Она смотрела на гобелен, закрывающий потайную дверь, великолепный гобелен из Арраса с изображением библейского сюжета.
Все гобелены в ее кабинете были с сюжетами из Писания. Но этот был особенный. История Иосифа Прекрасного и жены Потифара.
Мастер ткач запечатлел на ковре тот пикантный момент, когда супруга египетского военачальника требует от юного раба покорности. «Спи со мной», – говорит она, протягивая руки.
Иосиф изображен в миг соблазна и колебаний. Он коленопреклоненный раб, испуган, смущен. Он знает, что жизнь его в руках этой женщины, супруги хозяина, что за отказ повиноваться он может быть жестоко наказан. Он испытывает страх, готов бежать. Но в то же время он испытывает и соблазн, желание, ибо он юн и полон сил.
Герцогиню забавляла эта телесная подробность, подчеркнутая мастером.
***
Подарки сыплются один за другим.
Рубиновая булавка. Длинная золотая игла с мерцающей кровяной каплей на конце.
Массивная золотая цепь с ладанкой.
Еще один перстень.
Взносы очень щедрые. Королевские.
Она очень милостива ко мне и каждую ночь оценивает в драгоценный камень. Мне отводят другие, более значительные, апартаменты, состоящие из спальни, кабинета и гостиной.
Это почти господская обитель. Только окна зарешечены.
У меня двое слуг, тот рыжий парень Любен и расторопная пожилая горничная.
Обед и ужин мне накрывают в покоях ее высочества. Когда от портного доставляют заказ, она лично присутствует при первой примерке, собственноручно поправляет манжет или воротник.
Ей нравится украдкой трогать меня. Герцогиня так предусмотрительна, что кроме безделушек и расшитых золотом камзолов, дарит мне книги. Заказывает для меня самые дорогие и редкие издания.
Из Аласонского дворца в Конфлан перевозят большую часть библиотеки. Некоторые тома не уступают по стоимости рубину. Первое издание Абеляра. «Поэтика» Аристотеля. Бесценный анатомический атлас Леонардо. Запрещенный Мор. Его знаменитая «Утопия», внесенная в Index Librorum Prohibitorum. Я держу книгу в руках. За ней жизнь и смерть на эшафоте. Где-то глубоко под спудом из обломков надежд подрагивает любопытство. Что ж, пусть будет Мор.
Герцогиня протягивает мне руку.
– Целуй. Благодари. Сделай это, как в первый раз. Помнишь, в библиотеке. Сделай так, чтобы я поверила.
Я теперь часто слышу это. Она требует благодарности. По ее подсчетам я уже должен образумиться и, если не воспылать страстью, то, по крайней мере, испытывать благодарность. Она заботится не только о теле, окружая его роскошью, но и о душе. Она помнит, как жаден и неутомим мой ум. Она заботится и об этом. Книжные полки, доставленная из Антверпена зеркальная труба Галилея, глобус Меркатора с осью вращения и горизонтальной подставкой.
Я холодею, глядя на это. Чего она добивается? Зачем я ей?
Тратит столько денег на пустую, скоротечную забаву. Скучный, угрюмый, молчаливый любовник. От меня ни ласки, ни нежности. Я почти к ней не прикасаюсь. Только если она сама не возьмет мою руку и не положит себе на грудь или на бедро. Близость с ней для меня все так же мучительна.
Я испытываю резкое, болезненное возбуждение, которое ни к чему не приводит.
– Благодари, – говорит она, являясь с очередным свертком.
Герцогиня протягивает руку, а я становлюсь на колени. Это часть сделки. Чтобы ее исполнить, зову на помощь Мадлен. Совершаю кощунство. В противном случае лицедейство будет выглядеть жалким. Я вспоминаю пальчики Мадлен. Ногти неровные, один из них сломан… Под обветренной кожей тонкие жилки. Ладонь узкая, почти детская, с сетью розовых морщинок. Подушечки пальцев исколоты и загрубели. Она вскрикивает и бросает иглу. Укололась. Я ловлю порхающую в воздухе кисть и вдохом, лаской пытаюсь смягчить боль. Я грею эту хрупкую пятипалую звездочку меж своих ладоней и, как пес, зализываю крошечную рану. От воспоминаний у меня сжимается сердце. Я должен отдать и это. Но игра моя безупречна. Герцогиня мне верит. Гладит по щеке и щиплет за подбородок.
——————
1 Пьер Абеляр (фр. Pierre Abélard / Abailard, Ле-Пале, близ Нанта – 21 апреля 1142 г., аббатство Сен-Марсель, близ Шалон-сюр-Сон, Бургундия) – средневековый французский философ-схоласт, теолог, поэт и музыкант.
2 ТÓмас Мор (англ. Sir Thomas More; 7 февраля 1478 г., Лондон – 6 июля 1535 г., Лондон) – английский юрист, философ, писатель-гуманист. Лорд-канцлер Ан- глии (1529–1532). В 1516 г. написал книгу «Утопия», в которой показал свое пони- мание наилучшей системы общественного устройства на примере вымышленного островного государства.
3 «Индекс Запрещенных Книг» – издававшийся Ватиканом в 1559–1966 гг. список произведений, чтение которых запрещалось верующим под угрозой отлучения от церкви.
В воде прямо у борта плавал труп. По крайней мере, именно так Гэвину показалось в первый момент, когда он оторвался от созерцания закатного горизонта и опустил взгляд. Бледное пятно; проморгавшись, Рид увидел лицо с плотно сомкнутыми губами, шею и плечи, заостренные линии ключиц, а дальше тело скрадывали темные волны, ничего нельзя было рассмотреть.
Оцепенение быстро прошло и вместо страха Рид ощутил такое волнение, которого не было с ним даже во время первого реального, не тренировочного задержания. Откуда здесь взяться трупу? Тем более совсем не разложившемуся на вид! А если это не мертвяк, удачно явившийся прямо под яхтой, то никаких других вариантов нет — только русалка.
Русалка-мужик, если быть точным, но это Рида сейчас заботило меньше всего.
Закричав так, чтоб его точно услышали, Гэвин схватился за шкот и прикипел взглядом к лицу в воде, с которого мгновенно слетела маска безмятежности. Краткий миг они во все глаза пялились друг на друга, пока морской гость не спохватился: он нырнул и исчез без всплеска, только легкие круги разошлись по воде и быстро угасли.
— Эй! — Гэвин повторил немного растерянно и перегнулся через леер, вглядываясь в то место, где только что была совершенно обычная человеческая голова. — Ч-черт…
Спугнул. Гэвин устало выдохнул и зажмурился, а потом отшагнул назад и уселся прямо на настил, закрыв лицо руками. Он никогда не считал себя общительным человеком, любой отпуск проводил как можно дальше от людей, чтобы хоть так от них отдохнуть, но трое суток наедине исключительно с самим собой — это слишком. Даже если не считать первый день, когда все еще было в порядке и уединением Рид наслаждался.
Русалка или нет, ему уже без разницы. Это существо, которое поймало для него рыбу, и Рид хотел знать, чего оно хочет и почему тут ошивается.
И не может ли как-нибудь помочь.
Но оно больше не появлялось. Рид попробовал звать его, один раз даже извинившись за «окуня», он снова зажег сигнальные огни, рассчитывая, что свет привлечет гостя обратно, будто тот был мотыльком, но ничего не помогало, и Рид сдался, когда вокруг совсем стемнело. Неподалеку собрались тучи, там что-то громыхало и вспыхивало горизонтальными линиями молний, и Рид, не чувствуя уже сил на борьбу со стихией, ушел в каюту и плотно закрыл за собой дверцу.
Вскоре по палубе застучало крупными каплями дождя, качка усилилась, убаюкала Гэвина и он постепенно уснул, все откладывая и откладывая мысль о том, что нужно подняться и проверить такелаж, на потом.
Совсем рядом что-то упало, грохотом разбудило Рида, так что тот резко сел на постели, едва не ударившись о потолок, зато поморщившись от вспыхнувшей боли в затылке — та будто ждала подходящего момента, чтобы впиться в мозг Гэвина как можно сильнее. В оранжевых отсветах аварийных ламп тонула половина каюты, невозможно было разобрать положение и состояние вещей, но спустив ноги вниз Рид тут же натолкнулся на валяющуюся рядом канистру. Из-за шторма яхту размашисто качало, так что на пол летело все, что Гэвин позабыл или не захотел закрепить.
Дождь по настилу уже не стучал, но хорошо слышалось завывание ветра в такелаже, и Рид понял, что должен снова подниматься наверх, проверять, чтобы все было в порядке и решать проблемы, если — когда — они возникнут. Заниматься этим Риду не хотелось, море, шторм и сама «Сцилла» смертельно надоели ему; нет, он не думал еще, что может остаться здесь и дать буре убить себя, но малодушно рассчитывал, что пронесет.
Потом вытянул себя из постели буквально за шкирку. Выпил в поощрение два крупных глотка воды, стараясь не приглядываться к тому, много ли там еще осталось, и выбрался на палубу, крепко держась сперва за поручни, потом за поваленный гик. Ветер оказался сильнее, чем Гэвин предполагал. Он умудрялся гнать яхту по волнам даже несмотря на то, что грот и стаксель были свернуты и надежно привязаны. Видимость из-за туч была нулевой, только сигнальные огни освещали по метру пространства по бортам, и Рид видел, что волны небольшие, но переменчивые и неприятные. Разбиваясь о яхту, они сыпали в лицо холодным соленым крошевом, но как бы противно это ни было, Гэвин сумел проснуться и посвежеть.
Он видел, что «Сцилла» справляется без помощи, но все-таки остался на корме, чтобы контролировать ее ход и знать, если что-то вдруг пойдет не так. Именно благодаря этому Гэвин увидел, как ни с того ни с сего провернулся на треть оборота штурвал, а нос яхты послушно опустился по скату очередной волны.
Секунду заняло у него понять, что перо руля слишком хорошо зафиксировано, чтобы передвинуться только под давлением воды. Гэвин вскочил с настила и перегнулся через релинг на корме, вглядываясь в тусклые пенистые волны — и не прогадал. Из глубины возникло уже знакомое лицо, потемневшие губы глотнули воздух, руки сделали мощный гребок за спину, и тогда взгляд русалки наконец встретился с глазами Гэвина.
— Эй! — он крепче сжал релинг, торопясь и ежась от холодного ветра. — Скажи хотя бы — ты убиваешь меня или спасаешь?
На этот раз существо его дослушало, но снова оставило без ответа, исчезнув в темноте в очередном всплеске волны.
Позже Гэвин еще несколько раз замечал, что штурвал сам по себе проворачивается то в одну, то в другую сторону. Однажды попытался развернуть стаксель и пойти вперед на силе ветра, но порывы трепали ткань из стороны в сторону, и Рид, не чувствуя направления, сдался и решил положиться на случай. Ну и на окуня, раз он решил управлять пером руля.
К утру, когда рассвело и солнце пробилось сквозь тучи, слегка успокоив ветер, Рид проверил по приборам — за ночь «Сцилла» прошла около дюжины миль в южном направлении. И для начала это было неплохо.
***
Под водой шторм выглядит по-другому. У поверхности вода бурная, неспокойная, ветер и течение постоянно соревнуются за право управлять ею, но стоит опуститься на пару метров, как морская толща превращается в громадную и вязкую субстанцию. Порой даже Коннору приходится прилагать усилия, чтобы прорываться сквозь нее — он то скользит проворно, как рыба, то неловко поворачивается, выставляет плечо или локоть, и тут же замирает, будто споткнувшись.
Шторм для разумных морских обитателей не опасен. Их бережет пара легких и понятных правил: не подплывай к поверхности в ураган, проверяй течения, чтобы узнать, какова наверху погода, вот и все. И поэтому Коннору непросто поверить, что людей по ту сторону воды сильный ветер с дождем может убить.
Коннору не нравится, что люди погибают в море. Вместе с обломками кораблекрушений, с мусором, пластиком и топливом в воду попадают и их тела. Коннор своими глазами видел несколько трупов, их вздувшиеся от воды лица и сходящая пластами кожа въелись в память так, что иногда возвращались в кошмарах, если Коннор засыпал слишком крепко.
Но рыбы бывали рады — Коннор знал, что те стайками рвут мертвую плоть на крохотные кусочки и наедаются, а останки потом спускаются вниз, где их уже поджидают глубоководные крабы.
Кормить рыб одиноким мореплавателем с яхты Коннору не хотелось. Он следил за ходом судна из-под воды, иногда выныривал и поправлял курс, уводя в направлении большой земли — та находилась слишком далеко, но со штормом нельзя бороться или быть к нему равнодушным: нужно пользоваться его силой, и Коннор знал, как.
Под утро он порядком устал, настолько, что начал даже задумываться, для чего все это делает. Все равно ему не хватает решимости поговорить с человеком; каждый раз, подплывая к яхте слишком близко, Коннор думал, не случится ли чего. Вдруг на борту есть сети или оружие, и человек только и ждет возможности ими воспользоваться?
Коннор не хотел, чтобы вышло так, что он помогал своему убийце.
Выспавшись за пару часов, Коннор рискнул не просто подняться к поверхности, а выглянуть над ней. Он точно знал, что яхта в порядке и человек на ней тоже, но любопытство, обострившееся после сна, пересилило здравомыслие. Коннор слышал, как вчера человек обращался к нему, и успел не единожды пожалеть о том, что промолчал в ответ, потому-то и вынырнул всего в десяти метрах, распрямил медленно хвост, чтобы в любой момент сжать его и спрятаться, и присмотрелся.
Человек был там, на борту. Сидел на настиле около штурвала и вспарывал коротким ножом ту самую рыбину, которую Коннор для него выловил. На воду вокруг он не обращал внимания, так что Коннор решился подплыть чуть ближе, чтобы лучше видеть его удивительное лицо, поросшее короткими волосами, и то, как аккуратно и точно нож разделывает рыбью спину вдоль хребта, отделяя ровные куски мяса, даже издалека выглядящие аппетитными. Человек, впрочем, вряд ли мог согласиться с этим определением. На его лице застыла гримаса отвращения, он принюхивался к рыбе, снова ковырял ее ножом, отделяя кости, но попробовать никак не решался.
Это было странным. Коннор знал, что люди едят рыбу и ловят ее огромными косяками именно для этого. Он вообще многое знал о людях, особенно такие элементарные вещи, и поэтому поведение мужчины на яхте казалось ему абсурдным.
Язык чесался заговорить, спросить, посоветовать, но Коннор из последних сил сдерживался, пока человек вдруг не окликнул его сам:
— Ну чего ты пялишься, с тобой поделиться?
Коннор дернулся от неожиданности, но в этот раз под воду не ушел. Видимо, он не заметил, как человек смотрел на него исподлобья — зрение на воздухе оставляло желать лучшего, и Коннор считал, что его не замечают, потому что до сих пор на него не реагировали.
— Я, если что, мысли не читаю, — продолжил человек, подняв голову так, что теперь стало видно его лицо с темными пятнами усталости под глазами. — Ты эту рыбу достал, так что в общем-то она твоя. Подай какой-нибудь знак и отдам.
Пища сейчас Коннору была не нужна, да и предпочитал он моллюсков и мидий, а не нототению, так что, еще пару секунд от робости помедлив, он отрицательно покачал головой.
Человек в ответ издал странный звук, свойственный ему, как думал Коннор, благодаря особому строению гортани, и повторил тот же жест, добавив:
— Класс. Всё мне достанется.
Коннор других комментариев не стал дожидаться — нырнул под воду, перевернулся и поплыл глубже, в темноту и под приятное давление моря, где не было никого и ничего лишнего. Он только что сделал огромную глупость и дал человеку понять, что знает его язык, и теперь страшно раскаивался.
***
Океанская рыба в Гэвина попросту не лезла. Не умел он заставить себя откусить больше пары раз — должно быть, еще не так сильно проголодался и мог терпеть, хотя до сих пор был уверен, что легко съест если не всю рыбину, то половину точно. Но нет, никак. Был бы огонь, он бы на нож насадил и поджарил, но сырая безвкусная плоть… Гэвин только и думал о том, сколько в ней микробов, бактерий и прочей незаметной его глазу живности. Мерзость.
Однако и в рыбине был плюс — именно благодаря ей Рид просидел на настиле достаточно долго для того, чтобы дождаться свою русалку. Ни капли уверенности в том, что он приплывет именно сейчас, да и сегодня вообще, у Гэвина не было, но рассеянное внимание и тусклое солнце позволили рассмотреть поднявшуюся над уровнем воды макушку.
Что ж, теперь он практически уверен, что хвостатый хер не хочет его убить, хотя еду подсунул и впрямь дерьмовую.
И диалог, на который Рид рассчитывал, наконец состоялся. Не так, как он хотел бы, не так, как думал, но водяной парень услышал его, понял, и даже ответил, пусть использовать для этого решил только жест. А потом, как Гэвину показалось, тот самого себя испугался и исчез.
Гэвин, оставшись наедине с собой и неудавшимся обедом, отложил рыбину обратно на настил и вздохнул. Чувства были странные: плевать на голод, на отчаяние, на одиночество, волновало его не это, а то, что он оказался невероятно близко к чему-то необычному, притягательному… К диковинке, к которой масса ученых искала, но так и не нашла подход.
Еще немного, думал Гэвин, и они поговорят. Если, конечно, с неба не явится вертолет спасателей и его отсюда не заберут.
Рид не знал, чего ему хочется больше… наверное, все же спасателей. Но они никак не появлялись, сигнал не доставал до берега и не находил на пути кораблей, а те несколько самолетов, которые летали на юго-запад за день, все равно были чересчур высоко: сигнальные огни, радио и даже ракеты не давали никакого результата.
Вот и оставалось ему только пытаться не угробить яхту, дублировать вызовы каждые полчаса, и ждать, не случится ли чего.
В следующий раз Рид заметил гостя ближе к вечеру, когда солнце садилось в плотную пелену уже ставших привычными облаков. Бури вроде бы не намечалось, так что Рид рассчитывал на хорошую и спокойную ночь, но сигнальные огни до сих пор не включил — ждал, пока станет совсем темно. И вот мокрая голова со слипшимися волосами выглядела будто поплавок на невысоких волнах, зрелище равно интригующее и забавное.
— Привет, — Гэвин понимал, что ответа не будет, но сидеть в тишине и общаться с самим собой злым полушепотом ему надоело. — Как день прошел? Круто там под водой, м? Хотя темно же, не видно ничего. Это только возле поверхности нормально, а чем глубже ныряешь, тем темнее.
Он стоял у штурвала так, будто все еще мог управлять яхтой, но во время монолога выпустил его и подошел к лееру. Двигался медленно, чтобы не спугнуть русалку, но все равно заметил, как тот отплыл немного назад, заставляя податливую воду расступиться — боялся, значит. Боялся и все равно смотрел.
Гэвин ухмыльнулся — это здорово походило на него самого.
— А давление тебе как? Я же в курсе, чем ниже опускаешься, тем оно сильнее. Сколько-то там атмосфер. Потому у подводных лодок суперплотные борта, чтоб их друг о друга не размазало. А у рыб тело такое сплюснутое. Ну да им передвигаться так легче, типа меньше сопротивления с водой. А вот у китов иначе, они круглые, как бочки, но все равно как-то справляются. Видел я один раз кита, но очень далеко, и даже сфотографировать не успел. Ты-то вот, наверное, с китами прям рядом плаваешь, а люди кучу денег выбрасывают, чтоб на судно попасть и хотя бы издалека на их спины посмотреть. Экзотика.
Русалка все еще не уплывала. Внимательные глаза поблескивали и моргали медленно, с облепивших голову прядей скатывались капли воды. Холодно там, должно быть — Гэвин поежился, вспомнив, как замерзал ночью, когда брызги от разбивающихся о борт волн достигали шеи и лица.
— А вот ко мне ты приплываешь, — продолжил Рид задумчиво, отведя взгляд от головы над водой и разглядывая яхту. — Как будто я для тебя и есть кит. Экзотика…
— Какое у тебя имя?
Вряд ли Гэвин понимал, что удивило его больше — то, что русал с ним заговорил, то, какой необычный голос у него был, или то, какой вопрос он выбрал. Наверное, все сразу; от неожиданности Рид подавился вдохом и теперь изо всех сил сдерживался, чтобы не раскашляться.
— Имя?.. — хрипло переспросил он, растирая пальцами горло. — Гэвин.
— Хорошо. Гэвин. Неправильно думать о тебе, просто как о человеке наверху.
— А думать о тебе, как о русалке, правильно? Будто мы в мультике, и я диснеевская принцесса. Ну или там ты принцесса, Ариэль.
Эмоция, отразившаяся на пару секунд на лице «Ариэли», совмещала в себе недоумение, сомнение и любопытство — как будто он тоже не ожидал, что Гэвин ответит… или что сам он решится разговаривать с человеком.
— У меня имя Коннор. И это будет называться тритон.
— Это?
— Мой вид.
— А. Ясно. Но обычно тритоном называют ящерицу. Не помню даже, плавает ли она в воде или только по пустыне бегает. Маленькие такие ящерицы, знаешь, — Гэвин показал небольшое расстояние между пальцами, — примерно вот такие. Ты знаешь ящериц?
— Знаю, но не тритонов.
— А каких?
Коннор замешкался ненадолго, раздумывая, и выдал ответ, заставивший Рида рассмеяться:
— Других.
— Ладно, тритон Коннор, я понял. Да и откуда в океане взяться ящерицам? — спросил так, будто это было важнее, чем то, что Коннор знает человеческий язык. — Спасибо тебе за рыбу, кстати.
— Ты ее не ел.
— Неправда, дважды укусил. Думал, блевану.
— Хочешь, чтобы я принес другую?
— Не, рыба отличная, — Гэвин наконец почувствовал себя свободнее, понял, что Коннор теперь, познакомившись, не исчезнет вдруг от любого резкого движения. Пройдя вдоль борта поближе к мачте, он оперся о леер там и подумал, что было бы круто рассмотреть это существо целиком. Того, что с ним можно разговаривать, было уже недостаточно. — Просто ее обычно жарят или варят. Или солят. Или коптят. В общем, вот так просто разве что японцы могут есть, и то с рисом и соевым соусом. Придает остроты.
— У меня нет соуса.
— Ага, у меня тоже. Но, пожалуй, я не умру тут от голода. А вот от обезвоживания — возможно. Или там когда новый шторм будет. Тогда вообще что угодно может произойти.
— Твой мотор в порядке. Почему ты не плывешь?
— Топливо, — Рид развел руками. — Закончилось, сволочь. А один парус порвался. Можно на втором плыть, но нужно знать ветер и… В общем, я не то чтобы сильно опытный матрос. А ты разбираешься в яхтах?
— Немного… — лицо Коннора стало задумчивым. — Разные корабли бывают на дне. Такие, как твой, тоже.
— Ты что-то делал во время шторма… Двигал яхту и… штурвал.
— Я поворачивал перо, — тритон кивнул. — Буря не вредит, если идти правильно по течению и не резать волны.
— А просто так, без бури, ты можешь это делать?
Теперь Коннор задумался сильнее. Над водой показались его плечи и предплечья, он словно опирался на волнующийся океан, но сам не замечал этого — только Гэвин следил за ним во все глаза, жалея, что не взял с собой камеру и посадил батарею телефона. А впрочем, что ему камера: нет хвоста, нет доказательств, и хвост-то как раз тритон показывать не спешил.
— Поворачивать могу. Но это и ты можешь, штурвалом. Я… пробовал подтолкнуть, но это слишком трудно. Есть другой вариант — выбирать ветер и идти по нему, но до берега очень далеко, а ветер меняется.
— А мне до берега и не нужно, — оживился Рид, сжимая трос леера крепче. — Мне достаточно оказаться поблизости от любого исправного судна. А там уже радиосвязь включится и, считай, дело в шляпе, понимаешь?
— Не понимаю. Какая шляпа?
— А про судно понял? — Рид хохотнул и покачал головой, быстро замолкая, чтобы не обидеть неосторожной реакцией единственное существо, способное хоть немного помочь.
— Про судно — да. Нужно оказаться поблизости. В океане много кораблей ходит.
Гэвина немного раздражало то, что Коннор не дает внятного ответа и даже не намекает на него. Неужели ждет, чтобы у него попросили помощи? Но до этого ничто не мешало ему помогать безо всяких просьб, и Рид рассчитывал, что так оно и будет продолжаться.
— Я хочу понять, можешь ты мне помочь или нет, Коннор, — как можно более доходчиво начал Гэвин, стараясь не переходить на тот вид делового тона, которым общался со стажерами. — Рано или поздно хоть какой-то корабль пройдет поблизости, но мне хотелось бы встретить его живым, вот в чем дело.
— Ты еще долго можешь жить?
Наивность струилась отовсюду — из глаз тритона, из тона его голоса, из смысла вопроса. Гэвин мысленно хохотнул, но тут же собрался и попробовал отнестись к делу серьезнее. Предмет разговора — его жизнь, и если на работе он расценивал риски здраво, когда ставил ее под удар, то сейчас ситуацию не контролировал.
— Дней пять точно. Но это так, не жизнь уже будет, а… Ну, понимаешь, человек без воды и пищи чувствует себя отстойно, хотя и остается некоторое время живым. Так что будет охуенно, если мы уложимся в двое суток.
Теперь Гэвин ждал, что тритон выдвинет условия. Так всегда и бывает, когда твоя жизнь находится в прямой зависимости от другого человека; и, черт возьми, Рид готов был многое за эту самую жизнь отдать. Он успел прикинуть, что вряд ли Коннору понадобятся деньги, но вот какие-то вещи или, может, услуги… оружие, химикаты, редкие сорта лучеперых рыб, морской бог его знает, что еще.
— У кораблей обычно есть торговые пути, — Коннор оборвал мысли Рида, повернувшись и оглядев горизонт так, будто пути начертаны прямо на воде. Гэвин, приглядевшись, заметил темные горизонтальные полоски на его в общем-то человеческой шее, но так и не понял, были там жабры или что-нибудь другое. — Я, возможно, узнаю об этом, но в начале дам тебе попробовать другую рыбу, чтобы ты не чувствовал себя отстойно.
— Говорю же — не в рыбе дело.
— Но это моя самая любимая. Хотя бы попробуй.
Будто чувствуя, что Рид станет отпираться, Коннор нырнул под воду вперед головой. Волна податливо расступилась, пропуская, темный гребень разрезал образовавшуюся пену и тоже исчез, а Гэвин остался на прежнем месте, всерьез задумавшись, не двинулся ли он рассудком из-за удара гиком по затылку.
Но, наверное, не двинулся. Видеть тут и там русалку — это полбеды, но разговаривать с ней и принимать помощь… это уже дело серьезное.
— Давай, пшел! – решетчатая дверь за спиной Брута захлопывается и тут же раздается едва слышное гудение – проволочная ограда, отделяющая арену от зрительских трибун, во время боя всегда под напряжением. Наверняка оно для киборга не смертельное – слишком велика вероятность, что кто-то из бойцов поджарится, случайно на нее наткнувшись, и испортит зрителям удовольствие, но достаточное, чтобы удержать их внутри.
Измельченная галька хрустит под подошвами его ботинок; спустя несколько неторопливых шагов, что отделяют его от середины арены, вялый гул на трибунах превращается в слитный оживленный гомон, перемежающийся отдельными криками и улюлюканьем.
Противник Брута дожидавшийся его вот уже какое-то время, проводит первичное беглое сканирование враждебного объекта и переходит в боевой режим.
«Ну, привет, Банни, — думает Брут, — наконец-то я тебя нашел».
На зайку широкоплечий русоволосый DEX с армейской стрижкой ёжиком, резкими чертами лица и шрамом на щеке похож примерно как Теодор Лендер на солистку балета, но у его опекунши весьма своеобразный подход к выбору имен.
«Запрос доступа»
Брут ждет, тянет время, медленно, очень медленно расстегивая стесняющую движения тяжелую, зато модную, куртку из искусственной кожи.
«Доступ предоставлен»
Вырвавшийся у Брута вздох облегчения легкий, почти незаметный – драться всерьез с другим DEX-ом которого ни в коем случае нельзя убить, или покалечить, задачка из серии невыполнимых.
«Привет, Банни, меня зовут Брут, я частный детектив. Нас с напарником наняла Мириам, которая очень переживает и хочет поскорее увидеть тебя дома живым и здоровым. Что скажешь? Хочешь попасть домой?»
Светлые словно опаленные брови его противника сходятся на переносице, нарушая кукольную неподвижность черт.
«Ты зря сюда пришел. Отсюда не выбраться, я уже пробовал. По периметру здания стоят «семерки», у охранников глушилки. Нет никакой возможности послать сообщение – внешняя связь заблокирована. Нам придется драться, потому что так просто умирать я не собираюсь. Эти люди обещали отпустить меня если выиграю три боя подряд».
«Приятель, ты вроде разумный киборг — у тебя и мозги работают, и процессор тебе в помощь. Неужели ты всерьез думаешь, что тебя отпустят? Ты знаешь где находится арена для подпольных боев, ты видел лица этих людей. Думаешь они станут рисковать и сдержат свое слово? Правда думаешь?»
Пара секунд заминки; шум на трибунах нарастает, выкрики становятся раздраженными, а арбитр звонко колотит дубинкой по стыкам на ограждении, побуждая бойцов поскорее начинать шоу.
«Ты, я так понимаю, в отличие от меня очень умный.– Ироничный тон вполне ощущается даже по киберсвязи. — У тебя есть план?»
«Если бы у меня не было плана, я бы сюда не заявился. Потому что я тоже не собираюсь просто так тут умирать. Не отключайся, будем действовать синхронно».
Брут, все это время медленно освобождавшийся от своей куртки, отбрасывает ее в сторону, оставшись в открытой майке, и картинно поигрывает мускулатурой. Зрелище производит впечатление – гул чуть стихает, а по рядам зрителей ползет тревожный шепоток. В криминальной среде татуировки, выдающие принадлежность к могущественному мафиозному клану, узнаваемы многими. Он породил легкую тревогу, и это ему на руку – тревога при определенном стечении обстоятельств легко перерастает в панику. Разумеется, организаторы боев теперь не рискнут держать его живым еще хотя бы какое-то время, утилизируют сразу после окончания этого поединка, если он поединок переживет. Впрочем, он и так не собирался тут задерживаться.
Брут переходит в боевой режим, и они с Банни кидаются друг на друга с нарочитым азартом – атакуют, уворачиваются от ударов, совершают прыжки с переворотами и прочие эффектные акробатические номера, заставляя зрителей подвывать от восторга. Реальный же открытый бой между двумя DEX-ами выглядел бы куда менее эффектно и длился бы от нескольких секунд до минуты.
Никто не замечает, что бойцы в процессе перемещаются все ближе и ближе ко входу. Атаки Банни становятся более яростными с каждой секундой, кажется, он загоняет Брута в угол, заставляя отступать все ближе к ограждению, тот уже едва уворачивается от ударов в тесном пространстве между противником и чуть вибрирующими от электричества прутьями решетки.
А затем внезапно оба синхронно прекращают атаки и резко развернувшись одновременно бьют кулаками по датчикам электронного замка – Брут по верхнему, а Банни по нижнему. Замок искрит, резкий запах горелой изоляции бьет по ноздрям всем, кто находится поблизости.
В следующую секунду воцаряется хаос – охрана кидается к распахнувшейся двери, арбитр рвет из-за пояса глушилку и судорожно жмет кнопку. Излучение радиусом полтора метра заставляет Банни мгновенно скорчиться и рухнуть навзничь, прижав пальцы к вискам и одновременно случайно вырубает подоспевшую «семерку» из охраны. А Брут ко всеобщему ужасу остается на ногах – молниеносным почти неуловимым движением вырывает у арбитра глушилку и тут же ловко прикрывается его телом от двух выстрелов из бластера. Воспользовавшись его же оружием, со снайперской точностью снимает стрелявших и отбрасывает за ненадобностью человеческое тело с двумя обуглившимися дырками в груди.
Пару секунд Брут стоит неподвижно с глушилкой в левой руке и бластером в правой, сканируя пространство на предмет новых угроз и не обращая внимание на вопящих и разбегающихся как тараканы зрителей, которые в панике сбивают друг друга с ног.
Да уж, усовершенствованная Збышеком антиглушилка, которую можно замаскировать под любой аксессуар, реально незаменимая вещь.
Развернувшись, он взваливает Банни на плечи и неторопливо движется к выходу.
Снаружи промозгло, пахнет дождем, и Брут во всех смыслах ощущает свободу – действие блокирующего внешнюю связь устройства ограничивалось пределами заброшенной фабрики, принадлежавшей «DEX-компани» где проводились нелегальные кибер-бои.
На внутреннем табло всплывают семь непринятых вызовов от Данди и восемь сообщений разного рода тревожности. Новый сигнал поступает спустя пару секунд; тон у напарника взвинченный до крайности даже по киберсвязи.
«Совсем совесть потерял – пропал с концами, связь отключил! Я уже у Хасановых, все тебя ждут, особенно Мадина. Ты забыл что ли о ее дне рождения?!»
«Не кипятись. Я нашел нашу пропажу. Ты был прав – Банни похитили организаторы подпольных боев».
«Ты что – сунулся туда в одиночку?! Где твои мозги?! Нельзя на полдня одного оставить, чтобы ты не нашел приключений на свою идеальную задницу!»
«Рад, что ты такого высокого мнения об этой моей части тела. Я сейчас завезу блудного киборга Мириам и приеду. Ждите».
Спустя пол часа их с Данди потрепанного вида старенький спидер ловко занимает последнее место на парковке перед кондитерской известной сети, а спустя четверть часа Брут выходит оттуда с коробкой пирожных, перевязанной ярко-красной ленточкой.
Банни уже не лежит на заднем сидении, скорчившись в позе эмбриона – приподнявшись на локте, разминает кисти рук. Его процессор только начал перезагружаться после отключки, а от неуправляемых имплантов тяжелеют и немеют мышцы.
На коробку он глядит понимающе.
— Хозяйке?
Брут чуть приподнимает уголки губ; в его органической памяти внезапно всплывают карие, похожие на вишни глазищи с длинными ресницами, глядящие на него по-взрослому серьезно.
«Когда я вырасту – выйду за тебя замуж. Вот».
Он качает головой и отвечает неожиданно для себя самого.
— Нет. Не хозяйке. Невесте.
Ребята мэтра Франсуа, повинуясь приказу своего главаря, проводили кавалеров вновь образованного ордена через лес тайными разбойными тропами, разместили в мансардах веселых кварталов Левого берега, в купеческих солидных домах и в башнях сиятельных господ. Вийон явно прибеднялся, когда говорил, что не так уж и много может сделать: нити и связи его организации опутывали не только Париж, но и половину Франции — зачастую высшие сановники провинций были обязаны своими титулами, а то и головами простому парижскому горожанину.
Штаб-квартирой ордена временно стал кабинет Остряка, не засвеченный еще перед церковными властями: проверка кабачка папаши Левена прошла так же гладко, как и остальных заведений Покойницкой улицы, и отцы-инквизиторы пока считали, что разыскиваемая ими ведьма еще не добралась до столицы. Городские ворота тщательно контролировались, но в самом Париже еще можно было действовать открыто.
Именно вопрос о первых действиях обсуждался на совещании представителей кланов, вошедших в орден, на следующую ночь. Мнения резко разделились: чернокнижники, некроманты и оборотни считали, что нужно использовать драгоценное время, пока святые отцы не готовы к нападению, для быстрых, дерзких и решительных вылазок. Ведьмы, домовые и водяные стояли за постепенное установление связей со всеми членами когда-то единого темного братства, за то, чтобы медленно и планомерно копить силы для одного, но решительного удара через десять лет: сразу на Рим. А уж опосля…
Мортиция и Франсуа, которые стали очень близки в эту неделю, пока не принимали участия в споре, изучая какой-то свиток в углу среди книжных полок. Но вскоре, когда рабочее обсуждение стало грозить перейти в перепалку и начали вновь понемногу звучать старые обиды, ведьма топнула кованым сапогом, призывая ко вниманию:
— Нет смысла спорить, браться и сестры. Вы все правы. Мы слишком слабы сейчас для решительных и масштабных действий.
Здоровенный рыжий детина в кильте многозначительно поднял палец и на родном языке припечатал: “I’v seid et eksectely”<шотл., искаж: я сказал именно это>.
— Но не воспользоваться тем, что противник еще не знает о нас, было бы просто глупостью! — продолжила мысль Мортиция. Черноволосый толстяк с почти кошачьими усами прошипел: «А я што говорил?».
— Но, братья и сестры, у меня появилась новость, которая позволит нам объединить эти две позиции. Как мне стало известно, в подвалах венсенского замка доминиканцы вот уже пять лет держат нашего брата с зеленого острова Ибернии. Того самого, которого долгое время называли Сапожник. Вытащив его оттуда, чтобы привлечь к общей битве, мы не только покажем, на что мы способны, но и раз навсегда решим вопрос с материальной базой. Ведь всем здесь известно об его экспериментах с золотом?
Собравшиеся дружно закивали.
— Так вот, есть сведения, что последний эксперимент увенчался успехом. Зная Сапожника, в это поверить, конечно, сложно. Но то, что его не развоплотили сразу после взятия, и не отправили в Рим, а все это время держат в тайне даже от римской курии, говорит только об одном: ему удалось если не сделать золото из ничего, то добиться каких-то очень существенных результатов.
В разговор вступил долго молчавший мэтр Вийон:
— Мне удалось добыть план венсенского замка, мои благородные господа. Со всеми подземельями и потайными ходами. Вашего друга держат вот здесь, — он указал на помеченную красным цветом секцию в плане. — А проникнуть в замок мы можем здесь, где лес примыкает вплотную к замку и по ветвям деревьев можно перебраться через ров, и еще вот здесь, где старый и позабытый всеми кроме моих коллег, — Франс ехидно ухмыльнулся, — подземный ход. Поэтому предложение следующее: наступаем двумя группами: через лес и далее через стену идут, помогая друг другу, упыри и оборотни. Через подземный ход проходят некроманты и чернокнижники. С обеими группами идут мои ребята, показывая дорогу. Группы соединяются вот здесь, перед караульным помещением, и одним быстрым ударом нейтрализуем стражу. Дальше мои остаются на шухере… — он запнулся, закашлялся, нервно всхрюкнул. — Прошения прошу, на часах остаются. А вы идете по плану вниз, в подземелья. Освобождаете вашего арестанта — и обратно отходим так же, как придем: через лес и через подземный ход. Вся добыча, которую удастся взять в дороге, достается моей братве. В случае непредвиденных обстоятельств — действуем по ситуации. Вопросы есть?
Старый лысый упырь, помнящий еще фараонов, да и сам изрядно похожий на мумию, оживился, задвигал острыми ушками:
— А зачем же вам столько мертвых тел, молодой человек? Добычу делим поровну, иначе нечестно.
— Точно! — поддержал его моложавый оборотень с волчьим оскалом. — Для чего вашим ребятам туши стражников? Делить так делить!
Даже схватывающему обычно все на лету мэтру Франсуа потребовалось немного времени, чтобы сообразить, к чему клонят старейшины нечисти. Он расхохотался:
— Да мертвяков забирайте себе хоть всех, мне не жалко! Под добычей я имел в виду золото, драгоценности, оружие.
На этот раз облегченно рассмеялись напрягшиеся было темные старшины, а общую позицию подытожил котообразный толстяк:
— Ну, этого добра у нас и так хватает. А оружие — так и вовсе не требуется. Когти, лапы и хвост — вот наше оружие!
— Ну что ж, братья и сестры, — с пафосом произнесла Мортиция. — На святое дело идем, друга из беды выручать. От каждого клана по три добровольца, встречаемся в полночь у входа в потайной ход на берегу Сены. Пусть Черная Звезда помогает нам.
Планы расписываются для того, чтобы их нарушать. Кто их нарушит — исполнители, их противники, или просто дурной рок, это совершенно не важно. Важно то, что действовать при этом приходится именно по обстоятельствам, и эти обстоятельства подчас оказываются сильнее самых блестящих планов.
Так же вышло и здесь. Все шло замечательно до того, как пожилой чернокнижник поднес пучок разрыв-травы к двери камеры, помеченной красным крестом на вийоновском пергаменте. Войдя в камеру, нечисть обнаружила в углу на куче тряпья неподвижное тело длинного нескладного молодого чародея. На окрики и похлопывания по щекам он никак не реагировал, и одна сердобольная ведьмочка прошептала:
— Они его пытали, изверги!
Но разгадка была гораздо проще. Не открывая глаз, Сапожник сделал молодецкий выдох, и камера наполнилась запахом застарелого перегара. Поняв, кто перед ним стоит, и зачем пришли, он заплетающимся голосом спросил:
— А что, ребят, выпить есть?
Один из вампиров быстро достал из рукава и протянул сидельцу хрустальный темно-красный фиал. Тот обрадовался:
— О, винцо! — Но открутив пробку, скривился и отбросил сосуд в сторону: — Да я вам что, упырь гребаный? Гребаной кровищи не пью, гребаный принцип.
Последовать за своими спасителями он согласился с явной неохотой, по дороге наверх грязно ругался на все, что видел и что слышал, а увидев наверху мэтра Франсуа и его ребят, громко расхохотался:
— Гребаные людишки! Что собрались здесь, дуйте отсюда, пока не сожрали нахрен к хренам свинячьим! Или не, погодь, выпить есть? А то у этих гребаных упырей кроме гребаной кровищи ничего не найдешь толком.
Вийон пожал плечами и спросил у подошедшей на шум Мортиции:
— Что, это и есть ваш знаменитый Сапожник? Я где-то понимаю, высокородная госпожа, почему ему дали такое погоняло. То есть прозвище… — Он сделал паузу и поправился: — Хотя в его случае, скорее, все-таки погоняло. Можно его как-то утихомирить? А то сейчас на шум сюда сбежится вся королевская стража. Впрочем, кажется, я знаю неплохой способ.
И подойдя к продолжающему бушевать арестанту, он протянул тому фляжку из своего рюкзака. Прильнув к сосуду и сделав такой глоток, что даже окружающие разбойники одобрительно крякнули, Сапожник довольно икнул и хлопнул Остряка по спине:
— А ты ниче так парняга, хоть и из людей. — Тут он осекся, заметив Мортицию: — Это вы, княгиня? Тысячу лет не видел вас. Да и тогда только мельком… Но все это время мечтал снова увидеться и п-познакомиться.
Видно было, что прямая речь без ругани дается ему с трудом, но он предпринимает героические попытки сдержаться:
— За вами, к-княгиня, хоть на костер, хоть на водяное колесо. П-приказывайте!
— Вы пьяны! Вы мне отвратительны, колдун. И вот уже двести лет как нет никакой княгини, а есть просто ведьма Мортиция. Впрочем, этот разговор мы продолжим, когда ты протрезвеешь, кретин. Уходим отсюда, живо, тихо!
Но уходить тихо было поздно. Со всех сторон слышались крики: — Тревога! К оружию! — и слышался тяжелый топот стражи. Все-таки Венсен все еще был королевской резиденцией. Мортиция резко скомандовала своим:
— Упырям на взлет, остальным через подземелье.
Вийон резко свистнул, заставляя разбойников отвлечься от обшаривания изуродованных обескровленных трупов:
— Шухер, братва! Обрывемся, я их приложу.
И быстро подрезав с пояса у пробегавшего колдуна мешочек с порошком, бросился навстречу нападавшим:
— Ну чо, вохра, гаситесь! Ща всех на раз мочкану, гады.
Конечно, он блефовал — хотел только поставить дымовую завесу, чтобы удобнее было уходить, но в спешке и от недостаточной еще подготовки в колдовских делах перепутал порошки. Мешок с белым кружком — столб дыма. А мешок с красным треугольником вызвал взрыв, раскидавший стражей. Дверь подземного хода захлопнулась, и ее завалило остатками караульного помещения. Последнее, что увидел Франс — это упырь, подхвативший на лету склонившуюся над ним Мортицию.
Очнулся он в камере без окон — и, как ему сначала показалось, без дверей. Но двери там были — устроенные прямо в каменной кладке. И были, видимо, окна — или хотя бы просто мельчайшие отверстия, через которые за ним следили. Потому что стоило Остряку чуть-чуть приподняться, мотая головой и пытаясь сосредоточиться, как часть стены отъехала в сторону, и в проеме показался высокий седой человек в черном плаще с белым подкладом.
Подойдя к пытающемуся сесть Вийону, он громко обратился к поэту и разбойнику:
— Кавалер де Лож де Монкорбье…
Перебив его, Франс сделал вид, что затравленно озирается:
— Где?
— Что где? — недовольно и резко бросил черно-белый.
— Ну, где этот благородный господин, начальник?
— Перестаньте паясничать, де Лож. Я — Главный Инквизитор Франции и Наварры, Жером де Монпелье. Вам лучше рассказать мне все, что вы знаете о ведьме, именующей себя Мортицией Лебенфра, и о побеге заключенного без имени из Венсенского замка. В противном случае святая инквизиция оставляет за собой право применить к вам…
Вийон не дал ему договорить:
— Да где ж ты так на пушку-то научился брать, начальник? У меня жбан трещит, гужевались вчера…
— Ближе к делу, де Лож. Отвечайте на вопросы, пока спрашивают по-хорошему. Вас видели в ее обществе, и не отпирайтесь. Вспоминайте: молодая женщина, рыжеволосая, стройная, греческий профиль. Особая примета — глаза раскосые, как у азиатов. Что, скажете, не видели?
— Да не при базаре я, начальник. Гужуюсь как-то у Левена, тут ко мне гагара подваливает: первый раз в Парижопинске, гдечо попалить, какие типа ништяки есть. Слово за слово, хреном по столу, ей до Булыни причухало. Бобов отсыпала, я и подписался. Вот и весь базар. А за Деложей, за Мортиций, за ведьм — это я не в курсах.
— Вы понимаете, что он сейчас сказал? — де Монпелье обратился ко второму инквизитору в таком же, как у него, черно-белом балахоне (странные, непроницаемо-темные стекла закрывают глаза), тихо и незаметно оказавшемуся в камере. — Лично я: ничего не понял.
— Де Лож, де Лож… — укоризненно протянул второй инквизитор. — Ведь вы дворянин, магистр искусств! А выражаетесь, как какой-нибудь бродяга с большой дороги.
— Я не бродяга, я вор! — гордо приосанился мэтр Франсуа. — А мессира кавалера, о котором вы изволите толковать, начальник, еще десять лет назад в нелепой уличной драке зарезал ваш товарищ по ордену, сумасшедший монах отец Филлип. Помните такого? Не знаю как вы, но вот ваш папенька, господин Жером, точно помнит.
Не давая Франсу перехватить инициативу, второй инквизитор вкрадчиво поинтересовался:
— Ну, а в Венсенском замке вы тоже на вечернем променаде оказались? Показывали дамочкам достопримечательности королевского дворца, не иначе?
— Да хорош прикалывать, начальник, — хмуро процедил Вийон. — Тут вы меня конкретно побрили, чотам. Думал подрезать чего путевого, а вона как зазехерил. Но это пусть меня мусора колют!
И как будто в ответ на последнюю реплику откуда-то снизу приглушенно раздалось:
— Именем короля! Дорогу прево и виконту Парижскому, кавалеру д’Эстутвилю. Именем короля!
Инквизиторы молча переглянулись. Рука де Монпелье метнулась к поясу, второй перехватил ее и медленно покачал головой. Каменная дверь отъехала в сторону, и на пороге появился старый знакомец и главный официальный недруг Франса Остряка, начальник королевской стражи и королевских жандармов Робер д’Эстутвиль.
В ходе короткой перепалки выяснилось, что подтвержденных претензий к кавалеру де Лож де Монкорбье, именующему себя Франсуа Вийоном, именуемому так же Франсом Остряком, у отцов-инквизиторов пока что нет, и интересует он их исключительно как свидетель. А вот у королевской стражи, наоборот, к обозначенному Вийону длиннейший список обвинений — и последняя его выходка с проникновением в королевский дворец переполнила чашу терпения. И плачет по нему веревка на городской площади, и ждет-не дождется его дыба в застенках королевской тюрьмы.
— Что ж, так тому и быть, — меланхолично пробормотал Вийон, поправляя кружевной воротник. — Значит, этой шее скоро предстоит узнать, сколько грехов висит на этой заднице. — И он одернул камзол. — Твоя взяла, начальник.
В закрытом экипаже противники долго молча сидели друг напротив друга. Наконец, прево тяжело вздохнул и спросил:
— Ну куда же тебя все время заносит, Франс? Мало тебе того, что рано или поздно болтаться тебе в петле, несмотря на все уловки и отмазки? На костер захотел? Этим ведь на лапу не дашь, и по амнистии от них не выйдешь.
— Дружище Робер… — Разбойник тяжело вздохнул и через зарешеченное окно посмотрел на весело бегущие вдаль парижские предместья. — У меня к этим собакам давний счет, ты знаешь. Сначала этот Филипп Сермуаз, который чуть не продырявил меня из-за угла, и за которого я схлопотал первый срок.
— Но ведь тебя полностью оправдали! Ты не представляешь, чего мне это стоило.
— Представляю, Робер, представляю. Но что толку? Суд да дело, я был вынужден скрываться, а голод не тетка, и норов в карман не положишь. Но это все в прошлом. Ты Волка помнишь?
— Анри? Того, который с тобой…
— Его. На днях голубь прилетел из Ахена: его сожгли. А ни забывать, ни прощать я не умею.
— Ну что ж, друг. Тогда больше я тебе помочь не смогу. В дела святого престола мне не вмешаться. С Богом, друг! Удачи. Прощай.
— Прощай, дружище. Супруге привет.
— Обязательно. — И полоснув по связывавшим Вийона веревкам острейшим стилетом, изменившимся голосом прево закричал: — Остановить экипаж! Разбойник сбегает! Тревога!!
Остряк же не медля, плечом растворил дверь и прямо на ходу выпрыгнул в ближайший овраг.
Прошло несколько месяцев. Поздняя осень обрывала последнюю листву с чахлых деревцов на парижских улицах, гнала всклокоченные, металлически-темные воды Сены извечной дорогой в Атлантику.
За это время орден Черной Звезды разросся и окреп. Совместно в ребятами Вийона, были проведены операции в Париже, Тулузе, Дрездене и Лондоне. Ордену доставались артефакты из спецхранов инквизиции и книги из потайных библиотек, а братве — драгоценности и деньги. Тела папских гвардейцев, стражников, да и самих инквизиторов тоже не пропадали: они шли на усиление оборотней и вампиров.
Сапожник, вечный школяр и неудачник, пьяница и матерщинник, действительно придумал как извлекать золото. Но поскольку в момент озарения он был мертвецки пьян, то помнил методику только в общих чертах, и добытое им золото вело себя крайне своенравно: норовило испариться без следа. Или, еще хуже, превратиться в какую-нибудь неописуемую гнусь.
Впрочем, чтобы дурить лохов, другого было и не надо.
На этой почве, на почве поэзии, а так же на почве совместной страсти к Мортиции Сапожник и Франсуа очень сдружились. Они вместе пили, вместе ходили на дело, вместе склонялись над старинными свитками и пыльными томами, пытаясь воплотить в жизнь новую идею сумасшедшего чародея: создать человека из подручных материалов.
Не голема, с этим-то как раз никаких проблем не было уже давно — а именно человека. Как выражались древние, гомункулюса.
С жаром они доказывали орденскому капитулу, какие выгоды можно получить, создав армию разумных, послушных и расторопных мальчиков-с-пальчик. Мэтр Вийон тратил на исследования почти всю свою долю в добыче, ирландец залезал в долги, и только поразительное везение в азартных играх спасало его от того, чтобы всплыть как-нибудь ясным осенним утром в Сене брюхом кверху.
Ведьма же, казалось, прожила за эти месяцы целую жизнь: в уголках раскосых синих глаз притаились морщины, высокий властный голос стал слегка хрипеть. Сначала она благоволила Остряку, потом переключила все свое внимание на темноволосого колдуна, который на радостях стал меньше пить и почти перестал грязно ругаться. Его ругань стала чистой и почти благопристойной.
Конечно, не обходилось между друзьями и без скандалов, без мордобоя и попыток поножовщины. Но будучи при этом сильно пьяными, они физически не могли нанести друг другу большого ущерба, а проспавшись — мирились, погружались в книги или в орденские дела.
Дела же орденские ближе к зиме резко пошатнулись.
Главный Инквизитор Гюи де Монпелье, поклялся, что если его сын Жером не справится с этой напастью, то он сам прибудет в Париж — и если потребуется лично сожжет всю столицу Франции. На протест короля Луи из Рима ответили, что неплохо бы разобраться в своих внутренних делах и пригрозили отлучением.
Но главное не это.
Главная беда была в том, что с какого-то времени череда успехов и удач наглухо пресеклась, и с последними листьями, с последними теплыми осенними днями ушла от ордена и светлая полоса.
Операции проваливались одна за другой, на явках и в секретных схронах появлялись люди в черно-белом облачении — а с ними и стража, вооруженная кроме мечей и копий колдовскими амулетами.
Против ордена велась четко выверенная, планомерная война.
И чтобы спланировать эту войну и переломить эту череду неудач, капитул объявил об общем собрании всех членов ордена на том же месте, где он был учрежден, у старинного капища на лысом холме в Булонском лесу.
Я вскочил, слегка пошатнувшись, услышав звук лязгнувшей задвижки. Дверь медленно отворилась… На пороге стояла Настя.
Это была немая сцена. Мы оба стояли поражённые и молча разглядывали друг друга.
На ней было чёрное шерстяное, насколько я вообще могу отличить шёлк от шерсти, свисающее мягкими волнами до пола, платье с длинными рукавами и закрытым воротом. На кожаном ремешке, надетом на шею, свисал круглый, с маленькое блюдце, плоский металлический медальон с такой же, как у Урода на поясе, чёрной восьмиконечной звездой. Настя была очень бледной, вообще плохо выглядела. Её слегка пошатывало. И она была беременна! Живот был настолько большой, что даже складки широкого платья его не скрывали.
— Тимур? Вы… вы давно тут?! — она была испугана и растеряна, а я был страшно зол.
— Так ты всё это время была здесь? Интересное кино! — я готов был её убить. — И чем же вы таким со своим папенькой занимаетесь, что сажаете людей в клетку, как жучков в банку, и качаете из них кровь? Ты кто, вообще, такая? — уже не говорил, а кричал я, подойдя к ней и, схватив за плечи, толкнул по направлению к матрасу.
Молчавший до сих пор Пашка подскочил к Насте и, с остервенением схватив её обеими руками за грудки, начал трясти изо всех сил, при этом издавая нечленораздельные, хриплые звуки. Она не сопротивлялась, только моталась из стороны в сторону, как неживая. Потом охнула, закатила глаза и стала заваливаться назад. Я едва успел её подхватить, чтобы она не упала. Пашку мне удалось отцепить не сразу. Его всего трясло. Он судорожно, с хрипом дышал, с ненавистью глядя на Настю. Я почти волоком перетащил Настю на матрас.
Испуга в её глазах не было, только было видно, что она очень слаба. Я бы, наверное, в другое время ей посочувствовал, но другоговремени нас лишили, и, кроме злости, я не испытывал ничего.
— Где Урод? Что вы, вообще, такое?
Она прерывисто дышала, прижав ладони к лицу. Потом отняла их, но каждое слово давалось ей с трудом:
— Тимур, пожалуйста, я даже не знала, что Ургорд здесь вас держит. Правда, поверь. Я всё объясню позже. Но сначала… помогите мне. Если откажетесь, я не доживу до вечера. Ургорд ушёл… ещё три дня назад. Он всегда уходил, но возвращался. И вот… пропал. Сама ничего не понимаю, — сбивчиво говорила она, то и дела останавливаясь, чтобы перевести дыхание.
Я не знал, что делать.
«Можно ли ей верить? По ходу, ей и правда нужна помощь».
Я подошёл к Пашке. Он, опустив голову, тяжело дышал, так и не сдвинувшись с места. Приобняв его за плечи, отвёл к матрасу.
— Паш, ты в порядке? Посиди пока, посмотрим, что она скажет, — и обернулся к Насте. — Хорошо. Что нужно делать? Но имей ввиду, если ты что-то задумала…
— Тимур, я умираю. Давайте поднимемся наверх, всё объясню потом, сначала помогите. Я понимаю — вы хотите поскорей вернуться, но без меня вам всё равно отсюда не выбраться.
Мы поднялись наверх. Конечно, не без труда. Нам обоим пришлось Настю чуть ли не тащить на себе. Лестница же была узкая. В общем, наверх мы выбрались не сразу, ужасно уставшие. Сил не было — чувствовалась вынужденная голодовка.
Мы уложили Настю на диван, а сами упали на пол, привалившись к тому же дивану. Я уже отдышался, только слегка кружилась голова. Всё-таки физическая подготовка давала о себе знать. Пашке же нужно было время, чтобы прийти в себя. Настя вообще лежала зелёная, как плюш на диване.
— Настя! — начал я. — В чём заключается наша помощь? Что ещё мы должны сделать, чтобы вернуться домой? Говори!
— Я должна вам рассказать о себе, об Ургорде. Мне незачем что-то скрывать. Вы пострадали по моей вине. Ургорд держал вас здесь из-за крови для меня. Я просила, чтобы он приводил только взрослых, но в этот раз он меня, как вижу, не послушал.
Она помолчала. Было видно, что ей плохо, и она едва держится.
— Я полувампир из другого мира. Мы не охотимся на людей и не высасываем у них кровь, как пишут ваши писатели-фантасты в своих книгах. Кровь нам бывает нужна очень редко — когда мы болеем или ранены. И ещё, когда вынашиваем детей. Мы питаем их своей кровью. Поэтому должны её пить сами, чтобы не истощился организм. Я уже три дня не пила, и мои силы на исходе. Если не выпью крови, я и мой малыш не доживём до вечера. Мне нужно немного. Пожалуйста! Продукты в кладовой, там же, в банке, травяной сбор. Сначала заварите отвар и поешьте.
— Я тебя знаю десять лет! Хоть мы и не общались, да и виделись пару раз за год летом на каникулах, но всё равно же знакомы друг с другом. И в деревне про вас рассказывали. Ты жила и росла, как обычный ребёнок — человек. Жила здесь, вместе с нами, в нашем, блин, мире! А теперь я должен поверить в этот бред про вампиров и потусторонний мир? Ты бы в такую чушь поверила?
— Тимур, у меня почти не осталось времени, чтобы вас убеждать в том, что говорю правду. Сейчас просто поверьте в то немногое, что я вам рассказала, — она помолчала, переводя дух.
— Скоро я, если не выпью крови, уйду в беспамятство. Вы уже не сможете меня вернуть. Что случилось с моим проводником Ургордом — я не знаю. Между нами есть связь, но он на неё не выходит. Значит, на нём нет пояса. Звезда, — она дотронулась кончиками пальцев до середины кулона, — это наша связь. Возможно, он сюда уже не вернётся, и вы навсегда останетесь здесь, в Безвременье. Решайте. Мне больше нечего сказать.
Я подумал:
«Получается, она не оставляет нам выбора. Какая, в принципе, разница? Одним разом меньше, одним — больше. Без неё нам, похоже, и правда отсюда не выйти».
— Ладно. Убедила. Где его этот… контейнер, ты знаешь? — я подошёл к столешницам и начал попеременно открывать ящики и шкафчики, ища какой-нибудь нож и кружку.
Настя приподняла голову:
— Сначала заварите себе отвар, и мне тоже дайте. И поешьте. Вы не ели три дня — мне не нужны ваши трупы, — она указала рукой на дверь. — Там, в комнате, вход в кладовую. Зайди — увидишь. В комнате возьми корзину. Справа на стене в кладовой светильник. Идите вместе, Паша тебе поможет. На полке банка жёлтая — это травяной сбор. И возьми из комнаты одеяло — меня морозит.
Этот дом — лабиринт какой-то. Когда мы подходили к нему, хоть и был туман, я всё равно видел, что домик небольшой, скорее похож на деревенскую баню, чем на дом. Но внутри оказалась просторная комната, из которой вход в другую, ещё большую, а из неё — в кладовую. Я уже ничему старался не удивляться.
Мы с Пашкой зашли в комнату, дверь в которую была рядом с дверью в нашу «темницу». Комната была разделена двумя деревянными ширмами, что-то вроде спальни и гостиной. На второй половине, у дальней стены, стояла широкая кровать с пологом, прямо как в королевском дворце. Какие-то резные шкафчики, креслица, большое зеркало в красивой золочёной оправе. Всё это я смог разглядеть, когда зашёл за ширмы взять одеяло. Кровать была не заправлена, видно, что на ней недавно лежали. Наверное, Настя. Больше-то некому. Я взял одеяло, подушку и отнёс Насте. Устроил её на подушке и укрыл одеялом. Она ничего не сказала, но посмотрела на меня с благодарностью.
Первая половина комнаты была обставлена обычно: вплотную к ширмам стояли два чёрных кожаных кресла, на полу — ковёр в красно-чёрную клетку. С одной стороны широкий диван, с другой — две двери. Одна из них была открыта — Пашка уже нашёл кладовую. Я вошёл следом.
Это была не кладовая, а целый склад со стеллажами в три ряда и двумя проходами между ними. На одном из стеллажей стояли и лежали стопками какие-то книги, похожие на амбарные, коробки. На другом — посуда и много разной домашней утвари. Тут же, на нижней полке, стоял знакомый контейнер, при виде которого неприятно кольнуло внутри. Остальное я сильно не разглядывал: нашей целью были продукты.
Пашка стоял у крайнего стеллажа. В кладовой была нормальная комнатная температура, но когда я подошёл к Пашке, почувствовал холод. Как будто этот стеллаж был в невидимом морозильном отсеке. Пашка ещё ничего не взял, а стоял и ждал меня. Я сразу увидел жёлтую банку со сбором. Продукты размещались в отдельных шкафчиках. Мы взяли только то, что можно было поесть сразу: хлеб, два небольших куска вяленого мяса, молоко в литровой бутылке. А ещё овощи и зелень. Они лежали на противне, накрытом прозрачным пластиковым куполом, и были очень свежими.
С Пашкой вообще не разговаривали — делали всё молча. Он был спокойным, но угрюмым. Я его не трогал. Обсуждать, анализировать ситуацию… Было не до того. Мы больше не заперты в клетке — уже хорошо. А бояться я устал. Только бы выбраться отсюда!
Мы вернулись в комнату. Настя как-будто спала или просто лежала с закрытыми глазами. Я не стал к ней подходить, а сразу пошёл к печке. Нужно было вскипятить воду для отвара. А для этого растопить печь. Чем? Рядом ничего не было — ни дров, ни угля.
«Оспади! Какой уголь? Кто им уголь сюда потащит?»
Пришлось идти спрашивать у Насти. Я подошёл и тронул её за плечо. Она сразу открыла глаза.
— Насть, чем печку топить? Может, у вас дровник какой есть?
— Есть, но тебе одному выходить нельзя — заблудишься в тумане. Придётся идти вместе.
«И куда я её потащу такую? — подумал я. — Она же идти совсем не может».
— Паш, открой настежь входную дверь и стой там. Пойдём дрова искать.
Пашка стоял к нам спиной у столешницы и резал на тарелку мясо.
Я хмыкнул про себя:
«Кажется, малыш начал в себя приходить. Я не просил — сам догадался».
Пашка открыл дверь и выжидающе смотрел на меня. Я огляделся. Увидел на вешалке какую-то старую ветровку и сказал надеть ему. Он и так-то всегда мёрз, а уж теперь и говорить было нечего — после трёхдневной голодовки.
Потом повернулся к Насте. Она тоже смотрела на меня с ожиданием. Я не стал ничего объяснять, просто взял её на руки и понёс к двери. Осторожно спустился по ступенькам и остановился.
— Куда дальше, в какую сторону?
— Поверни направо, за дом, там между деревьев есть тропинка, она ведёт к сараю. С тропинки не сходите, Паша пусть следом идёт и за тебя держится, — она обхватила мою шею руками, чтобы мне было удобней её нести.
Дойти-то мы дошли. И дрова в сарае были: жёлтые, ровно уложенные. Вот только как их принести в дом? У меня на руках Настя, Пашка сам еле ходит. Вот же блин! Но выход всё-таки нашёлся — я увидел кусок брезента, который был заткнут за дрова у стенки.
Посадил Настю на какой-то ящик. Пашка сел с ней рядом и придерживал. Я расстелил перед входом брезент и стал складывать на него дрова.
Можно было тянуть за свободный конец за собой по земле. Неудобно, но другого ничего не оставалось. Вот только я не был уверен, что Пашка осилит такой груз.
— Настя, вы здесь посидите, я по-быстрому дрова сам отволоку и приду за вами.
— Нет, Тимур! Ты не понимаешь. Просто поверь — без меня вам нельзя здесь ходить.
— Как же мы тогда сами, одни к дому вышли?
— Не сами. Вас к дому Ургорд привёл. Не будем тратить время, его почти не осталось. Идём назад. Оставь столько, сколько Паша сможет утащить. Пусть он впереди идёт, а мы пойдём следом.
Пашка наклонился и взял с брезента пять поленьев.
— Я так унесу. Мне не очень тяжело.
Мне ничего не оставалось, как согласиться. Мы пошли назад. Пашку покачивало, но он шёл, не останавливаясь. Настя держала его сзади за капюшон ветровки, а я нёс Настю.
Да-а, в другое время я бы над этим «цирком на выезде» оборжался, особенно если бы смог со стороны на нас посмотреть! Вернёмся назад — будет что вспомнить!
Я, наверное, стал полным идиотом, если в смертельно опасной ситуации находил смешные моменты. Или у меня защитная реакция организма так работала, чтобы совсем крыша не съехала от происходящего?
На все приготовления у нас ушло больше часа. Настю я отнёс в её кровать в спальне. Пашку пришлось тоже уложить. Силёнок у него оставалось немного, и те были истрачены на поход за дровами.
Я сходил в нашу — блин! нашу! — клетку и принёс покрывало с подушкой для Пашки.
Растопил печку сразу, опыт имелся, поставил чайник с водой. Вскоре чайник закипел — дров как раз хватило.
Понятия не имел, сколько нужно травы для отвара. Бросил на глаз в термос и залил кипятком. Дорезал оставшийся кусок мяса и положил на одну тарелку с хлебом. Из овощей были огурцы, редис и лук. Просто протёр всё влажным концом полотенца и крупно настрогал в неглубокую миску. Очень хотелось взять хотя бы ломтик огурца, но… в комнате лежал голодный Пашка. Я не мог.
Сходил ещё раз в клетку, забрал подушку и покрывало, отнёс в Настину комнату на диван: после кровопускания мне тоже потребуется отдых.
Со склада забрал чёртов контейнер и, поставил его на стол, открыл. Там было всё: колба с пробкой, марля, баночка с мазью, скальпель. В пластиковой коробочке лежали полоски пластыря и ватные диски. На самом дне увидел клеёнку, свёрнутую вчетверо.
«Дожил! Спокойно пересматриваю орудия нашего насилия, и хоть бы что! Не зря говорят, что человек — такая скотина, которая быстро ко всему привыкает. Так, ладно, оставим чёрный юмор в покое — пора пить отвар».
На то, чтобы всех, и себя в том числе, напоить отваром и после полежать, ушло ещё минут тридцать. Настя взяла только немного хлеба и молоко. А Пашке я пододвинул табурет, накрыл его полотенцем и поставил две тарелки с продуктами, налил молоко в две большие кружки, и сам устроился рядом на полу. Мы молча поели. Хотелось наесться «до отвала», но было нельзя. Еда после трёхдневного голодания совсем не подходила. Неизвестно, как ещё отреагирует наш желудок. Поэтому ели потихоньку, откусывая маленькими кусочками, долго пережёвывая и запивая молоком. Поев, Пашка откинулся на подушку и сразу уснул. Я унёс остатки на «кухню» и пошёл к Насте, прихватив с собой пластиковый контейнер и стакан.
Руку я себе разрезал сам — смазал мазью и полоснул по запястью. Настя только помогала, по-прежнему лёжа на кровати. Меня немного потряхивало, перед глазами всё расплывалось. Я на автопилоте перелил кровь из колбы в стакан, подал Насте и успел доползти до дивана, после чего сразу отключился.
Не знаю, сколько я провалялся в отключке, но когда открыл глаза, увидел сидящего возле меня Пашку со стаканом в руке. Мы уже привыкли за время нашей «отсидки» к скупому проявлению эмоций. По Пашке было видно, как сильно он напуган и мне, очнувшемуся, рад. Но он только сказал: — Тём, очнулся? Как ты? Можешь лечь немного повыше?
Я приподнялся на локте.
— Давай так. Сам напои, поухаживай за тяжелобольным другом!
Чувствовал я себя нормально и вполне мог встать, но Пашка был таким милым со своими оленьими напуганными глазами, что хотелось немного над ним покуражиться. Пусть поухаживает, а то всё я, да я.
Он потихоньку поил меня отваром, и испуг в его глазах постепенно таял. Я скосил глаза: в боковом проёме между ширмой и стеной был виден край кровати и полулежащая на подушках Настя. Она смотрела на нас и плакала. Нет, она не всхлипывала, не вздрагивала. Лицо её было спокойно, но слёзы непрерывными дорожками бежали по щекам.
«Кто же она такая? На монстра из фильмов ужасов не похожа. Несчастная девчонка, да ещё и беременная. Интересно, кто отец ребёнка? Может, Ургорд? Не-е, это вряд ли! Тогда… может, тот самый Марк, которого они замочили? А что? Вполне! Я хоть не спец в этих делах, но по срокам, вроде, вполне подходит. Но это, вообще, меня не касается».
Было видно, что ей ещё страшнее, чем нам. Если они с Уродом из другого мира, то почему живут здесь? Почему не возвращаются? И что это за место такое, где мы сейчас, что за опасность таится вокруг? Мы хотели поскорей вернуться домой, и теперь, когда Настя уже, похоже, в порядке, должна вывести нас из этого кошмарного леса. Она обещала. Но где-то в глубине души меня точила одна назойливая мысль. Я её отгонял, но она упрямо возвращалась и не давала мне покоя.
«Допустим, мы сейчас вернёмся. Ургорд куда-то смылся, и Настя останется здесь одна… без нашей крови. Завтра ей опять понадобится порция крови… И потом тоже. Что же она будет делать?»
Похоже, мы думали с ней об одном и том же, поэтому она и плакала.
Но оставаться здесь я не собирался по-любому. Получается, мы должны были забрать Настю с собой? Бред! Проще всего было не заморачиваться и вернуться.
«Какое нам дело до них вообще? Почему я должен об этом думать? Мы к ним в гости не напрашивались!»
Но эта назойливая мыслишка зудела и не давала покоя. Я уже знал, что, если даже сейчас вернёмся, то и там, у себя дома, я буду думать про Настю. Определённо, нужно было всё выяснить.
***
Мы сидели с Пашкой на диване, А Настя, по-прежнему лёжа на кровати, начала свой рассказ:
— В моём мире меня зовут Насима. Мы с Ургордом пришли в ваше время из будущего. Ваш и мой мир разделяет тысяча лет. От той Земли, какова она сейчас, почти ничего не осталось. Я не могу вам рассказать всю историю планеты за это время. Нам это не позволено. Мы не можем вторгаться и менять ход истории. То, что случится с вашей цивилизацией — для нас уже прошлое. Его нельзя изменить. Скажу только, что на Земле произошло смещение материков и погибло большое количество людей.
Причиной катастрофы были ядерные взрывы. Их было несколько и почти одновременно в разных частях планеты. Вы — люди вашего мира — очень глупы и агрессивны. Как дети, которые делают, что им вздумается, и не думают о последствиях. Вы почти уничтожили самих себя. Эти взрывы спровоцировали подземные и подводные землетрясения. Воды океанов затапливали целые материки. В течение трёхсот лет происходило смещение земной поверхности. Материки то появлялись, то вновь исчезали под водой, меняя свои очертания. Мы до сих пор боремся с последствиями той катастрофы, отвоёвывая сушу у океана. Есть целые двухуровневые города, построенные частично на поверхности, частично под водой.
А тогда — это было страшное время. Люди боялись жить на суше. Но и громадные острова — лайнеры, бороздившие вблизи материков, тоже были ненадёжны. Многие тонули и погибали в страшных волнах цунами, в штормах, в подводных извержениях вулканов.
Выжили немногие. Да и среди выживших большая часть была заражена радиацией. Ещё несколько поколений людей страдали от наследственных болезней, вызванных облучением. Мир был на грани вымирания. Все силы были брошены на борьбу за выживание. Оставшиеся в живых объединились и появилась новая цивилизация с общим языком, с общей историей и с разделением на две подгруппы — людей и полувампиров.
Полувампиры — те же люди. Когда небольшая горстка учёных спасала человечество от облучения и болезней, вызванных тем же облучением у последующих поколений, они изобрели лекарство на основе клеток крови здоровых людей. Это было великое изобретение человечества, спасшее от исчезновения почти всю цивилизацию. После курса лечения этим препаратом жизнь увеличивается до трёхсот лет. Причём человек очень медленно стареет, почти незаметно меняясь с годами.
Вот только это лекарство привело к тому, что те люди, которые его принимали длительное время, стали полувампирами. Когда мы здоровы, нам кровь не нужна. Нужна только, когда организм ослаблен болезнью. И то в очень малых количествах, как лекарство. Но совсем другое дело, когда зарождается новая жизнь. Плод во чреве матери развивается и растёт, питаясь её кровью. И после рождения младенца первые месяцы тоже вскармливают кровью, смешанной наполовину с молоком.
В отличие от обычных людей, мы не кормим детей грудью. Наше грудное молоко не усваивается и может причинить младенцу непоправимый вред, даже гибель. Если мать с новорождённым малышом попадает в какую-то экстремальную ситуацию, она просто прокусывает свой палец, и ребёнок питается её кровью..
Люди сдают свою кровь в специальных лабораториях для нас, полувампиров. Их так же, как и у вас, называют донорами. И таких людей очень мало, примерно из трёхсот человек только один может быть донором. Но даже кровь от донора проходит длительный процесс очищения. В общем, с этим у нас всё непросто. Доноры — очень богатые люди. Кровь стоит дорого. Хотя мы, полувампиры, получаем её бесплатно, стоит только обратиться к своему консультанту, по–вашему — лечащему врачу. А вот кровь людей вашего мира мы можем пить без опасения, если только они не наркоманы.
У нас нет войн, конфликтов между странами, между людьми и полувампирами. Человечество нашего мира приложило слишком много усилий, чтобы выжить и возродить новую цивилизацию. В нашем мире каждый человек — бесценен. Это не значит, что совсем нет злых, недобрых людей. Но это досадное исключение. Таких людей очень немного. Общество их не поддерживает, и большого вреда они принести не могут.
С такими людьми сразу начинают заниматься психологи в специальных центрах Возрождения, где они живут, работают, учатся. А после курса лечения возвращаются назад в семью. Бывает, что человек совершает преступление и даже убийство. Правда, последнее убийство у нас было двести лет назад и вошло в историю. С преступниками тоже работают специалисты. Но там целые своды законов по наказанию, реабилитации — смотря какой проступок был совершён.
Тут Настя замолчала и, погладив рукой живот, сказала, что ей нужно выйти. Она уже довольно неплохо себя чувствовала: прошла её мертвенная бледность, и губы не выглядели, как две синие полоски. К тому же Настя причесалась и заплела свои рыжеватые, слегка волнистые волосы в косу, закрепив её конец на затылке блестящей серебристой заколкой.
Туалет и ванная комната находились за соседней с кладовой дверью. Настя вышла, а я обратил внимание на Пашку. Кажется, рассказ Насти произвёл на него сильное впечатление. Он сидел о чём-то задумавшись, глядя в пространство перед собой, и при этом на его лице отражался весь спектр эмоций. Я бы даже сказал, что вернулся обычный Пашка, которого я знал всегда. Я ждал, что он скажет, но так и не дождавшись, взял за руку и повёл к кухонному уголку.
Пока Насти не было, мы сделали себе и ей по бутеру с мясом и огурцом. Отвар уже почти остыл, да и мало его осталось. Поэтому мы просто остатки разлили в три кружки и долили молоком. Выбирать не приходилось, а организм требовал еды.
Настя вернулась. Мы тоже сходили в туалет, умылись. Потом все вместе перекусили.
— Я увлеклась и отдалилась от самой сути — почему мы с Ургордом оказались в вашем мире. И про Марка вы, наверное, тоже слышали?
Мы кивнули.
— Это долгая и не очень приятная история. Но я обещала и расскажу всё, ничего не утаивая. Я родилась и выросла в очень известной семье. Мой пра-прадед был одним из тех учёных, которые изобрели лекарство, спасшее людей от вымирания. И практически все мужчины нашей династии — учёные.
Я не могу вам сказать, как называется лекарство. Это мне так же не позволено. Как я уже говорила, мы живём гораздо дольше людей. Поэтому детство и юность, то есть взросление, растянуто на пятьдесят лет. И мне сейчас на самом деле не девятнадцать, а пятьдесят пять. У нас это расцвет юности.
Она замолчала. Мы тоже молчали, потрясённые её рассказом. Потом она продолжила, но уже не нам, а как-будто рассуждая сама с собой:
— То, что я вернусь назад с малышом, вызовет большое потрясение. Но ещё надо вернуться… Сама, без Ургорда, я этого сделать не смогу. Да и… выжить тоже вряд ли…
Судорожно сглотнув, посмотрела на нас испуганным, каким-то затравленным взглядом. У меня мороз прошёл по коже: я внутри себя почувствовал её страх. Она же рассуждала дальше:
— Конечно, если Ургорд жив, и мы вернёмся, наказывать меня не станут и моего малыша примут с любовью. Но…
Настя уже не могла говорить. Не в силах больше сдерживаться, она расплакалась, закрыв лицо руками. Мы с Пашкой переглянулись, он мне сделал знак выйти и потащил вниз по лестнице к нашей клетке. Мы остановились на площадке, и он прошептал:
— Тём, давай останемся с ней на сегодня. Переночуем, а завтра… завтра что-нибудь придумается, а?
В воскресенье Ника поднялась довольно поздно и посмотрела в зеркало с испугом — от нервотрепки прошедшего дня и бессонной ночи лицо побледнело и осунулось, под глазами залегли тени.
Прошлой ночью она долго не могла уснуть. Едва сон брал ее в свои объятья, ей тут же являлись мутные желтые кошачьи глаза на окровавленной оскаленной морде. В ее кошмаре мертвый зверек вставал на ноги, заходил в гостиную, уверенно поднимался по лестнице, лапой открывал дверь в ее спальню и прыгал ей на грудь. А она не могла шевельнуться, чтобы сбросить его с одеяла. И только когда он холодным носом начинал тереться об ее лицо, она в ужасе просыпалась и долго старалась прийти в себя, не понимая, где сон, а где реальность. Так повторялось несколько раз, пока Ника не решила встать и проветриться.
Она накинула шелковый халатик и вышла на балкон.
Ночь была свежей, даже холодной, лес, стеной стоявший за забором, в темноте показался ей зловещим и живым. Она вспомнила, как кот незадолго до своей гибели рычал и всматривался в его глубину. Нехоженый, дикий, страшный лес.
Из темноты на нее смотрело нечто. Ника внезапно почувствовала себя беззащитной, маленькой, одинокой и беспомощной. Ей захотелось спрятаться, залезть под одеяло, накрыться с головой и оставить включенным свет, но взгляд из леса приковал к себе, она не могла решиться уйти с балкона. Казалось, стоит ей только развернуться к лесу спиной, как что-то огромное и темное кинется ей на плечи, уронит, раздавит, вопьется в шею острыми длинными зубами, пахнет в лицо холодным смрадным дыханием…
Ника передернула плечами: пережитый стресс все же не прошел для нее даром. Надо спуститься в кухню, выпить чего-нибудь успокоительного и наконец уснуть.
Но когда она повернулась и хотела шагнуть с балкона в комнату, то услышала грозный лай своих собак. И лаяли они не во дворе — гораздо дальше от дома. Ника насторожилась: только не хватало, чтобы злобные псы покусали какого-нибудь одинокого прохожего! Неприятностей после этого не оберешься!
Была надежда, что псы загнали на дерево белку или кошку, поэтому и тявкают. Но собаки слишком опасны, чтобы Ника могла спокойно улечься обратно в постель. Взялся за гуж — не говори, что не дюж! Если ей так захотелось иметь у себя во дворе крутых злобных охранников, то теперь придется за это расплачиваться.
Она вернулась в спальню и оделась, прислушиваясь, не прекратится ли лай. Нет, лай если и смолкал на несколько секунд, то вскоре начинался снова.
Несмотря на включенные во дворе прожектора и мощный фонарик, идти ночью по Долине было тревожно, и близость собственных собак нисколько не придавала уверенности в себе. Когда же Ника увидела впереди почерневший уродливый домишко и поняла, что собаки облаивают что-то у его крыльца, она совсем струсила. Настолько, что мурашки пробежали по спине. Днем домишко выглядел всего лишь неэстетичным, даже омерзительным, в темноте же производил впечатление гнетущее. Ника вновь представила себе чешуйчатую птичью ногу, спрятавшуюся под землей, и посветила фонариком в окна избушки. Ей показалось, что в окне мелькнул чей-то силуэт, а потом она явственно разглядела бледное узкое лицо, неотрывно глядевшее на нее из-за стекла. Интересно, кто это может быть? Неужели в домике кто-то живет?
Она поспешно отвела луч фонарика от окна.
Ее надеждам на белку или кошку не суждено было сбыться. Наоборот, подтвердились самые худшие ее опасения! Она нашла собак лучом света и увидела лохматого мужчину в трусах, прикрывавшего собой ребенка. Похоже, мужчине от собак уже досталось — руки у него перепачкались в крови. Что эти люди делают здесь среди ночи? Да еще и в таком виде, как будто только вылезли из постели?
Предположим, мужчина может быть одним из рабочих, но откуда тогда ребенок? И неужели рабочие ночуют здесь, в этом отвратительном и пугающем домике?
Ника попробовала отозвать собак, но возбужденные, разгоряченные звери и не думали слушаться! А ведь ее предупреждали, что эти собаки неуправляемы. И возраст у них такой, когда они пробуют свои силы.
Ника нисколько не сомневалась, что сможет заставить их подчиниться. Она была уверена, что воля и невозмутимость сделают свое дело лучше, чем крики и физическое воздействие, хотя инструктор и говорил, будто такие собаки понимают только жестокую расправу. Но она и не представляла себе, каким страшным мог быть ее пес!
Если бы этот рабочий не влез со своим желанием помочь, Ника бы, бесспорно, смогла взять себя в руки и доказать собакам, кто здесь хозяйка. Но, признаться, в ту минуту она была ему даже благодарна. И судя по его поведению, он не собирался устраивать скандал, что тоже сильно ее обрадовало, хотя и удивило. Обычно люди такого сорта стараются выжать из ситуации как можно больше денег. Она всерьез подозревала, что рабочий мог открыть калитку и выпустить собак именно с этой целью, и тот сильно озадачил ее, когда ограничился лишь недовольным брюзжанием.
Как бы там ни было, после того как собак препроводили в вольер и Ника вернулась в постель, заснула она легко и проспала до самого утра без всяких тревог и кошмаров. И только утром подумала, что поступила опрометчиво, позволив этому рабочему расправиться со своими псами: стоило разобраться с ними самой. И чего он сунулся? Она разве просила его об этом? Нет, ну каков! Были бы собаки чуть-чуть постарше, ему бы никогда не удалось так легко с ними совладать. Интересно, любой мужчина может так легко с ними справиться? Неужели она напрасно обольщается, будто собак вполне достаточно для охраны дома? Этот, во всяком случае, не показался ей очень крутым. Хотя, надо отдать ему должное, на Нику он произвел впечатление. Не столько силой, сколько отвагой. Алексей, разбираясь с псами, надевал на них намордники и никогда не пытался справиться сразу с обоими.
Ника привела в порядок лицо — она и дома должна выглядеть красивой, несмотря на то, что видит ее только Надежда Васильевна. Тени под глазами все равно остались заметными, и Ника решила вечером лечь пораньше, чтобы к завтрашнему дню прийти в норму.
Как бы ни был ужасен вчерашний день, она не собиралась предаваться унынию. Разве не мечтала она о работе в уютном кабинете с видом на Долину? Сколько раз она представляла себе, как усядется в кресло перед компьютером и в окне, вместо каменных стен, увидит деревья и проблеск реки между ними? Люська правильно сказала: кажется, будто она одна на много километров, никто не потревожит ее здесь, никаких посторонних звуков, вместо шума машин — шелест листьев. И пусть воплощение ее мечты не будет омрачено никакими трагедиями.
Ника так долго ждала этого дня, что направилась в кабинет сразу, решив позавтракать позже. Да и для фигуры это будет полезно. Она опасалась, что радостное возбуждение не позволит ей погрузиться в работу, но как только включила компьютер, перевод полетел вперед так быстро, как никогда. Она чувствовала странное вдохновение и потеряла счет времени, а когда взглянула на часы, выяснилось, что скоро пора обедать, а она еще не завтракала. Стоило пойти и попросить Надежду Васильевну сварить хотя бы кофе.
Ника потянулась блаженно — надо же, сбывались самые лучшие ее надежды. Здесь и вправду отлично работается! Замечательное место, замечательный дом, чудесный кабинет. Если бы не вчерашнее происшествие, можно было бы считать себя совсем счастливой. Она перечитала последний переведенный абзац и осталась вполне собой довольна: «Новость естественным образом повергла людей в уныние, и их завтрак имел довольно мрачное настроение. Поднимаясь по лестнице, Фред слышал раздававшиеся изнутри громкие звуки их разговора». У кого-то уныние, а у нее — бодрость и оптимизм!
Только тут Ника вспомнила: Алексей говорил о каком-то плотнике, который должен проверить дом, — если упала одна балка, может упасть и другая, и третья. Ника не собиралась вдаваться в технические подробности, но Алексей утверждал, будто произошел нелепый несчастный случай, и вины строителей в этом быть не может. Ника не очень-то в это поверила. Кто-то же должен нести ответственность за случившееся? Она с опаской глянула на потолок. Муж утверждал, что балки падать не будут, к ее приезду основные конструкции уже проверят. Но что помешает рабочим сказать, что все в порядке, даже если они обнаружат неисправность? Ведь если гнилых балок окажется несколько, всем станет очевидно: никакого несчастного случая не было, и называется это халатностью, преступной халатностью.
Ника сжала губы и с шумом отодвинула кресло от стола. Ну и где этот плотник, который должен проверять дом? Надо бы проконтролировать его работу, Алексей же пустил это на самотек, уехал и оставил ее одну, прекрасно зная, что она ничего в этом не понимает и не собирается понимать.
Ника вышла из кабинета и еще на лестнице услышала негромкий перестук молотков. Значит, плотники все же работают. Наверное, их впустила Надежда Васильевна и решила не тревожить ее такими пустяками. Ну и хорошо. Ника с отвращением представила, как, вместо того чтобы сидеть за переводом, будет присматривать за рабочими, и идея ей не понравилась. Пусть это останется на совести Алексея.
Она зашла в столовую и неожиданно вместо плотника увидела мальчика лет десяти-одиннадцати, который маленьким молоточком осторожно стучал по стене, двигаясь вдоль бревен в сторону кухни. Вот тебе раз! Вот это проверяющий! И после этого Алексей будет говорить, что ни одна балка больше не упадет? Нет, такого безобразия она и вообразить себе не могла! Ника задохнулась от возмущения и быстрыми шагами направилась в кухню, где слышался стук молотка потяжелее, — может, кто-нибудь из взрослых тут все-таки есть?
Она распахнула дверь и огляделась: рядом с выходом, у противоположной стены на корточках сидел ее вчерашний непрошеный помощник — рабочий, ночующий в почерневшем домишке. Обе руки у него были небрежно забинтованы. А мальчик, по-видимому, приходился ему сыном. Странно: ребенок выглядел хорошо и аккуратно одетым, чего не скажешь о его отце: засаленные джинсы и застиранная до дыр футболка. Волосы он, скорей всего, никогда не причесывал — они оставались такими же лохматыми, как и ночью.
Плотник поднялся, увидев Нику, и вежливо кивнул. Вид у него был смущенный, безусловно он понимал: без разрешения вести ребенка в чужой дом, да еще и доверять ему свою работу, выглядит верхом беспардонности. Ну что ж, она все равно сообщит ему, что думает по этому поводу.
— Добрый день. — Ника сжала губы и строго спросила: — А что ваш мальчик делает в столовой?
Плотник скромно пожал плечами, улыбнулся и тихо ответил:
— Здравствуйте. Ну, вообще-то он делает то же, что и я…
Ника не поняла смысла его улыбки, несомненно, обаятельной и располагающей к себе. Нет, никакое обаяние ему не поможет!
— А почему мальчик выполняет за вас вашу работу? Не думаю, что ребенок в состоянии выполнять работу взрослого человека. Боюсь, вам придется перепроверить столовую заново.
Улыбка медленно сползла с его лица, он снова пожал плечами и ответил:
— Я вполне ему доверяю. Не такая уж это сложная работа.
— Вы ему, может, и доверяете, а я нет, — отрезала Ника. — Жить здесь мне, так что извольте после того, как закончите простукивать кухню, вернуться к столовой. Мы вам платим и имеем полное право требовать качественной работы.
Вместо того чтобы извиниться и принять ее слова к сведению, плотник вскинул лицо, на котором резко обозначились скулы, и ответил жестко и безапелляционно:
— Я отвечаю за качество работы независимо от того, кому ее поручаю. Так что можете быть вполне в нем уверены.
Ника сначала опешила от его наглости. Что он себе позволяет? Да как он смеет ей возражать? Может быть, он не понял, кто она такая? Его дело — молча слушать ее распоряжения и скромно кивать!
— Что?! И вы говорите это после того, как я вчера собственными глазами видела, как от кота осталось мокрое место? Да это просто чудо, что бревном не убило никого из нас. Если бы балка задела кого-нибудь из людей, мы бы с вами сейчас разговаривали не здесь, а у прокурора в кабинете. И уверяю вас, разговор бы имел самые неприятные для вас последствия. И вообще, как вам в голову пришло пустить сюда ребенка? А если ему на голову что-нибудь упадет, кто будет за это отвечать? Я?
Плотник усмехнулся, качнул головой и спокойно ответил:
— Ну, на голову больше ничего не свалится, это я проверил вчера. А деньги мне платит мой работодатель, а не вы. Так что если вас что-то не устраивает — это к нему.
— Ах, к нему? — Ника задохнулась (ну что за наглец!). — Хорошо. Наверное, работодателю интересно будет узнать, кто вместо вас простукивает бревна.
— В отличие от вас, мой работодатель мне доверяет, — хмыкнул плотник.
— Боюсь, он перестанет вам доверять, когда я сообщу, кто здесь работает на самом деле, — прошипела Ника. — И вообще, перестаньте пререкаться и делайте то, что я вам говорю.
— Ну, доверять он мне, предположим, не перестанет, — насмешливо ответил рабочий, — мне поручено проверить дом на наличие жучка — я сделаю это так, как считаю нужным. Если вам покажется, что я сделал это недостаточно добросовестно, можете вызвать еще кого-нибудь, перепроверить. Только, честное слово, это будет напрасной тратой денег.
Нет, что он себе позволяет? Как он смеет говорить с ней подобным тоном? Да Алексею стоит пальцем шевельнуть, и он вылетит с работы в тот же день!
— Мне никогда ничего не кажется, — твердо сказала Ника, стараясь не выдать своего возмущения. — И если вы лично не простучите столовую, я немедленно позвоню мужу и сообщу ему, что здесь происходит. Будьте уверены, после этого у вашего работодателя будут большие проблемы, а про вас и говорить нечего.
Плотник нисколько не испугался и опять пожал плечами:
— Я не боюсь проблем. Даже очень больших. Я привык отвечать за свою работу, но никто не будет указывать мне, как ее лучше сделать. Вы напрасно тратите время и нервы.
Ника шумно вздохнула, не в силах сдержать раздражения:
— Ах вот, значит, как? Никто вам не указ, даже те, кто вам платит. Хорошо. Я прямо сейчас звоню мужу, и тогда мы посмотрим, кто должен давать вам указания. И Алексей хорош — смотреть надо, кого нанимаешь. Сейчас я ему все выскажу…
Плотник пробурчал себе под нос:
— Ну-ну, давай, высказывай…
Ника кинула на него взгляд, полный презрения, вытащила мобильный и соединилась с Алексеем. Он как назло долго не снимал трубку, а плотник в это время ехидно смотрел на ее лицо и время от времени хмыкал. Ничего, она найдет способ с ним управиться! Скоро ему будет не до смеха!
Но Алексея, похоже, совсем не впечатлил рассказ Ники, он лишь устало вздохнул и попросил передать трубку плотнику. И тот не выглядел ни испуганным, ни смущенным, взял трубку и поздоровался. Ника не слышала, что говорит ему Алексей, и сильно об этом жалела: ей было любопытно, как ее муж решит подобную проблему.
— Я же говорил, что он будет мне помогать. Вот и помогает по мере возможностей, — благодушно сказал плотник Алексею и после паузы продолжил: — Я сам вчера проверил все ответственные места. Теперь просто жучка ищем… Совершенно верно, я за это ручаюсь… Давайте сделаем так. Я не могу лишить ребенка этой радости, пусть стучит. К тому же ему через полчаса это надоест. Я завтра перепроверю сам, когда он уедет, чтобы ваша жена была спокойна.
Ника недовольно скривила губы. Оказывается, Алексей не умеет ставить зарвавшихся рабочих на место! Этот плотник, видите ли, вместо того чтобы работать, предоставил ее дом своему ребенку в качестве игрушки! Он не может лишить ребенка радости! Она фыркнула, когда рабочий протянул ей мобильный со словами:
— Это вас.
Ника выхватила трубку у него из рук.
— Мы с ним вот на чем порешили: мальчик с полчаса с ним побудет, он вчера предупредил меня, что придет работать с сыном, у него же выходной сегодня официально. Ребенка девать некуда. А завтра с утречка он тебе столовую еще раз простучит, так что ты не волнуйся. У тебя что-нибудь еще ко мне есть? Давай все сразу выкладывай, а то я по горло занят.
Что ж, Алексей добился результата: столовая будет проверена. Только удовлетворения Ника почему-то не почувствовала. Впрочем, с мужем плотник говорил хоть и спокойно, без страха, но был достаточно корректен. Может, все же побаивается его? Вон как быстро согласился простучать столовую. Но почему-то эта мысль не показалась ей правдоподобной.
— Да ничего у меня больше нет, мне и этого хватило, — процедила она в трубку. — Только непонятно, зачем надо было закатывать такой скандал, мотать нервы мне и отвлекать тебя от работы. Вечером созвонимся. Целую.
Она положила трубку в карман, подняла голову и вышла из кухни, не удостоив плотника взглядом. Зарвавшийся наглец! Внутри все кипело, она чувствовала себя униженной, невзирая на то, что добилась желаемого. Он говорил с ней как… как с равной! Как будто не видел, кто есть он, а кто — она! Теперь непросто будет успокоиться и включиться в работу. К тому же она так и не сказала Надежде Васильевне, чтобы та принесла ей кофе.
Часов в пять Ника благополучно забыла о происшедшем днем инциденте, хотя и нелегко было избавиться от неприятного осадка, который остался после него. Работалось ей, вопреки всему, отлично. Она успела перевести раза в полтора больше, чем всегда. Конечно, она никуда не торопилась — сроки не поджимали, — и работать, чтобы получить больше денег, ей, слава богу, не требовалось. Но превращаться в скучающую домохозяйку Ника не собиралась. Работа приносила ей удовлетворение и давала чувство уверенности в себе.
И надо же было спуститься в столовую именно в ту минуту, когда наглый плотник уходил! Ника не хотела с ним встречаться, а уж тем более говорить, но столкнулась с ним нос к носу в дверях гостиной. Он вытолкнул своего сына в прихожую и, несмотря на то что Ника собиралась пройти мимо, с вызовом сообщил:
— Я на сегодня закончил. Вы на ночь собачек как следует запирайте, если вам не трудно. До свидания.
Он уже хотел выйти, но Ника вспыхнула и не сумела смолчать:
— Это вы мне говорите? Ваше дело работать на совесть, а не давать мне указания в моем собственном доме.
Ей очень хотелось, чтобы он почувствовал наконец, где его место! И происшествие с собаками не дает ему права заноситься так высоко.
— Вот и держите собак в своем собственном доме, чтобы они не подходили к моему, — плотник кивнул, как будто прощался.
— А у вас здесь дом? — Ника подняла брови и ослепительно улыбнулась. — Не знала, что у меня появился такой приятный сосед. И когда же вы успели обзавестись недвижимостью?
Это слегка сбило с него спесь — он втянул голову в плечи и неуверенно пробормотал:
— Я здесь живу…
— Вы здесь живете, пока работаете, — Ника глянула на него сверху вниз, закрепляя победу, — и еще вопрос, как долго вы на этой работе задержитесь.
Но плотник нисколько не смутился, усмехнулся и покачал головой:
— Ну, на этот счет можете не беспокоиться, задержусь.
— А меня не беспокоит, останетесь вы здесь или нет, — фыркнула Ника, — единственное, что меня интересует, это чтоб в моем доме вы сделали все, что от вас требуется.
— Может, проще нанять кого-нибудь, кому вы доверяете? — плотник насмешливо поднял брови и наклонил голову. — И вопрос отпадет сам собой. Жаль, проблему с вашими собаками так просто разрешить не получится.
— Мои проблемы — не ваша забота, — сердито сказала Ника и почувствовала, что, сама того не желая, спорит с ним как с равным, вместо того чтобы указать ему на его место.
Плотник тихо засмеялся и на секунду приподнял руки, демонстрируя Нике бинты, сквозь которые местами просочилась кровь:
— К сожалению, ваши проблемы почему-то превращаются в мои.
— Никто ни от чего не застрахован. Что вы ко мне привязались? Боитесь за себя, боитесь за ребенка — уезжайте. Найдем кого-нибудь вместо вас.
— Того, кто собак не боится? — плотник снова наклонил голову и растянул губы в улыбке.
Нет, надо немедленно прекращать этот разговор! Иначе он и вправду подумает, что Ника воспринимает его всерьез.
— Вы закончили работу? Если да, то вы свободны. У вас, по-моему, выходной сегодня, а мне еще поработать надо.
Пока плотник подбирал слова для ответа, она успела выйти в столовую и захлопнула за собой дверь, давая понять, что говорить ей с ним не о чем.
Киборги добрались до здания управления минут через двадцать. В процессе погони они успели не только покинуть парк, но и добраться почти до окраины города. У входа в здание Антон остановился.
— Не бойся, — подбодрил его Ринат.
Видя, что молодой киборг опять готов сбежать, он ухватил его за запястье.
— Если совсем страшно, прячься за меня.
Антон посмотрел сначала на него, потом на Ганса. Система утверждала, что боевой DEX-7 защитит его успешнее DEX-6 на целых двенадцать процентов. Ганс перехватил его взгляд.
— А за меня держись, если что.
Собравшись с силами, Антон переступил порог полицейского управления, и только усилием воли не попятился от встречавшего их человека.
— Максим Сергеевич, все в порядке, — — отчитался Ринат. – Антон готов отвечать на вопросы, но ему нужен отдых.
— Понятно. Беседу со следователем выдержишь? – спросил Кобарин у Антона.
Тот растерялся от внезапного вопроса, обращенного к нему. Человек. Сотрудник “DEX-Company”. Опасно. Говорить должна программа.
— Что молчишь?
— Максим Сергеевич, он сможет.
Кобарин открыл было рот, чтобы спросить, почему, раз может, то не отвечает, но вовремя вспомнил, как распекал Михайловых, и сказал о другом:
— Твои спасители хотели с тобой поговорить. Давайте так. Сначала поговоришь с ними, потом прервемся на обед, а потом вернемся к беседе со следователем. Там разговор надолго.
***
Брату и сестре пришлось немного подождать, пока привели Антона, а перед этим Кобарин уходил общаться с Юрасом. Михайловы сидели молча, осмысливая состоявшийся разговор. Потом в комнату заглянул полицейский и приказал следовать за ним.
В коридоре они увидели отца и дядю. Суровый взгляд отца мог придавить к земле любого, и Руслана, стараясь не встречаться с ним взглядом, шла за сопровождающим их полицейским. И думала, что не так и плохо, что они не едут домой прямо сейчас. Отец в таком гневе, что может и забыть, что им с братом не по десять лет. Она по-прежнему была уверена, что поступила правильно и когда отец успокоится после переполоха, поднятого дядей, он ее поймет. Но сейчас объясняться с ним она ни за что бы не рискнула.
С другой стороны привели Юраса, в комнату они зашли втроем. В большом помещении она увидела Антона в окружении четырех крепких молодых людей, одетых в комбинезоны с эмблемами “DEX-Company” Антон сидел на столе, качал ногой и с аппетитом грыз какой-то батончик. Стоящий перед ним сотрудник что-то ему говорил, в глазах Антона читалось живое изумление.
Руслана почувствовала, как внутри растекается теплое ощущение. Почти счастье. Он в самом деле живой. Они не напрасно его спасли. Было немного обидно, что Антошка открылся совсем посторонним людям, но Руслана решительно отогнала досаду.
Взгляд Антона стал неуверенным, даже настороженным. Он слез со стола, выпрямляясь.
— Привет, — Руслана подошла вплотную и взяла его за руку.
— Привет…
— Ну, как ты, Антош?
— Хоро… шо.
— Что с тобой? Почему ты так разговариваешь?
— Программа… отключена.
Руслана быстро обернулась, гневно глядя на сотрудников “DEX-Company”.
— Что вы сделали?! Зачем?! Вы же сказали, что ничего удалять не будете! Что все будет только для его блага!!
— Все хорошо, — Антон чуть сжал руку доктора, — так надо… это… самому учиться говорить.
Руслана кивнула, но с обидой упрекнула.
— А нам не сказал.
Киборг чуть пожал плечами. Объяснить, что он еще полчаса назад не верил своим спасителям, он бы не смог. И выбрал беспроигрышный вариант.
— Страшно. Было.
— Глупый. Я вот что сказать хотела. Тебя сейчас заберут, но ты не бойся, — — Руслана тоном доктора стала рассказывать киборгу о том, куда он поедет, что там будет делать.
Антон кивал, слушал и пытался понять, что чувствует. Доктор Михайлова — хозяин первого уровня доступа. Это очень большие полномочия. От хозяев он никогда не слышал ничего подобного. Никогда и никто не брал его за руку, не смотрел вот так, с беспокойством, в глаза. Не приказывал обязательно звонить каждый день, беречь себя, не бояться. Никто не улыбался вот так… с тем странным выражением, как второй хозяин, доктор Михайлов. Как с человеком, как для человека. Так, как рассказывал о своем хозяине Ринат.
Он впервые не почувствовал желания отгородиться от хозяев. Первый раз допустил мысль, что они, возможно, поняли бы его и поддержали. Первый раз подумал, что они могли бы общаться, он мог бы поделиться, впервые за свою короткую жизнь, мыслями, задать вопросы, улыбнуться в ответ.
Ему в самом деле повезло? Он мог бы жить теперь совсем иначе? Теперь это уже не проверить. Антону было любопытно, но если бы его поставили перед выбором, остаться у Юраса и Михайловых или ехать в неизвестный Центр, он выбрал бы второе. Пусть эти все прекрасные возможности будут возможностями. Все-таки Антон не хотел иметь дела с людьми. Даже с самыми хорошими. Потом. Может быть.
— Приказ… я… я понял. Спасибо.
Руслана порывисто обняла его. Никита потом тоже.
— Мы тебя обязательно навестим, когда… оформим перевод.
Антон удивленно смотрел на них.
— Перевод?
— Не бери в голову, — махнул рукой Никита, -— думай о хорошем.
— Мы о нем позаботимся, не волнуйтесь, — первый раз подал голос один из молодых людей. — Спасибо вам всем за него.
Троица недоуменно уставилась на говорившего.
— Почему спасибо? Вы кто?
— Ринат Кобарин. Старший администратор нашего Центра. Такой же киборг, как Антон.
— Киборг?! – на три голоса удивились люди.
Ринат улыбнулся. Положил ладонь на плечо собрата.
— Мало найдется людей, кто бы сделал столько для чужого DEX-а. Да и для своего тоже. Антону очень повезло с хозяевами.
— Да, — кивнул сам Антон, — информация подтверждена.
Примечание.
Малая Ягодка. Планета на расстоянии пяти дней пути от Земли.
Принадлежит альфианам. В процессе развития сотрудничества альфиане разрешили организовать на планете собственные колонии людям, центаврианам и нескольким другим расам.
Планета имеет удобное транспортное расположение, по договоренности с братьями по разуму на планете построен Исследовательский лечебный Центр инфекционной космической эпидемиологической службы.
Пометка в реестре “DEX-Company”.
Антон Томсон
DEX-6, партия 823-g (гражданский телохранитель премиум класса), год выпуска 2185, мужская модификация 7 типа.
Гражданская версия боевой программы 6.15.201
Код регистрации – маркировка отсутствует.
Отметка о регистрации в статусе разумного киборга – 01.07.2192
Отказ от расторжения договора с владельцем –01.07.2192
Дата аттестации после прохождения обязательной программы социализации – отсутствует. Примечание — наличие подтвержденной профессии и работы.
Специальность – инструктор.
Социализация на момент регистрации 4 из 10, на момент выпуска 7 из 10
Место проживания: Земля, Центр DEX Co. Имя владельца: Юрас Томсон.
После лазарета Варвара осталась в городе. Возвращаться в дорожную службу, где всё напоминало о Семёне, не было сил. Она устроилась на маленькую должность в маленькое отделение почты, одного из сотен в городе.
Возвращаться в отчий дом Варя не стала. Их дом ещё помнил Сёму, его смех, его руку на спинке кресла, его голос. Помнил он и ту ночь, когда они зачали сына, их будущего первенца, которого так и не смогли спасти медики. Возможно, когда-нибудь потом, когда беда перегорит и… не забудется, такое невозможно забыть или простить, но отдалится, подёрнется дымкой лет. Один визит в месяц — и того ей казалось много. Родители были мудрые люди, они не стали настаивать.
Варе хотелось быть одной. Незаметной, маленькой серой мышкой спрятаться от людей, забыться в простой и такой же серой работе.
Однажды Варвара получила письмо. Настоящее бумажное письмо, красный конверт из плотной бумаги с янтарной окантовкой по краям. Никогда раньше Варя не видела таких конвертов, да и вообще, какой смысл переводить бумагу, если у каждого на руке коммуникатор? Письма на бумаге — по старой традиции, да и то не всегда — рассылали две конторы: Управа — в серых конвертах с серебряным обрезом и синие — в голубых конвертах с золотыми звездами.
Заинтригованная, Варвара распечатала конверт.
«Попечитель Бранч, – гласил текст на прозрачной плёнке, – встречает третий кужль жизни и имеет честь пригласить Варвару индекс такой-то на торжественный приём, который состоится…»
Её вспомнили.
Её вспомнил не кто-нибудь, а сам всесильный попечитель Бранч!
К письму прилагался одноразовый денежный чип. Варя приложила его к плечу — чип рассыпался серебристой пылью, увеличив её счёт на двести жетонов. «Подготовиться к празднику», – гласила приписка к посланию.
Идти не хотелось, она отвыкла от скоплений народа, но Бранч… попечитель Бранч, но попечительство не главное. Он её спас, и она обязана явиться.
Зал приёмов Управы гудел от народа. Варя то и дело ловила на себе заинтересованные и откровенные взгляды. Это смущало, но не сильно. Она молода, а двухсот жетонов хватило на хорошего дизайнера.
У стойки с угощением Варвара чуть не столкнулась с пилотом в парадной форме.
– Ой, извините, я такая неловкая, – смутилась Варя.
– Вы шикарная, – ответил пилот. – Это я растопырился, что не пройти. Только из рейса, не успел перекусить. Вот, возмещаю. Меня Ференц зовут, а вас?
С Ференцем оказалось легко. Уже через пару минут они болтали, как старые знакомые. Ференц очень хорошо слушал. Варя не заметила, как рассказала ему — в сущности, постороннему человеку! – историю своего счастья с Семёном и то, что это счастье разрушило.
– Во-от как ты познакомилась с Бранчем! – протянул Ференц. – Да, не позавидуешь… А со мной всё было просто. Я первый человек, которого Бранч встретил на Земле… на орбитальной станции, на самом деле, но это не важно! Ты бы знала, какие там чудеса! Когда подлетаешь со стороны Земли…
Зал гудел, наполняясь.
Внезапно всё стихло, в дверях появился попечитель Бранч. Варя думала, он обратится к ним с речью, но попечитель молчал, потом к нему подбежала замдиректора Департамента Управления. Бранч наклонил к ней голову, а Алёна и принялась что-то говорить, бросая по сторонам быстрые взгляды.
– Что там? – спросила Варя. – Почему не начинают?
– Нет кого-то, – сказал Ференц. – Сейчас, подожди… Дитмара-Эдуарда! Директора.
Сегодня по Управе дежурил Вениамин-тринадцать-семьсот двадцатый. Опытный сыскарь, шестой ранг, как-никак, он заметил, когда что-то на пульте изменилось, но не сразу понял, что именно. Всё было как всегда, но чего-то явно не хватало. Чего-то настолько обычного и постоянного, что глаз привык не видеть и не замечать!
Чего-то незыблемого.
Потом Вениамин увидел — и поначалу не поверил глазам… Дитмар-Эдуард жил при Управе, спал и столовался тут, короче, постоянно был на месте, кроме редких выездов в город. Зелёный огонь постоянно горел в центре схемы. Сейчас метка директора пожелтела и тревожно мигала.
Непослушными пальцами Вениамин набрал номер Алёны.
Замдиректора слушала молча, потом спросила:
– Медики?
– Должны быть там. У них собственный мониторинг…
– К нему, быстро!
Вениамин никогда не видел столько медиков, как сегодня в директорской приёмной. Они ходили, стояли у окна, сидели в креслах и за столом секретаря, на котором теснились страшноватого вида приборы. То и дело открывалась дверь в кабинет Дитмара-Эдуарда, пропускала очередного эскулапа наружу или внутрь.
– Что… – начал Венимамин.
– Тихо! Потом, – вполголоса, но властно остановил его старший медик. Восемь белых змеек на шевроне, крупная шишка. Плохи у директора дела, ой, плохи!..
В приёмную ворвалась Алёна, следом за ней — Бранч. Один из медиков пытался перекрыть им дорогу в кабинет, но тщетно. Кажется, его даже не заметили. Попечитель — наверняка.
Внутри они были не долго. Дверь снова распахнулась. Два ражих медика с величайшей осторожностью вывели в приёмную платформу-реаниматор. Вениамин мельком увидел бледное лицо Дитмара-Эдуарда, скрюченную руку на груди, потом к директору склонилась его заместитель. Вениамин успел заметить, как зашевелились белые губы…
– Госпожа управленец!.. – зашипел главный медик. – Немедленно освободите проход! Вы его убьёте!..
Замдиректора уступила напору, и даже попечитель посторонился; платформу с директором вывезли из приёмной. Кидая на Алёну гневные взгляды, вышел главный медик, следом потянулись и остальные. Скоро в приёмной остались лишь четверо: Вениамин, адъютант директора на банкетке в углу, а также Алёна с попечителем.
– Принимай дела, растущая, – сказал Бранч.
– Временно, совершенный, – сказала Алёна. – Он вернётся.
– Надейся, – ответил попечитель и вышел.
Разгневанные попечители, что он имел в виду?!
– Равному Дитмару-Эдуарду нездоровится, – объявил Бранч. – Он старше даже меня, пусть отдохнёт. А теперь — радуйтесь и веселитесь!
Занятая беседой с Ференцем, Варя даже не заметила, как попечитель уходил и возвращался. Зато всё разъяснилось. Жаль, директор не примет участия в торжестве, значит, они познакомятся в следующий раз!
Давно она не чувствовала себя живой и желанной, и сегодня ей захотелось праздника. Спасибо Бранчу, что вспомнил о ней, что пригласил! Она танцевала, смеялась шуткам Ференца, ела фрукты и запивала их вином. С непривычки голова пошла кругом.
– Здесь душно, – пожаловалась она Ференцу. – Надо умыться. Не уходи, жди меня!..
Пилот улыбнулся и отсалютовал бокалом. Он хотел её, Варя видела по глазам, да и сама была не против. Но сначала — прийти в себя.
Из открытого окна дамкой комнаты лился вкуснейший воздух высоты. В голове шумело. Ох, и напилась ты, мать… В душ, скорее в душ!.. Зачем обижать Ференца?
В душевой Варя сбросила платье, придирчиво оглядела себя в зеркале. Хорошенькая, хоть и чуточку пьяненькая… Скоро она будет свежа и благоуханна!
Кабинка зашумела, форсунки выплюнули первые струи — и отключились.
– Неполадки в магистрали, – сказала кабинка. – Приносим извинения за причинённые неудобства!
Такое на памяти Джона-Витольда произошло впервые. Трубам десяти лет нет ещё, меняли недавно! И вот такое… Прорыв на минус третьем уровне. Система, понятно, перекрыла не только канализацию, но и воду вообще.
Бригада собралась быстро; люди все лёгкие на подъём. И Дед, их бывший бригадир, и Витя трижды два дважды три, и братья Чак и Норрис, и даже Серёжа Малой, вернее, особенно Серёжа Малой, кому как не ему? Ответственный от Департамента тоже не задержался. Молодой, да ранний. Джон-Витольд видел его пару раз. Парень не выглядел гордецом, но всё равно шевельнулось в душе стыдное, мелочное злорадство: не всё тебе, милый, в кабинетиках сидеть, с кулерами и кондиционерами. Руками ему, конечно, работать никто не доверит, ни опыта, ни квалификации. Постоит в сторонке, понюхает. Управа — такое дело, без ответственного правилами не положено в коммуникации лезть.
– Жан, – коротко представился ответственный, входя в их бытовку. – Поехали, что ли?
– Вставай, ребята! – скомандовал Джон-Витольд. – Айда за пятым рангом!
В грузовом лифте поместились все, стояли, разглядывали затылок ответственного. Особое у них, у начальников, воспитание: хоть бы плечами передёрнул или глаз назад скосил. Так и не шелохнулся, пока лифт летел вниз, словно у ребят не глаза, а пуговицы. Пять пар пустых пуговиц и шестая бригадирская.
На минус третьем уже пованивало. Ответственный Жан вскрыл технологический коридор, отошёл в сторону, пропуская бригаду.
– План коммуникаций есть, господин управленец второго ранга?
– Всё есть, совершенный, – ответил Джон-Витольд. – Специалисты мы.
– Это хорошо. Некогда мне было делать копии, – непонятно сказал ответственный.
Джон-Витольд прошёл вперёд. Под ногами хлюпала вода, пахло мылом и сортиром. В одном месте левая стена вспучилась, потемнела.
– Ну-ка, ребята, – сказал бригадир, – давайте-ка стеночку откроем!
Облицовка коридора была собрана на тайных винтах: кто не знает, тому в жизни не догадаться, что это не каменный монолит. Какое там!.. Пластик, крепкий, негнущийся, под бетон.
– Опа! – только и сказал бригадир, когда ребята сняли испорченную панель.
Труба не потекла и не треснула, её разорвало изнутри, вывернуло наружу диковинным цветком. С лепестков лилась на пол вонючая струйка. Остаточки… Можно представить, как тут хлестало тогда, когда рвануло!
– Как думаете, совершенный, что её так? – спросил Джон-Витольд. – Это же какое давление! Откуда?
– Я не думаю, я знаю, – ответил ответственный. – Органическая взрывчатка в трубе.
– Что?! – обернулся бригадир.
В руках ответственного дрожал включённый хлыст.
– Пустое, – сказал ответственный. – Не дёргайтесь, не сопротивляйтесь и останетесь живы.
Панели по правую сторону разошлись, оттуда полезли люди в странной пятнистой одежде. Они точно знали про тайные винты.
Через миг Джон-Витольд лежал со связанными руками и старательно дышал ртом. Настроение пятнистых не располагало к шуткам.
– Хочешь оставить их в живых? – спросил один из пятнистых. Бригадир сжался: равнодушный тон пятнистого не вязался со смыслом слов, но было ясно — он может.
– Зачем тебе их смерть, Луиджи? – спросил ответственный.
– Ну-ну, – пятнистый пожал плечами. – Ты изменился, Ивась.
– Ты хочешь остаться вообще один? Кем командовать потом будешь? – усмехнулся ответственный. – Они будут лежать тихо-тихо, пока всё не кончится. Правда, ребята?
Ребята были согласны.
Зачем здесь эти люди, кто им нужен? Бригадир похолодел: на лифте можно подняться в зал приёмов, а там праздник, лучшие люди Управы! Бандиты, однако, отправились в другую сторону, дальше по коридору. Насколько знал Джон-Витольд, там не было ничего интересного. Склады со всякой рухлядью, которой пользоваться стыдно, а выкинуть не доходят руки. Но пятнистые шли уверенно и целеустремлённо, они определённо что-то знали.
Хлопнула дверь, бригада осталась в темноте.
Всё запомнили слова пятнистого Луиджи, все видели его глаза убийцы, поэтому, пока не стихло эхо шагов, ребята молчали. Серёжа Малой не выдержал первым:
– Видел кто, куда эти гады дели наши коммуникаторы?
– В угол кинули, – ответил Дед.
– В какой? – оживился Серёжа Малой. – Надо найти, связаться.
– Зачем тебе коммуникатор? – спросил Джон-Витольд. – Грязный, водой порченый?
– Ты что, бригадир? – изумился Серёжа Малой. – Не понимаешь? Напали на нас… на Управу напали! Надо помощь вызвать!
Завозился Витя, сел, опираясь спиной о стену. Прошепелявил:
– Фы не знаеф просто… Тфу!.. Фубы выфили, гафы!..
– На минусе коммуникаторы глушат, – сказал Чак.
– Безопасность, попечителя ей под хвост! Не связаться отсюда, – объяснил Норрис.
– Пакость какая! – выругался Серёжа Малой и замолчал.
Закрытая дверь, нет связи… Их поймали как мальчишек! Бригадир глухо застонал: куда смотрели его глаза? Но кто мог подумать, что ответственный, пятый ранг как-никак, окажется предателем? Час, а то и два о них никто не вспомнит. Работают люди…
– Связь я обеспечу, – неожиданно заявил Дед.
Три судейских пристава явились в дом перед обедом – Дана еще не вернулась с лекции. Млад спал, и сны его в этот миг никак нельзя было назвать хорошими.
– Что вам надо здесь? – не очень-то учтиво спросил Ширяй, выйдя навстречу гостям.
– Ветров Млад нам нужен, – так же нелюбезно ответили ему гости, намереваясь пройти в дом, – по-хозяйски, не снимая сапог и шапок.
– Эй, куда? – Ширяй загородил им дорогу, и Добробой, возившийся у печки, пришел ему на помощь.
– С дороги, мелкота, – прошипел один из приставов, надеясь отпихнуть Ширяя в сторону, но здорового Добробоя с места сдвинуть было не так-то просто – он прикрыл плечом Ширяя и сжал кулаки.
– Ребята, – попробовал остановить их Млад, – погодите…
Его слабого голоса никто не услышал: когда пристав схватил Добробоя за плечо, тот, недолго думая, врезал «гостю» кулаком в подбородок, да так, что тот отлетел обратно к двери и едва не упал. Двое других с усмешками отступили, презрительно измеряя взглядом шаманят.
– Добробой! – рявкнул Млад с лавки. – Обалдел?
– Значит, приставов судейских в дом не пускают… – тот, что получил по зубам, выпрямился и потрогал рукой подбородок, – так и доложим. Пошли, ребята…
– И катитесь! – сплюнул Ширяй.
– Ширяй! – Млад попытался подняться, но тут же упал обратно на подушку.
На его счастье, дверь распахнулась, и в дом вошла запыхавшаяся Дана.
– Стойте, стойте! – она раскинула руки, загораживая выход. – Все в порядке. Проходите обратно.
– Поздно, – рассмеялся ей в лицо пристав, – сопротивление оказано! Я за этот удар с суда не меньше гривны получу!
– Я говорю – обратно проходи, – Дана пальцем указала приставу на лавку. – Гривну он получит! Вести себя надо по-людски, тогда по морде бить не будут.
Как ни странно, гости послушались ее и даже несколько смешались.
– Вот Ветров Млад, перед вами, – Дана указала на лавку, – приставную грамоту давайте и убирайтесь.
– Зачитать положено, при свидетелях, – буркнул пристав.
– Читай, – Дана пожала плечами.
Тот достал из-за пазухи бумажный свиток, сломал печать и развернул, придвигая грамоту к лицу.
– Вдова Лосева Мирослава Мария Горисветова обвиняет Ветрова Млада Мстиславича в том, что он повинен в смерти ее малолетнего сына… хм… Миха́ила… Михаи́ла? – пристав вопросительно глянул на Дану, и та кивнула головой. – И по сему делу суд новгородских докладчиков по прошению старосты Славянского конца приказывает ректору Сычёвского университета выдать Ветрова Млада Мстиславича суду в срок не позднее двух недель с момента оглашения этой грамоты. Если же оный выдан суду в оговоренный срок не будет, то Сычёвский университет должен уплатить суду новгородских докладчиков десять гривен за укрывательство преступника. Подписи читать?
– Читай, читай, – кивнула Дана.
Млад спросонья не сразу понял, что означает эта грамота. Он никогда не слышал этих имен, Лосевой Мирославы-Марии не знал, а Михаила знал только одного – огненного духа, который едва не убил его третьего дня… Только когда пристав дошел до имени Черноты Свиблова, в голову стукнула мысль: Михаил – это же Миша, Миша! Он же называл свое имя в тот день, когда Млад забрал его из дома! Наверное, это Мишина мать – вдова Лосева? И она считает, что Млад виновен в смерти ее сына?
Да, наверное, так и есть… но… Млад закусил губу и хотел закрыть лицо руками: это невозможно, несправедливо… Да, он виноват, на самом деле виноват, но его вина к суду докладчиков не имеет никакого отношения. Такое нельзя смешивать, это неправильно… В таком случае, отец Константин виновен в смерти мальчика ничуть не меньше!
Дана выхватила грамоту из рук пристава, когда тот закончил перечислять подписи и неуверенно посмотрел по сторонам, а когда дверь за гостями закрылась, крепко хлопнула Добробоя по затылку:
– Ты что, не видел, кто к тебе пришел?
– А чё он Ширяя толкал? Чё он меня хватал? Пришли тут, как к себе домой! – проворчал виновато Добробой.
– А ты чего полез? – Дана посмотрела на Ширяя, который усаживался за стол со своей прежней невозмутимостью.
– Я думал, они Млад Мстиславича хотят забрать, – тот пожал плечами безо всякого раскаянья.
– Гривну он с университета точно снимет, – Дана сжала губы и села на скамейку, повернувшись к Младу лицом. – Как ты, чудушко?
Млад еще не оправился от обиды, от удивления, от вспыхнувшего вновь ощущения собственной виновности, – поэтому лишь покачал головой.
– Такую же грамоту читали перед главным теремом – считай, при всем университете. Думаю, и ректору ее вручили тоже, – Дана вздохнула. – Я, как услышала, о чем речь, сразу сюда побежала, предупредить. Но они, смотри-ка, сразу шестерых прислали… А выезд судейских приставов, между прочим, оплачивает истец. Откуда у горькой вдовы столько серебра? Да и в голову бы ей не пришло в суд идти…
При всем университете? Млад застонал и прикрыл глаза. Здорово: наставник-убийца… И если суд признает его виновным, никому не объяснят, что вина его косвенна, что он не убийца, он всего лишь оказался плохим учителем для слабого ученика.
– Младик, не надо так расстраиваться. Во-первых, все это шито белыми нитками. И суд докладчиков – самый грязный суд, который можно отыскать. И все, между прочим, об этом знают. Виру все равно университет будет платить!
– Не университет, а наставники университета. Университет ничего своего не имеет, – проворчал Млад.
– Ничего, наставники не обеднеют! Я попытаюсь перевести дело в княжий суд. И двухнедельный срок мы пересмотрим. Младик, все это не стоит выеденного яйца! Это голословное обвинение! Это сделали нарочно, нарочно!
– Зачем? – Млад вскинул на нее глаза. – Чего они добьются? Ну, объявят меня убийцей, и что? Из мести, что ли?
– Ну… Ну и из мести… – неуверенно ответила Дана.
– Никто из них такой ерундой заниматься не станет. И месть что-то сомнительная. Университет виру заплатит, сама говоришь. Суду докладчиков Новгород не верит. В поруб меня никто не посадит, в Волхове никто не утопит. Зачем?
– Ну… запятнать тебя хотят. Как волхва…
– Да ерунда! Я волхв-гадатель, к моим ученикам это не имеет никакого отношения. Любой шаман скажет, что исход пересотворения не известен никому и ни от кого не зависит. Это и как шамана меня не запятнает! Это, разве что, может лишить меня учеников на несколько лет. Но им-то это зачем? По сути, они всего лишь на бумаге запишут, что у меня умер ученик. И больше ничего!
– А серебро, Младик? Серебро?
– А что серебро? Вдове я бы и так денег дал, и по наставникам собирать не надо было бы… А суд получит на десять человек такие крохи, что в сторону моих денег и не посмотрит.
– Да я сам на этот суд приду и расскажу, что их Миша был просто трус! – Ширяй неожиданно стукнул кулаком по столу.
– Не смей так говорить! – Млад приподнялся, но упал обратно. – Это не так! Он не побоялся начать пересотворение, он… Не смей осуждать его. Он распорядился своей жизнью, а не чужой. И… он не может тебе ответить, понимаешь?
– Да он бы мне не ответил, если бы и мог! – Ширяй скривил губы.
– Слушай, ты, гордый и свободолюбивый парень… – Млад сжал зубы. – Замолчи. Или я тебе за него отвечу. Когда встану.
– Очень я испугался! – хмыкнул Ширяй.
– Ты слушай, что тебе учитель говорит! – повернулась к парню Дана. – А не груби! Не испугался он!
– Мы с Млад Мстиславичем сами разберемся! – фыркнул Ширяй.
– Ширяй, – Млад вздохнул, – на самом деле, не груби.
– Давайте лучше обедать, – Добробой взгромоздил на стол горшок борща. – Млад Мстиславичу надо поесть, что он там позавтракал – кошкины слезы…
– Правда, Младик. Теперь тебе надо много есть.
– Можно я сам? – Млад умоляюще посмотрел на Дану.
– Нет, нельзя.
Через двое суток Млад чувствовал бесконечную усталость: от боли, от неподвижности, от беспомощности, от ночной бессонницы. И частенько думал: а если бы он заранее знал, чем обернется для него это жалкое выступление против Михаила-Архангела, – хватило бы ему смелости поступить так же? Очень хотелось верить, что хватило бы.
Ширяй и Добробой, как только рассвело, отправились в Сычёвку, Дана ушла на занятия, а Млад пытался уснуть, пока ничто его не тревожило. Почему-то именно ночью его глодали тяжелые мысли: и о Мише, и о собственной несостоятельности, и о предстоящем суде. Днем эти мысли исчезали или, по крайней мере, не были столь навязчивы. После мучительных перевязок боль успокаивалась и часов пять-шесть оставалась терпимой, – во всяком случае, позволяла уснуть. И хотя Дана жаловалась, что от нее за версту пахнет этой мерзостной мазью, но перевязывала Млада трижды в день.
Он начал дремать, когда дверь отворилась без стука и удивительно знакомый голос спросил:
– Дома хозяева?
Млад распахнул глаза, сон слетел с него в одно мгновенье: на пороге стоял его отец – в лисьем полушубке мехом наружу, с пушистой шапкой на голове, в меховых сапогах. Почему-то отец всегда казался ему выше ростом, и шире в плечах, и моложе, чем был на самом деле. Впрочем, он действительно выглядел моложе своих лет, никто бы не назвал Мстислава-Вспомощника стариком, ему было немного за шестьдесят.
– Хозяева лежат здесь… – ответил Млад с улыбкой.
Отец снял шапку, отряхнул сапоги друг о друга и прошел в дом, расстегивая полушубок.
– Здоро́во, сын.
– Здоро́во, бать. Ты б разделся, у нас жарко.
– Это я по привычке. К больному приходишь – сначала взглянуть, а уж потом…
– Да ты никак к больному приехал? А я думал…
– К больному, к больному, – отец кинул полушубок на стол. – Вчера мимо нас в Ладогу ехал один мой товарищ, он и рассказал, что ты сверху упал и сильно обжегся, а тебя обвиняют в смерти ученика и тащат в суд.
– Быстро до вас наши слухи доходят, – усмехнулся Млад.
– Это из-за войны. Сейчас часто в Ладогу гонцы едут, каждый день почти. Один из них моим бывшим больным оказался. А у него в университете сын учится. Так что ничего странного, что он ко мне заехал.
– И ты все бросил и помчался ко мне? – удивился Млад.
– Знаешь, Лютик… Неспокойно мне почему-то было. И без того неспокойно было, а после его рассказа я и вовсе голову потерял. До вечера промаялся, а потом плюнул, запряг сани и поехал. Маме я не сказал ничего.
– Да со мной все хорошо, бать. Здесь врачей – пруд пруди.
– Может быть. Но пока я тебя не посмотрю, в это не поверю. Врачи – врачами, а я волхв-целитель. Неужели собственного сына на ноги не поставлю? И выглядишь ты плохо. Болят ожоги-то?
– Болят. Говорят, долго еще болеть будут.
– Это мы поправим. Я и тра́вы привез, и мази. Да и без них кое-что могу. Давай-ка размотаем тряпки-то…
Млад сморщился:
– Только что перевязывали, двух часов не прошло. Давай лучше попьем медку. Расскажешь мне, как вы живете.
– Нет уж, – отец улыбнулся, – это ты мне расскажешь, как такое с тобой приключилось. И после того, как я сам тебя перевяжу. И не хнычь.
Отец разматывал повязки ловко, рука у него была твердая: он так быстро сорвал пропитанную мазью салфетку, что Млад даже не успел испугаться и опоздал закричать, но на глаза навернулись слезы и крупными частыми каплями потекли по щекам.
– Ничего, ничего… – кивнул отец, хлопая его по коленке, – так лучше. Я знаю.
Он долго разглядывал мокрый ожог с лопнувшими волдырями, пожимал плечами и даже пригибался, почти вплотную поднося больную руку к носу. Как вдруг лицо его изменилось. Он нагнулся и поднял желтую от сукровицы тряпицу, которую до этого отбросил на пол. Смотрел на нее, нюхал, скреб пальцем, а потом спросил, коротко и зло:
– Кто тебя перевязывает?
– Дана… – недоуменно и обиженно ответил Млад.
– Дана? – брови отца поползли вверх. – Ты же говорил что-то про врачей?
– Ну да… они тоже иногда приходят. Но Дана перевязывает меня три раза в день… Чтобы легче было. От мази всегда легче.
– Еще бы… – проворчал отец и встал, осторожно положив руку Млада на приготовленное полотенце. – И кто же дал ей эту мазь?
– Ты так говоришь, будто она мажет мне ожоги ядом.
– Не ядом, Лютик… Не ядом… Так где у вас эта мазь?
– Где-то в сенях, на полке. В черном туеске.
– Я не зря гнал лошадь ночь напролет… – отец направился в сени.
– Может, ты мне объяснишь, в чем дело?
Отец не ответил, но вскоре вернулся, разглядывая туесок со всех сторон. Что-то на донышке его удивило, он поднял туесок и рассматривал его, запрокинув голову. Потом долго нюхал мазь, растирал ее между пальцев, снова нюхал и наконец, вздохнув, поставил на стол.
– Да. Я не зря гнал лошадь ночь напролет. Так кто дал тебе эту мазь?
– Бать, объясни мне, в чем дело.
– Хорошо. Видишь ли, – отец вздохнул снова, – в нее добавлена одна очень редкая травка. Она у нас не растет, ее привозят откуда-то с Ближнего Востока. Я видел ее всего однажды, она обладает характерным запахом, который трудно забыть.
– Это псиной, что ли? – улыбнулся Млад.
– Нет. Псиной пахнет плохо очищенный собачий жир, на котором эта мазь настояна. И это отдельная статья! Потому что для мазей можно использовать жиры и более распространенные.
– Собачий жир? – Млад растерялся: это показалось ему неприятным.
– Да. И я думаю, он добавлен туда не только для того, чтобы отбить запах этой травки. Ты ведь этого запаха, скорей всего, не знаешь. А травка эта… Это не яд, нет. Не в этих dosis, по крайней мере… Эта травка лишит тебя способности волховать. А может, и подниматься наверх, про это ничего не знаю. Может быть, не навсегда, но надолго, на годы. Я видел ее всего однажды. Она действует подобно конопляным стеблям, которые ты кидаешь в костер, только сильней и незаметней: выживает из тебя твои способности и заменяет их собой. Ты даже не заметишь, как жизнь твоя станет серой и мрачной, как все вокруг утратит для тебя смысл. Но вместе с тем она обладает способностью снимать боль, поэтому используется врачами, только редко и очень осторожно, когда боль действительно в состоянии убить человека.
– Так может, для этого ее и положили в мазь от ожогов? – Млад действительно испугался. – Ты же рассуждаешь так, как будто кто-то хотел причинить мне зло.
– Да, хотел! Если бы не собачий жир, это можно было бы списать на ошибку! Но, видишь ли, собачий жир тоже считается одним из средств притупить способности волхва. И еще… посмотри, – отец поднял туесок у Млада над головой, – посмотри, что нарисовано на дне! Ты когда-нибудь видел такой оберег?
На туеске, пропитанном дегтем, была начертана странная конструкция из множества правильных треугольников. Млад покачал головой.
– Так кто дал тебе эту мазь? – отец поставил туесок на стол и присел рядом.
– Бать, я не верю, что они хотели причинить мне зло. Я знаю их много лет, это хорошие врачи, лучшие ученики доктора Велезара, они живут рядом со мной, они переживают за меня.
– Может, ты уже утратил способность видеть? – усмехнулся отец. – Впрочем, я верю твоей оценке людей. Значит, надо искать того, кто научил их делать эту мазь или дал этот туес. И давай-ка быстро снимать остальные повязки. Мои средства не столь хороши, но и вреда тебе не причинят.
Дана в тот же вечер привела к Младу своего товарища по отделению – Родомила, сказав, что он лучше всех в университете, да и во всем Новгороде, смыслит в дознании и даже когда-то служил у князя Бориса в суде. Родомил оказался человеком немногословным, выслушал рассказ Млада и его отца, а потом, скривив лицо, забрал туесок с мазью и ушел, ни слова не говоря.
У себя в каюте я разложил по стопкам кластеры с личными делами.
Сначала отложил тех, кого знал максимально хорошо. Семеро служили со мной с момента прибытия в Ледяной пояс. Все они были набраны Мерисом в северном крыле. Джоб Холос (Обезьяна), Ален Ремьен, Хьюмо Рос, Ано Неджел, Исти Сайл, Дияр Ашим, ну и Келли. Тъяро Келли, единственный среди набранных тогда «малолеток», мужик взрослый и семейный. Что его стронуло с места? Все парни – пилоты, кроме Джоба. Джоб, как ни странно, связист. А ведь именно он легче прочих надел шкуру спецоновца.
Айима я подобрал уже здесь. Перекупил на маленьком мирке, луне Аннхелла. Парень был контрактником, но приходилось ему несладко. Капитан местного гарнизона совсем не ценил того, что Айим умел делать хорошо. Требовал от бойца аналитики и самостоятельных решений. Довел эту тушку до нервного срыва. Я пытался объяснить ему, что такие, как Айим, работают только с приказом и от приказа не отступают ни при каких обстоятельствах. Не смог. Пришлось выкупить контракт. Просто пожалел бойца. О чем теперь не жалею. Такой вот каламбур. Айим подчиняется мне как тень и по-своему крепко благодарен за эту историю.
Так… Сержанты. Гарман. Подозревать Гармана с его лезущей во все дыры честностью?
Я взглянул на оставшуюся пачку и выругался. Нет, так я ничего не смогу решить. У меня только бойцов двести два человека. А еще техники, стюарды. Повар. Беспамятные боги, и повар тоже!
Это было похоже на сумасшествие. Если бойцов своих я знал достаточно хорошо, то помощников повара…
В такой ситуации существовало только одно разумное решение – напиться. Учитывая, что я почти не пил, выхода не просматривалось совсем.
Отложил характеристики. На эмке двести сорок человек, всех не перепроверишь.
Мы готовились к проколу, намереваясь выйти в расположении южного крыла армады, в окрестностях Граны.
Грана, напомню, планета такая. К ее населению даже сами экзотианцы относятся с некоторой брезгливой иронией. На Гране ничего, кроме полезных ископаемых, нет. С основания времен здесь только торгуют. Отсюда и полное отсутствие моральных устоев, хоть сколько-то похожих на общераспространенные.
Зато на Гране есть свои законы. Их можно презирать, но не считаться с ними трудно. Да и сражаться грантсы умеют. И на военном фронте, и на политическом. Мы слопали полсистемы и намертво встали в окрестностях этого не самого гостеприимного из миров Абэсверта.
Причина, правда, была не только в Гране. Следом за ней в пространстве вращается идеологическое сердце Экзотики – планета-Дом, откуда родом все эрцоги.
Планета эта уже многие сотни лет не политический центр, а реликвия, место поклонения и истоков. И все-таки она остается некой святыней доминантов – правящей экзотианской верхушки.
Я уже не хотел ничего решать. Просто в бой, и гори все белым пламенем Саа, солнца Аннхелла. Кто выживет, тот и будет прав. Если вообще кто-то может быть прав. Хоть в чем-то.
На меня навалились усталость и отупение. Я не мог летать с предателем на корабле.
Однако время шло. До прокола оставалось около двух часов, а мы все так же ничего не знали.
Я отдал команду готовиться к погружению в зону Метью. Решил играть в «получивших приказ и движущихся на воссоединение с кораблями армады». А там начну соображать по ходу. Мне не привыкать.
Что-то внутри сопротивлялось этим простым и логичным действиям. Распоряжения отдавал на автомате. Сам думал, думал…
Влана явилась ровно за два часа до прокола. Она тоже была взвинчена.
– У меня есть соображения, – сказала она. – Вернее у нас с Келли есть соображения, но он не пошел. Говорит, что ты и так не в себе. И смотреть на тебя – страшно, и говорить с тобой – трудно. Кстати, ты и сам мог бы до этого додуматься.
– Ни до чего я не смог додуматься, – отозвался я сердито.– Не могу подозревать своих. Лучше сдохнуть.
– А мы с Келли составили одну простую схему. На тему: кто вообще мог находиться рядом с аппаратурой, чтобы…
– Да знаю я! Но это, во-первых, восемь человек, во-вторых, любой техник, так или иначе, все равно найдет доступ в систему. Это еще человек двадцать. В-третьих, любой «старичок» тоже осведомлен гораздо больше, чем положено по уставу…
– Да, – перебила Влана. – Но давай все-таки попробуем мыслить примитивно? И просто остановимся на этих восьми?
– Двое – с северного крыла, их подозревать смешно, четыре техника – в город на Аннхелле ни разу не выходили…– я задумался.
– Из оставшихся двоих один нанят непосредственно в столице, – подсказала Влана.
– Слишком просто. Даже если так, то парень, скорее всего, ничего не знает. Это кого-нибудь из «старичков» надо «ломать» или вербовать, а в недозрелую «мелочь» загнали информацию под гипнозом. И психотехника у нас нет. Что его, пытать теперь, что ли, авось «программа» слетит? А если – не он?
– Психотехник есть при госпитале. Но если мы пойдем на такую меру, исходя исключительно из подозрений, для остальной команды это будет очень плохим примером. Можно под каким-то предлогом изолировать парня или сменять на другом корабле, но я бы предложила маленькую провокацию…
Влана дернула головой. Волосы у нее короткие, но спереди уже немного отросли и падают теперь на глаза. Она их, наверное, тонировала раньше, потому что у корней стала пробиваться сталь. В цвет глаз. Черты у Вланы тонкие, но твердые. И на мальчишку она все-таки здорово похожа. Но и этим она мне тоже нравится.
Надо же, Келли побоялся ко мне идти… Неужели я такой злой и страшный?
Влана поймала мой напряженный взгляд и фыркнула.
– Страшный ты, страшный. В зеркало почаще смотри. И улыбайся сам себе, для профилактики. А сейчас давай подумаем, на какой твой приказ может отреагировать предатель?
И тут меня в пот бросило. На меня покушались три раза. Но в космосе от меня избавиться проще простого – заминировал корабль перед проколом, и никто, никогда…
– Влана, – сказал я жестко. – Тащи сюда своего кандидата. Если у меня психоз – это полбеды…
Встреча, разумеется, не дала ничего. Только бойца напугали. Если он и скрыл от меня получение приказа по армаде, то и сам об этом не знал.
В оставшееся до прокола время мы проверяли корабль. Безрезультатно. И перед погружением в искусственный сон меня мучили сомненья, выйдет ли наша эмка из зоны Метью?
Но из прокола не вышел только я.
С проколами история такая.
Когда-то существовала релятивистская картина Вселенной, согласно которой масса корабля, разгоняющегося до скорости света, тянется за ним, как резиновая.
Но проблему с массой удалось решить быстрее, чем мы научились летать со сверхсветовыми скоростями. Она лежала в той же области, что и асимметрия магнитных полей, искусственная гравитация и темная материя. Однако дальше разработчиков ждал неприятный сюрприз. Преодолевая фотонный барьер, корабль оказывался в пространстве с совершенно иными характеристиками, чем расчетное четырехмерное Минковского. В довольно опасном для передвижения пространстве, потому что его отдельные участки были связаны некими «коридорами» с разной силой домагнитного напряжения.
Если корабль двигался со скоростью значительно меньше световой, таких коридоров для него просто не существовало, но стоило приблизиться к фотонному барьеру и случайное, неподготовленное вхождение в зону гравитационной аномалии, позднее названную зоной Метью по фамилии математика рассчитавшего ее, – и корабль проваливался в никуда.
Модули, зонды, корабли – разгонялись и исчезали. Или не исчезали, но в этом тоже не находили закономерностей. Потому что проваливались корабли неожиданно и на тех же трассах, которые считались уже опробованными и безопасными. Кто же мог тогда знать, что зоны Метью стабильны относительно вращающейся массы, но не торчат в пространстве на одном и том же месте. Потому любой полет со сверхсветовой скоростью долгое время был сопряжен с запредельным риском, хотя теоретически пилоты уже способны были рассчитать, куда они попадают и как оттуда выбраться. Но никто так и не рассчитал.
Как выяснилось позже, человек вообще не способен пилотировать корабль после вхождения в прокол. Сознание в этот момент просто не существует в одном месте. Оно разорвано между точками входа и выхода.
Только автоматика, запрограммированная на определенный путь, могла ввести судно в прокол из зоны гравитационной аномалии, возникающей вблизи массивных космических тел, и вернуть его в другую такую же математически рассчитанную зону.
Если описывать собственные ощущения, то мозги во время прохождения кораблем домагнитного коридора становятся ватными, время виснет. У некоторых, кроме ступора или беспамятства, возникают боли в разных частях тела, тут уж как повезет. У меня, например, болят мышцы.
Но, так или иначе, математики справились и с этим парадоксом. И теперь мы можем не только безопасно передвигаться на скоростях, выше световой, но и перемещаться в считанные секунды аномальными коридорами в том странном пространстве, в которое превращается на запредельных скоростях наше, трехмерное. Математики называют его дезометрическим, а расчеты, связанные с фазовой непостоянностью зон Мэтью – самое страшное испытание на экзаменах в академии пилотов. И хотя все знают, что вычисления будет делать автомат, считается, что пилот способен провести подобный расчет прямо на коленке. Впрочем, кто учился, тот поверит, что пилоты сдают экзамен и забывают о нем, покинув экзаменационную комнату.
А вот привыкнуть к проколам трудно, часто они очень болезненно переносятся человеческим сознанием. Но выгода от такого способа перемещения в пространстве слишком велика. Единственное, что нас ограничивает – зоны Метью расположены там, где это нужно им, и нас они не спрашивают. Впрочем, скорее всего, мы просто пока не достаточно понимаем физическую природу дезометрического пространства, потому и ограниченны зонами естественного завихрения сил на стыке гравитационных полей и линий домагнитного напряжения.
Не спят при проколе, обычно, только дежурные пилоты и обслуга двигателей, хотя в боевой обстановке бывает всякое. Иной раз – полкоманды не спит, кто более-менее переносит проколы.
Процедура пробуждения после обратного вхождения в зону Метью такая. Сначала автомат будит дежурных сержантов и медика. Потом они контролируют процесс пробуждения всей команды.
Когда дежурный сержант увидел, что я не просыпаюсь, он решил, что это просто сбой в программе. И, хотя сигнал на пульте горел, продублировал включение. Подождал пару минут. Доложил медику. Тот не стал проверять автоматы, а просто зашел ко мне. Еще через минуту выяснилось, что температура тела +42 градуса по Цельсию, а сам его обладатель в коме.
Медик должен в такой ситуации докладывать Влане, но он по инерции вызвал Келли.
Келли пришел заспанный и заторможенный. Зампотех имел привычку засыпать раньше, чем автоматы начнут погружать в сон, и ухитрялся как-то соответственно выглядеть и соображать.
Медик успел раз пять объяснить, что меня нужно срочно в криокамеру. Он не знал, сколько времени длится такое состояние, и до какой степени может быть поражен мозг. Келли не понимал. Механизм работы человеческого тела в его голове не очень отличался от работы любого другого механизма. Зампотех просто не врубался, чем может быть опасна температура выше сорока градусов, при которой вообще-то начинает вариться белок. Если бы не прибежала Влана, вообще неизвестно, чем бы все закончилось.
Сначала меня поместили в криокамеру, но из-за нарушений сердечной деятельности полностью замораживать побоялись. При минимальном же охлаждении температура упорно не снижалась. И после обмена паролями мы пошли не на сближение с флагманом крыла, а решили стыковаться с госпиталем.
Самое смешное было, как вы помните, в том, что официально приказа на переподчинение командующему южным крылом мы не получили. Не получили соответственно и подтверждения от генерала Абэлиса в том, что он принимает нас под свою руку. Эмка подошла к кораблям армады, нас опознали…
Спецоновцам не впервой болтаться между космическими и наземными частями. Никто такому положению вещей, в общем-то, не удивился. Спецон – он и есть спецон. Мало ли с каким заданием.
Если бы не случившееся, я в этот же день доложил бы ситуацию комкрыла, приказ бы продублировали, и жизнь пошла бы своим чередом. Но Келли это и в голову не пришло. Влана с трудом растолковала ему, что означает мое состояние, зампотех запросил госпиталь… и заработал запасной вариант, заготовленный Мерисом еще пару недель назад.