Сначала ничего такого не было. Настя немного отдохнула и встала. Унесла в кладовую эту несчастную коробку с деньгами и сев за стол, принялась чистить картошку на обед. Она это делала неумело и очень смешно: прикусив кончик языка и удерживая картофелину на уровне глаз, сосредоточенно счищала кожуру, как будто вдевала нитку в иголку.
Мы с Пашкой изо всех сил сдерживались, чтобы не рассмеяться.
За продуктами не пошли. Вернуться обратно было бы выше наших сил, мы и так были на пределе. Решили заняться стряпнёй оладий. Выбор был невелик, а есть уже хотелось: время приближалось к обеду. Вскоре глубокая керамическая посудина была доверху заполнена румяными поджаристыми лепёшками. Я поставил вариться картошку, и Пашка помог провести процедуру «выкачивания крови» из моего бренного тела. Мы это проделали спокойно, со знанием и умением профессионалов в данном вопросе.
Я немного повалялся на матрасе, выпил отвара, и вот тут…
Настя пошла в комнату и уже было открыла дверь, как вдруг остановилась и громко заойкала. Причём она так согнулась, схватившись за живот, и напряглась, как будто тело свело судорогой. У неё начались схватки. Это она нам потом сказала, самим-то откуда было знать. Мы с Пашкой замерли, а потом бросились к ней, но она остановила нас жестом, медленно вернулась и кряхтя села на диван. Мы с Пашкой опять стояли, как два офигевших растерянных придурка, и тупо смотрели на Настю.
«Схватки?! И что делать?» — в панике подумал я.
Вроде, это женские дела, но женщин здесь не наблюдалось и не предвиделось.
А Настя уже не ойкала, а судорожно стонала. Вздрагивая всем телом, то выгибалась, то в изнеможении падала на подушку, то кряхтя и постанывая садилась, откинувшись на спинку дивана, ненадолго успокаивалась и… опять всё начиналось по новой. Мы с ужасом смотрели на Настины метания, на то, как она корчится от боли, и не знали, что делать, как ей помочь. В Настиных глазах тоже плескался панический страх: она была напугана не меньше нас.
Я ещё раз мысленно крепким словцом«поблагодарил» её деда за его охренительно гениальную идею отправить любимую внучку на тысячу лет назад в «свободное плаванье».
Настя немного успокоилась, вытерла потные струйки с лица и шеи и попросила меня довести её до ванной. Но дойти мы не успели: с Насти хлынула… вода? Она была очень смущена. Я, вообще-то, тоже. А потом её опять скрутило. Переждав, пока Насте станет немного легче, я помог ей дойти до кровати и принёс из кладовой стопку с одеждой. Пришлось открыть и перебрать несколько больших коробок пока нашёл, и всё это под непрерывные стоны.
Пока она пыталась переодеться, то путаясь в рукавах сорочки, то мучительно сгибаясь пополам и хватаясь за живот, я начал будить Урода. Сначала осторожно, а потом уже с силой тряс неподвижную «тушу» обеими руками, но он не просыпался. Настя сказала, что это бесполезно — он не проснётся: действие лекарства закончится не раньше вечера.
Отличная новость! Первый раз в жизни желал, чтобы он был здоров и бодр. Это как называется — «закон подлости»?
Настю продолжала скручивать боль, и она глухо мычала в одеяло. Пашка забился в угол дивана и был похож на испуганного воробья. Получалось, что кроме меня ей помочь некому. Я, конечно, знал откуда появляются дети, причём лет с семи, но очень смутно представлял, как, и главное, когда это должно произойти у Насти. И самый тупой вопрос — что делать мне?
Для начала убрал чугунок с готовой картошкой на подставку, а на освободившееся место снова поставил кастрюлю с водой, кивнув Пашке, чтобы подкинул дров в печку. Пока у нас тут шли «разборки», вода успела остыть, а про мытьё мы просто забыли. Спросил у Насти, где у них чистые простыни или что-то в этом роде. Настя только махнула рукой в сторону кладовой, ей и правда было не до этого. Я отправил Пашку на поиски, а сам присел возле Насти. Её мучения продолжались ещё часа два, а может и дольше, я потерял счёт времени.
Всё, что мог — это вытирать ей лицо влажным полотенцем и вести успокоительные беседы. Не помню, чего говорил, кажется, нёс всякую чушь о том, что нужно потерпеть. Как и когда «пройдёт», я сам не представлял. Она с приближением нового приступа боли вцеплялась в мою руку и не отпускала, пока не отпускало её. В том месте у меня уже хорошо просматривался багровый отпечаток пальцев с сине-красными глубокими лунками от ногтей.
Вдруг Настя резко выгнулась, а её лицо побагровело от натуги; выступили белые косточки ключицы; жилы на тоненькой шее напряглись; она издала рычащий звук и… замерла. Потом откинулась на подушку и с придыханием, натужным полушёпотом произнесла:
— Тимур, иди скорей мой руки… Кажется, я сейчас рожу — очень тянет. Быстрей, пожалуйста, — еле выдавила из себя и опять захлебнулась от боли, с усилием подавляя хриплые вскрики.
Я не бежал — летел! По дороге чуть не сбил с ног Пашку, нёсшего нам тазик с горячей водой.
Успел как раз вовремя! Дальше происходило что-то неописуемое! Мы забыли, кто тут мальчик, кто — девочка: вместе кричали, кряхтели, тужились и… рожали. Я весь взмок: с лица струйками бежал пот, но я его не замечал — Я ПРИНИМАЛ РЕБЁНКА! О! Это была ещё та работка!
Крошечное, блестящее от смазки и ещё чего-то скользкого тельце поднял дрожащими руками и положил на живот новоиспечённой мамочке. Девочка была очень маленькой, я таких крох никогда не видел. Голову покрывали тёмные редкие волосики, кукольное личико с круглыми красными щёчками, со склеенными кустиками ресничками на припухлых веках, с носиком в еле заметных белых крапинках постоянно было в движении. Она то кряхтела, то тоненько верещала, при этом широко открывая малиновый ротик, смешно морщила нос и хмурила бровки.
Я перевязал ниткой пуповину и обрезал скальпелем, который мне с готовностью подал Пашка. Настя совершенно без сил упала на подушку, придерживая хрупкое тельце ребёнка одной рукой и тяжело дыша. Я забрал плачущую малышку и осторожно положил на чистую простыню на край кровати. Настя, чуть передохнув, опять напряглась, и из неё вышло нечто бурого цвета. Я всё это сгрёб вместе с мокрым куском разорванной пополам простыни и передал Пашке, постелив под Настю свежий отрезок ткани, и прикрыл обессиленную мамочку покрывалом.
И вот в моих руках живой маленький человечек — девочка! Малышка покряхтывала, кривя подвижное личико и водя из стороны в сторону большими мутноватыми пуговками глаз. Её малюсенькие пальчики на крохотных ручках, прижатых к тельцу, то сжимались, то разжимались. Меня никто не учил, но я старался со своими скудными познаниями о стерильности и гигиене хотя бы не навредить. А Настя смахивала непрошеные слезинки и устало улыбалась, глядя, как я управляюсь с её только что родившейся дочкой. Я тоже изредка поглядывал на Настю и лыбился ей в ответ, как дурак!
А Пашка с выпученными глазами то стоял рядом, то суетливо крутился вокруг нас. Всё это время нам было не до него. Я лишь жестами, короткими фразами и мимикой отдавал ему указания — чего сделать и что принести. Пашка только метался вихрем, бегая то за тем, то за другим, а потом стоял не дыша и наблюдал за моими манипуляциями с ребёнком.
Я осторожно протёр мокрым куском марли ротик, личико, крохотное тельце; обернул, как смог, в половину простыни; положил рядом с Настей и без сил опустился на пол возле кровати, запрокинув устало голову и прикрыв глаза. Пашка пристроился рядом. На мне не было ни одной сухой нитки. С мокрых волос за ворот футболки сбежала уже остывшая, прохладная капля. Я невольно вздрогнул и поднялся: нужно было позаботиться о Насте и малышке.
Мы с Пашкой перенесли их временно на диван. Оказалось, что он раскладывается, так что постель получилась вполне уютной. Надо было видеть Пашкино выражение лица, когда он нёс девочку. Одно слово — милота! И ещё страх. Как будто он шёл не по ровному полу, а по тонкому канату. Смесь этих двух эмоций на Пашкином лице я не забуду никогда!
Перед этим я помог Насте обтереться. Правда, она вяло пыталась сопротивляться, но я не позволил ей спорить. Посадил на край кровати и всё сделал сам, потом помог надеть свежую рубашку длиной до самых пят и отнёс на приготовленную Пашкой постель. Мы напоили Настю отваром, и они с дочкой уснули.
С кровати всё собрали в один большой узел и вынесли в ванную. Надо было подумать, как накормить девочку. Настя говорила, что они младенцев кормят молоком с кровью, но в каких пропорциях нужно смешивать, чего должно быть больше — мы не знали. Кровь была. Настя выпила только половину кружки, а остальное накрыла плёнкой и убрала в кладовую, в холодный отсек — к продуктам.
Решили, что потом спросим у Насти, когда проснётся, а пока что умылись, ополоснулись до пояса, поливая из ковшика друг друга, и, зайдя в комнату, растерянно оглянулись: деваться совершенно было некуда. Мы взяли кое-что из продуктов для перекуса и спустились вниз, в нашу клетку, только дверь закрывать не стали. Очутиться снова в своей «темнице» было неприятно. Перед глазами сразу стали всплывать картинки из воспоминаний о нашем заточении, и это было тяжело. Хотелось немедленно уйти отсюда. Но куда? В кладовую? В одной комнате спал Урод, в другой — Настя с дочкой. Оставалось только это место — наша клетка.
Через какое-то время услышали, как заплакала девочка. Настя уже проснулась. Оказалось, она тоже не знала, как приготовить для девочки смесь. Урод спал, малышка продолжала тоненько плакать, и я решил сделать ещё одну попытку его разбудить. На этот раз попытка удалась — он проснулся. Увидев меня, сразу встал. Разговаривать я с ним не собирался, а молча указал кивком на выход. Урод вполне твёрдо держался на ногах, и если бы я не видел его утром полуживого, то не поверил бы такому скорому выздоровлению.
В комнату проходить не стал, а остановился в проёме двери, опёршись на косяк. Пашка тут же подскочил ко мне и встал рядом.
Сказать, что Урод был удивлён — не сказать ничего. Он был просто ошеломлён! Это было то ещё зрелище! Он подошёл к постели и несколько минут стоял молча. Мы видели его со спины, поэтому не знаю, какое выражение лица у него было, могу только догадываться, но, думаю, на это стоило посмотреть!
Потом он осторожно присел на край дивана, протянул руку к малышке, но оставил держать её на весу. Настя сама взяла его руку и прижала к лицу. Наконец он отмер. Они хором заговорили на непонятном нам птичьем языке, перебивая друг друга. Настя то плакала, то начинала тихо смеяться сквозь слёзы, он их вытирал и гладил Настю по голове, что-то опять лопотал и не отрываясь смотрел на девочку. Настя ему тоже отвечала. Наверное, рассказывала, как мы с ней рожали, потому что она то и дело поглядывала на меня. И Урод тоже оглянулся и посмотрел, и в его взгляде было удивление, а ещё… благодарность?
Мы же с Пашкой чувствовали себя лишними на этом их семейном празднике, как будто подглядывали в замочную скважину. И я ещё более остро ощутил, как хочу поскорей очутиться дома. Пашка посмотрел на меня, и я понял, что мы думаем об одном и том же.
Урод сам сделал смесь, перелил в детскую бутылочку и, подержав в кружке с горячей водой и обернув полотенцем, подал Насте, а потом подошёл к нам.
— Спасибо вам, ребятки. Спасибо за Настю и за внучку. Они мне больше, чем родные. Знаю, что виноват перед вами, но вы всё равно не простите, поэтому прощения просить не буду. Вы всё про нас знаете, может, когда станете постарше, сможете меня понять.
— Это вряд ли, — хмуро усмехнулся я, — никогда не понимал насильников. Думаю, теперь вы справитесь и без нас. Пошли — выведешь нас отсюда, нам пора возвращаться.
Он что-то хотел сказать, но не успел: нас позвала Настя. Она сидела на постели, держа дочку на руках, и кормила её из бутылочки.
— Тимур, Паша! Присядьте рядом, пожалуйста!
Мы придвинули стулья и сели.
— Мальчики! Я вам так благодарна!
Настя снова расплакалась, всхлипывая, как обиженный ребёнок, вытирая слёзы кулачком свободной руки и чуть подвывая. Она изо всех сил старалась сдерживаться, но её лицо кривилось от рыданий, губы дрожали, а слёзы бежали сплошным потоком. Должно быть, этот нескончаемый поток прорвал плотину напряжения, порождённого непрекращающимся страхом за себя и за ребёнка, в котором пребывала последнее время Настя. Да и рождение дочери, сам процесс — были для неё огромным испытанием.
— Правда! Вы не просто помогли, вы спасли нашу жизнь — мою и дочки. Я никогда этого не забуду. Пожалуйста, не держите на нас зла… п-простите нас!
Она говорила сбивчиво, сквозь судорожные рыдания, то и дело смахивая ладонью слёзы с лица, а потом, немного успокоившись, дотронулась до моей руки мокрыми пальцами.
— Тимур, спа-спасибо тебе за… роды.
Она слегка улыбнулась и громко всхлипнула.
— Настя, перестань плакать… успокойся. Дочку сейчас разбудишь.
Я сжал тонкую подрагивающую руку в своей и посмотрел на Настю. Она до того затёрла глаза, пытаясь остановить слёзы, что веки припухли и стали красными.
— Не хочу тебе врать, что мы вас простили. Это пока невозможно. Тем более, что мы ещё здесь. Но думаю, со временем всё само уляжется. И не хочу запомнить тебя плачущей. Ты родила замечательную дочку и… — я с улыбкой посмотрел на спящую малышку, — ужасную обжору. Такая маленькая, а выпила почти всю бутылочку.
Девочка тем временем опять спала, уморительно кривясь и подёргивая ротиком. Настя уже успокоилась, только изредка всхлипывала и счастливо, по-особому нежно смотрела на дочь. Я подумал, что так, наверное, могут смотреть только матери на своих детей. Скосил глаза на Пашку: он замер, глядя то на Настю, то на девочку, и кажется, не дышал.
— Я уже ей имя придумала… Патима. Правда, красивое? — посмотрела она на нас с улыбкой.
— Д-да. Кажется, у нас такие имена девочкам дают на Востоке.
— Может быть. Я взяла начало ваших с Пашей имён, вот и получилось — Па-тима… Паша и Тимур.
Мы хотели с Пашкой быть серьёзными, соответствуя торжественности момента… правда. Но, переглянувшись, не сдержались и одновременно прыснули, закрыв рты ладошками.
«Нас что… увековечили? Охре… обалдеть! Ну, Настя! Придумала!»
Пока мы говорили, Ургорд принёс дров, растопил печку и уже что-то помешивал на плите в небольшой кастрюльке. Наверное, варил кашу для Насти. Мы-то успели перекусить, а она ещё ничего не ела. Настя осторожно уложила дочку на постель.
— Мне нужно в ванную. Подождите, я приведу себя в порядок. Хочу проводить вас вместе с Ургордом.
Она потихоньку встала с постели и пошла в комнату. Я хотел её поддержать, но Настя убрала мою руку.
— Тимур, я уже в порядке. Не беспокойся, — улыбнувшись, сказала она и скрылась за дверью.
Мы с Пашкой ещё постояли, глядя на спящую малышку, и присели к столу. Находиться в одной комнате с Уродом было не слишком приятно. Да он и не оборачивался, молча продолжая помешивать варево. Мы тоже молчали, поглядывая друг на друга. Тишина просто звенела.
Наконец пришла Настя и села рядом с нами. Она уже умылась и оделась в светло-голубое хлопчатое до пят платье с маленьким кружевным воротничком. Наряд ещё больше подчёркивал её бледность, но это ей даже шло. Волосы Настя заплела в косу, лежавшую на её плече. Коса была перехвачена лентой василькового цвета, которая двумя широкими лёгкими шлейфами свисала до самой талии. Я раньше и не замечал, насколько Настя красива.
Ургорд поставил в центр стола уже остывшие оладьи, перед Настей — тарелку с дымящейся рисовой кашей, которая походила больше на жидкий молочный суп с плавающими на поверхности золотыми кружочками масла. Вопросительно взглянул в нашу сторону:
— Пообедаете с нами напоследок?
— Мальчики, пожалуйста! — умоляюще посмотрела на нас Настя.
Мы колебались… Я вопросительно посмотрел на замершего Пашку и, переведя взгляд на Настю, утвердительно кивнул:
— Ладно! Так и быть, отпразднуем день рождения твоей дочки… Патимы.
Назвал малышку по имени и невольно рассмеялся. Пашка тоже прыснул. Настя с Ургордом улыбнулись, переглянувшись и… выдохнули? Обстановка как-то немного разрядилась.
***
Ургорд шёл впереди, следом шли мы. За нами — Настя. Туман был не слишком густой, и всё более менее было видно: Ургорда и Пашку, шедших впереди, деревья и кустарники по обеим сторонам неширокой тропинки. Настя тронула меня за руку и сказала едва слышно:
— Возьми, спрячь… потом посмотришь.
Я, не прерывая движения, засунул в карман джинсов небольшой свёрток. Наконец Ургорд остановился возле ствола большого дерева.
— Дальше сами пойдёте. Дорогу искать не нужно, она сама вас найдёт и выведет к деревне. Просто идите, куда ноги ведут.
Настя подошла ко мне и порывисто обняла.
— Спасибо за всё, Тимур. Вы с Пашей очень хорошие люди. Прости нас!
Потом так же обняла Пашку, который, кажется, был не очень этим доволен, но молчал и терпеливо ждал. Настя ему тоже что-то шептала, наконец отстранившись, посмотрела на нас.
— Мы сегодня возвращаемся назад. Вернёмся или нет в ваш мир — не знаю.
Помолчав, добавила:
— Мне жаль, что у нас не было достаточно времени поговорить. Так много ещё хотела вам сказать!
Мы ещё постояли какое-то время, как вдруг я почувствовал лёгкий укол в шею…
И всё пропало.