Улыбка Фёрста и притягивала взгляд, и раздражала.
– А как же личная жизнь? Разве вам не надо проводить выходные с друзьями, родителями, девушкой… собакой?
Ригальдо молча пожал плечами. В нем зрело желание завязаться в узел, но добиться этого места. А там, кто знает, может быть, удастся на нем задержаться. Как там пойдет у начальницы с операцией, еще неизвестно.
– Ну, вот и хорошо, – сказал босс. – По рукам. Мы с Орсеем придумаем, как лучше это оформить.
Громко цокая шпильками, вошла Люсиэла. Низко наклонилась, переставляя с подноса чашки. Ее длинные красные волосы упали на рукав пиджака Фёрста, и он аккуратно, привычным движением стряхнул их. Ригальдо это неожиданно понравилось.
– Ваш кофе, – сказала ему секретарша без какого-то намека на уважение. – Еще что-нибудь?
– Нет, спасибо, – Ригальдо выпрямил спину. – Мистер Фёрст, можно еще вопрос?
– Валяй.
– А что насчет моей текущей работы? Я должен буду как-то совмещать?
Исли крутанулся в кресле. Ригальдо моргнул – это было как-то… несолидно.
– Твой гипермаркет, кажется, находится за городом?
– В Такоме.
– А живешь ты в Сиэтле?
– Да, на Квин Энн.
– Тогда, я думаю, тебе лучше перебраться в центральный офис, – задумчиво сказал Исли. – Продажами на той точке временно займется кто-то другой.
Ригальдо чинно кивнул, старательно давя ухмылку, расползающуюся по лицу. Его переселяют в головной офис. Господи, он все ближе и ближе к ебучей «американской мечте».
– Мисс Сауз, покажите Сегундо кабинет Галатеи, – задумчиво сказал Исли. – Всем будет удобно, если директор продаж займет привычное место. Еще есть вопросы?..
Мисс Сауз взглянула на Ригальдо, как показалось, с голодным интересом. А потом, проходя мимо, будто случайно притерлась к его пиджаку мягкой грудью. Будто давая знать, что теперь он один из «своих».
«Ну нет, милая, – злорадно подумал Ригальдо. – Здесь тебе вообще ничего не светит».
– Вопросов нет, – отрезал он. – Спасибо вам, мистер Фёрст.
Когда он шел следом за «крокодилицей» мимо опустевшего опен-спейса, у него в голове ебашил победный марш.
Кабинет Галатеи был не таким идеальным, как кабинет Фёрста, и в мелочах неуловимо ощущалось присутствие женщины – но все же он был кабинетом топ-менеджера. Не описать, как давно Ригальдо к этому шел.
Он сел в кресло, сложил руки на животе, запрокинув голову и, бездумно глядя в потолок, и с трудом удержался, чтобы не покрутиться, как Исли Фёрст.
***
Вечером, после ужина, он с карандашом прикинул дебет и кредит и убедился, что сможет позволить себе немного расширить траты. И перевел крупную сумму на счет своей тетки из Айовы. На ее возмущенный звонок, что она отошлет деньги обратно, он очень аккуратно намекнул на грядущее повышение и не менее получаса слушал о том, как она счастлива и какой он молодец. Тетка, немолодая учительница младших классов, любила его до беспамятства, сильнее, чем если бы он был ее собственным сыном, а Ригальдо в меру сил помогал ей деньгами, лелея мечту однажды накопить на покупку элитной недвижимости подальше от кукурузных полей. Никаких других родственников у них не было. Никто им не помогал, но никто и не сосал из них кровь.
Обо всем этом Ригальдо лениво думал, ополаскивая миску из-под салата. Он прижимал плечом телефон к уху, рассеянно слушая голос Маргарет, а в голову фоном лезли мысли о том, что теперь делать, чтобы не облажаться, и еще о том, что в центральном офисе ему придется часто видеться с Исли Фёрстом. Мысли были тягучие и опасные. Он честно дождался, когда Маргарет дорасскажет ему последние новости, и попрощался, а затем, вытерев руки полотенцем, забрался с телефоном в постель.
Исли выпрыгнул на него из первой же строчки гугла. В прессе его называли «лесным королем». Сайт новостей страстно обсасывал фотографию, где босс засветился под руку с супермоделью. На девушке был скандальный наряд в виде двух кожаных ремешков и мехового плаща, как у Неда Старка. Больше на ней, кажется, ничего не было. «Зима в лесах штата Вашингтон, наивные летние дети», – гласила надпись под фото. Ригальдо посмотрел на длинные ноги девушки, на загадочную, как у Джоконды, улыбку босса и решительно закрыл интернет, чтоб не думать о всякой херне.
Эта похвальная предусмотрительность не помешала ему упоенно подрочить перед сном. Ригальдо вообще был мастером в этой области, изо дня в день уговаривая себя, что когда-нибудь обязательно займется устройством личной жизни. Но сейчас он старательно мастурбировал не на видео с голыми парнями, а повторяя, что отлично «взлетит» на новом месте, заработав и себе на пентхаус, и тетке на виллу в Калифорнии. Еще никогда мысли о работе не приносили столько удовольствия. То, что в них нет-нет да вклинивался образ босса, самоуверенного, умного и насмешливого, было чистой случайностью. Ригальдо твердо сказал себе, что дрочит не на Фёрста, а на будущий социальный статус, и наконец-то кончил и заснул.
Как водится, «повышение» оказалось засадой. Со Дня Ветеранов и до Дня Благодарения Ригальдо жил как в аду. Он заебался до нервного зуда, снова начал курить, хотя бросил два года назад, сладостно перегрызся со всем центральным офисом и навсегда нажил себе врагов в лице уборщицы, бухгалтера и Люсиэлы. В конце концов он даже с теткой умудрился поругаться, но спохватился и извинился на следующий день. Конечно, она его простила, но посоветовала приехать и отдохнуть. Ригальдо отказался.
При всем этом он с каким-то нездоровым упрямством зачастил ходить в тренажерный зал, будто кто-то мог оценить плоды его упорных трудов.
Когда Ригальдо стало казаться, что он откусил кусок больше, чем мог бы проглотить, все наконец начало налаживаться. Количество идиотов вокруг странным образом сократилось, Ригальдо разобрался во всяких тонкостях и стал свободнее вести себя на совещаниях, и даже Римуто Блэкмэн, второй по важности акционер и финансовый директор «Нордвуда», перестал смотреть на него, как на ящерицу, по недомыслию заползшую к нему в карман. Что касается Фёрста, то он традиционно встречал Ригальдо ухмылкой. И эта самая странная улыбка неизменно ставила Ригальдо в тупик, поэтому с боссом он общался безукоризненно вежливо и максимально отстраненно. В чем-то ином просто не было смысла. Ригальдо помнил про супермодель в кожаных шнурках.
Звонок с предложением приехать к Исли в пятницу застал Ригальдо врасплох. Он вдохнул, выдохнул и решил, что ничего страшного, съездит. Общение в неформальной обстановке – знак, что босс его выделяет среди остального «планктона», ну, так Ригальдо не зря вкалывал, как вол. Черт его знает, может, когда-нибудь, когда он откроет собственное дело, дружба с таким человеком, как президент «Нордвуда», пойдет ему на пользу. Его по-прежнему напрягали улыбки Фёрста и то, что иногда Ригальдо все-таки представлял его перед сном, но он подумал: похуй, он будет держать в руках свои тупые инстинкты, и если босс захотел обсудить с ним какие-то дела после работы – он, сука, приедет и будет их обсуждать.
Когда Исли положил ему на колено свою цепкую руку, вся выстроенная Ригальдо схема рухнула к черту, а в голове стало как-то пусто и стремно. Он наконец понял, в каком ключе босс собирается с ним работать, но это не принесло ему радости. Он совершенно не представлял, что теперь делать.
***
На самом деле Исли довольно легко принял бы любое развитие событий – ну, кроме, возможно, прямого удара в челюсть. Если бы Ригальдо стряхнул его руку с бедра или отодвинулся, он бы немедленно обратил все в шутку – с этим проблем у него никогда не было.
Ригальдо не стал от него отсаживаться или возмущаться. Он просто окаменел: только что был живой человек, болтал ногой, краснел и отводил взгляд от откровенно выпяченных японских сисек – и вот уже на его месте сидит каменный сфинкс. Исли такое видел у некоторых кошек – абсолютная неподвижность, когда непонятно, дышит ли. После визгливого шума треш-экшена в гостиной сделалось неестественно тихо. И в этой тишине рука Ригальдо медленно поднялась вверх. Он пил свой бурбон долгими глотками, которые вызвали бы возмущение у сомелье, а допив, без слов поставил стакан рядом с собой. И тогда Исли, не сводящий с него глаз, без спешки придвинулся ближе. Теперь он сидел к Ригальдо вполоборота, и его ладонь поднялась выше по чужому бедру. Ему показалось, миновала целая вечность, прежде чем Ригальдо повернул голову.
Их губы встретились и медленно раскрылись навстречу друг другу. Исли успел увидеть, как раздуваются ноздри Ригальдо. А потом все вытеснил вкус поцелуя – удивительно скромного, даже без языков, просто прихватывание губами чужих губ. Исли ни с кем так не целовался со времен средней школы. Тем страннее, что это вызвало у них обоих такой адреналиновый взрыв. Он услышал, как шумно Ригальдо дышит, а сам тяжело проглотил вдруг ставшую вязкой слюну. А вслед за этим в грудь Исли уперлась рука и смяла в кулаке ткань домашнего джемпера.
– Мистер Фёрст, – хрипло произнес Ригальдо, сжимая и разжимая кулак, словно не мог решиться, оттолкнуть ему Исли или прижать ближе. На его виске голубела тонкая жилка. – Вам так сильно понравился фильм?..
Исли смотрел на него, прищурясь. А потом, вместо того, чтобы отстраниться, придвинулся еще ближе и невесомо дотронулся до лба Ригальдо, сдвигая его челку набок. Ригальдо прирос к спинке дивана.
– «Исли», – наставительно сказал Исли. – Лучше по имени, я думаю.
Ригальдо едва заметно шевельнул губами, а Исли аккуратно переставил стаканы на стол.
Лицо Ригальдо было совсем рядом, глаза лихорадочно поблескивали. Исли положил локоть на спинку дивана и подтянул на сидение ноги. Чужой взгляд тут же прилип к его босым ступням. Губы Ригальдо искривились. Он резко дернул головой, чудом не угодив Исли по подбородку.
– Не надо, – сказал он, отклоняясь всем корпусом назад. – Давайте досмотрим, там… дальше еще интереснее будет.
При этом он смотрел на Исли так жадно, как голодный на кусок пирога, но продолжал упираться ему в грудь, удерживая их на расстоянии друг от друга.
Исли почувствовал, как в нем нарастает азарт.
– Ты прав, – сказал он серьезно и положил ладонь на промежность Ригальдо. – Дальше будет совсем хорошо.
Они снова столкнулись губами, и в этот раз Исли был более настойчив. Он прижимался ртом ко рту Ригальдо, ритмично и сильно надавливая на его губы, толкаясь в язык языком. Первое, что он понял: у его неприступного менеджера стоит, и стоит крепко, и член у него подходящий, хороший такой член. И второе: этого члена, похоже, никогда не касалась чужая рука. Когда Исли легко провел вдоль ширинки пальцами, Ригальдо ощутимо сотрясло. Он и до того почти не участвовал в поцелуе – держал рот приоткрытым, но при этом не шевелился и жмурился, – а теперь и вовсе задышал, как вытащенная из воды рыба. Его собственная рука, лежащая на бедре Исли, была горячей и мокрой.
По шкале сексуальной неопытности Ригальдо попадал в десять из десяти.
Исли случалось очаровать парочку натуралов, интересующихся и готовых идти до конца, но еще ни разу это не было… так. Он даже успел с легким смятением подумать, что, похоже, придется в какой-то момент притормозить, обойтись дрочкой или минетом, прежде чем Ригальдо каким-то стремным вороватым движением провел ладонью по его члену и тут же отдернул руку. А потом, глухо застонав, уронил голову на плечо Исли. И, сука, вдруг укусил его, прямо через джемпер, как будто был не в силах выразить влечение по-человечески.
Исли отчетливо понял, что никакой дрочкой им не обойтись.
Этот апофеоз беспомощности вкупе с молчаливым звериным желанием завел его так, что он не хотел больше ждать.
Он повалил Ригальдо на диван, уронив парочку подушек, задрал черный свитер – под свитером оказался горячий твердый живот, вздымающийся от дыхания. Исли внимательно оглядел маленькие коричневые соски и густую черную дорожку, бегущую от пупка под ремень, несколько темных родинок, сильно заметных на белой коже, и, низко наклонившись, поцеловал эти родинки. Ригальдо не посещал солярий, не выбривал волосы везде, где только можно, от него вкусно и резковато пахло туалетной водой, и эта естественность тоже понравилась Исли. Он лапал и мял спину, ребра, живот и бока, он подсунул руки под Ригальдо и стиснул его ягодицы.
Тот лежал, согнув руки в локтях, как шарнирная кукла, безвольно и неподвижно, и смотрел в потолок. Когда Исли, одновременно восхищенный и разозленный таким эгоизмом, навалился на него сверху, расстегивая пуговицы на джинсах, Ригальдо повернул голову к телевизору и напряженно сказал:
– Выключи уже эти ебучие сиськи.
При этом у него было очень странное выражение лица – как будто он отчаянно искал, где бы спрятаться. Исли пришла в голову идея получше. Он все равно не знал, куда завалился пульт.
– Вставай, – сказал он, поднимаясь с дивана, и дернул Ригальдо за руку. Ему пришлось повторить: – Поднимайся. Идем.
Он вел Ригальдо через свою необъятную квартиру, подталкивая его в спину, перекрывая путь отступления. Ригальдо брел, будто не понимая, что происходит. И уже на пороге спальни он замер – посмотрев сперва на огромный сияющий силуэт башни Спейс-Нидл за темно-синим окном, а затем – на широченную кровать Исли, преотлично подходящую для того, чем они собирались заняться, и в каком-то приступе малодушия сделал шаг назад. Исли ожидал этого – он как раз поднял обе руки и стащил через голову джемпер, а затем наклонился и, спустив с ног джинсы, аккуратно выступил из них.
Ригальдо смотрел на его полностью обнаженную фигуру, и глаза у него были мутные.
Исли кивнул на кровать, и Ригальдо забрался на нее, не пикнув. А потом все равно отвернулся в сторону, расстегивая трясущимися руками ремень.
***
Сколько Исли помнил, его личная жизнь была спорадической и ненапряжной – всегда, кроме красивого затяжного романа несколько лет назад, едва не закончившегося свадьбой и оставившего после себя кислый привкус вины. Последний раз он занимался сексом в октябре, с красивой девушкой, имени которой не помнил. До этого трахнулся на летнем морском фестивале с каким-то фриком, обслуживающим яхты, а еще раньше, на международном конгрессе технологий в Канаде, на него запал председатель собрания. Они с Исли некоторое время переглядывались, а к концу дня оказались в постели. Секс был по высшему разряду, прямо-таки образцовая демонстрация «технологий» с обеих сторон. Исли встретился с ним еще несколько раз, а потом ему стало невыносимо скучно, и он с большим облегчением покинул гостеприимный Ванкувер и закопался в работу.
Сегодня, когда он коротал темный ноябрьский вечер, Исли почувствовал, что готов что-то менять в своей налаженной жизни. Его неописуемо заебало любоваться бухтой в одиночку.
Как еще объяснить, что он собирался трахнуть своего менеджера, к которому несколько недель осторожно присматривался: почти на десять лет младше, красивый, угрюмый и неприступный, он и смешил, и восхищал, и вызывал оторопь. Исли следил за ним на совещаниях, как кошка за мышью, думая, как бы поудобнее наладить контакт. Раньше такой ерунды с ним не происходило – он старался не смешивать секс и работу. Но вообще-то с ним раньше много чего не случалось. «Акулий торнадо», например, он точно прежде на свиданиях не смотрел.
«Ну вот и наладили», – думал он, глядя на голые ноги Ригальдо. Ноги были что надо. Вообще без одежды Ригальдо был очень хорош. И он был ужасающе деревянный, о господи, не человек, а древесина. Самая настоящая экзотическая древесина – уж в чем-в чем, а в дереве Исли разбирался. Но еще никогда он не пытался уложить полено в постель.
На утомлённую дневной жарой землю неторопливо опускался вечер. Над озёрной гладью нагретой за день воды стелилась едва заметная туманная дымка. Всё чаще то тут, то там неподвижную поверхность озера нарушали всплески играющей рыбы. И ещё долго от эпицентра всплеска расползалась амплитуда кругов. Начинался вечерний клёв. Лес тоже как-будто замер. Лишь изредка лесную тишину нарушала вспорхнувшая с ветки птица, да раздавались негромкие, мимолётные шорохи юркавших в свои норки мелких зверушек.
Мы с Пашкой вечеряли, сидя у костра. После сытного ужина — запечённого на углях мяса — хотелось пить. И мы неспешно попивали чай, заваренный листочками смородины и земляники, нарванными в лесу, вприкуску с «подушечками» и маленькими маковыми баранками. Пойманная на удочку рыба — с десяток жирных карасей и пяток плотвичек — была выпотрошена, подсолена и, обёрнутая листьями лопуха, убрана в ямку в тени кустарника — на завтрак. Сеть не ставили. Такого количества рыбы нам не съесть, а домой мы пока не собирались, решив отдохнуть у озера денька три-четыре, если не испортится погода, на что мы крайне надеялись.
Чтобы отмыть ноги от озёрной грязи и не замарать внутри палатку, пришлось выкопать ямку и выстелить её моим дождевиком. Получилось что-то похожее на мини-прудик. Воду из озера натаскали подручными средствами: я — котелком, а Паша приспособил свой дождевик. На то, как он с ним, скользя и спотыкаясь, выбирается на берег, а потом бегом летит к лунке с хлещущей во все стороны водой из импровизированного «курдюка», смотреть без смеха было невозможно. Это было то ещё зрелище! Вот уж поистине: «голь на выдумки хитра». Но я держался. Пашка очень обидчив, не хотелось видеть половину дня его надутую мордаху. В конце концов импровизированная купальня была наполнена мутноватой водой, а палатка спасена.
За ту неделю, что мы прожили в деревне, нам ни разу не удалось побыть наедине. И то, что произошло с нами в городе с одной стороны как бы отодвинулось, а с другой — тянуло нас друг к другу с неимоверной силой: мы скучали. Быть всё время рядом и не прикасаться было уже выше наших сил и грозило пугающим срывом. Облагораживая свой лагерь, мы переделали за день кучу разных дел: установили палатку, натаскали хворосту, порыбачили и много чего ещё, и, конечно, утомились за день. Да и комары одолевали, и спать уже хотелось, и просто… хотелось. Но мы ещё не привыкли к нашим новым отношениям и не могли так вот запросто, сидя у костра, об этом говорить. Тема слишком деликатна и для нас ещё ох как непривычна. Но думать никто не запрещал. И мы знали, о чём оба думаем. Да и разве нужны слова, если двое чувствуют одно и то же.
И вот мы сидели, негромко переговариваясь, вспоминая эпизоды прошедшего дня, а наши взгляды давно уже вели свой разговор. Это предчувствие… что вот оно, то самое, уже скоро должно произойти, страшно волновало, холодя тело, сжимая горло спазмом, понижая голос до шёпота. Мы ждали наступления этого момента. Ждали и… оттягивали, продолжая говорить ни о чём. А наша палатка — волшебный шатёр Шамаханской царицы — звала и манила. Я не выдержал первым: подошёл и, наклонившись, обнял Пашку:
— Идём, сонц, поздно уже.
— Костёр тушить?
— Пошли, он сам скоро потухнет.
Ещё днём мы натолкали в две наволочки нарезанной по берегу подсохшей на солнце травы. Получились ничего так себе подушки, вполне пригодные для сна. А главное — это было прикольно! Чувствовали себя Робинзонами, осваивающими необитаемый остров. Я бы так и подольше пожил, но Подмосковье — не Канарские острова, и дожди никто не отменял. Да и после нескольких таких вот дней жизни на природе неумолимо потянет назад — в цивилизацию, как ни крути.
Но пока что это был первый наш день на озере и первая ночь…
Пашка уже скрылся в палатке, а я чуть задержался, чтобы убрать остатки мяса, завернув их в фольгу, в тень кустарника. Зашёл внаклонку, не торопясь разулся, закрепил сетку и взглянул на замершую фигурку в глубине палатки. Не отводя взгляда, опустился на четвереньки и пополз к Пашке. Мы не стали закрывать окна, и в ярком свете луны чётко просматривался его напряжённый силуэт и фосфоресцирующий отблеск глаз. Мы оба были захвачены волшебством этой первой минуты… Я неторопливо крадущимся к добыче тигром подползал всё ближе, а метроном в груди и в голове отстукивал: шесть… пять… четыре… Пашка смотрел на приближающееся смертельно опасное животное застывшим взглядом ягнёнка… три… два… один… остановка-глаза в глаза-губы в губы… вдох… выдох облегчения — мо-оой…
Палатка будто специально была создана для того, чтобы в ней заниматься любовью. И мы сдёрнули и отбросили в сторону мешавшую одежду и… любили, любили, как последний раз в жизни, как будто оба немедленно умрём, если оторвёмся, если перестанем целоваться и вжимать тело в тело, хрипя и постанывая, перекатывая и лаская друг друга в немыслимом хитросплетении рук… ног… тел…
Наконец Пашка первым подал голос:
— Тём, я… я больше не могу… давай!
Я придвинул его к себе и начал медленно продвигаться от шеи вниз, целуя, покусывая, зализывая, стараясь не пропустить ни одного кусочка тонкой, нежной кожи. Изучал тонкие выпирающие рёбрышки, собирая губами солоноватую влагу, вылизывая каждую впадинку, слегка покусывал тазовые косточки под Пашкины всхлипы и судорожное сжимание моих плеч, и, пройдя по дорожке из тонких, золотящихся в свете луны волосков, прихватил губами упругую головку возбуждённого горячего естества, погружая его полностью в рот. Пашка то замирал, то подрагивал и постанывал от моих осторожных покусываний, то выгибался навстречу в стремлении задержать ласку, то, обхватив мою голову руками, притягивал к себе в нетерпении.
Но я был неумолим, продолжая сладкую пытку: то погружая, то полностью высвобождая и полизывая солоноватую расщелину, то проводя языком по всей длине ствола и опять погружая до основания. И под Пашкины всхлипы и вскрики одновременно растягивал его до безумия тугую дырочку, потихоньку раскрывающуюся под моими уже двумя пальцами… и наконец тремя. Пашка захлёбывался стонами, когда я находил бугорок простаты, и тащил меня наверх в нетерпении. От вида распахнутых бёдер, маняще темнеющей дырочки, у меня напрочь рвало крышу. Я чувствовал себя зверем, выслеживающим добычу. Я быстро разорвал квадратик пластика и раскатал до половины презик на Пашкин стояк, чтобы не замарать палатку: в походных условиях лишняя предосторожность не помешает. Подложил под Пашкину попку вафельное полотенце и тут же приставил головку члена к желанному, поблёскивающему смазкой, входу.
Хотелось зарычать и ворваться сразу, одним махом — на всю длину, забыв о всякой осторожности. Но это безумие длилось не больше секунды. Слегка продвинувшись вперёд и почувствовав, как замерло и напряглось моё солнце, сразу остановился. Мне тоже было безумно узко, сжимало до звёзд в глазах. Жаркие, дурманящие, скручивающие плети вожделения обхватили всё тело, я едва сдерживался, чтобы не толкнуться ещё… но замер в ожидании.
— Всё… уже привык… иди дальше, — прохрипел мой храбрец, мой самый лучший, самый храбрый заяц на свете, моё сумасшествие, моё лохматое чудо… мой…
Ещё толчок… ещё… и-иии… мы-по-ле-те-ли… Сначала осторожно… не торопясь… потом быстрее… потом ещё… и… всё-ёё-оо… Ненасытно, ожесточённо, с дикими нечленораздельными горловыми звуками я вбивался в распластанное тело, то всхлипывающее, то вскрикивающее на каждый толчок, то с силой сжимающее мою спину ногами. Пашка то колкими бороздками царапал мне спину, то вскидывал руки вверх, то судорожно комкал простынку, мотая головой и шумно дыша.
Здесь, в лесу нас ничего не сдерживало, и мы полностью отпустили на волю свои желания, свой неутолённый голод обладания друг другом. Такого безудержного, дикого, животного секса у нас ещё не было. Мы пили друг друга, дыша одним дыханием, вжимались и не отпускали, стуча одним сердцем. Орали и рвали друг друга, падали в бездну и опять возвращались, и опять падали. Градус возбуждения нарастал и уже зашкаливал. Мы неумолимо приближались к развязке. И она наступила, бросив нас в самый головокружительный полёт двух тел, бьющихся и замирающих в смертельной агонии страсти. Всё выплеснуто до конца, до последней капельки: наши соки, наше дыхание, наше биение сердец, наши дикие вопли — всё. Ничего нет… нас нет! Остались пустые, невесомые оболочки, безвольно распростёртые на ложе царского шатра. Мир сомкнулся над нами, и мы, вжавшись друг в друга, окунулись в сладкий, исцеляющий сон под негромкие, баюкающие звуки леса.
***
Пять месяцев спустя…
Незаметно пролетел последний летний месяц, и мы пришли учиться в новую школу. Ребята в классе приняли нас настороженно и не слишком приветливо. Как потом выяснилось, в классе существовало три ступени иерархии. Как в Древнем Риме — патриции и плебеи. И третья группа — ботаники. К ботаникам причислялись отличники. Их было немного, всего четыре человека. Они держались обособленно и, кроме учёбы, их ничего не интересовало. К патрициям, как они сами себя называли, относились те, кто входил в свиту Олега Котова — лидера и вожака «патрициев». Эдакий римский Сенат из пяти человек, стоящий высоко над прочими смертными. Все остальные, соответственно, — плебеи, куда мы благополучно и влились с Пашкой.
Олег Котов, здоровый спортивный парень, был сыном директора школы и чувствовал себя её хозяином — барином среди холопов. Впрочем, в школе он никого не задирал. Его свита тоже вела себя тихо и везде следовала за своим «хозяином». Просто они считали себя эдакой элитой школы. Ну, насчёт элиты я бы поспорил. Учились они так себе, с учителями разговаривали вежливо-хамским тоном. Одноклассники презрительное отношение к себе старались не замечать, обходили их стороной и не связывались. Вот такая обстановочка была в нашем новом классе.
Мы с Пашкой тоже вели себя тихо и никому не навязывались. Правда, пара приятелей из класса у нас всё же появилась. Они сидели впереди нас, и именно они и поведали нам про существовавшее деление на «подвиды».
Вообще-то меня удивляло само это явление — наша «элита»: выпускной класс — уже не маленькие ребятишки, а вполне здоровые, взрослые мужики. Видимо, наши «патриции» задержались где-то в детстве, не наигравшись в кубики и казачков-разбойничков. Меня это смешило, но не раздражало. Хотят играться, пусть играются. Лишь бы не трогали Пашку, а за себя я был спокоен: ещё в начале года поймал на себе изучающий взгляд Котова. Свой отводить не стал. Посмотрели, так сказать, «обменялись визитками» и, думаю, друг друга поняли. Его «трон» я занимать не собирался, и они о нас забыли.
С друзьями из прежней школы я связи не терял, и мы иногда встречались и созванивались. Женька, наша сорока-всезнайка, рассказала, что Лена в Ключ так и не вернулась: родители оставили её доучиваться в Челябинске. Это была приятная новость, не хотелось пересекаться даже случайно. Тем более, что в глубине души я чувствовал вину перед Леной и ничего с этим поделать не мог. Если у неё там сложится что-нибудь со Стасом, я буду только рад — камень с души упадёт. А то, что он ей не так уж и безразличен, как она пыталась меня уверить, я заметил. Да и она ему, судя по Ленкиному рассказу, тоже.
А у нас с Пашкой наступила новая, тщательно скрываемая от всех, жизнь. Правда, побыть вместе наедине удавалось не слишком часто, хотя мы почти не расставались и иногда урывали моменты между решением задачек по физике и уравнениями по начертательной геометрии. Но нам хотелось большего — романтической обстановки, и чтобы безо всяких случайно нагрянувших родителей. Это была наша мечта, пока что невыполнимая. Мы ждали зимних каникул. Мои, как обычно, уедут куда-нибудь на отдых, и вот тогда наступит наше с Пашкой время. И уж в этот раз опека нашей сердобольной соседки Татьяны Кимовны мне точно не понадобится: мальчик вырос и может позаботиться о себе сам.
Незаметно наступил конец декабря, приближались новогодние праздники. Нас с Пашкой ребята пригласили встречать Новый год вместе у Ксюши: родители уезжали в Тулу к родственникам, и квартира была свободна. Ксюне разрешили встретить Новый год дома с друзьями с одним условием: стены и мебель останутся целые, а соседи не вызовут полицию из-за шума: то есть всё должно быть культурно и без лишней кутерьмы. Ну, а присматривать за детками будет Ксюнина тётка. Звали её Лариса, ей самой только исполнилось двадцать пять лет, и она не прочь была порезвиться в нашей компании. Информацию об этом мне выдали вместе с приглашением на вечеринку.
Паша
Фу, блин, проспал и опоздал на остановку. Мы по утрам там встречались с Тёмой, чтобы вместе ехать в школу. Но вчера до двух ночи смотрел ужастик по DVD — срочно нужно было вернуть диск — и, как итог — проспал. Тёмке отзвонился, чтоб не ждал меня: приду на второй урок. Быстро засунул в себя бутер и поскакал на остановку. Маршрутки, как назло, не было. Ноги и руки стали постепенно коченеть, а я превращаться в ёлочную игрушку — обсыпанную инеем сосульку. Рядом остановилась чёрная БМВ, и из-за полусдвинутого вниз стекла показался мужик в затемнённых очках:
— Парень, тебе куда? Садись, довезу, а то стоишь, на снеговика похож.
Мороз был нешуточный, а я так замёрз, что мне было уже всё равно, кто в машине: очень добрый дядя или злой Карабас Барабас. Я кивнул и нырнул в открытую дверцу. Меня сразу окутало сказочным теплом, а дядька смотрел на то, как я постепенно оттаиваю, и лыбился.
— Тебе куда?
— В школу на Верещагина.
— Не поздновато? Занятия уже начались. Опоздал?
— Проспал.
— Ну-ну, — продолжал улыбаться он, не отрывая глаз от дороги.
Через пять мину были на месте. Я протянул ему полтинник:
— Спасибо. Возьмите, у меня больше нет.
— Спрячь, самому пригодятся. Мне было по пути.
— Ладно, как скажете. Спасибо, — я открыл дверцу, но он остановил: — Возьми мою визитку. Меня зовут Владимир Павлович.
— Очень приятно. Я — Паша. Зачем визитка?
— Ну, мало ли… — он опять улыбнулся, — вдруг в школу опять опоздаешь: позвонишь — я довезу. Или ещё что-то произойдёт…
— А вы в Армии спасения служите или в Бюро добрых услуг?
— Ну вот! Я ему доброе дело, а он мне в ответ…
— Да нет… Я ничего такого не хотел. Просто странно, с чего такая благотворительность… или вы всем помогаете?
— Нет, Паша. Благотворительностью я не занимаюсь и помогаю не всем. Ты сейчас и на второй урок опоздаешь. Беги. И позвони мне, тогда и поговорим, хорошо?
— Если визитку не потеряю. Ладно, я побежал. Спасибо ещё раз.
«Странный субъект! Довёз… визитка… позвонить просил… И какого ему от меня надо? Понравился, что ли? Стоит до сих пор, не уезжает…»
Я обернулся перед самыми дверями: машина стояла у ворот, и Владимир Павлович, как представился мне незнакомец, смотрел из приоткрытого окошка в мою сторону.
До окончания урока оставалось ещё пять минут. Я разделся и пошёл в сторону кабинета английского — следующего по расписанию урока. Сел на подоконник и достал визитку. На ней значилось: Бирюков Владимир Павлович. Адвокат. Тел… факс… адрес юридической фирмы.
Я прифигел: «Адвокаты решили таксистами подработать? Они, вроде, и так не хило зарабатывают. Ну, вообще-то, денег он с меня не взял… Странно!»
Я приоткрыл окно и пустил визитку в свободное плаванье с уверенностью, что с этим человеком больше никогда не встречусь. Но оказалось, что я ошибался.
За компьютер сразу взяться не получилось. Дин опять умчался куда-то с раннего утра – разбудил Сэма уже одетый, таинственно блестя глазами, пообещал какой-то сюрприз и испарился. Так что порядком удивленному Сэму осталось только размышлять, не приснился ли ему ночной разговор, и отшивать всех, кто вваливался в их временное жилье пообщаться с неугомонным братом.
За полчаса он спровадил массу народа:
— какого-то лохматого субъекта неопределенной наружности,
— трех монахов разных видов и размеров, которым Дин должен был притащить сегодня какую-то сделанную работу,
— грозную миссис Хиггинс (крайне обозленную тем, что пациент смылся, преступно пренебрегая перевязкой), которая все никак не желала уходить, пока не вытащила из юноши обещание повлиять на брата (интересно, как он должен это сделать?)
— брата Терри, притащившего из монастырских теплиц какой-то диковинный фрукт и непременно желавшего его скормить раненому охотнику…
— и, наконец, мистера Робинсона, который спроваживаться не пожелал, а, наоборот, утащил с собой, заявив, что память вернулась еще к двоим воспитанникам, так что его, Сэма, совет срочно нужен! В коридоре они столкнулись с братом Терезием, которому Сэм вчера опрометчиво пообещал придти на урок латыни и заодно рассказать об Азазеле для монастырских хроник. В завязавшейся чрезвычайно вежливой беседе Сэм внезапно ощутил себя мышью, которую оспаривают друг у друга два кота… На счастье, в коридор именно в этот момент занесло Люка – так что учение об Азазеле, которое вдалбливали воспитанникам весь последний год, пересказывать пришлось ему.
Сэм выдохнул и помчался за психологом, пока не пришел медик, желавший еще раз уточнить состав и действие содержимого аптечки…
Да уж, жизнь с каждым днем становилась все более активной. Неужели тогда, в первые два-три дня, ему показалось, что монастырь – тихая гавань! Как бы не так! Тут всегда все кипело и бурлило, и бойкие монахи с муравьиным трудолюбием почти круглые сутки что-то готовили, мастерили, принимали посетителей ( на так называемой «открытой», общедоступной части монастыря), собирали пожертвования, молились, освящали всевозможные предметы и амулеты, готовили снаряжение для охотников, подлечивали раненых и все это тихо, быстро и почти незаметно.
Сэм с головой нырнул в хлопоты дня, пытаясь разорваться между консультациями команде охотников, обнаружившей среди захваченных в Прайде вещей нечто непонятное, попыткой отвязаться от Мигеля с его черепашьими войнами, милой беседой с растерянными воспитанниками, вспомнившими свое прошлое, и еще кучей дел, которые нужно было срочно решить…
И разговор с психологом, так беспокоивший его раньше, прошел сегодня просто и между делом. Спокойно так…
Только куда опять унесло Дина?
Вот неуемная душа.
— Сэм, послушай… – вторгся в его мысли Крошка Майк, — Готовьте подарки, Мигель уезжает!
— Куда? – Сэм чуть не подавился обедом, Остальные воспитанники тут же перестали болтать за едой и насторожили уши.
— Как куда, домой, конечно!
— Его родители нашлись?
— А они никуда и не терялись. Все пропавшие и их родичи в базе данных. Просто им понадобилось малость времени, чтоб придти в себя, а нам – обеспечить легенду.
— Сказку? – чуть удивилась Анжела-Рысь.
Майк озорно подмигнул:
— Не совсем. Сэм, как ты думаешь, если мы придем в обычную семью и начнем беседы о демонах и одержимых, то куда позвонят родители?
— В психушку, — вставил бывший Лис.
— Вот-вот. Так что к ним заявились два агента ФБР (Билл и Бобби) и поведали о секте, занимавшейся похищением детей. И завтра обещали привезти их пропавшего ребенка.
— И что они сказали?
— Ну, в данный момент, они, наверное, продолжают глотать успокоительные ( отец едва не получил инфаркт от радости) и паковать вещи… Мы рекомендовали им переехать – чтоб «сектанты» сбились со следа. Подыскали дом, поселили по соседству Джонаса – это наш охотник на пенсии, будет приглядывать. Вы чего не едите?
— Нас отправят домой? – глаза Люка широко раскрылись. — Когда?
— Ну… дома уже приискивают. Осталось поговорить с родителями, оформить легенды, выучить их… Работы примерно на недели две.
Сэм задержался после обеда (его окликнул пожилой монах, который, судя по всему был поваром, и, осведомившись, где опять носит «этого непоседу», сунул в руки Сэма пакет с упакованным обедом для Дина. Юноша немножко обалдел, но взял, а повар, заговорщически подмигнув, сунул ему в руки несколько совсем не монастырских шоколадок) и вышел позже остальных.
О… а вот это интересно…
Папа рядом с Люком…
Странно. На обеде Питер обронил, что Джон Винчестер к нему подходил. Расспрашивал. Про Сэма, про Наставника, вообще про их житье в Прайде. И к Мигелю он приходил. А теперь разговаривает с Люком…А ведь, если б кто спросил Сэма, он бы поручился, что Д… отец и близко ни к кому из «выводка» не подойдет. Подошел… Вон, общаются. Люк даже вроде как улыбнулся. Может быть, все-таки удастся наладить отношения. Если, конечно, Джон расспрашивает именно за этим…
— Тирекс? – спросили в спину.
Сэм замер. Голос был из прошлого. Как и прозвище. Как и говоривший.
Динго.
Черт… Сэм небрежно переложил пакет из правой руки в левую. Автоматически вздернул подбородок, закрываясь привычным отчужденным высокомерием. И медленно-медленно обернулся.
— Меня зовут Сэм.
Динго подмигнул:
— А я Алекс. Алекс Гринберг. Брось, Ти… э-э… Сэм, не кипятись. Я тоже теперь на воле, выпустили, видишь?
— Интересно. И кто за тебя поручился? Я этого точно не делал.
— А Хорек. Мы столковались. Он мне дает зеленый свет, а я помалкиваю кое о чем.
А Динго не так уж изменился… Все такой же. Проснувшаяся память – не гарантия нормального характера, так, что ли? В подготовительном классе, помнится, был один мальчишка – тот еще подонок. Котенку лапы ломал…
— Шантаж, Динго? Не с того начинаешь.
— Да ладно тебе. Хорька жалеешь? Он с чего-то к одному здешнему здоровяку привязался, прям весь на нервах, что тот узнает про нашего красавчика кое-что… Слушай, а правда, ты с тем твоим пленным в одной комнате живешь?
— Это мой брат, Динго, если ты еще не в курсе. – холодно ответил юноша… Черт. Извещать кого-то из охотников о нраве Динго не хотелось. И что он такое на Люка имеет, а? Больше всего хотелось разобраться с бывшим «волчонком» сразу. Вот прямо сейчас…
— Мне б такого братика, — почти мурлыкнул Динго, — Ты с ним тогда так отжег, что я прямо обзавидовался весь…
Что?
— От одних стонов расплавиться можно было!
Спокойно… Спокойно… Тихо-тихо, Сэм, не время в драку лезть…Что-то… что-то тут не так. Динго раньше таким наглым не был. Что ж такое? Ну-ка, не спеши, послушаем еще…
— Я прямо пожалел, что не завел таки тогда с тобой разговор… когда заходил. Про таблеточки. А? Мы б тебе таблеточки, а ты с нами поделился своим «материалом». Побоялись. Думали, ты такой… правильный, настучишь чего доброго. А ты ничего. Знаешь, как управиться и попользоваться. А он где? – Динго завертел головой, как бы невзначай зацепив взглядом пакет с едой.
Сохранять спокойствие становилось все трудней.
— Уехал. Не твое дело.
— Я б на твоем месте с него не слезал…
Бэмс!
Сэм не понял, как это вышло, но Динго оказался на полу, а в следующую секунду его голова мотнулась от тяжелого удара в челюсть.
Пакет полетел в сторону. Сэм сблокировал ответный удар и добавил еще, в челюсть и горло, промазал, получил в живот, к счастью, не в полный замах, и озверел окончательно. Мальчишки покатились по каменному полу, рыча и ругаясь сквозь зубы…
Кто-то закричал, призывая прекратить и встать, кто-то попробовал оттащить Сэма – тот коротко и без замаха ткнул непрошеного миротворца локтем – наугад, но попал, тот сдавленно охнул голосом Люка и отпустил…. Сэму было не до вежливости и не до послушания. К черту!
Не лезьте! Не вмешивайтесь! Никто-не-смеет-так-говорить-про-них-с-Дином! Никто!
— Сволочь, посмей только посмотреть в его сторону!
Перед глазами клубился красноватый туман…
Посмей… только…
Он почти не чувствовал ударов, весь устремленный к одной цели – выбить из Динго даже мысль о том, чтобы… чтобы. Не смей!
Кто-то перехватил его руку в замахе, рывком завел за спину и сдернул с Динго, как котенка. Юноша рванулся, но держали крепко. И умело. Без стимулятора не выскользнешь. Два невысоких монаха точно так же оттащили второго участника драки и придержали, чтоб не вырвался.
— Что здесь происходит? – мрачно спросил Билл Харвелл. Ох, проклятье… Сэм перестал вырываться.
— Он на меня напал, — Динго слизнул с губ кровь и зло покосился на Сэма. Очень говорящий был взгляд.
«Ты пожалеешь».
«Ты тоже!» — молчаливо ответил ему юноша.
— Сэм?
Тот закусил губу, пытаясь придумать, что сказать. Он не может сказать про Дина! А захват на руках ничуть не помогал сосредоточиться.
— Отпустите меня. Сэр…
— Сэм? Ты вменяем?
Отец? Ох-х…
— Да, сэр.
— Отпусти его, Джон. Так. И что здесь происходит? Сэм? Хотя с тобой позже. Алекс?
— Это он напал на меня, сэр!
Наступило молчание.
— Кто видел, с чего все началось?
— Вот он видел. – Динго ткнул подбородком в сторону Люка, — Пусть расскажет.
Взгляды уперлись в бывшего Хорька.
— Лукас?
У рыжика даже подбородок покраснел.
— Я не… — он посмотрел на Динго и замолк. Тот поймал его взгляд и еле заметно нахмурился.
— Рассказывай, Хор… Люк. Что видел.
И тон был такой, что никто посторонний не догадался бы, что спрятано за этой просьбой. «Говори. То, что надо. Иначе…»
Люк замер. На миг опустил глаза. Шевельнул губами, но промолчал…
— Ты правда видел или нет? – Харвелл не повышал голоса, но в ушах Сэма непроизвольно прозвучало слово «влипли». И Динго, и он сам… И Люк.
— Видел, — наконец прозвучал хрипловатый голос… – Сэр… я прошу… Можно мне… отменить рекомендацию?
Он отвел взгляд от потрясенного лица Динго и договорил:
— Динго… нельзя пока выпускать.
Гроза прокатилась над Долиной за несколько минут — молнии сверкали все дальше, гром грохотал все тише, ветер постепенно успокаивался, только под ногами так же быстро бежал мутный поток.
Илья подошел к избушке и провел рукой по низу стены — обугленные мокрые бревна оставили на руке черный след. Рассмотреть повреждения в темноте он не мог, но, судя по всему, нижние венцы не прогорели насквозь, а верхние лишь немного обуглились. Илья погладил стену на уровне окна и неожиданно заметил, что ему страшно трогать пальцами обожженное тело избушки, как будто она была живой и его прикосновение причиняло ей боль.
— Ничего, я тебя вылечу, — прошептал он одними губами, — все будет хорошо.
Усталость навалилась на него внезапно, Илья почувствовал озноб и очень захотел оказаться в постели под одеялом. Он обошел избушку со всех сторон, прощупывая нижние венцы, и наконец поднялся на крыльцо.
Мишка давно спрятался внутри и теперь вытирал Сережку огромным махровым полотенцем. Окна были распахнуты, но все равно в воздухе стоял устойчивый запах гари.
— Как думаешь, можно окна закрыть? — спросил он. — По-моему, проветрилось.
— Холодина-то какая, — поежился насквозь мокрый Илья. — Закрываем, конечно.
— Ты вытирайся, я закрою, — заботливо предложил Мишка и протянул ему полотенце, легонько хлопнув Сережку по мягкому месту.
Илья скинул мокрые трусы и майку — ливень не смыл с них сажи — и посмотрел на себя со всех сторон. Нет, ни одного серьезного ожога не было, разве что кожа местами облезет, не страшней, чем на солнце обгореть.
— Сережка, ты не обжегся? — спросил он сына, залезавшего в постель. Мишка натягивал пододеяльник на одеяло — они водились в избушке в избытке, ведь ночевали здесь иногда шесть человек одновременно.
— Нет, — ответил парень, демонстративно стуча зубами и сворачиваясь клубком.
— Сам-то как? — поинтересовался Мишка.
— Нормально вроде.
— Рожа у тебя красная, — сообщил Мишка.
Илья ощупал лицо — да, кожу жгло, что было неудивительно. Он глянул в автомобильное зеркальце: брови местами опалились, но ресницы остались на месте.
Пока он вытирался и искал сухое белье, Мишка успел закрыть все окна и улечься в постель раньше него. Илья погасил свет и собирался влезть под одеяло, когда услышал какой-то звук в столовой. Интересно, а дверь они закрыли на ночь? В том, что избушку нарочно подожгли, не было никаких сомнений, и, наверное, следовало опасаться незваных гостей.
Он прошлепал к выходу и тут же наткнулся на Мару. Она приложила палец к губам и показала на дверь в спальню. Илья кивнул, прикрыл ее и включил в столовой свет.
— Твое? — с хитрой улыбкой спросила Мара и вытащила из-за спины его синюю тетрадь.
— Где ты ее взяла? — со злостью спросил он, выхватывая тетрадь.
Мара кокетливо покрутила головой:
— Какая разница? Вещь твоя, я тебе ее возвращаю.
Илья скрипнул зубами и поставил тетрадь на полку.
— Что ты так нервничаешь, а? Да я и так читаю ее, когда захочу, я уже говорила, — Мара повела плечом, как будто хотела приласкаться к нему.
— Прекрати со мной заигрывать, — буркнул Илья.
— А почему? Слушай, мне так понравилось, что ты про меня написал! Я прямо растаяла, честное слово. Мне никто никогда не посвящал стихов, сколько я за мужиками охочусь.
— Может, они просто не успевают? — хмыкнул Илья.
Мара насупилась.
— А может, и правда не успевают? — она удивленно подняла брови. — Но все равно, ты первый. Шалунья, значит?
Илья отвел глаза.
— И я тут подумала, знаешь… Очень мне приятное захотелось тебе сделать. На Купалу я тебе покажу цветок папоротника. Если успеешь его сорвать, то будешь неуязвим для меня. И тогда люби меня хоть всю ночь — ничего страшного не будет. Я честно говорю, можешь спросить у кого хочешь. И вообще, цветок папоротника — полезная вещь, так что цени!
— Слушай, вали отсюда, — прошипел Илья, чувствуя, что сейчас решит не дожидаться купальской ночи.
— Что, боишься?
— Да, считай, боюсь. Иди, оставь меня в покое.
— Ладно, — довольно ухмыльнулась Мара, — так и быть. Хоть бы поцеловал меня на прощание!
— Уйди, — рявкнул Илья, а потом добавил: — И не смей даже близко подходить к моему ребенку!
Она расхохоталась и нырнула в печную дверцу, и он снова не понял, как ей это удалось. Ну как после этого заснешь?
Алексей уехал рано утром, и Ника снова осталась наедине с домашним хозяйством. День пролетел незаметно, и чем ближе время подходило к закату, тем сильней Нику терзало смутное беспокойство. Она не догадывалась, что ее муж задумал сделать с избушкой, и судьба плотника не сильно ее беспокоила, но ей почему-то показалось, что это выльется в нечто страшное, и это страшное не обойдет ее стороной. А может, она и вправду начала бояться темноты?
С тех пор как девочек домой привел плотник, она не забывала заходить к ним перед сном и сидела в детской до тех пор, пока они не засыпали. Чтобы они не спали с горящей лампой, она купила им ночник в виде полярной совы и внимательно следила за тем, чтобы он был включен на ночь. Она оставляла дверь в их спальню открытой настежь и не закрывала свою, чтобы они могли позвать ее ночью, если им снова что-нибудь привидится.
Этого оказалось достаточно — теперь дети спали спокойно. Может, и к лучшему, что Надежда Васильевна уехала и перестала их пугать? Ника теперь нисколько не сомневалась в том, что их ночные страхи объясняются именно провокационными рассказами суеверной старушки.
В этот вечер она сидела с девочками особенно долго. Может быть, им передалось ее смутное беспокойство — дети ведь очень чувствительны к эмоциям родителей, — а может, они и сами ощущали тревогу, поэтому не могли уснуть. Ей пришлось рассказать им на ночь сказку, хотя она не сомневалась, что ее близняшки давно вышли из этого возраста. В историях у нее недостатка не было, она пересказала им сюжет одной из книг о принцессах и рыцарях, которую когда-то переводила. Они уснули примерно на середине.
И снова, уже в который раз, по дороге в спальню ей почудился чей-то взгляд из сумеречной гостиной. Темнело теперь не больше чем на час, в городе, наверное, перестали зажигать на ночь фонари — начинались белые ночи. Но если раньше Ника ждала их приближения, как освобождения от кошмаров, то теперь убедилась: в сумерках таится несравнимо больше страхов и опасностей, чем в непроглядной темноте. Потому что смутные образы ее снов стали видимыми отчетливо во всем своем безобразии.
Нет, она не позволит кошмарам влиять на ее поведение, когда она не спит. Ей хватило истории с котом и газовым баллончиком, больше она не намерена превращаться в посмешище. Как бы ни был осязаем взгляд в спину, Ника, стараясь сохранить спокойствие, зашла в спальню, не закрывая двери, сняла макияж и разделась, осмотрев свое тело, к которому по-прежнему не хотел приставать загар, хотя она проводила на солнце не менее двух часов в день. Открытая дверь ее раздражала, ей казалось, что за ней кто-то подглядывает, она терпеть не могла готовиться ко сну не закрывшись. И хотя Ника гордилась собственным телом и не делала ничего, что могло бы бросить на нее и малейшей тени, все равно ей было неприятно. Но чего не сделаешь ради детей!
Ника расчесала волосы, любуясь своим отражением. Интересно, написал бы плотник стихотворение для нее, если бы увидел ее обнаженной, с распущенными волнистыми золотыми волосами, как у русалки? Он же всем пишет, почему бы ему не написать что-нибудь и для нее? Ника сегодня как никогда казалась себе похожей на русалку — зеленые глаза ее светились, волосы лежали мягко и послушно, обволакивая точеные плечи, а не торчали во все стороны, как обычно. Кожа, так и не принявшая загара, перестала отливать синевой и приобрела молочно-белый оттенок, оставаясь при этом прозрачной и нежной.
Впрочем, это полная ерунда. Она слишком хороша для того, чтобы плотник даже смотрел в ее сторону. Игривое настроение немедленно сменилось мрачной решимостью, когда пришло время гасить свет и отправляться в постель.
Ника щелкнула выключателем и оглядела темную комнату. Дверь балкона ярким пятном выделялась на бревенчатой стене, в ней, на фоне светло-серого неба, четко обозначились верхушки елей, подступавших к самому забору. Ей показалось, что они сделаны из стали и готовы в любую минуту нагнуться и острыми копьями повернуться в ее сторону.
Она села на постель, откинув одеяло, и прислушалась. Если бы не открытая дверь, ей бы не пришлось этого делать. Огромный дом был полон звуков, гулко разносившихся в тишине. Сухие щелчки бревен, скрип паркета, гулкая капля воды, шорохи, постукивания, придыхания… И среди этих непонятных и пугающих звуков Ника вдруг отчетливо услышала шаги, клацнувшие по полу где-то в гостиной. Так ходят собаки, щелкая когтями по паркету. Неужели она плохо заперла дверь и кто-то из азиатов пробрался в дом?
Ника замерла — шаги доносились откуда-то с лестницы. Да это точно идет собака! Ника представила себе ленивого Азата, всегда еле-еле ползавшего по ступенькам, — очень похоже.
Шаги свернули в коридор, миновав детскую и направляясь в ее сторону. Неожиданно нагота смутила ее, собственное тело показалось ей беззащитным, уязвимым. Рука непроизвольно потянулась к халату, висевшему на спинке кровати. И, судя по походке, Азат направлялся в ее комнату вовсе не потому, что соскучился. Ника вспомнила, как апрельской ночью возле избушки собаки повернули обнаженные клыки в ее сторону, и ей стало страшно. Может, и азиатов здесь мучают ночные кошмары, они сходят с ума и становятся кровожадными? Ведь ее предупреждали, что это непредсказуемые собаки, подверженные приступам внезапной необъяснимой ярости, особенно в переходном возрасте.
Только ярости в приближавшихся шагах не чувствовалось. Скорей, инстинкт осторожного охотника, молча крадущегося к добыче. Добычей собственной собаки Ника становиться не желала. Но и повторять эксперимент с газовым баллончиком не собиралась.
— Азат? — робко позвала она.
Шаги, клацавшие по паркету, нисколько не изменились, как будто тот, кто шел по коридору, не услышал ее. Ника накинула халат на плечи, но пальцы отказывались слушаться и единственная пуговица не желала застегиваться.
— Азат! — крикнула она громче и смелей — шаги подступили к самой двери.
Ее собственная собака — равнодушный хищник, ищущий жертву в темном доме? Ника представила, как Азат появляется в комнате, осматривается по сторонам горящими зелеными глазами и видит ее сидящей на постели. Она инстинктивно подтянула ноги на кровать.
Но какие бы ужасы ни рисовало ее воображение, реальность оказалась страшней и безысходней. Это был вовсе не Азат — огромное отвратительное пугало на четырех лапах перешагнуло порог ее комнаты.
Волк? Медведь? Острые уши над вытянутой клыкастой мордой и бесстрастный взгляд человеческих глаз. Грузное тело медведя, поросшее шерстью, и богатырская грудь здорового мужчины. Ника вцепилась ногтями в одеяло, подтягивая его к себе и пытаясь закрыться им как щитом.
Зачем он пришел сюда? Что он собирается делать? Она хотела закричать, но только тоненько завыла от ужаса и безысходности. Какая же она была дура! Да в этом доме нельзя было оставаться ни минуты! Надо было бежать отсюда и уводить детей! Почему она не послушала Надежду Васильевну?
Чудовище оглядело комнату исподлобья и медленно двинулось в ее сторону, облизнувшись. Это не сон, как жаль, что это не сон! Как хорошо было бы проснуться сейчас, чтобы не видеть, как косматая тварь приближается к кровати. И цель у него может быть только одна — сожрать ее немедленно!
Ника вскочила на ноги, увлекая одеяло за собой, и поискала глазами пути к отступлению. Нет, ей не уйти! Даже если ей удастся выскочить в коридор, эта тварь все равно догонит ее, догонит и сожрет!
Она не позволит этому страшилищу расправиться с собой, как с кроткой овечкой! Она будет защищаться! Ника набросила одеяло на голову неведомому зверю, на секунду лишив его зрения, и кинулась к балконной двери, изо всех сил дергая ручку на себя. Но тут же замерла и отступила: за стеклом плавно покачивалась тонкая фигура, одетая в саван. На синем лице застыла неподвижная улыбка, обнажившая единственный тонкий клык. Сзади по паркету снова клацнули когти, Ника отшатнулась в сторону и увидела, что у этого пугала человеческие руки с длинными изогнутыми ногтями. Она прижалась к стене и попыталась продвинуться к двери, но чудище перегородило ей дорогу.
— Что вам надо? Зачем вы явились сюда? — ей казалось, что она громко кричит, на самом же деле из горла вырывался еле слышный шелест.
— Я хочу оставить тебе доказательства своего существования, — выговорило чудовище звериной пастью и поднялось на задние лапы, — чтобы утром ты не забыла о том, что видела действительно меня, а не ряженого на маскараде.
Ника задрала лицо вверх и медленно сползла на пол, не смея оторвать глаз от дьявольской медвежьей фигуры, нависавшей над ее головой. Чудовище впилось ногтями в стену и процарапало в бревнах пять глубоких полос.
— Мне бы хотелось оставить такие же отметины на твоем лице, — ненависть гремела в его голосе и светилась в ненормальных человеческих глазах.
Зверь снова встал на четвереньки и вперился взглядом Нике в глаза.
— Но я надеюсь на твое благоразумие, — выплюнул он с презрением, как будто сожалел о том, что не может изуродовать ее немедленно.
Звериная морда замерла в сантиметре от ее носа и оскалилась, приподняв верхнюю губу. И от того, что дыхание чудовища коснулось ее лица, Ника почувствовала непереносимую дурноту, подкатившую к горлу. Оскаленная пасть закружилась перед глазами и поплыла назад и в сторону, растворяясь, а потом исчезла за черной пеленой забытья.
Она пробыла в обмороке недолго, во всяком случае ей так показалось. А в себя ее привели крики девочек из их комнаты. Ника немедленно вскочила на ноги — это ерунда, что после обморока долго не можешь вспомнить, что произошло. Она помнила клыки отвратительного чудища, и если неведомый зверь оставил ее в покое, то ему ничто не мешает напасть на ее детей!
— Мама! Мамочка, скорей! — неслось из детской.
Ника кинулась в коридор, спотыкаясь и путаясь руками в полах расстегнутого халата.
— Марта! Майя! Я бегу! Я сейчас! — крикнула она ходу, забыв о том, что детям надо подавать пример невозмутимости и хладнокровия в любых ситуациях. Если это пу́гало набросилось на ее дочерей, она разорвет его голыми руками, зубами перегрызет ему горло! Ника не чувствовала страха, только сумасшедшую ярость и желание вцепиться ногтями в того, кто посмел причинить зло ее детям.
Она влетела в детскую в развевавшемся халате, тяжело дыша, и остановилась, не понимая, что происходит. Близняшки стояли у окна, глядя на сумрачную Долину, и кричали.
— Что? — выдохнула Ника. — Что случилось?
— Мамочка, там пожар! Там пожар! — со слезами в голосе выговорили они хором.
Ника опустилась на одну из кроватей, и из глаз у нее побежали слезы облегчения. Никто не нападал на ее девочек, никакое чудовище не собиралось их загрызть. С ними все хорошо.
— Мама, это же Сережкина избушка! — кричали они.
Ника постаралась взять себя в руки. Надо объяснить детям, что это не причина так волноваться.
— Надо же им помочь, мама, они же сгорят!
— Не сгорят, — устало ответила Ника. Слов не находилось. Ну не объяснять же детям, что это их отец велел поджечь избушку?
— Надо вызвать пожарных! Надо же что-то делать!
— Девочки, — тихо сказала Ника и подошла к окну, — я думаю, пожарных вызвали без нас. Мы ничем помочь не можем. Подумайте сами, что бы мы могли сделать?
— Может быть, они спят и не видят! Они же сгорят! — крикнула Марта и топнула ногой.
Ника прильнула к стеклу. Нет, они не спят, вокруг избушки кто-то двигается, значит, пытаются потушить. Да и огонь поднимается не слишком высоко.
— Нет, мои милые, они не спят, не беспокойтесь. Посмотрите хорошенько, они проснулись и вызвали пожарных, я уверена.
— Мы что ж, так и будем из окна смотреть? И ничем не поможем? — Марта, в отличие от Майи, перестала плакать.
— Чем же мы им поможем? Две маленькие девочки и одна женщина? Там двое мужчин и Сережа. Уверяю вас, они обойдутся без нашей помощи, мы будем там только мешать.
— Может быть, они пострадали? Может, Сережка там лежит раненый, и никто ему не помогает, потому что все пожар тушат? — сквозь слезы пробормотала Майя.
— Не выдумывай глупостей! — фыркнула Ника. — Если хотите, можем одеться и пойти туда, посмотреть, все ли с ними в порядке.
Ника и вправду решила, что их приход может отвести подозрения от Алексея. А если действительно кто-то пострадал, то тем более следует появиться там и хотя бы сделать вид, что они не остались равнодушными к несчастью «соседей».
— Да, мам, надо пойти туда и проверить! — Марта отпрыгнула от окна и кинулась к двери.
— Куда? Оденьтесь немедленно. И мне тоже надо одеться, не могу же я появиться на улице в таком виде.
— Скорей, мамочка! Одевайся скорей! — Майя тут же начала стаскивать с себя пижаму.
Ника недовольно покачала головой и отправилась в свою комнату. Может, это хорошо, что дети проявляют такое искреннее участие в чужой беде? Со временем они сами разберутся, когда надо помогать ближнему, а когда от этого стоит воздержаться. Ника в детстве тоже жалела бездомных животных, потом это прошло само собой.
Она включила в комнате свет, и взгляд ее сам собой упал на стену, где чудовище оставило следы страшной пятерни. Нет, на этот раз не было никаких сомнений в том, что это существо ей не приснилось. Пять глубоких полос изуродовали стену, процарапав четыре бревна сверху вниз. Нике даже показалось, что в комнате сохранился его звериный запах. Она не собиралась и дальше прятать голову в песок и убеждать себя в том, что это всего лишь галлюцинация. Надо немедленно поговорить с Алексеем, как только он приедет. Если это маскарад с целью ее запугать, она все равно не справится с человеком таких габаритов. Очевидно, это не плотник, он для такой роли мелковат.
В глубине души шевелилась мысль, что это не может быть маскарадом, но думать об этом ночью Нике было слишком страшно. Она уже не боялась показаться самой себе сумасшедшей. Лучше быть сумасшедшей, чем игнорировать опасность, которая грозит ей и детям. Но представить себе, что такой монстр существует в реальности и бродит где-то поблизости, она попросту не решилась.
Дети оделись за одну минуту, прибежали к ней под дверь и теперь нетерпеливо канючили в два голоса. Ника молча слушала их нытье, не собираясь торопиться. Когда же они наконец спустились в прихожую и распахнули дверь, над головой оглушительно грохнуло и на землю рухнула стена проливного дождя.
Ника еле успела убраться обратно в дом — ветер дул с юга, и дождь мгновенно залил крыльцо, несмотря на то что его накрывала крыша.
— Нет, мои милые, пожалуй, мы никуда не пойдем, — строго сказала Ника, захлопывая дверь.
— Но мама… — начала было Марта.
— Никаких «мама», — отрезала Ника, — в такой дождь вам нечего делать на улице.
Майя собиралась снова распустить сопли, но Марта дернула ее за руку и потащила наверх со словами:
— Такой дождь наверняка потушит пожар! Пойдем посмотрим в окно.
Да, об этом Ника не подумала. Будет обидно, если затея Алексея провалится из-за такой ерунды, как погода. Повезло плотнику, ничего не скажешь. Дуракам всегда везет.
Гром грохотал над головой оглушительно, и Нике показалось, что молнии бьют прямо в крышу дома. Она поднялась вслед за детьми наверх и остановилась рядом с ними у окна: за сплошной пеленой дождя не было видно ни избушки, ни огня, ни тем более людей. Упругие струи хлестали в окно и текли вниз сплошным потоком. Молнии на мгновение освещали Долину, но и при их срывающемся свете за окном ничего нельзя было разглядеть.
— Давайте-ка ложиться спать, — подумав, предложила Ника детям.
Видимо, они и сами хотели того же, потому что ныть не стали. Когда ливень погасил пожар, их решимость бежать на помощь заметно поутихла.
На этот раз Нике не пришлось долго ждать, пока они угомонятся: монотонный шум дождя за окном сделал свое дело. Да и время было позднее, близняшки уснули минут за десять-пятнадцать.
Она вышла в коридор, но на полпути остановилась. А что если чудовище притаилось и ждет, когда она появится в своей комнате? При свете Ника почти не сомневалась в том, что кто-то разыгрывает ужасный спектакль, но стоило оказаться в темном коридоре, как эта мысль тут же показалась ей абсурдной. Чудовище было настоящим, самым настоящим. И теперь поджидало ее, спрятавшись в ее комнате! Зачем она погасила свет, когда уходила?
Она на цыпочках двинулась вперед, стараясь не дышать. Дождь кончился, но на крышу капало с деревьев, поэтому Ника, сколько ни прислушивалась, не могла разобрать, нет ли в комнате посторонних звуков.
Кралась и прислушивалась она напрасно: в спальне никто ее не подстерегал. Ника с облегчением зажгла свет и осмотрелась хорошенько — ни чудовищ, ни привидений. Надо заснуть, чтобы скорей наступило утро. Она побоялась остаться в темноте и включила бра над кроватью. Лучше спать при свете, чем трястись от каждого шороха, а после дождя они слышались отовсюду.
Ника снова огляделась и скинула халат на спинку кровати. Сколько бы она себя ни успокаивала, тревога и страх не оставляли ее. Кто-то находился рядом с ней, она чувствовала чье-то присутствие, только никого не видела. Когда ей пришло в голову, что кто-то прячется под кроватью, она невольно отступила от нее в сторону, а потом нагнулась и посмотрела на пол.
Какая глупость! Разумеется, под кроватью никто не прятался.
— Кто здесь? — смело спросила она, чтобы услышать собственный голос.
За прозрачной шторой, прикрывавшей балконную дверь, тоже никого не было. Ника отбросила ее в сторону и сдавленно вскрикнула: к стеклу прижималось бледное узкое лицо. Тонкий клык поблескивал в свете бра, а огромные глаза светились мертвым белесым светом.
Ника отступила на шаг, и взгляд ее заметался по комнате. Бежать? Призрак в белом саване прислонил вытянутые синие ладони к стеклу и слегка надавил на дверь. Ника отошла еще на шаг, дверь распахнулась, и в спальню шумно дохнуло холодом.
Существо зашипело, неспешно перешагивая порог, и выбросило вперед длинные худые руки. Ника снова попятилась, запнулась о край ковра и навзничь повалилась на спину, но тут же подобрала ноги и отползла на два шага, стараясь добраться до кровати.
— Верни чужую вещь, — прошипел вдруг призрак и оскалился. И неизвестно, что было страшней видеть: тонкий клык с желтой каплей на конце или голые десны, обнажившиеся под поднятой верхней губой.
Да, похоже, Дьюп был такой же, как и лорд Джастин.
Я вспомнил, что поначалу, пока не притерпелся, вообще не переносил его недовольства. (Хоть он его и не демонстрировал.) И не я один. Одногодки смотрели на меня как на чумного уже за то, что я не кинулся тогда от Колина сломя голову. Мне, правда, некуда было особо кидаться. Но новички по традиции держались на корабле вместе, а я…
И Дьюп, пожалуй, был ничуть не легче в общении, чем инспектор. Разве что никогда не издевался надо мной. Наоборот, я видел, что иной раз сильно достаю его любопытством или глупостью. Но Колин не сердился. Теперь я понимал – почему. Он себя знал. И не мне было тогда его злить.
Я вспомнил, как проснулся первый раз в каюте Колина. Голова с похмелья у меня никогда не болела, хотя особенно легкой тоже не была, и привкус этот во рту… Но все-таки, открыв глаза, я ощутил, что мне хорошо, что я дома, что я … спокоен!
Ты этого не поймешь. Ты никогда не просыпался в открытом космосе, меняя один искусственный корабельный «день» на точно такой же другой. И твой мозг не утрачивал «день» ото «дня» последние ориентиры в пространстве.
И ты не вертел в ужасе «по утрам» затуманенной ото сна башкой от переборки к переборке, пытаясь понять, где же тут север или юг, где всходит это проклятое солнце! И тебе не хотелось удавиться потом от собственной слабости и щенячьей паники.
День, два, три – и это, вроде, проходит. Чтобы неожиданно накатить с новой силой. И даже когда не накатывает, всегда знаешь – ты в космосе. Но весь твой космос в тебе, а там, вокруг – только бездна.
Так вот, в каюте Дьюпа я почувствовал себя иначе. Поначалу решил: это потому, что мы почти стоим на земле. (Корабль болтался на «короткой» орбите вокруг Ориса.) Но и потом по утрам на меня больше не накатывало. Ни разу за те два года, что мы провели вместе. Дьюп сам по себе являлся устойчивой опорой, вокруг которой раскручивалось мое личное мироздание.
Я снова заглянул в лежащий поверх стопки «пластика» (на бумаге уже почти не пишут) дневник.
«…А может, я не ту дорогу выбрал в жизни? Почему я не бусина в твоем браслете, Алана? Скажи, стал бы я счастлив?»
Алана? Ее же звали… Я полистал, чтобы удостовериться. Айяна, точно.
Но Дьюп явно имел ввиду одну и ту же женщину.
Полез в сеть. Выяснил, что Алана – просто «наш» вариант экзотианского имени Айяна.
Кто у меня тогда Влана? Въяна? Забавно. И вообще имена эти, как сестренки. Алана-Влана. Влашка – сирота, а вдруг? Вот только на Колина она совсем не похожа…
Справа лежали бумаги по новому кораблю, слева – дневник. По центру – листок пластика, где я время от времени ставил плюсы или минусы напротив фамилии нашего навигатора. Были у него плюсы, были. Да только по его допускам и поправкам можно было не корабль – астероид гонять, то есть глыбу с нулевой маневренностью.
Я принес из корабельной библиотеки учебник по навигации (книгу даже в руках держать приятнее, надоели «экранки»), и выяснил, что вообще-то Эмерс считает, как положено. Вот только мы с Келли привыкли летать иначе. Про Роса или Тусекса по прозвищу Ходячее Пузо, я вообще молчу. Эти «пешком» летают, или, как еще у нас говорят, – «на ощупь». Я видел не раз сам, как Рос прижимает пальцем кнопку «координатора», и пока строчки скачут, как бешеные, выравнивает по ним шлюпку.
Эмерс был в нашем чумном коллективе явно не на месте. Сменять его у кого-нибудь? Но у кого? Мне нужен достаточно «сумасшедший» навигатор с «живыми» руками и ясной головой. Где такого возьмешь?
– Да на «Выплеске», – сразу сказал мне Келли, когда я ему пожаловался. – Тамошний навигатор всех достал уже.
Келли был бодр и деятелен. Перемены в моем настроении подействовали на него благотворно.
– А чем достал? – спросил я на всякий случай без лишней заинтересованности.
– Боятся с ним летать. Впритык считает.
– Молодой?
– Да… как я.
– Чего тогда считает без допуска?
– Земляк нашего Джоба потому что. В гробу он эти допуски видел.
Я задумался. Земляк Джоба – рекомендация хорошая. Парни с Тайма основательные и честные. И профессиональная гордость в тамошних семьях часто рождается раньше наследников. Стоило познакомиться с этим «навигатором».
– Келли, я нормально выгляжу? – спросил я на всякий случай. Бойцы вроде больше не шарахались, но все-таки…
– Да ты Влану-то пошли. Как за профессионала я за него поручусь. А что за человек – она лучше разберется.
– Это мне комплимент, что ли? – фыркнул я.
– Чего?
– Иди пульты запасные проверь! Не раскрутили там их? Передавать же. Иди-иди! Похвалил начальника, называется, – расхохотался я.
Ладно, пусть действительно Влана летит.
Я убрал со стола документы. Надо бы к новобранцам сегодня зайти. Семеро у нас с Мах-ми, трое – с соседнего Прата. Последнее пополнение. Мелочь голомордая, но тоже надо поговорить. Неприятные дела откладывать никогда не стоит, приятными они от этого не становятся.
Новобранцы занимались под руководством Гармана стратегией. Задача была на тему – как ничего не сделать, но добиться результата. Вот вам огневые позиции. Выполните маневр или перестроение, чтобы испортить жизнь противнику. Хорошая задачка. Красивая. Я постоял, посмотрел. Потом прямо при Гармане, чтобы веселее было, решил поговорить с мальчишками. Сержант сразу понял, о чем я, и под уважительным предлогом бежал. Нервы у него тоньше моих. Я выдержал, в общем-то, а вот глаза у ребят стали круглые-круглые. Такого они от капитана не ожидали. Капитан в глазах новобранцев вполне имеет право вести себя, как последняя сволочь. Но вот извиняться за это?..
Уже хотел уйти, когда парнишка с Прата, которого даже не я (я тогда был «временным сержантом»), Келли еще завербовал, посмотрел как-то уж больно тоскливо и жалобно. Я затормозил.
– Ты чего, боец? Может, обижает кто?
– Господин капитан, это тогда… я был.
Глаза в пол.
– Где был? – не понял я в первую секунду. Но когда спросил – уже понял. И выругался про себя.
Он начал сбивчиво что-то объяснять, но я перебил.
– Давай-ка, пойдем ко мне поговорим, – не хотелось, чтобы он при всех тут начал «раздеваться».
– Да ребята знают, – сказал боец и уставился на меня, как собака на палку.
«Ну ни фига себе, – подумал я. – Заговор на уровне младшего личного состава».
– Ну, тогда все и рассказывайте. Вместе.
Мальчик помотал головой.
– Вы меня не поняли, господин капитан. Это я один. Но я рассказал потом всем. Просто…
Он опустил голову.
– Просто тебе тяжело было все это в себе держать? Понимаю.
Голоса я не повышал, и кроме сочувствия ничего вообще-то не испытывал.
– Я не знал, что так будет…
– Как будет?
– Стыдно.
Ну детский сад, ей богу. Захотелось присесть на корточки и заглянуть мальчишке в глаза.
– Давай, рассказывай, а я подумаю. Сядем, может быть?
Первогодки и сидя сбились в стайку. Они пытались хоть как-то защитить от меня своего товарища.
Оказалось, в увольнительной на Аннхелле к парню подошел толстый дядька, представился начальником нашей службы безопасности (что так и было) и попросил установить под пультом в навигаторской маленькую коробочку. (Обломки мне тут же передали.) Толстяк сказал, что на корабле преступник, и это поможет… детский лепет, в общем. По логике пацан должен был произошедшее забыть, но любая конкретно взятая голова – всегда свои потемки. Он сначала и забыл вроде, а потом, когда начали искать перед проколом бомбу, вспомнил. Может, даже я на него как-то подействовал. Но мне он признаться побоялся. Сказал ребятам. Они «коробочку» вытащили и на запчасти разобрали.
– Что же теперь с тобой делать? – спросил я. – Надо тебя психотехнику показать, вдруг в подсознании что-то осталось? Сегодня мой врач прилетит, я поговорю с ним, чтобы шума особого не поднимать… А так, на будущее – ты не больше виноват, чем все остальные, – я посмотрел на него строго. – Попасть в такую историю каждый может. Но! Когда вспомнил, надо было сразу рассказывать. Хотя бы сержанту. И если вдруг будет следующий раз, только попробуйте кто-нибудь из здесь присутствующих поступить иначе. Головы поотрываю! Тоже мне, теоретики. А если бы разобрать не сумели? Да мало ли что это за штука вообще могла оказаться?!
Хоть и не хотелось, но надо было эту компанию наказывать. Всю. Спустить такое безобразие я не мог.
– Вот что, умники,– сказал я, подумав. – Эмку мы на днях, как вы знаете, будем сдавать. Чтобы вы этот корабль на будущее хорошо запомнили, приводить его в порядок будете сами. Дежурные пусть рыдают от счастья. А вы изучите корабль, который чуть не угробили. И это я еще очень добрый сегодня!
Вызвал через браслет Гармана и повторил ему приказ. Сержант был ошарашен. Понял, что пропустил что-то в этой жизни не маленькое.
– Тогда и я останусь, – сказал он, поймав меня на выходе.
– Ты-то зачем? Пусть дежурный сержант…
– Ну, раз я это проворонил, значит – тоже заслужил.
– Как знаешь, – согласился я. – Ты поговори с ними и объясни, что за такую самодеятельность под трибунал отдать можно. Вокруг война, а на борту – детский сад.
И, оставив Гармана самого докапываться до истины, я быстро пошел к себе.
Не забыть бы переговорить с медиком, когда он придет по мою душу. Хэд, я даже фамилию паренька не спросил.
Но возвращаться не стал, лучше личное дело гляну.
Вот так история. Хорошо, если без последствий. А то заберут сейчас пацана в госпиталь. Только этого мне не хватало.
До медика время оставалось, и я опять сел за документы. Новый корабль мне нравился. Ничего неполезного (то есть каких-нибудь идиотских новшеств) я в нем пока не находил. Были коррективы, конечно…
Ну вот, например, отражатели эти. Пластины у них развернуты под углом 90 градусов друг к другу. Что это, интересно, дает, хотел бы я знать? Зато, если уж их заклинит, то только снаружи обрезать можно. Дурь натуральная.
Нужно было срочно погонять нашу новую посудину, хотя бы и с неполной командой, и пристреляться хоть как-то. Я стал писать запрос комкрыла, чтобы он разрешил нам участвовать в маневрах.
Приперся медик. Меня один вид его скоро будет вгонять в депрессию.
Но на этот раз я знал, чем его занять. Вызвал мальчишку, надеясь, что на меня самого и времени особо не останется, оставил их вдвоем и ушел в навигаторскую.
Провозился медик больше часа. Дотошный, гад. Позвал меня. Сказал, что следы психического воздействия есть, но слабые. Видимо, какой-то большой стресс…
Я вспомнил, какой устроил тут всем «большой стресс» и кивнул.
Медик объяснил, что оставит указания своему корабельному собрату насчет мальчишки, и переключился на меня. Эта ходячая исполнительность успела, оказывается, связаться с госпиталем и доложить, что задерживается. Удавил бы.
Ощутив мое активное неудовольствие, медик с лица немного спал и прыть поутратил.
Я начал раздеваться и подумал: а чего, собственно, злюсь? Парень исполняет свой долг, как он его понимает.
В общем, упал я на кушетку автодиагноста и сдался. Даже задремал, кажется. Поздно уже было. Потом перед сном почитал немного. Но отрывок оказался трудный, и я почти ничего не понял.
«…В мире есть темное и светлое начала. Но это – только слова. Потому существуют религии, где мироздание окрашено иначе.
Эйниты, например, выделяют синий и белый. Как две грани. А между ними – серые Земли. Место, где живем мы. Место непреходящего страха перед промежуточным бытием, потому что мы не мертвы и не живы… Страшная религия.
Эйнитам кажется, что миром людей правит великая Серая Мать. Ее еще называют Мертвой Матерью. По-экзотиански – Танати Матум.
Наверное, это правильно, что религии создают иллюзии мироустройства. Жить голым – страшнее.
Впрочем, иллюзии создают все.
Недавно, после разговора с тобой, Анджей, мне пришлось просматривать в сети учебники по истории. Потому, что в НАШИХ учебниках было написано, что мы ПОКИНУЛИ родную планету. В твоих учебниках пишут, что Планета-Мать погибла, и у нас нет единого дома во Вселенной. Пройдет еще сто лет, и начнут писать, что его и НЕ БЫЛО.
Вот так мы творим историю.
Запоминай, Анджей. Планета, с которой ушли в космос мы все – существует. Те, кого сейчас называют экзотианцами, ушли с нее первыми. Потом ушли мы.
Спустя 785 лет связь с родной планетой прервалась. Но Земля не погибла. И нет никакой черной дыры в том секторе галактики. Просто нас там больше не хотят видеть. Это политика, Аг. Мы не сошлись во многом. И разорвали связь с материнской планетой.
Все, что было написано в НАШИХ учебниках – вранье. Потому ваши решили просто переписать набело.
Историю легче всего именно переписывать. Это очень удобно. Ведь через пару-тройку поколений очевидцев реальных событий останется так мало, что написанное превратится в правду. Правда – не то, что происходит в реальности, мальчик, а всего лишь некий угол зрения… Правда всегда выгодна определенной группе людей, этим она и отличается от истины…»
«Хэд с ней с историей, кого она волнует?» – думал я, пряча дневник.
Вот если бы Влану под бок… В этом я был с Дьюпом согласен: порой весь мир «не тянет» против прикосновения любимой женщины.
Но – прикосновения этого нет, и мир тоже – пошел на хрен. Не нужен он мне такой.
Он проснулся, не проспав и трех часов, – еще затемно. Рядом уютно посапывала Дана, свернувшись в клубок у него под боком. Млад выбрался из-под одеяла, укутал ее поплотней и, зевая, вышел в горницу.
Добробой топил печь и баню, при этом варил кашу, кипятил воду, подметал полы и готовил для бани веники. Ширяй, разумеется, еще спал.
– Ты как, не простыл, Млад Мстиславич? – спросил он, пожелав Младу доброго утра.
– Да что мне будет? – махнул рукой Млад.
– А с нами когда наверх пойдешь?
– А что, уже тянет?
– Конечно, – пожал плечами Добробой.
– На Коляде, денька через три-четыре. А лучше бы – через неделю, – Млад снова зевнул. И похолодел: ему никогда не приходило в голову, что во время подъема шаман уязвим. Летом, когда целая деревня держит его наверху, конечно, ничего случиться не может. А что будет, когда они поднимутся втроем и внизу никого не останется? В этот раз Родомил сумел его защитить, но если бы не поддержка богов, никто не знает, чем бы это закончилось.
Млад прикинул, кому он успел рассказать о предстоящем подъеме, кроме Даны и шаманят. Волхвам на капище? Да их разговор мог услышать кто угодно! Неужели где-то в университете у Градяты есть осведомитель? И потом, кто-то же передал врачам мазь от ожогов…
– Киселя надо выпить и к Родомилу идти… – сказал Млад, думая о своем.
– Да ты чего, Млад Мстиславич? – Добробой всплеснул руками. – Ты ж не ел ничего почти двое суток! Подожди, скоро каша поспеет, и каравая ты вчера не пробовал, и молока я принес…
Млад и забыл об этом – есть совсем не хотелось. И когда шаманенок успел сбегать в Сычёвку за молоком?
– Давай каравай с молоком, да побегу я…
– А баня? Чего я баню-то топлю?
– Успеется в баню… Она еще часа три топиться будет.
– Да и Родомил Малыч спит, наверное, еще… – разочарованно вздохнул Добробой.
Млад наспех перекусил и чуть не бегом отправился к дому Родомила: ему почему-то казалось, что надо спешить. Добробой, оказывается, успел расчистить снег во дворе, и Млад покачал головой: а ложился ли парень спать?
Ветер стих, но тучи не разошлись. Тусклый зимний рассвет сменялся унылым и коротким днем – не верилось, что завтра солнце поворачивает на лето. Лес чернильной полосой отделял серенькое небо от блеклой земли, и снег казался бесцветным. Вид тоскливый и нагоняющий скуку.
После братчины университет спал. Лекции начинались после Коляды, и отдыху радовались не только студенты, но и наставники. Сычёвские мужики лопатами чистили заметенные метелью дорожки, но коллежские терема стояли засыпанными снегом по самые окна – никто из студентов не поднялся до света.
Родомил не спал, напротив, ждал Млада и не надеялся, что тот придет так скоро. Выглядел главный дознаватель неважно, и хотя старался прикинуться деятельным и полным сил, Млад видел, что его мучает боль, от слабости ему не поднять руки над одеялом, и говорит он с трудом, преодолевая себя. Врачи приставили к Родомилу сиделку – расторопную девушку из Сычёвки; Млад напрасно расстраивался, что за главным дознавателем некому будет ухаживать.
Они проговорили около двух часов. Млад рассказывал о встрече наверху, о своем сегодняшнем сне, об отце Константине, огненном духе и стычке с Градятой: на этот раз он не боялся обмануться.
– Ну объясни мне, почему ты не рассказал всего этого хотя бы три дня назад, а? – проворчал Родомил, не дослушав Млада до конца. – Чего вы всё боитесь, а? Чего вы темните, мнетесь? Никогда не понимал волхвов!
– Мы не темним, – виновато вздохнул Млад, – мы должны быть уверены в том, что говорим. Иногда надо не только сказать, но и сделать выводы, верно? Что толку людям в моих видениях, если я сам не понимаю, что они означают? Людям надо проще…
– Людям – может быть. Но я – не люди. Мне надо не проще, мне надо быстрей. Если бы я знал все это три дня назад, все пошло бы по-другому. Князь бы никогда не согласился на сбор ополчения и не отправил бы в Москву пушки. Война, говоришь? Большая война? Я почти не сомневался…
– Войну я увидел только вчера. И потом, будущего не знают даже боги…
– Я это уже слышал! – фыркнул Родомил, и лицо его болезненно исказилось. – Мне наплевать, знают боги о предстоящей войне или нет! Ополчение не должно уйти из Новгорода, и чтобы понять это, не надо знать будущего! Даже если для этого потребуется собрать вече, ополчение не должно уйти из Новгорода…
– Ты уверен, что князь тебя послушает? – удивился Млад.
– Князь – мальчишка! Он то слушает всех, то не слушает никого. Сам не знает, что делать, а положиться на кого-то боится. И правильно делает – ему такого насоветуют! Облепили его, как слепни, и тянут кровушку. Пока не лопнут… – Родомил снова скривился. – Слушай, поезжай к князю… Я не могу, а если б и мог – он меня не послушает, ты прав.
– А меня?
– А тебя послушает.
– Да кто я такой? – усмехнулся Млад.
– Ты волхв. И ты ему понравился. Ему доктор Велезар про тебя рассказывал. Князь мне третьего дня так и сказал: это единственный честный человек во всем Новгороде. Поезжай. Ополчение не должно выйти из Новгорода. И Смеян Тушич, как назло, в Пскове… Он бы сумел, он умеет убеждать. Он бы вече собрал… Я ему грамоту отправлю, чтоб возвращался, теперь у нас есть на что опереться, теперь сам Перун подтвердил нашу правоту, а?
Млад потупился. Перун подтвердил только одно: Млад не хотел брать на себя бремя прорицателя.
– Ну что ты замолчал? – вспыхнул Родомил. – Что ты опять мнешься? Чего тебе теперь не хватает? Или ты хочешь созвать сорок волхвов, чтоб они подписали грамоту? Чтоб сняли с тебя ответственность, а?
– Нельзя полагаться на мнение волхва в делах войны и мира… Это неверно. Иначе бы Новгородом правили волхвы, а не вече. Ты не понимаешь, насколько все это… зыбко… Вспомни хотя бы гадание в Городище. Это видения, сны наяву, это тонкие материи, их нельзя трогать грубыми руками… Боги недаром не любят таких вопросов: они понимают, насколько велик соблазн положиться на их ответы. Проси у них Удачу, проси у них дождь, но не заставляй их решать за тебя, понимаешь?
– Тогда зачем вы вообще нужны? – Родомил на миг оскалил зубы. – К чему все ваши сны наяву, ваши гадания, ваши подъемы?
– Волхвы несут людям волю богов… Они связывают людей с остальным миром. Шаманы же, напротив, несут богам волю людей. Мы не позволяем людям обособиться от мира. А гадания… Они позволяют смотреть на происходящее шире, но не более. И если сузить наше представление о будущем до итогов гадания, мы превратимся в слепых щенков, блуждающих вокруг материнского брюха. Гадание – помощь, и только. Нельзя верить ни одному гаданию, потому что тогда мы начинаем менять будущее в соответствии с гаданием, и будущее превращается в жребий, в судьбу, от которой не уйдешь. Что же до гаданий о прошлом, то это тоже зыбко и бездоказательно, потому что…
– Послушай, я не студент, – грубо оборвал его Родомил, – не надо длинных лекций. Если бы я полагался только на гадания, я бы не был главным дознавателем при Борисе. Я хотел знать: кто? Восток или Запад? И получил однозначный ответ. Я знаю, в каком направлении двигаться.
– А если я обманулся? Ты не допускаешь такой мысли? В Городище обманулось тридцать девять волхвов. Если огненный дух, явившийся мне, вовсе не Михаил-Архангел? Он мне своего имени не называл…
– Твой ученик был крещен и посвящен именно ему, или я неправ?
– Но христианство накладывает запрет на всякого рода волшбу. Их жрецы пусты, они не видят своих богов. Откуда взялись люди с силой, подобной силе волхвов и шаманов? И вывод о связи их с христианами ты делаешь только на основании моих слов. А мне всего лишь показалось на миг, что Градята воспользовался силой Михаила-Архангела. Показалось, понимаешь? Он наделен силой, он мог обмануть меня, так же как обманули сорок волхвов на Городище.
– Тридцать девять волхвов, – поправил Родомил. – И если тебя не обманули тогда, почему должны обмануть сейчас?
– Потому что это мое воспоминание, мое собственное, его можно даже не читать, чтобы им воспользоваться. Это… как зеркало… Отразить, послать обратно…
– А Перун? Что сказал тебе Перун?
– Он мог сказать мне все что угодно и был бы прав.
– Боги умеют лгать?
– Он не лгал, он не высказал на этот счет ни одного утверждения. Он посоветовал мне быть поуверенней в себе, только и всего, но о моей правоте он ничего не говорил.
– Так какого же лешего ты его не послушаешься! – рявкнул Родомил и привстал. – Что ты сидишь и мямлишь? Что ты разводишь умствования? Ты что, не видишь, что происходит? Новгород остается неприкрытым! И задержать здесь ополчение надо всеми правдами и неправдами! Любыми средствами, понимаешь?
– Я не стану добиваться своего любыми средствами, – жестко ответил Млад, – я не имею на это права, в отличие от тебя. Даже самые высокие цели не дают мне этого права. У тебя своя ответственность – у меня своя.
– И из-за этого ты вчера не позволил ученикам достать тех, кто едва не убил тебя? А?
– Они мои ученики, а не воины, мне одной смерти хватит, чтобы до конца дней себя проклинать! Я не распоряжаюсь чужими жизнями с такой легкостью, с какой это делаешь ты.
– Потому что это война! И на войне люди гибнут, и кто-то принимает на себя право распоряжаться их жизнями! Вчера на рассвете эти люди убили гонца из Пскова, убили из засады, чтобы забрать у него бумаги. Из такого же самострела, из которого стреляли в тебя. И сделано это было только с одной целью – чтобы ты не донес до людей того, что увидел. А ради того, чтобы ты мог доехать сегодня до князя, я вчера… – Родомил осекся, – прости… мне не следовало этого говорить.
– Да нет, отчего же. Я благодарен тебе.
– Мы делали общее дело. Ты – наверху, я – внизу.
– Я не отказываюсь ехать к князю, – вздохнул Млад, – но я не буду столь уверен в своей правоте, как ты. Я расскажу князю все это так же, как рассказывал тебе. И передам ему твои слова об ополчении.
– Хоть так… – пожал плечами Родомил. – Это лучше, чем ничего… И… я прошу, не откладывай. Поезжай сейчас.
Млад кивнул и с улыбкой подумал о том, что Добробой обидится из-за бани.
До Городища он добрался к полудню – верхом и в валенках. Дорогу ему перекрыли еще при проезде через вал.
– Куда? – позевывая, спросил один из двух дружинников, стоявших на страже.
– Я… мне в Городище… – Млад спешился, но валенок застрял в стремени, и он едва не упал.
– Надо думать, в Городище! – рассмеялся стражник. – Что тебе там надо?
Младу совсем не хотелось объяснять, что он едет к князю. Тогда бы его и не пропустили.
– А что, сегодня проезд запрещен? – спросил он, вырвав наконец валенок из стремени.
– Пока нет, но через час-другой закроем.
– Случилось что?
– В Пскове нашего посадника убили. Князь за телом поедет, и с псковским князем говорить. Выезд будет парадный, чтоб толпа глазеть не собиралась – перекроем ворота.
– Как убили? Кто убил? Псковичи? – Млад, как и все новгородцы, уважал Смеяна Тушича и в известие о его смерти верить не хотел.
– Да не похоже. Вчера гонца от него убили, здесь, у нас, а сегодня ночью – его самого. На капище, во время праздника, ножом в сердце. В толпе да в темноте и не разобрался никто…
– Можно, я все-таки проеду? – спросил Млад, и стражник ему кивнул.
Да после этого ополчение повернет на Псков! Попробуй сдержать двадцатипятитысячное войско! Псков просто сровняют с землей!
Млад проскакал через посад и спрыгнул с коня перед запертыми воротами княжьего двора. Сначала он растерянно смотрел на высокие дубовые створки – стучать? Не хотелось оказаться на виду, а если он начнет стучать, весь княжий двор прибежит глазеть на него. Млад мялся перед воротами долго, пока наконец не решился взяться за кольцо калитки.
Звук, с которым тяжелое железное кольцо ударило по дубовым бревнам, был глухим и низким, и Млад засомневался: а слышно ли его изнутри? Он постучал еще раз, посильней, но в калитке вдруг раскрылось небольшое окошко.
– Чего надо? – в проеме показался один глаз дружинника.
– Мне… мне надо к князю… – Млад не ожидал, что с ним будут говорить через махонькое отверстие, – от этого неловкость и растерянность только усилились и заранее подобранные слова вылетели из головы.
– Князя нет, – сухо бросил дружинник и захлопнул окошко.
Младу показалось, что створкой тот хотел ударить его по лицу. Он постоял немного, приходя в себя, а потом постучал снова: громче, решительней и дольше. И собирался стучать, пока ему не откроют.
– Ну? – окошко открылось нескоро. – Чего долбишься? Много вас таких ходит, и все к князю.
– Я волхв, меня зовут Млад Ветров, я сын Мстислава-Вспомощника, и меня прислал главный дознаватель. Мне нужно говорить с князем до его отъезда.
– А грамота главного дознавателя у тебя есть? И что-то по тебе не видно, что ты волхв… – прищурился дружинник.
– Пусть князю доложат обо мне, и он решит – говорить со мной или нет.
– Если я о каждом хитром просителе начну докладывать князю, он только и будет бегать к воротам и обратно. Грамоту давай, тогда и поговорим.
Окошко опять захлопнулось. Млад скрипнул зубами, взялся за кольцо и стукнул им изо всех сил. Дружинник не успел закрыть отверстия на засов и распахнул его снова.
– Какой настырный! Может, ты и вправду от главного дознавателя? – вздохнул страж ворот снисходительно.
– Ты должен помнить меня, – примирительно ответил Млад, – я тот волхв, что не подписал грамоту о смерти Бориса. Когда было гадание сорока волхвов, помнишь?
– А… Да, было дело… Тот тоже был в лисьей шапке…
По очереди стукнули три тяжелых засова калитки, и она распахнулась, едва не свалив Млада с ног, – отойти он не догадался.
– На самом деле, я тебя не обманул, – стражник поставил одну ногу на высокий порог, – князь уехал. С посадницей вместе, еще час назад. Не хотели беспорядков в Городище, да и из Новгорода того и гляди народ сбежится. Так что опоздал ты.
– А догнать не успею? – Млад посмотрел на лед Волхова: может, они еще рядом?
– Куда там! На этой кляче? Ты б видел, какие у них кони! Лучше, чем у гонцов. На тройках уехали, уже, небось, до Шелони добрались. И не пытайся!
Млад подумал, что Родомил бы поехал вдогонку даже «на этой кляче». И, пожалуй, из списка «любых средств» это средство вполне ему подходило.
– Попробую… – пожал он плечами и сел на коня.
– Смотри сам, – ответил дружинник, закрывая калитку.
Млад не услышал, как щелкали засовы, – развернул лошадь и помчался по пологому спуску к берегу Волхова. Стражник не обманул его – свежий санный след, окруженный следами копыт множества тяжелых коней, вел туда же.
Опомнилась я уже за воротами, когда мне на голову букет шлепнулся. Мокрый. Из фиалочек… Офигеть… я вытряхнула из челки дурацкие фиолетовые лепестки и завертела головой. Это что, мы уже в городе? Твою ж косметичку! И куда мы? А главное — зачем? Этот помощник градоначальника насыпал нам на уши столько лапши, что на целую макаронную фабрику хватило бы! И красивые мы, и умные, и добрые, и воплощение гумм… гумма… не помню. В общем, суперские! А про «красивые» я уже говорила? Ага…
И куда это мы идем, такие удивительные?
— Вот, изволите видеть, госпожа, памятник основателю города. Берраник ал Руббе, который здесь по указке мага… вот он, справа, с пергаментом, видите… рудник открыл. А вот, гляньте-ка, вон туда… да, самолучшая на все наши края гранильная мастерская. Из самой столицы заказы приходят — на огранку камней для амулетов. Фонтаны? А как же, чистейшие, за эти строго следим, вот, испейте… Вот подкопим денег, наймем магов водопровод сотворить, а пока так, вручную.
— Слыш… как тебя?
— Адрикке, госпожа Александра.
— Ага. Так это… куда мы идем?
— Так куда обещали, — не понял помощник. — К дому акушеров…
— Куда?!
Оказывается, мы с Аррейной непонятно когда успели пообещать, что поможем добрым соседям… чем-чем?! Чем? Не-ет, это уж слишком!
Короче, у «добрых соседей» тут роддом имелся. Раз в неделю маг-медик по нему заклинанием долбал, чтоб все микробы передохли и детки здоровые рождались, никаких инфекций не цепляли. А счас мага как вызвали на эпидемию, так пока и не вернулся, уж третья неделя пошла. А второй маг, который врач, старенький, триста лет в обед, и на такое колдовство у него сил нету. Так не согласится ли многочтимая госпожа драконесса дохнуть разочек на дом для рожениц?
О-о… Нехилый домик.
Он был из такого же желтоватого камня, что и все вокруг, но по краям стен шла белая окантовочка, двери были на порядок шире, и окон масса, стрельчатых, красивых таких… Прям замок, а не роддом. У дверей штук пять каких-то коробок с ручками… с подушками внутри. Типа местная скорая помощь? А как же они едут… колес-то нет. На руках, что ли, несут?
А что, мне тут нравится!
Чистенькое все такое, теплое какое-то на вид… из окон детский писк слышится…
— Вот это надо пропалить? — на всякий случай сказала я.
— Да. Мастер Вистенна уже опасается, как бы не случилось заражений. Мы уже хотели помощи у вас просить, в клане. По-соседски, — помощник шагнул ближе, — Госпожа… скоро моей сестре тут рожать… А маг второй неизвестно когда вернется. Как уехал на эту эпидемию, так и застрял там.
Хм… Странно. Разве эпидемия еще не кончилась? Злючие маги уже выбыли из игры, на одного я неудачно (или удачно) села, другой до сих пор, наверное, где-то на… ну, куда послала. Все ж кончилось!
Драконы уже возвращаются по своим племенам.
Все кончилось…
Или нет?
Пока я раздумывала (и нечего хихикать — думала, правда!), что не так с ковеном и магами, Аррейна тихонько расспрашивала этого самого местного мага, сколько народу в домике и не хотят ли они куда-нить выйти на время «дыхания».
Дедок-врач (реально из него скоро песок посыплется) сказал, что рожениц сейчас только пять. При них повитух — две, и младенчиков — шестеро. Видать, близняшки у кого-то родились. А выходить они никуда не хотят, потому как… простите только, госпожа дракон… роженицы, понимаете ли… как стукнет блажь в головы… В общем, они хотят, чтоб детки здоровенькие были, вы ж понимаете? Ну и сами, конечно. Госпожа согласна? Они даже приплату собрали, вот, не откажите… неизвестно еще когда господин первый врач вернутся, а «дыхание дракона» — это ж… вы понимаете?
Аррейна понимала.
Только очень нервничала.
Так заметно, что помощник наконец догадался спросить, умеет ли специалистка делать то, за чем ее позвали. Он бы еще позже сообразил…
Нет, выжигать заразу дракоша умела… В смысле, ее учили. И два раза даже продавала «дыхание дракона», тервейс по-ихнему. Только давно не пробовала. Так что попросила отстать от нее на минут десять, чтоб сосредоточиться и правильно все настроить.
Со стороны это интересно смотрелось.
Дракоша встала перед дверью… осторожно тряхнула крылышками (колыбельку она на всякий случай мне сгрузила), размяла хвост и шею… пипл кругом перешептывался, но не лез. Один, правда, предложил себя — для тренировки, мол — так помощник его живо шуганул, чтоб не лез «на дармовщинку». А маг шепотом пообещал припечь «юному нахалу пуффик» совершенно бесплатно, если он будет мешать госпоже драконессе сосредоточиться.
Аррейна тем временем расправила ту прозрачную штучку за ушками — она заискрила — раскрыла пасть…и дохнула.
Ух ты… Облако пламени, искристого, ало-золотого, жаркого, чистого, рванулось в дверь… и заполнило дом. В окна рванулась вспышка, в доме кто-то вскрикнул… ахнул дедок, зачарованно глядя в золотое буйство огня…
Я, если честно, как-то занервничала.
Со стороны драконье пламя смотрелось таким грозным… Неужели я тоже — так? Круто.
А если… ой, нет, лучше не представлять. Народ тоже, кажись, напрягся. Смотрят… даже не перешептываются. Тихо как…
Пламя обвило стены, мягко лизнуло крышу… и растаяло, напоследок сыпанув искрами.
Это что… все уже?
Кажись, да.
Аррейна сложила крылья, наклонила голову и с интересом уставилась на домик.
— Все.
Сходняк замер. Тоже наверно, не понял, все — это как? То ли спасибо говорить, то ли…
Тут окно на втором этаже распахнулось, и высунувшаяся девушка с двумя свертками на руках внесла ясность:
— Спасибо! Ой, господин дракон, спаси-ибо!
Народ ожил и засуетился:
— Хвала покровителям!
— Вот повезло-то…
— Как там Ирроника?
— Прекрасно!
— Попить можно? — застенчиво попросила Аррейна… — Горло пересохло…
— Один момент! — подхватился дедок и убежал в свой прогретый домик. Наверное, за водой.
— Все целы? — все не успокаивался помощник градоначальника. Тоже мне, хипеж устроил… Воды лучше принеси!
— Все хорошо, спасибочки вам огромное, дай вам покровители всего расчудесного! — сияла молодая мамуля. — И с маленьким тоже все в порядке! Смотрите, ему легче! У него голос появился даже…
Правый сверток в ее руках ожил и закатился ревом.
— Аррейна! Аррейна, твою ж косметичку, куда?!
— Космети… косметичку… хихик, ты как скажешь… — дракоша затряслась от смеха, и сразу пошла на снижение, летя как-то криво, наперекосяк загребая крыльями… Ой, мать. — Твою ж калорию, Аррейна!
— Подарки-подарки-подарки мои! — радостно завопили снизу. На песни потянуло мою подопечную, надо же.
Пришлось тоже снижаться.
Если б я знала, какой идиот подлил в ее воду «настойку»… укусила б! Честно! Бедняга Аррейна как хлебнула — так поперхнулась прямо. Хорошо, что кашлянула не на дом, а на фонтан — тот аж закипел. Твою ж калорию! Я только-только прижала местного мага в укромном уголочке, чтоб его… да что за мысли у вас, блин? Спросить хотела, спросить! Про все эти непонятки с ковеном, Риком, магами и вообще… А что я, права не имею? Эх… Старичок только рот открыл — вдруг во дворе вопли, шум, кипеж и сплошные нервы. Аррейна старается кашлять в небо, челы попадали где стояли, Андрейка, помощник этот, кричит, что кто-то отравил дракона… мамаши в панике… Я — туда.
Оказывается, когда Аррейна воды попросила (из фонтана ей пить неудобно, там посередине какая-то статуя торчит), кто-то приволок подходящую посуду и стал в нее воду набирать. Все помогали, наливали воду ведрами и кружками, и кто-то, видать, решил эту водичку подсластить — дедок-врач, прибежавший на кипеж, нашел рядом с фонтаном три пустые бутыли от какой-то своей суперзамечательной настойки. То ли кто-то отблагодарить дракона захотел, то ли шуточка дурацкая…
Козел! Урод! Придурок!
Узнаю — устрою ему полную эпиляцию и засуну в бассейн к мочалкам на неделю!
Приколист недоделанный!
Помощник тоже чуть из штанов не выпрыгивал — перед нами извинялся и клялся шутника изловить и самолично пятак ему начистить, дедок расстраивался из-за настойки и просил этого придурка ему отдать — обещал наложить на него такое заклинание, от которого наступает всеобщее очищение организма…
Народ упрашивал не обижаться, обещал назвать спасенного ребеночка в честь дракоши и меня, и в компенсацию позволить выбрать любую вещь на рынке — хоть часы или сервиз золотой — они мол, уплатят сами…
Только поздно.
Нетренированные тут драконы на выпивку, что поделаешь… Этот их сок — он безалкогольный почти.
Аррейну развезло в момент, и до рынка она уже еле дошла. И пошатывало ее, и ноги слушались плохо, и хвост чье-то окно разнес. Помощник прыгал рядом и объяснял всем, в чем дело. И орал, «чтоб никто не обижал госпожу драконшу»! Никто вроде и не лез обижать — таких дураков не находилось, даже хозяин разбитого окна не квакал ничего. Беда в том, что градусы делали свое дело очень быстро — дракоша на глазах уходила в астрал. А пока «компенсацию» выбирала, то в ее драконьей голове что-то перемкнуло окончательно, и она забыла, зачем пришла. Кое-как помощнику удалось всучить дракоше какой-то сверток в ленточках… Мол, что-то ценное, все драконы это любят, только «ой, нет, это не едят!» Я отобрала сверток и сунула в привязанную колыбельку. Аррейна мутно глянула в мою сторону, но тут же отвлеклась. Ее озарила идея, что надо непременно найти ту парочку, которую она нечаянно огорчила, и извиниться. Срочно.
И пошла искать, вы подумайте!
Что почувствовали челы, которые жили на втором этаже, когда по улице, шатаясь, побрел пьяный дракон, заглядывая во все окна и извиняясь на каждом шагу, я только догадываюсь. Нет, они орали о своих переживаниях, и громко, но мне было не до того! Я пыталась докричаться до Аррейны. Уговорить ее вернуться домой или хоть из города свалить. Пока мы не натворили ничего такого…
— Аррейна! Ар-рей-на!
— Ик? — отозвалась моя хвостатая подопечная.
— Домой! Летим домой! Слышишь?
— Слышу.
— Так полетели!
— Куда?
Р-р-р!
— На свадьбу!
— Не-е… Я еще… ик… я еще слишком молода для замужества-а!
Ой, твою косметичку фирмы «Алые паруса»!
— Аррейна, домой! К папе, быстро!
Подействовало!
Дракоша приподнялась на лапах… и осела обратно. Зевнула… Пипл как ветром смело.
— Аррейна!
— Какая ты шумная… — сообщила дракоша. И прилегла отдохнуть.
У меня чуть мозги в трубочку не свернулись! Вот что делать? Дома б я бригаду похмельщиков вызвала, а тут? Есть у них вообще похмельщики? Ой, вряд ли. Да если даже и есть… Что-то мне кажется, что для драконов таких бригад еще не придумали. Ой, ма-ать.
Пришлось выспрашивать у помощника местечко поровней и кувыркаться. В дракона. Эх, сапожки жалко… Нет, платье я спасла, а вот сапожки… Андрейка под ногами путался и вопросами доставал, мол, неужели госпожа патронесса ничего не может сделать и зачем ей площадь… и как это, у госпожи драконья татуировка?
Так что ну их, сапожки!
На родную речь (драконье рычанье) Аррейна среагировала, только слишком быстро. Только я рявкнула, как моя подопечная голову вверх, лапы в стороны, крылья врастопырку — и свечой в небо, прям с места!
Пипл только рты раскрыл.
Я за ней.
И вот… полчаса уже болтаемся в этом свежем воздухе, а настойка из моей подружки и не думает выветриваться! Аррейна веселилась вовсю, гонялась за орлами, чуть не откусила трубу у какого-то дома, ничего не слушала и только подбивала меня спеть что-нибудь веселенькое.
А теперь вообще пропала!
— Аррейна!
— А-а! — донеслось снизу…
Когда я спустилась, моя дракоша скакала по берегу озера, передразнивая лягушку… Бедная жаба не знала, куда деваться. Она скок, и эта нетрезвая следом — прыг. Жаба квак, и эта тоже… Ох, твою ж косметичку китайскую… Да мне такое даже после тройной дозы приглючиться не могло!
— Квак! — нервничала жаба, удирая от явно спятившей драконши.
— Ква…кря… — пыталась попасть в тон Аррейна.
Дурдом.
Ну, с меня хватит!
Я ухватила Аррейну за шею и макнула в озеро. Отрезвлять.
Ой, чтоб это было так просто — протрезвить дракона.
Несчастное озерцо прыгало и плюхало, как будто в тарелку с ухой впихнули живую лягушку поплавать.
— Эй! — бормочет это мокрое чудо, выныривая в первый раз, — Пусти! Я рыбок не досмотрела… Там рыбки такие ик… смешные…
Ах, рыбки тебе понадобились? На!
Я снова впихнула эту рыболюбку под воду и чуток подождала. Семь… блин, не замочить подарочек, а то кто его знает, местные холодильники, будут они работать, промокнув до шестеренки… шесть… пять… нет, вроде цел. Четыре… какая-то полоумная рыбка вылетела из воды прямо у меня из-под носа, кувыркнулась и плюхнулась обратно… вода булькнула. Так, пора!
— О… — на этот раз Аррейна про рыбок не вспомнила — сфокусировала на мне глаз и сказала, чтоб я ее не дергала, а то там, на дне, она наступила на чпуху, и та очень расстроилась… Не знаю, кто такие эти чпухи, но пока моя подружка не вздумала еще перед ними извиняться, я макнула ее еще разочек. И еще…
Через минут пять мокрая и почти разумная Аррейна попросила перестать — у нее, мол, и так голова раскалывается… И колыбелька может намокнуть. И как ей жалко людей — добровольно, мол, пьют такую гадость… Бедные.
Твою ж калорию!
— Даррина! Даррина! Даррина-а-а-а! — верещали голоса девчонок.
— Эррек-Эррек! — вопили с другой стороны парни.
— Жених и невеста! Жених и невеста! — пищала малышня.
— Свадьба! Свадьба! Свадьба! — громыхали сверху три голоса — там летали три дракона, объявляли всем про такое событие… хотя про него все и так в курсе. С самого утра в племени все стояли на хвостах, и нам с Аррейной попало за самовольный полет к людям так, мимоходом — все были слишком заняты, чтоб еще и нас пилить.
Во-первых, «высокомудрые» пропекли пещерку новобрачных в семь видов пламени, каждый раз припрягая мага читать заклинание на здоровье, тепло, любовь и всякое благополучие. Маг, кажется, был не то чтоб особой мощности, потому что дракоши ему какой-то амулет нацепили, для усиления. Он аж загорелся, разглядывая эту штучку во все глаза, заулыбался… и от себя засветил по пещерке каким-то суперским заклинанием, на счастье. Я как раз подойти хотела, про новости расспросить — еле хвост убрать успела, так полыхнуло.
Блин, как нарочно.
Только маг освободился, как на меня подружки невесты налетели и в эту самую пещеру затащили. Украшать и брачную постель делать. Ага. Песок. Разноцветный. Мы его пересевали и потом узорчики цветные выкладывали. Суперски вышло. Только потом пришлось все повторить на левом краю, потому что в песок неизвестно как пробрался паршивец Йорке и в самый интересный момент полез из «брачной постели», как какой-то удав…Пока мы поймали Йорке, куда-то девался маг — оказывается, пошел к жениху… не знаю, зачем. Да не до этого было, в натуре! Невесту успокаивать надо было — у девушки мандраж пошел, и она чуть не разревелась.
И нам надо было одновременно утешать Даррину, досевать чертову постель и еще невестино приданое вместе с жениховым выкупом по пещерке расставлять-распихивать. Причем так, чтоб еще для подарков место осталось. Ничего себе, да? И все это под невестины причитания, какая она дура, что согласилась на свадьбу-у-у! Уффф.
Маг, наконец, нашелся — Йорке за ним слетал. Оказывается, жених тоже был весь в напряге, и белый дракон советовался с волшебником, что проще — напоить его местной валерьянкой или заклинанием успокоить?
Только маг невесту успокоил, только я на него нацелилась — пришел черед невесту в Девичью купель провожать, для ритуального купанья-очищения-украшения. И опять я пролетела с расспросами. Как специально…
Ну погоди ты у меня, Поттер несчастный, доберусь — до утра рот закрыть не сможешь, за всех сразу ответишь! А пока вперед, отмывать невесту! Спорим, я уговорю ее попробовать косметику?
— Эррек, сын Варры и Мигирра, перед всем Пламенем изначальным и перед всеми нами, скажи, чего ты хочешь и чего ждешь.
Оранжевый жених переступил с лапы на лапу… и гордо вскинул голову:
— Я хочу, чтобы прекрасная Даррина стала моей супругой. Хочу, чтобы мы летели рядом до конца жизни, чтобы… — он немного сбился, — Чтобы она была со мной. Я жду, что мы будем любить друг друга. И что у нас будут дети. Вот.
Все одобрительно зашелестели.
На ветру трепетало вчерашнее пламя — то самое, свадебное.
Белый дракон кивнул и посмотрел на невесту.
— Даррина, дочь Риррек и Хайрэ, перед всем Пламенем изначальным и перед всеми нами, скажи, чего ты хочешь и чего ждешь.
Темно-зеленая дракоша изящно наклонила головку и покосилась на жениха… а потом перевела взгляд на Старейшего:
— Я хочу, чтобы мы были вместе. И любили друг друга. И не ссорились. Ну или чтоб хотя бы мирились вовремя. И я тоже хочу малышей…- последние слова прозвучали чуть слышно. Оранжевый засиял. Народ зашептался…Белоснежный Старейшина поглядел на слегка подкрашенную мордочку невесты (я ж говорила, что раскручу Даррину на подводку глаз!) и строго спросил:
— Эррек, сын Варры и Мигирра, перед всем Пламенем изначальным и перед всеми нами ты готов исполнить ожидания своей невесты?
— Да… — хрипло проговорил парень. Крупная алая драконша, вдруг махнула крылом и уткнулась мордой в шею стоящего рядом золотого.
— Даррина, дочь Риррек и Хайрэ, перед всем Пламенем изначальным и перед всеми нами ты готова исполнить ожидания своего жениха?
— Да.
Стало тихо-тихо…
Даже малышня перестала обсуждать, что он «нипочем бы девчонке такое не сказал» и «очень надо!»
Все замерли. Только закатное солнце на чешуе играло, превратив каждого дракона в какую-то невиданную эксклюзивную драгоценную статую…
И Даррина с Эрреком в эту минуту были такими красивыми… такими… У меня почему-то слезы выступили, и про бегучего мага я забыла начисто. Да ну его.
— Даррина и Эррек, мы свидетели вашего брачного договора. Именем Пламени нарекаю вас мужем и женой. Испейте свадебного огня и будьте нераздельны во веки веков…
Цветное пламя трепещет и бьется, и под взглядами всех две головы на гибких шеях склоняются к чаше…
— Поправьте меня, если я ошибаюсь, — Март обвел глазами заговорщиков. Взъерошенную Маринку и до ужаса похожих близнецов. – Вы уверены, что Дим… монсеньор Вадим где-то, как вы выражаетесь, на Поверхности.
— На Земле.
— На земле, — спокойно повторил тот, — на секретном объекте… откуда, кстати, уверенность?
Троица молчала, как пещерные сталактиты.
— Так дело не пойдет. Вам или нужен мой совет, или не нужен. Вы уж определитесь.
— Нужен… — буркнула Маринка. – Но…
— И как я буду советовать, не зная обстоятельств?
— Лучше б мы Лину попросили…
— Лина и Леш на переговорах. Родителей вы, совершенно очевидно, привлекать не собираетесь. Вывод?
— Мы вас подслушали, — наконец раскрыл рот один из близнецов. – Вас с Яном. Когда вы это обсуждали…
Пауза. Март, подняв бровь, с интересом рассматривал юнцов, вот так запросто подслушавших двух демонов.
Теряю хватку.
— И?
— И мы его там поищем… — неохотно проговорила девочка.
Иногда глупость сказанного осознается уже в процессе высказывания оной. И, судя по паузе, наступившей после «высказывания», троица осознала. Почти…
— И как намерены искать? – устало поинтересовался Март. Но добивать юнцов не стал. Тем более, его собственный план, если посмотреть, не слишком-то отличался. Разве что большей проработанностью деталей. – Где хоть искать будете? У вас что, есть список секретных объектов?
— Ну да.
— И где вы его взяли?
— В интернете.
Великолепно. В интернете… Март подавил неуместное веселье. Все-таки три дня на одних бодрящих настоях сказываются и на нервах, и на ясности мозгов.
— Он не совсем точный. Но мы взяли еще тот, который составил Вадим… этот Вадим, который Дик… и сличили… и сначала пойдем по совпадающим. Вот.
А это уже интересно…
Держать на привязи звереющий «холодок» оказалось сложней, чем считал Дим. Его не умиротворили ни еда, ни одежда — «холодок», как пиявка, цеплялся к сильным эмоциям и словно набирался сил от злости и тревоги.
Любопытно… может, холодок подпитывается от черных кристаллов? Тоже пакость. Ощущение, что они в родстве.
Дим прошелся по своей крохотной — пять на пять метров — территории.
Он не обманывался доброй волей этой «Ложи». И то, что они ушли, не закончив разговора, паршиво на самом деле.
Почему ушли?
Да просто все. Они пошли искать на меня управу. Какие-то ниточки, за которые можно подергать. Письма близким, ага…
Надеюсь, у всех моих хватило осторожности понять, что после моего исчезновения надо держаться настороже? Должно было. Что у отца, что у Лешки… его Алекс осторожен…
Нет, моих не найдут.
А чем тогда будут «давить»?
Вжжжжиик! Что-то хлестнуло по коже. Дим успел увидеть шприц, воткнувшийся в кожу чуть выше локтя. Но выдернуть не успел.
Жители австралийского городка жили спокойно и размеренно, от сезона к сезону. Событий особых не было. Немногочисленные праздники, как яркие вспышки, потом вспоминались-обсуждались месяцами.
Поэтому, когда небо вдруг расцвело-засияло яркими красками, все население высыпало на улицы, любоваться невиданным в этих краях явлением, обсудить его с соседями и разумеется, заснять.
Северное сияние в южном полушарии? Сверхъестественно! Потрясающе. Изумительно…
Любуясь красотой в небе, они не сразу увидели, как невысоко от земли воздух прорезала черно-фиолетовая щель…
Слово «Арекипа» в переводе «давайте остановимся здесь» очень неплохо отражало дальнейшую судьбу того места, где поселенцы когда-то и впрямь «остановились». Ныне город Арекипа во многих отношениях стал «самым». Самый красивый город Перу, самый известный на территории Латинской Америки монастырь (женский, кстати), возле города самый глубокий в мире каньон – Колка.
Крупный экономический и туристический центр, город жил полной жизнь, днем работая, ночью – расцветая тысячами цветных огней, щедро рассыпая по набережным смех и задорную музыку…
Здесь привечали и всеми силами развлекали туристов. Вулканы, фейрверки, карнавалы…
Неудивительно, что когда над заливом заполыхало небо, туристы приняли его за очередное развлечение. Радостные вскрики и восторженный свист приглушили недоуменный перешепот здешних жителей. А над водой ночного залива вдруг прорезалась странная щель, из которой посыпались фигурки. Сотни фигур. Изумленные посетители ночных кафе и ресторанов наперебой строили предположения, что за зрелище им светит в этот раз: синхронное плаванье? А может, какое-то юмористические шоу? Человечки так смешно падали в воду…
А потом первые упавшие доплыли до суши.
И начался ужас…
«ДИМ! ДИМ!»
Связь хлестнула так, будто и не было всего, что разделило их после барьера. Ни нового тела, ни тотальной занятости Алекса, теперь удерживающего защиту в одиночку.
«Дим!»
И Владыка дрогнул. Сделал патриару знак помолчать. Тот послушно затих, прямо на середине речи о том, как он, патриар осуждает действия змеиного отродья Иккорга и лично готов способствовать…
Что?
Два прорыва, Дим! Вы не чувствуете? Ты…
***! Вадим рванулся с трона, на ходу настраивая свой «детектор». Ведь чувствовал же – нельзя отвлекаться. Проклятье, проклятье, проклятье, два, демон забери этих сволочных серых и эту Ложу с ее коронацией, и…
— Милорд?..
— Молчать, — с ледяным спокойствием отозвался Вадим, уже понимая, что опоздал. Безнадежно. – Боевая готовность пятнадцать минут. Точка сбора – пещера Хаммат. И… Дензил, дай мне наших вампиров. Тех, по связям. У них срочная работа.
— Есть, милорд.
Два прорыва. На один по-любому не успеть. А значит, надо выжать из ситуации пользу. Из обеих. Выбирайте, люди, что лучше. Город, который защитили маги и пепелище, куда они не успели. Такой вот расклад.
Строишь имидж на чужих трупах, а, Повелитель Дим?
Не привыкать. На чем придется, на том построим. Если людям для того, чтобы одуматься, непременно нужны жертвы…
М-м-м… глаза…
Дим сморгнул невольные слезы и замотал головой, стремясь избавиться от дикой вони. Знакомой такой…что… это?
Нашатырь, медик!
Кто-то пытается вернуть ему сознание. Так… руки… не слушаются. Вообще все тело. Что-то держит. И какого… демона… лапают?
— Пошли вон…
И снова глаза жмурятся – белый, режущий свет и белый халат. Два халата. И знакомый, хотя и слабый, запах лекарств. Но мысль о больнице дохнет, не родившись. Ну разве что психиатричка – с такой-то жесткой фиксацией пациентов…
— Объект в сознании, — четко рапортует чей-то голос.
И с такой бесцеремонностью, мать вашу!
— Убе-ри-те ру-ки… — шипит Дим.
«Белый халат» опасливо косится, но лапанье не прекращается, разве что становится суетливей. «Халат» крепит какие-то датчики…
Или НЕ датчики. Так. Влип, Дим? Похоже, переоценил терпимость человечьей ложи… и их жадность. Или недооценил последнее. Им показалось мало обещаний – им хочется все и сразу. Магия – слишком «вкусный» кусок, чтобы выпускать из рук. Где же он ошибся?
— Он действительно нас слышит? Понимает? – нетерпеливый голос заставляет «врача» вздрогнуть.
Ах вот что. Дим усмехнулся бы, не будь ситуация столь невеселой. Нет, Ложи он «прочитал» все-таки неплохо. И «кабана» в том числе. Можно было догадаться, что он – сторонник быстрого решения проблемы. Грязь и кровь такого не смутят, скорее… скорее порадуют. Не такой уж редкий психотип…
— Реакции замедленны, но он вполне осознает ситуацию, — а у белого халата дрожат руки…
От него тянет страхом. Холодку нравится.
— Что-то незаметно! – голос «кабана» совсем близко. Да он почти рядом! Не побоялся подойти. Напролом и до конца, до упора – девиз таких кабанов.
Дело плохо.
Если он покалечит меня достаточно сильно, то никто из «хозяев» не поверит, что маг захочет сотрудничать. Не пожелает отомстить…
И если б только это. Ты – маг, Дим, они – люди. Сейчас решается, как будут относиться к таким как ты…
— Видит, — без удивления говорит «кабан». — Ну тогда ты нам сейчас расскажешь, что правда в том, что ты напел?
— Все. И зря вы все это затеяли. Все решать вам, но..
Без толку. Без толку. С таким не помогут ни слова, ни шутки – просто не подействуют.
— Я и решу. А ты заткнись.
— А мы уже «на ты»? – поинтересовался Дим. Беспомощность оппонента творит чудеса с разговорчивостью кабанов. Люди-люди…
— Я сказал – заткись! Будешь открывать рот тогда, когда спросят!
— Считай, что уже спросил. И, пользуясь случаем, хочу донести кое-какую информацию. А шел бы ты… ****, **** и…
Непечатная информация «шла в эфир» примерно тридцать секунд, пока кабан не опомнился и не прекратил. И вообще-то, если отрешиться от выбора выражений, это был довольно точный психологический портрет, с предсказанием срока жизни и причин уменьшения этого самого срока. И если проявить определенную толерантность, то из «информации» даже можно было извлечь определенную пользу…
Но у кабана с толерантностью всегда были проблемы – не тот психотип! – и единственное, что он смог выдавить после предсказания своей судьбы (предсказание начиналось на «п», заканчивалось на «ц» и отличалось емкостью и энергией), это «убью».
А что ты хотел? Тебя ж только этим и проймешь.
Проняло. Удар и бешеный взрык:
— Ах ты скотина…
Ну хватит!
В следующую секунду кабан отпрянул прочь… но опоздал. Бешенство, ледяное, нерассуждающее, рванулось откуда-то из глубины, заклокотало… и, стиснув тела врача и незваного гостя, вздернуло их в воздух. Ближе. Ближе…
— Нравятся беспомощные? – прошипел Дим. – Скованные, обколотые препаратами? А магию-то не сковали…
Металлические «датчики» посыпались на пол. Следом легла охрана… И наконец на пол сползло еще одно тело. Распластавшись на холодном полу, Дим смотрел на бьющегося в тисках телекинеза человечка. Внимательно смотрел…
— Ну раз любишь, составишь мне компанию!
Поиски предполагаемого связника покойного патриара Иккорга, естественно, не смогла остановить ни буря в Ложе, ни слухи и новом вторжении дай-имонов. Пожалуй, их не смогло бы остановить даже сообщение о конце света. Терпению особой группы Дензила могли бы позавидовать железные гири.
Группа рыла носом зем… архивы круглые сутки, и к вечеру следующего дня искомый человек отыскался. Было найдено и место отгрузки консервов покойному патриару. Тихонько позондировав ближайшее окружение человека, группа выяснила его место работы – весьма далекое, кстати, от бакалеи и вообще магазинов. Через несколько часов на стол Дензилу лег кристалл с докладом группы.
Искомый человек носил имя Евгений Брович, откликался при случае и на прозвище «Джем» , имел за плечами немалый военный опыт и ныне трудился в охране. В беседах с родными имя «патрона» скрывал, что интересно. Данные отличались редкой скудостью – словно их уже кто-то «чистил». Это тоже наводило на размышления. Но самое главное, группе удалось выяснить адрес…
— Твою ж… — не сдержался Андрейка, когда телепорт выкинул их на исходные – то есть в заросли кустарника в четырех километрах от военной базы.
— При девушке… — укоризненно буркнул Ян.
— …мать! – сверкнула глазами та самая девушка, а именно Маринка. – Придурков этих! Ну чего сразу стрелять? Мы что, так похожи на террористов?
— Вряд ли…
— Третья точка подряд! И?
— И все кончаются одинаково. Тут мы и спросить ничего не успели, — Мишка, младший близнец (всего-то на семнадцать минут позже!) поморщился, вслушиваясь в нестихающую стрельбу.
— Я посмотрел, — утешил Данька. – На камерах его нет.
— Его нигде нет, — вздохнул Ян. Даже в тех пещерах… помещениях, которые на камерах не просматриваются. Пусто.
– И с кем они сейчас воюют?
Отвечать на риторический вопрос желающих не нашлось. Компания освободителей старшего брата и друга дружно вздохнула.
— Пошли дальше.
— Только надо невидимость у русалок прикупить, — подытожил Ян. — А то нарвемся.
За деревьями гулко бухнул взрыв, наглядно проиллюстрировав его слова.
Над городом выли сирены. Нечастая автоматная стрельба тонула в этом вое. И в человеческих криках.
И в темноте… Буквально над головой висел красиво стилизованный под старину фонарь , но не горел. Света не было, только кое-где перемигивалось редкими огоньками аварийное освещение. Прямо на глазах оно погасло, затопив город чернотой.
Вадим зло усмехнулся. Как знакомо. «Покрывало», стандартное колдовство бывших союзников. Гасит энергию, начиная лампами, заканчивая двигателями автомобилей и сердечными клапанами. В свое время они немало так порезвились.
Серые отлично видели в темноте. И очень любили охотиться на полуслепую добычу.
Покрывало…
Значит, маг здесь тоже есть…
— Готовность три минуты. Напоминаю: двигаться группами. Атаковать по схеме «один». Бить дистанционно. Ближний бой не принимать. Стражи, специально для вас повторяю – ближний бой не принимать. Бейте огнем и дротиками, они заряжены на «стопор». Василиски…
— Здесь.
Беатриса. Красивая какая…
— На вас особая надежда. Морозьте по полной – и в штабеля. Потом транспортировать в оговоренное место.
— Есть.
— Фениксы, вы свою задачу знаете.
— Так точно.
Вадим обводит глазами свою маленькую армию… еще одну свою армию.
— Все будет хорошо.
Верят…
— Вперед.
Он надвигает на лицо маску, и через три секунды над городом поднимается знакомый черно-фиолетовый купол…
— А куда мы едем?
— Вам все объяснит Лина, когда навестит.
— Так срываться с места… у меня контракт с…
— Я все улажу. Считайте, у вас отпуск по каким-то причинам.
— По каким?
— Форррррс-мажорррррррррным! И абсолютно неподходящим для работы!
Две девушки мило щебетали, помогая семейству Даниила Орешникова погрузить вещи в небольшой автомобиль, третья держалась чуть дальше – страховала. Девушки торопились, а уговорить мужчину, его жену и пару человеческих детей оказалось очень трудно…
Может, поэтому они не заметили женщину, буквально сжигающую взглядом эту милую сценку. Впрочем, ее сложно было увидеть – она притаилась за витриной магазина через улицу.
И если б кто-то заметил ее ненавидящие глаза, уговорить Орешниковых переехать на недельку из дому оказалось бы значительно легче.
К полудню случилось то, что Лина считала для себя невозможным. А именно: она возненавидела музыку. Конкретно – эльфийские колокольчики. А за свирели вообще убила бы на месте.
Нет, музыка перед фениксом ничем не провинилась.
Ее допекли эльфы.
Высокомерные красавцы с огромным скрипом согласились пустить их в лес и начать переговоры, а в процессе этих самых переговоров проявляли редкую смесь детской наивности ( Станция? У нашего леса? А кто такие дай-имоны? А вы уверены?) с отстраненным равнодушием (разве нас касаются ваши заботы?).
А особенно бесила светловолосая эльфийка, которая вместо ведения переговоров принялась бросать на Леша томные взгляды. Лина с изумлением обнаружила в себе такое качество как ревность, и оно ей очень не понравилось.
Фениксу оно не понравилось еще больше, и птичка, не слишком заморачиваясь важностью переговоров, предложила закусить нахалкой, посягающей на пару хозяйки…
Увы, от идеи включить в меню эльфийскую приставалу пришлось отказаться. По Соглашению эльфы вообще были неприкосновенны с… короче, с того самого года, как их занесло сюда из своего мира. Слишком мало их было, слишком редко рождались новые.
Так что несъеденная девица продолжала торчать перед глазами и испытывать терпение феникса.
Единственное, что утешало Лину в данной ситуации, так это то, что Леш на девушку с ушками не смотрел вообще. Хм… если судить по его лицу, то ее муж влюблен в эльфа, ведущего переговоры.
Безответно, кстати.
Лина придушила свое некстати проснувшееся чувство юмора и прислушалась к разговору.
— Всмотритесь в эти облака… Гармония ветра, птичьего пения и аромата трав острее чувствуется под белым чудом, все совершенство которого в изменчивости…
Силы ада, ну вот скажите после этого, что эльфы не чокнутые?
Им про опасность и срочность, а они – про листочки и вот это… белое совершенство! Лине вдруг остро захотелось увидеть, как эльф сколачивает забор и попадает себе по пальцу. Интересно, в тот момент его речи сохранят свою возвышенность?
Хотя… наверняка ушастые созерцатели совершенства даже ругаются так вот – пафосно-гармонично-совершенно. Придавленное чувство юмора вдруг забрыкалось и выдало хозяйке предполагаемый диалог двух эльфийских скандалистов:
— Да исполнится твоя жизнь захватывающими событиями, а также испытаниями, призванными воспитать благородство души!
— Да преисполнится твой жизненными путь цветами, аромат коих составит вопиющую дисгармонию с несовершенством твоих мыслей.
Класс. Куда интересней банального «Чтоб ты сдох» или «Пошел ты в…»
— И мысли преисполняются восхищения перед изменчивыми дарами природы…
— Может, хватит про дары природы, Ларт? – голос Леша вдруг зазвучал непривычно жестко, а зеленые глаза потемнели. — Я уполномочен от имени Совета предложить эльфам, если они сохранили такое желание, возможность пробоя в ваш мир. Стоит этого станция?
В следующую секунду Лина, изумленная не меньше эльфа, вдруг постигла суть понятия «дисгармония». Когда от резкого движения хозяина леса сбилась и умолкла осточертевшая флейта. Эльф встал.
Он разительно переменился. Отрешенность и полуулыбка словно смылись дождем, фигура налилась энергией, а глаза – острым вниманием. Один –в-один темный эльф, которых Лина, черт побери, всегда считала опасными.
— Повтори.
Зеленые глаза мстительно сверкнули.
— Каким ароматом напоен вечерний воздух, — ясным, почти эльфийским голосом промолвил Леш, — Аромат липы нежен и сладок, а дивная горечь цветков ромашки придает симфонии запахов свежесть. Гармония ароматов пробуждает в…
М-м-м? Леш? А ты можешь быть той еще заразой, любовь моя. И как же мне это нравится…
— К демонам ароматы! – прошипел эльф, напружинив плечи, точно кот, узревший соперника.
И Лина поняла, что ей все-таки представится уникальный шанс услышать эльфийские ругательства.
— Тогда, может быть, побеседуем о музыке? О птицах? О прелести бутона нераспустившейся белой розы, раскрывающей лепестки навстречу пленительным лучам утреннего солнца?
«Розы» Ларт уже не выдержал. Острое ухо нервно дернулось, и в следующую секунду Лина услышала насыщенную тираду на эльфийском, выражающую всю глубину чувств эльфа к бутонам, птицам, лепесткам и наглости злоязыкого мага. Надежды феникса сбылись в полной мере: ругательства эльфов звучали благозвучно и гармонично (если не знать языка), но обладали потрясающей энергией, страстью, а главное, живописностью, которая позволяла наглядно представить, что эльф в настоящий момент думает о музыке, чем должны заняться птицы и в какое место должен отправиться распроклятый розовый бутон! И все – в паре предложений.
Лина невольно восхитилась.
Ух ты… Умеет же завернуть.
Ни одного неприличного слова, а все чувства до собеседника доведены как следует. Пару оборотов феникс даже отложила в память – на всякий случай. Мало ли с кем придется общаться. Искусство послать кого надо куда надо должно пригодиться.
— Можем и это обсудить, — невозмутимо кивнул Леш, когда эльф затих, — искусство слова, умение сплетать дар слова с…
— Прекрати эти увертки!
Юноша не ответил. Просто смотрел. И под пристальным взглядом эльф как-то… остыл. Наклонил голову, пряча сверкающие гневом глаза, сгоняя краску со щек. Выдохнул – по светло-серой ткани рубашки словно пробежала мягкая волна – и заговорил спокойно:
— Я приношу извинения.
— Правда? – темная бровь Леша как-то насмешливо изогнулась. – За что? Мы, можно сказать, просветлили душу, беседуя о возвышенном. И плевать, что где-то, может, именно в эту самую минуту раскрывается чужой телепорт. Что кого-то – мужчину, женщину, ребенка, мага, человека – сейчас совсем не возвышенно жрут оголодавшие пришельцы?! Выпивают магию. Выжирают дом за домом, никому не позволяя уйти. Мы пока еще можем это остановить, пока еще можем, но время, время! Ларт, ну ты же знаешь, как это – отвечать за своих, ты же неспроста в этом лесу главный «корень»! У тебя сын растет! Ты же понимаешь, что ценен каждый день, каждый час!
Серые глаза эльфа замерцали… и феникс невольно подобралась. Странный взгляд был у этого Ларта, ох странный. Лина аккуратно скрестила руки на груди, маскируя сгустившиеся в ладонях ножи…
Интересно, у здешних эльфов есть в запасе красное дерево? Да если даже и есть…
Листья кленов мягко шелестели. Минуту назад этого звука не было слышно. Минуту назад на поляне не было такой тишины – глубокой, звонкой, в которой слышно даже дыхание двух эльфов на засадных деревьях.
Страхуются хозяева. Феникс прикинула, куда лягут стрелы. Она успеет, если что. Должна успеть. Если он позволит.
В этот лес он отказался ее брать… неспроста, как видно. Сам в парламентеры пошел, как только речь об этом зашла, а вот едва речь зашла о Лине – встал на дыбы и даже наорал на Координатора Савела… полчаса уговаривали. С чего, интересно…
Наводит на размышления. А, любовь моя?
Да что ж так тихо! Скажешь ты уже что-нибудь, отмороженный любитель возвышенности?
— Прости, — вдруг совсем по-человечески сказал эльф. Перехватил шокированный взгляд напарницы и легко качнул головой, останавливая все возможные высказывания. – Подожди…
Прости. Я не спрошу сейчас, откуда ты знаешь о моем сыне… и откуда тебе известно, что правит в нашем Лесу именно «корень». И я принимаю твою правоту – о нашей ответственности.
— То есть вы согласны? – уточнил Леш.
— В одном ты ошибся, — вздохнул эльф. – «Корень» в нашей общине – не я. И принимать решение о станции будет эрро Вильм, старейший. Но думаю, он услышит наши голоса.