— У тебя есть семья, в этом твоём Санкт-Петербурге? — спросила Рита, не поворачиваясь.
Ей не следовало об этом спрашивать, и я промолчал. Сделал вид, что сплю.
— Не прикидывайся. Я по дыханию слышу, что ты не спишь. Так есть у тебя семья на Земле? — повторила Рита, и я вспомнил, как совсем недавно этот же вопрос, только по-другому сформулированный, задала мне Ветка.
«Где ты пропадаешь четыре месяца в году? — спросила Светка, когда мы брели по заснеженному, безлюдному парку, подсвеченному огромной луной и редкими фонарями, и потому кажущемуся сказочно прекрасным. — Только не втюхивай мне про спецзадания, агента 007 и зарубежные командировки. Имей совесть, не держи меня за дуру.»
«Ты помнишь, что случалось с жёнами Синей Бороды, когда они совали нос в запретную комнату?» — спросил я, и тотчас пожалел о своих словах.
«Помню, — сказала Ветка. — Но у тебя нет бороды. Впрочем, с тобой ни в чём нельзя быть уверенной. Ладно, скажи, где пропадаешь, а потом убей, если оно того стоит. Не могу я больше так жить. — Она помолчала и, не дождавшись ответа, спросила: — Кстати, у тебя там есть женщина? Почему ты молчишь? Есть? Может, тебе с ней больше повезло, и она даже… подарила тебе сына? Или дочь?»
Что я мог ей ответить? Не мог же я рассказывать ей о Станции, Рите и химеридах? Или мог? Не про Риту, разумеется, а про Станцию и химеридов?..
За восемь лет совместной жизни Ветка не раз спрашивала меня о причинах моих ежегодных отлучек. И каждый раз я рассказывал ей новую, загодя придуманную байку. Однако в этот раз у меня не было настроения плести небылицы, и я рассказал правду, которую она, разумеется, приняла за очередную сказку. Это была страшная сказка, но она понравилась Ветке, потому что я правильно расставил акценты и не стал упоминать о том, что могло бы её огорчить.
Выглядело рассказанное в ту зимнюю ночь примерно так.
Вскоре после окончания института, отправившись в лес за грибами, я наткнулся на летающую тарелку. Будучи юным и легкомысленным, забрался в нее, она стартовала и доставила меня на космическую станцию, устроенную инопланетянами неподалеку от Земли. На Станции меня встретили три человека и эларец, которого звали Гэл.
«Мел?» — переспросила Ветка, и я сказал, что нет, звали его Гэл, он был в десять раз симпатичнее Мела Гибсона, и имел огромные изумрудные глаза. Если бы я сказал, что глаза у Гэла серые, нормального размера, это бы её разочаровало.
Гэл рассказал мне о назначении Станции, а группа поддержки, состоящая из таких же землян, как я, отвечала на мои каверзные вопросы. После беседы я согласился присоединиться к работавшим на Станции людям и два года проходил соответствующую подготовку, после чего мне было присвоено звание «перехватчика».
«И кого же ты перехватывал?» — спросила Ветка, напоминавшая мне порой ребёнка.
Несмотря на мои ежегодные исчезновения, она отчаянно хотела завести ребёнка. Мальчика или девочку — всё равно. Но не могла. Скверно сделанный в юности аборт не позволял ей иметь детей.
Я рассказал ей о химеридах, прилетавших в Солнечную систему из подпространства и питавшихся эмоциональной энергией землян. Если перехватчикам не удавалось уничтожить этих тварей, они высасывали из людей пси-энергию и так истощали их иммунную систему, что люди не могли противиться болезням и умирали. Так погибли когда-то обитатели Атлантиды. Вызванная их исчезновением техногенная катастрофа привела к тому, что кора земного шара сдвинулась относительно его центра и древний материк оказался под толстенным слоем снега и льда, получив впоследствии название «Антарктида».
«Ух ты!» — сказала Ветка и крепче ухватила меня за локоть… Она не боялась ходить со мной ночью по паркам, набережным каналов и дискотекам. Дважды к нам приставали какие-то придурки и мне приходилось лишать их памяти. Ментальный удар обладает замечательным свойством — превращая человека в безмозглое существо, он не нарушает работу внутренних органов, и единственным последствием его применения является получасовой провал в памяти. Зрелище ползающих на карачках мужиков, из раззявленных ртов которых текут слюни, не доставляло Ветке удовольствия, зато позволяло чувствовать себя со мной в безопасности…
Со времён гибели Атлантиды, продолжал я, химеридам не удавалось вволю попастись на орбите Земли. И всё же, случалось, они успевали куснуть от сладкого пирога. Тогда по Европе и другим материкам прокатывались пандемии холеры, оспы и чумы, уносившие иной раз до двух третей населения таких стран, как Франция, Италия и Германия. В начале двадцатого века это привело к пандемии инфлюэнцы — так называемой «испанки».
«Ну, ты и врать!» — восхитилась Ветка, и я не стал убеждать её, что говорю чистую правду. Впрочем, полуправда и есть самая страшная ложь, поскольку изобличить её труднее всего.
«А как вы перехватываете этих самых… химеридов?» — спросила Ветка и шмыгнула покрасневшим носом.
Она всё-таки успела замёрзнуть, и я пожалел, что не уговорил её надеть под пальто тёплую безрукавку.
«Мы используем аппараты, которые во много раз усиливают наше ментальное воздействие на химеридов, — сказал я. — Наш ментальный посыл сталкивается с энергией всасывания химеридов, и они взаимоуничтожаются, как лед и пламя. После чего химериды перестают существовать. Ведь эти твари не имеют формы, в привычном нам понимании. Они являются скоплением энергетических полей. Этаким сгустком энергий, исчезающим после нашего воздействия без следа. Поэтому с ними нельзя договориться, а обычное оружие не причиняет им вреда».
«Почему ты пишешь статьи для газет и журналов, а не фантастические романы?» — спросила Ветка. Я ответил, что мюнхгаузенов и без меня хватает, к тому же врать из любви к искусству — это одно, а за деньги — совсем другое. Мы посмеялись, и только подходя к дому, Ветка снова спросила: «А есть у тебя на Станции женщина?»
Я заверил её, что, разумеется, нет. Там работают только мужчины, поскольку у женщин совсем иной тип пси-энергии.
«Опять врёшь», — грустно сказала Ветка, и на этот раз она была права. Больше половины работающих на Станции — женщины. Но зачем уснащать сказку ненужными подробностями?..
— Сандро, ты будешь отвечать, когда с тобой разговаривают? — спросила Рита, и я, притворно зевнув, сказал сонным голосом:
— Ты нарушила мой первый, самый сладкий и крепкий сон.
— Я хочу знать, есть ли у тебя жена. И дети, — сказала Рита. — Прости, что разбудила, если ты и правда спал.
— У меня нет жены, — солгал я, хотя терпеть не могу говорить неправду.
— А я замужем, — сказала Маргарита и теснее прижалась ко мне спиной. — И теперь у нас будет ребёнок. Светленький, весь в тебя. Но это ничего, у моего мужа белокожая мать. Так что светлый цвет кожи ребёнка никого не удивит. Свекровь наверняка станет говорить, что он пошёл в неё, и будет гордиться этим. Она давно хочет иметь внука. Или внучку.
Рита была смуглокожей и жила в Бразилии. Я не спросил, как относится её муж к ежегодным четырёхмесячным отлучкам красавицы-жены. И как он отреагирует на появление ребенка. Мне не хотелось думать о её муже. Лучше бы Маргарита о нём не упоминала.
— Почему ты ни о чем не спрашиваешь меня? — спросила она. — Мог бы, например, поинтересоваться, есть ли у меня дети. Или порадоваться, что скоро станешь отцом.
— Я радуюсь, — сказал я. — Но пока ещё не проникся. Ты же знаешь, я малость туповат.
— Ты хитрый, лживый, любвеобильный самец, — сказала Рита и повернулась ко мне лицом. — Надеюсь, у меня родится сын. И он будет похож на тебя.
Я накрыл её губы своими, и больше она меня ни о чем не спрашивала.
2
За одиннадцать лет это был седьмой сигнал тревоги D-класса во время моего дежурства. Это означало, что химерид, вынырнувший на краю Солнечной системы, обладал тем же типом ментального потенциала, что я и ещё шесть человек, составлявших дежурную смену перехватчиков D-класса. Семь классов химеридов — семь дежурных смен по семь человек в каждой. Стало быть, всего дежурных перехватчиков на Станции сейчас 49. Остальные 98 дежурных находятся на Земле, работают или отдыхают. Если химерид окажется супером, или их будет несколько, мы успеем вызвать подмогу, связавшись со сменщиками нашего класса по информ-браслету. За ними будет послана летающая тарелка — скоростной индивидуальный модуль, предназначенный для доставки перехватчиков на Станцию, и мы встретим химеридов в полной боевой готовности.
Обычно нам не приходится вызывать подмогу. Химериды — «гасители жизни», предпочитают странствовать по Вселенной в одиночку и редко совершают налёты вдвоем, тем более втроем. Что же касается суперов, то их появление — ещё большая редкость, и Гэл, сдаётся мне, мечтает встретить хотя бы одного на протяжении своей жизни. И, хоть обитатели Элары живут по пятьсот с лишним лет, вряд ли ему повезёт: супергасителей в нашей части Вселенной почти не осталось.
Услышав сигнал тревоги, я забрался в боевой кокон, надвинул забрало умножителя на лицо, вложил запястья и щиколотки в фиксаторы и стал считывать возникшую перед глазами информацию.
Химерид D-класса возник на траектории Сатурна и вновь ушел в подпространство, чтобы вынырнуть в непосредственной близости от Земли. Или где-то в невообразимо отдаленном районе космоса. Такое тоже случалось, хотя и редко.
Эти твари даже из подпространства чуяли искажённую ауру Земли и слетались на пир, как стервятники на падаль. Не зря эларцы зовут их «космическими вампирами», или «космическими пиявками». Мы называем их химеридами из-за отсутствия формы, и каждый на своем экране моделирует образ этих тварей в соответствии со своим представлением о том, как должен выглядеть носитель абсолютного зла. Кто-то изображает их в виде чёрной кляксы, этакой безличной тучи; кто-то — в виде дракона или какой-нибудь омерзительной твари вроде помеси богомола с тарантулом. Ирэйя — ответственная за нашу психологическую подготовку — не возражает, полагая, что эти анимации вызывают у нас ассоциативную связь с компьютерными игрушками и снимают стресс, неизбежный при встрече с химеридом… Не знаю, не знаю. Времена, когда я испытывал от этого стресс, давно миновали.
На темном экране забрала высветились, помимо данных о химериде и о моём психофизическом состоянии, семь звёздочек. Команда перехватчиков в сборе. Теперь ждем.
Остальные обитатели Станции, не задействованные в гашении химерида, заняли места в адаптивном отсеке.
Рита взяла с собой незаконченную фигурку каймана, который в ближайшие дни украсит её и без того большую коллекцию. Очаровательных зверушек, вырезанных из палисандра, ореха, красного или чёрного дерева, она сдаёт на комиссию в арт-салоны — и так совмещает работу с хобби. На мой взгляд, зверьё у нее выходит на редкость симпатичное, но сама Рита относится к созданным ею фигуркам иронически, называя их поделками для эстетов. И жалуется, что нет в ней божественной искры, без которой ремесленнику, сколь бы искусен он ни был, не суждено стать художником. Она мечтала заниматься монументальной живописью, создавать фрески в стиле Риверы, Сикейроса и Ороско, а вместо этого вытачивает из дерева безделушки.
Каждый из обитателей Станции имеет хобби, которое, как правило, связано с работой, выполняемой на Земле. Я пишу статьи, Юра Бубкарис составляет библиографию литовской маринистики, Жаклин Фаризо занимается офортами, царапая виды Парижа на покрытых лаком цинковых пластинках, Артур Агранян трудится над монографией о грибах. Ведь, несмотря на ежедневные тренировки для поддержания формы, времени у нас тут хоть отбавляй, и потратить его хочется с пользой. В том, что наши хобби пересекаются с работой, нет ничего странного — возвращаясь на Землю, мы находим на своём банковском счету приличную сумму, позволяющую выбирать дело по вкусу, или не работать вообще. Тимоти Джонсон, например, ни о какой профессиональной деятельности даже слышать не желает — проводит дни и ночи на австралийских пляжах или в море, а когда надоедает серфинг, уходит под воду с аквалангом. О пребывании на Станции и охоте на химеридов он, пожимая плечами, говорит: «Работа как работа, мне нравится. Непыльная и хорошо оплачивается».
Я думал примерно так же, пока не провел положенный мне отпуск — чуть меньше семи месяцев, без учёта затраченного на дорогу времени, — на Эларе. Изредка Ирэйя рекомендует одному из перехватчиков посетить её родину, и, поскольку являющиеся мягкой формой приказа рекомендации нашего психолога, врача, психоаналитика и социолога принято неукоснительно претворять в жизнь, избранник отправляется на Элару. Какими соображениями руководствуется Ирэйя, давая свои рекомендации, неизвестно — но впечатления от посещения её родины остаются незабываемые.
Подобное потрясение я испытал дважды — когда увидел летающее блюдце и Гэл пригласил меня подняться на борт, и узнав, что люди, как и другие человекообразные расы, входящие в состав Содружества — результат деятельности эларцев, создававших на подходящих планетах зачатки новых цивилизаций путём прививки своих генов местным приматам. Но что-то у них на Земле не заладилось, и она никак не превратится в благополучный, благоустроенный мир, который не нуждается в защите от химеридов.
На Элару и другие миры Содружества, в которое входит три с половиной десятка обжитых человекообразными расами планет, химериды не нападают. У этих планет здоровая, если можно так выразиться, аура, хорошая иммунная система, и они представляют собой отменно функционирующие организмы, на которые космические вирусы нападать не решаются.
Побывав на Эларе, обитатели которой уже тысячи лет не пользуются деньгами, не знают войн и преступлений, я как-то по-другому взглянул на прежнюю жизнь. И на свою работу перехватчика. Возможно, если бы я не встретился там с Мо-э-ми, мне удалось бы сохранить лёгкое отношение к жизни, свойственное Тимоти Джонсону, и не задаваться вопросами, которыми по штату задаваться не положено…
«Я стараюсь не упускать случая пообщаться с землянами, прилетающими погостить на Элару, — сказала Мо-э-ми, когда мы парили над широкой сонной рекой, лениво струящей отливающие золотом воды среди лугов, покрытых пестрым цветочным ковром. Вернее, не сказала, а помыслила, поскольку эларцы давно освоили телепатию. Так же, как и левитацию — выданный мне антигравитационный пояс использовался здесь только детьми, для подстраховки. А пси-сканер — серебряный обруч, отдалённо похожий на корону, был предназначен для общения с обитателями иных миров. — Вы единственные не вписываетесь в концепцию Гооторы — важной составляющей нашей программы освоения Галактики».
Я поинтересовался, о какой из концепций Гооторы идёт речь, поскольку деятель этот, живший на Эларе задолго до появления на Земле первых человекообразных, успел наследить в разных областях науки, а перехватчиков на Станции не слишком-то загружали теорией. Что, как я теперь понимаю, было в высшей степени гуманно.
«В основу Колонизаторской концепции была положена мысль, что в процессе развития любая цивилизация достигает гармонии отношений между нравственным уровнем общества и того, что вы называете техническим прогрессом. Земля, к сожалению, является исключением из этого правила, — телепатемы Мо-э-ми передавали интонации голоса цветом и изобиловали разнообразными оттенками, так что нетрудно было различить дружелюбное подтрунивание, иронию, печаль или радость. — Тем интереснее нам знать, как воспринимает наш мир человек, живущий на планете, треть населения которой голодает, а каждый десятый страдает от ожирения, где ни на мгновение не утихают войны; существуют тюрьмы и лагеря; по улицам бродят маньяки… И людям доставляет радость приносить своим близким страдания».
Я попытался объяснить Ми, что всё не совсем так, однако не преуспел в этом.
Мы опустились на высокий, поросший травой холм, с которого открывался прекрасный вид на излучину реки, обгрызшей его с одной стороны так, что он напоминал половинку круглого хлеба. Устав от умных разговоров, я предложил Ми сыграть в детскую игру с выкидыванием пальцев: «камень-ножницы-простыня». Она согласилась. И я, так же, как и во время игры в «ладушки» — кто по чьей ладони успеет хлопнуть первым, которой сам же ее научил, — позорно проиграл.
Иногда мне казалось, что Ми изучает меня, как редкий экспонат, — одна из её профессий была исторический биолог. Или биоисторик. А может, психобионик. Я так и не понял, поскольку на Земле такой профессии не существует. Да и не слишком пытался понять.
Эларцы, несмотря на тёмную кожу, похожи на светлых богов: улыбчивые, предупредительные и бесконечно далекие. Я чувствовал себя так, словно снова стал малышом и донимаю взрослых дурацкими вопросами. Добрые, внимательные и снисходительные к моей… э-э-э… неосведомленности взрослые стараются удовлетворить мое любопытство и говорить со мной на доступном мне языке, вот только толку от их стараний мало. В лучшем случае я понимал четверть того, что они говорят, и в этом отношении Ми стала счастливым исключением. Я понимал почти все её телепатемы, если не пытался копать вглубь. Из чего следовало, что половину сказанного ею я понимал неправильно…
— Пойдем купаться! — предложила Ми, и, не дожидаясь ответа, одним движением выскользнув из светло-желтого комбинезона, прекрасно оттенявшего ее тёмную, с фиолетовым отливом кожу, с разбега прыгнула в реку.
Я последовал за ней, переполненный чувством беспричинной радости, отголоски которой испытывал всякий раз, вспоминая стремительный полет со своей странной подругой, всемогущей и хрупкой, мудрой и бесшабашной, словно в её поджаром, мускулистом теле прекрасно уживались два человека…
Мне не доводилось слышать, чтобы кто-то из перехватчиков побывал на Эларе дважды. Во-первых, она слишком далеко от Земли — в случае нужды на подмогу оттуда нужного перехватчика не вызовешь. А во-вторых… к хорошему привыкаешь слишком быстро. После Элары я чувствовал себя не слишком, скажем так, комфортно на Земле. Хотя кое-кто из наших считает, что жить в зазеркалье — чересчур утомительное занятие и привыкнуть к тамошним чудесам землянин будет не в состоянии даже через сотню лет.
В чём-то они, безусловно, правы. Эларцы, за исключением тех, кто часто общается с землянами, а это, в основном, учёные, гостящие на Станции по полгода, а то и больше, не похожи на людей. Имея схожее устройство тел — сторонники теории панспермии были правы, и генные инженеры при колонизации лишь ускорили процесс превращения приматов в людей, они отличаются от нас мимикой, жестикуляцией, манерой общения, поведенческими стереотипами и многим другим. Чтобы облегчить контакт, эларцы адаптируют к нашему восприятию не только свои имена, название родной планеты, но и внешность. Услышав от меня, что героинями наших женских романов являются рыжеволосые зеленоглазые девы с большим бюстом и узкой талией, Мо-э-ми на следующий день предстала передо мной именно в таком виде, повергнув в изумление, граничащее с шоком. К несчастью, я забыл сказать, какого цвета должна быть кожа героинь, и Ми осталась темнокожей, что, в сочетании с рыжими волосами и зелёными глазами производило ошеломляющий эффект.
«Полчаса перед зеркалом — и любой из нас может изменить свою внешность, — заверила она меня, — умение управлять своим телом вошло в курс основных школьных предметов. Самое трудное при этом — научиться изменять цвет и фактуру волос.»
Ни Гэл, ни Ирэйя ни разу не проделывали такой фокус на Станции, не желая, по-видимому, травмировать психику перехватчиков и подчеркивать существующие между нами различия.
… Ми стрелой вылетела из воды и, взмыв над рекой, опустилась на вершине холма. Врубив антиграв, я тоже вырвался из речных объятий и, приземлившись подле Ми, попал в её объятия. Или она — в мои.
«Могучий лев и трепетная лань». Впрочем, кто из нас был львом, а кто ланью — это ещё вопрос…
А потом она запела чудную, не похожую на те, что мне приходилось слышать раньше, песню без слов. Есть какое-то специфическое название у такого пения, но оно вылетело у меня из головы. Впрочем, не в названии суть. Казалось, вместе с Ми пело высокое небо, прикрытое на западе легким флером облаков, и река с поразительно чистой и вкусной водой, и луга, что пахли Эларой…
Тревожно загудел зуммер, и на экране забрала высветилось сообщение о том, что химерид вынырнул из подпространства вблизи Земли. Кибермозг, запеленговав его и вычислив оптимальную точку для сближения, бросил Станцию на перехват. В запястья мои впились безинъекционные присоски кибермеда, автоматически включились противоперегрузочные компенсаторы, и меня объяла спасительная тьма.
3
До начала спарринга с химеридом оставалось двадцать пять минут. Процедура эта прекрасно отработана и не дает сбоев. С вывалившейся из подпространства тварью мы обычно справляемся в течение полутора-двух часов, и, если раньше я волновался перед каждым боем, то теперь сохраняю спокойствие, граничащее со скукой. Со скукой и безнадёжностью, сравнимой с той, что, вероятно, испытывали Данаиды, Сизиф и безымянная падчерица, по приказу злой мачехи носившая воду в решете. Кстати, не были ли эти персонажи придуманы кем-то из перехватчиков, живших за сотни, а то и за тысячи лет до меня?
Естественно, знания о химеридах и перехватчиках не могли не просочиться в человеческую среду, и должны были как-то отразиться в легендах и мифах. Возможно, именно поэтому мотив борьбы Добрых и Злых богов присутствует в любой религии. Почему бы не предположить, что предания о химеридах претворились, например, в скандинавской мифологии в истории о злобных ледяных великанах, огромном волке Фенрире, владычице страны мертвых Хель и прочих отрицательных персонажах, сражавшихся на стороне хаоса? Ибо в наших глазах химериды — безусловно, порождения хаоса, уничтожающие любую разумную жизнь.
Ближе других к пониманию потусторонних, или лучше сказать, космических сил был Лавкрафт, создавший цикл повестей и рассказов о Великих Старых Богах: Ктулху, Хастуре, Ллойгоре, Жхаре, Итакве, Ньярлатотепе и прочих. Потому-то кое-кто из наших называет химеридов порождениями Хастура — мифологической твари, приходящей из космической бездны. Или детьми Хастура, которые и впрямь появляются из гибельных пучин подпространства, куда корабли Содружества не смеют углубляться, опасливо проносясь по кромке, несмотря на стремление сократить чудовищные расстояния, разделяющие обжитые человекообразными расами миры.
В последние годы я редко читаю художественную литературу, но Лавкрафта прочитал и поразился той обреченности, с которой он воспринимал действительность…
Было ли это сверхчувственное видение присутствия неких иррациональных, враждебных разуму сил, рыщущих по Вселенной в поисках добычи, или он, подобно мне, знал о дамокловом мече, который будет занесен над Землей до тех пор, пока аура её не просветлеет?..
Я прислушался к ощущениям и убедился, что регулярные тренировки не прошли даром. Тело моё, повинуясь команде, застыло, заледенело, превратилось в скорлупу, тонкую оболочку, внутри которой хаотические вихри энергий сплетались в жёсткую спираль; та уплотнялась, скручивалась всё туже, сжималась всё сильнее — чтобы в нужный момент распрямиться и ударить.
Как-то раз, когда Ветка особенно достала меня расспросами о моих ежегодных отлучках, я, чтобы чуток окоротить её, показал фокус-покус с использованием одного из видов энергий, аккумулируемых перехватчиками. Дело было на Карельском перешейке, где мы разбили палатку на берегу безымянного озера: нависшая над водой гранитная глыба взорвалась от энергетического удара, словно сотня ручных гранат. Зрелище было эффектным и надолго отбило у Ветки желание изводить меня иезуитскими вопросами.
Да-а-а, хорошее было времечко… Тогда я ещё резвился, словно щенок, силы бурлили во мне, как вода в кипящем котелке, я чувствовал себя избранным и всемогущим. Мне казалось, стоит лишь поднапрячься, и я осчастливлю не только Ветку, но и весь мир…
Я не сразу заметил, что тихонько напеваю себе под нос — каждому присущи свои маленькие слабости:
Я верю, друзья, караваны ракет
Помчат нас вперед от звезды до звезды,
На пыльных тропинках далеких планет
Останутся наши следы…
А заметив, тут же перестал петь.
Во-первых, на боевом посту петь не положено, а во-вторых… Увы, караваны ракет не помчат ни нас, ни наших потомков «от звезды до звезды». Дни нашей цивилизации, судя по всему, «сочтены в мале», и вряд ли даже мудрые эларцы сумеют предотвратить её закат…
Очевидная причина этого — учащающиеся с каждым десятилетием нападения химеридов, вызванные тем, что аура, создаваемая человечеством, по мере его количественного роста всё сильнее темнеет. Люди не становятся лучше, а население планеты растет в геометрической прогрессии. В течение двадцатого века население Земли выросло в четыре раза, с полутора миллиардов человек до шести с половиной. Согласно прогнозам демографов, к середине двадцать первого века оно увеличится до девяти миллиардов…
Соответственно, гнильцой от планеты попахивает всё сильнее, что привлекает стервятников из самых отдалённых уголков бездонной черноты космоса. Оптимистов, вроде Жаклин Фаризо, это не пугает, ведь и потенциальных перехватчиков, паранормальные способности которых находятся в латентном состоянии и пробуждаются на Станции искусственно, год от года рождается всё больше, и недостатка в этих живых орудиях, незаменимых в борьбе с химеридами, не предвидится.
Так-то оно так, кто бы спорил? Необходимыми для уничтожения химеридов способностями обладает едва ли не каждый второй землянин, просто у одних разбудить их легче, у других — труднее. Можно увеличить количество перехватчиков на Станции, или даже создать вторую, третью, четвёртую Станцию для борьбы с незваными гостями из гибельной жути подпространства, но решит ли это видимую невооруженным глазом проблему? Если эманации испускаемого ноосферой планеты зла увеличиваются пропорционально росту населения планеты, то возникает законный вопрос — надо ли её спасать?
На то, что люди изменятся, надежды нет. Они не желают меняться, в этом убедила меня работа журналистом и реакция читателей на самые злободневные статьи. Не изменятся они ещё и потому, что угодливые СМИ кормят читателя остреньким — «жареным» и «клубничкой», после чего остальное уже кажется слишком пресным и почти несъедобным.
«Ты хороший человек, но плохой журналист, — сказала Ветка, прочитав мою очередную статью, называвшуюся «Рыбий дом». — Вот если бы ты написал серию статей про маньяков, да ещё с подробным описанием всех совершённых ими злодеяний, тогда…»
Той статьей я очень гордился. Я был в состоянии авторского восторга, того самого, пребывая в котором, по случаю, кажется, завершения «Бориса Годунова», Александр Сергеевич, двойной мой тезка, с воплем: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» — швырнул перо в стену.
Гордиться было чем. Узнав о том, что на Каспийском море проводится уникальный эксперимент, я списался с создателям «Рыбьего дома» и напросился в гости. Задача, которую решала группа тамошних учёных, выглядела впечатляюще — найти способ насыщения морской воды кислородом, который обладает способностью быстро окислять и таким образом уничтожать загрязнения. Три грамма кислорода на один грамм нефти… Учёные устроили сложный рельеф дна: опустили на дно бетонные блоки — своеобразные рифы. За год блоки обросли водорослями, содержание кислорода рядом с ними стало в полтора раза больше, чем в соседних слоях воды; вокруг появились косяки рыб…
Писать статьи на живом материале — штука дорогая, не каждой редакции по карману посылать журналиста на место событий. Но я-то могу себе позволить такую роскошь — и статья, на мой взгляд, вышла любопытная. Казалось бы. Но редактор еженедельника, где я публиковался, в восторг не пришёл. Более того, посоветовал писать о чем-нибудь более актуальном. «Журналистское расследование — вот путь к кошельку и сердцу читателя! — изрёк он, вздымая ухоженный указательный палец. Не просто палец — перст указующий. — Грохнули давеча директора ликёро-водочного завода — вот это тема! Есть где порезвиться, даже не вылезая из-за компьютера. Аналогичные случаи поискать, пошерстить, что о них умные люди писали, и бахнуть статьи три-четыре…» Он мечтательно прикрыл глаза, а вернувшись с небес на землю, со вздохом подытожил: «Ну, рыбы так рыбы, найдём и для них «подвал».
Аналогичные разговоры происходили и прежде, но именно этот оказался переломным, и после него я написал статью об эвакуаторах, которые прикормились около детской больницы. Повела мамаша больного ребёнка на госпитализацию, а её машину — цоп! — и эвакуировали, за то, что оставлена не там, где надо. А поскольку стоянок для машин у больницы не предусмотрено… Вроде бы, в тему. Остро, не про рыб. К сожалению, это оказалась последняя моя статья, опубликованная в том славном еженедельнике.
Но были ведь и другие газеты и журналы!
После полутора дюжин таких статей «не про рыб» я вдруг обнаружил, что круг изданий, в которых мои очерки всё ещё готовы печатать, катастрофически сузился. Иллюзий по поводу «свободы слова» и прочих пёстрых, блескучих фантиков у меня и прежде не было. Но не было прежде и ощущения того, что ложь пронизывает окружающую действительность, подобно тому, как корни растения — землю в тесном горшке. Хуже того, я почти физически чувствовал, что рано или поздно либо растение должно погибнуть, либо корни должны разорвать горшок…
О том, что мир катится в пропасть, говорили на заре христианства первые священнослужители, пели древние скальды, предрекая кто Рагнарёк, кто Апокалипсис. Скверный конец нашей цивилизации предсказывает и большая часть учёных, но это, в общем-то, никого не волнует. Также как и то, что каждый из нас смертен. Все там будем, легкомысленно отмахиваемся мы, пока не столкнёмся с безносой лицом к лицу и не заглянем в её пустые глазницы. И вот тогда-то всё вдруг становится с ног на голову. Нечто подобное человек испытывает, когда общеизвестный факт, что мир наш, с каждым годом набирая ускорение, несётся к гибели, доходит до него как кошмарная и непреложная истина. Истина, вызывающая оторопь, отупляющее чувство безнадёжности, безвыходности, бесцельности — как всего сущего, так и собственного существования. На простенький вопрос: Как с этим ощущением бессмысленности мироздания жить? — не дал вразумительного ответа ни один из сонма философов, веками растекавшихся мыслью по древу и развлекавшихся пустопорожней игрой ума…
И надо было совершенно утратить чувство реальности, чтобы потребовать ответа на этот вопрос у Ветки, затащив её гулять по Петроградской стороне.