Через пару недель Финиан произнес с каким-то тихим удивлением:
– Живучий.
А Исли, покосившись в его сторону, предупредил:
– Не суй нос не в свое дело, – и побратим понятливо вздохнул.
Хотел бы Исли тоже что-то понимать.
Они брели через заснеженный двор. Мороз стоял лютый, даже дышать в разреженном, колком воздухе было тяжело. В темном ночном небе горели звезды, а из-за горизонта медленно струились холодные ленты зеленого сияния.
В башне принца ярко светилось окно.
Ригальдо не спал.
Исли распорядился, чтобы ему вернули все, в чем он нуждался: свечи, письменные принадлежности, одежду – и разрешил проводить столько времени в замковой библиотеке, на конюшне и на королевской псарне, сколько тот сочтет нужным, и все равно постоянно чувствовал себя неуютно. Как человек, жертвующий церкви на новое алтарное покрывало, чтобы отмолить грех – и снова собирающийся нарушить свое обещание.
У них с Ригальдо установились странные отношения. Днем они блюли вынужденное перемирие, и со стороны можно было бы наверняка вообразить, что между ними – понимание и забота: Ригальдо сидел рука об руку с Исли в тронном зале, присутствовал на заседаниях королевского суда, неизменно спускался к обеду и ужину. Всегда с прямой спиной, с бесстрастным выражением лица. Враги прежнего короля поутихли было, напуганные и удивленные таким явным затишьем, но только те, кто был далек от королевской опочивальни.
Ночами между королем и принцем-консортом шла затяжная непримиримая битва, и Исли не знал, к чему это все приведет.
Он ненавидел «химер», которых искусные мастерицы теперь вышивали на его «конском» флаге как знак объединения двух королевств. Львиная голова, думал Исли, символизирует яростное сопротивление Ригальдо, змея – коварство его рода. Козел… в козла неуклонно превращался сам Исли, оставаясь с ним наедине.
В одну из ночей Ригальдо орал так отчаянно, что в опочивальню ворвался брат Константин.
– Ваше величество, что вы делаете, вы же убьете его!
– Отче, идите к черту! – с трудом выдохнул Исли. Он уже так устал, что даже не достало сил удивиться, куда смотрит сраная стража.
– Если его высочество умрет, некому будет свершать ритуал…
– Вон! – заорал Исли. – Лучше помолитесь, чтобы его высочество наконец-то кончил!
Ригальдо под ним закрыл лицо руками. А проклятый монах попятился за арку – и в самом деле оттуда негромко забормотал.
В этой их стыдной войне Исли никак не удавалось добиться победы: мало того, что мальчишка изматывал его – он каждый раз дрался, лягался и кусался, до последнего не сдавая свои рубежи, так что Исли ходил истерзанный и побитый, – кроме этого, Ригальдо противился всем попыткам доставить ему хоть какую-то радость. Так-то Исли довольно быстро научился скручивать его в бараний рог, втыкать лицом в одеяла и доводить себя до финала, и Ригальдо, лишенный возможности драться, вздыхал, постанывал и терпел. Но стоило Исли попытаться поцеловать его или протянуть руку к чувствительным местам – Ригальдо взвивался, как сумасшедший, и орал: «Нет-нет-нет!» Исли, наваливаясь, шептал ему в ухо: «Не дергайся, я сделаю тебе хорошо, дурачок», – но его чертов супруг мотал головой по одеялу и твердил «нет, нет, нет», как будто прикосновения Исли терзали его.
У Исли никогда не бывало такого чудовищного провала с женщинами. Они хотели его, а он отвечал им лаской, привычно-умело заставляя их млеть. Господь, он никогда ни одну женщину не ударил.
С Ригальдо у него ничего не получалось, и ночь за ночью Исли все больше ожесточался, чувствуя растущее отвращение к себе.
Эта зима изрядно пошатнула в нем самоуважение.
Монах к ним больше никогда не врывался – берег свою шкуру, как разумный человек, – но повадился садиться под дверью в покои принца и кротко молиться. Услышав его в самый первый раз, Исли прервался и спросил Ригальдо: «Хочешь, отправлю его в темницу?», – а Ригальдо, задыхаясь, сказал: «Мне все равно, хоть весь замок сюда позовите», – и Исли из обиды и вредности не стал гнать монаха.
Вторым человеком, прижившимся в северной башне, был лекарь Абу Али: беглец из южного царства, он забрался на север, в надежде, что здесь его не достанут шпионы мстительного халифа. Поговорив с ним однажды, Исли был впечатлен как его умениями, намного превосходящими способности местного врача, так и витиеватой нитью южной судьбы. Он предложил лекарю остаться в замке, посулив ему больше, чем тот мог бы заработать в городе, Абу Али подумал – и остался. С тех пор он одинаково хорошо лечил и слуг, и стражу, и дворян, тихонько писал свой трактат «О распознавании ста тридцати болезней по пульсу» и, ничего не спрашивая, готовил для принца какие-то мази и настойки. С Ригальдо он обходился неизменно почтительно – так, как никто в Черном замке, – но Исли не раз видел, как он выходит из его покоев странно задумчивый и удивленный.
Все это было тяжело, и неправильно, и совсем не похоже на то, как Исли в молодости представлял свою семейную жизнь. Однажды он спросил у Абу Али, чудовищно перевирая слова: правда ли, что у южного владыки все наложники – мужчины, а жены – женщины? И как он тогда с ними всеми справляется? Тот посмотрел на него с удивлением, а потом так же криво сказал на всеобщем: у нас считается, что попасть в гарем – большая честь. Исли подумал, что надо накрепко запомнить: никогда не пытаться захватить халифат. А то еще победишь, и придется перенимать местные обычаи, а ему хватало и одного юного мужа, с которым они медленно и верно загоняли друг друга в гроб.
Но никого из побратимов эта его странная брачная жизнь не касалась, поэтому Финиан не должен был даже на нее намекать.