Темно-то как… Пришлось поднять руки и двигаться, ощупывая стены и невысокий потолок. Песок. Спрессованный песок. Может, прорыли за ночь? Вон их тут сколько, горных этих.
Но все оказалось не так просто. Через двадцать шесть шагов я уперся ладонями в округлую сверху, низкую для меня деревянную дверь, толкнул ее и очутился в помещении, оборудованном явно давно и тщательно.
Формой помещение походило на неправильный овал. Стены были облицованы нешлифованным черным мрамором и вертикальными полосами обсидиана. Он тускло блестел в свете факелов и старинных светильников, внутри которых клубился какой-то инертный газ. В общем – освещение фиговое. Электричества я не заметил.
Из мрака проступила кучка людей в углу. Со света я не разглядел бы лиц, но в полной темноте коридора зрение обострилось, и видел я теперь не так уж плохо. Люди показались мне словно прорисоваными черным по серому бархату тьмы.
Узнал трех старейших мастеров клана и двух мужчин – один был психотехником, я видел его в нашем лагере, другой – какой-то местный отморозок, бретер, его голо мне попадалось в газетах. Еще двоих я не знал совсем. Мужчины в возрасте, но явно не мастера. Или мастера клинка, такие бывают как раз помоложе.
Если придется сражаться, то с кем-то из троих – неизвестные или отморозок. Хорошо, что тут принято один на один. Но могут и все трое по очереди.
Как же мы не засекли эту пещерку? Разве что вчера она была полностью засыпана песком?
Пауза затягивалась. Похоже, со мной играли в молчанку.
Я ждал.
И вдруг тьма опять начала сгущаться. Теперь «давили», наверное, трое.
Темнота стала такой плотной, что я уже не мог пропускать ее сквозь. Она начала оседать во мне. Я почувствовал тяжесть и жжение в груди. Мысли становились вязкими. Меня пригибали и вынуждали растечься по полу, чтобы выпить, как луна пьет из озера воду…
Стоп! Это уже не мои мысли! Я не могу думать, как грантсы, перетекая из образа в образ! И тьмы я не боюсь. Тьма – всего лишь овеществление света…
Сам не знаю, откуда родилась во мне эта мысль, но я ухватился за нее, за само слово «свет», его ощущение, такое зримое… И в этой норе вдруг стало светлее.
Я вздрогнул всем телом, закашлялся. Тьма отпустила-таки. Не так уж тут, оказывается, было и темно. Светильники разгорелись, тени тоже убрались по углам.
Грантсы почти все улыбались – кто равнодушно, кто ехидно. Только бретер жевал местную жвачку, задумчиво склонив узкое лицо к левому плечу.
– Ну, вот, значит, какой лист упал с этого дерева, – разбил тишину самый старый мастер.
Морок спал окончательно. И все, что я ощущал до этого, тут же показалось мне смешным и нелепым. Не было же ничего! Я да горстка местной знати. И… возможный поединок с одним из этих троих. Что ж…
– Драться пришел? – спросил мастер Истекающего Света с напускной ласковостью. – Невежда. А сам даже имени моего не выучил, – он хрипловато хмыкнул. – Еще молоко у матери твоей на сосках не обсохло.
Один из незнакомых скрипуче засмеялся.
– Это оскорбление, наконец? – спросил я устало.
– Чтобы оскорблять, нужно беседовать с равным, – ухмыльнулся старец.
Говорил он на стандарте, тщательно подбирая слова, чтобы я его понял. Будь я экзотианцем, принял бы такую речь как самое высокое уважение. И мне было бы совершенно наплевать на смысл сказанного.
Но я оказанной мне чести даже не осознал. Только потом, вспоминая эту сцену, сообразил, каким нелепым было само «говорение» мастера на стандарте. Но иначе я просто ничего не понял бы, остался «с другой стороны неба», как выражаются здесь.
– Ну, не дорос до простого капитана, так молчи, – предложил я, пробуя, как мастер отреагирует на дерзость.
Наверно, я прикусил губу, потому что во рту появился солоноватый привкус.
– Видали гежта? – спросил, оборачиваясь к двум другим старикам, грантс с палочкой.
Гежт – котенок или щенок этой самой местной собако-кошки.
Долго они собираются резину тянуть?
– А куда ты торопишься? – спросил мастер. – За своих боишься? Так времени здесь нет. В когда вошел, в тогда и выйдешь.
Голос прозвучал глухо, и стены начали опускаться на меня. Иллюзия? Я мотнул головой и вырвался из сжимающейся обсидиановой клетки почти мгновенно, но слишком резко, наверное. Стены пустились в пляс, и я упал на колени, для верности поймав руками скачущий пол.
Звуки обострились. Я слышал, как, шурша, сыплется с потолка песок, как жует жвачку и шумно вдыхает бретер…
– Вот так-то лучше, – сказал маленький мастер, который возвышался теперь надо мной. – А то гонору, понимаешь, как дурного росту…
Я хотел встать и не смог. Земля убегала.
– Устроил тут нам комедию! – неожиданно возвысил голос мастер. – Покривляться решил? Паяца изобразить? Больных по разным кораблям насобирал? Ну, больным-то мы поможем, да, Н»ьиго?
Наверное, психотехник кивнул. Я не видел.
– Но обманывать-то зачем? Пришел бы к старейшинам? Глядишь – не такие мы и тупые, а? Или тупые? Поверили бы пацану, мастера?
Теперь он обращался к своим. И это было хорошо, потому что я так и не смог оторвать глаза от пляшущего пола. Голова кружилась, но я как-то держался. Космолетчик все-таки. Хотя куда там центрифуге… Даже слова мастера я слышал уже, как сквозь вату.
– Поверили бы, что прав мальчишка? Что ему надо тут поставить войска, во имя тени и равновесия?
Мастеру не отвечали, но, похоже, он в этом и не нуждался.
С огромным трудом чуть-чуть повернув голову, я сообразил, что народу в зале стало гораздо больше. Правда, видел я только ноги, глаза мне просто не давали поднять. Но сознания я упорно не терял и старался использовать голос мастера, как ориентир в пространстве. Цеплялся за него, как за якорь.
– Совсем слабый стал мир, – говорил он. – Старшим – дерзят. Войну ведут обманом. Старею я. Расслабился в последнюю сотню лет, вас распустил. Что за война-то идет опять, Абио?
– С Империей, Великий Мастер, – почти прошептал бретер. Или это был кто-то другой?
– Подросли, значит, окраины? И этот вот – имперский? – он ткнул в мое в плечо посохом. – То-то нахальный такой. Ты голову-то подыми!
Земля успокоилась вдруг. Я, все еще борясь с головокружением, поднял глаза. Стены комнаты качнулись и провалились в тень. Я не видел даже бретера, сопевшего где-то совсем рядом. Только мастера. Только его черные, колючие глаза.
– Ами? Ами аванатэ Мо? – спросил он на горном диалекте, которого я не понимал совсем. Так, как говорили в столице, понимал немного, а тут – совсем нет.
Он поднял посох и ударил меня наотмашь. Но боли я не почувствовал.
– Ами?
– Не понимаю, – сказал я, пытаясь оттолкнуться от пола и встать. Каменный пол словно держал меня.
– Ами? – мастер чего-то требовал.
Я, наконец, выпрямился. Огляделся. Мы и в самом деле были одни. Только психотехник стоял за спиной мастера.
– Сделай с ним все, как надо, Н»ьиго, – сказал старик. – Хотя… А ну – на колени, как сидел!
Посох полетел мне в лицо, я уклонился, мир крутанулся и… Я опять поймал пол руками.
– Вот так будет вернее. Да и тебе пойдет на пользу!
Посох с десяток раз отметил рубцами мои спину и плечи. Я кусал губы и ощущал, как по спине течет кровь.
Давно мне не было так гадко. Стены опять начали наплывать. Меня затошнило и вывернуло куда-то внутрь так сильно, что, когда пол остановился вдруг, я не смог разогнуть впившиеся в камень пальцы.
Словно бы со стороны я видел самого себя, почти лежащего на полу, и Н»ьиго, опустившегося рядом на колени. Видел, как он достал старинный кинжал с лезвием из обсидиана…
Во мне даже ничего не дернулось – зарежут уже, так зарежут. Больно было до невозможности, но именно боль и подтверждала, что я еще живой.
Однако психотехник закатал рукав, надрезал руку себе. Потом набрал пригоршню крови, выплеснул мне в лицо…
– Хорошо, – сказал мастер. – Теперь – похоже. Иди к своим! Ну!
Я с трудом поднялся, и Н»ьиго потащил меня к выходу. В зале опять стремительно темнело, и последние метры я прошел, уже совсем ничего не видя. Сверху сыпался песок.
– Быстрее! Тень ушла. Да шевелись ты!
Психотехник вытолкнул меня в проход.
Я не помню, как вышел из холма. Мне рассказали потом, что я прошел метров сорок и упал только на территории нашего лагеря.
Луженые глотки заглушили следующие слова боярина, но вскоре все увидели, что на степень поднимается ректор. В отличие от неожиданно прибеднившихся бояр, выглядел он солидно, шел по лестнице медленно, уверенно опираясь на посох, и площадь притихла от любопытства: нечасто ректор университета выступал перед новгородцами. Свиблов уступил ему место, с подозрением оглядывая ученого, и ректор кашлянул в кулак, прежде чем опереться об ограждение и начать говорить. Он умел говорить так, чтобы его слышали.
– Если Новгород решит помочь Пскову, университет не пойдет против Новгорода, – начал он. – Мы тоже принадлежим Новгородской земле, и слово «родина» не потеряло для нас значения. Я не возьмусь говорить за остальное ополчение, но Новгород, считая студентов за две тысячи воинов, должен понимать: это не те воины, что бьют сейчас татар на Московской земле. Это юноши, посвятившие свою молодость книге, а не мечу и луку!
Студенты заорали так громко, что Младу заложило уши. Но ректор ожидал этого, поэтому перевел дух, дожидаясь, пока они успокоятся, и продолжил:
– Университет не может вооружить студентов должным образом, а значит, об этом должен позаботиться Новгород.
Студенты собирались продолжать протест, но тут со всех сторон на них зашикали наставники.
– Но даже если Новгород найдет силы и средства для сбора ополчения в третий раз, хочу заметить от себя и от всех здравомыслящих людей университета: это ополчение уйдет на смерть. Встретить семидесятитысячную армию и месяц задерживать ее на подступах к Новгородской земле не смогли бы и двадцать тысяч хорошо вооруженных и подготовленных дружинников, куда уж это сделать молодым, необученным ребятам? Да, это задержит продвижение врага в глубь наших владений, но только потому, что враг пойдет по нашим трупам.
Даже издали было видно, как вспыхнули щеки князя, как обиженно вскинул он лицо: ректор говорил правду, и правда его была убедительней, чем обвинявшие Псков речи Свиблова. И вече притихло, впервые задумавшись о том, как и чем они собираются помочь Пскову.
– Не надо быть военачальником, чтобы понимать: крепости задержат врага не надолго. И вслед за ударом по Изборску последует удар в Копорье и Орешек. Значит, Приладожье не даст нам ни одного ополченца, а если и даст – через месяц мы окажемся под ударом не только с запада, но и с севера. Сколько воинов мы можем выставить в помощь Пскову? Пять тысяч? Десять? Пятнадцать? Сколько стариков и юношей осталось по деревням, сколько в Новгороде людей, которые могут держать в руках оружие?
Новгород молчал, лица мрачнели, князь опустил голову, и только купцы зашевелились и зашептались о чем-то. Ректор же не умолкал:
– И я хочу спросить: чем думали новгородцы, оставляя свою землю без прикрытия? Кто и почему принял это безответственное решение, за которое мы заплатим тысячами жизней? Спросил ли кто-нибудь университет, когда решал отправить ополчение под Москву? Нет, новгородцы предпочли поверить в призрака, вместо того чтобы опереться на здравый смысл! Хотели похвастаться перед Москвой своей силой? Добиться легкой победы? Как будто вас не предупреждали об опасности!
И тут студенты естественного отделения вокруг Млада взревели, поддерживая своего ректора.
– Предупреждали! Их предупреждали!
– Наш Млад Мстиславич говорил!
– Никто не поверил!
Далее в сторону новгородцев посыпались слова покрепче, и университет ощетинился, готовый не только обвинять, но и мстить горожанам за прошлое вече. Млад не понял, как и когда его подхватили за руки, естественное отделение двинулось в толпу, и новгородцы расступались перед натиском студентов. Млада вынесли к степени и хотели поднять наверх на руках, но он кое-как отбился – факелы подпалили полушубок, треух свалился под ноги толпе, и ребята поняли, что делают что-то не то.
А ректор тем временем продолжал:
– Обвинить волхва в предательстве только за то, что он говорит то, что видит? Где были глаза новгородцев? Вы осудили волхва на смерть, не удосужившись проверить его виновность! Покрыть позором честное имя честного человека! Кто после этого станет говорить вам Правду? Правда, новгородцы, не всегда выглядит так, как вам нравится!
Млада вытолкнули к лестнице, ведущей на степень, и продолжали толкать вверх; ему ничего больше не оставалось, как подняться самому. Кто-то подобрал его треух и кинул ему в руки – Млад едва успел его поймать.
– Не хотите ли, новгородцы, попросить прощения за свой скоропалительный приговор? За осуждение, за плевки и камни в спину? За подвалы и допросы? Не хотите ли признать себя неправыми?
Млад оказался на краю степени, когда вперед вышла Марибора, до этого скрывавшаяся в тени. Раздались робкие свистки и удивленные возгласы: к тому, что посадница сидит на степени, все успели привыкнуть, но никогда еще она не смела вставать и говорить.
– Никто из Совета господ не возьмет на себя этот труд, – она подняла голову, оглядывая площадь властным, спокойным взглядом, и вече примолкло, – да и нет у Новгорода посадника. Я это сделаю вместо Смеяна Тушича.
Она повернулась лицом к Младу и на глазах у веча поклонилась ему до земли.
– Новгород просит у тебя прощения, Млад Мстиславич, – сказала посадница громко, так что ее услышали все, – прими от нас благодарность за Правду. И прости нас, если можешь.
Кто-то попробовал свистнуть, но весь университет тут же повернулся в его сторону – больше никто выражать недовольства не решился. Млад больше смутился, чем обрадовался, и не знал, что ответить, и больше всего хотел поскорей исчезнуть со степени. Но не ответить было нельзя, и он повернулся к Новгороду:
– Я не держу зла… Вас обманули, и вы не виноваты… Я рад, что остался жив. Но лучше бы моя Правда оказалась ложью.
И ректор подхватил его слова:
– Но это, к сожалению, не ложь! И враг на самом деле стоит у наших рубежей. И я повторю еще раз: нам не сдержать его, даже если мы мертвыми ляжем на его пути!
Пока площадь смотрела на ректора, Млад поспешил сбежать с лестницы вниз – студенты хлопали его по плечам, радовались торжеству справедливости и считали это торжество своей заслугой.
Никто не ждал, что снова заговорит Марибора, но голос ее прокатился над площадью, подобно набатному колоколу.
– Вставайте, новгородцы! – глубокий грудной голос женщины, столь непривычный для веча, не дрогнул. – Вставайте! Вам ли бояться смерти? Вам ли вспоминать о ссоре с соседом, когда горит его дом? Или мужчин не осталось на нашей земле, если враг топчет ее сапогами? Или мужчины теперь не считают счастьем смерть в бою? Земля дороже жизни! И пока мы помним об этом, врага на ней не будет! Поднимайтесь, новгородцы! Стыдно прятаться за чужие спины! Чернота Буйсилыч, отправляя ополчение в Москву, говорил, что земля у нас одна – Русь. И я вам скажу: нет земли псковичей и новгородцев, когда идет война! Мы славим общих богов и говорим на одном языке. Нам нечего делить, кроме участи. И смерть – не самая худшая из них. Женщины нарожают сыновей, если вы защитите женщин, подрастут дети, если вы защитите детей. Умирать не страшно, если можешь взглянуть в глаза пращуров с гордостью. И страшно жить, вспоминая собственную трусость. Вставайте, новгородцы! И стойте насмерть.
Ревом ответила ей площадь – в нем гремели и негодование, и желание доказать свое мужество, и хмельной восторг предстоящего боя: Новгород готов был тронуться в поход немедля. Млад и сам почувствовал, как холодящая волна поднимается у него в груди и захлестывает голову: нет счастья выше, чем смерть за Родину. Разве не этому его учили с детства? Дело мужчины – закрыть собой землю, которая рожает хлеб, и женщину, которая рожает детей. А без этого жизнь потеряет смысл.
Рядом с Мариборой встал юный князь, и Новгород ревел, призывая его ответить. Князь не разочаровал вече.
– Вставайте, новгородцы! – подхватил он слова Мариборы. – Не смеют враги топтать нашу землю! Наше священное право – заступить им путь! Сколько бы нас ни было, а просто так они не пройдут! Земля будет гореть у них под ногами! И лучше лечь в нее костьми, чем пропустить захватчиков к стенам детинца! Вставайте и сражайтесь за Родину!
Университет потрясал кулаками и выл от восторга, новгородцы помоложе вторили им с той же уверенностью, люди постарше молча сверкали глазами. Даже купцы притихли и перестали шептаться, и на лицах их не было прежних сомнений.
Чернота Свиблов поднял руку, призывая тишину, но площадь не смолкала долго.
– Послушай меня, вече! – наконец начал он, перекрикивая толпу. – Послушай меня! Или Новгородом теперь правят женщины и дети? Кого вы слушаете? Легко сказать: умереть за Родину! Ни ты, Марибора, ни ты, князь, умирать на стены крепостей не пойдете! Война – дело мужчин, и мужчины будут решать, когда и за что им умирать! За чванливого соседа?
Крики смолкли, и даже студенты растерялись на время, но тут один из купцов вскочил на сани, стоявшие неподалеку.
– Я пойду! – он сорвал шапку и швырнул ее под ноги. – Я пойду умирать на стены крепостей! Ради чего живем? Ради сундуков с серебром? До чего дожили – бабы просят нас идти на войну! Бабы просят! Когда мне было двадцать лет, никто не просил – сами шли! И умирали, если надо!
Рядом с ним тут же оказалось двое ремесленников-оружейников.
– Все, что в кузне есть, – ополчению! Мы тоже пойдем!
– И я пойду! – присоединился еще один купец.
– И я! – крикнул другой.
– Давай, бояре! Тряси мошной! – захохотали ремесленники.
— Швейцария всегда была нейтральна, и нам сложно нарушить вековые традиции…
— Законы не предусматривают передачу земли во владение… прецедента нет, и правительство Великобритании…
А серые, значит, будут ждать, пока организуется прецедент?
— У республиканцев сейчас сложное положение. Провести необходимый законопроект возможно, но это сопряжено с некоторыми трудностями…
Люди-люди. Привычный мир трещит по швам, а они все еще цепляются за какие-то закостеневшие традиции и политические игры.
Может, надо было натравить на них Ложу? Интересно, кто кого съел бы из этих прожженных политиканов? Ставлю на Ложу – она таки сплоченней.
Хотя с Ложей проще. Там все решает сила. А тут – бесконечные ссоры-споры, на которые нет времени. Сами собрали саммит, сами запросили присутствия магов – и на тебе. Третий час варят воду на тему, почему невозможно выделить землю под станции, и насколько легитимна персона представителя магов, и так далее, и тому подобное.
Вадим сидел с каменным лицом. И молчал. Нет уж, пусть выскажутся, а он пока посмотрит, кто чего стоит. Досье – это хорошо, особенно досье от Дензила, но личные впечатления тоже кое-чего стоят.
— Наши представители хотели бы предварительно изучить чертежи. Понимаете, гарантии..
— Нашеправительство сегодня приняло закон о выделении запрашиваемой территории, — шейх Кувейта счел необходимым прибыть на саммит лично, и сейчас его решительный голос разрезал чьи-то оправдания как нож — масло. – Начата эвакуация населения. Правительство обязуется выделить необходимые материалы и средства на строительство станции. Нас интересуют сроки.
— Строительство станций надо закончить в течение пяти месяцев. Максимум – полгода, и потери будут все крупнее.
Шейх кивнул. Он все сказал, а длить спор – не дело мужчины.
— Правительство России готово предоставить необходимые участки в ближайшее время, — президент Свиридов также был краток. – Что еще необходимо для защиты населения до постройки станций?
Вадим прищурился: среди этого скопища пустомель все-таки были те, на кого можно опереться. Что ж, пробный шар:
— Пока – система сигнализации через шары. Наши, магические. – конечно, безумное количество шаров Уровням так сразу не потянуть, надо альтернативу. — Возможно – система зондов. Или личных датчиков у каждого человека. Скажем, через специальные кольца…
— Это нарушение гражданских свобод! Наши избиратели не пойдут на такое!
— Вашим избирателям предоставляется совершенно свободный выбор между некоторым ущемлением прав и возможности оказаться в зубах у серых. Доведите это до сведения ваших избирателей. Нападения учащаются. Сил магов может не хватить на всех, как позавчера в Арекипе. И магам будет много легче защищать тех, кто от этой защиты не отказывается.
Зал притих…
И еще один зал, и еще один непростой разговор.
— Итак… я довожу до сведения Совета Координаторов, что Владыка Уровней – нынешний Владыка, — взгляд Савела буквально ожег безмятежного Пабло и удивленного Даниэля, — воскрешенный нами, сегодня затребовал санкцию на снятие печатей и пропуск демонов на Поверхность.
Удивленный возглас:
— Всех?!
— Печатей – нет, – неохотно проговорил Координатор. – В трех оговоренных ранее зонах. Демонов тоже нет. Он прислал список на ознакомление. Длинный список…
— Что ж… к этому и шло, — Пабло пожал плечами. – Это не самый плохой выход.
— Не самый? Мы пропускаем демонов! К людям!
— Не думаю, что будут проблемы, — негромко роняет Александр. — Там все повязаны каким-то хитрым ручательством, и демоны будут самыми рьяными защитниками правопорядка – так как сами в этом заинтересованы.
— Правда, Савел… Мы же не всех выпускаем. Тех, кто более-менее вменяемый. Заодно и подкидышей пристроим.
— Они, кстати, прекрасно работают! – улыбнулся Даниэль. – Живой пример преимущества воспитания перед генетикой!
— Хорошие демоны – нонсенс!
— Им придется стать хорошими. Присмотрим…
— И сложишь голову! Как…
— Савел… — Деметра заговорила первый раз, устало и горько. – Савел, о чем ты? Это не просто лучший выход. Это единственно возможный выход из веера вероятностей. Это не вторжение Горынычей, это дайи. И может… все к лучшему. В конце концов, равновесие все равно было не удержать.
Молчание. Раздумья. Горькая усталость. И… надежда?
Равновесия и впрямь было не удержать. Теперь, по крайней мере, все не так предсказуемо безысходно. Есть вероятность…пока невысокая, но возможная – на интеграцию. На лучшее.
— Что ж… Решено. Снимаем печати.
— Заставку в эфир. Так… пошла картинка!
— И вновь мы приветствуем в нашей студии дорогих гостей! – бодро заворковал ведущий. – Уважаемые зрители, мы присутствуем при уникальном моменте – наш сегодняшний гость, господин Тройо, представитель общины «меняющих обличья», только что весьма убедительно доказывал нам, что слова «демон» и «враг» — не обязательно одно и то же. Думаю, наша сегодняшняя беседа многих заставит призадуматься о схожести наших культур, а не только о различии…
— Я надеюсь, — кивнул гость. Выглядел он весьма привлекательно. Им любовались женщины, ему симпатизировали люди пожилого возраста, и одновременно он смотрелся достаточно сильным, чтобы не вызывать антипатии у мужчин. Мало кто знал, что эта привлекательная, вызывающая положительные эмоции внешность была тщательно просчитана консультантами пиар-группы. И, похоже, консультанты не зря ели свой хлеб. Судя по аудитории…
— А сейчас – сюрприз для наших уважаемых зрителей! – в очередной раз прервал аплодисменты ведущий. – Приветствуем новых гостей студии Прутникову Нину и ее сына Алика!
Аудитория с некоторым недоумением уставилась на хрупкую женщину в дешевом костюмчике и бледного, почти прозрачного малыша в инвалидном кресле, но похлопала исправно.
— Нина Сергеевна…
— Просто Нина, — вымученно улыбнулась та. Темные глаза устало-тревожно обвели зал. – А что происходит? Нам обещали обследование…
— Разумеется! – шоумен захлопотал, усаживая гостью на диван. – Разумеется! Только сначала несколько вопросов!
— Нам обещали обследование… — на автомате, почти безнадежно, проговорила Нина. – Ну хорошо. Спрашивайте…
— Это ваш сын?
— Да, Алик. Алик… — щеки женщины загорелись – она только сейчас осознала, где находится, и безотчетно потянулась к малышу – то ли поправить что-то по вечной материнской привычке, то ли просто защитить от взглядов. Шоумен ловко пресек ее движение и профессионально улыбнулся ребенку:
— Добрый вечер, Алик!
— Здравствуйте…
— Знаешь, куда ты попал? В телевизор! Завтра тебя покажет вся сеть! Рад?
Бледные губы дрогнули.
— Я… я не знаю.
— Так что с вашим сыном, Нина? Это лечится?
— Мы… это травма…автомобильная авария… позвоночник. Нам говорят, операция, но шансов… мы и так попробовали все возможное…- сбивчивый голос прервался, и Нина зажмурилась, пытаясь сдержать слезы.
— Все возможное! – подчеркнул ведущий. – Вы верите в невозможное, госпожа Прутникова?
— Довольно! – демон резко встал. – Вопросы можно задать потом!
— Но господин Тройо…так нельзя.
— Можно! Зачем сейчас все эти глупости? На самом деле важен лишь один вопрос, — демон в мгновение ока оказался у инвалидного кресла и присел на корточки: — Ты хотел бы снова ходить, Алик?
— Что?! – выдохнула Нина.
Демон взял с подноса шприц, спокойно подготовил место для укола и стал набирать кровь.
— Все просто. Это кровь «меняющего облик». Несколько капель. Перелив ее себе, ты, Алик, на короткое время станешь одним из нас. И с моей помощью сможешь исправить в своем теле все, что там нарушено. Хочешь?
Серьезные детские глаза, темные, блестящие, на изнуренном болезнью лице. Глаза, которые нельзя обмануть – слишком близко мальчик Алик стоит у смертной черты…а оттуда все виднее.
— Хочу…
— Это невозможно! – ахает приглашенный врач. – Я лечил этого ребенка, я видел! Перелом позвоночника, со смещением.. Ни одного шанса!
Но демона не интересует слово «невозможно». Он мягко держит в руках тоненькое запястье и шепчет, шепчет…ободряет и советует, и аудитория заворожено молчит, и ведущий забыл магические слова «А сейчас мы прервемся на рекламную паузу».
Потому что невозможное иногда все-таки возможно. Розовеют детские щеки. Ярче блестят глаза. И медленно, приноравливаясь, шевельнулись тонкие пальчики на открытых ногах.
Мальчишка встал. Шагнул. Покачнулся… и обнял мать, все это время, кажется, не дышавшую.
Последнее, что изменилось в нем – волосы. Они потемнели.
— Алик… Алик, солнышко… — горячие слезы сыплются из глаз Нины светлым, счастливым горохом. – Алик, почему волосы-то такие?
— Мам, не сердись. Но я хочу быть темноволосым… как Супермен.
Другая студия и другие люди. И три смущенных не-человека под яркой надписью «Маго-МЧС»!
— Итак, уважаемые господа, мы присутствуем на третьем выпуске передачи «Маго-МЧС»!
И сегодня с нами…
Варенкин Василий, предсказатель! Предсказал катастрофу самолета «Боинг – 947» рейса «Нью-Йорк –Ванкувер», тем самым предотвратив гибель восьмидесяти человек!
Дайно Энкиен, сильф, остановивший ураган!
И Валента Дэвис, маг-телекинетик, спасшая из пожара семь человек! Вот они, герои недели! Кто из них станет призером ваших симпатий? Голосуйте!
И третья студия…
— А мне все равно! – глаза женщины горели. – Я многодетная мать! Я отвечаю за своих детей! И клятва эта… да хоть сейчас!
— Но послушайте… — оппонент в галстуке попытался вставить слово – в конце концов, это его задача, высказывать в этом шоу позицию здравомыслящего человека, позицию недопущения подозрительных магов и колдунов на свои территории. Но куда там. Тяжело иметь дело с фанатиками. А матери – те еще фанатики, если посягнуть на их орущее чадо.
— Не стану я слушать! Вот! Мне колечки на деток выдали, видите? Мои дети теперь в безопасности! Здесь есть матери? Кто со мной? Ну?
Человек (то есть не совсем человек) в бейсболке рядом с оператором довольно улыбнулся и сделал пометку. Это шоу явно удалось.
Студия закипела…
Массовая пиар-акция под кодовым названием «Плюсы против минуса» набирала обороты.
Уже отбушевали первые истерики звезд: сначала зазвездившиеся певцы и артисты отказывались от странных контрактов, а потом, когда они поняли, что это абсолютно безболезненная и стопроцентно результативная альтернатива пластическим операциям, знаменитостей пришлось разнимать – дело дошло до драки.
Уже хитрюга Афонов, ведущий шоу «Разоблачения» провел первую передачу из цикла «Берегись магов!». Передачи были подготовлены мастерски: несмотря на яростные нападки на подозрительных чародеев, у зрителя неизменно оставалось впечатление, что волшебники и иже с ними – это хорошо, а вот обозреватели и критики – люди, мягко говоря, недалекие, злобноватые и завистливые…
Уже президенты России и США разрешили в своих странах деятельность магов, а президент Украины, наоборот, запретил. «Ха!» — сказали украинцы, проявляя прославленное упрямство и не менее прославленное пренебрежение к решению «высоких начальников». И немедленно ломанулись искать контакты с волхвами, ведьмами и бабками-шептуньями.
Уже два миллиарда китайцев, затаив дыхание, любовались прекрасным воскресшим чудом – золотым драконов, внезапно воспарившим над площадью Пекина… Уже триады, как самые решительные, предлагали магам-демонам контакты напрямую, минуя правительство, и обещали предоставить в пользование любую землю…
Семь миллиардов населяющих Землю людей по-разному принимали весть о магах. Спорили. Опасались. Восторженно преклонялись, всеми силами стараясь пробиться в пещеры. Отчаянно завидовали.
И – принимали.
Программа работала.
В тарелке лежал некий конгломерат, на желтых спутанных щупальцах которого печально налипли куски моркови и томатов. Вокруг конгломерата расплывалась оранжевая лужица.
– Выглядит… интригующе, – признался Исли и потыкал блюдо вилкой.
– Паста с соусом! – гордо сказал Ригальдо. Он снял фартук, разлил сок в стаканы и кинул на колени Исли чистое полотенце. – В этот раз неожиданно много вышло. Если захочешь, бери еще.
Исли содрогнулся.
Прежде он думал, что спагетти невозможно испортить. Вскипятил кастрюлю воды, посолил, поварил по инструкции, выключил, слил. Что нужно было делать с несчастной пастой, чтобы достигнуть такого эффекта, было неясно, однако Ригальдо совершенно точно очень старался.
– А что за соус? – Он провел в лужице линию и нарисовал ей глаза и рот.
– Из овощей, – невнятно ответил Ригальдо. Он интенсивно жевал.
– Я думал, в пасту кладут мясо и грибы.
– Нет никаких научных доказательств полезных свойствах грибов, зато сколько хочешь вредных, – Ригальдо глотнул сока. – Они накапливают тяжелые металлы.
– То есть, ты не кладешь в пасту шампиньоны, потому что боишься отравления свинцом?
Паста скалилась из соуса нарисованной улыбочкой, прямо на глазах затвердевая в монолит.
Исли отщипнул кусочек клейкой массы, осмотрел со всех сторон и положил в рот.
Ригальдо совершенно точно не был богом готовки. Исли всерьез задумался, этично ли заказать из ресторана еду, и пришел к выводу, что, скорее всего, его выдворят из лофта, не дожидаясь курьера.
– Может, откроем пару консервов?..
– Я не понял, – Ригальдо со стуком положил вилку. – Тебе что-то не нравится?
– Нет, вовсе нет, – Исли мужественно проглотил кусок и отломил следующий. В конце концов, кроме своих вопиющих недостатков, Ригальдо обладал и рядом достоинств. Было бы глупо лишиться доступа к ним, спасовав перед внеземной формой жизни в тарелке. Ригальдо и так был какой-то невменяемый в начале их сегодняшней встречи.
Он фыркнул и обмакнул вилку в соус.
Ригальдо смотрел на него с подозрением.
– Что тебя так развеселило?
– Да нет, ничего, – Исли поторопился запить. – Я просто задумался о твоей тете. О том, какой ты испек ей торт!..
***
Посуду Ригальдо мыл сразу и молча, как образцовая жена. Исли смотрел, как натягивается на его спине черная футболка, и совершенно не представлял, что тот скажет или сделает в следующий момент. В машине, повинуясь какому-то дурацкому порыву, он загадал: если за ужином Ригальдо предложит ему выпить, значит, он допускает мысль, что Исли останется. Здесь, наверху, он уже дважды набирал с телефона Ригальдо сообщение на номер Лаки: «Не жди, допоздна задержусь у друзей» – и дважды стирал, не хотел сглазить.
Похоже, не зря стирал: Ригальдо не спешил его угощать.
– Ну хорошо, – сдался он, поняв, что проигрывает этот раунд всухую. – Что у тебя было запланировано дальше? Я не очень хорошо представляю, как ты развлекаешься по вечерам. Только не говори, что работаешь, это…
– Порно, – сказал Ригальдо, не оборачиваясь. Он вытирал тарелки.
Исли едва не прикусил себе язык.
– Понедельничное порно, – повторил Ригальдо с тяжелым вздохом. – Пожестче. Чтобы хватило сил доработать до пятницы. До мягкого порно на выходных.
Он оглянулся и скривил губы:
– Я пошутил.
Исли хотелось как следует ему наподдать.
– У меня сейчас появилась идея… – медленно начал он.
– Нет.
– Мы можем посмотреть его вместе, – Исли старался, чтоб это прозвучало легко.
– Нет, я сказал, – Ригальдо был категоричен. – Ты же не сможешь смотреть молча. От твоих комментариев падает все на свете.
– Я буду помалкивать, – Исли поднял руки. – И даже готов лечь на спальнике. Ну, посмотри на меня. Ты же понимаешь, что я не хочу уходить.
Ригальдо фыркнул и обошел стол. Он по-прежнему держал в руках полотенце для посуды, будто забыл, куда собирался его положить. И сделал шаг в сторону Исли.
– Ты так говоришь, будто меня это может разжалобить.
– Может, – Исли тряхнул волосами, привалился спиной к спинке стула. – Ты беспокоился обо мне, когда не мог дозвониться. И ты меня накормил.
Ригальдо сделал еще пару шагов и встал между его ног. А потом уперся коленом в обивку стула, почти касаясь им паха Исли. Его поза была расслаблена, глаза полуприкрыты. Исли поймал себя на том, что сердце стало биться чаще.
– Ты кое-что обещал, – сказал Ригальдо небрежным тоном, но Исли чувствовал, как от него волнами расходится напряжение. – После больницы. Ты сказал: в другой раз.
Исли осторожно положил руки ему на бедра. Обхватил ладонями бока, лаская большими пальцами места, где чувствовались твердые края тазовых костей. Сильный и гибкий, Ригальдо явно не зря ходил в «качалку», хотя и без того был от природы отлично сложен. И возбуждался быстро, как мальчик. Это ужасно заводило.
– Хочешь быть сверху? – уточнил Исли. Ригальдо раздул ноздри и молча кивнул. А потом сказал, глядя поверх головы Исли:
– Я еще никогда…
– Ерунда, – перебил Исли, потянув вниз язычок молнии на его джинсах, и сунул руку Ригальдо в трусы. – Будет здорово. Лучше всякого порно. Вот увидишь.
В ответ его обхватили за голову каким-то диким захватом, которым не обнимать, а брать в заложники. Ко рту Исли как будто присосалась мурена. Нижняя губа лопнула, и тут же кровь вылизал чужой быстрый язык. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Исли покачнулся на стуле, а Ригальдо целовал его совершенно исступленно, с перекошенным от счастья лицом.
***
Наверное, не стоило недооценивать силу чужих нереализованных желаний, сумбурно подумал Исли, вдруг обнаружив себя лежащим поперек широкой кровати. Похоже, его собирались выебать со всем нерастраченным юношеским пылом. У Ригальдо было такое выражение лица, словно он готовился к спаррингу. Он очень быстро снял через голову футболку и избавился от трусов и джинсов, сложив их на кресле очень аккуратной стопкой, стыдливо стащил черные носки и сунул их под белье. А потом, встав коленями на кровать, буквально вытряхнул Исли из брюк.
– Погоди, – Исли извернулся ужом, полез в свою сумку, которую оставил у кровати Ригальдо, поднявшись в лофт.
– У меня все есть, – нетерпеливо бросил Ригальдо и, толкнув его в грудь, снова заставил лечь. Исли едва не рассмеялся: похоже, за прошедшие дни Ригальдо завел привычку предусмотрительно хранить дома презервативы. Они поселились в лофте, как стратегическая батарея консервов. Прогресс был явно налицо.
– Что? – спросил Ригальдо, хмуря брови. Исли помотал головой: ничего. Ригальдо рассматривал его без улыбки, а потом, наклонившись, дернул за бедра к себе. Его вставший член, потемневший, с ярко-красной блестящей головкой, пачкал живот выступившей смазкой. Пальцы Ригальдо дрожали, когда он прилаживал на головку презерватив, но он справился, делая все аккуратно, будто прилежный ученик. Чувствуя, как от возбуждения у него самого яйца поджимаются к животу, а набухший член настоятельно требует, чтобы по нему пару раз провели рукой, Исли выгнулся, собираясь снять свитер, и тогда Ригальдо, подавшись вперед, почти упал на него. Исли замер, а потом, все-таки стянув одежду, зашвырнул ее куда-то в изголовье.
Ригальдо наваливался всем весом, вжимал в постель, хаотично шарил руками по телу Исли, слепо и жадно гладя то бедра, то плечи, то касаясь пальцев согнутых ног, то трогая за колено. Исли положил руку ему на затылок, пропуская сквозь пальцы жесткие взъерошенные пряди и получая от этого странное удовольствие. Ригальдо быстро провел ладонью по его груди, стиснул мышцу и сжал занывший сосок, потом все так же торопливо сунул руку между ног Исли, сграбастал яйца, как будто хотел убедиться, что Исли здесь, весь целиком и полностью в его власти. Виском и ухом Исли чувствовал его горячее дыхание и, повернув голову, поймал губами его рот. Глаза у Ригальдо были полуприкрытые и окосевшие. Исли ощущал ягодицами прохладно-скользкое прикосновение латекса.
– Давай уже, – шепнул Исли и в подтверждение своих слов вскинул бедра. Ригальдо перенес вес на одну руку и, пристроившись, сделал первый несильный толчок. Исли стиснул челюсти. Один самоуверенный кретин мог бы и подготовиться получше.
– Давай! – зашипел он и вцепился в плечо Ригальдо так, будто это был спасательный круг. – Еще!
И следующим толчком Ригальдо вогнал ему так, что клацнули зубы, а перед глазами рассыпались разноцветные огни. Исли подышал ртом и попытался не зажиматься. Ригальдо лежал на нем, замерев и прислушиваясь к себе. Его член будто пульсировал в заднем проходе. Исли просунул обе руки Ригальдо под мышки и погладил по влажной горячей спине.
– Нормально, – сказал он, закрывая глаза. – Давай-ка дальше, а то я сейчас засну.
Ригальдо глухо фыркнул и, кажется, ожил. Он пошевелился и начал двигаться, погружаясь внутрь Исли медленно и тягуче, а потом почти грубо подхватил его под колени и заставил широко развести ноги. Исли почувствовал, что Ригальдо немного поменял положение – он все еще давил своим весом, но опора на руки давала ему больше возможностей, и Исли отметил, что ему нравится эта тяжесть. Ригальдо больше не замирал. Его член ходил внутри Исли с тупой, распирающей болью, и вместе с тем каждый толчок отдавался в яйцах до дрожи приятно. Хотелось подрочить, но его собственный член был зажат между их животами, и это было похоже на циничную пытку. Зато Исли наконец-то подстроился под темп Ригальдо и, до синяков сжимая его плечи, начал стонать, не сдерживаясь. Услышав его голос, Ригальдо дернулся, будто его прошило током, и приподнялся на руках. Исли открыл глаза: Ригальдо нависал над ним и смотрел одновременно с ужасом и восторгом. Его волосы повисли сосульками, глаза были расширены. На шею Исли упала капля слюны. Исли представил, как выглядит сам, с разметавшимися по подушке патлами и разведенными ногами, и хрипло засмеялся. Ригальдо издал возмущенный рык.
– Я же говорил, будет круто, – сипло сказал Исли. – Давай уже, доеби.
И, просунув руку между их телами, он обхватил ладонью свой член. Ригальдо работал на совесть, вскидывая и опуская бедра, вколачивал Исли в постель, а Исли дрочил самозабвенно и быстро, чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Он еще подумал, что надо бы быть осторожнее, чай, не мальчик, будет смешно помереть под своим директором по продажам от избытка чувств, а потом в нем как будто раскрутилась тугая пружина, и Исли с неописуемым облегчением выплеснулся Ригальдо на живот.
– Везет, – неразборчиво пробормотали над его ухом. Ригальдо уперся лбом в его лоб. Исли обнял его и почувствовал: темп снизился, Ригальдо был мокрый и тяжелый.
«Не может кончить в резинке», – сообразил Исли. Перевозбужден, непривычно, да просто устал, наконец. И он шепнул, удивляясь своей безграничной терпимости:
– Отпусти меня.
Ригальдо отвернул от него лицо и выполнил команду – видно, решил, что Исли надоело ждать. А Исли, сунув руку между ними, молниеносно содрал с него гондон.
– Все хорошо, – сказал он, снова оплетая Ригальдо руками и ногами. – Так лучше, да?
Ригальдо протестующе рванулся, а потом, не выдержав, подался вперед. Исли знал, что он сейчас чувствует – «наживую» было и горячей, и больнее, и слаще. И Ригальдо кончил всего в два движения. Он лежал, содрогаясь, а в заднице Исли хлюпала его сперма.
Паша
У меня сегодня особенный день: мне ответил Вадим Николаевич Троицкий. Он профессор одного очень известного московского университета, куда я рассчитываю поступать в будущем году. Он возглавляет кафедру прикладной космонавтики. Таких умных людей я ещё не встречал, да и с ним познакомился заочно в интернете. Я отослал ему несколько своих работ в рамках учебной программы факультета. И вот наконец-то получил ответ. Хвалить он меня не хвалил, но написал, что у меня есть все шансы поступить и учиться на его кафедре. Ух! Аж дух захватило! Скорей бы Ксюха пришла, так хочется с ней всё обсудить!
Есть одна проблема… пока ещё проблема. Мне нужно закончить школу. Я подал заявление на сдачу экзаменов и ЕГЭ экстерном. Такого в их практике ещё не было, поэтому где-то там наверху этот вопрос решают. А я готовлюсь. У меня напряги с русским и литературой. Вот Ксюха меня и подтягивает. Вступительные на вышку — русский, математика и информатика. За последние два предмета моя голова не болит. А вот русский — это проблемка! Хотелось бы высший бал по ЕГЭ, но как получится — не знаю. Но надеюсь, что справлюсь. Хотя я посмотрел свои оценки в школе… Это какой-то пипец! По математике куча трояков! По русскому и литре — так же. Нифига се! Я что, раньше был полным лохом?
Когда с мамой пришли в школу с заявлением на экстерн, на нас смотрели, как на умалишённых. Вот тогда и показали мне электронный журнал успеваемости. Мои, так сказать, достижения. Заявление приняли только через две недели, когда я прошёл несколько контрольных тестов по учебной программе. Моя училка-математичка Любовь Петровна чуть в обморок не грохнулась, когда я решил задания несколькими способами за полчаса. Потом с красными пятнами на лице ещё два часа гоняла меня по всей учебной программе за три последних года.
С физиком Иван Борисычем было попроще. Он дал мне задания с ЕГЭ, которые были в июне. Дал и ушёл на урок. После вернулся, забрал листки и опять ушёл. Я сидел и не знал, чего мне делать дальше — идти домой или ждать его. Он вообще у нас странный: не от мира сего. Вроде с нами, но мыслями точно в другом месте. Вот и со мной так же. Я, прождав полчаса, уже собрался уходить, когда он зашёл в кабинет.
— Сам всё решал?
«Нет, бля, с инета сдул!»
— Ну да… Сам. Могу рассказать детально.
— Не нужно. Уже наслышан от Любови Петровны про твои математические достижения.
Он покопался у себя в портфеле и достал какую-то потрёпанную книгу. Полистал и протянул мне, показав пальцем на открытую страницу:
— Вот это сможешь решить? — он округлил карандашом номер задачки по квантовой механике.
Я посмотрел на обложку. Это был сборник задач по теоретической физике для студентов. Учебник был старый, ещё семьдесят второго года. Я занимался по учебнику Ивлева за две тысячи восьмой и уже много чего в нём порешал. Но хвалиться не стал. Вопрос про «сам всё решил» меня разозлил. Нахрена было уходить, чтобы потом спрашивать? Я что, двоечник, которому нужна тройка за четверть? Чё за идиотские вопросы? Терпеть этого не могу! Бесит!
— Я попробую.
— Можешь взять домой. Как решишь, приходи. Я посмотрю. Тогда и поговорим.
— Это же программа ВУЗа! — съехидничал я без доли ехидства в голосе. Так… сам для себя. Потешиться!
— Ничего страшного. У меня несколько учеников осилили. Здесь нужны базовые знания. Вот и посмотрим на твою подготовку. Искать решение в интернете не советую. Я сразу пойму.
А вообще, я бы тебе советовал с нового года вернуться к учёбе. Весной вместе со всеми сдашь ЕГЭ. Подумай!
«А не пошёл бы ты… со своими советами! Поймёт он! Вот же, бля, страна советов! Все советуют! Так… тихо, Паша! Дыши и успокаивайся. Волноваться мы не бу-у-дем. Волноваться нам нельзя-я! Считаем до десяти-и… Раз… два… …десять! Вдох… выдох… Всё как учили… Молодец! Спокойненько вдыха-а-аем — выдыха-а-аем! Фух! Всё нормально!»
Возвращаться в школу я не хотел. В чужой класс с середины года идти не хотелось — пока был не готов. Мне трудно давалось общение с людьми. Преподов я не помнил. Но они ни о чём и не спрашивали. Видно, мама заранее с директором поговорила. Но всё равно смотрели как на уродца в Кунсткамере. Это было неприятно и бесило. Мне было проще заниматься дома. По английскому отец уже нашёл мне репетитора. Начну ходить к ней с нового года три раза в неделю.
Вот с русским всё не так гладко. Пишу без ошибок, но почему пишу именно так, а не иначе, объяснить не могу. Нужно штудировать правила. Теперь понимаю, почему русский язык называют великий и могучий. Там сто-о-олько правил! Мама дорогая! Но делать нечего — будем постигать. Запоминаю я быстро, только вот времени маловато. С литрой намного проще. Я просто слушаю аудио и занимаюсь своими делами. Могу даже уравнения в это время решать. Оно всё равно запоминается. Базаровы, Безуховы, Раскольниковы, Болконские, Чацкие и иже с ними — все разложены по полочкам в моей черепушке и ждут своего часа.
Мне было легко общаться с одной Ксюхой. Сначала, как и ко всем, я относился к ней настороженно. Но потом привык. Она приходила и, не обращая внимания на мою неприветливость и молчание, щебетала как птичка обо всём подряд. Рассказывала про школу, про своих друзей. Причём так смешно показывала их в лицах со всеми их повадками и манерами разговаривать, что я невольно тоже начинал улыбаться. Я уже знал всю её тусовку — Женьку, Толика, Машу и Сергея. Это были две пары. У них были отношения. Только Ксюша была одна.
Я как-то спросил про её парня. Оказалось, что её парнем был я. Я-яя?! Вот это номер! Выходит, что… Что из этого выходит? Стоп-стоп! Волноваться мне запретил психиатр. Ксюха, видно, поняла моё состояние и быстро перевела разговор на другую тему. И я был ей благодарен. Мне как-то стрёмно было об этом говорить. Пока я был не готов к таким разговорам. Вообще не представлял себя чьим-то парнем. А Ксюху обижать не хотелось. Мне нужно было время, чтобы привыкнуть к этой мысли.
Но поверить — поверил. Ведь она ко мне ходит! Если у нас с ней были отношения… Выходит, в той жизни я был в неё влюблён? Пока эта мысль для меня — сложная мысль. Пока мы её думать не будем. Мой психиатр мне запрещает напрягаться и думать о том, что меня может тревожить. Сейчас моя задача восстанавливаться. Это он мне так говорит. Не нужно пытаться ничего вспоминать. У нас с ним есть программа восстановления моей «в хлам пораненной психики». Вот по ентой самой программе я и живу — не напрягаюсь.
Ксюша очень смешливая и всегда готова мне помочь, чего бы ни попросил: или позаниматься, или выйти куда-нибудь. Я пока боялся выходить один на улицу. По городу передвигался, как астронавты по Луне: с опаской. Города я совершенно не помнил. И про аварию тоже. Как со мной всё случилось, мне вкратце рассказал отец. Но дороги и машины на них вызывали во мне какой-то животный ужас. Не мог один переходить через дорогу. Как только нужно было перейти на другую сторону улицы, у меня начиналась паника. Это было ужасно стыдно: мне же не пять лет. Но ничего поделать с этим я не мог.
А Ксюха всё понимала и относилась к этому спокойно, не смотрела, как на придурка. А выходить надо было: я ещё ходил на сеансы к психиатру и психологу. Правда, отец, когда был в городе, сам меня возил. Но постоянно он жил в Москве, в Ключ приезжал только по делам фирмы: он был владельцем адвокатской конторы… что-то вроде этого. Я не вдавался в подробности. А теперь ещё и из-за меня. С мамой у них отношения были не очень, поэтому мы встречались на нейтральной территории. Мама была не против, но я видел, что ей это не слишком нравится. Причины их разрыва я не знал: оба молчали. Да я и не спрашивал. Решил, что потом само всё выяснится.
Сейчас моей задачей было вспомнить всё про себя — все восемнадцать лет моей жизни. Но пока про себя я знал только со слов мамы, Ксюхи и моего друга детства Тимура. Вот, кстати, про Тимура вообще странно. Как я вообще мог с ним подружиться? Нет, не так. Как я вообще мог с ним дружить? Вот так будет правильней. Подружиться в ясельном возрасте можно было с кем угодно. Это фигня. Кто себя вообще в таком возрасте помнит: что делал и с кем вместе на горшке сидел?
А вот то, что мы вроде бы с ним все наши — ну сколько там?.. — четырнадцать или пятнадцать, допустим, лет продружили… это ваще атас! Он был совершенно не мой человек! Мы с ним абсолютно разные! Когда он приходит, я, вот честно, даже не знаю, о чём с ним говорить. И он себя ведёт не лучше, как будто не к другу пришёл, а денег взаймы попросить — ни рыба ни мясо. Сидит, смотрит и молчит. В больницу, когда меня ещё не выписали, он приходил каждый день, был у меня по несколько часов. Я ужасно от него уставал, от его разговоров про наше детство, про школу, про деревню. Смотрел и не верил. Верней не так. Я тогда вообще себя чувствовал, как будто марсианин среди землян. Мне хотелось тишины и покоя. Хотелось полежать и подумать о себе и обо всём.
А он не давал — постоянно торчал рядом и раздражал меня ужасно своей какой-то фанатичной назойливостью и постоянным страхом в глазах. Видно боялся, что я его прогоню. Я старался не смотреть на него. Сидел в инете или просто сидел и смотрел в окно, или даже ложился и засыпал. Я вообще первое время страдал сонливостью: пил какие-то успокаивающие. Просыпался и опять видел его настороженный взгляд. Это бесило до ужаса. Но обижать его не хотелось, да и не за что было. Он ведь не виноват в том, что меня бесит его присутствие.
Я в душе чувствовал вину, что так отношусь к его этим самым лучшим побуждениям. И от этого постоянного чувства своей вины, он меня ещё больше раздражал. Какой-то замкнутый круг получался. Я просто надеялся, что он, в конце концов, сам поймёт и перестанет приходить. Но он не понимал, и эта фигня продолжала тянуться. В общем, отношения с моим бывшим другом у меня не складывались. Другое дело — Ксюха. Мне с ней легко и просто общаться. Думаю, она мне опять начинает нравиться. Но об этом пока рано говорить. Надо сначала мозги поставить на место. Да много чего ещё надо. Не хочется находиться в замкнутом пространстве всю оставшуюся жизнь.
Я должен всё вспомнить. Только вот как и когда это будет — никто мне не говорит. Мои доктора-«психи» меня успокаивают тем, что со временем память восстановится. А времени у меня достаточно — вся жизнь впереди. Сейчас главное — спокойно адаптироваться в новой для меня обстановке и «наживать» новые события, которые и станут моими воспоминаниями. Ну… как-то так, если переиначить их пересыпанные медицинскими терминами наставления на простой, понятный язык.
Тимур
После занятий опять пошёл к Пашке. Это было тяжкой, принудительной обязанностью. Принудительной обязанностью терпеть мои визиты было для него. Тяжкой — для меня. Я видел, с каким трудом он меня терпит. Но ничего поделать с собой не мог. Ноги шли сами по знакомой дороге к Пашкиному дому. Он стал моим наркотиком. Если не увижу два дня — начинается ломка. И я опять шёл. По пути придумывал темы для разговора. Перебирал в голове разные варианты. И все они были тупые и никчемушные. Не было в моей жизни никаких особых событий. Ничего такого, что могло его заинтересовать. Я приходил, садился на стул у окна и… молчал. Пашка копался в инете. Тишина звенела. Вот и сегодня так же.
— Чем занимаешься?
— Для школы задачки решаю. Подкинули вот…
— Физика?
— Ну… да.
— Понятно. Может, помощь нужна?
Он посмотрел на меня мельком и тут же отвернулся. Мне стало неловко, как будто сказал что-то неприличное.
— Паш? Может, отложишь на время? Пошли в город… прогуляемся. В кафешку зайдём?
— Не… Скоро Ксюха должна прийти. Дождаться надо. Хочешь, телик пока посмотри. Там, вроде, хоккей должны показывать.
Он сидел, подогнув под себя ноги и быстро, не глядя, что-то набирал на клавиатуре. Вихры больше не торчали во все стороны. Он был аккуратно пострижен. Впереди короткий чубчик. Бока и затылок на месте операции уже обросли коротким атласным ёжиком. У меня иголочками закололо ладошку: хотелось погладить этот ёжик. Но я не смел. За столом сидел совсем другой Пашка — не мой.
— Ладно, Паш, я пойду. Домой надо.
— Угу. Счас… провожу. Погоди минуту.
— Да сиди… Я сам.
Я пошёл обуваться. Пашка вышел следом и встал, привалившись к стене и почёсывая затылок, глядел, как я обуваюсь.
Обулся, натянул куртку и… стою. Не ухожу. Просто стою и смотрю на него. Он тоже стоит и… ждёт. Ждёт, когда я уже пойду на выход.
Я для себя решил, пока сидя смотрел на его «ёжик», что больше не приду. Я ему в тягость. Если бы ко мне ходил такой вот «друг» три раза в неделю, тупо сидел и смотрел мне в спину… я бы уже давно его послал далеко и надолго. У Пашки ещё ангельское терпение. Не гонит и не возмущается. Ждёт, когда сам уйду.
А я всё стоял и смотрел. Хотел запомнить мою любимую мордаху, моего суслика.
«Прощай, Паш!»
— Ладно, Паш, пока. Пойду.
— Ага. Давай. Заходи ещё.
«Похоже, Господь выполнил все твои желания: Пашка очнулся. Живой и здоровый. А больше ты ничего не просил. Осталось только одно — не мешать ему жить. Я постараюсь! Нет, сука, ты не постараешься! Ты это сделаешь! Ты уже это сделал! Теперь вали!»