Паша
О том, как мы подскочили и натягивали в спешке трусы и футболки, которые были заброшены в самые неожиданные места, и лихорадочно прятали под одеялами улики прошедшей ночи — лучше не рассказывать. Надо было Тёмкиной бабушке припереться в девять часов утра! А, ну да! Я же тяжело болен!
Чип и Дейл спешат на помощь!
Я пошёл открывать, а Тёмка остался осмотреть комнату критическим взглядом. Сразу получил за то, что вышел босиком и без штанов. А так всё прошло гладко — «расплох» не состоялся. Пока баба Вера выкладывала на стол провизию для двух «голодающих Поволжья», то есть для нас, мы с Тёмкой — уже умытые и причёсанные — предстали перед ней в надлежащем виде.
— Паш, ты точно болел или так… решил бабушку попугать? — весело глянула на меня баба Вера, выкладывая в плетёнку для хлеба пирожки с аппетитно поблёскивающей оранжевой корочкой.
На столе уже стояли два стакана с молоком и две тарелки дымящейся пшённой каши с плавящимися в ней кусочками сливочного масла.
— Вчера ещё болел. Тёма отваром с малиной, видно, вылечил, — ответил я, посмотрев на Тёмку, старательно отводившего от меня взгляд, — хорошо, что он вовремя пришёл. Так бы лежал ещё.
— Ну-ну. Ладно, ешьте, а я побегу. Ждут меня. Посуду за собой не забудьте убрать. Ночевать к нам пойдёте или здесь останетесь?
Я пожал плечами, а Тёмка промолчал.
— Ладно, если останетесь, не забудьте прийти поесть. Ты, Паша, поберегись ещё, не ходи в одной футболке.
И с этими словами баба Вера вышла.
На улице опять было лето. Деревья и трава после обильных дождей ещё стояли мокрые, а земля — отдавала сыростью; по дорогам было не пройти из-за луж и расквашенной почвы. Но солнце уже начинало жарить вовсю, прогревая прохладный после непогоды воздух.
Тёмка чувствовал себя скованно и избегал смотреть мне в глаза: перебросились буквально парой фраз. Проглотив один пирог и не притронувшись к каше, что на него совсем не было похоже, он сразу сбежал домой, сказав, что нужно переодеться во что-нибудь полегче, в соответствии с погодой.
Я остался один. Не торопясь прибрал со стола и в комнате. Постель снял и бросил в стиральную машину.
Переделав все дела, сел и стал ждать Тёму. У меня было странное ощущение: вроде должен радоваться, что он мне ответил, ну… на чувства. Но он же так ничего и не сказал! Мой вопрос про Ленку повис в воздухе — между нами, и это омрачало всё остальное. Хотя когда вспоминал про ночь — внутри всё замирало, а сердце начинало выстукивать барабанную дробь. И тут же становилось так тоскливо — хоть вой!
Для него на первом месте всегда была Ленка.
«С ней у него любовь. А я что? Так… время провести — подурачиться, поприкалываться. Если бы не попали к Уроду в лапы, то ничего бы и не было. И ночью всё тоже как-то случайно вышло. Он, наверное, уже жалеет, в глаза даже избегает смотреть. Значит, это всё не по-настоящему, — с тоской думал я, глядя перед собой. — Нет для меня Тёмки! Нет и не будет никогда!»
Эта мысль терзала, сдавливая грудную клетку, перехватывая спазмом горло — не давая дышать. И я сидел с зажмуренными сухими глазами, согнувшись пополам, сжав голову в кулаках, и подвывал.
«В августе вернётся Ленка, и моя жизнь закончится!»
В школе оставалось учиться последний год. А потом куда? Они, скорей всего, в один ВУЗ пойдут. А мне высшее вообще не светит. Таких денег у нас с мамкой нет.
И в голове у меня зарождалось и крепло решение: уехать в Москву и поступить в какой-нибудь колледж с общежитием. А что? Можно учиться и подработку найти. А потом в Москве насовсем остаться, или ещё где. Четыре года в колледже — большой срок, там что-нибудь придумается. Это был выход!
Я бы прям сейчас похватал вещи — и на автобус, домой. Но нужно было дождаться бабулю. Дом ведь не бросишь, да и она переполошится: куда это внук рванул, ничего не объяснив.
Завтра вернётся, вот тогда и уеду — оставаться не хочу. Я принял решение, и сразу стало легче на душе.
«А Тёмке ничего не скажу — ему знать необязательно! Он только порадуется, что я у них под ногами не путаюсь. Всегда был для него обузой! Вот теперь вздохнёт спокойно: не от кого будет глаза прятать».
С этими мыслями я вышел из дома. Идти было некуда, просто пошёл… куда глаза глядят. И тут вспомнил про Мишку. Был у меня один приятель из деревенских — пошёл к нему. Если инет есть — а он в деревне часто пропадал — поищу какой-нибудь колледж.
***
Тимур
Пройдя несколько домов, огибая лужи и чавкая сапогами по грязи, я присел на ещё сырую после дождя лавочку. Мысли разрывали мозг и на душе было… хреново было у меня на душе. С таким настроением домой идти не хотелось.
Стыдно было перед Пашкой, в глаза ему смотреть не мог, не знал что говорить, о чём? После всего… этого.
«Сбежал, как трус! Поступил не как мужик, а как последний дебил!»
«Тебе же понравилось! Признайся самому себе — понравилось!» — ехидно шептал мне внутренний голос.
«Ну и что? Всё равно — так не может быть, не должно! Это всё неправильно. Я и… Пашка! Господи! Что я наделал, придурок? Где мозги были?! Он же теперь ждать будет, надеяться, а я так не смогу. Ленка приедет… что я ей скажу, как в глаза смотреть буду? Кругом — дебил!»
Хотелось биться головой о стену.
«Он же меня ждёт, а я веду себя, как барышня после первой ночи. Да, в принципе, так и есть. Придурок! Ладно, я — не страус: голову в песок прятать не буду. Вернусь и поговорю с ним начистоту. Он должен понять, что такого больше быть не должно. Это была случайность. Он не виноват — моя ошибка!»
С этими мыслями, немного себя успокоив, дочавкал до своего дома. Переоделся и уже возвращался назад к Пашкиному, когда ещё от калитки увидел на двери замок.
«Нихрена себе! Я тут мозг себе чайной ложкой выковыриваю, а он и думать обо мне забыл! Куда-то уже намылился! И куда? На речку — сыро. Может, в маркет пошёл?»
Я прорысачил всю деревню вдоль и поперёк два раза, побывал и в магазине, и на почте, дошёл даже до речки — Пашка как сквозь землю провалился. И не позвонить — мобилы нет. Сказать, что разозлился — да я был просто в бешенстве!
— Вот говнюк! Как с гуся вода!
Я уже забыл про свою пламенную речь, которую заранее для него приготовил. Мне уже стало наплевать на то, что там у нас было — всё уже не казалось таким ужасным, как утром. В голове сидела только одна мысль: «Куда делась эта козлятина?»
Я опять присел на соседскую лавочку и задумался.
«Почему он ушёл? Обиделся? Ну да, я бы на его месте тоже не обрадовался. Ведь не просто ушёл — сбежал, как последний лох! Трус! Подонок! Ненавижу себя за это!»
«И чего дальше будешь делать, а? — не унимался внутренний голос. — Без воздуха — пять минут живут! Ты уже задыхаешься — Пашенька тебя кинул!»
«Не он меня кинул — я его! Пашка всё понял правильно: я — трус!»
Мне так плохо ещё никогда не было: чувствовал себя последним предателем, презирал себя за это.
«Плюнул ему в душу и ушёл. Теперь он меня ненавидит и правильно делает. Я это заслужил!»
Вдруг представилось, что больше никогда его не увижу. Нет, не то, что действительно не увижу — вернётся, конечно, как нагуляется. Просто представил на мгновение… У меня перехватило дыхание. Хочу вздохнуть — и не могу. Я помотал головой, чтобы отогнать эту безумную мысль. Нет, даже думать об этом не хочу, чушь какая-то. Куда он может деться? Счас вернётся и опять начнёт ехидничать и подкалывать.
Вдруг пришло понимание — это единственное, чего я сейчас хочу: чтобы пришёл. И пусть ехидничает, пусть подкалывает, только больше никуда не девается. Я Лену полгода не видел, и ничего — прожил как-то, не умер. Хотя думал, что умру.
А без Пашки полгода? Я посмотрел на свои руки: они дрожали мелкой дрожью. Вот я себя накрутил, идиот! Не сбежал бы, сейчас всё было бы нормально, вместе пошли бы куда-нибудь! Куда-нибудь… Куда? Меня пронзила мысль — его чёрт к дому тому понёс. Точно!
Паша
Мишка жил через две улицы за оврагом. Дорога была вся в вязкой грязи и широких лужах. Мои тряпичные кеды сразу намокли и разбухли — стали похожи на снегоступы от налипшей на подошвы и вокруг них грязи. Но я ничего не замечал — пёр, как танк, охваченный своей идеей. Наконец вышел на полянку и, подобрав валявшуюся в траве палку, очистил грязь и закатал потяжелевшие от воды штанины.
«Вот лох! Не мог сразу подвернуть!»
В кедах хлюпала вода, но это меня мало волновало. Не впервой!
Я подошёл к Мишкиному дому. Во дворе тётя Нюра кормила цыплят — уже маленьких пёстрых курочек — в летнем курятнике, затянутом сеткой. Тёть Нюра, или как её звала Тёмкина бабушка — Аннушка, — тоже училась у неё когда-то. Школу закончила чуть ли не с золотой медалью, такая вот была способная ученица. Да только рано выскочила замуж, о чём также сетовала Тёмкина баба Вера, и вот — Мишаня и… курочки. А могла стать большим человеком, если бы любовь и быт не засосали. Мне вспомнился один бородатый анекдот* на эту тему:
« — Do you speak English?
— Yes, i do. А хули толку!»
Я ещё раз сам себе подумал, что на правильном пути: надо ехать в Москву — учиться!
— Здрасьте, тёть Нюр! Мишка дома? — она глянула на меня, не отрываясь от своего занятия.
— О, Паша! Здравствуй! Чёт не вырос с прошлого года! Давно у нас не был, чё-то не видно тебя совсем. Заходи, на сеновале он, читает всё. Ничё делать заставить не могу. С утра как залёг, так и не выходит, — и, обернувшись в сторону амбара с высокой крышей, закричала:
— Мишк! Слышь? Вылазь давай! Паша к тебе пришёл!
Из проёма на крыше амбара показалась Мишкина голова. Увидев меня, заулыбался:
— О! Привет, салага! Чё за воротами стоишь? Заходи давай!
Мишаня был старше меня на три года. В армию не взяли из-за сердца. Работал на тракторе у местного частника. Но мне повезло: сегодня у Мишки как раз был выходной. Я прошёл через невысокую калитку во двор и сразу попал в лапы этого медведя: Мишка был выше меня на две головы и шире раза в два.
— Ты когда толстеть начнёшь? Смотреть страшно, того и гляди — переломишься, — похохатывал он, сжимая меня своими железными ручищами.
У меня, и правда, что-то внутри затрещало, и я невольно ыы-кнул.
— Чё с ребёнком делаешь, дурень? А ну, отпусти щажже! — подскочила к нам тётя Нюра, вытаскивая меня из смертельных объятий этого увальня. — Ты посмотри: мальчонка аж покраснел весь! Ирод!
Они всегда были шумными, но переругивались беззлобно. Мишку все любили за его добродушный характер, да и кто бы из деревенских попробовал против него пойти? Я имею ввиду местных забияк из молодых. Хватало одного Мишиного взгляда, и на вечерних посиделках сразу воцарялись «мир, дружба, жвачка»!
Мы посидели с Мишкой на ещё нераспиленном на дрова бревне за их домом, потрепались о том о сём, а потом уже я сказал, зачем пришёл — нужно в инете покопаться. Мишаня ни о чём не стал долго расспрашивать, он вообще такой — в чужие дела не лезет. Захочешь — расскажешь! Включил компьютер и вышел.
Интернет был! Отлично! Я выписал себе несколько колледжей с адресами и телефонами, но остановился на одном. Начну с него, а там видно будет, но заявку подал сразу во все. Там такая кнопочка есть — «подать заявку». Указываешь свой E-mail, и ты в списках на поступление.
Первый шаг был сделан!
Тимур
Я помчался в конец деревни к проклятому дому. Почему ни минуты не сомневался, что он там — не знаю. Пробежки давали о себе знать — я ни разу не остановился, как будто меня что-то подгоняло. Запыхался, конечно. Передохнул и от околицы уже шёл, а не бежал. Оставалось немного — метров двести. И вот он — дом. Стоит сумрачный. И — н и к о г о!
И с чего я взял, что Пашка должен быть здесь? Чего ему тут делать? Но, раз уж пришёл — решил осмотреться. Посидел на пеньке, вспоминая, как из окна наблюдал за Пашкой Как будто было в прошлой жизни, и сколько всего потом было!
Мне вдруг захотелось дойти до того дерева, где мы с Пашкой спали… и откуда всё началось. И я пошёл. Правда, не был уверен, что найду. Но, пройдя по тропинке между деревьями, сразу за кустарником через полянку увидел: вот оно — наше дерево.
Солнце сюда ещё не проникло своими лучами: кругом была сырая трава, с деревьев капало, ветки и листья кустарников были мокрыми и побуревшими от влаги.
Мои джинсы и футболка до середины сразу намокли. Я шёл, поёживаясь от влажной прохлады и бивших по мне мокрых веток кустарника. Дошёл до дерева и остановился. Присесть было некуда: везде всё сыро. С дерева слетела птица, окатив меня холодным душем.
«Ну, и чё ты сюда припёрся? Посмотрел? Пошли обратно!»
Я уже развернулся, чтобы идти назад, но краем глаза заметил что-то, что выбивалось из привычной буро-зелёной окраски леса.
Это что-то висело невдалеке — за деревом в кустарнике. Подошёл ближе. На одной из веток болталась промокшая длинная тряпица. Я протянул руку и… меня пробил ток! Я вдруг понял, что это была за тряпочка — Настина васильковая лента.
Только сейчас она была мокрой, поэтому цвет изменился на тёмно-синий. Зачем она здесь? Может, Настя таким образом хотела ещё раз с нами попрощаться? Я решил забрать её с собой. Какая-никакая, а память! Не зря же она её здесь оставила, как-будто знала, что ещё вернёмся. Но с того места, где я стоял, отвязать не получилось — мешали ветки, да и узел из-за влаги никак не развязать. Мне пришлось войти в колючий кустарник боярышника. Это было непросто: я оцарапался сразу в нескольких местах. К тому же теперь весь — с ног до головы — был мокрый, хоть выжми!
Дотянувшись до узла, я не удержал равновесие и чуть не упал лицом в середину куста, обо что-то споткнувшись. Даже выругался: «удовольствие» ходить с расцарапанным фейсом было ниже среднего. С раздражением посмотрел себе под ноги. В середине куста, прямо под свисавшими мокрой тряпочкой концами ленты лежал какой-то объёмный свёрток.
Примечания:
Пашкин анекдот*
Колхоз. Поздняя осень, грязь, моросит дождь.
Погода — дрянь.
Мужик в фуфайке, грязный, небритый, подходит к телеге с навозом, впрягается вместо лошади в телегу и тянет. Тянет, падает в грязь, встаёт, снова тянет…
С большим трудом вытягивает телегу на шоссе и останавливается передохнуть. Мимо на большой скорости проезжает Мерседес, тормозит, сдаёт немного назад. За рулём сидит очень красивая девушка. Она опускает стекло и спрашивает:
— Do you speak English? (Ты говоришь по-английски?)
Мужик с глубоким вздохом:
— Yes, I do. А хули толку?
Байка из деревенской жизни: Дискотека в деревенском клубе.
Парень подходит к девушке:
— Ты танцуешь?
— Пока нет.
— Пошли – трактор поможешь толкнуть!