Тишка задумчиво поглядел на хозяина, поскреб взлохмаченную башку, и грустно поведал, что молоко он и сам может налить кружечку, и даже подогреть и медика ложечку добавить, раз уж хозяину так приспичило. Гоша сплюнул, сказал что ничего ему не нужно, только поспать, и ушел в душ. А когда вернулся на кухню — босиком, с голым торсом, в синих плавках, и с пушистым розовым (до сих пор не понятно, чем домовому этот цвет нравится, но все полотенца и постельное белье других расцветок моментально портится, а розовым вещам хоть бы что сделалось!) полотенцем на плечах, — на столе призывно дымилась большая кружка с хорошо подогретым. но не доведенным до кипения молоком.
— Вот, — Тишка застенчиво улыбнулся. — для тебя раздобыл, расстарался, так сказать.
Гоша сглотнул и вымученно поблагодарил. Он молоко в любом виде ненавидел. Еще с тех времен, когда молоком в детстве лечили любую простуду, разбавляя мерзкую белую жидкость ложкой соды или масла. Не успеешь об этом подумать, как во рту мгновенно появляется тягучий привкус накипевшей пенки, от которой потом не оплеваться. Но обидеть домового — так легче сожрать кастрюльку молочных пенок и даже без закуси. И Гоша со скорбным видом попытался изобразить бурную радость от вида молочного изобилия. Тишка замер, выжидательно глядя на хозяина и едва сам не облизываясь от предвкушения — домовые ценили молоко во всех его состояниях, даже глубоко прокисшее. Гоша вздохнул, вдохнул побольше воздуха и припал губами к краю кружки. Вопреки опасениям, это молоко было воздушным, легким, напоминая хорошо взбитый молочный коктейль, а не «вкус простудного детства».
— Спасибо, вкусное, — искренне поблагодарил Гоша, стирая с губ белые усы, и благодушно добавил: — эх, как хорошо, что у меня ты есть: и накормишь, и напоишь, и в доме чистота. Да имея такого домового — можно и не жениться.
— Что? — аж подпрыгнул от возмущения Тишка. — Как это не жениться?! А дом, а нажитое ночами непосильным трудом кому оставить?! То есть, вот ты поживешь-поживешь и потом все прахом пойдет, ведь наследников у тебя-то нету! Эх, пропала моя головушка…
Гоше стало неловко от такого искреннего горя, но пообещать домовому, что немедля пойдет обзаводиться женушкой и толпой сопливых наследничков не смог — ибо врать категорически не любил.
— Тиш… а Тишка, но ты ведь говорил, что детей на дух не переносишь, что они вечно в хате бардак устраивают, — дипломатически попытался Гоша зайти с другого конца.
— Не люблю, — брякнул крышкой чайника домой, причем звук был такой, будто мечом по щиту шандархнули. — Но готов смириться, чтобы дом не пропал напрасно.
— Так мне это… — заюлил Гоша пред лицом с такой готовностью к самопожертвованию: — рано еще… вот!
— Это кому рано?! — Тишка гневным мячиком запрыгал по столу, забегал по подоконнику, и даже, не замечая ничего вокруг, пару раз залетел на еще горячую плиту. Ожог настроения домовому определенно не улучшил. — Да тебе уже поздно, это надо же только подумать: вымахал как дрын стоеросовый, до двадцати семи годков дотянул, а о потомстве не озаботился! Да в мои времена у порядочно мужика твоего возраста уже семеро по лавкам скакали, а женка с брюхом сидела и восьмого в люльке колыхала.
От представившей картинки Гоша побледнел — на воображение он никогда не жаловался, а оно услужливо, но злокозненно в формате «абсолютного погружения», нарисовало лохматых, неумытых детишек мал-мала-меньше, которые со всех сторон облепили несчастного папаню, теребят того за запыленные рабочие штаны и требуют: «допивай молоко, гад, а то совсем остынет!». Гоша встряхнулся, проморгался, выдохнул с неимоверным облегчением — по кухне не гойскали детишки, перед ним только зло пыхтел родной домовой. Гоша, обрадованный, что ничего не изменилось к худшему, в два глотка допил молоко и потянулся погладить домового — Тишке нравилось, когда ему чесали спинку: говорил, что это его успокаивает.
— Ладно, — более благодушно проворчал домовой, — не подлизывайся уже. А чтоб про женитьбу подумал.
— Непременно, — Гоша попытался соскочить со щекотливой темы и заодно выскочить из кухни. — Тиш, я устал, подремлю немного. Разбуди в пять, ладушки?
Что там еще высказывал ему вслед разволновавшийся домой, Гоша не слушал. С энтузиазмом новобранца расстелил диван, разоблачился из полотенца — и почему бы этому домовому не полюбить какой-нибудь другой, более приличный цвет? — и забрался под одеяло. После смены хорошо бы нормально выспаться, тем более что и сегодня в ночь. График, конечно, дурацкий: три ночи подряд. зато потом день выходной. Начальник смены сообщил, что можно сдавать отчеты и кемарнуть — в дежурке для такого случая даже раскладное кресло-такха стояла, но что-то в свою первую смену Гоше не то что полежать, а даже посидеть за игрушкой вволю не получилось. Ну, может дальше полегче будет. Да и в принципе, если сравнить, то в торговом центре работать приятнее, да и зарплата практически такая же. Шиш часто говорил, что он деньги не печатает и потому призывал работать больше из любви к искусству. Гоша сердито засопел — болотники а их злокозненными шуточками, водяники, любящие затаклиувать честным гражданам квартиры, мавки, под видом девиц легкого поведения соблазняющие дальнобойщиков, да и прочая нечисть на искусство никак не тянула. Но как бы себя не уговаривал, что и работу нашел быстро и хорошую, а на душе все же что-то неспокойно свербело: как теперь Шиш со своими шестью работниками будет справляться, это ж целый город контролировать придется, да с людьми взаимодействовать. А ведь у каждого сотрудника Нежотдела свои проблемы: оборотень, например, каждый месяц неделю отпуска берет, у Ежки, если плохое настроение да в сочетании с приступом ревматизма, так вообще к ней лучше не подходить, Горыныч…
Гоша ругнулся, укрылся одеялом с головой, но уснуть все равно не получилось. Покрутился с боку на бок, плюнул и прошлепал на кухню.
— Тишка, а кто у нас думами дурными балуется?
— Про думы, — домовой ухватился за бороду. — не ведаю, а вот снами Сновидиц да Баюн промышляют.
— Ага, — Гоша предвкушающе улыбнулся, — поймаю — обоим задам перцу.
— Ты бы не за баюнами бегал, а жену искал, — наставительно заметил Тишка. — А то вот перестану тебе готовить да в доме прибираться, и совсем ты плесенью зарастешь да с голодухи вспучишься.
— Ну, не зарос же как-то, — Гоша смущенно кашлянул. До появления домового его квартира соответствовала всем параметрам холостяцкой берлоги: под диваном вольготно обитали заброшенные носки, на кухонном столе скромненько теснились пирамиды коробок из-под пиццы, в ванне на забрызганном зеркале можно было выцарапывать узоры.
Тишка обиженно насупился, и Гоша спешно пообещал купить домовому его любимые творожные сырки — не то чтобы конфликт исчерпался подношением, но на время Тишка перестанет зудеть про жену, женитьбу и потомство. Про жену бурчать Тишка перестал, зато начал долгую и нудную песнь про то, что хозяин себя совсем не бережет, на работе упарился, отдыхать не думает, и если доведет себя до истощения и загнется, то что же станется с бедным домовым, ведь у хозяина даже сына единственного нету, чтобы ему передать дом, все нажитое и самого домового, чтобы тот о нем заботился. Столько прочувствованную речь Гоша не выдержал, выдрал у Тишки из лапок свои джинсы, которые домовой собирался загружать в стиральную машинку, поспешно натянул футболку и свитер, содрал куртку с вешалки и выскочил за дверь в одних носках, на ходу натягивая ботинки и подскакивая на одной ноге.
— Ты куда? — горестно вопросил Тишка, свесившись в лестничный пролет.
— Да в контору забегу, а то по шефу соскучился, — неубедительно проорал снизу Гоша.
— Шалапут, — совсем расстроился домовой.
Примечания:
Терминология из Космоолухов:
Комм — коммуникатор, что-то вроде «умных часов» с полным функционалом смартфона.
Вирт-окно — голографическое окно, которое, как было сказано в оригинале «вылезают из экрана и крутятся вокруг пользователя», говорят, если достаточно долго просидеть за обычным монитором, их тоже можно увидеть. Что ж, если подолжу столько сидеть за компом, то скоро убежусь в этом лично.
DEX — боевые киборги производства DEX-компани, бывают 7 поколений, каждое маркируется соответсвенно DEX-1, DEX-2, DEX-3 и так далее.
Терминал — аналог ПК, обычно с выходом в инфранет и голопроектором.
Искин — искусственный интеллект.
Флайер — небольшой летательный аппарат на несколько пассажиров, обычно используется для полётов в атмосфере. Катер — побольше и спокойно летает и в вакууме.
***
— Хоппс! — Буйволсон неумолимо настиг крольчиху в коридоре и угрожающе навис, скрестив копыта на груди. — Где отчёт по беличьей мафии?! Вы с Уайлдом вообще работаете над ним или как?!
Джуди криво улыбнулась:
— Да, сэр, отчёт почти готов и… — крольчиха вытянула из комма вирт-окошко и растянула его так, чтобы и буйволу было видно, — вот этих свидетелей мы ещё планируем опросить сегодня и завтра, а по результатам выполненной работы файл у вас в почте, пять минут назад закинула.
— Хорошо, — удовлетворённо кивнул капитан. — Сегодня вечером пришлёте мне файлы с допросов. И какого чёрта их не арестовали ещё на орбите?.. Пусть бы галактическая полиция с ними возилась!.. — в очередной раз посетовал Буйволсон, но Хоппс только спокойно пожала плечами:
— Но контрабанда-то всё равно стекалась на планету. Так или иначе местные связи отрабатывать поручили бы нам, а дело интересное, — крольчиха задумчиво провела лапкой по плечу, скользя по тёмно-синей ткани рабочего комбеза с редкими нашивками светло-жёлтого светоотражателя.
Буйволсон покачал головой, мысленно соглашаясь, хотя ему дело этих чёртовых белок привлекательным не казалось: пришлось ещё и поручить его Хоппс с её стажёром, раз уж они самые мелкие в отделе. Нет, капитан не страдал от предрассудков, но лис в полиции!.. И нет бы ещё какой приличный был, так нет, добрая кроличья душа нашла и пригрела, казалось, самого подозрительного и наглого из представителей вида, да ещё и уболтала капитана дать этого стажёра именно ей!
Впрочем, результаты у этой парочки были пока неплохие, а потому капитану оставалось только ворчать про себя да отмахиваться от чересчур назойливой Хоппс, которая только кивнула на прощание и упрыгала вниз по архаичной лестнице, оставленной управлением после ремонта то ли из экономии, то ли для поддержания физической формы сотрудников: ещё и столовую с туалетами коварно запихнули на верхние этажи, отдав первый на растерзание посетителям. Впрочем, определённый толк в этом все же был: на этой самой лестнице Буйволсон мог в кратчайшие сроки встретить всех подчиненных, так что впору было устраивать кабинет прямо на одном из маршей.
Капитан, вздохнув, побрёл на третий, где его уже ждал ещё один зверь: формально — ещё один подчинённый, на деле бывший его давним товарищем. С Морисом Фурнье Стэнли Буйволсон дружил ещё со школы, вместе прошли и полицейскую академию, вместе поступили на службу, и в кресле Стэна сейчас бы вполне мог сидеть и Фурнье, однако другу никогда не хватало карьерной хватки, которую с успехом компенсировала хватка детективная: если уж Морис взялся расследовать дело, то делал это, выкладываясь по полной.
Впрочем, апгрейду погон у Фурнье мешала ещё одна казалось бы положительная черта характера — оптимизм, принимавший у лося весьма причудливые формы: зачем бороться за какое-то место повыше, если его и здесь всё устраивает? Лучший друг — начальник, дела интересные, денег вроде хватает… и что жену — уже пару лет как бывшую — не устраивало?!
Вот и сейчас Фурнье с видом старателя, наконец докопавшего до вожделенного металла, стоял у кабинета с планшеткой и увлеченно что-то печатал. Вирт-окно освещало морду лёгким голубоватым светом, а едва заметные чёрные строчки текста в нём стремительно росли.
— Отчёт по поджогу в Тропическом лесу строчишь? — добродушно поприветствовал друга Буйволсон, вставая перед сканером сетчатки, которыми были оборудованы все кабинеты в государственных учреждениях, избавив от проблемы забытых ключей, паролей и неопытных взломщиков. Опытных, к счастью, было ничтожно мало.
Лось поднял голову и усмехнулся:
— Да. Это ж надо было додуматься попытаться в сезон ливней там что-то поджечь! — укоризненно покачал головой Морис, отчитывая незадачливых поджигателей, словно школьников, не сделавших домашнюю работу, и прошёл вслед за капитаном в кабинет.
— Я вообще думал, у меня крыша едет, когда эту сводку увидел, — фыркнул Буйволсон, усаживаясь за стол, по старинке заваленный бумагами. В письменном виде капитану думалось гораздо легче, чем за личным терминалом, меньше вещей отвлекало. — Или что ребята подшутить решили.
Морис сел напротив друга и торопливо сохранил почти готовый отчёт, смахивая вирт-окно. Если бы они сейчас сидели в кабинете у Фурнье, то лось бы мигом предложил капитану чаю с печеньем, чтобы беседовать было вкуснее, но Стэн полагал, что для шефа Первого департамента хранить в сейфе с вещдоками по соседству упаковку крекеров и чай совсем уж не к морде.
— Подростки, что с них взять? — с улыбкой пожал плечами лось. — Рассказывай лучше, что там в управлении, что за экстренное совещание?
Буйволсон устало сцепит копытца и поморщился:
— Да, всё по «шестёркам» этим. «DEX-компани» клянётся и божится, что срывы были только у одной партии, большую часть этих киберов они якобы уже изъяли и поменяли на «семерок»… По мне — один фиг, что шестое, что седьмое поколение.
Фурнье нахмурился, спокойно возразив:
— Ну, не скажи. Говорят, в «семерках» ошибки предыдущей модели подчистили. Хотя, — в голосе лося проклюнулось сомнение, — это не гарантия, что новых косяков не будет…
— Естественно, одни ошибки убрали, других понапихали, один чёрт, — Буйволсон махнул копытом. — В принципе, к нашему отделу это совещание почти никак не относится, просили только при обнаружении подозрительных киборгов сообщить, но сказали не приближаться, потому что раз одного хозяина сорванная машина уже послала, не факт, что полицейский жетон сработает.
Фурнье покачал головой: DEX’ы стали неотъемлемой частью жизни, заменяя зверя на тяжёлых и опасных работах, но общество так и не пришло к единому мнению по поводу «неодушевленной органики» под управлением процессора. Лось как-то сталкивался с военными киборгами по работе, но всё общение сводилось к сходному с обычным искином диалогу. В общем-то, по заверениям производителя, только искин в киберчерепушке и был.
Однако DEX’ов отчего-то срывало.
— Но блокаторы полиции они выдавать не торопятся, — подметил Морис. — А ведь это может спасти чью-то жизнь!
Буйволсон хмыкнул:
— И убить коммерческую тайну, что для такой корпорации подороже будет, — привычно уравновесил оптимизм друга капитан.
Лось усмехнулся краем губ: друг всегда предпочитал пессимистичную версию, бонусом к которой обычно шло удачное разрешение проблемы. Что-то в этой философии определённо было.
***
— Фух, ну у тебя и выдержка, я так устала от этого бесконечного бессмысленного трёпа! — выдохнула Джуди уже во флаере броской сине-белой раскраски с логотипом ZPD. Последний свидетель, по счастью, был опрошен, и в этом основная заслуга принадлежала лису. Юлящий нервный хорёк, представившийся Полом, за каждое слово полезной информации отдавал ещё сто — бессмысленных. Для Джуди это стало пыткой; Ник невозмутимо выслушивал хорька с каменной мордой и терпеливо задавал вопросы, неизменно возвращая беседу в рамки расследования. Эта лисья способность просто восхищала крольчиху.
Вот и сейчас лис едва заметно улыбнулся и приподнял бровь, покосившись на напарницу.
— Мне казалось, служба в полиции должна сопровождаться умением держать себя в лапках, — невозмутимо подметил он. За десять месяцев знакомства и три — совместной работы, лис не раз отмечал, что порой Джуди было очень легко выбить из состояния равновесия.
Крольчиха фыркнула, хватаясь за штурвал и аккуратно отрывая флайер от земли. Она была не лучшим водителем, но базовые навыки имелись, а вот стажёр-напарник шарахался от штурвала, как от чумы, немало озадачивая Джуди.
— Ты уже придумал, что будем на ужин? — буднично спросила Джуди, намеренно отвлекаясь от мыслей о работе.
— Есть пара вариантов, но все равно в магазин надо, — резкая смена темы Ника не удивила: с его богатым жизненным опытом лис вообще перестал удивляться причудам окружающих. Это несёт какой-то вред лично ему? Пока нет, а значит, и на том спасибо.
Джуди кивнула, провожая взглядом подозрительно медленно летящий катер: наверняка гнал с превышением, а как увидел копов — так сразу законопослушный до чёртиков.
Лис у неё в друзьях и напарниках завёлся случайно. Именно, что завёлся: в конце ночного патруля в конце осени прошлого года Хоппс наткнулась в одном из проулков неподалёку от космопорта на замерзшего худого предположительно рыжего зверя, наотрез отказывающегося от помощи полиции и врачей. На её попытки приблизиться хищник только недобро, предупредительно смотрел, едва показывая клыки.
Пока Джуди не сказала, что готова помочь как частное лицо. За месяц совместной жизни крольчиха привела своего нового знакомого в форму — физическую, по крайней мере. О прошлом лис говорил крайне неохотно, но с готовностью показал ей потрёпанную паспортную карточку на имя Ника Уайлда.
Казалось бы, на этом они готовы были разойтись, прекратив навсегда вынужденное совместное проживание в небольшой квартирке Хоппс — типовой для зверей средних размеров, — но вмешался случай: в один из вечеров Джуди начала разбирать свежее дельце, подкинутое шефом, и привычно развернула вирт-окна над терминалом. А потом почувствовала спокойный взгляд в спину. Ник Уайлд задумчиво смотрел на одну из голографий, а потом буднично изрёк, ткнув когтем в голографическую морду одного из подозреваемых, протестующе зарябившую от такой наглости: «Я его знаю».
Хоппс мигом включила лиса в личные помощники на время расследования; Ник не сопротивлялся, а после ареста и последней допечатанной строки в отчёте поинтересовался, может ли он попробовать себя в качестве её уже официального напарника.
И вот теперь лис сидел в соседнем кресле её полицейского флайера, разбавляя своими ироничными замечаниями излишне бурную реакцию Джуди Хоппс. А вечером — этот же лис сидел с ней за одним столом, а чаще — стоял за плитой, готовя изумительно вкусные блинчики или печенье, рецепт которого Джуди давным-давно подкинула её мама, но у полицейской вечно не доходили лапы, чтобы воплотить его в жизнь.
Джуди торопливо вывернула штурвал, виновато прижав уши, хотя напарник и успел притормозить флайер перед потоком встречного транспорта.
— Да чёрт возьми! — потрясённо выдохнула Джуди и тут же поблагодарила Ника: — Спасибо!
— Всегда пожалуйста, Морковка, — лис снова выпрямился в кресле, убрав лапу от штурвала. — Что, у зайки сели батарейки?
Хоппс закатила глаза и, увидев выскочившее уведомление на комме, потянулась его открыть, но Ник опередил её, уже нажав на аналогичную иконку на своём комме:
— Быкан-капитан уже соскучился и жаждет видеть нас в офисе, ну и ему как обычно плевать, что наш рабочий день уже закончился, — лис пожал плечами, показывая вирт-окошко с сообщением Хоппс. — Ну что, как честные уставшие работяги пошлём начальство куда подальше или как?
Крольчиха вздохнула, разворачивая флайер:
— Как обычно, выбираю «или как».
Когда-то, отвечая на вопрос Геро, почему она остановила свой выбор не на блестящим царедворце, а на нем, безродном найденыше, она совершенно неожиданно для себя сформулировала изящный постулат, уложив в него едва ли не аксиому мироустройства.
Барабан.
Маркиз был похож на огромный, парадный, украшенный кистями барабан. Звучал этот барабан оглушительно, звук его победно катился по луврским галереям, но внутри этот барабан был пуст.
Сыграть на нем мог каждый, главное, ударить посильнее.
Но был ли тот звук, что извлекался, подлинной музыкой?
Барабаны хороши на военном марше, особенно для таких тугоухих, дряблых созданий, как ее брат Людовик, но для тех, кто обладает слухом более тонким и вкусом более изысканным, барабан отвратителен. Герцогиня сама восхитилась точностью сравнения и стала в дальнейшем пользоваться этим когноменом, объединяя его носителей в условную родовую ветвь.
Герцог такой-то Барабан или маркиз такой-то Тамбурин.
Как в Риме к личному и родовому имени добавляли Метелл или Агенобарб.
Барабанов, литавр, трещоток, тамбуринов вокруг было превеликое множество, все они гремели, звенели, ухали, щелкали, но истинную ласкающую музыку мог подарить инструмент совсем иного рода, сложный, редкий, созданный гением, полный секретов и вдохновения.
Она тогда и сравнила самого Геро со скрипкой, создание которой было всегда сопряжено с определенной тайной. Эти инструменты создавались потомственными мастерами и стоили баснословных денег. И звучали скрипки только в руках подлинных музыкантов.
Невежа мог извлечь из струнного инструмента только режущий ухо скрип. Но если скрипка звучала в умелых руках, песня ее лилась подобно бальзаму в тоскующее сердце.
И Геро как нельзя лучше подходил под это определение. Играть на скрипке сложно, пальцы могут быть изрезаны в кровь, но если добиться ее звучания, то услышишь райские песни, а на барабане играть легко, но… скучно.
***
Собственно слабость была вызвана только потерей крови. Сами раны неопасны. Оливье сшил края мастерски. Пару недель с повязкой – и два тонких шрама. Они будут розоветь на моем предплечье как предупреждение. Вещь подпорчена. Но к концу второго дня я уже на ногах. Оливье мрачен, два раза в день делает перевязки, осматривает швы, щупает пульс. Рана у запястья чуть покраснела, но жара нет. Он заставляет меня глотать чесночную вытяжку, от которой меня тошнит, но я повинуюсь, утешая себя тем, что это зелье избавит меня от непрошеных поцелуев.
Анастази говорит, что герцогиня, пытаясь загладить вину, распорядилась заложить для меня свою карету, едва лишь Оливье позволит мне совершить поездку.
Святые угодники! Я пожалую на улицу Сен-Дени в карете с гербами!
Временами у меня кружится голова, но ждать я не в силах. Не могу избавиться от мысли, что она изменит свое решение, едва лишь ко мне снова вернутся силы.
Она может меня перехитрить.
Может принудить к близости, не терзая свое самолюбие уступкой.
Ей достаточно пригрозить мне похищением дочери, напомнить, как хрупка и уязвима жизнь ребенка. Слуги бывают так неосторожны! Мария вовсе не в безопасности в доме своей бабки. Новая кухарка невзначай опрокинет раскаленный противень, или подкупленная горничная слишком туго затянет детский воротничок. Герцогиня очень недорого купит чужую жизнь. Средств у нее превеликое множество. Я не посмею оспорить ее решение, я безропотно подчинюсь, и шанса ее напугать у меня больше нет.
Анастази неодобрительно качает головой, но я настойчив.
– Посмотри на себя в зеркало, – говорит она. – Ты бледен как смерть.
– Это от беспокойства. Она передумает.
– Не передумает. Она боится тебя потерять и сделает все, что ты пожелаешь.
– Тогда едем, едем! Едем сию же минуту.
Я даже позволяю себе нечто вроде шутливого флирта. Игриво касаюсь ее руки, целую в плечо. Анастази морщится.
– Прекрати. Я тебе не дочь короля.
К вечеру нам подают экипаж. Герцогиня держит слово – на дверцах гербы Ангулемского дома, нарядный форейтор впереди и два лакея на запятках.
Со мной Любен и Анастази. Оба молчаливые и торжественные.
Лошади рысят, карета ровно катит по Венсеннской дороге. Я почти не чувствую хода.
– Английское новшество, – поясняет придворная дама. – Эти еретики так берегут свой зад, что придумали соединять несколько стальных прутьев в единую связку и подводить ее под днище кареты. Действует как пружина. Колесо проваливается, но железные прутья смягчают удар.
Карл Стюарт прислал два таких чудо-экипажа своему шурину.
Один ее высочество выпросила для себя, а второй достался королеве-матери.
– Что же это получается? Я еду в экипаже самого короля?
– Именно. Помни об этом и гордись.
Вот и ворота Сент-Антуан. В сумерках на башнях Бастилии уже
горят факелы. Париж надвигается, нависает и готовится поглотить. Я с рождения не покидал его смрадных улиц, потом был выброшен за его пределы, а теперь, как блудный сын, готовлюсь переступить порог отчего дома. Я отсутствовал совсем недолго, но здесь я уже чужой. Я вырван с корнем, мое место занято кем-то другим. Меня не узнают те, кого я знал, мне не подадут руки. Мне знакомы очертания крыш, силуэты церковных шпилей, запруженные перекрестки, каменные тумбы, вывески, но разгадываю их, как заблудившийся иностранец. Этот город прожит мною во сне, а теперь я сам призрак.
По широкой Сент-Антуан лошади вновь идут рысью. Я вижу, как двое дворян, посторонившись, почтительно снимают шляпы. Эх, знали бы они… Перекресток с улицей Сен- Жак, а за ней рынок, ратуша, Новый мост. Вот и купеческая цитадель Сен-Дени. На первых этажах с подслеповатыми окнами – лавки и мастерские. Штуки сукна, клубки кружев, связки перчаток. Есть сокровища, о которых догадываешься только по вывескам. Это лавки аптекарей и ювелиров. Мэтр Аджани – золотых дел мастер. Ставни в его доме уже закрыты. Еще до наступления темноты это маленькая крепость. Наш блистательный экипаж оглядывают из соседних домов, здесь же – ни движения, ни луча света. Я вижу знакомую вывеску. Единорог, попирающий копытом змея. Голову сказочного зверя украшает венец, на его спине юная дева с гирляндой из лилий.
Когда-то я восторженно взирал на эту вывеску. Девственница укрощает единорога. Целомудрие одерживает победу над животной силой. Сейчас же мне эта вывеска кажется крайне безвкусной. Грубая мазня. Анастази делает знак одному из лакеев. Тот спрыгивает на мостовую и берется за дверной молоток. После удара – долгая, настороженная тишина. Где-то в верхнем окне мелькает свет. Анастази приказывает стучать громче. Я подхожу к массивной дубовой двери вслед за лакеем. Стук все настойчивей. Наконец шорох и тихий голос.
– Кто там?
Голос я знаю. Это Наннет, нянька Мадлен. Крестьянка из Нормандии, она была кормилицей хозяйской дочери, а когда ее ребенок умер, осталась жить при воспитаннице. Наннет единственная плакала, когда девушка покидала родительский дом. Нянька даже осмелилась навещать нас, возилась с новорожденной. Какое счастье, что она здесь, эта добрая женщина.
– Наннет, открой, это я, Геро. Я хочу видеть мою дочь.
Замешательство и тишина. Конечно, ей проще признать за дверью самого дьявола, чем погубителя ее молочной дочери.
– Кто? – переспрашивает она.
– Ты знаешь меня. Мадлен моя жена… была. Сейчас у вас в доме наша дочь. Открой мне, Наннет.
Скрипит засов. Она чуть приоткрывает створку с намерением захлопнуть ее сразу, едва лишь незнакомец за дверью попытается войти. Я торопливо сбрасываю с головы капюшон. Сумерки еще не сгустились до чернильной завесы, поэтому она сразу узнает меня. На худом лице и радость, и скорбь.
– Мадам сказала, что вы умерли, – тихо говорит Наннет. – Сказала, что вас повесили за убийство. Вы убили свою жену.
Боже милостивый, да что же это! Из меня сделали убийцу.
– Я никого не убивал, Наннет. Мадлен истекла кровью во время родов. Мой ребенок родился мертвым. У меня никого не осталось, кроме Марии. Пожалуйста, пусти меня.
Глаза ее блестят от жалости. Лицо испуганное. Наннет еще не стара, но голова у нее совсем седая. В ее деревушке к северу от Амьена была вспышка оспы. Она всех потеряла – мать, мужа, двоих сыновей и маленькую дочь. Она знает, что я чувствую. Она понимает.
– Я должна доложить мадам.
– Конечно, Наннет, я подожду.
Она захлопывает дверь. Я оглядываюсь. Анастази уже рядом.
Она прислушивалась к разговору.
– Я могу назвать себя и потребовать, чтобы нас впустили.
С хозяйкой этого дома мне уже приходилось иметь дело.
– Нет! Нет! – я охлаждаю ее пыл. – Попробуем обойтись без угроз, там моя дочь. Как-никак, это ее дед с бабкой, ее единственные родственники. Они заботятся о ней. Кто знает, смогу ли я когда-нибудь сам это сделать. Сейчас меня все равно что нет. Герцогиня утратит ко мне интерес, меня вышвырнут на улицу, возможно, повесят. Что станется тогда с ней?
Анастази опускает руку мне на плечо.
– Я не дам ей убить тебя. Я сама ее убью.
Вновь громыхает засов. Наннет отступает и отводит створку,
позволяя мне войти. Она все еще недоверчиво косится. Мой голос ей знаком, лицо тоже, но все прочее внушает ей страх. Она видела студента в потертой шерстяной куртке, а тут перед ней знатный господин в кружевах и бархате, пожаловал в экипаже с лакеями на запятках.
У мэтра Аджани дом высокий и узкий. Комнаты поставлены друг на друга и вытянуты вверх. Их соединяет скрипучая лестница. Она начинается сразу, от самой входной двери, оставляя по сторонам два маленьких закутка, куда втиснуты ларь и корзина. На ступеньках уже застыла грозная тень.
Прошлое настигает меня.
Тот страшный и благословенный день, когда родилась Мария. Все повторяется. Та же полутемная прихожая, масляная лампа в руках трясущейся служанки, и молчаливая хозяйка на лестнице.
Она точно так же возвышалась надо мной и смотрела сверху вниз. Она и сейчас так же смотрит. Только лицо у нее стало суше и глаза запали. Анастази осталась за дверью, и старуха видит только меня. Справа масляная лампа в руках у Наннет, на фитиле капля красноватого пламени. Светильник жалок и тускл, но все же отражается в золотом шитье моего камзола. Мадам Аджани щурится на это пятно, и губы ее становятся все тоньше, морщины – все глубже.
– Что тебе нужно? – наконец спрашивает она.
Я не в силах ответить сразу. В горле пересохло. Я превозмог взгляд герцогини, а тут страх какой-то глубинный, с примесью вины. Я виноват перед этой женщиной, я погубил ее дочь.
– Мария… Могу ли я повидать ее?
Я подставляю ладонь как нищий проситель. Так униженно я не смотрел даже на герцогиню.
– Зачем?
Я в замешательстве. Как ответить на этот вопрос? Зачем отцу видеть свою дочь?
– Зачем тебе ее видеть? Зачем такому как ты дочь?
– Я… я люблю ее. Я ее отец.
Она презрительно фыркает.
– Отец… Любит… Так убирайся отсюда и забудь, что она есть!
Избавь свою дочь от позора. Ты погубил душу ее матери, так оставь Богу невинного младенца. Уходи из этого дома и более не возвращайся. Она станет доброй христианкой и будет молить Бога о прощении. Будет поминать тебя в своих молитвах.
– Я только взгляну на нее. Позвольте мне только взглянуть!
– Убирайся!
– Поминать живого отца в молитвах? – слышу я за спиной
голос.
Это Анастази.
Я умолял ее не вмешиваться, но она и не подумала сдержать слово.
– Не спешите с ответом, мадам. К вам обращаются с просьбой. Извольте выслушать, в противном случае к вам обратятся с приказом.
Лицо пожилой дамы мгновенно преображается. Откуда-то проступают губы, открываются глаза. Она подобострастно моргает.
– Ах, ваша милость, простите. Такая честь для меня!
Она сбегает вниз.
– Мой супруг, к сожалению, сойти не смог. Подагра. Но я полностью к вашим услугам. Простите, я не знала…
– Не знала, что отец любит свою дочь? Впрочем, вы правы.
В вашей семье об этом действительно мало что знают.
Мадам Аджани беспомощно разевает рот, хватая губами воздух. А Анастази продолжает:
– Вы позволите господину Геро увидеть свою дочь? Или мне
обратиться за содействием к ее высочеству? Старую даму как будто толкают в грудь.
– Я вовсе не возражала! Я только позволила себе заметить, что час поздний и девочка спит. Маленькие дети засыпают рано.
– Я не прошу вас ее будить! – уверяю я торопливо. – Я прошу только позволения взглянуть на нее.
– Да, да, конечно. Идите за мной.
– Я останусь здесь, – говорит Анастази. – Но мадам будет вести себя благоразумно.
И она многозначительно смотрит на нашу хозяйку. Та, путаясь в юбках, бежит наверх. Я поднимаюсь следом. Я знаю этот дом. Я помню, как ставить ногу, чтобы лестница не скрипела. Когда- то, очень давно, я хорошо освоил эту науку.
Комнатка Мадлен была под самой крышей, и я взбирался туда, едва касаясь предательски скрипящих ступенек. Вот я вновь совершаю этот путь, вновь спешу на свидание.
Какая путаница событий! Я все еще тот, прежний? Или я другой? Может быть, и не было ничего? Мне приснился страшный сон. Я выдумал невесть что, а Мадлен жива и ждет меня.
Ее родители нас простили, и мы теперь живем здесь, в той самой спаленке наверху, и ждем нашего второго ребенка.
Старуха сердится, что я вернулся так поздно, могу потревожить и мать, и Марию. Потому что она уже спит… Дети засыпают, как птички, с последними лучами солнца. Но Мадлен ждет меня.
Мадам Аджани оглядывается и шепчет:
– Ты здесь, потому что здесь эта дама. Это она вынудила меня. Но я сделаю все, чтобы оградить от тебя невинную душу. Ты обесчестил и убил мою дочь, внучку я тебе не отдам.
Я не отвечаю. Любой ответ поведет к ссоре, а последствия этой ссоры могут быть какими угодно. Она предпочтет столкнуть меня с лестницы, чем позволить пройти.
Мадам Аджани указывает на дверь:
– Не вздумай ее будить, язычник. Ей вовсе незачем тебя видеть в этом бесовском обличии. Не постеснялся, вырядился. Похваляешься своим грехом.
Я снова не отвечаю. Тихо иду вперед. Как сердце болит… Ее комната. Маленькое окно под самой крышей, крошечное зеркальце на стене, узкая кровать. Над ней деревянное распятье, которое Мадлен украшала цветами. Она привязывала букетики из ромашек или колокольчиков, украдкой покупая их за пару денье на рынке.
Говорила, что Господу Иисусу будет приятно, если она подарит ему цветы. Его это порадует. Даже в ее молитвеннике я находил засохшие лепестки. Весной я приносил ей фиалки, и она ставила их в кособокую глиняную чашку. Ее мать называла ее цветочные гирлянды греховными и запрещала Мадлен брать для цветов фарфоровые или стеклянные вазы.
Эта старая чашка до сих пор стояла на полочке рядом с корзинкой для рукоделия.
Мадлен штопала старые юбки и чулки, а когда мать не видела, шила из разноцветных лоскутков забавных зверушек. Чтобы не гневить мать, она отдавала их брату или мне, а я дарил детям на улице.
Мадлен будто предчувствовала, что в этой комнате поселится ее дочь, и готовила для нее цветных, мягких, беззаботных соседей. Но их всех изгнали отсюда. Исчезло даже покрывало из обрезков сукна. От комнаты остался темный суровый остов.
В углу – крошечный ночник. Мне едва удается разглядеть детскую фигурку на кровати. Я крадучись делаю несколько шагов, но вплотную подойти боюсь. Боюсь напугать. Времени прошло немало. Она забыла меня. Увидит – испугается. Мое кружево топорщится, как чешуя дракона. А перстни – как когти. Пусть лучше спит и не видит, кто глядит на нее из темноты. Я опускаюсь на колени и смотрю на нее. Глаза уже приспособились к сумеркам, и ночник, осмелев, тянется из угла желтоватым лучом. Сопящий носик и темная прядка на подушке. Ручки раскинуты. Возможно, ей что-то снится. У нее уже есть воспоминания, есть страхи и разочарования. В своей короткой жизни она познала отчаяние. Оно вернется во снах, к ней придут тени постигших ее потерь. Она слишком мала, чтобы обозначить их именами, но они будут пугать ее и тревожить. Пока она безмятежна. Она не слышала, как скрипнула дверь, не слышала наших шагов. Она чуть шевелится, когда я протягиваю руку, чтобы поправить одеяльце, но, к счастью, девочка не просыпается. Я готов обратиться в камень. Мне нельзя говорить с ней. Нельзя даже успокоить. Я должен молчать.
Со стороны мне трудно судить, но Мадлен утверждала, что Мария удивительно на меня похожа, а с возрастом обратится едва ли не в мою копию. Я же настаивал, что в дочери главенствует мать, и методично указывал Мадлен на собранные улики. Мягкий носик, округлый подбородок, и даже нижняя губа, которую девочка уже научилась забавно пучить, если решала сердиться. А вот лоб, я согласен, мой. И даже первая волна темных кудрей над ним, непроходимым частоколом, тоже от меня. И еще тихое, исподволь, упрямство.
Мадлен сдавалась быстро, ее легко было напугать, но Мария обладала странной, недетской твердостью. Нежный персик с косточкой внутри. Получив от матери чувствительный шлепок, Мария не захлебывалась плачем, а кривила ротик и угрюмо сопела. Она отступала, пряталась, но через четверть часа повторяла демарш. Она не тратила силы на плач, она их копила где-то внутри. В маленьком существе происходила тайная деятельность. Она признавала наши правила и запреты, как исходящие от существ более могущественных, более сильных, но свое собственное могущество она пестовала глубоко внутри.
Я замечаю, что и сейчас ее кулачки сжаты. Даже во сне. Бедная моя девочка, без любви и помощи ее душа очерствеет. Она научится лгать, чтобы выжить, научится быть жестокой и непримиримой, чтобы сохранить свою изначальную целостность. Ее сердце обратится в камень. Она подрастет, возненавидит и будет мстить. Сама память о нас, ее родителях, предавших ее, покинувших ее, станет ей ненавистна. Она будет мстить нам забвением. И бабке будет мстить. Когда-нибудь та состарится, одряхлеет и окажется в ее власти. И миру, обделившему ее счастьем, она тоже отплатит. Она никого не простит.
Я не прикасаюсь к ней, но мысленно несу ее на руках, как нес ее тогда, дремлющую, в парке. И она дышит ровно, и лобик не морщит, и пальчики – как розовые лепестки. Видимо, я делаю какое-то неосознанное движение, подаюсь вперед, так как мадам Аджани глухо шипит у меня за спиной:
– Хватит. Насмотрелся. Пора и честь знать.
Я все же наклоняюсь и касаюсь волос девочки. Той рукой, на которой поперек ладони повязка. Будто это прикосновение сразу же исцелит рану. Волосы у нее чуть влажные. В комнате душно, и малышка вспотела.
– Ей жарко, – говорю я.
– Не твоя забота, – отвечает бабка. – Ступай вниз.
Я повинуюсь. Иду и придерживаю руку ладонью вверх, будто там притаилось теплое, маленькое и живое. Я украдкой зачерпнул из сокровищницы горсть монет. Я не отступлю. Я не позволю им искалечить душу моей девочки. Это упорство у Марии от меня. Я буду защищать ее, буду биться за нее, пока жив.
С мадам Аджани мы расстаемся, не прощаясь. Она сразу захлопывает за мной дверь. Анастази ждет в карете. Любен взбирается на козлы рядом с кучером. Уже совсем темно. Желтыми пятнами проступают редкие фонари. В окнах масляные светильники и свечи. Чадят, играют тенями. Улицы опустели. У лавки напротив ожидает своего владельца или владелицу портшез. На соседней улице бряцанье железа и конский топот. Анастази торопит меня. Я забиваюсь в угол и отворачиваюсь. Лошади натягивают постромки. Карета сворачивает на Медвежью улицу и ускоряет ход. Анастази долго молчит, смотрит в свое окно, но, проводив взглядом Бастилию, поворачивается ко мне:
– И чего ты добился? Сейчас ты еще бледнее, чем был утром. Лицо как у приговоренного к смерти. Раны разбередил. Зачем? Ты же знаешь, что она жива. Знаешь, что о ней заботятся. Так зачем тебе понадобилось смотреть на нее? Да еще в этом доме. Мало тебе страданий? Вот этого всего мало? – она тычет пальцем в мою перевязанную руку. – Так нет же, расковырял сердце ржавым гвоздем. Знаешь, на что это похоже? На повторные похороны. Мертвеца извлекли на свет, чтобы заново оплакать и похоронить. Ничего уже не изменишь, ничего не вернешь. Герцогиня не позволит тебя видеться с дочерью, не позволит даже думать о ней. Пора тебе с этим смириться и дать сердцу покой. Позволь ему истечь кровью и успокоиться. Пусть рана обратиться в рубец, тебе не будет так больно. Пусть даже сердце очерствеет. Чувства – это непозволительная роскошь. Любовь, нежность, привязанность – все это путы, которые только отягощают. Кандалы на наших руках. Они стирают плоть до кости и обращают нас в рабов. Это постромки и вожжи. А те, которых мы любим, – это заложники. Мы страдаем ради них, и они страдают по нашей вине. Наши чувства нас истощают, мы не выздоравливаем, а только бесконечно залечиваем раны. Мы вечно раненые и больные. Любовь – это отравленная стрела в бессмертной плоти.
Она замолкает, потом быстро пересаживается ко мне.
– Не цепляйся за эту девочку. Ты не сможешь быть с ней, не сможешь быть ей отцом. Только себя измучаешь. И ее. Сейчас она еще мала и быстро забудет свою утрату. А когда подрастет? Когда начнет узнавать тебя? Как ты объяснишь ей свои отлучки? Она будет ждать, будет надеяться, будет верить, а ты придешь к ней на полчаса и вновь исчезнешь. Сам будешь десятки раз умирать и ее сделаешь вечной плакальщицей. Будешь лгать, выдумывать, изворачиваться. А она будет спрашивать, почему нежно любимый папочка не заберет нежно любимую дочку из дома этой фурии. Что ты ей ответишь? Как солжешь? Что отправился на войну? Или в далекие страны на поиски счастья? А может быть, поведаешь о знатной, богатой даме, которая держит тебя взаперти, как животное? А что будет чувствовать девочка, каждый раз расставаясь с тобой? Если не думаешь о себе, то подумай, по крайней мере, о ней. За что ей такая мука?
Я поворачиваюсь к Анастази:
– Тогда что же мне делать?
– Не видеться с ней. Думай о ней сколько угодно, вспоминай,
молись, но не встречайся. Твое сердце не выдержит, если ты будешь подвергать его таким пыткам. Ты погубишь себя. В этом земном аду побеждает лишь тот, чье сердце становится неуязвимым. Нами движет суровая необходимость, голод и боль. А чувства – это редкая и дорогостоящая приправа.
– Для чего же тогда жить? – чуть слышно спрашиваю я. – Не любить, не верить, не страдать. Для чего?
Ветер гоняет по гладко утоптанной площадке перед сараем клочья кормового силоса, выбившиеся из аккуратно сложенных штабелями брикетов; лица у столпившихся неподалеку от входа фермеров тревожно-напряженные, а у некоторых откровенно испуганные. Их здесь пока человек пятнадцать, одни мужчины, вооруженные дробовиками, вилами, дубинами и чем попало, плюс трое местных «шестерок» — двое разумных, они есть в базе ОЗК, третий пока непонятно. Все ждут шерифа, никто не рвется внутрь сарая, где укрылся убивший своих хозяев DEX.
Такие вот происшествия раньше на Мине не случались. По статистике ОЗК, Мин — планета вполне благополучная для киборгов – бережливые фермеры не склонны портить приносящую им изрядную выгоду рабочую силу в виде списанных армейских DEX-ов, приобретенных на вторичном рынке. Здешние киборги всегда были сыты, добротно одеты, случаев жестокого обращения не было зафиксировано пока ни одного. Правда новые законы местные жители встретили настороженно и неодобрительно – если киборга окончательно приравнять к человеку, ему ж зарплату придется платить, да соблюдать трудовое законодательство, да официально оформлять опеку. Сплошная лишняя головная боль, изрядно снижающая выгоду от использования труда кибермодифицированных работников.
Оглядев суровые загорелые физиономии, затененные полями соломенных шляп, Данди задает первый вопрос:
— Как и когда произошло убийство?
Один из фермеров выступает из толпы, и Данди понимает вдруг, что этот высокий крепкий, несмотря на возраст, мужик, ему знаком — это Ричард Лендер, отец Теодора. Тед познакомил-таки Киру с родителями, и она показывала всем фото после своего недавнего визита на Мин. Впрочем, Кира не была бы Кирой, если бы не совместила ту поездку с делами ОЗК – у еще нескольких здешних DEX-ов появились признаки разума, следовало разобраться что с ними делать дальше.
— Я их нашел сегодня утром, Марту и Ванека. Корсак их фамилия. Была. Мы соседи. Зашел, вот, как договаривались, Ванеку запчасти к сеялке обещали вчера привезти. А там… Лежат оба как свиные туши, все в кровище…, — смуглая продолговатая физиономия Ричарда, оттененная почти полностью седыми усами, передергивается, — Я не шибко их там разглядывал, но, похоже им перерезали горло.
— Странно…., — Данди задумчиво запускает пятерню в волосы, откидывая их со взмокшего лба, попутно ощущает как местное светило яростно поджаривает ему макушку и плечи и отмечает, что шляпа из соломы ему бы тоже не помешала, — Обычно DEX-ы так не убивают, оружие им ни к чему…, — Система услужливо подкидывает кадры срывов, те, что попали в СМИ – оторванные головы и переломанные конечности, вырванные внутренности — явные признаки слепой ярости. Хотя, был случай, когда DEX насадил хозяина на флагшток наподобие кола, тоже ведь додуматься надо. Таблоиды тут же окрестили его «Дракулой», им лишь бы сенсацию…
— Киборг разумен?
Лендер морщится, поводит плечами.
— Не одобряю я этих нововведений, но вроде что-то такое в нем заметили, и Корсаки оформили над ним опеку, все как полагается. И обращались всегда по-человечески, добрые они были люди. А эта тварь неблагодарная…
— Я разберусь почему он это сделал. Возможно в их семье все было не так благополучно, как вам кажется.
Насупившись, Лендер мотает головой, но не пытается спорить, а Данди снимает с плеча дорожную сумку, опускает ее на землю и делает шаг ко входу в сарай.
— Что – прямо вот так и войдешь? – изумленно спрашивает Ричард, — Хоть оружие возьми что ли.
Он протягивает Данди духовое ружье, с которым обычно охотятся на мелкую дичь, но тот мотает головой.
— DEX-а и из плазмомета сложно завалить, не говоря уж об этой пукалке. Без обид.
— Тогда надо шерифа дождаться.
— И что он сделает? Натравит на него других киборгов, пристрелит из бластера? В любом случае будут жертвы, а оно нам не надо. Нам надо разобраться что тут произошло. Раз киборг разумен, значит до него можно достучаться.
В сарае темно, пахнет подгнившей ботвой и машинным маслом; лучи света пробивающиеся сквозь немногочисленные щели позволяют видеть лишь очертания каких-то агрегатов, а еще в беспорядке наваленные друг на друга ящики и мешки.
Данди уже так привык выдавать себя за человека, что не испытывает ни малейших позывов включить ночное зрение – зажигает фонарик, встроенный в браслет на запястье и делает шаг вперед, водя лучом по сторонам.
На самом деле, DEX-а он засек даже раньше, чем переступил порог – тот прячется в правом углу, за шаткой конструкцией из ящиков, которую при возникновении угрозы можно легко опрокинуть на головы незваным гостям. Данди совсем не улыбается такая вот перспектива, поэтому он начинает говорить, потихоньку двигаясь к цели.
— Слушай, я не причиню тебе вреда. Я безоружен. Впрочем, ты и сам это знаешь. Меня зовут Данди Баскин, я из ОЗК. Мы помогаем таким как ты. Так что не делай глупостей, я тут единственный, кто будет бескорыстно защищать твои интересы. Сейчас мы просто побеседуем, и ты не станешь на меня нападать. – Сделав финальный осторожный шаг, он медленно обводит лучом фонарика скорчившуюся в углу фигуру со светящимися красным глазами. – Ну что, договорились?
Пошарив во внутреннем кармане, Данди достает свое удостоверение, которое киборги считывают так же как полицейские жетоны, только оно не заставляет их подчиняться владельцу, и спустя несколько напряженных секунд DEX выходит из боевого режима, вызвав у Данди облегченный вздох.
— Вот, умница… Как тебя зовут?
— Хозяева «Верзилой» называли, — подает голос киборг, и, словно иллюстрируя свое прозвище, вытягивается во весь рост.
Рост у него и вправду немаленький — «сто девяносто четыре сантиметра» — определяет Bond с помощью сканера. Ему самому, с его скромными ста семьюдесятью восьмью, приходится задрать голову, чтобы сохранить зрительный контакт.
DEX-ов редко делали высокими, обычно их рост составлял 180-185 сантиметров, а для тех, кого выпускали специально для нужд армии этот показатель являлся обязательным – так легче было стандартизировать униформу и транспортировочные модули, тем самым сократив расходы, да и лишняя мышечная масса увеличивала потребление калорий. Плюс внешность армейских DEX-ов редко отличалась разнообразием – при разных фенотипах черты лица большинства были стандартно-правильными. Внешность же этого DEX-а сложно назвать стандартной – темные волосы, крупный нос с горбинкой, тяжелый подбородок и светлые до прозрачности глаза. «Наверное, какая-нибудь партия элитных телохранителей» — мимоходом думает Данди.
Впрочем, оценка внешности объекта — всего лишь сбор побочной информации. А вот заляпанный кровью рабочий комбез DEX-а из грубой джинсы – это уже информация, относящаяся к разделу «особо важная».
Юлить с киборгом смысла нет, как и пытаться его запугать, или сбить с толку, поэтому Данди тычет пальцем в россыпь пятен и спрашивает напрямую:
— Это кровь твоих хозяев?
Чуть мотнув головой, киборг не медлит с ответом:
— Хозяин уехал в космопорт, посылку забрать, а хозяйка велела индюка зарезать к ужину. Вроде ждала гостей. Я зарезал, ощипал, пошел в дом взять чистую одежду. А там они уже лежали… Убитые.
— Ты же говорил, что хозяин уехал?
Верзила чуть пожимает плечами.
— Вернулся видно. Флайер у ворот стоял.
Данди недоверчиво щурит глаза. Обычные киборги не врут – это факт. Как тут соврешь, если вместо тебя информацию фиксирует и обрабатывает процессор? Но разумный киборг способен врать ничем не хуже человека, он-то мозгами думает.
— И что – ты ничего не видел и не слышал? Совсем ничего? Ты же боевой DEX.
Лицо у Верзилы совершенно невозмутимое, взгляд прямой. Такое по-человечески невозмутимое, не маска послушного тупого кибера.
— Птичник в ста метрах от дома, рядом сарай со скотом. Много шума от животных, да и далеко. Когда подходил к крыльцу, показалось звук улетающего спидера слышал. Метрах в ста пятидесяти от фермы.
— Вот оно как…, — Данди задумчиво потирает подбородок, — довольно правдоподобно звучит. Учитывая тот факт, что даже если хозяева плохо с тобой обращались, убивать их вот так это верный способ покончить с собой, я, пожалуй, поверю, что ты этого не делал. Дело за малым – заставить поверить в твою версию шерифа и остальных.
— Ничего не выйдет, — Bond автоматически фиксирует, как Верзила чуть сдвигает брови, поджимает губы, как меняется выражение его глаз и думает, что такая богатая мимика – признак довольно хорошего развития органической части мозга. Плюс необычная внешность… Любопытно, каким ветром этого странного DEX-а занесло на захолустную аграрную планету? — Они ни за что не поверят, что я не убийца. Большинство смотрят на нас как на бомбу с часовым механизмом, им только повод дай.
— У тебя нет другого выхода кроме как довериться мне. Даже если попытаешься бежать и прорвешься каким-то чудом мимо трех «шестерок» — у шерифа есть две «семерки». Они тебя выследят как гончие. Люди не оставят тебя в покое, не позволят потенциально опасному киборгу-убийце разгуливать вблизи их ферм.
Судя по выражению лица Верзилы, все сказанное уже приходило ему в голову.
— Думаешь, они послушают тебя?
— ОЗК пользуется здесь определенным авторитетом. Большинство держит на фермах киборгов, это выгодно. И если с ними возникают проблемы – местным некуда обратиться кроме как к нам, «DEX-компани» ведь прекратила свое существование. Так что сейчас мы выйдем наружу вместе. Держись за моей спиной и ни в коем случае не делай резких движений. Если на твоей одежде не человеческая кровь – в офисе шерифа есть анализатор, это легко проверить. А осмотрев место преступления, можно подтвердить твои слова доказательствами.
Коннор был собой очень недоволен. До сих пор он не сталкивался с настолько сильным чувством вины, но за месяц успел прочувствовать на себе каждый его аспект. Вначале его изматывало то, что он нарушил правила и показался человеку, заговорил с ним и даже дал себя коснуться; потом то, что солгал брату насчет раны; и в самом конце — что не сумел быть достаточно сильным и продолжал думать о Гэвине и запланированной им встрече.
Отсчитать месяц со дня расставания было легко: тритоны живут по лунному циклу, и Коннор знал, что это всего лишь на день или два меньше, чем привычный цикл людей. К месту, которое он запомнил, Коннор начал возвращаться намного раньше — сначала просто проверял, нет ли там других кораблей, хотя до даты оставалась целая неделя, а потом оказывался рядом случайно и всякий раз придумывал правдоподобную причину немного задержаться и подняться к поверхности.
Там, наверху, ничего и никого не было. Коннор убеждал себя, что это нормально, но разочарование рождалось в нем само собой, а он, не зная, как от этого избавиться, с легкостью ему поддавался.
Вскоре Коннор пообещал себе: будет проверять место лишь для того, чтобы знать, что Гэвин обманул его и не пришел, но подвох ждал в самом начале, когда появилась мысль, что с человеком могло что-то произойти. На суше очень много опасностей, куда больше, чем в море, и все они так разительно отличаются от местных, что Коннор не сумел бы их перечислить, если бы захотел…
На третий день нового лунного цикла на воде появилась овальная тень. Коннор заметил ее издали, одновременно насторожился и обрадовался, но проявил осмотрительность и не стал выныривать, чтобы проверить. Издалека все равно ничего не видно, а вблизи он чересчур рисковал, поэтому Коннор решил вначале обследовать судно снизу, чтобы хоть приблизительно понимать, что это такое.
Он приблизился и увидел в десяти метрах под днищем опущенный на половину длины штормовой якорь, и тогда уже смело поплыл наверх — шторма не было и близко, Коннор верил, что это знак.
О безопасности он все же позаботился: вынырнул под самым бортом, чтобы нелегко было его заметить, и хорошенько прислушался. Громче всего был плеск волн, но чуткий слух различал также приглушенные звуки, летящие словно издалека, и пружинистые шаги одного человека по палубному настилу. Оттолкнувшись от белого борта, Коннор приподнялся и увидел вначале силуэт, а потом освещенный солнцем профиль, и в тот же момент Гэвин его заметил.
— Коннор!
— Я говорил тебе, что не приплыву.
— Но вот ты здесь. Приплыл, чтобы сказать мне, что не приплывешь!
На лице Гэвина кроме полюбившейся Коннору щетины были солнцезащитные очки, а изо рта торчала сигарета, которую мужчина тут же вынул и, наклонившись, обо что-то погасил. В остальном он выглядел точно как Коннор его запомнил, и при взгляде на знакомые черты тритон наконец почувствовал, что рад этой встрече даже сильнее, чем мог представить.
— Как дела у хвоста? — Гэвин спустился к нижней площадке и сел на ступеньку так же, как сидел там раньше.
Коннору нравилось это сходство, поэтому он тоже оперся локтями о настил, улыбаясь, и позволил хвосту подняться над поверхностью. На месте страшной раны от гарпуна был теперь приметный шрам — целое выбеленное пятно размером с пол-ладони, покрытое огрубелой шкурой, совсем не похожей на изящную чешую.
— На вид херово, — не сдержался Гэвин.
— Я ее почти не чувствую. Со временем след потемнеет и изменится.
— Теперь я смогу отличить тебя от других тритонов по хвосту.
— Не думаю, что тебе стоит видеться с другими тритонами…
— Я говорю просто теоретически, Кон, расслабься.
— Тебе не страшно было выходить в море после того, как ты попал в шторм?
Лицо Гэвина не изменилось, но по тому, как тот помедлил перед ответом, Коннор понял, что вопрос для него из категории непростых.
— Не страшно. Я проверил все, что можно. Канистры с топливом, спутниковую и радиосвязь, сигнальные ракеты… У меня даже подвесной мотор есть во второй каюте. На случай, знаешь, если порвутся паруса и основной откажет, так я его поставлю и все будет охеренно. Второй раз эта хрень меня не возьмет. А еще, знаешь, что я тебе принес?
— Не знаю. Что?
Гэвин выдал тот самый звук, который Коннор в прошлый раз не сумел расшифровать и списал на строение гортани, и стремительно ушел в каюту на носу. Коннор поднялся на руках, чтобы дольше его видеть, забеспокоился, когда Гэвин исчез — что он там принесет? В голову моментально полезли мысли об оружии, и Коннор внимательно осмотрелся, но ничего подозрительного не заметил. Горизонт оставался чистым, а яхта пустой. Да и человек вернулся очень быстро и притащил с собой громадный пластиковый пакет из тех, которые Коннор ненавидел: плавают в океане, привлекают рыб, травят их или душат…
— Угадай, что там?
Коннор наморщил лоб, раздумывая. В голову вначале ничего не шло, потом вспомнилось то единственное, что он сам приносил Гэвину — рыбу, — и Коннор решил, что человек собрался вернуть любезность.
— Рыба?.. Может быть, речная?
— Рыба? Эта дрянь?.. — Гэвин рассмеялся и устроил пакет на площадке рядом с собой. — Кон, я не стал бы тебе тащить такую поебень. Но ты очень близок: это еда. Ты дал мне попробовать свою, так что я познакомлю тебя со своей. Ты готов?
— Нет.
— Вначале мармелад!..
Глядя на то, с каким довольным выражением Гэвин доставал цветастую упаковку и разрывал ее, Коннор понял, что придется потерпеть. Хотя бы ради того, чтобы человек продолжал улыбаться.
***
Гэвин, сидя напротив тритона и наблюдая за тем, как он сосредоточенно жует третьего по счету мармеладного червя, только-только начинал верить, что задуманное получилось. Не то, что он уговорил Коннора попробовать сладости, конечно, а что он прошел через спасательную службу, больницу и полицию, собственного шефа, страховую, и в конце концов все-таки уложился в месяц, чтобы оказаться здесь снова.
Коннор был недалек от истины, спрашивая, не страшно ли Гэвину, потому что ему было не по себе, пускай он и проверил все, что можно, по нескольку раз. Выходить в открытое море в одиночку, после того как шторм едва не убил тебя всего месяц назад… Гэвин мог назвать себя то ли смельчаком, то ли дебилом, но все равно сделал это — знал, что Коннор будет ждать, сколько бы ни утверждал, что не приплывет.
Правда, выбросив штормовой якорь, Рид за несколько часов разуверился во всех своих догадках и продолжал ждать на чистом упрямстве. Теперь никто ему не скажет, будто это — лишнее качество.
— Распробовал? — поинтересовался Гэвин, радуясь, что Коннор не заметил тонкой иронии в том, что они начали с червей, пусть мармеладных. — Дальше цукаты. Это засушенные фрукты и сахар. Тебе понравилось сладкое?
— Необычно.
— Понравилось или нет?
— Необычно, — настойчивее повторил Коннор. — Я не могу сразу сказать. Может, я буду сам выбирать, что мне пробовать?
— А ты хоть какую-нибудь еду нашу знаешь?
— Я буду выбирать по названию.
Гэвину захотелось улыбнуться, потому что Коннор говорил это с самым серьезным лицом, какое только можно представить. Раскрыв пакет пошире, чтобы попадал свет, он начал перечислять все, что принес с собой: вафли и эклеры, пончики и сладкую кукурузу, шоколад и леденцы, несколько видов печенья, кокосовую стружку, маковые рулеты, мед. Что-нибудь Коннору понравится обязательно, он был уверен, и заранее было любопытно, что же именно это будет.
В первые полчаса Гэвину стало ясно, что сухую еду Коннор проглатывает с трудом. Вафли и печенье тут же отправились на самое дно пакета, а первые места в очереди на дегустацию заняли мед и кукуруза — насчет последней Рид питал особые надежды, потому что жить без нее не мог. Хотелось, чтобы Коннор разделил это увлечение, но несколько раз Гэвин одергивал себя, чтобы не настаивать и не убеждать.
Тритон, черт возьми, впервые пробует все это, нужно дать ему время.
— Эта еда довольно однотипная, — заметил Коннор, облизывая испачканные в меду пальцы. — А соевый соус ты принес?
— Вообще сладости — это еще не вся еда. У меня есть небольшой холодильник, в нем овощи, мясо и всякие соусы, чтобы ты попробовал. Я решил не перегружать на первый раз.
— Почему ты это делаешь?
Гэвин взял короткую паузу, удивившись. Он редко когда задавался вопросом, почему делает те или иные вещи — просто было нужно или ему так хотелось, а причины желаний второстепенны. Сейчас с языка уже рвалось привычное объяснение, но Рид придержал его и вдумался.
Почему?
— Ну, ты… Я думал, тебе будет интересно. У тебя типа как нет шансов узнать все это самому.
— Но я спокойно жил и не знал ничего.
Рид почувствовал раздражение. Не так уж часто ему по-настоящему искренне хотелосьсделать для кого-то хорошее, и в этот раз он рассчитывал если не на благодарность, то хотя бы на чужое удовольствие, а Коннор… боялся его? Если и не так, то определенно относился с подозрением. Будто Гэвин мог отравить его или нарочно ему навредить.
— Слушай, если ты не хочешь, надо было сказать сразу.
Он только начал складывать все обратно в пакет, как тритон подался вперед и перехватил его руки. Гэвин глянул на него исподлобья; будь на месте Коннора человек, тут же и получил бы с левой — щадящий режим, — но с тритоном нужно было осторожнее, Рид это осознавал, а потому ограничивался взглядом, от которого подозреваемые на допросах начинали нервничать.
Коннор занервничал тоже, хвост вспенил воду, несколько раз дернувшись, теплые пальцы сжались на ладонях Гэвина сильнее.
— Извини. Мне очень интересно, правда, Гэвин! Мне хочется узнать много разного. Не только сладости. Правда.
Голос звучал непритворно, но куда искреннее были глаза — большие и глубокие, отдающие янтарем на свету и крепким коричневым в тени. Коннор смотрел на Гэвина снизу вверх и всем своим видом умолял отнестись к нему по-доброму. Рид несколько секунд выдерживал его взгляд, пока не сдался; он улыбнулся, почувствовал себя виноватым и недостойным таких прямодушных извинений и сказал:
— У меня есть еще фильмы, музыка, карандаши… Я не знал, что тебе нравится, поэтому взял все.
***
К ночи Коннор ощутил признаки усталости. Вернее, они были и раньше, но разговор с Гэвином и все то, что он показывал и объяснял, увлекало так сильно, что на свое состояние Коннор попросту не обращал внимания. Теперь же он понимал, что вот-вот придется уплывать, чтобы поспать и восстановить силы. Это уже во второй раз за жизнь Коннор с грустью думал о расставании, причем с человеком — нечто настолько необычное для тритона, что становилось немного страшно.
— Гэвин, мне пора, — произнести эту фразу оказалось труднее, чем любую другую, и еще хуже стало, когда лицо человека помрачнело, выдавая огорчение. — Я могу вернуться завтра, если… ты долго хочешь находиться в море?
— Несколько дней. Может, пять. Яхта классная, удобная очень, название вдохновляющее. Нормально пока.
Коннор знал, что у каждого судна есть свое особенное имя, некоторые постоянно были на слуху у тритонов, и на борту яхты Гэвина он тоже видел написанное синей краской слово, которое не мог прочитать.
— Как она называется?
— «Абилити». Гораздо лучше, чем «Сцилла», хах. Какой идиот назвал так яхту? Она и вправду меня чуть не убила! — Гэвин ухмыльнулся, но, отметив на лице Коннора непонимание, приподнял бровь: — Что, не знаешь, что такое «Сцилла»? Ну это из мифологии там… Типа морское чудовище, которое жрало людей или что-то такое. А еще у нее подружка была…
Тритон наморщил лоб, припоминая всех известных морских чудовищ, и просиял, перебивая Гэвина:
— Ты имеешь в виду Скиллу! Совсем это не морское чудовище. Она просто жила на скале посреди моря и убивала моряков, по шесть с каждого корабля, проходящего мимо. Потому что у нее было шесть голов. Но потом Посейдон разгневался и сокрушил скалу, так что она упала в воду, и Скилла оказалась заточенной в своей пещере навечно.
— Я уже не помню подробностей, — ухмыльнулся Гэвин, — но, может, и так. Не знал, что ты в курсе человеческих легенд.
— С чего ты взял, что это ваша легенда? — Коннор с долей раздражения хлопнул концом хвоста по воде, поднимая брызги.
Его настораживала манера Гэвина сводить все к превосходству человека. Тот упрямо считал, что люди добились гораздо большего, чем тритоны, которые только и могли, что прятаться и избегать внимания; Коннор мог согласиться с этим утверждением, но ему было бы гораздо спокойнее, если бы Гэвин не возвращался к нему снова и снова. В противовес категоричным мыслям о превосходстве Гэвин относился к Коннору с большим вниманием и интересом, и тот ни разу не заподозрил, будто человек ставит его на ступень ниже себя.
— О… — Гэвин выглядел пораженным. — Так это ваша, значит? Ну дела… кто узнал бы, не поверил… А эта подружка ее, как там? Ну ты знаешь, Харибда. Еще говорят, типа, «между Сциллой и Харибдой», это когда ситуация пиздец и любое решение — жопа. Тоже монстр.
Коннор снова задумался, покусывая губы. Его поражало то, что легенды, к которым он привык с детства, оказывается, просочились в человеческий мир, пусть видоизмененные, но все равно недалеко уплывшие от оригинала. О чем еще знали люди? Коннор помнил, как Гэвин упомянул изображения русалок; по словам человека они изрядно отличались от правды, но, может быть, эту тему нужно изучить подробнее.
Стоит рассказать об этом брату, подумал Коннор, и тут же одернул себя: нет!.. Если расскажет, брат начнет докапываться, узнавать, почему Коннор об этом задумался, и вскоре в любимой своей манере выведет на откровенность. А откровенничать ни с ним, ни с кем-то еще нельзя: не нужно быть мудрецом, чтобы понять — ни для Коннора, ни для Гэвина это не закончится ничем хорошим.
— Ее называют Харибдида, и она, вообще-то, дочь Посейдона. Не монстр, а тритон. Ее волшебство было таким мощным, что там, где она проплывала, появлялся водоворот, и чем дольше она оставалась на одном месте, тем сильнее он становился. Это хорошая история, мне рассказывали ее в детстве.
— Да ну?..
— Сейчас Харибдида не хочет вредить людям, поэтому она постоянно плавает по всем морям, и водовороты плавают за ней, но маленькие, потому что она никогда не останавливается.
— Когда же она спит, если не останавливается?
— Ей не нужно спать, она же дочь Посейдона, ты не слушал, что ли? — Коннор тихо вздохнул. — Хорошо, что эту яхту назвали по-нормальному. Я поплыву, Гэвин.
— Стой!..
Гэвин выглядел так, будто ему передалась неожиданная серьезность Коннора, и он сам этому удивлен. В темноте его лицо обзавелось острыми тенями от подвешенных к мачте фонарей — тучи закрыли небо, — но в желтоватых отсветах и он, и вся яхта казались Коннору уютными и теплыми, будто он провел тут не один день, а полжизни.
— Хочу показать тебе кое-что, пока темно. Это бенгальские огни.
— Огни? — Коннор снова облизнул губы. — Как огни Элмо?
— Под водой нет никакого огня, хах, для тебя это будет что-то новенькое. — Гэвин показал Коннору тонкую палочку, обмотанную серебристой фольгой, а потом протянул ему. — Держи пальцами за конец, а я подожгу.
— Ты уверен?..
— Это абсолютно безопасно. Видишь, в конце проволока чистая, она не будет гореть. Держи ровно, Кон.
Коннор крепко сжимал проволоку пальцами, пока Гэвин щелкал колесиком зажигалки и топил кончик бенгальского огня в маленьком язычке пламени. Первые несколько секунд ничего не происходило, и Коннор расслабился, а потом под зажигалкой заискрило так внезапно и ярко, что рука разжалась сама собой. Только вспыхнувший фейерверк упал в воду, а Коннор оторопело поднял голову:
— Прости… Это от неожиданности, не специально. Можно мне еще одну?
Смело протянув руку, Коннор улыбнулся и снова зажал между пальцами кончик проволоки. На этот раз он был готов, и когда огонь вспыхнул снопом искр, даже не моргнул… а потом засмотрелся. Белые у центра, колкие искры разлетались желтыми всполохами, задорно шипели и медленно ползли по проволоке вниз, озаряя переменчивым светом лица. Губы Коннора невольно расползлись в улыбке — зрелище захватило его, увлекло, подняло со дна души смутные переживания, которых Коннор пока что не понимал.
Как будто на несколько секунд ему стало жаль, что он не может, как люди, зажигать бенгальские огни каждый день, сколько захочет.
Он тут же осадил себя, откладывая догоревшую проволоку на настил: нужно радоваться, что вообще выпал шанс это увидеть. Его братья даже представления не имеют ни о чем подобном — хоть здесь Коннор оказался впереди них.
***
Ночь для Гэвина выдалась долгой. Несмотря на отсутствие шторма, яхту все равно покачивало на волнах; раньше мерное движение из стороны в сторону помогало уснуть, но в этот раз мысли оказались сильнее усталости. Он вспоминал прошедший день в подробностях, вызывал перед мысленным взором жесты Коннора, разные выражения его лица и, конечно, голос. Тембр тритона перестал казаться Гэвину необычным, он привык слышать немного вопросительные нотки в каждой фразе, еще больше привык к искренности, которой от Коннора веяло за километр. Если бы в нем было меньше рассудительности и выверенного спокойствия, Гэвин непременно сравнил бы тритона с ребенком. Любопытным, открытым для мира, но все равно немного напуганным.
Рид уже свыкся с мыслью о том, что он единственный человек, которому довелось пообщаться с морским народом; он даже успел прикинуть возможность сфотографировать Коннора и заработать на этом большие деньги, но отказался от нее потому, что никогда не ощущал в себе предпринимательской жилки. Не стал бы он лицемерить и обманывать, чтобы получить заветные фото — Гэвин терпеть не мог сказанную в лицо ложь. К тому же, Коннор для Гэвина был чем-то большим, нежели просто тритоном. Он олицетворял доверие: чувство, которое Рид испытывал очень редко; к нему его тоже почти не применяли, но Коннора это не касалось.
Тритон верил ему так, словно люди не умели предавать.
Проспав всего несколько часов, Гэвин утром чувствовал себя бодрым и энергичным. Столько оставалось вещей, чтобы познакомить с ними Коннора, столько историй, чтобы рассказать… Рид заново открывал мир, когда дома подбирал фильмы и мультфильмы, музыку и картины для Коннора, когда сортировал все это по темам: оказывается, человечество напридумывало столько интересного, а Гэвин был зациклен на работе, мотоцикле и редких периодах отдыха в одиночестве, тогда как вокруг вращалась планета, только и ждущая, когда же на нее обратят внимание!..
Он немного завидовал Коннору, для которого знакомство с многообразием человеческой фантазии произойдет впервые — каким бы зашоренным ни был Гэвин, а любой фильм и песня для него все равно оставались вторичными, повторяющими что-то другое.
— Выспался? — вместо приветствия поинтересовался Рид, стоило Коннору вынырнуть у кормы.
— Я принес тебе медузу, — он высвободил из воды руки и вывалил бесформенную полупрозрачную массу на настил. — В воде она красивее.
— Черт, Коннор!
Гэвин с омерзением смотрел на желеподобные формы, на волнистые фиолетовые прожилки внутри вязких щупалец, и мысленно содрогался. Он не боялся медуз, потому что вообще практически ничего не боялся, но не мог терпеть их мерзкого на вид и на ощупь тела — да и было ли это вообще телом?..
— И что мне с ней делать?.. — спустившись на площадку, Гэвин осторожно ткнул медузу ногой. — Выглядит дохлой. Ты их ешь?
— Ты что, нет, конечно!
В голосе Коннора было что-то напоминающее то самое отвращение, которое испытывал Рид, и он ухмыльнулся, поставив мысленно галочку — в чем-то они с тритоном могут быть очень похожими.
— Но медузы очищают океан от загрязнений. К тому же мы часто используем их как живой барьер… Они жалят людей, ты знаешь? Редко кто отважится плыть туда, где много медуз.
— Но если человек в водолазном костюме или там на подводной лодке, то ему ничего не будет.
— Подводные лодки были не всегда. — Коннор подтянулся на руках и умостился на площадке, сев на хвост, подогнутый там, где у человека могли располагаться колени. Он говорил, механически поглаживая медузу по куполу, и Гэвин следил за его пальцами как привороженный. — Зато медузы давно появились. Они для тритонов не опасны, а мы не опасны для них. У нас вроде содружество на уровне инстинктов. Они ведь безмозглые, только и умеют, что плавать и есть. А мы подкармливаем их там, где хотим видеть, вот они и остаются.
— Очень умно…
— Хочешь погладить?
— О, ну нахер. Убери ее отсюда.
— Говорю же, в воде красивее, — не обидевшись, Коннор столкнул бесформенную полупрозрачную тушу в воду, где она распустилась широким колоколом и медленно начала опускаться ко дну. — Сегодня будет кино?
— Будет. Садись удобнее, принесу планшет.
Он собирался показать Коннору какой-нибудь фильм, чтобы точно ему понравился, и видео про Нью-Йорк или Детройт, или даже про Европу — нечто такое, что дало бы тритону составить представление о человеческом мире. Гэвин помнил, с каким вниманием Коннор слушал его рассказы в прошлый раз, и этот интерес льстил: ощущение Риду очень понравилось, оно же подстегивало потом подыскивать что-то лучше и красочнее.
Обзорную экскурсию по штатам Коннор смотрел с неприкрытым удивлением. Планшет и голографический экран не впечатлили его, но Большой Каньон восхитил, а Ниагарский водопад произвел фурор — Гэвин и не ждал такого эффекта, но потом откровенно им наслаждался. Глаза Коннора блестели, высохшие волосы развевались от ветра, а щеки слегка поголубели, напоминая нелепо нарисованные синяки: Коннор объяснил, что так сказывается прилив крови к лицу.
— Гэвин, мне надо в воду.
— Ты замерз? — Рид не удивился — ветер на открытом пространстве всегда дул сильнее обычного, и Гэвин надевал кожаную куртку, чтобы от него спастись. Коннор же был обнажен и теперь даже возможность регулировать температуру тела его не спасала.
— Не совсем. Мне просто надо.
— Я остановлю, — Рид нажал на паузу и отложил планшет, а Коннор разогнул хвост и вниз головой окунулся в накатившую волну.
На несколько минут, когда он совсем пропал из виду, Гэвин почувствовал такое одиночество, на которое до сих пор и способен-то не был, но потом голова Коннора показалась над водой метрах в двадцати впереди, и ощущение отступило. Пока тритон купался, Рид набрал из холодильника еды, в основном рассчитывая на свой вкус, и вернулся, рассевшись на настиле.
— У меня тут еще музыка, — крикнул он погромче. — Всякие стили. Их много есть, пока не знаю, что тебе понравится.
— Хорошо, — Коннор улыбнулся. — Не хочешь немного со мной поплавать?
— Ха, среди медуз? Ищи дурака.
— А если не будет медуз?
Тут Гэвин задумался. Поплавать с тритоном — разве еще возможность появится? Он даже с дельфинами в детстве не купался, в то время, когда это было на пике популярности. Потянувшись, он попробовал рукой воду, поморщился от того, какой та была холодной, но сразу отказываться не стал. Предложение звучало заманчиво, а Гэвин не был трусом или слабаком; мысль о здоровье пронеслась и исчезла, и он встал, начав раздеваться.
— Гони давай сраных медуз, я сейчас.
Под холодным ветром оставшегося в одних трусах Гэвина слегка потряхивало, хоть он и пытался убедить — в первую очередь себя, — что совсем не мерзнет. Мысль о том, чтобы окунуться в воду, казалась кощунственной, но Рид вытолкнул здравый смысл за пределы ситуации: ему ничего на самом деле не грозило, и даже если от холода мышцы сведет судорогой, Коннор вряд ли оставит его тонуть.
Подойдя к самому краю площадки, Гэвин позволил себе несколько секунд промедления, а потом выдохнул, поднял руки над головой и оттолкнулся, с легким всплеском уходя под воду.
Холодом обдало так, что на миг стало жарко. Гэвин сделал несколько гребков и вынырнул, облизывая соленые губы и стараясь привыкнуть к температуре побыстрее. Не так уж тут и холодно, вторил он себе, глядя на довольное лицо Коннора, поднявшееся из-под воды совсем рядом. Не так уж и плохо.
— Вокруг никого, кроме нас, — доложил Коннор и добавил участливо: — Как ты себя чувствуешь?
— Заебись, — ухмыльнулся Рид. — Лучше любой медузы.
***
Человек плавал смешно и медленно, не мог правильно двигаться, глубоко нырять, оставаться под водой и тем более хорошо там видеть, но упрямо старался. Коннор видел, что Гэвину холодно и не слишком комфортно, что волны иногда оказываются сильнее него, но он боролся с ними и с собой, не жалуясь и не стремясь поскорее вернуться на яхту.
Поначалу Коннору от этого было весело, но очень скоро он проникся уважением к той внутренней силе, которой до сих пор у Гэвина не подозревал. Да, Коннор помнил, как стойко человек перенес шторм и последующие попытки восстановить связь, но тогда вопрос стоял о его жизни, а сейчас они просто развлекались, знакомя друг друга с особенностями своей расы. Гэвин мог сказать ему «хватит» в любой момент, но молчал так, словно чувство комфорта, тепла и сухости в его системе ценностей проигрывало любопытству.
Или же это было не любопытство. В палитре человеческих эмоций Коннор не был особо силен, а спросить стеснялся.
— Я думаю, ты замерз, Гэвин.
— Наблюдательный, — фразы у Гэвина получались быстрыми, на длинных зубы предательски постукивали.
— Поднимайся на борт.
Брови Гэвина сошлись у переносицы и Коннор подумал, что сейчас он начнет спорить, но нет — человек развернулся и поплыл в сторону яхты. Коннор двинулся за ним, держась в метре позади; ему любопытно было смотреть на то, как температурный режим заставляет кожу Гэвина собираться мелкими пупырышками, потому что с его собственным телом подобного не происходило.
Потом Гэвин скрылся в каюте, подхватив свои вещи, и Коннор взялся рассматривать мокрые отпечатки его ног на настиле, спохватившись только когда услышал звук хлопнувшей дверцы из нутра яхты.
— Ты как?
— Что мне сделается, — фыркнул Гэвин еще издалека.
Когда он подошел ближе, Коннор выпрямился на вытянутых руках, которыми опирался о площадку, вгляделся в лицо человека, но определил не по виду, а по запаху:
— Что ты выпил?
— Какой проницательный окунь! — Гэвин хохотнул и, обосновавшись на нижней ступеньке, взялся тереть голову полотенцем. — Это был джин, и я сделал всего пару глотков, чтобы не заболеть. Холод и ветер обычно херово влияют на человека.
— Тогда почему ты согласился?
Гэвин пожал плечами с легким раздражением, будто его злило то, что Коннор задает очевидные вопросы. Тритон упрямо нахмурился — для него вопрос вовсе не казался понятным, ведь будучи на месте человека, он не стал бы рисковать своим здоровьем… не считая всех тех случаев, когда он позволял любопытству взять верх над разумом и инстинктом самосохранения.
— Ты же соглашался есть мармелад, печенье и все другое дерьмо, что я принес.
Коннор улыбнулся — настолько непосредственными были слова Гэвина, — и мягко опустился в воду, оставив над поверхностью только плечи, голову и ладони, лежащие на настиле:
— Надень что-нибудь потеплее и давай музыку. Ты говорил, что сейчас ее очередь.
Для тритонов музыка была знакомым понятием. Коннор знал, как звучат различные рожки и трубы, бубны и тарелки, и даже лира, арфа и флейта, но любовью к музыке он не отличался. Под водой она, как и любые другие звуки, была невозможной, а на поверхности он предпочитал слушать волны и ветер, и крики птиц, по которым мог узнать о приближающемся корабле. Корабль обычно означал опасность; тритоны не предавались музицированию, чтобы не притуплять внимание, но рассказывать об этом Гэвину Коннор не собирался.
— Хочешь классическую или современную? — разбудив планшет, Гэвин потер обветрившиеся от ветра и морской соли губы. — С какой начнем?
Не думая, Коннор решил:
— Давай с твоей любимой.
Он не думал, что музыка ему понравится, но готов был пойти на уступки точно так же, как только что это сделал Гэвин.
И Коннор не ошибся. Почти все, что предпочитал человек, звучало для него слишком громко или чересчур грубо, только в некоторых вариантах классических этюдов Коннору удалось найти что-то привлекательное, особенно когда на первый план выходили непримечательные, но ритмичные басы. Их вибрации отзывались глубоко в душе Коннора, дрожью проходили по всему телу; он не знал, почему так происходит, но молча этим наслаждался.
Поначалу тритон уклончиво давал комментарии, не желая обидеть Гэвина тем, что ему неприятны все разрозненные и неритмичные звуки, но когда человек сообразил сам и успокоил Коннора, тот осмелел. Ему нравилось, что можно быть собой, не скрывать своих мыслей; нравилось даже, когда Гэвин начинал спорить и вслух недоумевать о том, как кому-то вообще могут «не зайти» проверенные временем шедевры.
Чем дольше Коннор слушал, тем понятнее становились для него люди. И чем больше времени проводил с Гэвином, тем сильнее начинал понимать его.
Гэвин выключил планшет только когда совсем стемнело. Фонарь на мачте покачивался от ветра вместе с яхтой, тени от этого удлинялись и бегали по водной глади, перескакивали на левый борт и возвращались, бросаясь к их обладателям. На этот раз тучи сгрудились у горизонта, так что даже без фонаря было бы довольно светло; Коннор убедился в этом, когда Гэвин нажал кнопку на пульте у штурвала и погасил свет.
— Классно.
Где-то на востоке мерцала пара едва заметных огоньков, выдавая проходящее там судно. Светилось два индикатора на пульте, зеленая кнопочка на планшете Гэвина, да еще луна, и само небо казалось Коннору бархатисто-синим, пока человек не сказал:
— Люблю, когда так много звезд, — он задрал голову; Коннору тут же захотелось коснуться его шеи и попробовать, какова она на ощупь без жабр, но потакать желанию он не стал. — Если бы кто из моих коллег услышал, что я такое говорю, долго ржал бы, сука. Но ты только глянь, как это красиво.
Тритон тоже поднял голову к небу, но, в отличие от Гэвина, кроме луны ничего там не увидел. Только она, синее небо и смазанный, едва различимый по оттенку светлый мазок в стороне.
— Что это — «звезды»?
— В смысле? — Гэвин понял все иначе. — Ну, мы так называем эти фигни. Ну, небесные тела там… Точки эти на небе, которые вот сейчас.
Посмотрев вверх еще раз, Коннор ощутил глубинное разочарование. Такое, будто основы его жизни только что шатнулись от резкого порыва штормового ветра — он понял, что есть не только человеческие города и страны, и суша вообще, на которые ему вход закрыт, но что-то еще, доступное всем и каждому в мире, кроме него.
— Боюсь, я не вижу, Гэвин, — стараясь скрыть разочарование, ответил Коннор.
Его голос все равно звучал грустно, человек заметил это, и Коннору стало еще обиднее. Он отвернулся, но все равно добавил:
— У тритонов плохое зрение, я же тебе говорил.
— Эй… — Гэвин взял его за подбородок и аккуратно повернул голову к себе. Посмотрел в глаза так искренне, что Коннор даже хвостом дернул от переполняющих эмоций, но промолчал, давая человеку закончить. — Не волнуйся, я что-нибудь придумаю. Покажу тебе видео с космосом, там будет много звезд, ты сможешь увидеть, обещаю. Это очень красиво.
Коннор еле-еле улыбнулся, и Гэвин ощутил, что этого недостаточно.
— Кроме того, — добавил он, — то, что ты их не видишь, не значит, что они не видят тебя. Вот я смотрю на твои зрачки, а в них все это отражается… — Гэвин замолчал, а Коннор задержал дыхание, не сводя с него взгляда. — И у тебя глаза наполнены звездами.
— Это тоже очень красиво?
Гэвин ухмыльнулся, отпустил лицо Коннора и снова задрал кверху голову. Он так и не ответил, но тритону показалось, что он все прекрасно понял, и поэтому в порыве вдохновения сказал:
— Знаешь, что еще красивое? — и до того, как бровь человека успела удивленно задраться, объяснил: — Океан внутри. И я бы тоже хотел показать тебе, как ты мне все показываешь.
— Но мы уже решили, что я не умею надолго нырять.
— Ты говорил про акваланг.
Пару секунд Гэвин смотрел с недоумением, а потом серьезно переспросил:
— Кон, ты уверен?
И Коннор, в глазах которого вместе со звездами отражалась вся решимость тритоньего народа, смело улыбнулся в ответ.
Спутник Пять, 200 002 г.
Коммуникатор пронзительно запищал — мерзко, точно в такт головной боли, иглой коловшей правый висок. Виркашая поморщился и нажал кнопку. Ничего хорошего от звонка в такой поздний час он не ждал. Впрочем, в другое время тоже не хватало хороших новостей.
— Координатор Този Виркашая, пятый этаж, — усталым голосом ответил он. — Кто на линии? Прием.
Видеосвязь перестала работать около года назад, когда закончились действующие лицензии. К сожалению, покупку новых свежесформированное правительство Спутника Пять позволить себе не могло, а ломаные слишком перегружали сеть.
— Это Лиз Лассен, восемнадцатый, — торопливо прошептал коммуникатор знакомым голосом. — Този, у нас проблемы. Прием.
Проблемы. Как очевидно. Виркашая подобрал со стола карандаш и крепко сжал его. Тот слабо хрустнул, пластик, слишком хрупкий, посыпался мелкими хлопьями, уколол ладонь.
— Какие проблемы? — стараясь говорить спокойно, спросил он. — Прием.
— Связь со второй экспедицией прервалась около тридцати часов назад. — Лиз говорила медленно и официально, тщательно выговаривая слова. — Обычно они выходили на связь в 17:00 местного времени, но вчера сеанса не было. Сегодня — тоже. Прием.
— Почему не сказали сразу? Прием.
Карандаш доламывался трудно, синтетический грифель был слишком упругим, но постепенно поддавался и, в конце концов, с треском переломился пополам.
Коммуникатор шершаво задребезжал — Лиз, кажется, вздохнула. Потом пошли помехи — короткий, острый скрежет. Опять глушат. Никак не успокоятся. Без толку — Спутник Пять все равно двигался по орбите слишком быстро для стационарных глушилок, помехи продлятся от силы полминуты. Консорциум вел с повстанцами нарочито ленивую войну — так, одним мизинцем левой руки. Но и этих мелочей хватало.
— … было. Прерывалась, но восстанавливалась, — голос Лиз прорвался сквозь помехи, окреп и расправился, как росток под ультрафиолетовой лампой. — Решили не спешить. Но первая экспедиция замолчала там же, на девяносто пятом. Този, мне не хотелось бы делать прогнозы… Прием.
— Там еще одна база лоялистов, — уверенно ответил Виркашая и глубоко вздохнул. — Ясно, Лиз. Спасибо. Отбой.
Он выключил коммуникатор. Стало очень тихо. Драгоценные мгновения: еще несколько часов, и молчащие сейчас коммуникаторы, стационарные и мобильные, запоют на все лады, о тишине можно будет только мечтать. Виркашая вздохнул и потер лицо. Нужно было лечь спать. Нельзя держаться на стимуляторах постоянно. Когда-нибудь наступит привыкание, и его свалит с ног, как сломанную куклу. Кабинет вдруг сжался вокруг него темной, тесной коробкой, захотелось раздвинуть стенки, включить яркий свет. Но горела всего одна лампа. Солнечные батареи тоже поизносились, а с Земли, конечно, помощи ждать не стоило.
Виркашая медленно поднялся, с трудом расправил плечи. Если Инатри с группой погибли, то надежды не осталось. С тех пор, как лифты перестали работать, все этажи оказались отрезаны друг от друга, до крайности усложнив координацию. Некоторые взбунтовались, пытаясь вернуть старую власть. Кому нужна правда, когда не хватает элементарного — воды, продуктов первой необходимости, а иногда даже информации? Кому? Если не выйдет запустить лифты — а запускающий механизм находился на пятисотом этаже — Спутник обречен. Если не восстановить вещание — независимое, разумеется, — обречен тем более. Мир жесток; чтобы выживать в нем, нужно что-то производить. Или продавать услуги.
Но если и эта экспедиция потерпела неудачу, слать наверх больше некого. В беспорядках первого года погибло слишком много технически подкованных людей, а половина из оставшихся — и сохранивших верность новой власти — отправились с первой, наверняка погибшей экспедицией. Со второй ушли четверо. Здесь, внизу, осталось трое. И они нужны.
Раньше можно было выписать специалистов с Земли. Раньше, да. Выписать у Консорциума.
Вытряхнув на ладонь таблетку стимулятора, Виркашая устало, расфокусированно глядел на белый шарик. Ему казалось, что тот вращается, как маленькая планетка, вокруг своей оси. Хроническая усталость. Передозировка. Нельзя. Положить обратно. Надо спать, пока есть возможность.
Виркашая сунул таблетку в рот и судорожно сглотнул. Питьевая вода здесь, внизу, была в большом дефиците, ее нужно было экономить.
***
— Это семнадцатый век?
Сек, брезгливо скривив рот, вытащил Desert Eagle Mark I из футляра и придирчиво осмотрел пистолет со всех сторон. Мортимус глубоко вздохнул и подкатал непривычно длинные рукава.
— Двадцатый. Впрочем, могу дать вместо него кремневое ружье, если тебе так больше нравится.
— Нет, спасибо… А обойма?
— Позже. Кое-что проверю сначала. — Мортимус снова закатал рукава и нырнул под консоль. Какое все-таки удовольствие — новое тело! Новые звуки, запахи, тактильные ощущения и новый характер тоже — о, каким скучным бюрократом был он сам еще пару часов назад! Сейчас все по-другому. Мортимус потянул за пучок проводов… Нет, и паленым не пахло. Все, по идее, должно работать нормально. Почему тогда ТАРДИС не доставила их на место? Вытащив прозрачную коробочку стабилизатора, Мортимус осмотрел ее и для порядка потыкал тестером. Тот противно, но на правильной ноте запищал. Никаких видимых повреждений, все цепи в норме. Стабилизатор, пусть и не аутентичной сборки, был в полном порядке, на ходу.
Что-то сухо, металлически щелкнуло.
— Ничем не лучше кремневого ружья, — раздраженно произнес Сек и застучал по полу каблуком. — Перезаряжается вручную, скорость стрельбы низкая. И слишком тяжелый. С тем же успехом я могу использовать его как метательное оружие!
Мортимус засунул стабилизатор обратно и выбрался из-под консоли, стараясь не наступить на чересчур длинные полы своей новой мантии. Далек, конечно, уже успел разобрать пистолет и теперь брезгливо крутил в пальцах детали. О Господи, до чего придирчивое создание! Мортимус пожалел, что решил дать ему хоть что-то стреляющее. Обошелся бы каким-нибудь кастетом, меньше бы пришлось выслушивать.
— Это коллекционный экземпляр, между прочим! Из первой тысячи! Уникальный образец, таких больше не осталось! — возмущенно отозвался он. — И…
— И его место в музее, — закончил за него Сек, очень быстро собрал пистолет обратно и передернул затвор. — Пальцы — это действительно удобно, — пробормотал он, — но двух рук мало… Надо будет обдумать…
Мортимус закатил глаза. Господи, за что?
— Не нравится — отдай обратно.
Далек бесстрастно посмотрел на него.
— Мне понадобится кобура. Он слишком большой и тяжелый, чтобы носить в кармане. И обойма. Давай.
Он протянул руку, и Мортимусу не осталось ничего другого, как вытащить из кармана обойму и отдать ее. Сек зарядил пистолет, еще раз передернул затвор и удовлетворенно кивнул. Потом смерил Мортимуса взглядом, полным чего-то, поразительно напоминавшего удивление.
— Это ряса?
Мортимус выпрямился и скрестил руки на груди.
— К твоему сведению, это оригинальный костюм времен третьей человеческой империи! — сквозь зубы процедил он. — Очень удобный. Рукава, капюшон… И не будет стеснять движений, как твой модный пиджачок.
На самом деле эту довольно-таки дурацкую мантию Мортимус выбрал едва ли не вслепую. Он никак не мог подобрать подходящую одежду и от безысходности надел обычный домашний костюм с воротником-стойкой. Все остальное казалось или нелепицей, или ерундой, или просто неудобными тряпками. Долго раздумывал над цилиндром, но решил, что слишком уж похож в нем на барона Самеди, а потом, когда попытался в очередной раз найти что-нибудь поприличнее, мантия просто вывалилась на него из шкафа, и Мортимус накинул ее поверх костюма. Конечно, стоило обдумать и другие варианты, но не сейчас же?
Далек продолжал бесстрастно смотреть на него.
— Что? — спросил Мортимус. — А! Кобура. Она в футляре, во втором отделении. Да, здесь. О… нет, ее надо надевать под пиджак.
Пока Сек, путаясь в ремнях, надевал кобуру, Мортимус снова посмотрел на монитор, потом на показатели. Совершенно не то время, гораздо позже, чем им надо, но, по крайней мере, рядом с Землей. Их отбросило в будущее, но в пространстве они почти не переместились, значит, значит… Стабилизатор может быть и вовсе ни при чем. Темпоральные возмущения, возможно. Такое случается, когда меняется фиксированная точка. Ну как, как можно было такое проморгать? Это же не какая-нибудь мелочь.
— Стабилизатор абсолютно целый, — сказал Мортимус. — Наружу выходить нет смысла. Я попытаюсь отправить ТАРДИС в нужное место и время еще раз. Возможно, дело в возмущениях вихря.
— Почему нет смысла? В любых действиях есть смысл. — Сек наконец застегнул кобуру, сунул в нее пистолет и надел пиджак, непривычно двигая руками. — Я бы хотел посмотреть, что там.
О Господи. Меньше всего Мортимусу хотелось лазить по коридорам какой-то заброшенной космической станции. Заброшенной, потому что за все время на мониторе не показалось ни одного живого существа, хоть воздух и был пригоден для дыхания, да и электричество не погасло. Чувствовалось во всем этом какое-то запустение.
— Ничего там нет, поверь, — скривился Мортимус. — Видел одну такую базу — видел все. Да ты и бывал на таких, готов спорить. Обычный склад металлолома.
Далек молча кивнул и опустил голову.
— Ну вот! Не на что смотреть! — радостно воскликнул Мортимус. Он подошел к консоли и снова защелкал тумблерами. Может, стоило отправить ТАРДИС на пару часов раньше нужного момента? Нет, слишком велик риск столкнуться с Доктором. Минут пятнадцать, может быть? Да.
— Но мне действительно любопытно, что там, — сказал Сек. Его щупальца вздрогнули и свернулись забавными калачиками. — Давай выйдем ненадолго. Это не займет много времени. Я еще никогда… в этом теле. Любопытно.
Мортимус тяжело вздохнул, переводя дыхание, и отступил от консоли. Потом смерил далека взглядом. Любопытно ему, как же. Познание окружающего мира — главная движущая сила разума. Безупречный довод. Идеальный. Отказать невозможно. Честно говоря, Мортимусу и самому становилось все труднее справляться с любопытством. Долгие годы он не путешествовал во времени так легко и без оглядки, и вот выпала оказия — новое тело, новые возможности, новый спутник. Пусть и временный, хотелось надеяться. Заброшенная космическая станция… В одиночку Мортимус бы не полез сюда, но на этот раз он не один.
— Ладно. Мы выйдем… ненадолго, — нехотя проговорил он. — Но мне тоже надо будет вооружиться. Кстати, как у тебя с иммунитетом?
Конечно, все из карманов старого костюма перекочевало в новый, и там уже лежала пара-тройка ампул с культурами, но стоило взять что-нибудь новенькое, желательно быстродействующее — и не слишком заразное. Если захочется вызвать эпидемию, можно будет воспользоваться чем-нибудь другим, например, последней версией Tumor colorectalis с модификациями. Кстати, ее тоже стоило прихватить с собой, очень удачная получилась опухоль.
— Мой организм устойчив ко всем известным далекам болезням, — уверенно ответил Сек. — Мы это проработали.
Ха! Мортимус бы поспорил. Всегда найдется что-то по-настоящему опасное. В крайнем случае, можно разработать какой-нибудь новый вирус… Вообще изучить такой интересный гибрид и придумать бактериологические средства для борьбы с ним — это настоящий вызов ему, Мортимусу, как ученому. Очень соблазнительная идея, но не сейчас. Может быть, потом получится, когда основное дело будет сделано. Мортимус широко улыбнулся, стараясь выглядеть как можно доброжелательнее.
— Прекрасная новость! Подожди немного, я возьму кое-какие образцы в дорогу, и пойдем. Только ничего не трогай!
Да, Tumor colorectalis стоило взять с собой обязательно. Так, на всякий случай.
***
Снаружи было прохладно: приятный контраст с вечно жарким, как маленький карманный ад, Вашингтоном. Хотя люди наверняка замерзли бы здесь со своей несовершенной терморегуляцией. Мортимус огляделся. Человеческая постройка, сомнений никаких: обычный для этого периода грубый и прагматичный примитивизм, крашенные под металл полимеры и синеватый дневной свет. Должно быть, такая обстановка очень помогала держать воображение в узде — или наоборот, смотря чем занимались на этой станции люди.
За спиной хлопнула дверь.
— Будка? Тоже?! — не скрывая изумления, спросил Сек. Мортимус обернулся. Он совсем забыл, что перенастроил маскировочный механизм ТАРДИС специально для дальних путешествий. Надо снова включить “хамелеон”. Кровь прилила к щекам, хорошо еще, этого не видно на темной коже.
— Конспирация, — пояснил он, поджав губы. — Когда на одной планете две ТАРДИС, проще сделать вид, что она одна. Кстати! — Мортимус вытащил из кармана булавку и протянул Секу. — Прицепи ее куда-нибудь. Это ингибитор восприятия. Тебя перестанут замечать, пока ты сам не обратишь на себя внимание. Тоже конспирация.
Сек взял булавку и повертел в пальцах.
— Микросхема?
— Да, резервная от контроллера измерений, — ответил Мортимус. — Надеюсь, нам не придется отходить от ТАРДИС более чем на три-четыре мили, у такого ингибитора короткий радиус действия.
Сек кивнул и сунул булавку в карман. Стоило бы понять, что он не догадается приколоть ее к одежде, но так тоже сойдет. Даже если потеряет — можно сделать новый ингибитор или вовсе обойтись без него. Здесь, на этой груде бесполезного металла, вряд ли будет аншлаг из желающих полюбоваться на двуногого прямоходящего далека. Мортимус снова огляделся. Эти коридоры такие одинаковые! Пока он выбирал, в какую сторону отправиться, Сек, видимо, решил эту проблему.
— Туда, — он указал вправо и тут же целеустремленно пошагал в ту сторону, даже не оглядываясь.
— Эй, подожди! — возмущенно воскликнул Мортимус и поспешил следом.
Коридор тянулся длинной ломаной змеей: на Земле похожими головоломками играли дети. Треугольный сегмент, соединение, угол, еще один сегмент, снова угол… Мортимус машинально запоминал маршрут обратно к ТАРДИС: все равно не на что было смотреть. Голые стены и светильники, пара неработающих терминалов, кое-где висели таблички с номером “99”. Но чем дальше они продвигались, тем шире становился коридор. И интереснее. По крайней мере, разветвленнее. Они пропустили несколько поворотов, потому что Сек продолжал так же целенаправленно шагать вперед, вертя головой налево и направо.
— Да постой ты, ради всего святого! — выкрикнул наконец Мортимус. Он остановился у двери — первой, которая им попалась в этом бесконечном лабиринте. Разве можно пройти мимо?
Далек остановился и обернулся, глядя на Мортимуса с недоумением.
— Что?
— Дверь. Тебе не хочется взглянуть, что за ней?
Сек пожал плечами и, не говоря ни слова, вернулся. Мортимус подошел ближе к двери, помахал перед ней рукой. По идее, такие должны открываться сами, реагируя на движение, но эта упрямо оставалась закрытой. Так, так… Простейший электронный замок, нет, кажется, даже магнитный. Странно. Вся станция казалась какой-то слишком архаичной для своего времени. Технологии отставали на сотню, а то и на полторы лет. Но за полтора века запустения станция наверняка находилась бы в куда худшем состоянии, со времен пирамид люди ничего не строили на совесть. Странно…
— У тебя есть звуковая отвертка? — подал голос Сек.
— Кому нужна звуковая… Рухлядь! — Мортимус полез в карман. — Импульсная, вот.
Он переключил отвертку в режим сканирования. Да, тоже еще то старье — давно пора улучшить. Модифицировать как-нибудь поинтереснее. Давненько она лежала без дела, но магнитный замок должна была открыть элементарно. Сколько лет он не пользовался отверткой — двести, триста? Скучному чиновнику она ни к чему. Зато сейчас, кажется, снова наступило ее время. Мортимус поднес отвертку к плоской металлической панели, готовясь открыть дверь, но замер.
Кажется, с той стороны был кто-то живой. Возможно даже не один. Мортимус закрыл глаза и сосредоточился. Напряжение и неясные обрывки эмоций. И среди них самая главная, постоянно сопровождавшая людей — страх. Он тянулся за ними хвостом везде, где бы те ни появлялись. Значит, люди все-таки здесь были.
— Какие-то проблемы? — спросил Сек, но Мортимус раздраженно шикнул в ответ, подняв палец.
— А сейчас не делай глупостей. Тебя нет, — пробормотал он, широко улыбнулся и включил отвертку.
Еще день назад он бы ни за что так не поступил, не взвесив все за и против.
Замок протестующе взвизгнул, запахло горелой изоляцией, а потом дверь неожиданно быстро, хоть и с неприятным скрежетом, скользнула в сторону. Мортимус осторожно выглянул в проем. Никого. За дверью скрывался большой зал, пустой и заброшенный, как и все здесь. Металлически поблескивали двери лифтов. Одна была варварски распахнута, чернела беззубым ртом, из нее тянулись длинные змеи проводов, безвольно валявшиеся на полу.
Хм. Люди, наверное, пря…
Мортимус не успел шагнуть назад, как собирался — его схватили за капюшон и дернули, развернули на месте, а потом кто-то скрутил ему руки за спиной. Отвертка со слабым стуком покатилась по полу. Он и рта открыть не успел. Дикари? Военные? Впрочем, никакой разницы.
В глаза болезненно ударил луч фонаря. Мортимус прищурился. Если расчет был на то, что из-за этого не получится разглядеть противника, то он не удался. Фонарь сжимал в руке крепкий, мрачный громила, похожий на армейского сержанта или вышибалу. Во второй его руке металлически поблескивало какое-то оружие. Тот, кто держал Мортимуса за запястья, неприятно сопел за спиной. Никакой возможности вытащить ампулу, не говоря уж о том, чтобы бросить ее.
— Канцлер! Эй, Канцлер! — заорал вдруг первый громила. — Здесь какой-то тип!
Послышался громкий топот — так грохотать могли только армейские ботинки. Война у них здесь, что ли? Мортимус осторожно подвигал пальцами, и его руки тут же сжали еще крепче, как в тисках.
— Тихо, ты, — прогудели сзади.
Дверь напротив с тихим шорохом скользнула в сторону, и в зал вышли четверо — невысокий, крепко сложенный мужчина в полувоенной форме, худощавый пожилой джентльмен, на котором такая же форма висела мешком, коротко стриженная женщина неопределенного возраста и еще один громила, выглядевший точь-в-точь как первый, который все еще светил фонариком Мортимусу в лицо. Прямо близнецы-братья, только один рыжий, а второй — нет. И не похожи они были на военных, гораздо больше на бандитов. Что ж, так даже лучше. Больше возможностей выкрутиться.
— Нарушитель, — уверенно произнес невысокий. Он подошел ближе и смерил Мортимуса тяжелым, не обещавшим ничего хорошего взглядом. Кажется, именно этого типа называли Канцлером. — Лоялист? Он был один, Семерка?
— Один, — с готовностью отозвался первый громила.
— Ты уверен?
— Больше никого не было, Канцлер, мы проверили.
Мортимус фыркнул. Проверили они, как же. Теперь, если удастся их заболтать…
— Прикончи его, — сказал Канцлер. — Старшайн, в сторону.
Громила послушно поднял оружие.
— Стойте, стойте! — поспешно воскликнул Мортимус. — Остановитесь, ради всевышнего! Я совершенно безвреден, и…
Знать бы, что это за место! Лоялистами называли слишком многих в человеческой истории. Если сказать людям то, что они хотят услышать — посулить денег, славы или там свободу от врагов — они остановятся, но надо знать, что пообещать! Тот, кто стоял сзади, ослабил хватку и отошел в сторону, к своим. Видимо, чтобы не попасть под дружеский огонь.
— Я могу что-нибудь для вас сделать, — без всякой уже надежды сказал Мортимус и быстро сунул руку в карман. Не успеть. Совершенно точно. Он стиснул ампулу в ладони, и в этот момент раздался выстрел. Что-то горячее чиркнуло по уху, Семерка болезненно вскрикнул, упал на колени и схватился за руку, его пушка улетела куда-то в сторону и с грохотом ударилась о стенку. Канцлер выхватил свою, оба оставшихся на ногах громилы — тоже.
— Стойте! Прекратите! — закричал вдруг пожилой, который до этого стоял в стороне и молчал. — Это же инопланетник! Инопланетник! Как и тот, что помог Катике! Не стреляйте! Он может нам помочь!
Смотрел пожилой при этом совсем не на Мортимуса, а ему за спину. Действительно. Инопланетник! Мортимус медленно обернулся. Позади него, целясь из своего коллекционного пистолета в Канцлера, стоял Сек. Оружие он держал неуклюже: даже странно, что так метко попал. По идее, он и вовсе не должен уметь стрелять — хотя, наверное, это умение у него почти генетическое.
— Следующего я уничтожу, — металлическим голосом произнес Сек.
Приятная неожиданность, надо сказать. Про далека с пистолетом Мортимус позабыл… нет, просто не включил его в уравнение. Слишком привык полагаться только на себя, кроме того, кто вообще мог бы рассчитывать на помощь от далека? Но все понятно — у того же нет ключа от ТАРДИС. Все логично. Даже если бы был, управлять ей невозможно, она настроена на владельца, а не на его гостей.
— Если выстрелишь в меня, красавчик, то мои ребята прикончат твоего помощника, — едва шевеля губами, сказал Канцлер. Один из громил тут же прицелился в Мортимуса, и тот поднял руки. Ампулу он продолжал сжимать между пальцами. Скорее всего, в ней был или легочный паразитический грибок, штамм “Карнарвон”, или вирусный быстротекущий диабет. Не важно, какая: обе прекрасно подействуют, по крайней мере, можно будет успеть сбежать и вернуться в ТАРДИС.
Пожилой встал между Канцлером и Секом, примирительно поднял руки.
— В сторону, проф! — сказал один из громил.
— Выслушайте меня, — хорошо поставленным, звучным голосом произнес пожилой и посмотрел сначала на Канцлера, потом на Сека. — Мы не хотим причинить вам вреда. Это досадное недоразумение… Канцлер, поймите: Консорциум осознанно ограничивал Спутник Пять от контактов с инопланетниками. Они до крайности ксенофобны, в этом их слабое место! Инопланентник не может быть агентом Консорциума, и его компаньон тоже!
При слове “Консорциум” Мортимус вздрогнул. О, если они захотят найти агента этой сверхтайной организации здесь, им достаточно ткнуть в него пальцем — вот он, как на ладони! Единственный и неповторимый. В Консорциуме, не считая постоянно менявшихся людей, состояли некто аббат Телониус, С.Дж.Б. Спендер, Майкл Джеймс Хант и Роберт Бертрам. Он был всеми четырьмя. Но сомнительно, что речь шла о том же Консорциуме… Мортимус вскинул голову, услышав знакомое название. Спутник Пять? Это же Спутник Пять и знаменитое информационное восстание! Мортимус, правда, никак не мог вспомнить, чем оно закончилось — не его любимый период в истории. Наверное, ничем, как и большинство нелепых человеческих попыток к усовершенствованию государственного строя. Замечательно! Скорее всего, они наткнулись на повстанцев — теперь понятно, откуда лоялисты и ненависть к ним. Теперь, имея хоть какую-то отправную точку, можно было и пообщаться. А пожилой тем временем все продолжал говорить:
— … если вы, уважаемый, выслушаете, что я вам скажу, то сможете решить, достаточно ли благородна наша миссия. Я не призываю вас помогать нам без всякой оглядки…
Сек продолжал сверлить взглядом Канцлера, держа того на мушке. Если он и слушал пожилого, то виду не подавал. Мортимус уже открыл рот, собираясь сказать людям то, что они будут рады услышать, но тут раздался голос:
— Профессор прав. Они не причинят вреда.
Женщина, которая до этого серой тенью стояла у стены, сделала несколько шагов вперед — неспешных, спокойных шагов, — и подошла к далеку. Смело. Она мотнула головой, отбрасывая с лица светлую прядь, и посмотрела на того снизу вверх.
— Я — Пепперминт, — сказала женщина. — Можно просто Пеппи. Этот милый дедушка, пытающийся вас помирить — Профессор. А наш предводитель… вы уже поняли, да? Канцлер. Опустите оружие. Мы не будем стрелять.
Мортимус медленно выдохнул, спрятал руки в рукава и широко улыбнулся. Ага. Вот и он, настоящий лидер, тот, кто решает проблемы. Великолепно. Наверняка никто из них этого не видит, все считают главным Канцлера, как самого очевидного. Но у людей иногда все слишком запутанно. Канцлер, немного помедлив, опустил оружие, его подчиненные (кроме Семерки, который все сидел на полу, нянча руку) — тоже. В конце концов Сек бросил пистолет в кобуру и, склонив голову набок, уставился на Пеппи с неподдельным интересом. Та улыбнулась.
— Вы кто такие? — спросила она и повернулась к Мортимусу, вопросительно подняв светлые брови. Довольно хорошенькая, надо сказать, несмотря на незапоминающуюся, бесцветную внешность.
— Путешественники, — не раздумывая, ответил Мортимус. — Я — Монах, а мой друг…
Сек быстро посмотрел на него. Мортимус почти услышал, как скрипят в его голове заржавленные колесики воображения. О, люди думали до крайности медленно, мыслительный процесс очень смешно отражался на лицах. Далек (хоть и наполовину человек), конечно, соображал гораздо быстрее, но, видимо, прозвища лежали вне его обычных интересов. Мортимус рассмеялся про себя. Бесконечное поле вариантов моментально сузилось до трех, а затем и до одного.
— … Гаутама, — сказал он, улыбнувшись еще шире.
Из тренажерного зала вслед донесся окрик.
— Мальцев! Зайди к шефу!
Капитан кивнул и двинулся в обратную сторону. Хотя он только что отпахал смену и зверски хотел есть и спать.
— Вызывали?
— Заходи, капитан. Ну, рассказывай. Как твои ребята?
— Да, нормально все. Васька отлежался, починился. Давно уже в строю. Джек и так в порядке был. А в чем дело? – насторожился Мальцев. — Что, отобрать хотят? Шеф, у нас и так дефицит рабочей силы! И их нам официально после того дурдома передали!
— Тихо ты. Никто не забирает. Но ты ж понимаешь, на тебя полпланеты смотрит.
— За показ деньги берут, — пробурчал Мальцов. – Может, пособираем?
— Отставить шуточки. Короче, раз ты справляешься, удовлетворяю твою просьбу.
— Это которую?
— Ты на конференцию ездил?
— Ну?
— Обучение прошел?
— И?
— Рапорт после этого со своими умными мыслями мне подал?
— Ну?!
— Не ну, а так точно!
— Ну, так точно! И?
— Вот твой рапорт одобрен. Завтра доставят.
Мальцев потер мочку уха.
— Доставят? – выделил он последний слог.
— Еще двое. Поновее твоих полутора калек даже. Одному три года, другому четыре.
— Увольнительная нужна.
— Зачем? – тут же подозрительно спросил полковник.
— Офис ОЗК на другом конце города. А их там регистрировать надо. И процесс это не быстрый.
— Почему? Чип сосканировал и готово.
— Если бы, — хмыкнул пожарный, — они же забирают парня, час вокруг него всякие мероприятия проводят. Только потом отпускают. Я там теперь по четыре часа сидеть буду, плюс дорога и плюс дождаться пока они все соберутся.
— Не дури мне голову, Мальцев! Ты что ж, как в очередь в кабинет участкового уролога сидишь с ними? По одному в час?
— А у меня до этого только по одному служебному киберу числилось.
— Хорошо. На полдня отпускаю.
— Шеф, а дорога?
— Какая дорога?! Вы туда пешком пойдете?! Возьми машину.
Мальцев расплылся в ухмылке, и полковник поспешил выставить ограничения, сообразив, что Мальцев собирается отправиться в ОЗК на пожарной машине, включив мигалку и сирену.
— Даже не думай ехать на большой машине! Мою возьми! Знаю я тебя! С сиреной через весь город покатишь!!
— Откуда вы так хорошо меня знаете, шеф? – довольно и ничуть не смутившись ухмыльнулся Мальцев.
— Иди готовься лучше, юморист. Сколько теперь у тебя в команде?
— Душ или тел?
— Мальцев!
— Три души, два тела, теперь число тел растет до четырех, — отрапортовал пожарный, — еще нужен, как минимум, один с душой.
— Я работаю в этом направлении. Все. Свободен.
Мальцев покинул кабинет.
***
К недостатку финансирования и нехватке людей он давно привык. Как и к перманентному ремонту. По мелочи, крупных дыр на их участке не было, надо отдать должное командиру их части. Но работа спасателя сложная, прежде всего морально, да и физически не всякий потянет. Поэтому текучка была постоянным спутником.
До этого к его отряду тоже был приписан киборг. Его они эксплуатировали почти два года. И лечили сами. Но его не стало три месяца назад. Многих тогда не стало. Весь спецотряд погиб, не пуская огонь в этот чертов заповедник. Когда огненная волна прошла над землей и опала у кромки прибоя, побежденная другой природной стихией, весь отряд нашли. Как и положено, пожарные воспользовались единственным способом выжить – легли ногами в сторону огня и накрылись жаропрочными куполами. Так всех и нашли. И людей, и их киборга. На вырубленной просеке, за траншеей, которой не хватило, чтобы остановить огонь…
Тогда загорелся комбинат, пожар перекинулся на прилегающий лес на склонах. По ущельям он потек, как вода, подгоняемая ветром.
Мальцев помотал головой, прогоняя воспоминания.
Сам он в это время тушил пожар на другом объекте.
Их мир был богат органическими ископаемыми. Хотя нефтепродукты и двигатели внутреннего сгорания давным-давно заменили двигатели ядерные, нефть и торф по-прежнему играли огромную роль в жизни людей. Черное золото давно перестали просто сжигать. Сейчас нефтепродукты, а их число перевалило за восемьсот наименований, использовались для производства лекарств (антибиотиков и антисептиков), полимеров (практически половина добываемой нефти уходила именно на них), синтезирования продуктов (по мнению всего человечества их питательная ценность с трудом покрывала отвратительный вкус, зато себестоимость была крайне низкой). Поэтому Новый Эдем-11 вполне оправдывал свое название. Планета была богата нефтью и некоторыми другими ископаемыми.
Одно было неудобно: в большинстве случаев нефть залегала под океанами. Было тому какое-то научное объяснение, но капитан Мальцев его не помнил. Для добычи нефти в океанах Нового Эдема-11 было построено три плавучих завод с колоссальным объемом добычи в год, и запасов ее должно было хватить лет на двести.
На каждом заводе (при том что работа была практически автоматизирована) трудились от трехсот до пятисот человек. Огромные многоэтажные левиафаны возвышались над водой почти на сотни метров, имея такую же подводную часть.
Максимально возможный уровень пожарной безопасности. Самые современные системы пожаротушения. Мальцев несколько раз бывал на ближайшем к их городу заводе и возвращался как с выставки последних достижений науки и техники.
Но человек предполагает, а стихия решает, что и как.
Новый Эдем-11 славился не только месторождениями, но и бурным климатом. Тайфуны, землетрясения, извержения. И, как следствие, – цунами и пожары. Люди селились в зоне ближе к полюсам, на материках, стоящих на стабильных тектонических плитах. А работали везде. Кое-кто шутил, что однажды планету разорвет по линии экватора.
***
В тот роковой день цунами впечатало в борт плавучего завода огромное судно. Силами экипажа и работников расцепить их не удавалось. Гигантские волны били многотонную тушу корабля-бурильщика о борта плавучего завода, проламывая переборки и круша оборудование и людей.
Спустя час после столкновения завод запросил экстренной помощи с материка. Корабль повредил одну из магистралей, нефть гейзером взметнулась выше завода, многотонным водопадом рухнула обратно и запылала.
Объединенными усилиями береговой спасательной службы, пожарных флайеров, десантированных на борт плавучего завода спасателей и работников станции удалось не дать разгореться основному пожару. Но корабль медленно и верно разрушал завод, и то тут, то там вспыхивало пламя. И ничего нельзя было сделать, пока не стихнет ураган, бушевавший над заводом уже третий час. Пятиметровые волны, ветер, дождь, все это не давало подойти спасательным судам к месту катастрофы и оттащить проклятое судно! В спокойную погоду с этим справились бы за час! Но не в тайфун 13 баллов из 17.
Так что команды боролись с огнем, пока шла эвакуация с завода. Но после того как сила шторма достигла 14 баллов, уже и флайеры больше подняться не смогли. И на плавучем заводе с громким, звучным названием «Держава», остались три киборга и пять человек.
***
Мальцев вышел из здания, медленно, нога за ногу, дошел до простого обелиска, стоящего в окружении клумб. Приходил сюда каждый день. Стоял, смотрел. Собственная минута памяти.
— Капитан Мальцев, разрешите обратиться?
— А, привет, Джек.
Капитан обернулся на голос киборга.
— Лимит поручений исчерпан. Какие будут распоряжения?
А имен и кличек киборгов на обелиске нет, почему-то подумалось человеку. Ни разумных, ни неразумных. Интересно, их парень был какой? А этот Джек?
***
Два с половиной месяца назад начальство решило, что капитану Мальцеву нужна смена обстановки. И делегировала его на конференцию. Проветриться, отвлечься, новости узнать, лишний раз перед камерами появиться и об их части и спецотряде напомнить.
Поездка ему понравилась. Доклады по делу, информация полезная, он с охотой поучаствовал в пробных тренировках.
На третий день работы был доклад сотрудника ОЗК. Мальцев как-то равнодушно относился ко всей шумихе вокруг киборгов. И не слишком верил в их разумность. Хорошее, сложное и крайне полезное оборудование, за которым надо тщательно следить.
Но доклад его неожиданно зацепил. Он слушал и соглашался со многими пунктами. Удивляясь, что ему это самому в голову не приходило. Их киборг не проявлял явных признаков, которые перечислял докладчик, но пару моментов он припомнил. Поэтому, после окончания выступления подошел с вопросами.
И оказалось, что бывают в биологии и кибербиологии пограничные состояния. Когда разум есть, а киборг как собака – сказать или сделать ничего не может. Ему именно физически больно идти против имплантов и процессора. У капитана было хорошее воображение, он быстро подобрал пару аналогий и у него мороз прошел по коже. А если их киборг был из таких? Он пробежался по своим последним поступкам, пытаясь припомнить, не повел ли себя как законченный урод, считая, что имеет дело с техникой, дизайнерски оформленной в виде человека. Есть ли ему чего стыдиться? Вроде бы нет.
— И что, это не того… не лечится? Пограничные состояния?
— Мы мало еще об этом знаем. Поддержка человека в любом случае очень важный момент для киборга. Знаете, у нас в Центре проходят двухдневные занятия для людей, чувствующих в себе силы и готовность помогать нашим ребятам. Принять под опеку, воспитывать.
— Стоп. Я такого не говорил. Я для них просто начальник. Насчет опеки и воспитания — это перебор. Хотя на заняние я бы сходил.
— Ничего, — оптимистично заявил ОЗКшник, — начальник тоже имеет огромное влияние. Завтра к девяти утра. Приходите.
Капитану даже выдали сертификат о том, что он прослушал эти курсы. И он, если что, внесен в список подготовленных работодателей.
Впечатленный капитан, едва вернувшись в родной участок, отвел Джека в местный офис ОЗК, зарегистрировал и попросил прогнать по всем тестам. В отклонениях от нормы Джек уличен не был.
Но Мальцев в полном отсутствии сознания у Джека уверен не был. Ведь тот вытащил его сам. Без приказа. Человека из другой группы, без приказа собственного командира.
Он невольно снова вернулся к событиям той ночи.
***
Когда стало ясно, что пробоины в корпусе «Державы» велики и появилась угроза затопления, с пульта был отдан приказ закрыть герметизирующие переборки. Завод разделился на двести пятьдесят отсеков. При этом, спасая плавучий завод, они разделили спасателей! Только пятеро продолжали бороться с огнем, не давая ему подобраться к газо- и нефтехранилищу. Силы дождя и накатывающих волн не хватало, чтобы сбить пламя. Ветер сдувал пламегасильную смесь.
Еще два человека и киборг находились в центре управления, пытаясь стабилизировать махину на остатках систем. Получалось отвратительно, завод, такую огромную махину, раскачивали волны, так как из-за затопленных отсеков устойчивость была нарушена.
Проклятый корабль, словно мало было разрушений, им причиненных, подкинул следующий сюрприз.
Технология добычи нефти не менялась уже сотни лет. Строилась скважина. Над ней устанавливалась плавучая платформа, выкачивающая нефть. К скважине плавучий завод прикреплен не жестко, а гибкой трубой из сверхпрочного полимера. Скорее оторвется часть днища, к которой та прикреплена, чем эта самая труба.
При сильном волнении или в производственных целях (например, при бурильных работах) «Держава» открепляется от скважины, смещается на несколько десятков метров, и к трубе присоединяется бурильное судно. Нефть теперь поступает в его трюм и перекачивается на завод.
Все были абсолютно уверены, что закачка нефти остановлена, на деле же оказалось, что поток не перекрыт. И срабатывает автоматика, сбрасывающая выкачанную нефть, чтобы корабль не разорвало. Соединительная труба, естественно, установлена не была, вся нефть под огромным давлением выстрелила в сторону «Державы». Завод окатило черным потоком, который подпитал пламя и стек в воду. Теперь горели еще и пятна на воде.
Одного из спасателей поток сбил прямо в полыхающее нутро отсека. Второй успел уцепиться, командир группы не раздумывая приказал киборгу его вытащить. Приказ тот выполнил, но сам уйти не успел. Пламя охватило его, и Мальцев несколько мгновений потерял, ожидая, что команда придет на помощь своей биомашине. Но все внимание командира сосредоточилось на человеке. Тогда он сам схватил баллон и ринулся к горящему киборгу. Окатил струей пены, но… спасать было уже поздно. Три секунды при такой температуре хватило даже киборгу.
— Куда?! – проорали ему вслед. — Отступаем!! DEX, прикрывай. Приказ — не пустить огонь к шлюзу!!!
Капитан Мальцев видел, что надо отступать, и сам бросился к люку.
Но думал, что за шумом просто не услышал приказа киборгу дождаться, пока люди преодолеют отсек, забираться внутрь, задраивать шлюз и догонять.
— Какого ты закрываешь дверь?! – оторопело спросил он. – А кибер?
— Люди важнее. Его хватит на семь минут, мы преодолеем три уровня.
— Смысл бросать его тогда, если огонь за люк не пробьется?!
— Платформа тоже считалась не потопляемой! Вперед!
Капитан Мальцев был сейчас подчиненным. Нарушать приказы командира было совсем не время. Но так глупо жертвовать вторым киборгом за десять минут?! И он позволил себе возразить. На спор они потратили двадцать секунд.
— Придурок! Стой сам значит с кибером!!
Мальцев сплюнул бы, но горло пересохло. Проклиная свою необъяснимую упертость, он выбрался из шлюза и едва не уткнулся носом в спину DEXа. Тот стоял уже прямо у шлюза, костюм тлел, лицо обожжено, руки тоже. Но машина все еще сжимала в руках пожарный рукав. Пустой. Запас в ближайшем резервуаре закончился.
— Что стоишь, придурок?!!! – заорал Мальцев, в секунду оценив ситуацию. — — Быстро сюда!!!! DEX! Ко мне!
Киборг повернулся, отбросил бесполезный шланг, преодолел два шага до шлюза и практически в него ввалился. Мальцев задраил замок, чувствуя как нагревается запорный вентиль.
— Наверх! За мной!!
DEX отлепился от стены и попытался выполнить приказ.
— Недостаточно энергии. Повреждения критические. Рекомендуется прекращение эксплуатации и отправка в сервисный центр.
— Мне тоже фигово. До сервиса еще добраться надо. До командного центра дотянешь?
— Вероятность…
— Вот и думай эту мысль, а не трать энергию на разговоры!
Мальцев почти потащил киборга по лестнице. А в командный центр внес уже на своем горбу. DEX проинформировал, что работоспособность его составляет меньше пятнадцати процентов, после чего отключился регенерировать, оставив людей ругаться на тему траты сил и пользы рачительного использования убитой в хлам техники в экстремальных условиях.
Мальцев матерился на придурков, разбрасывающихся дорогой техникой, в ответ его отряд обзывали старьевщиками, стаскивающими на склады всякий хлам, который нельзя выкинуть, потому что наверняка пригодится.
И неизвестно, чем бы закончился вспыхнувший спор между ним и остальными, но тут как произошел следующий сброс излишка нефти.
Леший замолчал и оглядел поляну, как будто искал поддержки у слушателей, а потом с вызовом продолжил:
— Я выпью за людей! За тех, кто освободил нас. За тех, кто вдохнул жизнь в Каменный лик.
По поляне прошел ропот, похоже, не все были согласны пить за людей.
— Люди изменились с тех пор! — выкрикнул кто-то, и Илье показалось, что это Безымень. Но он мог и ошибиться.
— Да, люди изменились, — кивнул леший, — но разве не человек сидит сейчас рядом с нами? Разве не человека Долина выбрала своим стражем? Скажи им, хозяин, стоят ли люди того, чтобы я пил за них?
Илья смешался — он не ожидал, что его о чем-нибудь спросят.
— Хм… человек — это звучит гордо, — пробормотал он себе под нос. — Я не знаю. Люди разные — хорошие и плохие. Но и вы, я так понял, тоже существа неоднозначные. Я бы выпил за то, чтобы мы снова стали добрыми соседями…
Леший рассмеялся хриплым, кашляющим смехом и хлопнул Илью по плечу:
— Что ж, пусть будет так. За доброе соседство.
На этот раз поляна поддержала его — похоже, всем надоело слушать пространные речи, им хотелось чего-нибудь повеселей. И, наверное, Илья был с ними согласен.
Когда же «птахи» щебечущей стайкой побежали танцевать, он выпустил свою с сожалением — без нее ему стало пусто и холодно. Их танец был полон жизни, как будто они нарочно хотели подчеркнуть разницу между собой и Марой. И музыка шла не из-под земли, а лилась из леса перезвоном колокольчиков, капающей росой и шорохом сосновой хвои. Их кожа в лунном сиянии светилась розовым, их движения переполняла энергия, бьющая через край, а округлые контуры тел манили и влекли к себе, как магнитом.
И закончился их танец внезапно: они сорвались с места и разбежались в разные стороны из круга, и те, кто сидел на поляне, ловили их в объятья, целовали, поднимали и кружили.
Когда Илья увидел свою «птаху», летящую ему навстречу, то не смог удержаться тоже, поднялся и подхватил ее на руки — разгоряченную, мягкую и живую. И почему-то не осталось сомнений в том, что делать дальше: Илья направился в лес, несмотря на то, что «птаха» хохотала и отбивалась. Впрочем, оглядевшись и прислушавшись, он понял, что не одинок в своем начинании. Дважды ему казалось, будто он нашел подходящее место, но, приблизившись, понимал, что оно уже занято. Приходилось тащить ее все дальше и дальше от поляны, пока в итоге он не оказался на опушке, среди замечательных мягких моховых кочек. Он уронил «птаху» в упругий мох, нисколько не сомневаясь в том, что она не ушибется. И точно — она провалилась в него как в перину и засмеялась. Илья опустился на колени; мох был слегка влажным и чуть охлаждал жар, которым дышало его тело.
И когда он уже держал ее в объятиях, не в силах оторваться, метрах в пятидесяти внезапно вспыхнул свет. Сперва слабый — осветилось одно окно. Илья между делом подумал, что дотащил красавицу почти до самого забора Вероники. Но это его не встревожило и не остановило. И лишь когда зажглись прожектора во дворе, подсветив опушку леса, он засомневался в том, стоило ли хозяйке дома это делать. Остановиться он не мог — при свете «птаха» показалась ему еще прелестней.
Они вернулись на поляну, взявшись за руки, оба тихие и смущенные. И едва подошли к своему поредевшему кружку, как сверху, прямо перед их лицами, опустились две тонкие руки, державшие бокалы-лилии. Илья поднял голову — русалка со змеиным хвостом прижималась лицом к толстому суку, на котором лежала, и томно улыбалась, свесив обе руки вниз.
— Спасибо, — кивнул он ей.
— Приходите еще, — ответила она, и глаза ее хитро прищурились.
— Ага! — воскликнул кот. — Вернулись! Говорят, вы подарили хозяйке дома незабываемое зрелище!
Илья смутился и потупился.
— Ей полезно напомнить, что она не хозяйка Долины, — проворчал багник. — Если она не уберется отсюда, честное слово, пусть лучше не выходит в лес.
— Да ладно вам, — пожал плечами Илья, — она не такая гадкая, какой хочет казаться. К ней детишки скоро приедут…
— Час от часу не легче! — фыркнул кот. — Она что, не понимает, где оказалась?
— Не знаю, — ответил Илья. — Может быть, и не понимает. Она… она очень… хм… материальная.
— Вот-вот, — кивнул багник, — в этом ее беда.
— Я попробую ей объяснить, может быть, она поймет, — в эту минуту Илья искренне верил, что сможет ей что-то объяснить.
— Ты, конечно, попытайся, — усмехнулся леший, — чтобы она не говорила, что ее не предупреждали.
За три недели, что Ника прожила в своем новом доме, не прошло еще ни одной ночи, чтобы ей не приснился кошмар. Днем она была вполне умиротворенной и, наверное, счастливой. Но стоило темноте опуститься на Долину, от ее уверенности и умиротворения не оставалось и следа. Хорошо, что ночи становились все короче и светлей.
Кошмары ее отличались разнообразием и реалистичностью. Но каждый сон начинался одинаково: ей снилось, будто она проснулась в своей постели. Может, поэтому они и казались неотличимыми от яви. Однажды ее живой хоронили в могиле, а она не могла шевельнуться и воспрепятствовать этому. В другой раз она опускала ноги на пол и с ужасом обнаруживала, что комната кишит змеями. Ее топили в ванной, потолок рушился ей на голову, ее душили чьи-то холодные, как у покойника, руки, ее кусали ядовитые насекомые, в лесу на нее нападали дикие звери и разрывали ее тело на куски, ей плескали в лицо кислотой и живьем сжигали на костре.
Но темнота рассеивалась, наступало утро, и, хоть на улице и стояла серенькая дождливая погода, от ее ужаса не оставалось и следа. Долина зазеленела, и, глядя на нее из окна кабинета, Ника чувствовала покой и радость. Особенно когда за окном шуршал дождь и его капли сползали по чистым стеклам. Ими умывалась майская зелень, и без того яркая, и Нике нравилось представлять, что она живет на дне чудесного озера и вокруг нее вместо воздуха стоит вода. В воде движения становятся плавными, время замедляется и течет неспешно, день за днем, и нет этим дням ни конца, ни края.
А кошмары? Наверное, упавшая балка чрезмерно сказалась на ее нервах. Спокойствие и тишина этого места рано или поздно сделают свое дело, свежий воздух лечит нервы лучше всего. Может быть, и стоило обратиться к врачу, как советовал Алексей, но Ника посчитала это излишним, тем более что не чувствовала никаких последствий страшных снов. И только просыпаясь в темной комнате среди ночи, тяжело дыша и вздрагивая, иногда жалела, что не последовала совету мужа.
В эту ночь Ника легла пораньше и, как всегда, проснулась, когда за окном совсем стемнело. Верней, не совсем — над Долиной светила луна, наполняя комнату бледным мертвенным светом. Проснулась она от того, что ей послышался какой-то странный звук у двери, а потом показалось, что в комнате вместе с ней кто-то есть.
— Надежда Васильевна? — тихо позвала она, но ей никто не ответил. Тень у дверей шевельнулась и оторвалась от стены. Теперь не оставалось сомнений: она не одна.
Ника потянулась к выключателю, чтобы зажечь бра, висевшее над кроватью, но свет не загорелся. Она щелкнула выключателем еще раз и еще, но света не было.
— Кто здесь? — как можно уверенней спросила она.
Тень медленно двинулась в ее сторону.
— Кто здесь? — повторила она вопрос, который снова остался без ответа, и приподнялась на локтях.
Тень качалась в такт своим осторожным шагам — тот, кто проник в ее комнату, крался по ковру неслышно, надеясь остаться незамеченным. Это было глупо — Ника давно заметила его. Но от того, что незваный гость все еще таится от нее, стало только страшней. Кто это? Что ему нужно?
— Я вижу вас! — сказала она, желая казаться невозмутимой, но голос предательски дрогнул.
В это время тень подобралась к балконной двери, и Ника увидела силуэт непрошеного гостя на фоне светившегося лунным светом стекла. Он, казалось, нарочно замер на секунду, чтобы Ника могла хорошенько его рассмотреть, и повернулся к ней в профиль. Вполне нормальное человеческое тело венчала огромная косматая голова с кривыми клыками и длинным свиным рылом. А присмотревшись, Ника заметила, что из широких рукавов его длинной рубахи вместо рук выглядывают раздвоенные копыта.
Она задохнулась и зажмурилась, надеясь, что чудовище исчезнет. Но вместо этого монстр утробно хрюкнул — омерзительно, тошнотворно. Ника хотела закричать, но только открыла рот, не в силах выдавить из него ни звука. Тело отказывалось подчиняться — она попыталась встать, но руки и ноги превратились в вату, и ее жалкие попытки шевельнуться были тщетны. Чудовище снова хрюкнуло, на этот раз угрожающе, подступило к ее изголовью и склонило отвратительную кабанью морду к ее лицу. Свиное рыло с двумя круглыми ноздрями уперлось ей в нос, смрадное дыхание коснулось ее губ, в лунном свете блеснул торчащий вверх изогнутый желтый клык.
— Ты знаешь, что свиньи едят людей? — человеческим голосом спросило чудовище. — Какой печальный конец — тебя сожрет свинья.
Мохнатое рыло издало нечто похожее на хохот, выплевывая непереносимую вонь, и Ника попыталась закрыть лицо руками. Но раздвоенные копыта с неправдоподобной ловкостью уперлись в ее запястья и прижали их к подушке. Омерзение и ужас — чудовище нависло над ней, и Нике на секунду показалось, что намерения его не ограничиваются тем, чтобы ее сожрать.
Но отвратительная пасть приоткрылась, и она почувствовала, как тупые зубы впиваются ей в щеку, и отрывают куски плоти от лица, и пережевывают их, чавкая и хрюкая от удовольствия. Вместо истошного крика горло ее исторгло жалкий тонкий звук, больше похожий на выдох, она забилась в конвульсиях, не в силах пошевелиться, и… проснулась в своей постели.
Разумеется, в комнате никого не было. Луна и вправду светила в окно, но Ника все равно потянулась к выключателю, все еще прерывисто дыша и обливаясь холодным потом. Свет зажегся безо всяких проблем и разогнал сумеречные тени по углам. Уютная спальня не таила в себе никаких страхов и опасностей.
Ника села на кровати и накинула халатик. Сон сняло как рукой, и мучительно захотелось выпить чашку горячего кофе, чтобы согреться и прийти в себя. И хотя освещенная спальня уже не пугала ее, все равно ей показалось, что на кухне будет куда спокойней и безопасней. Ника подхватила томик с рассказами японских авторов, заложенный карандашом, и отправилась вниз. Полчасика почитать и выпить кофе — и она снова сможет уснуть.
Лунный свет заливал гостиную, блестел на лакированных перилах, переливался молочно-белыми бликами на мелких лампочках бронзовой люстры, отражался от паркета. Луна светила как огромный прожектор, неестественно ярко, так, что можно было читать. Наверняка в Долине сейчас удивительно красиво. Ника вздохнула и начала спускаться по лестнице вниз.
Очарование лунного света не отпускало ее. Вместо того, чтобы пойти на кухню, она подошла к огромному окну гостиной и глянула во двор. Со второго этажа вид на Долину был несравнимо лучше, любоваться ею с первого этажа мешал высокий забор. Но луна, на которую Ника взглянула сквозь стекло, приковала ее взгляд и наполнила сердце сладкой тоской. Магнетизм мертвенного света подчинил себе ее волю, как взгляд гипнотизера; она не могла сопротивляться его притяжению.
Нет-нет, она непременно должна выйти в Долину. Ночная прогулка нисколько ей не повредит, это будет романтично.
Ника спустилась с крыльца, дошла до калитки и распахнула ее, впуская лунный свет во двор. Перед ней открылся неподвижный космический пейзаж — застывшие деревья серо-синего цвета, как на неведомой чужой планете; лес, больше похожий на нагромождение островерхих скал; белые гладкие дорожки с черной оторочкой гравия. Луна поменяла цвета и превратила привычные предметы в неземные.
Ника с замершим сердцем обогнула свой участок и остановилась перед стеной леса, поднявшейся перед ней как по волшебству. Это только казалось, что он темный, на самом деле луна просвечивала его насквозь. Ника вошла в его чащу, восторженно глядя по сторонам, — она попала в сказку, колдовскую и немного страшную. Ели расступались, давая ей дорогу, под ногами шуршали их иглы, застилавшие землю сплошным ковром. Было настолько светло, что она могла рассмотреть каждую иголочку, каждую щербинку на стволах деревьев. Ельник сменился мшистым прозрачным березняком, и вскоре Ника увидела широкое открытое пространство, простершееся до самого горизонта и освещенное яркой луной.
Ее лунная тень легла под ноги, вперед звала узкая, еле заметная тропка, Ника без страха ступила на нее и двинулась вперед. Безмятежность, минуту назад наполнявшая ее сердце, внезапно начала таять, уступая место непонятной тревоге. Тропка, бежавшая между мшистых кочек, подозрительно пружинила, с каждым шагом все сильней, и Нике показалось, что она идет по тонкой колышущейся мембране, готовой вот-вот прорваться.
Очарование лунной ночи в один миг улетучилось, когда в голову стукнуло зловещее слово «болото». Ника, как будто очнувшись от сладкого сна, остановилась и огляделась: она стояла посреди мокрой пустоши, совсем одна, в коротком шелковом халатике и мягких тапочках на босу ногу. Последнее, что она увидела перед тем, как луна скрылась за тучей, был блестящий хвост гадюки, нехотя уползавшей от нее за высокую кочку.
Свет померк, она осмотрелась по сторонам и вдалеке заметила зеленоватый, расплывчатый огонек, дрожавший над землей. А потом еще один, и еще, и еще… Сперва зеленые огоньки только покачивались в стороне, но когда их набралось достаточно много, неожиданно двинулись к ней, медленно и плавно. Ника хотела шагнуть назад, но нога погрузилась в холодную жидкую трясину. Она выдернула ногу, едва не потеряв тапку. Тонкая мембрана под ней колыхалась и грозила вот-вот прорваться. Зеленые огоньки медленно приближались, обходя ее с трех сторон, и теперь Ника могла отчетливо рассмотреть, что за каждым из них прячется прозрачная серая тень. А вскоре почувствовала могильный холод, исходивший от фосфоресцирующих сгустков, и удушливый запах мертвечины.
Ее охватила паника — она уже не боялась промочить ноги. Назад! Бегом назад, к дому, к асфальтовым дорожкам, к собакам и твердой земле! Ноги по колено увязали в скользком дурно пахнущем иле, она спотыкалась и падала лицом в грязь.
И когда зеленые огни приблизились к ней на расстояние вытянутой руки, Ника рванулась в сторону и провалилась в болото по пояс, тут же почувствовав, как оно впилось в ее тело, словно гигантская пиявка. Зеленые огни отпрянули и замерли, покачиваясь в трех шагах от нее, как будто смотрели, что будет дальше. Ника судорожно забилась, пытаясь освободиться, но болотная жижа поднялась к груди, сдавливая легкие, и Ника с ужасом поняла, что тонет. И никто не придет ей на помощь, только призраки с зелеными фонариками молча будут смотреть, как она барахтается в вонючей жиже. Она толкнулась из последних сил, стараясь лечь локтями на зыбкую поверхность, но только глубже ушла в болото, которое упругой рукой обхватило ее шею, мешая дышать.
Ника задрала голову, судорожно хватая ртом воздух, и когда густая болотная вода хлынула ей в глотку, она попыталась закричать и… проснулась в своей постели.
В окно светила луна, в комнате было темно — значит, бра она тоже включила во сне. На этот раз зажигать свет Ника не стала, пытаясь разобраться, сон это или явь. Ей показалось, или дом действительно подрагивает, как будто рядом с ним работает тяжелая машина? Или это ее внутренняя дрожь, следствие приснившегося кошмара?
Нет, дом на самом деле содрогался, ритмично и ощутимо. Неужели она все еще спит? Ника ущипнула себя за руку, но боли не почувствовала. Что ждет ее на этот раз? Землетрясение? Рушится крыша, и она остается погребенной под обломками собственного особняка, не имея возможности позвать на помощь? Ее ищут до тех пор, пока не садится аккумулятор в мобильном телефоне?
Ника повернулась на бок и судорожно вздохнула. Наверное, Алеша прав. Надо сходить к врачу: невозможно каждую ночь просыпаться в холодном поту и щипать себя за руки. Но если она не спит, то отчего дрожит дом? Может быть, на улице происходит что-то страшное, а она лежит здесь и копается в своих ощущениях?
Нет, никакие кабаньи головы и никакие зеленые огоньки не могут появиться в ее собственном дворе! Она поднялась и выскользнула на балкон. Дрожание больше не ощущалось, но ей показалось, что в лесу кто-то есть. До нее донеслись еле слышные выкрики и смех, как будто большая и веселая компания невдалеке собралась на пикнике.
Очень интересно! Можно понять, когда люди приезжают отдыхать на реку, разводят костры, жарят шашлык, но что делать ночью в лесу? Даже такой лунной ночью? Лес этот мрачен и непроходим, а сейчас там, вдобавок ко всему, сыро. Ника фыркнула — не для того она забиралась в такую глушь, чтобы по ночам ее тревожили веселые компании. Она, конечно, понимала, что лес, подступающий к Долине, ей не принадлежит и прогнать оттуда непрошеных гостей она не имеет никакого права. Но от этого раздражение мучило ее еще сильней. Вот тебе на! Одна на много километров!
Под окнами раздавался развязный девичий хохот и визг. Ника не выдержала и встала, чтобы посмотреть, что же за безобразие творится у нее за забором. Она приоткрыла балконную дверь — никаких сомнений не было: пьяная компания парочками разбежалась по лесу, оглашая его криками и смехом. А под самым забором, не более чем в пятидесяти шагах от дома, расположились двое с далеко идущими планами на ближайшие пятнадцать минут.
От возмущения Ника топнула ногой. Ничего себе! Сейчас в доме нет детей, а когда из Англии вернутся девочки? Если такое безобразие будет случаться здесь регулярно, придется принимать какие-то меры. Какое бесстыдство! Устроились под окнами дома и нисколько не боятся шуметь, привлекая к себе внимание! Может быть, дать им понять, что их видят? Может быть, это умерит их пыл?
Ника зашла в комнату и включила свет. Пусть знают, что они не одни и что своими воплями они разбудили порядочных людей. Она снова выглянула с балкона на опушку леса, но, похоже, парочка не обратила внимания на осветившееся окно.
«Ну погодите же! — решила Ника. — Сейчас вам мало не покажется!»
Она вышла на лестницу и щелкнула рубильником, который включал прожектора во дворе и на подходах к нему. Теперь-то бесстыдники наверняка перетрусят и уберутся прочь!
Не тут-то было! Парочка никуда не исчезла и вовсе не собиралась прекращать свое непристойное занятие! Оставить без внимания столь вопиющее нахальство Ника не могла. Впереди лето, они могут сюда повадиться! Может быть, стоит пугнуть их собаками?
Ника хотела крикнуть, что если они немедленно не уберутся из-под ее окон, она выпустит волкодавов, как вдруг, присмотревшись, вспомнила, что где-то видела эту лохматую голову.
Ах вот как? Он не только наглец и хам! Интересно, что он хотел ей сказать своей бесстыжей выходкой? Оскорбить ее? Дать ей понять, что он тоже мужчина? Или позлить, зная, что она ничего не сможет сделать? Даже собаки, пожалуй, против него бессильны. Они побоятся броситься на того, кто их однажды победил.
Ника захлопнула балконную дверь, погасила в комнате свет и залезла под одеяло, накрыв голову подушкой. Помимо воли перед глазами появились два красивых тела на зеленом моховом ковре. Нет, это просто невозможно! Разве люди должны себе такое позволять?
Наверное, все же придется спуститься в кухню и выпить кофе, потому что успокоиться она теперь не сможет.
Киборгов довезли благополучно – по двоим Степан отзвонился Нине сразу по прилете.
Микса и Хельги разместили на медпункте, тут же явился вызванный заранее Боголеп – и ужаснулся той смеси программ, которую обнаружил у обоих DEX’ов. Хельги в свои три месяца был шесть раз перепродан, и с каждым разом всё дешевле и дешевле – и следов деятельности «безрукого хакера», по словам программиста, было более чем достаточно… пришлось все программы переустанавливать заново – а это оказалось очень и очень недёшево! Но Степан молча всё оплатил из кармана заповедника и оставил обоих DEX’ов отлеживаться на медпункте.
А сам отправился уговаривать директора действительно организовывать артель по добыче и переработке рыбы.
Авеля и Виктора привезли сразу на Жемчужный остров и обоих положили в комнате, превращённой в медпункт. Оба были лежачие и оба еле живые – но у Виктора был действующий приказ охранять Авеля, и ухаживающим за больными девушкам-Irien’кам приходилось это учитывать. Но при этом они понимали, что только этот приказ удерживает DEX’а от самоубийства.
Конечно, самостоятельно убить себя киборг не может – но он может отказаться от приёма лекарств и пищи. И медленно умирать. Виктору сделать так не давала система – и действующий приказ. Убить Irien’а и избавиться от охраняемого объекта возможно – но что будет дальше? Снова лаборатория? И тогда точно будет намного хуже, чем даже этому Хельги – умереть не дадут, но и живым лежать на лабораторном столе приятного мало… — и Виктор сразу отмёл эту мысль, всё равно хозяйка сразу узнает… как же она орала и требовала вернуть этого Irien’а! — и ведь получилось!
И потому Виктор каждый раз напрягался, когда кто-либо подходил к Авелю – но в первый день доступ к своим файлам дал только Фролу. С остальными общаться незачем.
Авель, наоборот, общался со всеми, кто заходил в медпункт – но только по внутренней связи. Говорить было больно – выбитые передние зубы ещё не выросли, разбитые губы заживали медленно, и чудом сохранившиеся глаза открывались с трудом. Но он был счастлив тому, что остался жив – и попал на остров, где живут одни киборги (егерь не в счёт, его дом на другом конце острова). И была радость, что новая хозяйка не вернула его хозяйке прежней, а забрала сюда. И была тревога – а зачем он ей нужен? Зачем ей покалеченный Irien? Ответ пришёл внезапно и вместе с Масей — ухаживать за кошками! – это он умеет лучше, чем кто-либо другой!
Когда флайеробус опустился на острове рядом с модулем, Авель по внутренней связи попросил Фрола выпустить кошку из переноски. Тот просьбу выполнил, но сообщил, что такому маленькому животному будет трудно зимой найти себе пропитание – и Авель ответил, что Мася сама зайдёт в тёплое помещение и будет спать рядом с ним… надо только открыть ей дверь. Так и произошло – кошка сама нашла Авеля и легла рядом с ним на одеяло.
***
Только на следующий день Виктор послал запрос на связь Авелю – надо знать охраняемый объект, чтобы приказ выполнялся правильно. Irien радостно дал доступ и тут же скинул папку с видеозаписями – Нина у дома, в доме, у кустов, в кабинете, в магазине, на рынке… почти две сотни роликов… а к вечеру дал доступ и в своё облако. А там записей ещё больше – Нина в доме и на работе, Линда и кошки, кот и Нина, крыжовник и смородина около её дома… и её киборги Вася и Петя… и её сын… и её муж… уже бывший… но Виктор узнал человека, который хотел его резать.
Авель делал для пани Софии видеозаписи жизни всех жителей посёлка, а не только Нины – и за пять с половиной лет жизни у Линды накопил в облаке огромнейший архив. И получивший к этому архиву доступ Виктор целые дни смотрел всё подряд – там была мирная жизнь, которой он никогда не знал. Всё было ново, всё было не так, как в армии – другая жизнь, другие правила… никто не ходит с оружием, никто никого не убивает… никто не прячется… и никто не избивает киборгов! — почти трое суток занял просмотр записей. Причём Виктор прерывался только на проведение медицинских процедур, еду и шестичасовой сон.
И ещё Виктор думал – зачем он здесь на самом деле? Вместе с ними в модуле размещено восемнадцать киборгов – из них только четыре DEX’а. Остальные – Irien’ы. Но не бордель! Фрол скинул видеозаписи запретов хозяйки – и запрет на секс был одним из первых! Куда он попал? И что будет дальше?
***
Новый год скоро! Ничего не хочется делать… и приглашать тоже не хочется никого… — в субботу хотела слетать на острова, но поставили четыре экскурсии… деньги нужны и даже очень – и потому отказываться не стала. Снова приезжал тот тренер из Серебрянки – и Нина вынуждена была проводить для них экскурсию на выставке четвертого этажа башни. Мужик оказался потрясающе нудным, но в сопровождающем Нину Василии киборга не опознал, и успокоился. Но пришедшие с ним спортсмены решили «развлечься» со студентами, изображающими киборгов, и Нине с Кариной пришлось объяснять тренеру, что проводится занятие по психологии… разбирательства затянулись до вечера, и Нина никуда не полетела.
Карина до Нового года привела ещё четыре группы студентов на практику по психологии – и наблюдала за «киборгами» и проходящими мимо них людьми. Лёня, наблюдающий за экспериментом, изъял ещё трёх заморённых и забитых киборгов – и после звонка начальству и минимально необходимой проверки они были отправлены прямо в заповедник, в созданную рыболовецкую артель. Озеро большое – и рыбы в нём много… той, которая разрешена к вылову. И почему бы не ловить рыбу киборгами? Глава филиала DEX-компани и директор заповедника встретились и договорились – сданные на проверку DEX’ы после форматирования и обновления ПО будут передаваться заповеднику ещё и для перепродажи частным лицам в деревнях.
***
Линда до истерики разругалась с матерью из-за Авеля и, поскольку они не разговаривали, каждый вечер приходила к Нине спрашивать:
— Как там Авель?
И Нина при ней звонила Фролу, тот ставил видеофон так, чтобы Irien’а было видно и отходил по своим делам – и Линда почти час, а то и дольше, просто тупо смотрела на лежащего на кровати под одеялом киборга.
И Нине, и Фролу за три дня это порядком надоело – другие киборги в модуле стали двигаться предельно осторожно, чтобы не попасть в камеру видеофона, и потому работоспособность резко снизилась, и количество и качество производимой керамики резко упало.
Наконец, Нина не выдержала, и тридцатого декабря звонить Фролу при Линде отказалась, пытаясь объяснить причину:
— Как ты не понимаешь? Пока ты на него так смотришь, он просто не смеет шевелиться! Он… без твоего присмотра… может, уже и ходить бы смог… он боится тебя, вдруг ты чего скажешь матери, а она его снова сдаст! Он до жути боится снова попасть к Косте!..
Линда молча и тупо уставилась на Нину, которую всегда считала подругой, а теперь она отнимает у неё самое дорогое… её обожаемого Авеля… и не понимала, за что с ней так.
Этого и Нина не понимала – ну, купила соседка киборга, ну, живет с ним пять лет… и ещё с мамой, которая командует этим киборгом в её отсутствие. Или Линда не видит, как пани София запрещает киборгу то разговаривать с людьми, то есть за столом, то приказывает следить за соседями?.. вполне может быть, что кто-то из них и посоветовал пани Софии пригласить Костю… зная о его «увлечении» киборгами… он же до крайности надоел всему посёлку, высматривая и записывая всё то, что посторонним знать не следует! И не все понимали, что он не по своей воле это делает.
На корпоратив в воскресенье двадцать восьмого декабря Нина не пошла – не до веселья, и без этого дел хватает… и на острова попасть опять не получилось… пришли первые деньги от продажи сборника статей, и день потратила на покупку подарков… киборгам. Раз уж Васе купила это чудовище… называемое лисой, то и остальным что-то купить надо! В магазине из плюшевых игрушек были только жуткие розовые зайцы и коты – купила того самого плюшевого пони, который был оставлен при прошлом посещении магазина.
Но ребята обрадовались и одной игрушке на всех – в других отделах у киборгов вообще ничего своего нет!
Тридцать первого декабря рабочий день был укороченный, плюс без обеда – Нина себе сама сдвинула график и пришла домой в три часа пополудни. Готовить не хотелось – звать никого не собиралась.
Но, увидев на своем крыльце Линду, развернулась и полетела обратно в музей. Успела – директор ещё не ушел, и Нина упросила-таки разрешения увести домой Валеру до Нового года. Райво на рабочем месте уже не оказалось, по её приказу Василий отправил ему сообщение и просьбу прийти на дом.
Валеру уводить не хотелось, но пришлось… в музее и так много своих киборгов… а Линде нужен друг.
По пути домой зашли к Зосе в ларёк, и Нина купила для киборга полный комплект одежды – от носков до шапки.
Пришла домой в четыре – и тут же позвонила Линде:
— Приди… да, прямо сейчас… да, это срочно!
Через пару минут Райво явился без звонка:
— Проблема?
— Валеру хочу… Линда, входи… знакомьтесь… моя соседка Линда Ковски… а это наш программист Райво… Линде передать в пользование… на время. Программы нужны…
— Что это? И ты туда же? Сводить меня… — у соседки просто слов не было от возмущения.
— Линда, я привела для тебя Валеру… он Авеля тебе не заменит, но сможет ухаживать за пани Софией. А Райво поставит ему такие программы, какие скажешь. Валера, третий уровень управления Линде Ковски и её маме… пани Софии… сядь и дай доступ программисту.
Валера спокойно подчинился – сел, куда было указано, и приготовился к проверке файлов.
Линда не то обиженно, не то удивленно перевела взгляд с Нины на Райво, и с Райво на Валеру:
— А… он мне нужен?
— Тебе? Вряд ли. Но он нужен твоей матери. Он Mary… и дом содержать в состоянии. Значит… программы по… уборка-стирка-готовка… и медицинскую… и уход за животными… здесь куча кошек… и сад.
— Понял… почти все эти программы уже есть… а уход за животными… сейчас поставлю…
Райво спокойно работал – Валера спокойно принимал обновления… а Линда ровным счетом ничего не понимала. Зачем? Это новый способ издевательства? – забрать одного киборга и привести вместо него другого? Это не только не смешно… но даже как-то обидно.
Вскипел чайник, и Нина позвала гостей на кухню, Райво отказался, но кусок кекса взял, и Нина принесла ему кофе в гостиную. А Линда прошла на кухню:
— Зачем?
— Вы привыкли киборгу в доме, а у пани Софии больные ноги… и ей нужен массаж. Присматривать за домом Валера сможет без проблем… а Авель… он ещё не поправился… и он очень боится возвращаться в город. Ты ведь не станешь переезжать в село из-за киборга… ты привыкла к городу. А общаться с ним можно и по видеосвязи… я отвезу ему видеофон… когда-нибудь… потом в гости к нему съездишь… когда он успокоится.
— Я могу… переехать в село… но… в какое? И… когда?
— Не спеши… пусть он поправится и успокоится… пока веди домой Валеру… и обращайся с ним не как с вещью… представь, что… это твой брат, например. Вещи я ему купила… у тебя только третий уровень… чтобы даже случайно не убила его. Твоей маме нужен помощник в доме… и массаж ей нужен тоже… а ты на работе всё время.
Линда заметно успокоилась:
— Спасибо… наверно, ты права… хорошо, я его уведу. Маме он действительно нужен… скоро Новый год… надо что-то испечь. Он ведь умеет?
— Умеет точно. Это и для него… новый год. Новая жизнь… в семье. Он вряд ли встречал Новый год в семье… стань ему сестрой… и мишку плюшевого подари. Кузя… за ним присмотрит… это мой искин. И… ты ведь не будешь против, если Райво иногда будет заходить и проверять Валеру? Он хороший программист… а пригласи его к себе на Новый год?..
Через полчаса успокоившаяся Линда с Валерой ушли, чуть позже вышел Райво – и Нина с улыбкой смотрела, как программист открывает калитку дома Линды. Снова захотелось жить… а время всего полшестого – можно успеть!
Сначала к Зосе – и купила у неё всё, что влезло в багажник. Зося в состоянии шока сообщила, у какого торговца мягкие игрушки подешевле и даже позвонила ему сама – и салон флайера заполнился зайцами, мишками и котами… нашлась даже одна ярко-рыжая собачка с длинными ушами. Нина оплатила всё, ещё заскочила в кулинарию – и помчалась на острова.
***
Сначала в посёлке вручила по игрушке всем своим ребятам – они были более удивлены, чем обрадованы. Ни у кого до сих пор ничего своего не было… или почти ничего. Рикардо и Руджеро получили зайца и ёжика, Саня и Азиз – котов, даже Зиночке Нина вручила игрушку! Поздравила Степана и Снежану… потом всё-таки оставила подарок и для Лазаря… и помчалась дальше.
Потом на Домашнем острове вручила подарки Змею, Злате и Ворону – они были крайне удивлены, но плюшевых зайцев взяли. И взяли поданный ею торт – Новый год никто из них никогда не праздновал, а в деревнях празднуют Коляду… но чайник согрели и согрели чаем Нину.
Фрол уже ждал, предупреждённый Змеем – и флайер Нины встретили, в полном составе выйдя из модуля.
— Разгружайте! Всё вам… ой, не всё! Надо и ребятам на метеостанцию подарки оставить… Фрол, отвезёшь? Прямо сейчас?
— Отвезу! Давайте… что нам, что им?
В комнату, где лежали Авель и Виктор, Нина зашла с подарками сама – и подала Авелю плюшевого кота, а Виктору – единственную собачку:
— Ты у нас охранник, тебе и пёс…
Виктор взял собачку в руки – и порвал в мелкие клочки. Потом медленно поднял глаза на хозяйку и включил боевой режим. Даже при почти сорокапроцентной функциональности он мог порвать в клочья половину обитателей модуля. Откуда она знает? Информация о Сучьих Детях была всегда надёжно засекречена.
Сначала ничего такого не было. Настя немного отдохнула и встала. Унесла в кладовую эту несчастную коробку с деньгами и сев за стол, принялась чистить картошку на обед. Она это делала неумело и очень смешно: прикусив кончик языка и удерживая картофелину на уровне глаз, сосредоточенно счищала кожуру, как будто вдевала нитку в иголку.
Мы с Пашкой изо всех сил сдерживались, чтобы не рассмеяться.
За продуктами не пошли. Вернуться обратно было бы выше наших сил, мы и так были на пределе. Решили заняться стряпнёй оладий. Выбор был невелик, а есть уже хотелось: время приближалось к обеду. Вскоре глубокая керамическая посудина была доверху заполнена румяными поджаристыми лепёшками. Я поставил вариться картошку, и Пашка помог провести процедуру «выкачивания крови» из моего бренного тела. Мы это проделали спокойно, со знанием и умением профессионалов в данном вопросе.
Я немного повалялся на матрасе, выпил отвара, и вот тут…
Настя пошла в комнату и уже было открыла дверь, как вдруг остановилась и громко заойкала. Причём она так согнулась, схватившись за живот, и напряглась, как будто тело свело судорогой. У неё начались схватки. Это она нам потом сказала, самим-то откуда было знать. Мы с Пашкой замерли, а потом бросились к ней, но она остановила нас жестом, медленно вернулась и кряхтя села на диван. Мы с Пашкой опять стояли, как два офигевших растерянных придурка, и тупо смотрели на Настю.
«Схватки?! И что делать?» — в панике подумал я.
Вроде, это женские дела, но женщин здесь не наблюдалось и не предвиделось.
А Настя уже не ойкала, а судорожно стонала. Вздрагивая всем телом, то выгибалась, то в изнеможении падала на подушку, то кряхтя и постанывая садилась, откинувшись на спинку дивана, ненадолго успокаивалась и… опять всё начиналось по новой. Мы с ужасом смотрели на Настины метания, на то, как она корчится от боли, и не знали, что делать, как ей помочь. В Настиных глазах тоже плескался панический страх: она была напугана не меньше нас.
Я ещё раз мысленно крепким словцом«поблагодарил» её деда за его охренительно гениальную идею отправить любимую внучку на тысячу лет назад в «свободное плаванье».
Настя немного успокоилась, вытерла потные струйки с лица и шеи и попросила меня довести её до ванной. Но дойти мы не успели: с Насти хлынула… вода? Она была очень смущена. Я, вообще-то, тоже. А потом её опять скрутило. Переждав, пока Насте станет немного легче, я помог ей дойти до кровати и принёс из кладовой стопку с одеждой. Пришлось открыть и перебрать несколько больших коробок пока нашёл, и всё это под непрерывные стоны.
Пока она пыталась переодеться, то путаясь в рукавах сорочки, то мучительно сгибаясь пополам и хватаясь за живот, я начал будить Урода. Сначала осторожно, а потом уже с силой тряс неподвижную «тушу» обеими руками, но он не просыпался. Настя сказала, что это бесполезно — он не проснётся: действие лекарства закончится не раньше вечера.
Отличная новость! Первый раз в жизни желал, чтобы он был здоров и бодр. Это как называется — «закон подлости»?
Настю продолжала скручивать боль, и она глухо мычала в одеяло. Пашка забился в угол дивана и был похож на испуганного воробья. Получалось, что кроме меня ей помочь некому. Я, конечно, знал откуда появляются дети, причём лет с семи, но очень смутно представлял, как, и главное, когда это должно произойти у Насти. И самый тупой вопрос — что делать мне?
Для начала убрал чугунок с готовой картошкой на подставку, а на освободившееся место снова поставил кастрюлю с водой, кивнув Пашке, чтобы подкинул дров в печку. Пока у нас тут шли «разборки», вода успела остыть, а про мытьё мы просто забыли. Спросил у Насти, где у них чистые простыни или что-то в этом роде. Настя только махнула рукой в сторону кладовой, ей и правда было не до этого. Я отправил Пашку на поиски, а сам присел возле Насти. Её мучения продолжались ещё часа два, а может и дольше, я потерял счёт времени.
Всё, что мог — это вытирать ей лицо влажным полотенцем и вести успокоительные беседы. Не помню, чего говорил, кажется, нёс всякую чушь о том, что нужно потерпеть. Как и когда «пройдёт», я сам не представлял. Она с приближением нового приступа боли вцеплялась в мою руку и не отпускала, пока не отпускало её. В том месте у меня уже хорошо просматривался багровый отпечаток пальцев с сине-красными глубокими лунками от ногтей.
Вдруг Настя резко выгнулась, а её лицо побагровело от натуги; выступили белые косточки ключицы; жилы на тоненькой шее напряглись; она издала рычащий звук и… замерла. Потом откинулась на подушку и с придыханием, натужным полушёпотом произнесла:
— Тимур, иди скорей мой руки… Кажется, я сейчас рожу — очень тянет. Быстрей, пожалуйста, — еле выдавила из себя и опять захлебнулась от боли, с усилием подавляя хриплые вскрики.
Я не бежал — летел! По дороге чуть не сбил с ног Пашку, нёсшего нам тазик с горячей водой.
Успел как раз вовремя! Дальше происходило что-то неописуемое! Мы забыли, кто тут мальчик, кто — девочка: вместе кричали, кряхтели, тужились и… рожали. Я весь взмок: с лица струйками бежал пот, но я его не замечал — Я ПРИНИМАЛ РЕБЁНКА! О! Это была ещё та работка!
Крошечное, блестящее от смазки и ещё чего-то скользкого тельце поднял дрожащими руками и положил на живот новоиспечённой мамочке. Девочка была очень маленькой, я таких крох никогда не видел. Голову покрывали тёмные редкие волосики, кукольное личико с круглыми красными щёчками, со склеенными кустиками ресничками на припухлых веках, с носиком в еле заметных белых крапинках постоянно было в движении. Она то кряхтела, то тоненько верещала, при этом широко открывая малиновый ротик, смешно морщила нос и хмурила бровки.
Я перевязал ниткой пуповину и обрезал скальпелем, который мне с готовностью подал Пашка. Настя совершенно без сил упала на подушку, придерживая хрупкое тельце ребёнка одной рукой и тяжело дыша. Я забрал плачущую малышку и осторожно положил на чистую простыню на край кровати. Настя, чуть передохнув, опять напряглась, и из неё вышло нечто бурого цвета. Я всё это сгрёб вместе с мокрым куском разорванной пополам простыни и передал Пашке, постелив под Настю свежий отрезок ткани, и прикрыл обессиленную мамочку покрывалом.
И вот в моих руках живой маленький человечек — девочка! Малышка покряхтывала, кривя подвижное личико и водя из стороны в сторону большими мутноватыми пуговками глаз. Её малюсенькие пальчики на крохотных ручках, прижатых к тельцу, то сжимались, то разжимались. Меня никто не учил, но я старался со своими скудными познаниями о стерильности и гигиене хотя бы не навредить. А Настя смахивала непрошеные слезинки и устало улыбалась, глядя, как я управляюсь с её только что родившейся дочкой. Я тоже изредка поглядывал на Настю и лыбился ей в ответ, как дурак!
А Пашка с выпученными глазами то стоял рядом, то суетливо крутился вокруг нас. Всё это время нам было не до него. Я лишь жестами, короткими фразами и мимикой отдавал ему указания — чего сделать и что принести. Пашка только метался вихрем, бегая то за тем, то за другим, а потом стоял не дыша и наблюдал за моими манипуляциями с ребёнком.
Я осторожно протёр мокрым куском марли ротик, личико, крохотное тельце; обернул, как смог, в половину простыни; положил рядом с Настей и без сил опустился на пол возле кровати, запрокинув устало голову и прикрыв глаза. Пашка пристроился рядом. На мне не было ни одной сухой нитки. С мокрых волос за ворот футболки сбежала уже остывшая, прохладная капля. Я невольно вздрогнул и поднялся: нужно было позаботиться о Насте и малышке.
Мы с Пашкой перенесли их временно на диван. Оказалось, что он раскладывается, так что постель получилась вполне уютной. Надо было видеть Пашкино выражение лица, когда он нёс девочку. Одно слово — милота! И ещё страх. Как будто он шёл не по ровному полу, а по тонкому канату. Смесь этих двух эмоций на Пашкином лице я не забуду никогда!
Перед этим я помог Насте обтереться. Правда, она вяло пыталась сопротивляться, но я не позволил ей спорить. Посадил на край кровати и всё сделал сам, потом помог надеть свежую рубашку длиной до самых пят и отнёс на приготовленную Пашкой постель. Мы напоили Настю отваром, и они с дочкой уснули.
С кровати всё собрали в один большой узел и вынесли в ванную. Надо было подумать, как накормить девочку. Настя говорила, что они младенцев кормят молоком с кровью, но в каких пропорциях нужно смешивать, чего должно быть больше — мы не знали. Кровь была. Настя выпила только половину кружки, а остальное накрыла плёнкой и убрала в кладовую, в холодный отсек — к продуктам.
Решили, что потом спросим у Насти, когда проснётся, а пока что умылись, ополоснулись до пояса, поливая из ковшика друг друга, и, зайдя в комнату, растерянно оглянулись: деваться совершенно было некуда. Мы взяли кое-что из продуктов для перекуса и спустились вниз, в нашу клетку, только дверь закрывать не стали. Очутиться снова в своей «темнице» было неприятно. Перед глазами сразу стали всплывать картинки из воспоминаний о нашем заточении, и это было тяжело. Хотелось немедленно уйти отсюда. Но куда? В кладовую? В одной комнате спал Урод, в другой — Настя с дочкой. Оставалось только это место — наша клетка.
Через какое-то время услышали, как заплакала девочка. Настя уже проснулась. Оказалось, она тоже не знала, как приготовить для девочки смесь. Урод спал, малышка продолжала тоненько плакать, и я решил сделать ещё одну попытку его разбудить. На этот раз попытка удалась — он проснулся. Увидев меня, сразу встал. Разговаривать я с ним не собирался, а молча указал кивком на выход. Урод вполне твёрдо держался на ногах, и если бы я не видел его утром полуживого, то не поверил бы такому скорому выздоровлению.
В комнату проходить не стал, а остановился в проёме двери, опёршись на косяк. Пашка тут же подскочил ко мне и встал рядом.
Сказать, что Урод был удивлён — не сказать ничего. Он был просто ошеломлён! Это было то ещё зрелище! Он подошёл к постели и несколько минут стоял молча. Мы видели его со спины, поэтому не знаю, какое выражение лица у него было, могу только догадываться, но, думаю, на это стоило посмотреть!
Потом он осторожно присел на край дивана, протянул руку к малышке, но оставил держать её на весу. Настя сама взяла его руку и прижала к лицу. Наконец он отмер. Они хором заговорили на непонятном нам птичьем языке, перебивая друг друга. Настя то плакала, то начинала тихо смеяться сквозь слёзы, он их вытирал и гладил Настю по голове, что-то опять лопотал и не отрываясь смотрел на девочку. Настя ему тоже отвечала. Наверное, рассказывала, как мы с ней рожали, потому что она то и дело поглядывала на меня. И Урод тоже оглянулся и посмотрел, и в его взгляде было удивление, а ещё… благодарность?
Мы же с Пашкой чувствовали себя лишними на этом их семейном празднике, как будто подглядывали в замочную скважину. И я ещё более остро ощутил, как хочу поскорей очутиться дома. Пашка посмотрел на меня, и я понял, что мы думаем об одном и том же.
Урод сам сделал смесь, перелил в детскую бутылочку и, подержав в кружке с горячей водой и обернув полотенцем, подал Насте, а потом подошёл к нам.
— Спасибо вам, ребятки. Спасибо за Настю и за внучку. Они мне больше, чем родные. Знаю, что виноват перед вами, но вы всё равно не простите, поэтому прощения просить не буду. Вы всё про нас знаете, может, когда станете постарше, сможете меня понять.
— Это вряд ли, — хмуро усмехнулся я, — никогда не понимал насильников. Думаю, теперь вы справитесь и без нас. Пошли — выведешь нас отсюда, нам пора возвращаться.
Он что-то хотел сказать, но не успел: нас позвала Настя. Она сидела на постели, держа дочку на руках, и кормила её из бутылочки.
— Тимур, Паша! Присядьте рядом, пожалуйста!
Мы придвинули стулья и сели.
— Мальчики! Я вам так благодарна!
Настя снова расплакалась, всхлипывая, как обиженный ребёнок, вытирая слёзы кулачком свободной руки и чуть подвывая. Она изо всех сил старалась сдерживаться, но её лицо кривилось от рыданий, губы дрожали, а слёзы бежали сплошным потоком. Должно быть, этот нескончаемый поток прорвал плотину напряжения, порождённого непрекращающимся страхом за себя и за ребёнка, в котором пребывала последнее время Настя. Да и рождение дочери, сам процесс — были для неё огромным испытанием.
— Правда! Вы не просто помогли, вы спасли нашу жизнь — мою и дочки. Я никогда этого не забуду. Пожалуйста, не держите на нас зла… п-простите нас!
Она говорила сбивчиво, сквозь судорожные рыдания, то и дело смахивая ладонью слёзы с лица, а потом, немного успокоившись, дотронулась до моей руки мокрыми пальцами.
— Тимур, спа-спасибо тебе за… роды.
Она слегка улыбнулась и громко всхлипнула.
— Настя, перестань плакать… успокойся. Дочку сейчас разбудишь.
Я сжал тонкую подрагивающую руку в своей и посмотрел на Настю. Она до того затёрла глаза, пытаясь остановить слёзы, что веки припухли и стали красными.
— Не хочу тебе врать, что мы вас простили. Это пока невозможно. Тем более, что мы ещё здесь. Но думаю, со временем всё само уляжется. И не хочу запомнить тебя плачущей. Ты родила замечательную дочку и… — я с улыбкой посмотрел на спящую малышку, — ужасную обжору. Такая маленькая, а выпила почти всю бутылочку.
Девочка тем временем опять спала, уморительно кривясь и подёргивая ротиком. Настя уже успокоилась, только изредка всхлипывала и счастливо, по-особому нежно смотрела на дочь. Я подумал, что так, наверное, могут смотреть только матери на своих детей. Скосил глаза на Пашку: он замер, глядя то на Настю, то на девочку, и кажется, не дышал.
— Я уже ей имя придумала… Патима. Правда, красивое? — посмотрела она на нас с улыбкой.
— Д-да. Кажется, у нас такие имена девочкам дают на Востоке.
— Может быть. Я взяла начало ваших с Пашей имён, вот и получилось — Па-тима… Паша и Тимур.
Мы хотели с Пашкой быть серьёзными, соответствуя торжественности момента… правда. Но, переглянувшись, не сдержались и одновременно прыснули, закрыв рты ладошками.
«Нас что… увековечили? Охре… обалдеть! Ну, Настя! Придумала!»
Пока мы говорили, Ургорд принёс дров, растопил печку и уже что-то помешивал на плите в небольшой кастрюльке. Наверное, варил кашу для Насти. Мы-то успели перекусить, а она ещё ничего не ела. Настя осторожно уложила дочку на постель.
— Мне нужно в ванную. Подождите, я приведу себя в порядок. Хочу проводить вас вместе с Ургордом.
Она потихоньку встала с постели и пошла в комнату. Я хотел её поддержать, но Настя убрала мою руку.
— Тимур, я уже в порядке. Не беспокойся, — улыбнувшись, сказала она и скрылась за дверью.
Мы с Пашкой ещё постояли, глядя на спящую малышку, и присели к столу. Находиться в одной комнате с Уродом было не слишком приятно. Да он и не оборачивался, молча продолжая помешивать варево. Мы тоже молчали, поглядывая друг на друга. Тишина просто звенела.
Наконец пришла Настя и села рядом с нами. Она уже умылась и оделась в светло-голубое хлопчатое до пят платье с маленьким кружевным воротничком. Наряд ещё больше подчёркивал её бледность, но это ей даже шло. Волосы Настя заплела в косу, лежавшую на её плече. Коса была перехвачена лентой василькового цвета, которая двумя широкими лёгкими шлейфами свисала до самой талии. Я раньше и не замечал, насколько Настя красива.
Ургорд поставил в центр стола уже остывшие оладьи, перед Настей — тарелку с дымящейся рисовой кашей, которая походила больше на жидкий молочный суп с плавающими на поверхности золотыми кружочками масла. Вопросительно взглянул в нашу сторону:
— Пообедаете с нами напоследок?
— Мальчики, пожалуйста! — умоляюще посмотрела на нас Настя.
Мы колебались… Я вопросительно посмотрел на замершего Пашку и, переведя взгляд на Настю, утвердительно кивнул:
— Ладно! Так и быть, отпразднуем день рождения твоей дочки… Патимы.
Назвал малышку по имени и невольно рассмеялся. Пашка тоже прыснул. Настя с Ургордом улыбнулись, переглянувшись и… выдохнули? Обстановка как-то немного разрядилась.
***
Ургорд шёл впереди, следом шли мы. За нами — Настя. Туман был не слишком густой, и всё более менее было видно: Ургорда и Пашку, шедших впереди, деревья и кустарники по обеим сторонам неширокой тропинки. Настя тронула меня за руку и сказала едва слышно:
— Возьми, спрячь… потом посмотришь.
Я, не прерывая движения, засунул в карман джинсов небольшой свёрток. Наконец Ургорд остановился возле ствола большого дерева.
— Дальше сами пойдёте. Дорогу искать не нужно, она сама вас найдёт и выведет к деревне. Просто идите, куда ноги ведут.
Настя подошла ко мне и порывисто обняла.
— Спасибо за всё, Тимур. Вы с Пашей очень хорошие люди. Прости нас!
Потом так же обняла Пашку, который, кажется, был не очень этим доволен, но молчал и терпеливо ждал. Настя ему тоже что-то шептала, наконец отстранившись, посмотрела на нас.
— Мы сегодня возвращаемся назад. Вернёмся или нет в ваш мир — не знаю.
Помолчав, добавила:
— Мне жаль, что у нас не было достаточно времени поговорить. Так много ещё хотела вам сказать!
Мы ещё постояли какое-то время, как вдруг я почувствовал лёгкий укол в шею…
И всё пропало.