Максимилиан наблюдал за ней со всё возрастающим изумлением. Он заметил её давно и всё ждал, когда её толкнут, напугают, собьют с ног или, как он надеялся, подхватят на руки зазевавшиеся родители.
Но девочка приближалась. Она что-то держала перед собой обеими ручками. Что у неё там? Распятие? Или кружка для подаяния? Нет, для нищенки она слишком хорошо одета.
У неё светлый чепчик, платьице с кружевом, чулочки в красную полоску и крепкие башмачки.
Он уже давно научился одним взглядом оценивать прохожих, отличать батист от грубого сукна. Эта девочка была одета просто и достаточно дорого. И чем ближе она подходила, тем больше он в этом убеждался.
Голодный, сметливый ум мальчишки немедленно взялся за работу. Девочка. Из богатой семьи. Одна. Потерялась. Если вернуть её родителям, есть шанс получить вознаграждение.
Максимилиан однажды вернул знатной даме сбежавшую левретку. Собачка испугалась грохота колес. Она соскочила с колен хозяйки, едва лишь та приоткрыла дверь портшеза, собираясь сойти на мостовую.
Оказавшись на улице среди множества дурнопахнущих ног, собачка взвизгнула и бросилась бежать. Дама вскрикнула и беспомощно замахала руками.
Она послала на поиски своего лакея, но тот был слишком неуклюж и толст, чтобы лезть в узкую погребную щель.
В погреб соскользнул Максимилиан и нашел дрожащую собачку, забившуюся между бочек. Он принес левретку хозяйке и получил в награду горсть серебряной мелочи.
А за потерянного ребенка благодарные родители отсыплют горсть золотых пистолей.
Девочка уже приблизилась к перекрестку. Максимилиан решил выждать, когда она пересечет улицу и окажется с ним рядом. Тогда он отправится за ней следом, может быть, выспросит её имя или имя родителей.
Но все произошло несколько иначе. Наблюдая за девочкой, всё ещё изумляясь её спокойной недетской целеустремленности, в привычном уличном гвалте, среди ржания и цоканья копыт, он не сразу услышал несущийся по улице Дарнатель экипаж, а с противоположной стороны из-за угла вывернул всадник, по виду королевский гвардеец.
И тоже пришпорил коня. Экипаж и всадник мчались навстречу друг другу, пренебрегая теснотой уличного проема. Вслед им неслись проклятия.
Девочка уже ступила на побитые колесами уличные камни, чтобы пересечь улицу Дарнатель и двинуться дальше по прямой с той же бесстрашной невозмутимостью.
Будь она старше, выше ростом, с более широким шагом, она успела бы пересечь улицу, но её шажки были слишком мелкими, детскими, и она одолела только половину, когда Максимилиан понял, что она сейчас погибнет.
Ни королевский гвардеец, ни кучер экипажа не имел намерения придержать лошадей ради неосторожного ребёнка.
И тут случилось ещё более глупое и страшное. Девочка услышала накатывающий с обоих сторон грохот и повернула голову.
Она увидела летящий на нее экипаж, двух взмыленных лошадей с оскаленными мордами. С её роста они должны были показаться размеров чудовищных.
Они надвигались, уже нависали над ней, дышащие с хрипом и яростью, обмотанные сбруей.
Девочка взглянула в другую сторону. Там двигалось такое же четвероногое чудовище.
И с девочкой случилось самое страшное из того, что могло случиться – она застыла.
Вместо того, чтобы бросится бежать, она расширенными глазами смотрела на взлетающие копыта. Правда, всадник все же сделал попытку уклониться, придержать лошадь. И кучер экипажа натянул вожжи.
Но девочку это вряд ли бы спасло. Она была бы измолота, измочалена копытами, и тельце в полосатых чулочках мелькало бы среди колес и лошадиных ног как маленькая рыбка в хищной стае…
Максимилиан прыгнул вперед. Он был ловок. Как одичавший, изгнанный из теплой подворотни кот, он знал, что жизнь на парижских мостовых зависит от умения быстрее своих собратьев забраться по водосточной трубе на крышу.
Он схватил девочку за шиворот и рывком выдернул ее из-под копыт и колес. Всадник, бранясь, бешено натягивал удила. Его лошадь вскинулась на дыбы, и удар передних копыт пришелся на прилавок горшечника.
Тонкая жердь, на которой держалось несколько полок с кувшинами, надломилась, и весь товар покатился, звонко трескаясь, лопаясь и рассыпаясь.
Дико завизжала жена горшечника.
Замедлил свой ход и самоуверенный экипаж. Бока лошадей ходили ходуном. Из экипажа торчала чья-то голова с проплешиной на макушке. Рот головы был перекошен.
Всё это Максимилиан увидел мельком, уже сворачивая в узкий едва заметный проулок, волоча за собой оцепеневшую девочку.
Эти проулки ответвлялись от главной улицы, как уродливые кривые ветки от могучего и прямого ствола. Их даже не удостаивали собственных имен, хотя жившие там бедняки как-то называли их между собой.
Это была щель, в которую мог протиснуться худощавый подросток, тёмная, но сухая каверна, куда выходили подслеповатые закопченные оконца. На одном из них торчал кустик бледной, заморенной герани.
Максимилиан подхватил девочку и водрузил ее на каменную приступку под этим окном.
— Ты глупая? – сурово осведомился мальчик.
Девочка ошалело моргала. После ярко освещенной шумной улицы тишина и мрак обрушились на неё, как мешок. Максим легонько встряхнул девочку.
— Эх, мелюзга, ты говорить-то умеешь? Тебя как звать?
— Малия! – и добавила. – Я не глупая.
— Ага, не глупая… Тогда безглазая. Зенки-то раскрой.
— Судаль — тихо обратилась к нему девочка — а что такое зенки?
Она не выговаривала некоторые буквы, но держалась довольно уверенно. И не боялась его.
— Зенки это глаза — пояснил мальчик – А глаза нужны для того, чтобы смотреть по сторонам. Зырить.
Девочка уже открыла было рот, чтобы задать следующий вопрос.
— Судаль, а что такое…
— Эй, давай теперь я спрошу. Мария, значит… Ты куда топаешь? Ты че от няньки сбежала?
— Я папу ищу — ответила девочка и вздохнула – Он пропал, а я ищу.
— Пропал, значит… Ну с ними это случается. С папашами. Мой вот тоже пропал, давно.
— Ой, — обрадовалась девочка, — вы тоже ищете?
— Да никого я не ищу — нахмурился он – Ты лучше про своего расскажи. Он когда пропал?
Мария вытянула маленькую ручку, сначала пальчики в кулачок, потом отогнула большой и указательный.
— Я спала два лаза. Папа приходил, а бабушка его не пустила. Она сказала, что папа фили… фили… симлянин.
— Ух ты, у тебя и бабушка есть. А мамка твоя где?
— Моя мать шлюха — вдруг выпалила девочка и тут же в испуге закрыла рот рукой.
Максимилиан присвистнул.
— Ну и семейка. Папаша, значит, филистимлянин, а мать, того, шлюха.
Он мог сомневаться относительно слова «филистимлянин», но что касается другого эпитета, которым девочка наградила свою мать, тут он в сведениях не сомневался.
— Папа говолит, что так говолить нельзя, это плохое слово, и маму так называть тоже нельзя — назидательно проговорила девочка.
— А кто ж ее так называет?
— Бабушка — хмуро ответила девочка – Она говолит, что папа злодей и маму убил.
— Померла, значит, мамка твоя?
— Папа говолит, что она на небесах.
— Папа говорит… папа говорит… — передразнил мальчик – А где живет твой папа?
Девочка просияла.
— Во дволце! У него такой большой дволец, большой, большой… И там много цветов. Мы там иглали… Я пляталась, а папа меня искал.
Заявление о том, что папа живет во дворце Максимилиана отнюдь не повергло в изумление. Он ещё сам был ребенком и знал, что осиротевшие дети склонны выдумывать небылицы, особенно про богатых и добрых родителей.
Кого не послушаешь из этих приютских, что иногда сбегают из-под надзора монахинь, так у них в родне все короли да принцы, а их цыгане украли и к монастырю подбросили.
Но скоро знатные отец с матерью найдутся и заберут потерянных отпрысков в свои высокие замки.
Вот еще одна выдумщица. Видать, папаня ей совсем голову задурил.
— Так папа твой кто, король? Если живет во дворце! – насмешливо уточнил Максимилиан.
Девочка не поняла насмешки и задумалась. Видимо, ей было довольно затруднительно определить сословный статус отца.
— Нет, папа не кололь — осторожно произнесла девочка.
Видно было, что она сомневается в собственных словах.
— Тогда в каком же дворце он живет?
Девочка вдруг поникла.
— Я не знаю.
И прижала кулачки к глазам.
— Эй, не вздумай реветь.
Максимилиан не выносил девчоночьих слез. Ему сразу становилось невыносимо муторно, внутри узел завязывался, и он сразу вспоминал теплый ноющий сверток, жалобный плач умирающей Аделины.
— Я не плачу — не отнимая кулачков, ответила девочка – Папа говолит, что мне нельзя плакать. Потому что это рассердит злую даму.
— Что за злая дама?
— Она тоже там живет!
— Где?
— Во дволце! – почти выкрикнула девочка и вдруг залилась слезами.
Максимилиан смотрел на неё в растерянности. Он уже давно забыл, как утешать маленьких девочек.
Когда-то он вынимал хнычущую Аделину из корзинки и подолгу раскачивался вместе с ней, ибо ненамного превосходил размерами трехмесячного младенца.
Но те времена давно прошли. С тех пор ему не доводилось возится с младенцами. «Младенцы, крикуны и пачкуны, это бабская пляска» — сказал как-то бочар и чтоб утвердить пасынка в звании мужчины, заставил выпить стакан вина, от чего у мальчика закружилась голова и подкосились ноги. Потом его стошнило.
А бочар хлопал себя ляжкам, ржал как жеребец и хрюкал как боров. Максимилиан его в тот миг ненавидел.
Но девочка вдруг протянула к нему свои маленькие ручки и сквозь слезы залепетала:
— Судаль, пожалуйста, отведите меня к моему папе. Я папу ищу. Он пропал, а я его ищу.
И Максимилиану вновь привиделась грубо сплетенная колыбелька, послышался тихий плач.
Если бы Аделина не умерла, а он уже знал, что значит умереть, хотя и не до конца, знал так же, что покойников действительно закапывают в землю, если бы не умерла, тогда на грязном лестничном пролете, на сквозняке, если бы он согрел её и защитил, ей было бы столько же лет, как и этой малявке.
И она могла бы так же плакать и протягивать ручки, заблудившаяся, потерянная.
Максимилиан все же обнаружил туго стянутый в животе узел не то вины, не то жалости. Он неловко, стыдясь, как постыдился бы любой парижский мальчишка проявлений нежности, обнял девочку. Она доверчиво прижалась к его груди.
— Не плачь, мелюзга, найдем мы твоего папу. Найдем — шмыгнув носом, глухо проговорил он.
Его мать, косоглазая Мюзет, за пару лет постаревшая на целый десяток, источенная изнутри, как дерево ненасытным жуком, жила в той же большой неопрятной комнате с нависающими балками.
Но Максимилиан уже давно не считал это захламленное краденным добром лежбище своим домом. Он забрался ещё выше. Та холодная ночь, когда умерла Аделина, была далеко не последней, что ему пришлось провести за дверью на щелястом скрипучем пролете лестницы.
Он часто лежал там на побитом молью материнском капоре, прислушиваясь к пьяным голосам и заковыристым ругательствам, которые доносились из-за двери.
Для него эти звуки стали так же привычны, как лошадиное ржание в конюшнях и требовательный гул колоколов на двух башнях Нотр-Дам. В теплые ночи он лежал на спине и сквозь ветхую крышу пытался увидеть звезды.
Однажды кто-то из соседских мальчишек, возможно, тот же самый, кто объяснял ему про покойников, затащил его шутки ради на крышу.
Окрестные подростки уже давно промышляли тем, что лазали по чердакам и тащили всё, что хозяева имели неосторожность там прятать. Максимилиан был ещё мал, чтобы принимать участие в этих вылазках и послужил бы скорее обузой, чем помощью.
Но юные грабители в тот день желали позабавиться, потешить свою удаль слезами и страхом малолетки.
Брошенный на крутом черепичном скате, с единственной шатающейся опорой под ногами, цепляясь за обломок ржавой водосточной трубы, Максимилиан, рыдающий и молящий о пощаде, должен был бы представлять забавное зрелище.
Они бы хлопали себя по бокам, улюлюкали и самозабвенно подражали бы плаксивым руладам струсившего мальца. А затем, натешившись, возможно, спустили бы его вниз или бросили бы там до утра, как мяукающего котёнка, пока над ним не сжалился бы кто-то из живущих в ближайшей мансарде.
Максимилиан поддался на уговоры старшего мальчика сразу, даже с восторгом, как все младшие дети, жаждущие внимания более старших.
Для малыша шести лет обращение к нему одиннадцатилетнего равносильно божественному откровению. У Максимилиана замерло сердце, будто на него пал выбор некого магического совета. Он, не раздумывая, с доверительным рвением, побежал следом.