больше поднять! Заливать нужно!! Или тяжелые скафандры!
— И где у нас такие скафандры?! И то, что мы сбрасываем немного сбивает пламя, потом оно снова разгорается.
— Слушайте! У меня идея. Надо сбросить реагент и по притихшему участку добраться до людей. Взять баллон с кислородом и огнеупорный тент, можно переждать пожар под его защитой. А если получится, вернуться после второго сброса.
— Готовьте!
Огонь поднялся выше. Сброшенный порошок сбил пламя не на столько, чтобы через него пройти.
— А если с флайера им все скинуть?
— И как они его установят?
— Кто-то спрыгнет к ним. А тоннеля там нет или пещеры? – спросил пожарный у лесника.
— Нет, — покачал головой Геннадий.
Тут взгляд спасателя упал на Жеку.
— Пусть DEX идет. Спрыгнет вместе со снаряжением!
Геннадий стиснул зубы.
— Экипировку давайте.
— Черт!! Какая экипировка?! На нём уже все есть! Кибера тебе жалко, а там люди!!
Геннадий рывком схватил его за комбинезон.
— Ему что, в трениках и тапках в огонь идти, урод?! Это просто огнеупорная ткань. Ни шлема, ни маски! Он сгорит на подходе!
— Стоять! – рявкнул командир отряда пожарников. – Быстро одевайте на него комбинезон!!
Через пару минут Жека посмотрел на хозяина.
— Я справлюсь. Не волнуйтесь.
— Не буду, когда вернешься.
***
Людей он нашел сразу. Вокруг все было задымлено, но оставалось приличное пространство внутри огненного потока. Киборг поставил тент, куполообразную палатку, изготовленную из материала, выдерживающую температуру больше полутора тысяч градусов. Материал обладал теплоизолирующими свойствами, разница температуры внутри и снаружи могла быть до трехсот градусов. Переждать полноценный пожар внутри бы не удалось, но дождаться спасателей – вполне.
Жека вынес сначала самого тяжелого на безопасную возвышенность, прикрепил к тросу, чтобы его подняли во флайер. Вернулся за вторым и увидел, что тент смят. Метнулся внутрь и обнаружил, что внутри только двое.
— Где девочка? – спросил он. – Почему тент свернут?!
— Убежала, — отчаянно кашляя прохрипел мужчина. — На тент упал ствол. Она побежала к воде и за какой-нибудь палкой, чтобы подпереть все!
Жека выругался. Натянул на мужчину маску, завернул в специальный мешок, похожий на спальник. Материал мешка защищал человека, оставляя открытым только лицо. Огонь пылал все сильнее. Киборг дотащил человека до места эвакуации, рывком вытряхнул из мешка и торопливо, почти бесцеремонно, нацепил обвязку.
— Держитесь за трос! – Он даже не дождался начала подъема. Побежал обратно.
Жека пробирался уже сквозь горящий лес. Сканировал все вокруг, но в таком пекле различить тепло человека не мог.
И все-таки он ее нашел.
Девочка, вернулась, но нашла только тент. Перепуганная, заплаканная, уставшая, она все-таки сообразила завернуться в него, по-детски надеясь, что это ее спасет.
Будь на месте Жеки человек, он не обратил бы внимания на положение тента. Память киборга хранила это изображение – полностью сплющенная ткань на земле. Теперь в ее центре был бугорок. Уворачиваясь от падающих пылающих веток, он подобрался к нему, приподнял край и обнаружил скорчившегося ребенка.
С облегчением выдохнул. Забрался под ткань, раскатал спасательный мешок и помог девочке в него забраться. Тент не был натянут, он их накрывал и на него продолжали сыпаться ветки. Рядом рухнуло дерево.
— Держись за меня.
— Мы умрем?
— Нет. Но здесь нас может завалить деревом. Я перетащу тебя к машине, мы под ней укроемся.
Речка испарилась.
Он, подтягивая мешок и по-прежнему прикрываясь тентом, дополз до ее русла, добрался до опрокинутой машины. В таком положении она была не убежищем, а угрозой. Пришлось киборгу выбраться из-под тента, задержать дыхание, чтобы не спалить легкие, навалиться всем весом на опрокинутую машину и поставить ее на колеса. Опираясь на остатки осей и камни, она теперь образовала дополнительный навес. Под ним они и укрылись.
Девочка дышала из принесенного баллона. Жека перевел систему в боевой режим. Полчаса у них есть. Вокруг все должно успеть выгореть.
Прошло двадцать минут, пожар стихал, но и кислород заканчивался.
Киборг поднялся, завернул ребенка в тент, край, насколько его хватило, накинул на себя. И пошел вперед.
***
Что они живы, никто уже не надеялся.
Родители бросились к дочери, которую врачи выпутывали из мешка и тента. Все трое обнимались, рыдая от пережитых потрясений. Их растащили врачи по машинам, увозя в город.
Жека рухнул на землю, отчаянно хватая ртом воздух.
К нему тоже подскочили люди, снимали перегретую ткань спецкомбинезона, кто-то поливал на голову воду. Всех растолкал врач, быстро надевая на лицо Жеки маску.
— Выживет? – присел рядом командир пожарного отряда.
— Здесь? Нет.
— Тогда грузите в машину, и в госпиталь!
— Не… надо… в госпиталь, — киборг силился подняться. – Система… справится…
— Молчи, парень, — цыкнул врач, — хуже человека, прямо. Что ж так больниц-то бояться?! Быстрее!!!
Жека успел рассмотреть, как в медицинский флайер забирается хозяин, и позволил себе отключиться. Слишком больно, энергии мало…
***
Очнулся и включился он через несколько часов.
В палате. Рядом сидели Геннадий и Вовка, на подоконнике устроился Леша.
— Очнулся! – первым вскочил Вовка.
— Ты как, парень? – тут же подался вперед Геннадий.
— В норме.
— Что еще от тебя можно ожидать, — буркнул его хозяин, — у тебя же два состояния: в норме и сдох.
Вовка между тем уже умчался за врачом.
Тот осмотрел пациента, назначил еще одну капельницу и сказал, что если выздоровление пойдет такими же темпами, дня через два-три Жеку выпишут.
— Я бы дома быстрее восстановился, — попробовал уговорить врача киборг.
— Ни под каким видом! И еще сутки постельный режим.
— Но…
— Покой. Обильное питье и питание. И, — врач строго нахмурился, — снотворное, если постельный режим будет нарушен.
— Он будет лежать доктор, — подал голос Геннадий, отлично зная, что Жека сейчас начнет доказывать, что для того, чтобы усыпить его, потребуется утроенный расход лекарств, — — я прослежу. Или прикажу.
Жека насупился, но больше не возражал.
***
Все было хорошо ровно до полудня, пока не начали приходить гости.
Визит пожарной команды и благодарности от ее командира киборг пережил спокойно. В команде был только один человек, который относился к нему отвратительно, с остальными никогда конфликтов не возникало.
А ближе к вечеру приковыляли спасенные туристы.
Их поблескивающие глаза Жеке не понравились. Они были возбуждены, полны какого-то ожидания. Исходя из опыта общения со студентами, Жека знал, что это сулит какую-то аферу или эксперимент. Однако то, до чего додумались эти люди, он даже представить себе не мог.
— Мы решили, что должны выкупить Жеку! — объявил мужчина.
Куртка с капюшоном утепленная из неизвестной синтетической материи с неизвестным синтетическим утеплителем, камуфляжной расцветки. Удлиненная. Застежка… молния? Так это называлось? Из неизвестного материала. Два накладных кармана с клапанами на уровне пояса, два — на груди. Один внутренний. Содержимое карманов Олаф описывал долго и тщательно — не знал названий найденных предметов. Налокотники. Брюки утепленные (комплект с курткой) — только описание самих карманов заняло полстраницы… Наколенники. Вокруг наколенников вставки из эластичной ткани — а здорово придумано, ничего не скажешь: при падении не будет ссадины. Кожаные ботинки со шнуровкой.
Рубашка камуфляжной расцветки, из двух видов ткани (обе неизвестные), на торсе — более гигроскопичная, но менее прочная. И опять карманы… Ох…
Футболка теплая с длинным рукавом из неизвестного эластичного материала. Оливкового цвета. Приятная на ощупь, да. Под ней — ничего. Кальсоны (комплект с футболкой). Плавки из неизвестного эластичного материала голубого цвета. Две пары носков; одни, должно быть, хлопчатобумажные? Вторые теплые, из неизвестного эластичного материала, черного цвета.
На шее цепочка из белого металла, крестообразная подвеска с рельефным рисунком… Черт, это, похоже, распятье. Крестик. Об этом Олаф тоже только читал и не думал когда-нибудь увидеть. Интересно, а есть в нем польза? Амулет гипербореев, символ огня, имеет практический смысл: в солнечную погоду можно разжечь костер. Двояковыпуклая линза не раз спасала людям жизнь. Еще Олаф иногда пользовался ею как лупой…
Без одежды тело казалось особенно безобразным и… беззащитным. Ребра будто сплющены… Кожа смуглая? Ага, только не под плавками. Загорелая кожа. В феврале? Не из Антарктиды же они приплыли… Пояс вулканов никому преодолеть пока не удалось — там вода кипит… И загар ровный, нарочитый какой-то. Летом Олафу и теперь случалось загореть, но обычно темнели плечи, спина — а грудь оставалась белой. И ноги почти не загорали: рубашку на жаре снимаешь часто, а брюки — как-то и неприлично, разве что купаться. Солнце в Гиперборее греет не сильно, но ультрафиолет считается даже опасным — дырявый озоновый слой.
Радиация? А кто их знает… Или кварцевание. Да, может быть. Если у них есть компьютеры, то кварцевые лампы тоже наверняка имеются, зимой это важно, особенно для детей.
А может, деформация скелета — следствие рахита? И низкий рост можно этим объяснить. Но неужели у них не нашлось рыбьего жира, если есть компьютеры и кварцевые лампы? Даже варвары не болеют рахитом. Под рукой не было справочника, Олаф никогда не вскрывал больных рахитом такой степени тяжести; максимум, что ему встречалось, — ямка над мечевидным отростком. Впрочем, в Гиперборее следили за здоровьем детей…
За диспропорциями скелета Олаф не сразу заметил неплохо развитые мышцы. Рельефные, налитые. Но тоже как-то нарочито, неестественно. Посмотришь и не поймешь, чем этот человек занимался. При физической работе какие-то группы мышц всегда нагружены больше других, не бывает такого, чтобы нагрузка шла равномерно. А тут… Даже у мальчишек, которые и бегают, и плавают, и играют, и работают, такого не встречается. Редко у кого широчайшие мышцы спины развиты не хуже, чем ее разгибатели…
Неравномерная пигментация радужных оболочек. Зубы… Хорошо, что Олаф не увидел этих зубов ночью, — лошадиные зубы, наклоненные вперед. Кадык выражен незначительно.
Оволосение на лобке… хм… ну как-то это мало напоминало ромб. Не треугольник, конечно, что-то среднее… Наружные половые органы сформированы правильно, только о размере судить трудно — пропорционально росту? Даже, пожалуй, чуть больше, чем положено пропорцией.
Пигментное пятно с наружной стороны бедра, в верхней трети, семь с половиной на пять сантиметров, — Олаф таких никогда не видел. Телесные повреждения отсутствуют.
Если карлики жили изолированно, никто не знает, какие бактерии и вирусы они вынесли из своего бункера. И как мутировали их вирусы за двести лет. То, к чему карлик имеет иммунитет, может убить гиперборея. Поврежденная кожа на руках в этом случае гораздо более серьезная проблема, чем при вскрытии «своих». Олаф не поленился, облил руки жидким пластырем дважды — и все равно не был уверен в надежности защиты. И здравый смысл подсказывал, что лучше не рисковать, не просто опасность — смертельная опасность, да еще и вероятность заразить других, принести в Гиперборею болезнь, от которой нет защиты.
Но… не отказываться же от вскрытия.
Подумав, Олаф выпил таблетку антибиотика. Но если зараза окажется вирусной (что более вероятно), это не спасет. Вирусы мутируют быстро, двести лет — существенный срок, у гипербореев может вообще не быть иммунитета против какого-нибудь простенького гриппа…
Если бы мертвый карлик мог шевелиться, он отшатнулся бы от секционного ножа. Какой там еле заметный трепет — всплеск, выброс! Олафа будто толкнули в грудь.
— Что, страшно? — снисходительно спросил он мертвеца. — А убивать безоружных не страшно было?
Наверное, мертвый не понимал гиперборейского, но на каком языке к нему обратиться, Олаф не знал. И… не все ли равно карлику?
— Не бойся. Это не больно, — усмехнулся Олаф, расправляя редкие и тонкие волосы на его голове.
Эту смерть Олаф ни с чем не мог перепутать. Карлик задохнулся, как задыхаются младенцы, неспособные самостоятельно дышать. Недостаток кислорода плюс отравление углекислотой. При таком объеме легких не было ничего удивительного в гипоксии, но ведь и отравление присутствовало — значит, он не имел защиты от углекислоты, гена, определяющего, жить человеку или умереть. Ведь не младенец лежит на секционном столе… Как он дотянул до детородного возраста, если изначально не обладал способностью дышать атмосферным воздухом? Ладно, пусть он жил в бункере, где поддерживался допотопный состав воздуха, но не в бункере Олаф его нашел, а здесь, на острове… Не имея защиты от углекислоты, не обладая нормальными легкими, не вырабатывая дыхательный фермент, человек умрет, едва начнет дышать атмосферным воздухом. У него есть несколько минут, не более. Акваланга карлик при себе не имел…
Расположение сердца и легких относительно друг друга у карлика было иным, нежели у гиперборея. У гиперборея правое и левое легкие практически одинаковые по объему, сердце находится за грудиной и сдвинуто влево совсем немного — у карлика расположение сердца уменьшало объем левого легкого. И… маленькое было сердце, соответствовало весу тела. И легкие, понятно, маленькие, плоские…
Печень отличалась от нормальной и по размеру (непропорционально меньше), и по цвету, и по консистенции, и по расположению относительно других органов (выше). Недостаток кислорода нагружает печень — наверное, карлик в самом деле дышал воздухом с повышенным содержанием кислорода. Повышенным с точки зрения нынешнего состава воздуха, а не допотопного…
Несмотря на отличия, перед Олафом, несомненно, лежало обычное человеческое тело. Похожее на допотопное больше, чем тело гиперборея или варвара, но отличавшееся от него не в лучшую сторону.
Заключение было однозначным: он умер, как умирает рыба, которую выбросили на берег.
Стемнело. Пожалуй, в первый раз Олаф вышел из шатра без страха. И недоумевал: как это раньше он чего-то боялся, почему, зачем? Нелепым был его страх, ненормальным. А тут его будто выключили, повернули рычажок. Орка молчала — на этот раз точно молчала, а не давила на мозги ультразвуком; грохот прибоя сменился уютным шорохом волн вдали — мертвая зыбь постепенно уступала место мертвому штилю.
Второе тело было еще легче и еще ниже. Олаф начал с осмотра рюкзака и надеялся, конечно, обнаружить там второй компьютер, но вместо этого увидел другой прибор — тяжелый (не меньше пяти килограммов), удлиненный, в корпусе из тонкого металла и мягком пористом чехле с системой креплений. От него отходила тонкая прозрачная трубка (из неизвестного материала), на конце которой висела маска респиратора…
Полустертую надпись на дне прибора Олаф прочитал при помощи «лупы» — на допотопном английском. Портативный кислородный концентратор… Не акваланг. Респиратор защищает от избытка углекислоты, концентратор покрывает недостающий кислород. Они не могут дышать атмосферным воздухом, им для этого надо таскать за собой пятикилограммовый прибор и носить маску.
Олаф не сразу оценил находку. У гипербореев не было портативных кислородных концентраторов, почему-то никто не озаботился выпуском таких приборов, хотя принципиальных препятствий (как для создания компьютера) к этому, похоже, не существовало. Стационарные установки делались, кислородные подушки использовались, но в больницах, в реанимации… Олаф не очень хорошо в этом разбирался: возможно, проблема была в аккумуляторах, а не в самом портативном приборе.
Никто не дает кислород младенцам. Это жестоко, это лишь отодвинет смерть, но от смерти не избавит. Пробовали, конечно, постепенно приучать детей дышать атмосферным воздухом — ничего не вышло. Те, у кого отсутствовала защита от углекислоты, держались несколько лишних минут, те, кому не хватало только выработки дыхательного фермента, жили, пока концентрация кислорода не падала до критического уровня. Дольше умирали и мучительней. Эти попытки прекратили больше пятидесяти лет назад, а потом и вовсе запретили. Научная работа двигалась в другом направлении: как на ранних сроках беременности точно определить, будет ли ребенок способен дышать. Пока опыты успехом не увенчались.
Но портативный кислородный концентратор не кислородная подушка. Нужно лишь заряжать аккумуляторы…
Олаф похолодел, представив своего ребенка с этой штукой в рюкзаке. Ни бегать, ни плавать, ни кататься с горы… А если добавить респиратор? Вечный респиратор, который нельзя снять ни во сне, ни для поцелуя с девушкой? А как тогда есть? Через трубочку? На секунду срывая маску и натягивая обратно? Это хуже самого страшного увечья… Но… убивать увечных, чтоб не мучились? Кто возьмет на себя такое право?
Эта штука поставит сотни тысяч людей перед страшным выбором: убить своего ребенка или обречь на нечеловеческое существование. И — Олаф не сомневался — большинство примет решение оставить ребенка в живых. А потом? Тысячи детей в респираторах с кислородными концентраторами за плечами? Специальные помещения, где они могут снять маски? Жизнь под куполом? Это смерть нового человечества. Запретить таким детям иметь потомство — хуже фашизма, люди — не породистые собаки… Это тупик, из которого нет выхода.
Вместо освоения океана, вместо университета, строительства приливных ЭС, заселения новых земель — производство кислородных концентраторов. Но есть вариант и еще страшней: если на всех детей приборов не хватит. Кто возьмет на себя право решать, кому жить, а кому умереть? Сейчас это решает Планета. Решает мудро, но жестоко. Ее решения дают человечеству будущее.
Если Восточная Гиперборея не имеет портативных кислородных концентраторов, значит кто-то уже принял решение… Тот, кто умеет взвешивать ценность человеческих жизней на весах…
Олаф не решился уничтожить прибор — он не умел взвешивать ценность человеческих жизней. Если о приборе узнает СИБ, его уничтожат и без Олафа. А если нет? Если скрыть найденный кислородный концентратор именно от СИБа? Что тогда? Олаф не любил делать что-то тайно, не любил прятаться и оглядываться — он считал, что живет честно. Если бы он был уверен, что кислородный концентратор нужен людям, никакой СИБ и никакие Каменные острова его бы не напугали. Но он вовсе не был в этом уверен. Он не хотел принимать таких решений, не хотел!
Если бы Ауне узнала о такой штуке, она бы не сомневалась. Она бы оставила кислородный концентратор — себе. Для своего ребенка. Так поступила бы любая женщина, любая мать, — Олаф не встречал других. Он любил ее за то, что она слишком женщина.
Олаф отложил решение на потом, убрал кислородный концентратор во времянку и вернулся в шатер.
Причину смерти второго карлика Олаф обнаружил, едва сняв с него капюшон, — бедняге свернули шею. Как цыпленку, поворотом назад. И подумалось почему-то, что это сделал Антон, хотя… Гуннар сопротивлялся тоже. Олаф никогда никого не убивал, но, защищая женщину или ребенка, наверное, мог бы это сделать. И на месте Антона, при угрозе жизни ребят (и девушек!), за которых отвечаешь, — да, так было бы правильно. Но все равно страшно представить себя на месте Антона: одно дело убить варвара, пирата, человека одного с тобой роста и силы, и совсем другое — маленького уродца, того, кто очевидно слабей. Все равно что с ребенком сразиться: стыдно, страшно… Особенно страшно от того, что сделать это можно легко, почти без усилия.
Вырождение часто стирает вторичные половые признаки — у этого карлика кадыка не было вообще. И по сравнению с первым черты лица его, пожалуй, стоило назвать женоподобными: круглей и мягче очертания подбородка, кожа более упругая, подкожная жировая ткань чуть толще. Зубы немного мельче. Но особенно — мышцы шеи. В самом деле цыплячья шея, ничего не стоит ее свернуть — Олафа передернуло.
Второй карлик был одет абсолютно так же, как и первый. Хлипче был, легче, тоньше в кости. Олаф снял с него куртку с множеством карманов, содержимое которых снова пришлось подробно описать, сунул руку в нагрудный карман рубашки и обомлел… Да, такое бывает. При вырождении такое бывает. Он даже видел фотографию юноши-варвара…
Олаф плюнул на карманы, снял с тела всю одежду, но даже после этого не смел верить глазам: не карлик, не солдат. Перед ним лежала карлица. Женщина. Узкие, поджарые бедра, совсем маленькая грудь, волосы на лобке частично выбриты, но форма оволосения далека от треугольника, хотя и не дотягивает до ромба. Стерты, смазаны вторичные половые признаки, в одежде невозможно отличить ее от мужчины. Но это женщина…
Да, в допотопных книжках Олаф читал, что в те времена женщины, бывало, служили и в полиции, и в армии. Понимал умом, что Планета была перенаселена, что женщине не требовалось рожать десять-двенадцать раз, чтобы обеспечить прирост населения… Умом понимал, но принять не мог — неужели, при перенаселенной-то Планете, не хватало мужчин, чтобы служить и защищать? Неужели у женщин возникала потребность (!) воевать, убивать? Как же ужасен был тот, допотопный, мир!
Он попытался представить Ауне в мужской одежде, с огнестрельным оружием в руках, — смешно это выглядело, смешно и страшно. Женщины всегда добрей, человечней, они готовы прощать врагов. Олаф считал женщину антагонистом смерти (даже спорил как-то с преподавателем истории в университете, утверждавшим дуализм женской сущности), женщина стремится к миру, а не к войне, — чтобы ничто не угрожало ее детям. Потому в агрессивной цивилизации варваров женщина и не имеет прав, превращается в машину для рождения детей и обслуживания мужчины. Но сколь бы дик ни был варвар, ему не придет в голову заставить женщину воевать.
Конечно, теперь женщина не может жить так, как до потопа. Многочисленные беременности и роды изнашивают организм, отнимают силы, время. Но Олафу казалось, что в Восточной Гиперборее сделано все возможное, чтобы облегчить женскую участь, не свести жизнь женщины к одной только функции воспроизводства. Ведь учатся девушки в университете, не только доярки, повара и ткачи из них получаются, но и ученые, инженеры, врачи, учителя. Женщине тяжелей, в несколько раз тяжелей, — Олафу внушали это с детства, но теперь он знал, понимал это и как врач, и как муж. Ауне родила восемь детей, пережила смерть шестерых…
Захотелось домой. Олаф редко вспоминал, что любит жену, а тут вдруг нахлынула тоска, жалость… Она только разлук ему простить и не могла, а все остальное прощала: грубость, раздражительность, лень, невнимание. Она говорила, что он колючий только снаружи, а внутри мягкий, добрый. И не вернуться — все равно что предать ее, бросить…
Карлица была стерильна. Олаф долго не мог поверить в увиденное, старался найти естественные причины разделения маточных труб, искал у несчастной женщины болезни, ставшие медицинскими показаниями к этой чудовищной операции, — столь серьезных болезней не нашел.
Ей было не больше двадцати пяти лет… Махонькая, худенькая, ростом с Ингу, — жалость кольнула неожиданно и походила на физическую боль. И крутилось в голове: «Если кукла выйдет плохо, назову ее Бедняжка»… Конечно, генетика карлицы оставляла желать лучшего; может быть, ей не стоило иметь потомства. Но кто, кто возьмет на себя право запретить женщине рожать детей?!
Наверное, ей, лишенной материнства, ничего больше не оставалось, как искать смерть. Поэтому карлица стала солдатом? Но кто же, кто же и за что сделал с ней такое? «Не допускается в разведение»… Сельскохозяйственная формулировка, для породистых свиней с наследственным дефектом… Неужели ее можно применить к человеку?
А спрятать кислородный концентратор от людей — это как? Одно дело — выбор Планеты, и совсем другое — осознанный человеческий выбор. Планета имеет право на жестокость, а человек нет. Вот как-то так?
Вскрытие не добавило ничего к очевидной причине смерти, разве что в заключение можно было добавить «с полным разрывом позвоночного столба» — с ума сойти, как мало нужно силы, чтобы убить эту женщину…
Набирая последовательность цифр на приборной консоли, Тони прилагал усилия, заставляя свои руки не дрожать. Входная бронированная дверь хранилища содрогалась от ударов — видно, Роджерс колотил в неё своим щитом. Она явно уступит натиску через какое-то время, а значит, стоит поторопиться.
Всё случилось так внезапно, что Старк, даже не успев понять, что происходит, вынужден был спасать свою жизнь. Стив… Не Стив, конечно же, нет. Не Стив. Эти их августинские штучки — кто их там разберет. Роджерсу явно промыли мозги, иначе с чего бы тот пытался превратить его в изуродованный труп так целеустремленно? Кто знает, какие высшие силы стояли на стороне Тони Старка, каким чудом ему удалось ускользнуть и укрыться в хранилище. Сам он предыдущие четверть часа помнил смутно — инстинкт швырял его из стороны в сторону, заставлял опрокидывать под ноги преследовавшему его монстру разные предметы, присесть, прикрыв голову руками за долю секунды до того, как щит из вибраниума пробил стену чуть выше его макушки, нырнуть за угол, спасаясь от выстрела из дисраптора. Что у него там еще есть в запасе? Впрочем, какая, нахрен, разница — Роджерс легко свернет ему шею голыми руками, даже не особо напрягаясь.
Стоп, стоп… Нужно прекратить об этом думать. Прямо сейчас. В данный момент он именно в том месте, в котором должен находиться, и у него есть время. И кто знает, может, если выбить из Роджерса дерьмо, он придет в себя и включит мозги.
Нажав последнюю кнопку, Старк дождался, пока на экране высветилась надпись «загрузка завершена» и произнес:
— Протокол «Лазарь». Завершить операцию.
На небольшом плоском экране замелькали цифры, отсчитывая секунды, и, как только высветилась цифра «10», знакомый голос зазвучал из динамиков:
— Рад вас приветствовать, сэр. Какие будут указания?
Тони не удержался от улыбки.
— Джарвис… Я скучал по тебе, дружище.
— Приятно слышать, сэр. Надеюсь, вы в добром здравии?
— Пока да, но если что-то не предпринять, моё здоровье резко ухудшится, сам понимаешь.
— По моим подсчетам, капитан Роджерс выломает дверь менее чем через четверть часа. Предлагаю запустить протокол «Дезинсекция» — это помещение полностью герметично, вам ничего не грозит.
Тони сморщился, будто от боли, потер переносицу. Невольно вспомнилось лицо Стива, когда после визита Шмидта тот принес ему пузырь со льдом и приложил к стремительно опухающей левой скуле. Исходящие от Роджерса волны вины ощущались почти на физическом уровне — Старк никогда не заподозрил бы в себе эмпата, и что такого с ним сотворил этот тип, каким образом заставил ощущать его эмоции как свои собственные?
— Джарвис… отставить. Мы ни в коем случае не будем травить Роджерса газом, ты понял? Мы не будем его убивать. Мы запустим проект «Железный человек». Прямо сейчас. В башню ведь уже доставили посылку, верно? По моим расчетам она хранится именно здесь.
— Вы правы, сэр, но… Проект даже не прошел лабораторных испытаний, вам не стоит так рисковать.
— Нет времени на лабораторные испытания. Решено.
Шагнув к штабелю ящиков и коробок разных мастей, Старк быстро отыскал необходимое — металлический контейнер высотой по колено с наклеенной сверху красочной этикеткой известной торговой сети, продававшей бытовую технику и домашних дройдов. Выволок на середину хранилища, ввел на крошечной панели код заказа, открыл крышку.
Содержимое контейнера на первый взгляд ничем не отличалось от тщательно упакованных комплектующих обычного дройда, лишь профессиональный техник заметил бы разницу.
Ощущая какое-то совершенно детское замирание внутри, Тони вынул из контейнера серебристый браслет, надел на правое запястье и нажал матово светящуюся кнопку.
Содержимое контейнера пришло в движение, будто повинуясь взмахам дирижерской палочки — металлические пластины поднялись в воздух, хороводом закружились над Старком, а затем, одна за другой, принялись крепиться к его телу наподобие рыцарского доспеха. Самого Тони происходящее привело в такой восторг, что он почти позабыл об опасности — красуясь, поднял одну ногу, дождался, пока второй металлический «сапог» сомкнется вокруг голени, опустил. Крутанувшись на пятках, активировал антигравитационные подошвы «сапог», взмыл под потолок хранилища и там дожидался, пока все остальные части костюма не окажутся на своих местах.
Рассмеялся по-мальчишески восторженно.
— Джарвис, ну не красавец ли я? И это куда надежнее, чем прятаться за спины дройдов-телохранителей. Теперь я сам круче любого боевого дройда.
Джарвис не успел ответить на его реплику — дверь в хранилище издала прощальный взвизг и грохот, слетев с креплений и обрушив за собой значительную часть стены.
Если бы в следующие полчаса кто-то наблюдал за Башней Старка со стороны, то ему бы показалось, что на верхних этажах идет бой между двумя небольшими армиями.
Старк в первые же секунды пошел врукопашную — буквально вынес Роджерса из хранилища, впечатал в стену, вывернул запястье, заставив выронить щит. Но разницу в боевой подготовке не удалось полностью скомпенсировать костюмом — Стив извернулся и, взяв Старка в захват, приложил головой об пол, так что у него зазвенело в ушах, несмотря на шлем и металлическую пластину, защищающую лицо. Уже после того как Тони включил антиграв на подошвах и вынес противника на этаж выше, проломив потолок, он понял, что у него преимущество в дальнем бою, а не в ближнем.
Некоторое время они играли в кошки-мышки — каждый стремился навязать противнику свои условия поединка. Бой затягивался; в голове Тони мелькали тревожные мысли о том, что мощности костюма не беспредельны на данной стадии разработки, что он не сам его собирал, и возможные неприятные сюрпризы могут привести его к гибели. Хорошо было бы подобраться поближе и оглушить Роджерса из импульсной пушки, встроенной в его перчатки, но тот не давал такой возможности, передвигаясь с невероятной скоростью, мгновенно находя укрытия и атакуя снова и снова. Выстрелы из дисраптора не могли пробить броню, но щит, в данном случае, был смертоносным оружием — он двигался как диск, запущенный рукой атлета, бумерангом возвращаясь к хозяину, рикошетил от стен и предметов, снося всё на своем пути. Ему удалось краем задеть Старка всего один раз, и вмятина на броне наглядно доказывала, что прямого попадания костюм не выдержит.
В какой-то момент Тони просто пошел ва-банк — Джарвис отвлек внимание Роджерса, внезапно активировав одного из дройдов-уборщиков, а сам он кинулся в лобовую атаку. Выстрел из импульсной пушки угодил противнику точно в центр корпуса, отбросив на десяток метров и впечатав в стену. Одновременно, краем глаза, Старк успел уловить что-то слева, что-то, движущееся с невообразимой скоростью, сливаясь в смутное пятно. А в следующую секунду чудовищный удар в бок заставил его кувыркнуться в воздухе, нелепо взмахнув всеми конечностями; датчики в шлеме мигнули и погасли. И наступила темнота.
***
— …слышишь меня? Тони, ответь! Дыши, только не прекращай дышать!
Слова не касались сознания, но голос, звавший его из туманной мути, определенно казался знакомым, надо было лишь поднапрячься и вспомнить… Этот голос, он…
Старк хрипло выдохнул воздух из лёгких, выпучил глаза и попытался резко приподняться, но тело, скованное стальным панцирем, не шевельнулось ни на миллиметр, и он в панике забарахтался, вернее, попытался это сделать.
— Спокойно, спокойно! Ты жив… Господи, ты жив!
Стив, мать его, Роджерс, да. Это был он — придерживал Старка за закованные в броню плечи с выражением неописуемой радости на чумазой, покрытой ссадинами физиономии. Не тот долбаный андроид-убийца с оловянным взглядом льдисто-голубых глаз, а старый добрый кэп.
— Роджерс, сукин ты сын… — просипел Старк, — ты угробил мой костюм!
— Прости я не… — Стив разжал ладони, мотнул головой с болезненной гримасой на лице. — Я не понимал, что делаю. Я очнулся, а тут всё разгромлено, и ты внутри этой штуки, я даже сперва не понял, что это ты… А потом подумал, что ты умер. И я… Я убил тебя.
— Всё, проехали. Найдем потом время для посыпания голов пеплом. Система автоматических креплений сдохла, так что придется тебе побыть моим оруженосцем. Или камердинером, как тебе больше нравится.
Следующие полчаса Тони Старк ощущал себя яйцом, с которого снимают скорлупу. Несвежим, помятым и очень сердитым яйцом. Лицевую пластину Стив содрал с него, еще когда он был без сознания, а теперь методично принялся снимать все детали костюма, одну за другой. Некоторые пришлось даже спиливать, но, в конечном итоге, Тони получил возможность свободно двигаться и дышать полной грудью. От первого же глубокого вздоха левый бок отозвался острой болью, заставив невольно охнуть, да и все остальные части тела чувствовали себя так, будто их хозяин побывал на футбольном матче в качестве мяча. Стив аккуратно усадил его у стены, задрав свитер, провел пальцами вдоль багрового кровоподтека, заставив шумно втянуть воздух сквозь стиснутые зубы.
— Прости. У тебя ребра сломаны.
— Да неужели! — Старк иронично поцокал языком. — С чего бы вдруг. И давно ты работаешь на Щ.И.Т.?
Этот внезапный вопрос заставил Роджерса растерянно замереть, сжав губы. Но потом он глянул прямо на Старка с виновато-упрямым выражением лица.
— Еще с начала войны. Наташа поручилась за меня. Мне дали кодовое имя…
— Кобальт. Да, я нашел эти файлы, когда хакнул базу Щ.И.Т.а. Правда, личность агента оказалась настолько засекреченной, что выудить данные о нем не сумел даже я. Подумать только, — Старк хмыкнул, — а на первый взгляд я бы оценил твоё умение лгать и притворяться как очень средненькое. Хотя… У меня вертелись мысли на твой счет. Это Щ.И.Т. внедрил тебя ко мне в надзиратели?
Роджерс качнул головой.
— Когда я узнал, что тебя арестовали, я пошел к герцогу и попросил сделать что-то. Хоть что-нибудь. Он разузнал о планах Гидры и нашел возможность ввести меня в игру. Чтобы я был рядом и сумел защитить тебя при необходимости.
Тони окинул его с ног до головы долгим и внимательным взглядом, помолчал секунду.
— Что ж… Если ты решил поработать моим личным телохранителем, то я задолжал тебе зарплату за полгода. Хотя, — добавил он сварливым тоном, — телохранители обычно не пытаются убить своих подопечных. Вот только не надо мне тут разыгрывать драму и трагедию! — добавил он, уловив мученическое выражение на лице Стива. — Мы с тобой еще и женаты, в конце концов, а супруги пытаются убить друг друга довольно часто, так что, всё путем. Качественный перепих компенсирует мне эту моральную травму. Хотя, на данный момент меня устроил бы даже средненький минет.
Старк медленно поднялся на ноги, держась за стену и не сводя с Роджерса откровенно бесстыжего взгляда. Волна адреналина после недавней схватки еще не схлынула, а близость смерти подстегивала его желания вполне определенного толка. Теперь, вдобавок, он знал, что Стив чувствует все его эмоции и откликается на них, даже помимо своей воли. Так что ему достаточно было просто неотрывно смотреть в глаза. Смотреть и в красках всё представлять, ощущая, как в штанах становится тесно.
Роджерс сделал шаг вперед, будто загипнотизированный, потом еще один и еще. Слова о том, что здесь опасно оставаться, что надо срочно уходить, застряли в пересохшем горле; воздух, казалось, сгустился вокруг него, пропитавшись запахом Тони Старка — ароматами пота, силиконового масла для механизмов, горелой изоляции, озона, туалетной воды и чего-то еще, чего-то непередаваемого, свойственного лишь ему одному.
Очутившись так близко, что видны были даже едва заметные пятнышки на темно-янтарной радужке глаз Тони, волоски над верхней губой и крошечные ссадины на шее, Стив протянул руку, чтобы коснуться его щеки, но остановил кончики пальцев в миллиметре от цели и принялся медленно опускаться на колени. В голове шумело, пока он расстегивал пояс Старка, рот наполнился вязкой слюной, а весь мир, казалось, сжался до размеров крошечного пространства — пространства, предназначенного лишь для них двоих.
Ощущения смешались — его собственные и ощущения Тони. Распирающая горячая пульсация и солоноватый привкус во рту; судорога удовольствия, пронзившая Старка, заставив его выгнуться дугой, упершись затылком о стену; кто-то из них поджимал пальцы ног, кто-то едва сдерживал стоны — было уже неважно. Пальцы в волосах Стива — не его собственные, пальцы Тони; глубже, резче, потом оторваться, дразня, провести языком вдоль и вокруг, краем сознания уловив сверху сдавленное ругательство и хриплый шепот: «Блядь, я не назвал бы это средненьким минетом!..»
В какой-то момент Стив очнулся, вновь став собой — взмокшим, потерянным, утратившим ощущение времени и места. Тони сидел рядом на полу, опустив голову и упершись лбом о его лоб, прерывисто дышал, держась за левый бок. Они одновременно отстранились, глянув друг на друга. С осознанием того, что крошечное пространство, предназначенное лишь для них двоих, никуда не делось. И, судя по всему, никуда деваться не собирается.
96 часов спустя.
— Доктор Беннер… Ну же, не упрямьтесь.
Голос Шмидта, усиленный динамиками, вкрадчиво прошелестел вдоль улицы; порыв ветра поднял с сухого асфальта облако пыли вперемешку с мелким мусором, раздув наподобие парашюта пластиковый пакет, украшенный рекламой круглосуточного супермаркета, запустил вдоль шеренги одетых в черное людей с линейными излучателями военного образца наизготовку. Ощутимо пованивало гарью и помойкой; казалось, ближайшие улицы вокруг вымерли — ни звука, ни движения, лишь где-то в отдалении завывала противопожарная сигнализация. Шмидт заложил руки за спину, дернул уголком рта.
— Вы же гуманист, доктор Беннер. Вы не допустите, чтобы из-за вас мои люди разнесли целый квартал. Здесь наверняка прячется много крыс, которые рискуют задохнуться в своих норах.
Когда дверь одного из многочисленных мелких магазинчиков скрипнула и на пороге появилась знакомая фигура в мешковатом пиджаке, шеф Гидры не удержался от торжествующей улыбки. В конце концов, еще не родился тот, кто сумел бы избежать поимки, если грамотно вести поиски.
Прищурившись, Брюс Беннер огляделся вокруг, неторопливо обвел глазами нацеленные на него стволы, потом зачем-то глянул из-под ладони на небо, виднеющееся в просветах между небоскребами — высокое, чистое, с прожилками облаков.
— Полковник Шмидт… Зря вы сюда явились. На что вы надеетесь? Хотите отвезти меня к королю, чтобы заслужить его благодарность? Поверьте, моя скромная персона его в данный момент мало волнует, у него есть проблемы поважнее. Например, как сохранить свою собственную жизнь. Или новости с Аристотеля до вас не доходят? Король вот-вот будет низложен. Его брат займет его место и, наконец, повсюду воцарится долгожданный мир. Уходите сейчас. Уходите, и этим вы сохраните множество жизней.
Улыбка Шмидта сделалась похожей на оскал; он повел плечами, будто готовясь к рукопашной.
— Не перестаю удивляться человеческой самонадеянности. Вы стоите под прицелом множества единиц оружия и имеете наглость диктовать мне условия. Просто уму непостижимо. Уверен, вам известно о вашем происхождении. И вы наверняка знаете о некоторых особенностях членов королевской семьи. Стефан Сабаш сумеет заполучить корону, только если докажет, что он владеет силой своего рода лучше, чем его брат. А этого никогда не случится, ибо Стефан Сабаш — мягкотелый, никчемный слабак. Собственно, как и вы, доктор. Королевская кровь не пошла на пользу ни ему, ни вам.
Мягко улыбнувшись, Брюс шагнул вперед, медленно снял очки и спрятал в нагрудный карман.
— Да, я знаю о некоторых особенностях членов королевской семьи. А вот вы, судя по всему, осведомлены о них неважно.
Беннеру было невдомек, что, в тот же самый момент времени, за сотни световых лет от Калсиды, человек, волею судьбы связанный с ним кровными узами, произносил почти те же самые слова на Дворцовой площади, при огромном скоплении народа, стоя напротив своего брата.
— Знаете, что питает силу «Праведного гнева» Сабашей?..
— …Вовсе не злоба и ненависть…
— …а жажда справедливого возмездия…
— …жажда защитить тех, кто тебе дорог. Чем чище твои помыслы…
— …тем сильнее ты становишься.
Договорив, Брюс выпрямился и расправил плечи, сделавшись как будто выше ростом и внушительнее. Странную ауру, исходящую от его безобидной на вид фигуры, ощутили даже те, чьи эмпатические способности были довольно слабыми. Шмидт настороженно вздрогнул и подобрался, когда радужка глаз Беннера внезапно окрасилась в изумрудный цвет, а черты лица словно расплылись. Он отступил на шаг, вскинув руку, готовый отдать команду своим людям. Шеф Гидры промедлил лишь пару секунд, но промедление оказалось для него роковым — фигура Брюса прямо на глазах увеличивалась в объеме, окутываясь плотным зеленым коконом, а когда ударили выстрелы, живой сгусток энергии, принявший форму огромного зеленого гуманоидного монстра, взревев, отразил их легким движением руки. И кинулся в ответную атаку, сокрушая всех на своем пути.
***
— Долго еще? — Тони поёрзал, в очередной раз проверил заряд мощности в стальной перчатке от костюма, надетой на его левую руку, поправил кобуру с дисраптором на поясе.
Стив, выглядывающий из-за укрытия, обернулся к нему, с тем же самым выражением вселенской заботы, которое Старку мучительно хотелось стереть с его смазливой физиономии.
— Имей терпение. Думаешь, так легко проникнуть на хорошо укрепленный объект? Даже опытным агентам требуется время.
— Если бы кое-кто не угробил мой костюм, я бы сделал это вместо них, — сварливо отозвался Старк. — Так быстро, что ты не успел бы сосчитать до пяти.
В течение нескольких суток после того, как они покинули Башню Старка и укрылись на одной из конспиративных квартир Щ.И.Т.а, восстание на Калсиде росло и ширилось. Слухи о том, что на Аристотеле произошел дворцовый переворот, приведший к смене власти и неизбежным народным волнениям, явился спусковым механизмом для активации долго копившейся ненависти к оккупантам. Восстание вспыхнуло подобно пожару, а после захвата и разграбления повстанцами нескольких оружейных складов его уже было не остановить. Штурмовали самые значимые объекты военного назначения, осаждали космодром, Капитолий и тюрьмы, под завязку забитые политическими заключенными.
Объект, на который повстанцы не обратили внимания, сочтя маловажным, являлся, пожалуй, самым потенциально опасным и требующим внимания. Научная лаборатория на территории военной базы, ранее подконтрольной правительству Калсиды, та самая, где Старк с Беннером занимались адаптацией «Скайфилда» для нужд Аристотеля. Если августины, массово покидавшие Калсиду, собирались нанести планете непоправимый вред, согласно данным разведки Щ.И.Т.а, удар должен был последовать именно оттуда.
Фьюри направил на захват объекта три штурмовые группы: одна должна была прорваться на базу в открытую и устроить переполох, вторая совершить скрытное проникновение на нижние ярусы, где располагались лаборатории и полигоны. Изначально Старка не предполагали включать в операцию, и лишь когда он аргументировано доказал, что он единственный, кто сумеет взломать систему безопасности на всех уровнях и открыть все двери, Фьюри нехотя согласился. Самомнению Тони был нанесен чувствительный удар — Стив открыто выражал беспокойство за его безопасность, Наташа его поддерживала, а двое ключевых агентов, командующих группами, глядели на него со снисходительным прищуром, как профессионалы на дилетанта. Старк мысленно поклялся себе утереть нос этим засранцам, и теперь, на подступах к цели, его желание сдержать клятву ничуть не пошатнулось.
— Не стоит целиком полагаться на костюм. Он явно недоработан, вдобавок техника может выйти из строя в самый ответственный момент, и тогда ты окажешься в гуще боя совершенно беспомощным.
— Вообще-то, мой костюм куда сложнее вывести из строя, чем хилый человеческий организм, — парировал Старк. — Любого из крутых ребят Фьюри могут ранить. Даже тебя. И вообще — хорош критиковать мой костюм! Пара месяцев на доработку, и я с легкостью надеру тебе задницу.
Стив улыбнулся в ответ на эту совершенно мальчишескую похвальбу с теплотой и едва заметным оттенком иронии.
— Знаешь, чтобы заполучить мою задницу, тебе не обязательно надевать костюм из металла. Наоборот — лучше его снять.
У Тони мгновенно пересохло во рту и вспотели ладони. За последние дни он сделал для себя несколько важных открытий, и одним из них была их со Стивом взаимная эмпатия. Роджерс обладал более сдержанным темпераментом, тогда как Старк мог вспыхнуть от одного слова или даже взгляда. Вот и сейчас Тони сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь выкинуть из головы услужливо нарисованные его богатым воображением картины на тему «задница кэпа в моем полном распоряжении» и заменить их чем-то совершенно отталкивающим, например, рожей Обадайи Стейна.
Впрочем, когда со стороны базы прогремело несколько взрывов, и они с Роджерсом нырнули в расползающуюся во все стороны дымовую завесу, стало уже не до посторонних мыслей. Тони впервые участвовал в операции подобного рода; он думал, что будет страшно, он боялся своего страха, даже после всего того, через что ему пришлось пройти за последний год. Особенно после того, через что ему пришлось пройти. Он боялся, что в какой-то момент сожмется в комок и не сможет сделать ни шагу. Но страха не было. Ни страха, ни мыслей о смерти. Был лишь азарт и непреклонная решимость. Наташа, неслышной тенью появившаяся позади, прикрывала тыл, Стив двигался первым с щитом наперевес, и, глядя на его широкую спину, Тони вдруг понял, что испытываемые им эмоции не его собственные.
Голова сделалась пустой и холодной; ему даже не пришлось ни разу выстрелить, да и желание доказать свою крутизну пропало, будто его и не было. Добравшись до первого же компьютерного терминала в зачищенном ими координационном пункте секьюрити, Старк легко вскрыл верхнюю панель с помощью перчатки от костюма и углубился в работу. Спустя четверть часа у него были коды доступа от всех дверей нижнего уровня и запись всех биометрических данных. Коды менялись каждые полчаса, но не беда — в случае необходимости Старк мог получить новые, в этом он был уверен. Непоколебимая уверенность в успехе их предприятия наполняла все его существо — еще немного, еще совсем немного, и этот кошмар закончится, Калсида будет свободной, всё будет как прежде, как до начала этой проклятой войны. Не может быть иначе, ведь они столько преодолели и столько сделали, не может быть иначе, не может…
Внизу их ждали. Стив едва успел прикрыть Тони своим щитом; Наташа молнией метнулась куда-то вбок, кинув под ноги охранникам дымовую гранату, а спустя пару секунд с той стороны, где она исчезла, послышались беспорядочные выстрелы и сдавленные хрипы. Старк ощущал себя помехой — Стив не мог драться в полную силу из-за необходимости его прикрывать. Оглядевшись, он дважды выстрелил, чередуя дисраптор и импульсную пушку, встроенную в перчатку, нырнул за угол, туда, где виднелась входная дверь с грозной надписью «Вход воспрещен! Только для пятого уровня доступа!», набрал на панели код и нырнул внутрь.
Его расчет оказался верен — охранников внутри подобных помещений не держали, только снаружи. Поставив импульсную пушку на режим оглушения, он отправил в глубокий нокаут нескольких одетых в светло-серые форменные халаты субъектов, копошащихся вокруг какого-то странного агрегата. Приблизившись, Тони рассмотрел агрегат повнимательнее. Никакого сходства с оружием массового поражения он не уловил, объект скорее напоминал универсальный распылитель удобрений, используемый в сельском хозяйстве, только уж больно громоздкий. Странно…
— Пытаетесь разгадать очередную загадку, мистер Старк?
Тони, склонившийся над панелью управления агрегатом, закаменел. Потом медленно, очень медленно выпрямился и взглянул прямо в глаза доктору Арниму Золе, невероятным усилием воли заставив себя не отвести взгляд. Тот приподнял уголки рта в улыбке и смотрел на Старка так, словно на самом деле был рад встрече. Тони на какой-то миг показалось, что он по-прежнему в комнате для допросов, что он и не покидал её никогда, а всё, что было после, лишь иллюзия. Он остался там… Остался навсегда, утонув в глазах мертвой девушки, чья голова была похожа на кровавое месиво.
Старк ощутил себя марионеткой с обрезанными нитями, совершенно забыв, что он вооружен, а человек перед ним безоружен. А голос Золы шелестел, заползая через уши внутрь черепной коробки, убаюкивал, подавлял волю:
— Вы так ничего и не поняли, мистер Старк. Зря вы сюда пришли. Всё бесполезно. Всё, что вы делаете. Я запер вас в определенном моменте времени, там вы и останетесь. Отдайте мне оружие. Не противьтесь.
Тони медленно, очень медленно поднял руку с дисраптором, глянул на него так, словно не понимал, зачем взял его в руку. Заговорил — глухим монотонным голосом:
— Знаете, эта штука устроена так, что внутренние повреждения оказываются тяжелее внешних. То есть даже если выстрелить человеку в голову в упор, черепная коробка не разлетится, лишь треснет. Зато всё содержимое превратится в кашу.
Когда Старк вновь поднял глаза на Золу, победная улыбка дока погасла, ибо глаза Тони были ясными, и в них светилась непоколебимая решимость. Зола сделал было попытку кинуться к выходу, но Старк перехватил его на полпути, буквально пригвоздив к стене рукой в перчатке, сдавил горло, не обращая внимания на судорожные потуги жертвы вырваться из стального захвата. Просунул дуло дисраптора в рот Золы, едва не раскрошив зубы. Медленно и раздельно произнес:
— Кристин Шелли передает привет.
И нажал на курок.
Когда, по прошествии получаса, дверь в лабораторию рухнула вместе с частью стены, впуская внутрь Стива, Наташу, её молчаливого напарника с коротко стриженной русой шевелюрой и плавными размагниченными движениями, представившегося ранее как агент Бартон, и агента Рамлоу, высокого смуглого крепыша, Тони Старк даже не повернул головы, продолжая колдовать над приборной панелью загадочного агрегата.
Стив окинул взглядом неподвижные тела оглушенных лаборантов, труп Золы с обезображенным до неузнаваемости лицом, шагнул вперед.
— Тони? Какого черта?.. Ты отключил передатчик, не выходил на связь. Я думал, ты погиб, или схвачен… Что происходит?
Медленно выпрямившись, Старк обтер ладони о штаны, обернулся к вошедшим. Встретил взгляд Стива, и его губы чуть дрогнули.
— Эта штука, — он кивнул на агрегат, — должна была распылить в атмосферу вирус. Как только все августины уберутся подальше. Что-то наподобие легочной чумы, насколько я понял, что-то, от чего за считанные недели вымирают целые цивилизации, не успев разработать антивирус. Но космодром в осаде, так что их со Шмидтом план претерпел некоторые изменения — они решили пожертвовать своими людьми. Теми, кто не успел улететь. Мне не удалось взломать систему, она полностью автономная. Вернее, я мог бы, но на взлом уйдет несколько часов, а у нас всего одиннадцать минут и сорок секунд до начала распыления вируса в атмосферу. Так что я добрался до боеголовок «Иерихона», хранящихся здесь же, и активировал их. Черт… — у Тони вырвался нервный смешок. — Никогда нельзя хранить все яйца в одной корзине. Минуты через, — Старк бегло глянул на часы, — три от этой базы останется одна радиоактивная воронка. Нам никак не успеть уйти. Простите, ребята.
______________________________________________________________
— Как он меня – что? – начал Дин… И вдруг покраснел, покраснел горячо, так что все веснушки утонули в этом жаре, залившем щеки… – Папа… – беспомощно проговорил разом охрипший голос.
— Я не хотел говорить, — кажется, отец пожалел о том, что сказал, — Дин, ты пойми… не обвиняю тебя.
— Что?
Видел? Он видел?…
В голове Сэма негромко прозвучал сигнал тревоги… Откуда он?… Он представлял, что именно мог увидеть отец, но… видел? Как?
Он был… в Прайде?
Этого не может быть. В Прайд не было доступа людям. Туда попадали только пленные… Ну и временные Наставники. Одержимые, как говорил Дин. Значит… значит? Почти неосознанно он придвинулся к Дину – и заметил, как дрогнули руки отца. Словно тот хотел отшвырнуть его от старшего сына.
— Убери от него руки.
— Папа, прекрати!
Дин руку убирать не стал – наоборот, его ладонь чуть шевельнулась, словно ободряя.
— Сэм не не… Он не… – в первый раз юноша видел, как его разговорчивый и острый на язык брат не мог подобрать слов. – Перестань. Сэмми, спокойно, разберемся.
— Пусть скажет, что видел. И кто привел его в Прайд. – рука Сэма как бы невзначай оказалась совсем близко от талии брата. Пистолет он достать не успеет, но может, хоть нож?… Неужели он одержимый? Или был одержимым? Может, поэтому и продал? Нет, Дин же говорил, что это не он… Но Дин мог и не знать. – юноша напрягся, — И почему он не помог, если видел! Пусть скажет!
В воздухе отчетливо запахло грозой…
— Я не был в вашем демонском городе! – остатки сдержанности Джона полетели к черту, и взгляд темных глаз полыхнул яростью пополам с презрением, — Но я видел тебя, Тирекс! – сказал прозвище – как выплюнул.
Сэм вздрогнул, когда ему в лицо швырнули его прошлое имя.
— Я не Тирекс.
Только спокойней…
— А с этого места – поподробней… – глухо проговорил Дин, — Что ты видел, папа?
Пристальные взгляды скрестились, такие гневные, такие похожие…
Гнев и боль, боль и вызов, отец – и сын…
«Ну… по правде сказать, мы не очень-то ладим…» — вдруг зазвучал в памяти Сэма далекий голос пленного охотника.
Да уж…
Не очень.
Миновало несколько секунд – таких долгих… И Джон Винчестер отвел взгляд.
— Не стоило заводить этот разговор. Я пока не буду. Но я прошу… быть… поосторожней.
Стукнула дверь.
На пороге возникли двое. Пастор Джим мягко улыбнулся, миссис Хиггинс вполне предсказуемо скрестила руки на груди.
— Опять!
— Прости, — Джон тяжело поднялся, — Я уже ухожу.
— Ну уж нет! – Дин резко встал, — Рассказывай!
— Не сейчас, Дин.
— Сейчас!
Каким-то краем сознания юноша даже посочувствовал отцу – кто-то, а он знал, насколько упрямым может быть старший…Взгляд Джона почему-то показался затравленным.
— Дин…
— Рассказывай!
— Рассказывай, Джон, — мягко посоветовал пастор Джим, присаживаясь на край постели Сэма. – Пора.
— Пойду принесу вам ужин, — вздохнула миссис Хиггинс.
Дверь за ней тихо закрылась.
— Рассказывай.
С приходом пастора Джима почему-то стало легче, словно его мягкая аура сгладила острые углы. Или дело в чем-то другом? Может быть, два… то есть три Винчестера в одной комнатке – слишком много, и им нужен был кто-то еще? Но грозовое облако, готовое прорваться штормом, постепенно таяло.
— Пап? — Дин смягчаться не спешил. Но Джон его понимал – нельзя было так давить. Он сильный мальчик, его старший сын. Упрямый, вспыльчивый иногда и гордый, но сильный… Зря он так с сыном, теперь придется рассказать все, а что будет дальше? Дурак ты, Джон Винчестер. Несдержанный дурак. Расхлебывай теперь.
— Хорошо.
Тихая комната, в которой постепенно темнело, и голос Джона, глухой, почти без интонаций начинает повествование.
…Иногда бывают в жизни дни, когда все хорошо. Сидя в больничном коридоре в ожидании возвращения Сэма, Джон Винчестер рассматривал зеленые ветви каштана, почти заглядывавшего в окно. Синее небо, зеленые листья. Молоденькая темнокожая медсестра негромко щебечет по телефону о пустяках. И никакой охоты сегодня!
С самого утра обычная глухая тяжесть потери и неукротимая жажда, постоянно гнавшая его на охоту, куда-то отступают. Сэм весь светится, с веселой лукавинкой поглядывая на старшего, а старший, накрывая на стол, кладет рядом с тарелкой брата большое золотистое яблоко. У Сэма день рожденья, и Дин не позволит забыть про него так, как про собственный. И про рождество. Мальчики подросли. Дин уже охотник. Его маленький солдат почти взрослый… Вон и подарок сам купил, и отцу про день рожденья напомнил.
Джон покачал головой. Иногда послушный сын здорово удивлял его. Дин был надежен как скала, Джон мог спокойно оставить на него младшего и не волноваться о безопасности сыновей (случай со штригой окончательно приучил мальчишку к ответственности), но знать наизусть около сотни молитв (спасибо, пастор), отлично оказывать первую помощь и при этом хватать в школе двойки? И сейчас… Дин, такой дисциплинированный и исполнительный – солдат, да и только – и этот день рожденья…
Да где ж там Сэм?
Сколько должно занимать обследование?
Девушка закончила болтать и нетерпеливо посмотрела на часы. И украдкой пожала плечами. Жест почему-то тревожит…
— Мисс, сколько времени проходит обследование?
— Минут пять, — мулатка снова нетерпеливо смотрит на часы, — Доктор давно должен пригласить вас. Не понимаю… Странный он сегодня какой-то.
Пять?
Но прошло уже пятнадцать. Странный? СТРАННЫЙ?
Джон рванулся с кресла…
Мулатка ахнула, дверь отлетела прочь, но возмущенного вскрика не было. Ничего не было…
Комната была пуста.
…Со времени исчезновения Сэма прошли три недели, он уже знал, что пропало еще больше сотни детей, уже знали, что с малышами что-то не так, поняли, что демоны похищают по приказу, и пока не найдено ни одного тела…
Охотники лезли из кожи, пытаясь вычислить общее и предотвратить исчезновение других, но пока не выходило. Билл Харвелл выступил с идеей объединиться – хватит, мол, каждому вариться в собственном соку, вместе сильнее будем… Мысль хорошая, но прошла мимо Джона – он сходил с ума.
Сэмми… Сэмми, его младший, его мальчик, совсем ребенок!
А он думал, что хуже тех беспросветных дней после смерти Мэри ничего быть не может…
Может! Неизвестность жгла и мучила, он не допускал мысли, что Сэмми мертв, но представить, что он жив и во власти демонов…
От этих мыслей темнело в глазах и сами собой сжимались в кулак руки.
…Джон закончил рисунок и потянулся к свече. Толстой свече темного воска. На месте. Все на месте. И абрамелиновое масло, и камедь пчел, все остальное… Ему стоило немалого труда достать это и отвязаться от Бобби, который потребовал «не делать глупостей». Пришлось пообещать и выбрать место поглуше, что не мешали. Это не глупость и «замаскированное самоубийство», как выразился Джим. Просто это то, что он должен сделать, вот и все.
Все усилия и одиноких охотников, и этой Лиги, пока не привели ни к чему. Ни Сэма, ни других так и не нашли, хоть миновало уже четыре с лишним месяца. Пару раз поступали сообщения о найденных детских телах – группах по пять-шесть человек, охотники кидались проверять местность, но без толку… Пусто, только трупы малышей… Последний раз такая группа обнаружилась в России у какого-то режимного объекта, и охотники схлопотали крупные неприятности с местными властями. И напрасно. Демоны словно ушли в подполье, исчезли все следы их активности, наступил полный штиль.
А Джону каждый вечер приходилось смотреть в глаза Дина и качать головой.
Дин… С ним было сложней всего.
После первого шока, после недоверия: «Папа, он же был с тобой!», после лихорадочных поисков и отчаянной надежды Дин… изменился. Сначала на смену беспрекословному послушанию пришло упрямство – тихое, ожесточенное. Вечер за вечером он ставил на стол три тарелки, вечер за вечером укладывал в ранец Сэма учебники по расписанию. Нераспакованным остался подарок, ожидавший Сэма в день его рождения. Джон не сразу обратил на это внимание — слишком изматывали его беспрестанный поиск и тревога за малыша… А когда обратил – было поздно.
Дин перестал подчиняться.
Двенадцатилетний мальчишка, надежный и послушный, беспрекословно исполнявший все приказы, превратился в молчаливого агрессивного подростка с замкнутым взглядом. Он не спорил, но часто делал все по-своему, почти перестал разговаривать, а тренировался просто с одержимостью. Джон видел такое выражение лица у солдат в горячих точках, но там он хоть знал, как вышибить из них дурь, а с мальчишкой такое не пойдет. Надо что-то другое… Но что?
А потом Дин сорвался и оказался на больничной койке. Сцепился с троицей хулиганистых старшеклассников. Директор не знала, то ли извиняться перед отцом пострадавшего ученика, то ли высказывать возмущение – потому что ее головная боль, шайка трудных учеников, тоже выглядела здорово помятой.
А Дин молчал, не собираясь ни объяснять ничего, ни оправдываться, ни даже отвечать.
— Мальчик растерян и дезориентирован, — объяснял Джону психолог-консультант, – Простите, что я спрашиваю… но пропавший брат — это не первая его потеря? Что ж, это заметно. Он слишком замкнут на семье, и, подсознательно опасаясь новых потерь, старался быть идеальным сыном и братом, заботиться о вас. А сейчас, сами понимаете… Мальчику нужна смена обстановки. Желательно в другой семье погостить. Есть у вас друзья?
…Легкий щелчок зажигалки – и к потолку потянулся ровный бездымный огонек…
Спокойней.
Еще свеча.
Внимание.
Последняя…
Ну где же ты, тварь?
Шорох! Нет… это только крыса…
— Смотрите-ка, кто тут… — послышался негромкий снисходительно-насмешливый голос. – Джон-Джон-Джон… Наш бравый охотник. Наш непримиримый охотник на нечисть… И готов заключить сделку с демоном?
Джон резко обернулся.
Он стоял там – невысокий худощавый мужчина со едкой улыбкой на тонких губах… И с желтыми глазами, которые Джон не раз видел в кошмарах.
Гулко отдался удар сердца, похолодевшие ладони стиснули пистолет, поднимая на уровень глаз…
— Верни моего сына, демон.
Он не узнал своего голоса. Как из прошлого выплыл этот командно-яростный тон, от которого когда-то перед сержантом Винчестером мгновенно побросала оружие шайка террористов. Он чуть двинул стволом, смещая прицел – убивать нельзя. Сразу нельзя…
— Ну!
Но демон вдруг шагнул навстречу. И палец на инстинктах нажал на курок…
Выстрел! От светло-синей куртки демона отлетела пуговица. За полсекунды Джон успел пережить вспышку страха ( неужели убил? Как тогда искать малыша?!) и злости на себя… Придурок, учил же тебя Элкинз не торопиться…
Но полсекунды прошли. И… что-то не так! Желтоглазая тварь не собиралась падать и корчиться. Демон опустил глаза, с интересом тронул свежую дыру на своем нагрудном кармашке и покачал головой:
— Джон, Джон… Ты меня разочаровываешь, честное слово. Разве тебя не учили, что демонов не убивают, а изгоняют? Или ты плохо учился? А еще образцовый охотник…
Не подействовало! Не подействовало…
Но почему?
Он же читал про кольт, и среди охотников про него легенды ходили. Он полторы недели потратил, чтобы проследить его следы в музее, а потом выкрасть из одной частной коллекции! Он даже Дина не навещал эти недели.
Не дождавшись ответа, демон прищурился. Почти незаметный взмах рукой – и тело отрывается от земли. Кирпичная стена врезается в спину, в глазах темнеет от удара по голове. Тварь приближается. Он пробует дернуться, поднять руку с пистолетом, хоть святой воды достать, отогнать… хоть попробовать! Но тело пришпилено к стене, распластано, точно жук под стеклом… и даже пальцем не шевельнуть…
А тварь уже близко.
Взгляд желтых глаз – в упор.
В груди медленно разгорается боль. Винчестер… дурак… упрямый…
Мальчики…
— Ну как?… – почти шепчет насмешливый голос, — Не пожалел о своей глупости?
— Пошел… в ад, тварь!
— Ты путаешь, кто хозяин положения, охотник, — боль становится нестерпимо давящей, словно в груди поселился тяжеленный железный паук… – Но я пока не буду тебя убивать. У тебя такая вкусная злость, приятно пробовать…
Боль отпускает, съеживается до терпимой… Он снова может видеть, и ненавистное лицо, сначала размытое, потом вполне четкое, глумливо улыбается:
— Поиграем еще, Джон? Что у тебя там припасено? Святая вода? Освященное железо? Смешной человечек… Ну же, Джон, ты же пришел требовать, так говори хотя бы.
— Скажи, что с Сэмом. Что с ним?
— Он жив. Пока. Ну-ну-ну, мы же договорились, кто хозяин положения, правда? Не стоит дергаться, Джонни. Он жив…
Легкое касание… головокружительное ощущение падения… и кирпичные стены вдруг смазываются, исчезают, сменившись на легкие решетчатые переборки.
— Смотри.
Их больше ста, детей в темных мешковатых футболках. Ровные ряды детских фигур на полу. Тонкие руки, дрожа от напряжения, отжимаются от цементного пола. Ближе всех – тоненькая фигурка с остриженной головой. Карие глаза смотрят в пол, губы сжаты в нитку…
Сэмми. Сэмми!
Видение исчезло. От острого, невыносимого чувства потери хотелось кричать. Сэмми…
— Зачем тебе мой ребенок, демон?
Тонкие губы пренебрежительно искривляются:
— Ты что-то путаешь, Джон. Это мой сын.
Демоны лгут. Спокойно. Но спокойно не получается:
— Врешь!
— Демоны лгут, а? – понимающе кивает тот, — Ну-ну… Верь в то, что тебе удобно. Джон, а зачем ты хочешь его забрать? Чем ты отличаешься от меня? Разве ты спрашивал у Сэма, хочется ли ему переезжать каждый несколько недель? Разве ты спрашивал, как твои дети относятся к бесконечным тренировкам? Ты спросил у Дина, каково ему стать приманкой?
Тварь… Мерзкое отродье ада! Если б не ты! Джон скрипнул зубами.
— Нет, Джон, ты ничем не лучше меня. Я взял жизнь твоей жены, она оказалась не в том месте, не в то время. А ты отбираешь жизнь у своих детей – понемножку, по капельке, каждый день. Заставляешь становиться тем, что хочется тебе. Так что…
Демоны лгут. Врут, врут, врут, то неправда… Он просто бьет по больному…Он… Мальчики его семья, он не мог!… Ложь…
— Это неправда.
— Как скажешь, — соглашается тот, — Как скажешь. Можешь утешаться тем, что с такой тренировкой наш мальчик дольше проживет. А может и вообще выживет. Если тебе все еще интересно, что станет с этим ребенком. В нем ведь демонская кровь, ты в курсе?
— Нет!
— Нет?
И снова заброшенный завод пропадает, сменяясь на мягкий свет ночника и игрушки у постели ребенка… Детская? Детская Сэма! Незнакомец в черном плаще. Рука над кроваткой. И капли черной крови, падающие в растерянно открытый рот малыша…
— Вот так становятся демонами, Джон. Второй способ. Нравится?
От внезапного понимания, почему погибла Мэри, от гнева, от страха за Сэма у Джона темнеет в глазах. Он рвется, он обдирает руки о камень, пытаясь вырваться из невидимой хватки. Сволочь, мразь, адская тварь, будь ты проклят!
— Я убью тебя.
— Ты мне надоел, — сообщает демон, — Убирайся. Но запомни, Джон: попробуешь найти Сэма – я убью его. Понял? И тогда заберу второго. Твой старший, конечно, вряд ли выживет, но какая разница?
Он наклоняется и поднимает с пола бесполезный кольт.
— Не возражаешь, я возьму на память?
… Он давно ушел, подбрасывая на ладони кольт, а Джон сидел на бетонном полу, не в силах встать.
Демон выпотрошил его…. Заглянул в глаза, покопался в мозгах и… выпотрошил. Все.
Дымов открыл печную дверцу — в лицо хлынул восхитительный сухой жар, и не хотелось возвращаться к ноутбуку. Ярко-оранжевые угли горели ровным пламенем, на которое можно смотреть бесконечно долго, и завораживали не хуже назойливого взгляда с картинки. Анальгин еще не начал действовать, но от тепла и неподвижности головная боль притихла, потянуло в сон. Может, модем будет работать и днем? Выходные кончились, геймеры уехали в город…
Хаски! Мысль разогнала сонливость, обернуться захотелось мучительно, словно от этого зависела жизнь. Словно по линолеуму царапнули собачьи когти, а до броска на неприкрытую шею осталась секунда… Дымов встряхнулся и хотел подбросить в печку дров, но неожиданно подумал, что проклятая картинка не даст ему ни заняться делом, ни спокойно уснуть. Всему виной ночь… Днем Дымову ничего подобного в голову бы не пришло, а тут простое решение созрело само собой: гори она, эта хаски, синем пламенем.
Сиреневый огонек пробежался по углям, словно подтверждая правильность выбора. Дымов не видел картинки и не стал оглядываться, но волна осязаемой злобы покатилась на него с двух сторон: и со стены, где висела картинка, и из зеркала. И если раньше присутствие хаски только раздражало и мешало, то теперь стало по-настоящему жутко.
Это ночь… И ветка по крыше стучит… Дымов решил, что не боится собак, тем более нарисованных. И для того чтобы сорвать картинку со стены, не нужна даже твердая решимость — довольно преодолеть лень и нежелание уходить от теплой печки. Он поднялся, потянувшись — чтобы избавиться от ощущения полуяви-полусна, — шагнул к стене и легко поддел картинку пальцем. Так, чтобы он не приближался к зубам, иначе…
Нарисованные собаки не кусаются. Дымов усмехнулся, сдернул картинку со стены вместе со скотчем и вернулся к печке. И не о чем было думать, незачем рассуждать — это ночь, она искажает реальность, и бухающее в висках сердце не умеет говорить: «Не надо, не делай этого, будет только хуже». Дымов помедлил и сначала присел на табурет — словно эти секунды могли что-то изменить, — а уже потом небрежно кинул распечатку в огонь.
Хаски улыбалась. Из топки веяло холодком — расчетливая ярость всегда холодна. И ее улыбка не сулит ничего хорошего. Дымов ощутил, как кровь отливает от лица, как головная боль сменяется головокружением, немеют руки. Синий с зеленым огонек охватил плотную фотобумагу, изображение темнело, и хаски не исчезала, не сгорала, а пряталась в темноте.
Дымов поворошил угли, картинка рассыпалась в прах — и тогда вдруг стало жарко, так жарко, что на лбу выступил пот.
— Если бы эта картинка была хоть сколько-нибудь опасна, он бы ее так просто не сжег, — поморщился тот, кто назвал себя психиатром.
Человек в свитере растянул губы в улыбке:
— А ты допускаешь, что картинка может быть опасной?
— Мозг человека не так хорошо изучен, как хотелось бы. Но в рамках современных научных знаний — нет, не допускаю.
— А здорово было бы через такие картинки воздействовать на людей. Это же какие деньги можно сорвать, на рекламе, например. — Вряд ли человек в синем свитере говорил серьезно, но его товарищ все равно презрительно скривил лицо.
Оба помолчали, и человек в свитере снова заговорил первым:
— Объективности ради замечу, что картинка его раздражала.
— Эта мерзость и меня раздражает. К тому же парень — чистоплюй. Из тех, знаешь, кого возмущают расстегнутые пуговицы и неровно растущие кусты. Ты видел, он подметал щепочки перед печкой? Он и сейчас подметет, и оставшиеся дровишки приберет.
— К чему это ты?
Психиатр пожал плечами:
— Картинка висела криво, скотч на стенке — это неэстетично. Он мог сжечь ее из-за этого — как мусор.
Человек в свитере усмехнулся и подмигнул собеседнику:
— Посмотрим дальше, может, у него сейчас припадок начнется. Пил же он таблетки…
Дымов сложил оставшиеся поленья за скромный кирпичный щит и подмел мусор. Жарко — это от анальгина. От чая с малиной тоже бросает в пот…
Реферат по культурологии не начал двигаться быстрей, несмотря на то, что головная боль почти отпустила. Ветер не стихал, за окном в свете уличного фонаря раскачивались тяжелые еловые лапы-метелки, и Дымову померещилось, что у ворот кто-то есть. Он был бы рад задернуть занавески, чтобы движение за окном не отвлекало его от дела, но занавесок в сторожке не предполагалось.
Даже если кто-то двигался по улице вдоль забора, волкодавы заходились лаем, а проникнувшего ненароком во двор, без сомнений, порвали бы на клочки. Летом Дымов не столько охранял хозяйское добро, сколько следил, чтобы во двор по глупости не залезли мальчишки, — страшно подумать, чем могла бы для них обернуться эта невинная шалость. Он не сомневался, что чужое присутствие ему лишь примерещилось.
Но не лай — заунывный вой раздался ему в ответ… Он был еле слышен сквозь двойной стеклопакет и бревенчатые стены, но от этого показался еще более странным и жутким. Дымов жил в сторожке второй год и ни разу не слышал, чтобы волкодавы выли. Может быть, и на них действовала погода? Впрочем, это была не первая ветреная ночь за две последние зимы…
Собачий вой вызывает у людей если не страх, то тревогу. Волкодавы не станут выть просто так, они сыты, привычны к морозу и не сильно скучают по своему хозяину в его отсутствие. Дымов решил, что платят ему деньги именно за это, — стоит проверить, все ли в порядке во дворе. Может, в доме начинается пожар и собаки чувствуют опасность… Он сунул ноги в галоши, накинул ватник и толкнул дверь на улицу, стараясь захлопнуть ее за собой побыстрей, чтобы не уходило тепло.
Колючий морозный ветер охладил лоб, жалобный вой волкодавов взял за душу холодной зимней тоской… Дымов огляделся — обе собаки сидели возле калитки в вольер, под тусклой лампочкой. Две морды тянулись вверх, две глотки с надрывом выталкивали в небо душераздирающие звуки, судорожно вздрагивали собачьи тела, шевелилась вздыбленная шерсть на загривках…
Дымов свистнул, и собаки, сперва не заметившие его появления, вскочили на ноги, но не отошли от вольера, а повизгивая повернулись к калитке — просили впустить. Вообще-то в вольер их надо было отправлять если не силой, то хитростью, собакам не нравилось сидеть взаперти.
— Чего такое? — спросил Дымов, не очень надеясь на ответ.
Они заскулили щенками, нетерпеливо переминаясь на передних лапах, но Дымов и не собирался открывать им калитку. Может, в самом деле пожар? Или утечка газа?
Он вернулся в сторожку за ключами, а когда снова вышел во двор, волкодавы уже поджидали его у двери. Однажды хозяин сказал, что по мордам этих собак невозможно понять их настроения, Дымов тогда не стал спорить, но никак не мог с этим согласиться — сам он всегда видел, о чем они думают и чего хотят. И теперь не возникало сомнений: они беспокоились, если не сказать боялись. Здоровенные и свирепые звери тоже чувствуют страх. И когда волкодавы не пошли за ним к большому дому, Дымов еще сильней уверился в том, что там не все в порядке.
Расчищенные утром дорожки замело, в галоши набился снег. Подвесной фонарь над крыльцом раскачивался от ветра, все вокруг шевелилось, шаталось и колыхалось — и мерещилось, что рядом кто-то есть: таится в движущихся тенях, прячется за шумом леса.
Электричество в большом доме выключили еще днем, но довольно было заглянуть туда и принюхаться — не пахнет ли газом или горелой проводкой. Дымов, повозившись с ключами, раскрыл дверь и постучал ногами по коврику при входе, стряхивая снег. Ему сразу почудилось, что в доме кто-то есть, но виной тому был движущийся свет, падавший из окон и открытой двери. Дымов пожалел, что зашел через гостиную: стоило обогнуть дом и включить рубильник на щите у черного хода. Впрочем, волкодавы вряд ли испугались бы воров. Но кто же знает, может, уже изобрели какой-нибудь специальный спрей, отпугивающий собак…
Лязгнула дверь, смолк шум ветра, только тени с улицы скользили по паркету. А в глубине дома отчетливо скрипнула половица. Только тут Дымов подумал, что напрасно не взял с собой ружье — слишком понадеялся на волкодавов. Фонарик не взял тоже, но он никогда его не брал — не любил.
В доме не пахло ни газом, ни дымом, слегка тянуло тухлым, словно где-то за шкафом умер хомячок. Формально проверку следовало считать законченной, спрей для собак — это полная ерунда. Дом был заперт, собаки бегали по участку, никто не мог проникнуть сюда незаметно. И Дымов уже повернулся к двери, когда за спиной по паркету что-то клацнуло. И звук этот трудно было с чем-то перепутать: так цокают по полу собачьи когти.
Хаски…
Мысль обдала холодом с головы до пят, даже колени дрогнули. Дымов медленно оглянулся, уверенный, что в темноте увидит гадкую улыбку нарисованной собаки. И в ту минуту предположение не показалось ему ни смешным, ни абсурдным.
Нет, никакой собаки он не увидел, тем более нарисованной. Но услышал удалявшиеся собачьи шаги, так хорошо различимые в тишине.