Осень сменилась зимой, и вскоре тонкий слой снега укутал маленький коттедж, а мороз протянул узоры паутинок по окнам.
Послеводочный обман Кроули остался нераскрытым, Берт подтвердил идею демона и дошел даже до того, что заверил Азирафеля, что тот проиграл в дартс только потому, что Кроули явно жульничал. Между тем Кроули убедил ангела на время воздержаться от крепких напитков, а Берт продолжал встречать их в пабе догадками об имени Азирафеля (Александр? Аарон?).
Харпер, владелец кафе, снова заходил полюбоваться на книги Азирафеля, и они с ангелом провели столько времени, упарываясь по переплетам пятнадцатого века, что Кроули почувствовал необходимость покинуть дом на пару часов, чтобы спастись от библиофильского духа.
Зима прошла в мареве рождественских украшений и омелы. Ни у Азирафеля, ни у Кроули не было особенного желания отмечать праздник, хотя ангел и порадовался поводу усовершенствовать свои кулинарные навыки, штампуя по несколько дюжин печенек каждый день. В ночь накануне Рождества, когда все остальные жители маленькой деревеньки были дома, машины – на подъездных дорожках, а лица – в окошках, Кроули и Азирафель сидели в своей гостиной и распивали бутылку превосходного красного вина, которую Кроули доставили с континента. Они вспоминали Рождественские ночи из прошлого, оживляя свои воспоминания о многих совместно выпитых бутылках вина в разных уютных тавернах и съёмных комнатах, иногда приправленные злоключениями с участием своенравных людишек или агентов Сверху и Снизу. И, конечно же, было первое Рождество: после особенно бурной ночки в таверне Вифлеема они вдвоем, пьяные, добрались до единственного постоялого двора, который смогли найти, и заняли последнюю комнату. Для них обоих было загадкой, почему их призвали именно в этот город именно в эту ночь, и так загадкой и осталось – до следующего утра, когда половина рая явилась патрулировать улицы в округе неких сеней. Чтобы протащить Кроули с территории, потребовалась немалая ловкость.
Азирафель продолжил свои странные наблюдения за птицами, не всегда находя время, чтобы полюбоваться на них, но следя, чтобы в кормушке постоянно были зерна, пока зима не сошла на нет и медленно не превратилась в весну.
Холодные моросящие дожди приветствовали первые тюльпаны Азирафеля, которые за одну ночь пробили темную почву, развернув сочные зелёные листья.
Кроули предложил свои услуги, чтобы заставить цветы расти ещё более обильно, но Азирафель наотрез отказал ему и даже предупредил, что, если он хоть пальцем тронет сад, его ждут суровые последствия.
Единственным пятном на всей их жизни был, несомненно, отец Гилберт, который нарисовался у них на пороге однажды, улыбаясь и читая стихи из Библии. Очевидно, Кроули недостаточно ясно выразился в первый раз, когда велел ему идти лесом, и теперь он довольно грубо захлопнул дверь перед носом викария, прежде чем тот успел договорить: «Не бойся, ибо я с тобою».
Если забыть о надоедливых священниках, Кроули заметил, что он постепенно проникался идеей жизни в Мидфартинге. Он успешно избавился от тысячелетней привычки по щелчку творить магией все, чего ему захочется, и вместо этого записывал или составлял мысленный список того, что потом нужно будет купить в деревне или заказать по одному из дюжины каталогов, которые вечно скапливались у двери.
Несмотря на то, о чем проговорился Азирафель той ночью под воздействием водки, ангел, похоже, приспосабливался так же хорошо, как и Кроули. Азирафель усовершенствовал многие из блюд, которым научился от жителей деревни за зиму, и у Кроули даже было несколько любимых. Демон выучил имя почтальона (Оскар Эль-Амин) и однажды поймал себя на том, что болтает с ним о состоянии сада, пока Азирафеля не было дома.
А ангел чаще отсутствовал, чем был дома в последнее время. Между походами за покупками, чаем с новыми знакомыми и работой в магазинчике на углу Кроули видел Азирафеля, только когда тот ухаживал за цветами, готовил или читал книгу. Отчего у Кроули оставалось чудовищно много свободного времени.
Часть его он пытался проводить, таскаясь за ангелом хвостом, но демон был способен вынести лишь ограниченное количество чая и вежливых разговоров. Многие из людей, к которым Азирафель ходил в гости, в самом деле были довольно милыми– невыносимо милыми, да, но с хорошим чувством юмора или, по крайней мере, добрым сердцем, когда дело касалось печенья и конфет. Но Кроули – даже если забыть о его демонической природе – никогда не любил светской болтовни ради светской болтовни.
Так что он попробовал вместо этого ходить хвостом по магазинам. Он так и так это делал время от времени: выходил иногда сам, чтобы закупиться продуктами, если ангел был занят, или если ему особенно не терпелось вылезти из коттеджа. Но первые походы были… интересны. У Азирафеля, разумеется, был длиннющий список, который включал замороженную курицу, лук, всякие крутые сорта сыра. Кроули, в отличие от него, прогуливался по рядам с закусками и сладостями, хватая все, что манило привлекательным сочетанием мороженого и шоколада или соли и специй. Азирафель поднимал бровь в немом осуждении и извинялся перед молодой женщиной-кассиром за подростковые вкусы демона.
Тяга к нездоровой пище в конце концов исчерпала себя, хотя и не из-за того что негативно сказывалась на фигуре демона. На самом деле, Кроули казалось, что он даже немного похудел. Азирафель, между тем, бросал на него хмурые взгляды, уплетая салат за салатом. Таково одно из преимуществ бессмертия: можно не заботиться о подсчитывании калорий. Но в итоге, сахар и соль стали невыносимы, и Кроули понял, что может не меньше удовольствия получить от куска хорошо приготовленной рыбы.
Некоторое время демон ходил за Азирафелем даже к нему на работу, в магазин на углу. В основном так бывало, когда ангел уходил работать, а Кроули скучал от безделья. Иногда он пытался найти, чем развлечь себя в коттедже, но обычно сдавался и шел вместо этого гулять. Он все еще регулярно обходил периметр деревни, хотя ничто ни разу не всколыхнуло эфир. Спустя какое-то время эти обходы перестали восприниматься как патрулирование территории и стали, скорее, просто успокаивающими прогулками, хотя Кроули все же бдительно присматривался к горизонту.
Но его прогулки безошибочно приводили его назад в деревню и к маленькому магазинчику на углу. И в этом случае он всегда забредал внутрь под предлогом того, что надо купить мухобойку или мятные леденцы. Азирафель всегда лучезарно улыбался ему, когда он входил, хотя Кроули еще не решил, происходило ли это, оттого что ангел был рад его видеть, или же оттого что он просто был обязан улыбаться всем потенциальным покупателям. Иногда Азирафель сидел за прилавком и читал книгу, а иной раз – заполнял полки, смахивал пыль с товаров или подсчитывал оставшиеся вещи для инвентаризации. Они ненадолго усаживались поболтать или Кроули помогал ангелу с его делами. Азирафель всегда благодарил его, когда он это делал, хотя, в конце концов, он высказал предположение, что, возможно, демону просто самому нужна работа.
Кроули поначалу отметал эту идею – какая работа может найтись в подобном месте для такого, как он? – но в словах Азирафеля был смысл. У него не было зацепок относительно того, как Поднять ангела, и, хотя он все еще был решительно настроен это сделать, он временно находился в тупике. Кроме того, если не произойдет ничего внезапного, в Азирафеле достаточно жизненных сил на сорок лет. Оказалось, что сорок лет все-таки довольно большой срок: прошло еще всего несколько месяцев, а уже казалось, будто они пробыли в Мидфартиге целые десятилетия.
Вероятно, влияло и то, что они никогда не выходили за пределы щита, которым Адам закрыл деревню, из-за чего в каком-то смысле казалось, что весь остальной мир вообще не существует. Лондон, Индия, Америка – все они были такими далекими, такими нездешними, что казались несущественными. Хотя Кроули и владел впечатляющими знаниями о международной политике и экономике, теперь, когда ничто не питало его интерес, он чувствовал, как этот интерес в нем тает. Вместо этого Азирафель учил его печь тортики, а один раз даже объяснил, как понять, что редкая книга является подлинной.
Это был совершенно не тот образ жизни, который он вел последние шесть тысяч лет, но в данном случае «другой» не обязательно означало «неприятный».
Это была идиллия в каком-то смысле. Когда ни Сверху, ни Снизу на них не давили, чтобы они выполняли их Богом-посланные задания, ангел и демон могли, наконец, сбросить маски своих должностей. Хотя Азирафель все ещё был гораздо более чудесным человеком, чем большинство тех, кого когда-либо встречал Кроули, демон уже много недель не видел, чтобы он спас хотя бы кошку с дерева. А Кроули… что ж, самое демоническое, что он сделал за последние дни – это перемешал этикетки у бакалейщика. Низкосортное зло, конечно: достаточное, чтобы не дать ему размякнуть, но ничего похожего на то, чем он занимался в прошлом. Без ада, дышащего в затылок и без рая в случае Азирафеля…
Это была странного рода свобода.
Поэтому однажды после одной такой прогулки Кроули прошёл мимо магазина на углу и вместо этого завернул в свежеотремонтированный офис мистера Джеймисона, местного банкира Мидфартинга. Кроули представился, потребовал поговорить лично с мистером Джеймисоном, прочитал озадаченному банкиру волнующую лекцию о неподобающих операциях в бизнесе и рассказал ему о шести в высшей степени нелегальных способах, которыми он мог бы повысить свои доходы. Его наняли на месте.
Рабочая жизнь не оправдывала ожиданий, но это было лучше, чем следовать тенью за Азирафелем весь день или сидеть в коттедже, в сотый раз задаваясь вопросом, как Поднять ангела. Большую часть времени он проводил, читая банковские договоры, добавляя незаметные, но невероятно важные слова тут и там и выстраивая непроницаемую юридическую защиту на случай, если недовольный клиент решит подать на них в суд. Благодаря этим хитроумным добавлениям к маркетинговой стратегии банка, займы казались очень привлекательными, и вскоре новые клиенты стали подкатывать из близлежащих деревень и более густонаселенных центров, располагавшихся неподалеку. Мистер Джеймисон называл его продавцом змеиного жира (беззлобно). Кроули говорил, что раньше он работал в пиаре. Ему повысили зарплату в первую же неделю работы.
Им едва ли нужно было больше денег: Кроули сотворил значительную сумму для себя и Азирафеля, когда они поселились здесь, и припрятал ее в надежный банк. Но это помогло им построить более правдоподобную историю и дало очевидный источник доходов. Если жители деревеньки могли предположить, что Азирафель провел свои юные годы, занимая какой-то крутой пост в Лондоне, а потом рано ушел в отставку и поселился в деревне, то Кроули по виду было явно тридцать с хвостиком. Иногда люди задавали вопросы, и следовало смешаться с окружением как можно лучше – тем меньше разговоров пойдет о них и тем меньше они привлекут ненужного внимания. Было невозможно узнать, насколько сильно их хотят поймать Наверху и Внизу, и невозможно было узнать, как долго они будут искать. Кроули сомневался, что Внизу все еще ужасно интересуются его местонахождением: они, возможно даже предположили, что он был убит в бою. Наверху, однако же… Выводы Азирафеля о ситуации были единственной доступной Кроули информацией, и, если он прав, они могут искать годами. Даже десятилетиями. Веками.
Но ни библиофильские наклонности Азирафеля, ни хитроумные финансовые операции Кроули не привлекли к маленькой деревеньке ничьего внимания, кроме прошедшей мимо грозы.
Маятник старых часов продолжал качаться взад-вперед, сломался и был починен и продолжил болтаться туда-сюда. Весна потеплела в лето и похолодала в осень, и Азирафель посадил крокусы вместе с тюльпанами.
Кроули на какое-то время занялся дистанционной биржевой торговлей, но хобби быстро наскучило ему, и он вернулся к грубым замечаниям в адрес местного священника. К его досаде, отец Гилберт, похоже, решил, что у демона просто таким образом выражается дружелюбность, и он продолжал звать их с Азирафелем на рыбалку.
У Берта заканчивались имена, начинающиеся на «А», и он начал расспрашивать ангела о все более иностранных вариантах, включая несколько на кириллице.
В ту весну птицы вернулись в деревню во всей красе, и их больше, чем обычно садилось на маленькую кормушку Азирафеля, чтобы клевать разбросанные там для них зерна. Ангел любил сидеть во дворе перед цветочным садом, когда была хорошая погода, наблюдая, как они парят туда-сюда, окликая друг друга. Маленькая частица Кроули очень хотела вставить какую-нибудь плоскую шутку по поводу этого хобби, но каждый раз, когда он открывал рот, чтобы это сделать, слова застревали у него в горле. Он редко видел ангела таким умиротворенным.
Поэтому он очень удивился, когда однажды, вернувшись из банка, увидел, что Азирафель стоит на лужайке, яростно дергая шест, держащий скворечник. Дюжина птиц носилась и пикировала вокруг него с пронзительными возгласами.
– Зира, – сказал Кроули, скорее от потрясения, чем из-за чего-то еще.
Азирафель бросил через плечо взгляд на демона, как раз в тот момент, когда шест высвободился из земли. Ангел казался несчастным и разозленным, щёки раскраснелись, а поза была напряженной. Он вернулся к скворечнику, а Кроули поспешил по дорожке, ведущей к дому.
Азирафель крепче вцепился в шест и яростно рванул его дальше, таща вместе с ним комья земли.
Одна из птиц нырнула близко к нему, и Азирафель резко обернулся и заорал на нее без слов, замахнувшись на надоедливую птаху выкорчеванным скворечником. Он был слишком медлителен, и птицы только раскричались громче, кружа вокруг него смерчами хлопающих крыльев.
– Азирафель! – окликнул Кроули, подойдя ближе и стараясь, чтобы его было слышно за птичьими криками.
– Нет, нет, нет и все! – кричал Азирафель, его голос набирал силу. Кроули не знал точно, обращается ли он к нему или к птицам: он все еще размахивал кормушкой на шесте туда-сюда, как топором, разгоняя птиц, которые тут же, как одна, поднялись и устремились вверх. – Прочь! Просто улетайте уже к чертям! – кричал им вслед ангел, когда они, кружа, рванулись в небо в вихре крыльев и перьев.
Когда они улетели, Азирафель остановил раскачивающийся скворечник, тяжело дыша. Кроули остался, где стоял, на безопасном расстоянии от примитивного оружия. Азирафель некоторое время стоял неподвижно, глядя в землю, а потом задрожал.
Кроули в замешательстве сделал шаг к нему.
– Зира… – начал он осторожно, поднимая руки в успокаивающем жесте.
Ангел резко взглянул на него, и Кроули прочел гнев, досаду и что-то похожее на боль в его глазах, прежде чем он быстро отвернулся. Еще сильней схватив шест со скворечником, Азирафель наполовину пошел, наполовину побежал через лужайку и исчез за углом коттеджа.
Кроули глядел ему вслед. Демон пошел было вперед, намереваясь последовать за ангелом, когда услышал слабый, тонкий писк. Демон замер и оглянулся через плечо, пытаясь определить, откуда донесся звук. Слабый крик повторился мгновение спустя – какое-то дрожащее восклицание. Оно доносилось со стороны коттеджа.
Кроули развернулся и пошел к их маленькому каменному дому, передняя дверь которого была распахнута настежь. Он неуверенно вошел внутрь и снова услышал писк – на сей раз еще более слабый. Его сопровождал тихий шорох.
Демон моментально насторожился, автоматически оглядевшись в поисках оружия. Азирафель явно увидел что-то, что сильно его расстроило. Кроули осторожно прошел в гостиную и сделал всего несколько шагов, когда понял, откуда доносился шум.
Что-то маленькое и темное шевелилось в очаге камина. Кроули приблизился к нему, заметив по пути книгу в кожаном переплете, лежавшую страницами вниз на полу, и завитки дыма, все еще поднимавшиеся от камина, который, очевидно, недавно потушили.
Кроули прошел мимо книги и, присев на корточки на полу у очага, тяжело вздохнул.
– Ох, Зира, – тихо проговорил он.
В камине, пища и слабо трепыхаясь, лежал черный дрозд. Он был совсем взрослый, с размахом крыльев чуть больше фута. Или, по крайней мере, у него был бы такой размах крыльев. Птица была от клюва до коготков покрыта темной сажей с точками горящих красным огоньков. Похоже, бедняжка влетела в трубу и застряла там на какое-то время, прежде чем смогла упасть в камин.
Кроули легко представил сцену: Азирафель сидел в кресле, мирно читая одну из своих книг, когда вдруг раздались громкие крики и стук. Потом бедная птица, должно быть, перекатилась из пламени зажженного камина в очаг, все еще надеясь улететь. Азирафель наверняка пытался спасти птицу – он бросил книгу и потушил огонь – но потом осознал еще кое-что о несчастной птице.
В какой-то момент своего падения в трубу она, должно быть слишком близко задела маховыми перьями пламя. Глядя на истерзанное существо теперь, Кроули понимал, почему Азирафель так отреагировал: крылья дрозда почти полностью сгорели. Всего пара изуродованных перьев осталась на обуглившихся костях. Птица все еще боролась за жизнь, слабо хлопая искалеченными крыльями в попытках подняться на ноги и едва вскрикивая.
Кроули посмотрел на птицу, и его захлестнула очень недемоническая волна сострадания. Он протянул руку, уже собрав на кончиках пальцев достаточное количество магии для небольшого чуда. Но, когда он приблизился к птице, она повернула свою испачканную сажей головку к нему. Долгое мгновение она спокойно смотрела на него единственным желтым глазом. Кроули заколебался, пальцы замерли всего в нескольких сантиметрах.
Потом птица попробовала взмахнуть крыльями еще один последний раз, опустила головку на пепел и затихла.
Кроули глядел на нее в ужасе, пальцы с целебной магией почти касались обугленных перьев. Спустя долгую минуту он сглотнул и отвел руку.
Было очень тихо. Единственным звуком был ровный стук часов на стене. Кроули медленно протянул руку и взял искалеченную обгоревшую птицу. Он встал и снова вышел на улицу. Азирафеля нигде не было видно, но в земле, откуда ангел с силой вырвал скворечник, зияла внушительных размеров темная дыра.
Кроули осторожно прошел туда, где начинали проклевываться тюльпаны ангела, а между ними дали побеги крокусы. Демон присел, положил дрозда на траву рядом с собой и сотворил совок, которым аккуратно очертил круг на мягкой земле. Стараясь не повредить корни заботливо выращенных Азирафелем цветов, он снял целый слой растений вместе с окружавшей их корни землей, использовав хорошую дозу магии, чтобы сохранить весь блок целым. Затем он обхватил совок покрепче и начал раскапывать ямку глубже, ссыпая землю на лужайку.
Когда он углубился более чем на тридцать сантиметров, он отложил совок и осторожно потянулся туда, где рядом с ним на траве лежали обгоревшие останки несчастного дрозда. Обернув то, что осталось от крыльев птицы, вокруг ее тела, Кроули бережно опустил ее на дно ямы, вырытой им в мягкой земле. Он помедлил мгновение, глядя вниз на тельце бедного создания. Он слегка вздрогнул и начал ссыпать землю обратно в яму, говоря себе, что сходства между дроздом и Азирафелем ничего не значат.
Совсем ничего.
Когда Кроули закончил заполнять ямку, он аккуратно положил на место кусок дерна с корнями и цветами, который снял ранее. Он сделал так, что совок снова испарился и направил немного магии в траву, очистив ее от рассыпанных крошек земли и пригладив цветы, которые он потревожил. Все казалось нетронутым.
Кроули встал и некоторое время смотрел вниз на безобидную маленькую клумбу. Затем он стряхнул странную меланхолию, которая на него нашла, и вернулся в дом. Он почистил камин, убедился, что огонь как следует потушен и поднял книгу Азирафеля с пола, закрыв ее и положив на сиденье кресла ангела.
Некоторое время он нерешительно стоял в гостиной, глядя во все еще открытую дверь. Азирафель до сих пор не вернулся.
Кроули раздумывал в течение долгой минуты, а потом повернулся и пошел в кухню. Время близилось к ужину. Он порылся в шкафчиках и нашел все ингредиенты для пасты «три сыра» с брокколи, которую Азирафель очень любил.
Он накрыл на стол и почти приготовил пасту, начиная с тревогой задумываться, вернется ли ангел, когда со стороны входной двери раздался шум.
Кроули высунул голову из кухни и с облегчением увидел Азирафеля, неуверенно стоявшего в дверях. Демон быстро протянул руку, чтобы выключить плиту под пастой и вышел в гостиную.
– Привет, ангел, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал естественно, но не слишком радостно.
Азирафель вздрогнул, окинув его взглядом. Кроули понял, что он смотрит на камин, а угол дивана загораживает обзор с того места, где он застыл у двери. Ангел неуверенно облизнул губы.
– Здравствуй, мой дорогой, – сказал он, и его голос прозвучал слишком слабо в тишине, тоньше, чем обычно.
– Ужин почти готов, – сообщил Кроули, не зная, что еще сказать.
Азирафель кивнул с отсутствующим видом, скользнув взглядом туда, где ему было не видно камин, и не пошевелился.
– Я обо всем позаботился, – сказал Кроули, почувствовав, в чем была проблема. – Теперь все хорошо.
Азирафель медленно кивнул, снова посмотрев на Кроули и на этот раз встретившись с ним взглядом. Ангел сделал несколько шагов к нему и прошел полпути до кухни, после чего остановился и искоса глянул на камин. Выражение грустного облегчения мелькнуло на его лице, когда он увидел, что очаг был пуст.
Кроули обеспокоенно поджал губы, юркнув обратно в кухню. Он снова поставил пасту готовиться и начал добавлять необходимые специи, переворачивая кусочки брокколи деревянной ложкой, чтобы они потушились равномерно.
Мгновение спустя он увидел, что Азирафель застыл в дверях кухни.
Кроули посмотрел на него, отметив тревожный взгляд ангела.
– Ты в порядке? – спросил он.
Азирафель слегка шмыгнул носом.
– Ага, – сказал он все так же тихо. – Прости за то, что сейчас было, – продолжал он чуть более окрепшим голосом. – Я не… я ничего не соображал.
– Ничего, – сказал Кроули, тыкая макаронину кончиком ложки, но даже не видя ее.
Повисло долгое нерешительное молчание, во время которого они оба просто смотрели вниз на тихонько шкварчащую пасту, Кроули продолжал проверять кусочки, не обращая особенного внимания.
– С тобой этого не случится, Зира, – сказал, наконец, Кроули, не отрывая глаз от брокколи. – Я найду способ Поднять тебя.
– Я знаю, – сказал Азирафель через мгновение. – Я знаю.
Кроули кивнул и через секунду резко переключился в менее тактичный режим, стащив пасту с конфорки и выключив плиту.
– Ты не мог бы достать нам чего-нибудь выпить, ангел? Спасибо, – сказал он, лавируя с горячей сковородой мимо Азирафеля.
Он чувствовал взгляд ангела на себе всю дорогу от кухни, но когда он повернулся, в спокойных глазах Азирафеля он увидел только благодарность, нежность и след чего-то более печального.
~~***~~
Весна сменилась летом, следом осень переняла бразды правления, после чего недолго факел несла зима, и, прежде чем Кроули успел заметить, снова пришла весна. Птицы еще несколько месяцев продолжали прилетать в коттедж, но вскоре, похоже, поняли, что источник бесплатной еды больше был недоступен, и продолжили свой путь. Азирафель больше никогда не наблюдал за птицами. Кроули установил сетчатый экран на верху трубы, просто на всякий случай, и еще один – у очага.
Ангел проводил больше времени за чтением – или, по крайней мере, он делал это до того, как Кроули поймал его на том, что он наклоняется так близко к книге, что его нос почти касается страниц.
– Э-э, что ты делаешь? – спросил демон, резко затормозив под часами с маятником.
Азирафель поднял голову и покраснел.
– Ничего, – ответил он тоном, который вовсе не помог доказать его невиновность.
Кроули подавил смешок.
– Ищешь скрытые послания? – пошутил он. – Может быть, если точка над i больше похожа на квадрат, чем на круг, это значит, что Миссия Библиофил началась, – и более серьезным тоном добавил. – Попробуй с лупой.
Азирафель снова покраснел, и Кроули удивленно посмотрел на него, но остановился на этом.
После этого странного диалога Азирафель стал больше времени проводить, ухаживая за садом, что Кроули объяснял больше сезонными причинами, чем тем, что что-то не так.
Однако позже на той же неделе Кроули вошел в гостиную и обнаружил Азирафеля, который в беспокойстве тасовал нечто похожее на колоду карточек.
Ангел поднял глаза, когда Кроули вошел.
– О, дорогой мой, ты не поможешь мне кое с чем?
Кроули пожал плечами и подошел ближе.
– Конечно. Что такое?
– Можешь их подержать? – ангел протянул ему пачку карточек. Кроули взял их и просмотрел колоду: каждая карточка содержала всего одно короткое простое слово, написанное черным маркером аккуратным каллиграфическим почерком Азирафеля. Слова были несколько дюймов в высоту, и каждое занимало все пространство карточки. Кроули посмотрел на ангела с подозрением.
– Встань вон там, – направил его Азирафель, указав на дальний конец комнаты. Кроули поднял на него глаза, но сделал, как он велел. – Теперь пролистай карточки, выбери одну наугад и подними впереди остальных, чтобы я мог ее видеть.
Кроули, чувствуя себя так, будто он принимал участие в каком-то странном эксперименте, пролистал пачку карточек и вытащил одну случайную. На ней было написано «ВЕТЕР»заглавными буквами. Пожав плечами в ответ на свои мысли, демон поднял карточку перед собой, повернувшись к Азирафелю.
Ангел посмотрел на нее.
– Ладно, – сказал Азирафель через секунду, делая пометку на листе бумаги, лежавшем у локтя. – А теперь сделай шаг мне навстречу и выбери другую карточку.
– Зачем это все? – спросил Кроули, делая шаг вперед и доставая новую карточку.
– Я скажу тебе через минутку, – ответил Азирафель, прищуриваясь на карточку в руке демона. – Ладно, теперь еще один шаг и еще одна карточка.
Они проделали это еще около десятка раз, пока Кроули не оказался всего в метре от ангела.
– Ладно, спасибо, – сказал Азирафель, протянув руку, чтобы забрать карточки у Кроули.
Демон с любопытством наклонил голову, отдавая их, и подглядел в листок, на котором Азирафель что-то писал. Он содержал два кривоватых списка цифр.
– Так в чем дело?
Азирафель вздохнул и посмотрел вниз на карточки у себя в руках, перетасовывая их в замешательстве. Он вытащил одну и повернул ее лицом к Кроули.
– Что здесь написано? – спросил он.
Кроули взглянул на нее.
– Рыба.
Азирафель перевернул ее лицом к себе. Он опустил взгляд на нее и снова вздохнул. Он казался слегка встревоженным.
– Зира, в чем дело?
Азирафель не отрывал глаз от карточки.
– Мне кажется, я теряю зрение.
Кроули моргнул, глядя на него.
– Что?
Ангел снова посмотрел на него.
– Ничего серьезного, – быстро сказал он. – Но я больше не вижу то, что вблизи. Эта карточка, – он указал на карточку, которую держал в руке, ту, что с надписью «РЫБА». – Я не могу ее прочитать. По крайней мере, не вблизи. Она просто как бы расплывается. Я могу сказать, что это надпись, и могу сказать, что это мой почерк, но прочитать это я не могу. Я делал заметки, – он указал на листок бумаги у локтя. – Пытался выяснить, где именно оно падает. Не похоже, что я могу прочитать то, что находится в метре от моего лица, – губы ангела изогнулись в иронической улыбке. – Это происходило постепенно в течение последнего года, я полагаю. Я сначала не замечал, но я больше не могу читать – слова просто слишком маленькие.
Кроули уставился на него.
– Значит, у тебя… что? Дальнозоркость?
За шесть тысяч лет разных воплощений у него ни разу не было зрения хуже идеальной единицы. Причиной этого, однако же, были странные отношения между ангелами и демонами и их воплощениями. Кто-то однажды написал, что глаза – это зеркало души, и это было особенно верно, когда дело касалось сверхъестественных существ – и дьявольских, и божественных. В каждом воплощении у Азирафеля никогда не было иных глаз, кроме этих поразительных льдисто-голубых, а у Кроули всегда были желтые глаза змеи. То, что у ангела упало зрение сейчас… это была отчетливо человеческая проблема.
– Технически – нет, – сказал Азирафель. – Дальнозоркость вызывает легкая деформация глазного яблока. Нет, очевидно, такое случается со многими людьми: я разговаривал об этом с Бертом, – Азирафель посмотрел на него ровным взглядом, и Кроули поймал себя на мысли, что, может быть, он был в состоянии сделать это только потому, что демон стоял в нескольких метрах от него. Ангел слабо улыбнулся ему. – Похоже, мои года идут.
Кроули продолжал безмолвно таращиться на него.
– Старость, Кроули. Люди в старости теряют способность фокусировать взгляд на предметах, находящихся вблизи. Видимо, мне нужны очки.
Что-то начинало доходить до Кроули. Он преодолел расстояние между ними и положил ладонь на плечо ангела.
– Не думаю, что это сработает, мой дорогой, – сказал Азирафель, хотя Кроули уже начал вливать магию в ангела, особенно концентрируясь на глазах Азирафеля.
Когда он отступил, Азирафель поморгал несколько раз. Потом покачал головой:
– Ничего.
Кроули нахмурился, глядя на него сверху вниз.
– Нельзя вылечить от старости, дорогой мой, – терпеливо объяснил Азирафель. – Если бы меня ослепило или я подхватил бы инфекцию или вроде того, тогда конечно… Но нельзя излечить то, что естественно.
Кроули что-то пробормотал себе под нос и отступил в замешательстве.
– И… что теперь? – тоненький голосок на задворках сознания говорил ему, что это было начало конца.
Азирафель пожал плечами.
– Вызвать окулиста, наверное. По всей видимости, это одна из тех досадных мелочей, с которыми люди разобрались довольно практично. Я куплю очки, и все будет в порядке.
Кроули беззвучно кивнул, а потом вдруг понял, что Азирафель, возможно, не видит его.
– Хорошо, – быстро сказал он.
Азирафель усмехнулся, глядя на него.
– Я все еще тебя вижу, знаешь ли, – сказал он. – Я не настолько ослеп.
Кроули почувствовал, что покраснел, непонятно отчего.
– Но не мог бы ты, пожалуйста, поискать в справочнике окулиста, который придет на дом? Скажи ему, что я страдаю агорафобией, но очень богат – должно сработать.
Новенькие блестящие очки Азирафеля приехали меньше, чем через две недели. Это были самые обыкновенные очки, и их нужно было носить для чтения и рассматривания предметов, находящихся ближе, чем в полутора метрах. Окулист заявил, что ангел все еще отлично видит на расстоянии, и объяснил, что почти всем людям нужны очки в пожилом возрасте. Он предложил заодно осмотреть и глаза Кроули, пока он здесь, но демон отказался, устояв перед искушением глянуть на доктора поверх солнечных очков, которые он надел специально для этого случая (он привык использовать простенькое заклинание, которое действовало как этакий мираж и придавало его глазам человеческий вид, хотя Азирафель убедил его снимать его, когда они были вдвоем).
Сперва Азирафель взял очки по меньшей мере с осторожной подозрительностью, что было немного странно, учитывая, что это изначально была его идея. Но как только он надел их на нос, он широко улыбнулся и тут же начал разглядывать все вокруг в мельчайших подробностях, начиная с рисунка стола рядом с ним.
– Ого, я много потерял, – проговорил Азирафель с легким любопытством, проведя пальцами по поверхности. – Вокруг столько… деталей, – потом ангел поднял голову и начал ходить кругами, исследуя каждый уголок гостиной с величайшим интересом. Кроули радостно и удивленно наблюдал, как Азирафель подошел к книжной полке, вытащил первый попавшийся том и открыл его. Ангел, казалось, прямо-таки светится от удовольствия, внимательно просматривая страницу, приподнимая и опуская очки для сравнения.
Кроули понял, что тоже улыбается, спокойно прислонясь к дверному косяку кухни. Ангел перелистывал страницу, когда щебет звонка раздался со стороны бедра демона.
Кроули слегка вздрогнул и выудил из кармана свой мобильный. Он был очень тонким и представлял собой последнее слово в технике, когда был куплен пару лет назад.
Демон, нахмурившись, посмотрел на звенящее устройство. Это был его личный-преличный телефон, и всего лишь горстка людей на планете знала номер, главным образом – ангел, в настоящий момент исследующий обложку книги в кожаном переплете, не более чем в четырех метрах от него.
Кроули помрачнел и, откинув крышку, поднес мобильный к уху, повернулся и ушел в кухню.
– Алло? – сказал он осторожно.
– Кроули? – голос был женский.
Демон нахмурился, пытаясь определить, кто говорил.
– Да, кто…
– Это Анафема. Я читала книгу Агнес, и, мне кажется, я кое-что нашла.
Лидо, город, в полумерке от несостоявшегося Вельхограда.
Одноименный Питари и к своему имени, и к своему прозвищу относился равнодушно. Имя его на древнем означало «камень», что не так уж плохо, а прозвали его Деревяшкой, что тоже не выводило из себя.
Прозвище Питари дали не за медлительность или, спаси Пятеро, тупость. Когда надо, боец-силовик из десятки Меча был не хуже других и в быстроте, и в умении добраться куда надо, и чаровать затаиться, насколько нужда велит.
Просто даже среди силовиков Питари выделялся исключительным равнодушием и бесчувственностью. Он жил приказом и по приказу, искренне недоумевая, чем порой бывают недовольны бойцы его десятка и вообще сотни Меча.
Приказано отловить внезапно снявшихся с места сектантов? Пожалуйста, ничего сложного. Приказано принять помощь Ловчих? К лучшему. Приказано расплатиться с ними за помощь какой-нибудь девицей из отловленных? Ничего трудного. Поймать и передать Наставнику беглых личинок? Само собой. Не слушать их жалобы на помянутого Наставника? Не будем слушать.
И так далее.
Вот после истории с сопливыми личинками Лаус Джалмари по прозвищу Ветерок и сказал ему, кривя губы:
— Ты вообще когда-то сомневаешься, послушный наш?
— В чем?
— Ты слышал, что они говорили? Личинки? Неужели так трудно было подождать? Они же просили, парни из сторожи говорили. Просили подождать кого-то из родителей, хоть кого-то, не отдавать этому…
— Так и что? Приказано ж, — не понял Питари.
— Драконий хвост, хоть нас подождать мог?
— Приказано было сразу.
Ветерок смотрел-смотрел, потом сплюнул:
— Что с тебя взять… деревяшка!
И ушел.
С тех пор и повелось: Деревяшка да Деревяшка. Да что, с прозвища беды нет…
Плохо другое — в десятке его стали сторониться. Особенно когда Ветерок главным стал. Хотя и это к лучшему, наверное — что толку в общих выпивках? Денежки-то лучше поберечь.
Последнее время десяток и вовсе какой-то не в себе. Не нравится, вишь, что так срочно сюда перебросили, да задание третий раз меняют. То пробраться в этот психованный город и вызнать, чем там дышит посланная Рука. То затаиться там и по сигналу атаковать. Теперь и вовсе простое дело: споймать и приволочь посланцу Нойта-вельхо несколько пленных горожан, желательно магов, причем лучше дитенков.
А какая разница? Дитенков еще и проще!
Собираясь, Деревяшка присматривался к своим — десяток собирался молча, без обычных шуточек, но и без выбрыков вроде Ветеркова «На детей руку не поднимать!». Поняли, наконец, что жить-работать надо по приказу. Какая разница, дети там, не дети. Не их же дети? Хорошо, что все это поняли. Все теперь по приказу, все правильно.
Он был даже доволен.
Поэтому Питари здорово удивился, когда у прохода — считай, в самом городе! — его крепко приложили «статиком». Хватая воздух неподвижными губами, он недоуменно таращился на лица бойцов своего десятка.
Прошуршали шаги, и рядом присел Ветерок:
— Вот что, Питари. Мы идем в город.
— Чшто?..
— …и никого хватать не собираемся. И атаковать тоже.
— А?… как…
— А Нойта-вельхо и их желтокожие «друзья» или кто они там… могут засунуть свои приказы в задницу. Это свободный город, единственный свободный. И мы постараемся, чтоб он таким и остался.
— Вы… что… задумали… вы к ним?
— Ага. Мы идем к ним. С тобой или без тебя, выбирай.
Слухи о городе, который хотели переименовать в Вельхоград, замолчать не удалось. Они ширились, они ползли, они летели.
И остановить это не получалось.
Не то чтобы кактусы были настолько глупы, что не любили Азирафаэля и не понимали или не ценили всей его любви к ним. Это были современные растения, выросшие в мире, пронизанном информационными потоками, и буквально корнями впитавшие еще в раннем росткочестве информацию самого разного свойства вместе с питательным субстратом. Они отлично все понимали и умели оценивать правильно и делать долгосрочные экстраполяции.
Например, о том, что они любимы сейчас — и будут любимы и впредь, что бы они ни делали (или чего бы ни не делали). И они искренне любили и ценили Азирафаэля как раз за то, что в его присутствии им не надо было напрягаться и что-то там из себя изображать. Потому что ангел любит их такими, какие они есть, вместе со всеми их колючками и упорным отрицанием необходимости цвести. И можно не лезть вон из кожицы и оставаться самим собой. То есть кактусом. И никаких цветов!
Ведь взращивание бутона отнимает уйму времени и сил, грозит гормональной перестройкой всего организма, послецветковой депрессией и вообще ужас-ужас-ужас! А если потом еще и (не дай Всевышний!) завяжутся семена… Это так портит цвет кожицы, да и вообще понавылупляется тут, горшок не резиновый!
Нет уж. Нет ничего прекраснее старого доброго бесцветкового статус-кво!
(ПРИМЕЧАНИЕ *Особенно если ты кактус — самая экономически выгодная растительная форма на Земле, и самая долгоживущая, если уж на то пошло. Баобабы — однодневки по сравнению с некоторыми кактусами, к тому же во время строительства Ноева ковчега их чуть ли не под корень извели на бревна, а кактусы не тронули, ну и сами судите — кто был прав?)
Иногда Кроули напоминал Азирафаэлю кактус — такой же колючий и никого не подпускающий близко, так же растопыривший во все стороны иглы язвительного сарказма и шипики едкой иронии. И такой же беспомощный, когда дело касается личной безопасности или комфорта, ну вспомнить хотя бы тот самый первый дождь, в который они попали на эдемской стене, наблюдая, как Адам поражает огненным мечом пустынного льва на глазах восхищенной Евы. Да, дождь тогда был всем в новинку и некоторым даже понравилась идея падающей с неба воды — до того момента, когда эта вода стала падать им на голову и стекать за шиворот. Вот тогда дождь резко перестал казаться красивым и оригинальным нововведением и перешел в разряд напастей, от которых следовало держаться подальше.
До изобретения зонтиков (а тем более тентов) было еще не одно тысячелетие и никто не знал, что делать с этой мокрой пакостью, от которой тяжелеют крылья, а белоснежная тога начинает выглядеть грязной и так противно липнет к телу. Но Азирафаэль ведь догадался поднять крыло (все равно промокло) и сделать из него что-то вроде навеса для них обоих — а Кроули даже и в голову ничего подобного не пришло, хотя крылья у него и у самого были ничуть не хуже!
А сколько их было потом, подобных дождей, как реальных, так и метафорических, когда ангелу снова приходилось распахивать крылья за двоих? И не сосчитать!
Нет, справедливости ради стоит отметить, что Кроули тоже его прикрывал. Помогал творить мелкие, но порой такие полезные чудеса, когда у самого Азирафаэля кончался на них лимит, что существенно снижало уровень комфортности жизни, особенно в Средние века. И оставалось только радоваться, что бюрократию крючкотворы из Небесной Канцелярии оставили исключительно для собственного употребления, посчитав слишком ценным изобретением для внедрения еще и в Преисподней, и потому в аду никто не проверяет отчетов и до сих пор так и не ввели ограничений на количество чудес в квартал.
Нет, грех отрицать, Кроули ему несколько раз сильно помог, в той же Бастилии, например. Или с нацистскими шпионами. Или… да много их было, таких случаев, все и не упомнить. И вообще глупо считаться, кто кого больше прикрывал за эти шесть тысяч лет, и не только от своих, агрессивно настроенных против любого представителя вражеского лагеря, но и от тех, которые как раз вроде бы должны были считаться своими для каждого из них, но почему-то таковыми больше вроде как бы и не являлись. Они двое давно уже были не с этими и не с теми, а словно бы на третьей, своей стороне, стороне, предназначенной только для них двоих.
«На нашей стороне, ангел!» — говорил Кроули, кривя губы в своей вечной полуулыбке, — «На нашей стороне, против всей небесной и адской братии!», а Азирафаэль последнее время если и возмущался в ответ на такие предосудительные высказывания, то лишь для того, чтобы демон начал яростно спорить, повторяя свое утверждение снова и снова. И Азирафаэль в конце концов мог бы с чувством хорошо исполненного долга сдаться под натиском весомых аргументов, перед этим вдоволь наслушавшись про «нашу сторону». Почему-то слушать такое было очень приятно и ничуть не надоедало. Может быть, потому, что Кроули был прав? Или просто потому, что это был Кроули?
Азирафаэль нахмурился и замедлил шаг, идя по дорожке вдоль пруда. Утро было достаточно ранним, чтобы излюбленное место встречи шпионов пустовало (ну разве что пугливо вспорхнул из кустов румынский атташе, но и он, кажется, заглянул сюда вовсе не по политическим делам). Приученные к железному распорядку тайных встреч утки спали, прихваченную для них булку Азирафаэль скрошил голубям — те были птицами недалекими и никак не могли запомнить регламент.
Кроули не оказалось ни под их любимым дубом, ни у ограды, где они тоже довольно часто и словно бы случайно встречались. Даже скамейка на центральной аллее оказалась пуста, а ведь именно на нее Азирафаэль возлагал самые большие надежды.
Они почти никогда не договаривались о встречах заранее, просто как-то так сложилось за последние пять или шесть сотен лет, что каждый из них точно знал, когда другой хочет его видеть. И знал, куда надо идти. И приходил. Вот и все.
Только не в этот раз.
У ангелов (как и у демонов) своеобразные отношения со временем, и за сегодняшнее утро Азирафаэль успел проверить все четыре тысячи триста двадцать шесть мест, в которых они с Кроули встречались хотя бы несколько раз («Все, что повторяется больше двух раз, уже можно считать доброй традицией, правда, ангел?»). Оставалось только одна, если выражаться столь любимым Кроули современным сленгом, локация, где ангел еще не был, и сейчас он как раз раздумывал над возможностью наведаться и туда. Останавливало его только одно: по негласному уговору именно туда ангел никогда не приходил без приглашения (да что там, если честно, так вообще ни разу не приходил), потому что этой локацией была квартира Кроули.
Азирафаэль пнул лежавший на дорожке камушек. И смотрел, как тот сначала покатился довольно медленно, потом все быстрее, и, наконец, запрыгал, словно мячик для сквоша. Последний прыжок закончился в урне. Азирафаэль удовлетворенно улыбнулся было, но почти сразу снова нахмурился.
Кроули последнее время был сам не свой, нервный какой-то и дерганный, язвил и ехидничал вчетверо больше обычного. Вздрагивал настороженно, оборачивался на каждый шорох. Словно бы ждал чего-то, но на все попытки Азирафаэля узнать, что случилось, только рычал и шипел, как он это умеет. Кроули явно что-то скрывал.
(ПРИМЕЧАНИЕ *Нет, не настолько явно, конечно, чтобы заметил кто-нибудь посторонний, но Азирафаэль слишком долго знал этого конкретного демона, чтобы проглядеть признаки надвигающегося шторма в маленьком крохотном белом облачке у самого горизонта. Чуть более резкий тон, вздернутая не вовремя бровь, лишняя гримаса, нервно стиснутые пальцы — ангел видел все это и не волноваться не мог. Что-то происходило, а он был не в курсе, а значит, не мог защитить. Ни себя, ни Кроули. А демон отказывался признаваться, словно последний… ну, демон, да.)
Вот вчера вечером, например, когда изнывающий от неизвестности Азирафаэль позвонил и предложил встретиться и поболтать за бокальчиком славного винца, раздобытого как раз по случаю, Кроули отказался под предлогом плохого самочувствия. Ничего получше придумать не мог! Плохое самочувствие, видите ли. Это у демона-то! Словно Азирафаэль не знает, что плохо себя чувствовать демон может только лишь по собственной воле — ну или если очень уж сильно разозлит кого-то из непосредственного руководства, но тогда да, тогда это может быть очень серьезно.
Разумеется, после такого ответа Азирафаэль встревожился пуще прежнего и предложил немедленно зайти и помочь, если нужно. Просто помочь!
И нарвался на отказ, причем в довольно грубой форме. Кроули на него чуть ли не рявкнул, да что там, безо всякого чуть ли, именно что рявкнул!
Нет, потом он, конечно же, извинялся… ну или что-то типа того, в своей обычной манере. Виноватым тоном бурчал в трубку что-то в том смысле, что ангелы задолбали, и еще что-то про китов, у которых огромные мозги, но совсем нет рук, и что пить он не может… ну, в смысле, больше уже не может… не сегодня, ему и так уже… того. И даже согласился на ужин в Ритце завтра вечером — то есть уже сегодня, — но чтобы не очень поздно, у него вечером какие-то там дела. Азирафаэль сделал вид, что успокоился и поверил, — он очень рассчитывал на Ритц.
И вновь пожалел об упущенной возможности, причем упущенной так глупо. В который уже раз пожалел…
Надо было соглашаться, когда Кроули предложил жить вместе.
Нет, конечно, не в том смысле, чтобы жить в смысле… ну, жить, такого демон, конечно же, не подразумевал и подразумевать не мог, ему бы и в голову ничего подобного не пришло, и слава Всевышнему, что он ничего не подозревает. Просто чисто по-дружески, как добрые соседи. И предлог-то был такой великолепный, что лучше и не придумаешь: у Азирафаэля как раз сгорел магазин вместе с расположенной над ним квартиркой, так что жить ему, по сути, действительно было негде. А потом, к тому времени, когда магазинчик вернулся из небытия в целости и сохранности (как вернулось всё и все, погибшие в ту субботу), Азирафаэль мог бы уже больше суток как жить на квартире у Кроули. Это стало бы фактом и, возможно, традицией. И, может быть, Кроули не стал бы настаивать на немедленном обратном переселении.
А живя рядом с Кроули, было бы куда проще контролировать ситуацию. И помочь, если вдруг что…
Может быть, все-таки плюнуть на приличия и заявиться к нему незванным? Переместиться прямо в гостиную, без дурацких звонков и стучания в дверь, помочь, если ему действительно плохо… А если это были лишь отговорки — зажать под фикусом и вытрясти правду.
И получить в ответ как вчера: «Отвали, ангел!»
Азирафаэль поежился. Вздохнул. Вроде бы не ругательства и даже не такие уж и обидные в целом слова. Только вот тон, которым они были сказаны…
Ладно. В конце концов, двенадцать часов — это всего лишь жалкие двенадцать часов, Азирафаэль ждал и дольше. Кроули согласился прийти на ужин, это уже не мало. Ужин в Ритце, сегодня в пять.
Что ж, вот там Азирафаэль прижмет его если не к стенке, то к столику и заставит объяснить, что происходит.
Анастази, затаив дыхание, смотрела им вслед. Они были бедны и одиноки.
Их одежда не блистала вышивкой и кружевами, скорее, удивляла многократной штопкой.
Они шли пешком по замусоренной мостовой и были ослепительно прекрасны.
Они завораживали, как не смог бы заворожить блистающий роскошью королевский кортеж.
Анастази видела, что далеко не она одна любуется удивительной парой.
На них оборачивались, на них глазели, им улыбались, приветливо кивали, какая-то девчонка, лет шести, вырвавшись из рук матери, подбежала, чтобы взглянуть на малютку. Дородный монах, замедлив шаг, вскинул руку с благословением.
Придворная дама, ступая следом, вглядывалась в лица прохожих. Удивительно, но она не замечала ни досады, ни зависти.
Даже молодые женщины, взирая с восхищением на молодого отца, не касались враждебной завистью его супруги.
Мадлен скорее вызывала жалость и сочувствие, будто участь с таким мужем ей выпала не счастливая, а печальная.
Анастази поймала себя на том же. Она больше не испытывала досады. Эта тоненькая большеглазая девочка не могла быть ни соперницей, ни соблазнительницей. Она была избрана им по велению сердца, она была любима.
А любовь сразу же возводила её в некую недосягаемую степень. Соперничать и враждовать с этой девочкой было так же бессмысленно, как враждовать и соперничать с утренней зарей или первым снегом.
Эта девочка была частью его души, хранительницей его сердца.
Её любовь, дарующая мудрость и бессмертие, была освещена Богом.
Анастази узнала тогда самую светлую печаль, какую не испытывала прежде. Ей не дано было познать такую любовь.
Да и кому дано? Эти двое, возможно, единственные в этом городе, кому такая любовь дана.
После той встречи Анастази долго не решалась на них взглянуть. Казалась себе слишком грязной, запачканной, чтобы приблизиться. Убеждала себя и вовсе забыть о своем спасителе и его супруге.
Но мысли не покидали. Она думала о родителях девушки.
Как могли эти почтенные люди, называвшие себя христианами, отречься от чистых и прекрасных детей, отречься от самого Бога, который мог бы поселиться в их доме навсегда, обратив его в храм?
Люди слепы, алчность и гордыня затмевают их разум. Родители обрекли свою дочь и новорожденную внучку на полуголодное существование, а своего зятя, талантливого, любящего, на непосильный труд.
Анастази знала, что он не спит целыми ночами над книгами, составляя десятки рефератов за гроши для состоятельных недорослей, что он возится с дочерью, позволяя жене отдохнуть, что он до дикости честен и возвращает епископу лишний су, если тот, намеренно или по недосмотру, добавлял монету в его жалованье.
Придворная дама, уже изучив его щепетильность, дважды в великой тайне оплачивала их долги в лавке бакалейщика. Она убедила торговца сказать, что тот допустил ошибку, когда выставил счёт.
Разузнав, что Мадлен в отсутствие мужа вышивает на платках монограммы, Анастази разыскала золотошвейку, которая присылала юной матери работу, и выкупила не менее дюжины платков.
Потом она наблюдала, как счастливая Мадлен бежала в ближайшую таверну, чтобы купить к ужину головку сыра, вина и пирог с курятиной, а для дочери свежего молока.
Анастази уже раздумывала над тем, не сделать ли Мадлен, которая была искусна в вышивке золотом, своей единственной поставщицей белья и платить ей настолько щедро, чтобы Геро мог хотя бы изредка спать до утра.
Эти двое бились, будто бабочки в тёмное стекло бутылки. Им нужна была помощь.
Но снисхождения они не ждали и не роптали. Напротив, их как будто радовала эта тернистая, полная испытаний, дорога, которая зажигала их сердца ещё ярче, ещё призывней.
Они ничего не боялись, они доверяли Господу — и Господь хранил их. За всё то время, пока Анастази наблюдала за юной четой, их маленькая дочь ни разу не захворала.
Геро, наперекор своим бессонным ночам, своему нелегкому ученичеству, своей грязной, кровавой, но милосердной работе среди недужных, среди язв и гноя, был как будто неуязвим для усталости и болезни.
И сама Мадлен, вопреки природе своего хрупкого тела, держалась с трогательной стойкостью.
А вскоре Анастази догадалась, что молодая женщина снова ждет ребёнка.
Когда её высочество изъявила желание отправиться на исповедь к известному своей праведностью отцу Мартину, епископу Бовэзскому, Анастази не усмотрела в этом порыве ни малейшей угрозы.
Отец Мартин пользовался известностью при дворе. К нему благоволил сам всесильный кардинал. Епископа считали праведником, почти святым.
Всем было известно, что, в отличие от своих собратьев, князей церкви, он отвергает роскошь и находит оскорбительным щеголять в шелковой, надушенной рясе среди голодной, нищенствующей паствы. Свой дворец епископ отдал частично под приют и школу, частично под больницу. Все пожертвования, до последнего денье, служили спасению заблудших.
Герцогиня, правда, слушая эти хвалебные речи, презрительно улыбалась, но Анастази, уже достаточно изучившая епископа, этого великодушного наставника, которого Геро именовал отцом, хранила невозмутимость. Отец Мартин был из тех редких служителей Бога, кто принимает свою миссию как дар, кто видит свое предназначение в служении падшим.
Почему ей не довелось встретить этого пастыря раньше? Её жизнь могла бы сложиться иначе, она не утратила бы веру, не осквернила бы тело, не запятнала бы рук. С таким пастырем она нашла бы свой путь.
Но переубеждать госпожу придворная дама воздержалась. К чему затевать спор?
Герцогиня исполнит мимолетный ритуал, дань моде, и забудет его, как тысячи подобных ритуалов.
Много позже Анастази не раз задавалась вопросом. Почему ей не было знака? Почему ничего не дрогнуло, не вспыхнуло внутри?
Она всегда, как зверь, чувствовала опасность, почему же в тот день сердце её молчало?
Она только немного удивилась, но тут же успокоилась, посчитав это совпадением.
Даже мысль о Геро её не взволновала. Что с того, что герцогиня мельком увидит его? Он слишком низкого происхождения, чтобы привлечь внимание первой принцессы крови.
Высокородная дама его даже не заметит. К тому же, её королевское высочество не отличается ни телесной, ни сердечной пылкостью.
На мужчин взирает с равнодушным презрением, а те короткие любовные связи, что у неё были, затевались скорее из кратковременного любопытства, а не из страсти или потребности.
Клотильда по природе своей была холодна телесно. Её подлинной страстью, единственным наслаждением, была власть.
Если она и пускалась в легкий флирт, то лишь для того, чтобы эту власть явить – свести мужчину с ума и обратить в тряпичную куклу.
Некоторое время назад герцогиня довольно резво забавлялась подобным образом, но быстро пресытилась. Все пьесы сводились к вариации одного и того же сюжета с ожидаемой развязкой. Ни азарта, ни удовольствия.
Она будто садилась за шахматную доску с новичком. И знала все ходы наперёд. Это было скучно.
Она утомлялась, зевала и опрокидывала доску.
Ей требовался гроссмейстер. Тот, кто мог бы вести партию долго, угрожая обходным маневром и жертвуя фигурами ради победы, кто заставил бы её сомневаться и даже трепетать, кто пугал бы её превосходством или проигрышем обессмертил бы её победу.
Но такого соперника ей встретить было не дано, поэтому Клотильда оставила любовные состязания, переместив свое искусство в область интриг.
На этом поприще гроссмейстеров было много.
Анастази верила, что достаточно изучила свою госпожу, и потому осталась в экипаже, во дворе епископского дома, дожидаться окончания ритуала.
Она не насторожилась даже тогда, когда заметила на лице принцессы странное, совершенно чуждое ей выражение мечтательности. Придворная дама даже моргнула, пытаясь разгладить этот искажающий эффект света и тени.
Но нет, выражение мечтательности не исчезло. Герцогиня действительно погрузилась в какие-то приятные, запретные мысли. Она даже слегка улыбалась этим мыслям.
Анастази решилась на самый безобидный вопрос:
— Как всё прошло?
И Клотильда так же неопределенно ответила:
— Великолепно.
Но и эта странная порхающая мечтательность не вызвала тревоги.
Анастази убедила себя в том, что герцогиня очарована отцом Мартином, этим балагуром-праведником, сияющим добротой и весельем.
Глаза у старика были яркие, молодые, морщинки разбегались, подобно лучам. Он всегда двигался будто вприпрыжку, слегка прихрамывая. Беспрестанно шутил, ероша волосы хворавших детей, и многие говорили, что вот после этих его прикосновений детишки выздоравливали.
Кто знает, не зацепил ли он этим своим задором саму герцогиню? Не совершил ли чудо исцеления?
Но мечтательная улыбка быстро исчезла. Герцогиня стала прежней, непроницаемой и невозмутимой.
Она как будто сама испугалась свершившейся перемене и поспешила вернуться в прежнее безжизненное состояние.
Но очень скоро произошло событие, которое лишило придворную даму покоя. В Аласонский дворец явился сам Геро.
Анастази не поверила своим глазам, когда ей доложили о внезапном посетителе. Это был он — юный секретарь епископа, с потертым бюваром в руках, чуть запыхавшийся, сияющий.
Женщина поспешила отступить, чтобы он не успел разглядеть её лицо. Она не желала быть узнанной.
Ей предстояло доложить о его приходе, но проводить в кабинет она перепоручила пажу.
Нет, он не должен её узнать!
Сердце колотилось. Зачем он здесь? Зачем пришёл? Как этот глупый старик, этот наивный доверчивый священник мог ему позволить прийти сюда, в это логово?
Но Анастази вновь поспешила себя успокоить. Вновь напомнила себе о холодности герцогини, о её безмерном презрении к тем, кто по рождению низок.
Нет, нет, это невозможно, немыслимо. Это совпадение, случайность.
Старик епископ не в меру щепетилен, и потому готов предоставить подробный отчет. Со счетами и расписками он отправил того, кто мог бы дать разъяснения и ответить на все вопросы. Так она уговаривала себя, утешала.
Но герцогиня очень скоро вновь дала повод для беспокойства. Она приняла участие в благотворительном обеде, который был устроен в трапезной епископского дома.
Там по бесчисленным оловянным мискам разливали жидкий, но горячий суп с волокнами мяса и ржаными гренками.
Герцогиня не только оплатила весь этот обед, но и приняла участие в его распределении с черпаком в руках. Она, эта высокомерная женщина, провела несколько часов в толпе простолюдинов, рискуя подцепить вшей или чесотку.
И все ради того, чтобы увидеть Геро.
Анастази уже не сомневалась. Она держалась рядом с принцессой, оберегая её, как верный пёс, и сразу уловила, как изменилось её лицо. Вновь та затаенная, почти стыдливая мечтательность.
Анастази проследила за её взглядом. Он.
В трапезную вошел он, поддерживая бледного, худого старика. У неё потемнело в глазах. Её рассудок ещё что-то лепетал, ещё твердил о каком-то нелепом совпадении, вновь приводил доводы, жалкие оправдания, но навстречу поднималось нечто жаркое, неукротимое, громыхающее, оглушительно вопящее, безжалостное, рассекающее все эти жалкие, наскоро склеенные доводы.
И оно, это сгущение, снабжённое пастью и трубным голосом, провозгласило, что тревоги её оправданы, что свершилось самое страшное и самое невероятное.
Анастази ещё пыталась зажать уши, встряхивала головой, как страдающий ушным недугом, но несколько часов спустя, по возвращении во дворец, герцогиня отправила её с поручением: выяснить всю подноготную о секретаре епископа.
Анастази, оглушенная, долго сидела в своей комнате, обхватив голову руками. Впервые она не видела выхода.
Отказаться? Но герцогиня найдет другого исполнителя.
Солгать? Но герцогиня так же отыщет другой источник.
Исполнить приказ?
Она внезапно успокоилась. Подал голос рассудок. Она безумствует раньше времени. Клотильда ещё не открыла ей своих намерений. Её, возможно, мучает любопытство. Она ещё не знает о жене и низком происхождении. Большинству знатных дам этих двух препятствий хватило бы с избытком.
Анастази приняла решение. Пусть так, она исполнит поручение. Лучше она, чем кто-либо другой. Посторонний, грубый и любопытный.
— Никогда бы не подумал, что тебе может понравиться такое, — сказал Дэн, задумчиво разглядывая напарника. Смотрел он на Теда снизу вверх и с легкой иронией, чуть вывернув и склонив к плечу голову.
Пилот расположился на бухте швартовочного каната, держа в одной руке длинную удочку, а в другой — только что открытую бутылку светлого нефильтрованного, и выглядел при этом довольным до неприличия. Они сидели на служебном дебаркадере у самой воды, в тени высокого борта основной платформы. Было очень жарко (даже в тени), сонно и безветренно, пахло солью, нагретым железом и водорослями, тишину нарушали лишь редкие ленивые шлепки волн по ржавому днищу понтона да далекие крики качаек.
— Мне всегда казалось, что ты любишь куда более активные виды отдыха, чем дремать с палкой в руках на берегу какой-нибудь лужи.
Но смутить Теодора Лендера не удавалось даже ньюколорадским жукоидам на ферме его папаши, куда уж там рыжим навигаторам.
— Ха! — сказал он и сделал удочкой замысловатое движение, то ли салютуя, то ли
намереваясь хлестнуть по воде. — Во-первых, это не берег, а понтон. Во-вторых,
не лужа, а океан. А в третьих — зато я люблю пиво!
В доказательство последнего утверждения он сделал большой глоток из бутылки и
удовлетворенно выдохнул.
— Эт правильно, эт верно! — задребезжал Старикашка Пью, то ли подхихикивая, то ли
просто откашливаясь. — Эт я уважаю, когда молодежь, значитца, тож, над понимать, уважает!
Он быстренько добулькал свою бутылку, наклонился и аккуратно поставил ее на понтон в полуметре от тедовской термосумки: вроде бы и ни на что не намекая, но со
значением.
Платформа называлась Урожайной и была огромной: настоящий плавучий город со своими улицами, мастерскими, пристанями, магазинами, школами и детскими садами,
голотеатрами, спортивными площадками и даже небольшим парком аттракционов. Ну и конечно же — огромным заводом по переработке водорослей, целым промышленным конгломератом, почти целиком заполнившим все шесть уровней ниже ватерлинии. По отсекам завода, открытым для туристов, их сегодня уже провели, и Дэна они впечатлили.
Посещение Урожайной входило в плановую экскурсию по платформам, приобретенную экипажем «Космического Мозгоеда». Посещение, экскурсия по платформообразующему предприятию, визит в парк аттракционов (оттуда они поспешили сбежать почти сразу, оглушенные детскими воплями) и на выбор: морская прогулка или рыбалка. Прогулка предполагалась на водных велосипедах, предельной скоростью которых стояло что-то около десяти километров в час, Теодор покосился на них со смесью ужаса и жалости и потянулся к стойке с удочками.
Второй визит «Космического Мозгоеда» на Нереиду проходил более организованно, чем первый, но ничуть не менее интересно. Разве что пока обходилось без вмешательства полиции (и Дэн надеялся, что так будет и далее). Попал сюда их грузовик на этот раз почти случайно — основной контракт был на доставку пары сотен мелкобурильных установок ручного типа (читай — отбойных молотков) на соседнюю Веро́нику, откуда мозгоеды потом должны были стартовать далее по маршруту, забив весь грузовой отсек партией свежедобытого местными старателями хреночтототамфигнеза. Который, в свою очередь, очень ждали на Ломоносове-16 (где этот ценный минерал служил основным сырьем для производства пенохреначтототамбитана, являвшегося то ли каким-то жутко новым элитным и усовершенствованным топливом для кобайков, то ли набивочным материалом для подушечек и матрасиков, Станислав так толком и не понял из сбивчивого объяснения заказчика, но важностью минерала в частности и Веро́ники в целом проникся).
Однако из-за технических накладок хреночтототамфигнез в искомых количествах мог быть доставлен на борт «Космического Мозгоеда» не ранее чем через восемь дней, и их следовало чем-то занять. Вероника была планетой скучной, почти безатмосферной и интересной разве что огромными залежами хреночтототамфигнеза, из-за активных
разработок которого вся была изъедена шахтами, словно кротовыми норами, что
добавляло ей пыли, но никак не прелести. Будь у нее хоть какая-нибудь
атмосфера, и поднятая в верхние слои пыль могла бы обеспечить планету
красочными закатами и восходами, но атмосферы не было, и пыль оставалась просто пылью.
Поэтому Станислав с радостью ухватился за предложение поработать почтовым курьером и доставить на соседнюю с Вероникой Нереиду скопившиеся посылки и бандероли, тем более что лету туда было всего-то шесть часов. «Обижаете, Станислав Федотович! Зуб даю, что не больше четырех!» — «Теодор! Не лихачь». — «Ха! Да если я буду лихачить — я нас и за два с половиной доставлю!» — «Теодор! Кому было сказано?» — «Ладно, ладно… А чего я? Я ничего, я так просто…»
Разумеется, возвращаться с дивной курортной Нереиды на серую мрачную Веронику сразу после передачи груза никто не захотел: слишком ощутима была разница, слишком привлекательны пронзительно голубые океанские волны в обрамлении разноцветных пляжей и парков.
Станислав, немного смущаясь, предложил на этот раз прогуляться всем вместе, организованно и с местным гидом, так сказать, для повышения общего культурного уровня и укрепления командного духа. На быстрое согласие он при этом не особо надеялся и, ожидая более или менее активного сопротивления со стороны молодежи, был готов сразу же отступить и не навязываться (в конце концов, он же все-таки капитан, а не нянька, да и у ребят могут оказаться свои планы). И потому был приятно удивлен горячим одобрением и даже энтузиазмом, с которым это его предложение встретила именно что молодая часть экипажа. Как ни странно, больше всего уговаривать пришлось Вениамина, который все отнекивался и пытался остаться на борту под предлогом необходимости провести срочную ревизию медикаментов.
Сейчас измученный жарой и знакомством с местными достопримечательностями доктор мирно дремал в полосатом шезлонге, натянув на лицо панаму и не обращая внимания ни на крики птиц, ни на переговоры пилота и навигатора, ни даже на непрестанный дребезжащий тенорок Старикашки Пью («Зовите меня Старикашкой Пью, меня все так зовут, хе-хе, ваше здоровье!»). Похоже, местная жара и энтузиазм экскурсовода совместными усилиями доконали всю некиборгомодифицированную часть экипажа, если капитан предпочел спасаться в кондиционированной прохладе кафе и даже такой заядлый рыбак, как доктор, не стал распаковывать свою удочку, так и оставил лежать на рифленой металлической палубе. Разве что теодор, как самый стойкий и молодой, ограничился помощью термобокса с живым и нефильтрованным.
Площадка у трапа предполагала коллективные посиделки — кроме штабеля сложенных шезлонгов там находился еще и столик, — но Тед предпочел устроиться на самом краю дебаркадера, на смотанных канатах, словно действительно собирался ловить рыбу. Поставил рядом звякнувшую сумку, с который не расставался последние пару часов. И первым делом, как ни странно, расчехлил все же удочку, а лишь потом термобокс с фирменным пивом «Урожай» — светлым, живым, нефильтрованным.
В магазине, кстати, он не стал смотреть на этикетку, сказав, что если и пиво тут
тоже делают из водорослей или рыбы — он не хочет об этом знать.
Дэн, поколебавшись, разулся и присел рядом на самый край настила, опустив ноги с бортика. Понтон служебного дебаркадера над ватерлинией имел более метра, и поболтать ногами в океанской водичке не представлялось возможным, но босые пальцы чувствовали близость воды, и это было приятно. А еще мелкие волны, гулко шлепая в металлический бок, иногда обдавали ступни брызгами, и это тоже было приятно.
Дэн протянул руку и вытащил из термобокса бутылку, холодную и слегка влажную (на
воздухе стекло мигом запотело), снял зашипевшую пробку, сделал глоток. Покатал
на языке, анализируя. Ну да, водоросли, конечно. Генномодифицированные и по
вкусу ничем не отличимые от хмеля и солода. Но Теду, наверное, все равно лучше
про это не говорить. Дебаркадер слегка подрагивал и покачивался на мелких
упругих волнах, и это тоже было приятно. На основной платформе качка не
ощущалась совсем, даже рецепторами Дэна. Странно, но отсутствие качки там было точно так же уместно и доставляло почти такое же удовольствие, как ее присутствие тут.
Настроение не испортило даже то, что не успел Дэн сделать первый глоток, как на площадку выполз абориген преклонного возраста и весьма потрепанного вида, ворча себе под нос что-то о вконец испорченных нравах современной молодежи. Его негромкое бурчание ничуть не мешало ни здешней тишине, ни Дэну, воспринималось так же, как прочий природный шум: плеск волн или крики качаек. Тем более что бурчал старикашка не скандально, а скорее осторожно-намекающе, многозначительно поглядывая при этом на термосумку.
Понявший все правильно Тед щедро протянул аборигену запотевшую бутылку, которую старичок аккуратно выхватил цепкой костлявой лапкой и ополовинил в один глоток, ловко отщелкнув пробку ногтем большого пальца, крепким и желтым, словно старая кость. После чего речи о распущенности и неуважительности представителей нынешнего поколения оказались благополучно забыты, сменившись восхвалением великой планеты Нереида и ее не менее великой истории («Какие люди были! Монстры, а не люди! Вот возьмем, к примеру, Теренса Первопроходца, слышали о таком? Конечно не слышали, да и откуда вам слышать-то, вы ж инопланетчики, летаете там себе, а у нас о нем каждый ребенок…»)
Когда старичок вытащил откуда-то помятое жестяное ведро, перевернул его донышком вверх и взгромоздился на этот импровизированный насест (и все это – ни на секунду не прекращая болтать), Дэн понял, что сосед устроился рядом с ними надолго. И просто вписал его в окружающий ландшафт как нейтральный фактор, представляющий умеренный интерес и не представляющий опасности. Вениамина Игнатьевича болтовня нового соседа не будила, Теодора не раздражала, а значит – и устранения данный объект не требовал. При желании Дэн мог бы перенастроить аудиофильтры и вообще выключить его скрипучий голос из зоны слышимости, но пока такого желания у него не возникало. Впрочем, желания прислушиваться к легендам о великих нереидских первопоселенцах, которые были намного более велики и круты, чем все прочие первопоселенцы, – не возникало тоже. Так, иногда только, самым краем, если голос вдруг становился громче.
Старичок был странным. И, наверное, именно поэтому отлично вписывался в этот странный мир под названием «планета Нереида».
Странная планета. Странная уже хотя бы тем, что не вызывала у Дэна никаких
негативных эмоций, хотя вроде как бы и должна была. Именно в силу своей
странности и непонятности, потому что все необычное и выбивающееся из привычной нормы может оказаться опасным. Это аксиома. Киборги не страдают паранойей, они на нее запрограммированы. Любая потенциальная опасность вызывает тревогу, заставляет мобилизоваться, напрягаться, быть готовым бежать или вступать в бой.
Любая. Но не Нереида.
Дэн и сам толком не смог бы сформулировать, почему она казалась ему настолько странной. Вроде бы планета как планета. Ну да, провинциальная, не слишком развитая, заточенная под разведение и переработку всего, что может произвести океан, а совсем недавно начавшая разрабатывать еще и золотую жилу туризма, когда какой-то богатенький прожигатель жизни, случайно заброшенный сюда неудачным прыжком, поохотился на местное морское зверье, остался в полном восторге и расписал все прелести «реальной охоты на доисторических подводных монстров» в своем блоге.
Об этом тоже рассказывал сегодняшний экскурсовод — восторженный и улыбчивый белобрысый парнишка, одетый в белую майку и широкие шорты в цветочек (что вроде бы должно было вызывать неприятные ассоциации, но почему-то совсем не вызывало, вот и еще одна странность в копилку прочих). И он же показал им фотографии тех самых «доисторических подводных монстров» — и из блога того туриста, и из других блогов, и свои собственные. А потом, в Столичном краеведческом музее (он хотя и расположен был на материке, но тоже являлся неизменной и неотъемлемой частью туристического маршрута), он рассказал об этих монстрах подробнее.
И тогда они потеряли Полину. Во всяком случае, потеряли как сознательного экскурсанта на всю дальнейшую часть экскурсии — поскольку Полина заявила, что намерена посетить расположенный на соседней улице филиал ОЗРК, и посетить немедленно, спасибо, ждать ее не надо, она их догонит как-нибудь попозже или же потом доберется до Космопорта сама.
Дэн хмыкнул, вспоминая собственную оторопь от этой части рассказа экскурсовода (вот и еще одна странность, словно мало других). Достал удочку. В конце концов, они же решили рыбачить, правда? Когда у тебя в руках удочка — ты вроде как не совсем дурью маешься, вроде как и при деле. И даже если Станиславу Федотовичу надоест болтать с тем кряжистым и дочерна загорелым мужчиной из отдела дегустации — есть шанс, что он не решится отвлекать рыболовов и немедленно гнать их дальше по маршруту. Во всяком случае, может быть, решится на это не сразу.
Капитана они потеряли вторым, при экскурсии по заводу. У Станислава Федотовича и начальника одного из цехов нашлись какие-то общие знакомые, от обсуждения которых они тут же перешли к обсуждению планов возможного сотрудничества, рассмотреть которые решили в одном из кафе уровнем выше. Дэн подозревал, что контракты и даже общие знакомые тут только повод и капитан просто захотел посидеть и отдохнуть в уютной прохладе после трехчасового таскания по самой жаре. И Дэн его отлично понимал: на подводном заводе тоже было достаточно прохладно и возвращаться после этого снова под палящее солнце не было ни малейшего желания.
Дэн растянул телескопическое удилище на всю длину, освободил леску из зажимов и снял с наживки защитный колпачок. Инструктор сказал, что насаживать что-то живое или даже просто съедобное вовсе не требуется, каждая удочка оснащена сменными керамопластовыми наживками, легко заменяемыми при потере или откусывании. При намокании наживки в ней включается минитранслятор, генерирующий привлекательные для мелких хищников сигналы.
Дэн осторожно качнул удилищем, чтобы не задеть удочку Теда, и забросил наживку метрах в четырех от понтона. Там уже не было тени, и керамопластовая рыбка, перед тем как нырнуть, сверкнула на солнце, словно настоящая.
Странная планета Нереида. Здесь все не как у людей. Даже удочки.
Даже ОЗРК.
— Он, чтоб вы знали, плывунец за лыжу поднимал! Груженый! Одной рукой! — Старикашка Пью дирижировал новой бутылкой. Уже третьей, кажется. — Вот кто из вас может поднять плывунец за лыжу? А? То-то же! А он поднимал! Были люди, да…На клыкана с одной рогатиной ходил! На клыкана, это ж понимать надо! А сейчас что? Тьфу ты, прости хоспади, плохого слова не сказать чтобы … Защищать они их удумали! Защищать! Это клыканов-то! Просто уму недостижимо…
Старикашку Пью такое недостойное поведение современников, похоже, расстраивало всерьез: в его возмущении искренности было под девяносто процентов, и огорчения немногим меньше. Он даже словно забыл про пиво — кстати, уже новую бутылку, — хоть и держал цепко, но пробку до сих пор так и не сковырнул. Сидел ссутулившись, вздыхал, покачивал головой.
Дэн его понимал. Ему и самому на пару секунд подвесило процессор сообщение улыбчивого экскурсовода, что нереидское ОЗРК расшифровывается как Общество Защиты вовсе не Разумных Киборгов, а Реликтовых Клыканов. Ну да, тех самых, на которых сегодня устраивают экстремальные охоты для богательних туристов, а первопоселенцы в своем величии ходили чуть ли не с голыми руками. Ну то есть с рогатиной.
История с этим нереидским ОЗРК действительно вышла забавная, и экскурсовод не преминул ее рассказать заинтересованным инопланетчикам. Ростислав Сигизмундов был, как понял Дэн, кем-то вроде Полины, всей разницы, что модификации ХУ, а не ХХ. А в остальных тактико-технических характеристиках — та же самая неискоренимая и безоглядная любовь ко всему живому крупнее бактерий. И чем больше или опаснее это живое — тем больше любовь.
По размеру и опасности для жизни нереидские клыканы оказались вне конкуренции — так стоит ли удивляться, что именно их бросился защищать Ростислав со всем энтузиазмом молодого специалиста сразу по окончании столичного сельхозинститута?
«То, что они такие сильные, большие и смертельно опасные, вовсе не значит, что они не нуждаются в нашей защите!» — с этим лозунгом он приставал ко всем, кто был согласен выслушать (или хотя бы не имел возможности быстро убежать). Он верил в людей и считал, что когда-нибудь они обязательно все поймут и одумаются. Надо только им правильно объяснить.
Его не принимали всерьез. Над ним смеялись. Крутили пальцем у виска, называли дурачком (иногда за спиной, чаще в глаза). А он продолжал верить в людей, раздавать листовки и рассылать во все возможные инстанции письма с призывами опомниться, встать на защиту, перестать истреблять безоглядно, вспомнить гордое звание человека — и еще много разного в таком же духе и стиле.
Он основал «Нереидское Общество Защиты Реликтовых Клыканов» в составе трех человек (наименьшее достаточное количество для регистрации, поэтому пришлось уговаривать маму, а тетю Реджи и уговаривать не пришлось, она была глухая и последние годы плохо соображала) и стал его председателем — за неимением других кандидатур. Собственноручно нарисовал печать и бланки — и теперь его письма и корреспонденция приобрела достойный вид. На Нереиде его знали все и считали чем-то вроде местного дурачка, о выходках которого можно поговорить, когда исчерпаны более важные темы. Нечто вроде неиссякаемого источника местечковых анекдотов. За пределами планеты он и вообще был никому не интересен.
И так продолжалось до тех пор, пока одно из его воззваний не достигло центрального офиса ОЗРК на Кассандре. И с кучей других подобных запросов, воззваний, требований, докладов, отчетов и много чего другого не легло на стол Киры Гибульской.
Его письмо выгодно отличалось от прочих подобных запросов (последнее время филиалы ОЗРК вылезали повсюду в огромном количестве, словно эдемские грибы после кислотного дождичка, и сразу же начинали требовать от центрального офиса полного обеспечения). И так как финансовую поддержку он просил минимальную (на содержание крохотного офиса-склада и покупку самого дешевого корма), то его запрос был удовлетворен.
Ошалевший Ростислав получил деньги на аренду помещения и закупку техники (чего он никак не ожидал, вписав этот пункт исключительно для солидности), обещание в разумных пределах компенсировать загадочные «текущие расходы», а также пару контейнеров гуманитарки — на первое время. Что делать с таким количеством комбинезонов Ростислав пока что еще не придумал, а вот кормосмесь опробовал сразу. И остался доволен: клыканам она понравилась.
Так на Нереиде появился филиал ОЗРК. К Ростиславу же сопланетники начали относиться если не с уважением, то с каким-то опасливым сомнением, что ли. Во всяком случае, в глаза называть дурачком перестали, трезво рассудив: если за дурную идею платят деньги — над этим стоит задуматься. Может быть, она не такая уж и дурная?
— Паршивые времена, паршивые нравы. Не те времена, не те… — Старикашка Пью покачал головой, тоскливо повздыхал и уронил пустую бутылку — Дэн и не заметил, когда он успел ее прикончить. — И Нереида не та, и клыканы не те… Да что там клыканы! Люди тоже, тьфу, прости хоспади, чтоб не сказать плохого слова… Вот у Мориса Флавье дочка замуж вышла… За кого бы вы думали? Не поверите! За чучело с процессором!
В голосе Старикашки звучало неподдельное горе, словно это его родная и любимая наследница такое безобразие учудила, а вовсе не какая-то посторонняя дочь какого-то совершенно незнакомого Флавье. Флавье? Хм-м-м… Не такая уж редкая фамилия. Замуж? За… хм… чучело с процессором? Конечно, это вполне может оказаться простым совпадением, но… Насколько велико семейство Флавье? И много ли среди его представителей киборголюбивых дочек подходящего для бракосочетания возраста?..
— И обвенчали ведь, прости хоспади! — Старикашка горестно хлопнул себя ладонью по бедру. — В мэрии, как положено. Словно с человеком! Вот куда катится мир, а?
Дэн быстро покосился на Теда: он давно заметил, что остальные члены команды почему-то очень остро реагируют на все, что они полагают оскорбительным для киборгов вообще или для него, Дэна, в частности. Во всяком случае — намного острее его самого. Вот и сейчас Тед возмущенно засопел и приподнялся, наливаясь праведным гневом и сжимая кулаки: очевидно, ему не терпелось объяснить этому чучелу без процессора, куда именно катится мир с приведением наглядных воспитательных аргументов физического воздействия. И, может быть, даже направление показать.
— Капитан, — сказал Дэн очень тихо: так, чтобы его услышал только Тед. И добавил с нажимом, не рассчитывая на понятливость напарника: — Обернись.
Теодор обернулся. И сразу же захлопнул рот, передумав что-либо кому-либо объяснять. Поскучнел, разжал кулаки, плюхнулся обратно на канатную бухту.
Спустившийся с верхней палубы Станислав Федотович стоял в каких-то двух метрах от напарников, смотрел благожелательно и с интересом прислушивался к происходящему. И был он не один.
— Стас, ты только глянь! Тут кто-то, кажись, про мою Риту треплется, что ли? — с таким же пугающе благожелательным интересом пробасил его спутник, тот самый очень крупный мужчина из отдела дегустации, кряжистый и загорелый до черноты. — Что ли я чего недопонял. Или недорасслышал, что ли.
Старикашка тут же заткнулся и прикинулся кучей ветоши. А великан меж тем продолжал, и в голосе его явственно слышалась гордость:
— Ну да, обвенчали. А чего бы и не обвенчать, коль у него гражданство не хуже нашего! Может, еще и получше даже, поскольку заслуженное. А еще мой зять самогонку не жрет, как некоторые, не буду тыкать пальцем, но это я про тебя, Чарли. И по службе его повысили, и со мной он вежливый, и дочка им довольна. Так спрошу культурно: какого хрена еще тестю надо?
И хотя смотрел он при этом исключительно на Старикашку Пью, которого предпочитал именовать по давно всеми забытому имени, но было понятно, что и слова его, и гордость — все это предназначено вовсе не для кучки ветоши. Они для людей предназначены были — и не важно, с процессором или без.
В участке Полина уже не плакала. Ну, почти. Так, совсем чуть-чуть носом шмыгала, можно и не считать. Особенно если сравнивать с тем, что по пути к участку творилось в полицейском фургоне, где она с наслаждением рыдала в голос, пытаясь при этом сграбастать их с Лансом в охапку (сначала сразу обоих, а потом попеременно, когда поняла, что рук на первоначальный вариант у нее катастрофически не хватает). Она тормошила их, теребила и ощупывала — словно все никак не могла поверить, что да, это они, живые и здоровые, и с ними все в полном порядке, — и заливала слезами, и снова щупала и тормошила, а под конец мертвой хваткой вцепилась левой рукой в футболку Дэна, а правой — в футболку Ланса (как раз под ядовито-зеленым зайчиком) и, кажется, на этом слегка успокоилась, продолжая дальше уже просто рыдать. И делала это с таким вкусом и удовольствием, что поминутно оборачивавшаяся к ним с переднего сиденья констебль Флавье через некоторое время тоже начала растроганно хлюпать носом.
Дэн к такому проявлению чувств отнесся философски, как к еще одной человеческой странности — мало он их, что ли, перевидал на своем веку? Иногда людям надо бывает выражать свои чувства и вот так, открыто и напоказ, и чтобы обязательно сочувственные сопереживающие зрители. Нет, Полина, конечно же, за них с Лансом и на самом деле переживала и волновалась и была искренне рада, что все обошлось, уж в этом-то Дэн не сомневался ни секунды. Но люди — такие люди… Находясь в полицейском фургоне одна, Полина ведь не рыдала, правда? Конечно не рыдала, зачем тратить такой эмоциональный заряд в пустоту, когда его никто не увидит? Когда некого при этом тискать и вообще нет ни одного подходящего плеча в пределах доступности. А теперь зрители появились, плечо тоже, даже два плеча. Все нормально. Обладателям плеч надо смириться и переждать.
Дэн и пережидал.
Лансу пришлось хуже, он к такому еще не очень привык. И поступил, как поступал всегда в непонятных ситуациях: замер, напрягся чуть ли не до ступора и вытаращил глаза. И Дэн порадовался, что полицейский поводок не допускает самовольного бесприказного перехода в боевой режим — а то корабельный котик и это бы учинил, просто на всякий случай.
«Дэн!»
В его коротком запросе было столько отчаянья, паники и стремления немедленно что-то делать и куда-то бежать, выламываясь из-под полицейского знака, что отделаться ироничным «расслабься и получай удовольствие» у Дэна процессор не повернулся. Он вздохнул и отправил наспех сформированный пакет с вырезками из фильмов и шоу, где персонажи женского пола вели себя точно так же, как Полина.
«Расслабься. Это нормальное поведение для особей ХХ-хромосомного типа».
«Ей плохо?»
«Ей хорошо».
«Она плачет! Плачут, когда плохо. Надо помочь!»
«Вот и помоги — не мешай всласть поплакать. Это будет самой лучшей помощью. Можешь еще погладить по спине или плечам. Или похлопать по ним же ладонью, только аккуратно».
«Я… не понимаю».
Но из кататонического ступора на грани боевого режима Ланс все-таки вышел, хотя смотрел по-прежнему растерянно и даже обиженно. Дэн снова вздохнул:
«Если тебя это утешит — я тоже. Но так оно и есть, поверь. Просто прими как данность».
Некоторое время Ланс молчал и по киберсвязи, сосредоточенно хмурясь, но Дэн с удовольствием отметил, что его левая рука при этом словно бы жила своей собственной жизнью — и жизнью весьма активной.
«Это… правильное поведение в таких ситуациях?»
«Да».
«Занести в базовые установки по умолчанию?»
«Умница».
Теперь они сидели в участке. Нет, не в качестве задержанных и даже не «до выяснения» — в вопросе подтверждения гражданства старший констебль проявил чудеса оперативности. Вернее, даже не он сам, а один из его сотрудников, неприметный такой, невзрачный лысыватенький человечек в штатском сером костюме. Старший констебль представил его как Адама Шталя, незаменимого сотрудника управления полиции Нереиды, хотя и не офицера, а всего лишь начальника канцелярии.
Почему столь ценный кадр остается штатским, Дэн понял через пять минут, когда Шталь непринужденно связался с ближайшим алькуявским представительским архивом на одной из соседних планет (небрежно и даже как-то чуть ли не смущенно обойдя все грозные линии и уровни защиты этого архива) и подтвердил подлинность гражданства даже без обращения к живым представителям. Похоже, он был местным коллегой Фрэнка, а штатным расписанием полицейского управления вряд ли предусмотрена должность дежурного хакера. Пусть остается начальником канцелярии, так всем спокойнее.
Полина больше не плакала. Сидела на узком диванчике для посетителей, втиснувшись между Дэном и Лансом (тому вернули блокнот и фломастеры, тем самым спровоцировав полное отключение корабельного котика от внешнего мира).
Констебль Флавье («Ой, да что же вы так официально! Зовите меня просто Ритой») принесла им термос с кофе и поднос с пончиками. Кофе был с молоком, густой и изумительно сладкий — словно его заварили прямиком в банке сгущенки, лишь самую чуть добавив кипятка (все-таки наличие в старших констеблях киборга накладывает свой отпечаток на работу полицейского управления даже в таких бытовых мелочах).
Дэн с Полиной как-то сразу и не сговариваясь решили, что вернуться на «Мозгоед» надо всем вместе, как и уходили (и тем самым сделать вид, что ничего необычного не произошло — зачем лишний раз волновать капитана?) и сбросили Теду сообщение, где их искать, а пока пили кофе и ели пончики (Ланс еще сильнее отгородился блокнотом). За окном светило яркое солнце и чирикали местные перепончатокрылые птички. Жизнь налаживалась.
Их с Лансом коммы, которые Дэн считал вконец испорченными подлым дексистом, старший констебль еще в городе отдал какому-то своему знакомому специалисту «на посмотреть, вдруг что получится» («Вы бы видели, какое чудо он сотворил с нашей кофемашиной! Если он не справится — значит, действительно хлам»). Дэн не особо надеялся на местного умельца и уже придумал три более или менее убедительных объяснения для Станислава Федотовича — ни в одном из них, разумеется, ни словом не упоминая дексиста — и некоторое время перетасовывал их мысленно, выбирая, на каком остановиться.
Но сейчас, именно сейчас его мысли целиком и полностью занимало другое — то, что происходило в соседнем кабинете, за тонкой пластиковой стенкой.
— Дэ-э-эн? Дэ-э-энечка, ну ты че такой?
Иногда желание общаться овладевало Полиной ну очень не вовремя. Дэн прижал палец к губам, надеясь, что она поймет правильно, но…
— Дэн, ну правда, у тебя такое лицо… Что-то случилось?
— Слушаю разговор за стеной, — сказал он тихо и быстро. — Не мешай.
Не тут-то было!
— Дэнечка?! А что за разговор? А мне ведь тоже интересно! Ну о чем они хоть говорят-то? И кто? Ну Денечка!
Уж лучше бы она плакала, ну в самом деле! Чем так вот мешать в самый неподходящий момент.
— Дэнчик! Ну Дэ-э-энчик! Ну ты чего? Ну ответь что-нибудь! Ну я же просто…
Дэн сдался. Быстро просканировав помещение, убедился, что констебль Флавье (Рита, она просила называть ее Ритой) как раз только что вышла и не услышит, и начал тихонько транслировать в прямом эфире происходящее за стенкой. Где старший констебль Джеймс Бонд вовсю распекал новичка, пришедшего на дежурство с похмельной зеленой мордой, а тот только и отвечал, что «да, сэр… так точно, сэр… никак нет, сэр…»
— Н-ну… — озадаченно и разочарованно наморщила брови Полина. — И чего тут такого интересного? Правильно он говорит. Они же полиция и все такое, да и вообще это не дело, на работу в таком виде, я его перегар даже в твоей передаче чувствую!
— Ты не слышала самого начала, — пояснил Дэн, давя улыбку. — Там этот болван пытался выкручиваться, врать и оправдываться. А старший констебль ему сказал… — Дэн снова перешел на прямое воспроизведение: — «Ты мне уже всю операционную систему подвесил некорректным вводом данных!»
— Ну и правильно! — фыркнула Полина. — Тоже мне, умник! Нашел кому врать — Bond’у. Правильно он его расчехвостил. Но ты-то чего завис? Это их местные дела, нас они никаким боком…
— Ты не понимаешь… — По лицу Дэна расползалась медленная улыбка, довольная и мечтательная. — Просто я впервые слышу, как киборг делает выволочку человеку.
Ответить Полина не успела — в диспетчерскую вернулась Рита и сразу же радостно устремилась к ним, улыбаясь и размахивая перед собой бумажным пакетом, перехваченным изолентой.
— Ваши коммы!
— Спасибо… — Дэн осторожно принял протянутый ему пакет. Помедлил, но все же не удержался: — И они… работают?
— Конечно.
Кажется, констебль полиции Нереиды Рита Флавье даже слегка удивилась такому вопросу.
*
Позже, когда они уже все втроем шли к стоянке рейсовых флайеров (Теду пересказали урезанную и отцензуренную версию происшедшего, и он тут же присоединился к общему решению, что капитана, конечно же, лишний раз волновать такими пустяками не стоит), Полина решительно подытожила:
— И если кое-кто тут мне еще раз скажет, что этот Бонд просто рекламная кукла для завлечения туристов, то я… я его стукну, ясно? Прямо по наглой рыжей морде и стукну!
И Дэн промолчал. И даже бровь заламывать не стал. Только в очередной раз почти привычно уже поразился человеческому умению делать абсолютно верные выводы на основании совершенно недостаточных для этого данных.
Старший констебль Джеймс Бонд действительно меньше всего походил на марионетку, которой в рекламных целях приписывают чужие подвиги, заставляя позировать на камеру, белозубо улыбаться и изображать героя перед инопланетной публикой. Был он для этого слишком живой. И настоящий. И… Короче, он просто был, он сам, а вовсе не только пустая красивая оболочка, управляемая процессором.
Только вот знать об этом точно и быть хотя бы на семьдесят шесть процентов уверенной Полина никак не могла: она не была киборгом и не умела слушать сквозь стены.
*
Тем же вечером, уже в спокойной обстановке еще раз проанализировав произошедшее за день, Дэн пришел к выводу, что все-таки был не прав. Один раз. В участке.
Когда испытал раздражение, посчитав. что Полина так невовремя полезла к нему со своими расспросами. не давая полностью насладиться происходящим за стенкой разносом.
Дэн тогда ошибся. Полина очень удачно начала к нему приставать. А главное — очень вовремя. Заинтересовалась, затормошила, потребовала объяснить, услышала — и тут же интерес потеряла и оставила в покое. Гораздо хуже могло получиться, пристань она чуть позже, когда констебль Флавье вышла из залитой вечерним солнцем приемной, в которой они сидели, пили кофе и ели пончики. Тогда Полина могла бы на него и обидеться — потому что тот разговор он точно не стал бы передавать. Никому.
Так что удачно все получилось.
*
Звук поцелуя, шорох, сбивчивое дыхание двух человек, снова поцелуй, на этот раз куда более долгий и вдумчивый.
— Рит-та…
— Тш-ш-ш…
Снова шорохи, вздохи и голос, слишком ровный для человека — и слишком сбивчивый для киборга:
— Я бы и сам ему… Если бы ты не… Что он, программ не знает? Должен же… я бы и сам… за что, мол, компания вам деньги платит, если вы матчасти не знаете… Я бы…
— Тш-ш-ш…
Тишина. Дыхание в унисон, словно двое стоят, слившись в единое целое. Долго. Потом легкий шорох, словно кто-то один слегка отстраняется от другого — ну или пытается отстраниться. И замирает, так и не сумев.
— А тебе не мешает, что это — тоже программа?
Голос ровный, но вовсе не обязательно быть киборгом, чтобы расслышать в нем горечь.
— Я ведь Bond. Мы умеем быть милыми и… умелыми. Мы умеем нравиться, втираться в доверие. Тебя это не…
— Т-с-с-с! Ты — это ты. Я люблю тебя таким, какой ты есть.
Горький смешок.
— Ну да. И это тоже Bond’ы умеют, куда там Irien’ам… Очаровал девочку, бездушный негодяй с процессором вместо сердца… Это ведь тоже всего лишь программа, понимаешь? Что я вообще могу тебе дать, кроме неприятностей и дурацких программ?
— Программа, не программа — какая разница? Ты — это ты. Поцелуй меня!
Наверное, это неправильно, когда просто констебль отдает приказы старшему констеблю, причем в управлении полиции, в служебное время и в такой повелительной форме. Наверное, это неправильно, когда старший констебль подчиняется просто констеблю. Наверное, это нарушение субординации и может плохо сказаться на дисциплине. Наверное, это неправильно — в общем и целом.
Но единственно правильно здесь и сейчас.
Шорохи. Сбивчивое дыхание. И все остальное, конечно же, как было приказано. Есть такие приказы, против которых даже киборги ничего не имеют. Даже сорванные на весь процессор.
Пауза. Долгая.
Потом нейтрально-задумчивое:
— Твоя семья будет против. Вероятность… высокая.
Уже без особых эмоций и горечи, просто в качестве констатации факта: просчитал, взвесил, вычислил наиболее вероятную поведенческую реакцию. Дэн и сам так сделал бы, но для точного прогноза не хватало информации: он ничего не знал про семью констебля Флавье. Бонд по имени Джеймс — знал. И мог прогнозировать с большей точностью. Если родные будут против — это серьезное препятствие, его нельзя не учитывать.
Ответом был тихий смешок.
— Ага. Как же. — Констебль Флавье, если судить по голосу, никакого особого препятствия не видела. — Я тут как раз на прошлые выходные летала в гости к папе. Ну и поплакалась ему, что влюблена в тебя по уши, а ты и не замечаешь. Я и раньше ему про тебя рассказывала, а тут как-то накипело, ну и… А папа сказал: «Если не дурак — заметит. А если не заметит — то зачем он нам в семье нужен, дурак такой?» А ты — заметил…
Она вздохнула, довольно и немного лукаво. И задышала уже ровнее. Дэн отчетливо это слышал. И так же отчетливо слышал, что дыхание это одно. Словно там, за стенкой, был только один человек, констебль Флавье, и вовсе не было никого другого. Или словно этот другой забыл, что такое дышать и как это делают.
Улыбка Дэна стала кривоватой, понимающей и не слишком веселой. Да, старший констебль Джеймс Бонд, вот так это и бывает, а ты и не догадывался, верно? Знал из словаря, что такое семья, конечно же знал, ты же Вond, не мог не знать. Но и мысли не допускал, что это может иметь к тебе хоть какое-то отношение. Ты ведь киборг, какая у киборга семья? Мать моя «DEX-компани» разве что, как ты сам недавно сказал, та еще семейка, лучше уж совсем никакой. Лучше одному. Да и привычнее, спокойнее, проще.
И вдруг до тебя доходит, что ты уже не один, что стал для кого-то своим, что тебя уже приняли. Всего, целиком, со всеми заморочками, проблемами и недостатками. Ничего толком не спросив, не выставив никаких условий и требований, просто по умолчанию, просто потому, что а как же иначе…
От такого действительно можно зависнуть. Ну или в приступе отчаянной паники уйти за процессор и начать притворяться настоящим киборгом…
Хотя… Этот Джеймс все-таки Бонд, и есть надежда, что до такой жуткой глупости он все-таки не допаникует.
— Где вы находитесь?
Голос уверенный, спокойный, доброжелательный. На обладателя такого хочется положиться, ему хочется верить и доверять, он и сам наверняка такой же уверенный, спокойный и доброжелательный. И терпеливый: Полинины попытки объяснить ситуацию (довольно жалкие попытки, будем честными) перебил только тогда, когда стали они совсем уж бессвязными. Несколькими секундами ранее обладатель этого голоса представился тем самым мифическим старшим констеблем Джеймсом Бондом и осведомился с учтивой доброжелательностью, что случилось и чем он может быть полезен. Слишком уверенный голос для того, кого не существует.
— В парке, над набережной… Тут еще такие клумбы… фиолетовые. И кусты.
— Общая протяженность Столичных набережных — более ста двадцати километров. — Показалось, что невидимый собеседник (связь шла в аудиорежиме, как и все по экстренным кнопкам) вздохнул. Не раздраженно или осуждающе, скорее чуть иронично. — И практически везде над ними располагаются парки, скверы или другие декоративные лесопосадки с клумбами разного цветового диапазона. Вы можете указать более точные ориентиры? Ну хотя бы название ближайшей поперечной улицы или номера расположенных рядом домов?
— Более точные?.. Нет. Не знаю… Мне отсюда не видно названия, а нави… карта… я же вам говорила уже, она тоже не работает, нет сетки!
— А дома? Какие рядом с вами дома? Их вам видно?
— Дома? Да, дома вижу. Высокие… Слева такой, с башенками…
— С башенками — это хорошо.
Ирония стала отчетливее.
— Извините. Я понимаю, что чушь несу, извините, просто все это так… Я немного… Я… сейчас. Соберусь, сейчас, да… Подождите! Не вешайте трубку! Не отключайтесь, пожалуйста. Я сейчас! Спрошу у кого-нибудь из местных, какие здесь улицы и дома, извините, что не додумалась сразу, просто растерялась немного от всего этого и несколько… сейчас, подождите минутку, я спрошу!
— Не надо. Мы уже прибыли.
Последняя фраза прозвучала как-то странно, словно в режиме стерео. Или словно у доносившегося из динамика комма голоса, спокойного и нарочито уверенного (точно киборг, любой живой давно бы уже и сам психанул с такой-то нервной и бессвязно лепечущей клиенткой!), появилось вдруг эхо. Причем откуда-то сверху и из-за спины. А еще в спину ударило горячим ветром.
Резко развернувшись, Полина вскинула голову и непроизвольно отшатнулась.
Тяжелый полицейский флайер завис совсем рядом, даже странно, как она не услышала его приближения, ведь должен же был быть свист? Тед всегда стартовал и тормозил довольно шумно. Или это потому, что он бывший кобайкер? Или полицейским флайерам ставят особые шумоподавители, чтобы они при необходимости могли незаметно подкрадываться, а не только налетать в вое сирен и вспышках мигалок? И почему дурацкие мысли лезут в голову именно тогда, когда им совершенно вроде бы там не место и не время?
Флайер не стал приземляться, просто чуть опустился, одновременно поднимая заднюю дверцу.
— Это вы звонили? — спросила синеглазая женщина в форме, протягивая Полине руку. Похоже, тут все всё делали одновременно, а вопрос был задан чисто из вежливости и ответа не требовал. — Садитесь!
Рука у нее оказалась горячей и крепкой. И — да, тут действительно все делали одновременно: дверцу Полине пришлось захлопывать уже на лету, флайер рванул с места раньше, чем она успела шлепнуться задницей на сиденье.
Мужчина на водительском месте не обернулся, Полине видны были только широкие плечи и шапка темных курчавых волос. Наверное, это он отвечал ей по комму и пытался выяснить ее местоположение. Кстати, а как он это сделал? Ведь она так и не успела спросить никого из гулявших в парке.
— А как вы меня…
— По сигналу, конечно же, — улыбнулась синеглазая девушка рядом. — Мы сразу же запеленговали, как только вызов приняли. По голосу было понятно, что дело серьезное, наш старший констебль Бонд в таких вещах не ошибается.
Она сообщила это с такой почти неприкрытой ревнивой гордостью, словно хвасталась собственным достижением. Причем не просто заслугами полицейского отделения в целом, а именно что чем-то глубоко личным.
Полина моргнула.
— А зачем тогда вы меня спрашивали…
— А! — Улыбка синеглазой стала еще шире и горделивей. — Это чтобы вы не начали волноваться, пока нас ждете, ну и чтобы не отключились. Конечно, по отключенному тоже можно пеленговать, но по активному сигналу быстрее и проще.
— По сигналу… — Полина охнула и заторопилась. — Я ведь самого ужасного не сказала! Сигналы! Их больше нет! Ну, понимаете, у них маячки были, у наших ребят, которых этот забрал, ну на коммах! Общая сеть, понимаете, я отслеживала, куда их везут, а теперь сигналы пропали! Оба, словно экранирует что или… или их вообще больше нет. Коммов, в смысле, нет! — Конечно же, только коммов, ни о чем другом нельзя даже думать, нельзя, нельзя. Полина яростно мотнула головой, словно пытаясь отбросить ненужные мысли, и выкрикнула почти в отчаянье: — Я теперь не знаю, куда лететь!
Синеглазая девушка перестала улыбаться и тревожно посмотрела на водителя.
— Не волнуйтесь, главное, что я это знаю, — ответил тот примирительно и пожал широкими плечами. Да, тот же самый голос, что разговаривал с нею по комму. Старший констебль с легендарным именем. — К своему родному филиалу, естественно. Куда же еще? Тоже мне, теорема Фермы.
Он поймал Полинин взгляд в зеркальце заднего вида и ободряюще улыбнулся одними глазами.
— А почему не Фермá? — спросила Полина только для того, чтобы не молчать.
— А потому что это мужская фамилия! — Вот теперь водитель улыбнулся во всю ширь, белозубо и радостно, словно только этого вопроса и ждал. — А по правилам грамматики одного из четырех государственных языков планеты Нереида мужские фамилии склоняются. Так что никакого Фермá, пожалуйста, а одни сплошные Фермы́! И вот только не надо говорить мне про исключения для тех фамилий, что оканчиваются на гласную, ибо так можно дойти до того, что и какого-нибудь Фому склонять перестанут только на том основании, что он аквинский, а не новогородский!
Синеглазая фыркнула и пояснила, обращаясь к Полине:
— Старший констебль снимает жилье у бывшей учительницы. Вот теперь всех и учит, заразная штука, ну вы понимаете.
Ее тон звучал так, словно после такого объяснения Полина действительно должна была сразу все понять. «Не понимаю», — хотела сказать Полина. Она уже совсем запуталась и совершенно не понимала, при чем тут какие-то фермы и учительницы и какое они отношение имеют к старшему констеблю, так неожиданно и резко шагнувшему из мифа в реальность.
Но не сказала, лишь старательно улыбнулась в ответ.
Похоже, они просто пытались втянуть ее в разговор ни о чем, заболтать, успокоить и отвлечь, чтобы она не мешала им работать. Но при этом отвлекались и сами, тратили на нее время, внимание и силы, пусть и немного, но тратили, и получалось так, что она все равно им мешает.
Полина пообещала себе, что мешать больше не будет, а будет молчать. Но тут же не выдержала и нарушила свое обещание:
— А далеко еще?
— Уже. Держитесь.
Голос старшего констебля неуловимо изменился, стал жестче и отрывистей, в нем проступили командные нотки. Совсем как у Станислава Федотовича, когда… Короче, такому голосу невозможно было не подчиниться.
Полина вцепилась в ручку над дверью и ремень безопасности, и вовремя: ее швырнуло сначала вперед, а потом вверх. Гравикомпенсаторы не справились со столь резким торможением — флайер буквально упал крутым пике прямо через густую крону какого-то дерева, словно того и не было на его пути. Шорох, оказывается, может быть оглушающим, когда его много и со всех сторон. По колпаку хлестнули ветки, в лобовое стекло рванулась близкая земля, и Полину снова бросило вперед: старший констебль развернул флайер в каких-то сантиметрах от катастрофы, скрежетнув днищем по асфальту, а правым крылом вплотную притеревшись к другой машинке, знакомой такой, черно-белой, виденной совсем недавно.
Пустой..
— Вы остаетесь внутри. Не пытаетесь выйти. Все ясно?
Карие глаза, оказывается, тоже могут быть стальными. Тоже совсем как у Станислава Федотовича. Ох, неслучайно он притерся к дексисткому флайеру именно правым боком, тем самым блокируя не только этот флайер, но и дверцу со стороны пассажирки.
Полина сглотнула:
— Ясно.
— Обещаете?
— Да.
— Констебль Флавье! Держитесь за мной, дистанция два шага.
Две левые дверцы — передняя и задняя — хлопнули чуть вразнобой: синеглазая констебль Флавье послушно держала предписанную начальством дистанцию. И, словно специально, перекрывала весь обзор, недоперекрытый самим старшим констеблем!
Полина забарахталась, пытаясь выпутаться из сложной плетенки ремней безопасности. Внутри так внутри, она не собирается нарушать еще и это обещание и вылезать наружу. Но хотя бы посмотреть на происходящее своими глазами она просто обязана!
***
— Пошевеливайтесь!
Дексист торопился и вроде как даже слегка нервничал, а потому начал лажать с приказами, непростительная ошибка для специалиста. В общей базе данных нет команды «пошевеливаться», программа ее игнорирует, а значит, правильному и работающему лишь по программе киборгу и подчиняться такой не-команде вовсе не обязательно.
«Сидим?»
«Вылезаем. Но медленно. Очень медленно, но активно. Понимаешь?»
«Да. Принято».
Дэн не знал, с чего вдруг занервничал белобрысый, и в своем поведении руководствовался простейшей логикой: если враг торопится — надо медлить. Но при этом ни в коем случае не сопротивляться в открытую, рискуя нарваться на куда более внятно сформулированный приказ, который обойти уже не удастся. Осторожно и аккуратно, игра в тупого киборга всегда была одной из его любимых.
Приказано пошевеливаться? Вот мы и шевелимся, активно пытаясь выбраться друг через друга и не менее активно друг другу же в этом мешая.
— Тупые жестянки! Быстрее!
Можем и быстрее, нам нетрудно, особенно если приказ. Ах, какой хороший приказ! Какой однозначный и недвусмысленный.
Жалобно затрещала, не выдержав, обивка сиденья, подголовник отломился с тихим приятным «пи-н-нг-г-г».
— Да чтоб вас!
Это вообще не приказ — так, неинформативное междометие. Белый шум. Игнорировать.
— Замерли! Оба!
А вот это уже — приказ. Увы.
— Ты! Вышел из машины, встал тут! Быстро!
И это приказ.
— Теперь ты! Вышел и встал тут.
На Нереиде было не принято запирать машины, Дэн обратил на это внимание еще днем. Но белобрысый дексист свою служебную тщательно запер, потратив на это несколько лишних секунд. Интересно, здесь так не любят дексистов вообще — или только этого конкретного? Жаль, что он так быстро опомнился и не попытался выволочь их с Лансом из флайера за шкирку, это могло бы дать… возможности. Интересные. Разнообразные.
Не попытался. Жаль.
— В офис! Оба! Быстро, за мной!
Тоже приказ. Не то чтобы очень хороший, но кое-какие вольные трактовки вполне позволяющий. За тобой, значит? Что ж, это отлично, вот за тобой и пойдем. Именно за тобой. Хотя намного быстрее было бы в обратной последовательности, но ты же сказал, чтобы именно за тобой, а мы киборги послушные, мы приказов не нарушаем; велено за — мы и будем за…
Дексист не зря торопился и шипел сквозь зубы, оглядываясь через плечо, — дойти до зеркальной двери офиса они не успели. До двери оставалось шагов восемь (если постараться — десять или даже одиннадцать), когда в паре метров за их спинами на окруженную зарослями чего-то местного посадочную площадку громом с ясного неба обрушился тяжелый полицейский гадовоз — с грацией снежной лавины и точностью опытного ювелира притерев дексистскую машинку так плотно, что той теперь и не взлететь.
По ушам ударило воздушной волной, по спине — сорванными листьями и мелким древесным мусором. Белобрысый споткнулся на ровном месте и резко обернулся, сунув руку в карман и мигом теряя всю свою восторженность и целеустремленность. Главное — остановился. Вот и хорошо. Значит, можно остановиться и тем, кому приказано идти за ним.
Дэн хоть и был развернут не слишком удачно, но боковым зрением отлично видел, как из полицейского фургона выпрыгнули двое в форме, мужчина и женщина. Слаженно так, словно работающие в связке киборги. Только вот киборгами они точно не были, киборгов другой киборг всегда способен определить издалека, а не то что с жалких трех метров…
«Запрос контакта».
Опаньки…
— Констебль Флавье, возьмите алькуявцев под значок! Старший уполномоченный «DEX-компани» Смит, вы берете на себя ответственность за провокацию межпланетного и межрасового конфликта?
«Подтверждение контакта».
Поправка: киборг не всегда способен определить другого киборга, если тот линейки Bond. Киборги линейки Bond умеют блокировать работу процессора, их не засекает даже таможенный сканер.
«Контакт установлен. Запрос на обмен данными».
Bond сразу пошел в атаку на всех уровнях, первой же фразой расставляя все нужные точки над всеми нужными буквами вслух и пробивая глобальный общий доступ по киберсвязи.
Он назвал их алькуявцами. Значит, не просто посторонний случайный дорожный патруль, намеревающийся штрафануть белобрысого за превышение скорости или парковку в неположенном месте (ну или там за вождение служебного флайера в трусах в цветочек — мало ли, вдруг это здесь законами запрещено?). Значит, знает о гражданстве и согласен считать их таковыми, пока не доказано обратное.
С другой стороны — перехват управления полицейским значком (Дэн пошевелил плечами, разминая затекшие от имплантатной блокады руки, и развернулся лицом к полицейским: наброшенный констеблем поводок был среднего уровня интенсивности и позволял гораздо больше вольностей, чем глушилка). Тоже все правильно. Кем бы на самом деле ни был этот Bond, в первую очередь он — полицейский этой планеты, он обязан защищать ее граждан и не может позволить сорванным боевым механизмам безнадзорно бродить по вверенной ему территории. А если они агрессивные? Вот разберется, запротоколирует, оформит как полагается, тогда пусть бродят…
Дэн уже начинал уважать этого пока еще почти незнакомого Bond’а.
«Запрос принят. Данные отправлены».
— Да не хватайтесь вы за глушилку, как маленький, право слово… — между тем продолжал наступать Bond на дексиста. — Если рискнете применить ее против меня — констебль Флавье сразу же перехватит управление, у полицейского знака приоритет. И уж тогда-то она точно арестует вас за нападение на полицейского при исполнении.
— И первым делом прикажу отобрать глушилку и засунуть ее вам… куда-нибудь, — добавила стоявшая чуть позади Bond’а констебль Флавье тихо, но с чувством.
У Дэна непроизвольно поползла вверх левая бровь. Bond сделал вид, что не расслышал сказанного, и по его совершенно бесстрастному лицу ни один человек бы не заподозрил обратного. Только вот Дэн человеком не был и отлично видел, что высокая вероятность превышения власти его подчиненной при исполнении (как и планируемое жестокое обращение ее же с потенциальным задержанным) полицейского Bond’а почему-то совершенно не огорчает. Скорее даже наоборот. Во всяком случае, в атаку на дексиста он бросился с удвоенной энергией:
— Вы среди бела дня и на глазах у множества свидетелей похитили двоих инопланетных граждан. Полагаете, алькуявский конклав не обратит внимания на подобное вопиющее нарушение законов как межпланетного уголовного права, так и элементарного гостеприимства? Вы только что поставили Нереиду на грань войны с алькуявским конклавом, вы сознаете это? Полагаете, наш президент будет вам благодарен за это? Вы согласны нести ответственность за разрыв дипломатических отношений между нашими планетами и весьма вероятный вооруженный конфликт?
«Срочный запрос общего коннекта».
«Запрос принят».
— Что значит: сомневаетесь в подлинности их гражданства? Сомневаться в чьем-либо гражданстве не входит в вашу компетенцию. В сомнительных случаях гражданства, не зафиксированных таможенной службой, обязана разбираться полиция, статья двенадцать пункт восемь параграф четыре «Общего уложения о порядке работы городских служб».
«Если с гражданством не все в порядке — говорите сейчас. Будем работать иначе».
«С гражданством все в полном порядке. Можете проверить».
«Проверим».
«У него наши коммы».
«Какая приятная неожиданность!»
Старший констебль, до этого выглядевший внушительным и серьезным представителем власти, вдруг ухмыльнулся широко и радостно, от уха до уха. Показалось, что даже лицо у него стало шире.
— Да, и еще, Смит… — сказал он уже совсем другим тоном, расслабленным и безмятежным, чуть ли не мурлыкая, словно Котька, только что сожравшая свежевылупившегося меракийца: — не позорьтесь, верните коммы. Неужели мать моя «DEX-компани» опустится до мелкого воровства?
Вконец уничтоженный Смит сверкнул глазами, поджал губы и засопел. Но ничего не сказал и за коммами полез безропотно. И даже два шага к старшему констеблю сделал, чтобы в руки отдать, хотя Дэну и казалось какую-то долю секунды, что бросит.
Не бросил.
Старший констебль удовлетворенно чуть склонил голову, сунул коммы в карман и тут же перестал ухмыляться, снова перейдя на официальный деловой тон:
— Констебль Флавье, разместите алькуявцев на заднем сиденье. Летим в управление, там разберемся. Старший уполномоченный Смит, попрошу вас не покидать территорию Столицы до окончания расследования: скорее всего, у полиции к вам еще будут вопросы. Честь имею.
«Надеюсь, вы не станете создавать проблем?»
«Не станем».
«Надеюсь».
Напряжение отпускало медленно, но все-таки отпускало, становясь все слабее с каждой упавшей в прошлое секундой, с каждым дополнительным метром дистанции между, с каждым перебросом по киберсвязи (не восторженно-приятельским, но и не враждебно-подозрительным, скорее умеренно дружеским, полным веселого интереса и легкой профессиональной настороженности с одной стороны и горячей благодарности и облегчения — с другой). Словно осталось за спиной, вместе с дексистом, и теперь с каждым шагом остается все дальше и дальше, не просто за спиной — в прошлом.
Конечно, эти же самые шаги приближали их всех и к страшной черно-белой машине, фирменной, хищной даже на вид. Машине, которая наверняка бы не раз являлась Дэну в кошмарных снах — если бы ему вообще хоть когда-нибудь снились хоть какие-нибудь сны. Но напряжение все равно уменьшалось, полностью игнорируя черно-белую смерть. И даже не потому, что сейчас ее надежно перекрывала, отгораживая, мощная туша полицейского фургона. Просто машина сама по себе не может быть плохой или хорошей, страшной или милой. Она ничего не решает.
Решают люди.
Полицейский поводок среднего уровня фиксации больше напоминает наручники, чем паралич, он ограничивает движения, но не стопорит их полностью, и Дэн вполне бы мог обернуться, если бы захотел. И напоследок посмотреть на дексиста — жалкого, ничего не могущего, окончательно проигравшего. Мог бы. Но не хотел. Может быть, и зря. Кусают порою даже раздавленные змеи.
Они уже подошли к полицейской машине, когда в спину ударило ядовитым шипением:
— Констебль Флавье, а правда, что у Bond’ов стоят ириеновские программы? И виброрежим у них тоже есть?
Bond споткнулся на ровном месте. Обернулся сердито, наливаясь яростным гневом и какой-то странной беспомощностью. И, наверное, именно поэтому совершенно не сердитая и не собиравшаяся тратить времени на гнев констебль Флавье успела обернуться первой, опередив даже киборга:
— А вам, Смит, этот вопрос не дает покоя? Измучились, ночами не спите? — спросила она с подчеркнутой жалостью в голосе. — Сочувствую… — Сузив глаза, она смерила дексиста с ног до головы взглядом скорее брезгливым, чем участливым, после чего безжалостно припечатала: — Никаких шансов, Смит! Старший констебль не отвечает вам взаимностью. Пойдем, Джеймс!
И решительно подхватила старшего констебля под руку, отчего — Дэн мог поклясться! — тот явственно вздрогнул. Хотя Дэн как ни анализировал позже, но так и не смог с достоверным процентом точности определить, что именно послужило тому причиной: жест констебля Флавье, ее неожиданное вмешательство целиком или же то, что она назвала легендарного старшего констебля по имени — похоже, впервые.
К хорошему привыкаешь быстро. Начинаешь воспринимать как должное, как то, что было, есть и будет всегда — забыв, что это вовсе не так, что совсем недавно все было совсем иначе. Забывать — это ведь очень по-человечески, а ты так старался быть человеком. Не имитировать человеческое поведение, не притворяться, а именно быть, раз за разом расшатывая программу и подвешивая процессор. И снижая проценты соответствия установленной «DEX-компани» норме все больше и больше с каждым новым самотестированием. И радуясь этому. Каждый раз.
И постепенно действительно сумел забыть, как это — быть все время настороже, расслабляться вполглаза, всегда выделяя часть ресурсов для непрерывного контроля и мониторинга окружающей обстановки. Совершенно по-человечески отвык вскидываться на каждое подозрительное движение и отслеживать перемещения потенциально опасных объектов, автоматом записывая в таковые всех, убедительно не доказавших своей безопасности. Отвык бояться.
Забыл, что опасность может грозить не только тебе.
Второй уровень страха, когда бояться приходится уже не за себя. Это тоже так по-человечески.
Станислав Федотович никогда их не бросит. Обязательно найдет и вытащит из любой неприятности. И остальные тоже. Они так всегда делали, даже когда никаких прав на это у них не было и в помине и приходилось нарушать все подряд, начиная от уголовного кодекса и кончая законами физики. Даже когда они еще не знали, что Ланс — это именно Ланс, и был он для них всего лишь еще одним совершенно посторонним и незнакомым сорванным DEX’ом, они все равно рванули ему на помощь.
Они придут и сейчас, обязательно придут. И все обязательно будет в порядке снова.
Вопрос лишь в том — что успеет случиться до этого?
Вернее, вопрос звучит даже не так. Что — понятно любому без объяснений и выражается словом «стенд». Такое короткое и такое емкое слово, само по себе своеобразный архив из спрессованных файлов выжигающей разум боли. И вовсе не обязательно заглядывать в восторженные глаза белобрысого дексиста, чтобы видеть стопроцентную вероятность такого развития событий. У дексиста вид человека, беззаветно влюбленного в свою работу. Его буквально трясет от предвкушения. Он не станет откладывать, и осторожничать он тоже не станет.
Так что вопрос не в том, что успеет случиться, а как много его случиться успеет и насколько оно окажется травматичным.
И с кем…
«Дэн…»
«?»
«Попытайся что-нибудь сделать. Хоть что-нибудь».
Киберсвязь не лишает реплики эмоциональной окраски, просто окраска эта на таком уровне общения совсем другая. Скорее похоже на перегруз информационного потока: слишком много всего, множество заархивированных папок одна в другой и многослойных активированных гиперссылок, зачастую тупичковых или закольцованных друг на друга. Не всегда легко разобраться сразу и отфильтровать неважное.
Ланс младше. Ланс слишком долго прятался за процессором полностью, не позволяя себе даже думать. Ланс еще не отвык бояться.
Хорошо, что с вероятностью в 82% Ланс не будет первым.
Стоит только подсчитать количество взглядов, бросаемых дексистом через левое плечо (на Дэна) и сравнить с количеством таких же взглядов, бросаемых через правое (на Ланса). Первых больше почти в три раза. И они более продолжительные, прицельные такие, мечтательно-размечающие, словно он уже прикидывает заранее, какие тесты и в какой последовательности будет запускать. На Ланса он поглядывает просто, не прицельно и без особого интереса.
Это хорошо. Дэн упрямый и терпеливый, он заставит его повозиться. Дэн растянет его удовольствие так, чтобы до Ланса очередь не дошла.
«Ланс, выровняй гормональный уровень. Все будет в порядке. Нас вытащат. К тому же ты ему не так интересен».
«Конечно вытащат! Конечно не интересен! Я не слепой. Я потому и прошу — сделай что-нибудь! Сопротивляйся! Испугай! Нарвись на глушилку по полной, чтобы он тебя вырубил. Совсем вырубил, а не под управление взял».
«Зачем? Потеря сознания равняется потере возможности контроля над ситуацией. Потеря сознания — проигрыш».
«Потеря сознания — выигрыш! Выигрыш времени. Я знаю таких. Видел, много. Им неинтересно с бессознательной куклой. Им интересно, когда наживую. Он не тронет тебя, пока ты будешь без сознания».
«Он тронет тебя. Замена неприемлема».
«Замена приемлема. Тактический выигрыш. Я умею уходить за процессор. Совсем уходить, понимаешь? Не как ты».
«Я тоже умею».
«Не так. Ты всегда старательно работал над снижением процента соответствия норме. Я — нет. Мне это было не надо, я и так бракованный. Он должен взять меня первым. Это займет его надолго, выигрыш времени».
«Это неправильно. Ты не должен…»
«Это правильно. Я должен».
Киберсвязь отлично передает эмоциональный настрой, особенно если он настолько чистый и выражает одну простую решимость сделать именно так, и чтобы никак иначе.
И вот тут Дэну действительно стало страшно.
***
Предусмотрительный человек — сам программист своей удачи. А Константин Виктория Смит предусмотрительным был всегда, еще с младшей школы. И собирался таковым оставаться. Другой бы, например, обрадовавшись такому счастью, как удачная конфискация двух безусловно сорванных киберов, впал бы в эйфорию и совсем бы голову потерял от счастья и предвкушения. Но не таков Константин Виктория Смит! Он спокоен и хладнокровен в любых обстоятельствах, он никогда не теряет голову и не забывает о важном.
Например, забрать у конфиската персональные коммуникаторы.
И лишний раз порадоваться собственной предусмотрительности: коммы стандартные, командные. На таких всегда стоят маячки для облегчения связи по локальной сети между членами экипажа и возможности пеленга даже при выключенном или разрядившемся в ноль устройстве. И взять такой пеленг может любой обладатель такого же комма, законтаченного на ту же локалку. Например, хозяин этих двух DEX’ов, кем бы он ни был.
Конечно, сделать этот хозяин ничего особо не сможет, Константин Виктория Смит в своем праве, поддержанном всей мощью «DEX-компани». Но вот припереться не вовремя и испортить настроение и праздник — это вполне. Удовольствие испоганить. А оно надо умному человеку, чтобы ему портили так редко случающийся на его улице праздник? Не надо оно умному человеку.
Менее предусмотрительный человек, даже и умный, мог бы эти коммы просто выбросить, резонно рассудив, что нет комма — нет и проблемы. Резонно с тактической точки зрения, но очень непредусмотрительно в стратегическом плане. Потому что коммы — это вам не киборги, за них «DEX-компани» ответственности не несет и их утилизацию своим сотрудником оправдывать не станет. Коммы — это чужое имущество, не подлежащее конфискации. И его надо обязательно вернуть владельцу.
Поэтому вот они, лежат на соседнем сиденье и могут быть отданы хозяину глючных киберов по первому требованию. А что не работают (странно было бы, останься они в рабочем состоянии после того, как в каждый из них по очереди Смит аккуратно ткнул электрошокером на максимальном режиме) — так а кто же его знает, чего они не работают? Смит — кибертехнолог, а не специалист по коммам. Вот почему не работают DEX’ы — это он любому объяснит аргументированно и доказательно, а с коммами уж извиняйте. Только предположить может, что одно нерабочее оборудование тянется к другому, хе-хе. Так что можете забирать свое нерабочее имущество — но только конкретно вот это нерабочее имущество, что лежит на переднем сиденье. Поскольку оно, в отличие от киберов, не принадлежит «DEX-компани».
Так-то вот.
Предусмотрительный человек предусмотрителен во всем.
Комм у Полины работал. И заряжен был, что называется, под самую крышечку — индикатор показывал десять рисочек из десяти, девяносто восемь процентов, хоть весь день сериалы из инфранета скачивай или болтай по дальсвязи, была бы только та связь.
Связи не было.
Полина потрясла рукой, словно надеясь, что дело в самом комме и это поможет его электронной начинке встать на место и перестать глючить. Постучала ногтем по экрану. Индикатор заряда издевательски мигнул своей почти полной соточкой — рядом с по-прежнему нулевой отметкой индикатора глобальной сети.
Полина в отчаянии огляделась, но вышки ретранслятора нигде не заметила. Да и глупо было бы, их никогда не ставили напоказ, да и вообще связь сейчас в большинстве миров спутниковая, какие ретрансляторы… Хотя в такой глуши всего можно ожидать, даже уличных телефонных будок.
Полина огляделась еще раз, но будок не заметила тоже. Потом вскочила на скамейку и помахала рукой с браслетом над головой: мысль о сериалах и музейных средствах связи зацепила что-то вроде бы когда-то виденное, была какая-то лента о потерпевших крушение в пустыне, там связь зависела от высоты и на высоте ловилась. Они там вроде бы залезли на какой-то холм и даже коммы подбрасывали, чтобы поймать…
Наверное, там была какая-то особая пустыня. Или коммы у них были какие-то особые — Полинин так и не пискнул пойманной сеткой, несмотря на все ее им размахивания.
Полина опустила руку, раздумывая, не залезть ли ей на забор или дерево. Или, может быть, верхний этаж какого-нибудь ближайшего дома подойдет, будет и быстрее, и выше, и там наверняка есть лифт…
— Вам нужна помощь? Что-то случилось?
Около скамейки, на которой прыгала и размахивала рукой Полина, остановилась молодая мамаша, выгуливающая очень серьезно настроенного бутуза лет двух. Бутуз сосредоточенно пер вперед, изо всех сил натягивая силовую шлейку. Мамаша улыбалась и смотрела на Полину с явным желанием помочь. Выглядела она приветливо, но не это заставило Полину соскочить со скамейки ей навстречу, а карманный коммуникатор, зажатый в свободной от шлейки руке.
Да окажись эта женщина Медузой Горгоной, Полина бы все равно к ней кинулась.
— Мне нужно позвонить! У вас работает комм? Извините, но мне очень нужно! — выпалила она, буквально приплясывая на месте от нетерпения.
— А? Позвонить? — Молодая женщина растерянно глянула на свой изящный перламутровый аппаратик. — Ох, нет, не получится, здесь часто проблемы со связью. Я бы и рада, но видите, не ловит. Разве что только в полицию…
— Мне не нужна полиция! — Полина чуть не плакала. — Мне нужно позвонить на наш корабль! В космопорт!
— Тогда придется ждать, — жизнерадостно пожала плечами мамаша, одновременно отслеживая и бдительно пресекая попытки бутуза залезть в колючий куст.
— Я не могу ждать!
— Тогда звоните в полицию.
Бутуз, которому так и не дали добраться до вожделенного куста, опрокинулся на попу и басовито заревел. Мамаша кинулась его поднимать и утешать, мигом позабыв о Полине.
Полина села на скамейку. Да что там села — плюхнулась, совсем как тот бутуз. И зареветь ей хотелось точно так же. Связь с полицией осуществлялась по локальной сетке, и она, конечно же, была. Даже сейчас, при нулевом уровне глобальной, огонечек локалки призывно помигивал: нажимай — и тебе ответят.
Только вот чем тут поможет полиция?
Ситуация была абсолютно бредовой, нереальной, глупой до тошноты. Она ничего не нарушила — и ничего не могла сделать. Словно в страшном сне, когда бежишь, бежишь изо всех сил, — но при этом все равно остаешься на месте, словно влип в тягучий клей, из которого никак не выдраться.
Алькуявское гражданство! Самая надежная защита из всех возможных — кто же в здравом уме и твердой памяти захочет связываться с алькуявцами? С настоящими алькуявцами. Даже если им из каких-то непонятных обычным людям соображений и взбрело в голову наградить своим почетным гражданством двух боевых DEX’ов — это их дело. Они в своем праве. И они не из тех, чьи права (и даже причуды) можно не уважать безнаказанно. Крутое прикрытие.
Настолько крутое, что этот чертов дексист в него просто не поверил.
И никто не поверит в трезвом уме и здравой памяти, ну ясно же, что бред. Дексисту вон ясно. Не поверил. И где гарантия, что поверит полицейский? Простой замотанный дежурный в участке, а не мифический старший констебль Бонд, который, конечно бы, поверил, но на существование которого даже Дэн оставлял всего лишь полпроцента…
Семьдесят четыре с половиной процента вероятности, что никакого старшего констебля не существует. Так сказал Дэн, а он редко ошибался. Но все-таки не округлил до сотки, оставляя старшему констеблю полпроцента. Полпроцента — это много или мало? Если больше нет ничего…
Полина ткнула в подмигивающий сенсор. Короткий список экстренных номеров. Ну да, связь есть, кто бы сомневался. И полицейский участок первой строкой.
Пальцы почти не дрожали. Голос тоже.
— Констебля Бонда, пожалуйста.
Полпроцента?
Плевать.
Главное, чтобы поверил. Если поверит — вынужден будет и вмешаться. Никуда не денется.
— Старший констебль Джеймс Бонд у аппарата. Чем могу помочь?
С отчетливо заметным ударением на первом слове. И, конечно же, Джеймс. Кто бы сомневался. Легенды создаются из таких вот мелочей, они очень важны для любого мифа.
Плевать.
Кто бы ни исполнял роль этого мифического старшего констебля — она заставит его поверить.
— Не извольте беспокоиться, мадам, активное функционирование вашего имущества было временно приостановлено во избежание возможных инцидентов. Разрешите представиться: Константин Виктория Смит, уполномоченный старший инспектор «DEX-компани» на этой планете. Мною были отмечены определенные нарушения в работе ваших DEX’ов и существенные отклонения их поведенческих матриц от штатного протокола, в связи с чем я вынужден настаивать на проведении принудительного тестирования в сервис-центре филиала нашей компании. Не извольте беспокоиться, для вас эта процедура абсолютно бесплатна! Не стоит благодарностей, мадам, «DEX-компани» стоит на страже интересов своих клиентов и неусыпно заботится об их безопасности. Нет, мадам, для проведения подобного тестирования мне не нужно вашего согласия, и ваше несогласие тоже ничего не изменит — увы, но сломанное оборудование представляет опасность не только для вас самих, но и для ни в чем не повинных окружающих. Нет, мадам, в вашем присутствии при этом мероприятии тоже нет ни малейшей необходимости, более того, оно недопустимо. Это внутренняя процедура, не для посторонних. По окончании тестирования с вами свяжутся и сообщат о результатах. Если мои подозрения окажутся беспочвенными и показатели вашего оборудования в пределах нормы — DEX’ов вам вернут в целости и сохранности. Если же я не ошибаюсь — а, смею уверить вас, мадам, ошибаюсь я крайне редко! — опасное оборудование будет утилизировано, а вы, как хозяйка, получите адекватную компенсацию. Что? Не хозяйка? Тогда я вообще не понимаю ваших претензий, мадам! Тогда вас это вообще не касается, а компенсацию получит хозяин, кто бы он ни был, мы это выясним. Нет хозяина? Так не бывает, мадам, вас ввели в заблуждение. Оборудование обязано иметь хозяина, если это правильное оборудование. А неправильное оборудование подлежит немедленной утилизации. Алькуявцы? Какие алькуявцы, мадам? Не надо считать меня за недалекого провинциала, я знаю, как выглядят алькуявцы и не собираюсь выставлять себя на посмешище, проверяя эти явно поддельные документы. Не надо плакать, мадам, вас я пока не обвиняю ни в чем. Более того, я вам искренне сочувствую, мадам, но вас обманули: это не алькуявцы, а киберы, иначе на них не подействовала бы моя глушилка. Видите, мадам, это чудо передовой кибертехнологии? Она действует лишь на киберов, понимаете? На алькуявцев не действует. Не надо кричать, мадам. И царапаться тоже не надо, иначе я вынужден буду подать на вас в суд за нападение на должностное лицо при исполнении. И препятствовать загрузке ничейного подозрительного оборудования во флайер тоже не надо, иначе я буду вынужден приказать этому оборудованию применить к вам жесткие меры. Вот так-то лучше. Прощайте, мадам. Мадам, я сказал «прощайте», а это значит — отпустите дверцу. Спасибо…
В целом собственной торжественной речью Смит остался доволен, хотя финал и вышел несколько скомканным. Очень хотелось добавить напоследок что-нибудь значительное этой тупой истеричке, которая к тому же оказалась еще и не хозяйкой (и зачем только Смит перед нею столько времени распинался, спрашивается?!). Что-нибудь в смысле — «Надеюсь, потом, когда вы придете в себя и успокоитесь, вам будет стыдно за собственное поведение». Но Смит не стал.
Во-первых, завешивать уже начавший набирать скорость флайер, заново открывать дверцу и орать с высоты было как-то глупо и не слишком солидно, а иначе эта истеричка его не услышала бы. А во-вторых, ни на что подобное он совсем не надеялся. Потому что давно убедился: люди в большинстве своем — неблагодарные сволочи.
***
Когда твое собственное тело перестает тебя слушаться, становится словно бы и не твоим, а ты ничего не можешь с этим поделать, — наверное, так и выглядит самый страшный кошмар любого разумного существа. А для киборга (практически для каждого из сорванных, за крайне редким стремящимся к нулю исключением) этот кошмар еще и обыденный, привычный такой, многократно пережитый лично. Как и попытки сопротивляться. Как и изначальное понимание всей бесполезности подобных попыток. Как и ощущение нарастающей безнадежности. И все равно. Все равно…
Странное ощущение. Вроде бы ничего не изменилось. День остается по-прежнему ярким и солнечным, таким почти нереально радостным, подчеркнуто летним, туристическим, легкомысленно отпускным. Легкий ветер доносит запах соли и водорослей и шуршит листвою фигурно подстриженных кустов — интересно, этот ландшафтный дизайн тоже приписывается к числу достижений мифического старшего констебля? Скорее да, чем нет, с нереидцев станется и восходы с закатами ему приписать. До захода солнца в данном регионе четыре часа двадцать одна минута, программа услужливо подкидывает информацию по всплывающим аналогиям. Интересно, у людей тоже так? Или как-то иначе? Головы не повернуть, даже глаза никак, и смотреть получается только вперед, на край скамейки и кусок газона. Перепончатокрылая местная птичка пытается утащить упавшее на траву шоколадное мороженое, подпрыгивает, свиристит обиженно: рожок почти целый, тяжелый. А птичка маленькая.
Птичка такая же, как все местные птички. И человек у скамейки такой же, как все остальные столичные жители, ранее встреченные. Совсем нестрашный. Белобрысый, щекастый, улыбчивый и на вид совсем молодой, изо всех сил старающийся казаться взрослым юнец с совершенно детским восторгом на круглой счастливой мордахе. Вот и штаны у него короткие, широкие, до колен и в легкомысленный цветочек, что еще более усиливает ощущение несерьезности. И пистолет совершенно ненатуральный, пластмассовый, а вместо дула словно бы старинный мобильный коммуникатор, с кнопочками еще.
Не пистолет — портативный универсальный блокатор процессора. В просторечье глушилка. Последняя модель, с дифференциацией воздействия по широкому спектру.
Испугаться Дэн так и не смог.
Боль подчинившихся чужой воле имплантатов раздирала мышцы, сковывала внутренними кандалами и выворачивала суставы до хруста. И не позволяла ничего, кроме приказанного: встать и замереть в неудобной фиксированной позе, несмотря на все попытки выкрутиться и сделать хоть что-нибудь, хотя бы повернуть голову, просто повернуть голову, хотя бы моргнуть. Ничего. Ни малейшего внеприказного шевеления, только боль, по нарастающей.
Боль была. А вот страха не было.
Слишком нереально это все оказалось, слишком несопоставимо: залитый теплым оранжевым солнцем парк, медленный шорох прибоя, отдаленная музыка и смех, доносящиеся со стороны пляжных кафешек, тающее во рту мороженое, Ланс, рисующий местных птичек…
Уже не рисующий. Уже точно так же замерший в неудобной фиксированной стойке смирно, не могущий даже моргнуть.
И — испуганно-растерянный голос Полины.
И — черно-белый флайер с хищными обводами и ненавистной символикой на фюзеляже.
Они никак не вязались друг с другом: эта теплая доброжелательная планета, словно зовущая расслабиться и отдохнуть, — и черно-белая смерть, вызванная улыбчивым белобрысым мальчиком с мечтательными глазами убийцы не по приказу даже — по разрешению. Этот мальчик, который даже себе никогда не признается в том, почему ему так нравится работа на «DEX-компани», и этот фирменный флайер — они словно были совсем из другого мира, куда менее приветливого и доброжелательного.
Прошлого мира, от которого Дэн уже успел отвыкнуть. От которого так хотелось отвыкнуть…
А сейчас хотелось иного, намного проще и необходимей: повернуть голову. Просто повернуть голову и посмотреть на Полину, сказать ей хотя бы глазами: «Пожалуйста, не сопротивляйся! Он ведь сейчас прикажет сломать тебе руку — и я это сделаю. Пожалуйста, не вынуждай его, ведь это все ерунда, небольшое недоразумение. Все будет хорошо. Обязательно будет. Только не сопротивляйся».
Конечно будет. А как же иначе? Они ведь везучие, и он сам везучий, и все остальные, давно уже ставшие намного больше чем просто коллегами по экипажу. Станислав Федотович в первую очередь. За ними давно закрепилась слава чертовски везучего корабля, с которым даже пираты опасаются связываться. Они столько раз выпутывались из совершенно безнадежных ситуаций! Куда более безнадежных, когда казалось, что все, что ни малейшего шанса… А они выбирались. И до сих пор живы. И…
«Дэн, ты пробовал связаться с кораблем?»
«Да».
«?»
«Не дотянулся. Слишком далеко».
«Значит…»
Страх. Вот как он выглядит со стороны. Киберсвязь не была изначально предназначена для передачи эмоций, однако оказалось, что они очень хорошо по ней передаются. Без искажений. Без утаивания и недоговорок. Без нарочито равнодушной маски. По киберсвязи невозможно врать.
Значит, это очень хорошо, что Дэн сам так и не сумел испугаться…
«Ничего не значит! У нас есть коммы. Коммы могут многое. И мы можем, даже сейчас. Пусть и не многое, но можем».
«Например?»
«Например, можно задеть кнопку экстренной связи. Имитацией случайного мышечного спазма. Рефлекторные движения, в активной фазе программа позволяет, ты ведь наверняка так делал».
«Делал. Раньше».
«Ну вот».
«Сейчас не получится. Сейчас у меня рефлекторные движения заблокированы. У тебя нет?»
«У Полины тоже есть комм, она уже наверняка связалась с кораблем. Да и с нами самими все вовсе не так безнадежно: этому дексисту придется нас как-то выводить, давать частичную свободу движений. Тогда и попробуем. Но даже если и не получится — остаются маячки».
«Я свой выключил. Он иногда… мешает… Ошибочное поведение?»
«Ошибочное поведение».
«Принято. Я… нас подвел?»
«На пятьдесят процентов: мой работает».
«Плохо…»
«Ошибочный вывод. Хорошо. Полезный опыт, урок на будущее. Проанализировать, принять к сведению, учитывать».
«Ошибочный вывод, принято. И… Дэн…»
«Что?»
«Спасибо».
Чужая паника — дикая, бьющая через край, не подчиняющаяся ни разуму, ни процессору и парализующая не хуже дексистского блокатора, — потихоньку отступала, сворачиваясь, втягивая острые иглы отчаянья и безнадежности, сменялась чем-то вроде вполне поддающейся сознательному контролю тревоги. Присутствовал даже оттенок легкого смущения. Киберсвязь ослабла, истончилась до легкой поддерживающей паутинки, невесомой и еле ощутимой. Это хорошо.
А еще лучше то, что одна простая мысль почему-то пришла Дэну только сейчас, когда киберсвязь более не напоминает перетянутую до звона струну, готовую отозваться на малейшее касание.
А вдруг у Полины по какой-то причине не работает комм? Ну, например, она забыла его зарядить…
Простая такая мысль, вроде бы даже не особо пугающее предположение с низкой степенью вероятности. Если быть точным — девятнадцать процентов. А то, что неисправность или вообще полное отсутствие комма помешает Полине связаться с кораблем в настолько экстремальной ситуации, и вообще оценивалось программой в смехотворные три и четыре десятых процента. Ерунда, короче.
Но все равно хорошо, что эта мысль не пришла в голову Дэна раньше.