В день казни было сумрачно – с гор ползли тяжелые черные тучи, такие низкие, что казалось: дойдя до города, они зацепятся за верхушки елей и шпиль церкви.
На городской площади с утра с четырех сторон вывесили черные полотнища, чтобы подчеркнуть скорбь, с которой совершается сегодняшнее событие. Сухой ветер, метущий по брусчатке сор, трепетал их краями и раскачивал установленный на «доме собраний» королевский флаг, на котором слились в объятиях химера и белый конь. Ветер был сильным, и людям, собравшимся на площади, приходилось придерживать шляпы и платки.
Народу набилось – море. Стража теснила горожан от эшафота, но те все равно напирали: площадь не могла вместить всех желающих посмотреть на казнь.
– Не передумали? – тихо спросил Исли. Ригальдо помотал головой. Он выглядел гораздо лучше, но все равно казался неестественно бледным, возможно, из-за своих черных строгих одежд. На безупречно расчесанных волосах лежал серебристый обруч с высокими острыми зубцами.
Они ждали на балконе «дома собраний», и всякий любопытный, задрав голову, мог поглазеть на них, чтобы скоротать время до казни. По бокам от их кресел стояли два стула. На одном притулился брат Константин, на другом вытирал потный лоб глава городской управы.
– Везут! Везут! – закричали внизу. Плотное человеческое море пришло в движение, и это напомнило Исли волны, с которыми на болоте колыхался цветущий мох. В дальнем конце центральной улицы показались две телеги, запряженные приземистыми мохноногими лошадьми. Одна повозка осталась на месте, другая неспешно подтащилась к эшафоту. На ней в одних рубахах, со связанными руками стояли Антейн и Хебер.
Послышались проклятья и смешки. Исли покосился на своего мужа. Губы Ригальдо были плотно сжаты.
Вперед вышел глашатай и повторил приговор, объявленный два дня назад. Антейн, сын Киллиана, и Хебер, сын Слоанна, лорды Вестфлара, арестованы за предательство, поскольку измышляли смерть супруга короля, и таким образом повинны в государственной измене, так как супруги в браке есть одно целое, и кто поднимает руку на семью короля, тот и на самого короля поднимает руку. И за свое преступление, как люди благородные, приговариваются к смерти через отсечение головы, но, так как измена есть тягчайшее из всех преступлений, допрежь они будут оскоплены и выпотрошены, а тела будут разрублены начетверо, головою же и останками распорядятся так, как будет угодно королевскому величеству. Помощники же их, как люди низкого происхождения, приговариваются к казни через волочение и размозжение рук, ног и мужских срамных частей, а после будет повешены за шею, пока не умрут, а их тела будут утоплены в трясине, и помилует Господь все их души.
Толпа восторженно заулюлюкала. Исли смотрел: Антейн и Хебер пытались держать спины прямо. Подручные палача помогли им сойти с телеги и завели на помост. К ним подошел священник, что-то сказал. Хебер нахмурился, а вот Антейн внезапно поник головой и, зашатавшись, опустился на колени. Священник поднял руку и прошептал в тишине:
– Этот раб Божий раскаивается в своем преступлении и просит перед смертью снисхождения у своего короля. Также он просит прощения у королевского супруга.
Поднялся шум. Как Исли мог разглядеть, горожане были недовольны нарушением процедуры казни. Он поднял руку, и стало тихо.
Ригальдо повернул к нему обескровленное лицо. Его глаза казались огромными.
– Вы знали, что так будет?.. – прошептал он.
Исли покачал головой.
– Похоже, это придумал наш Серый орден.
К ним немедленно наклонился брат Константин:
– Ваше величество, не гневайтесь. Для его высочества это хороший шанс выйти из тени отца. Пример доброты и милости привлечет на сторону принца людей и заставит забыть о наследии короля-тирана. Если его высочество простит кающегося, а ваше величество смягчит приговор, люди запомнят это как пример величия снисхождения.
На площади сделалось очень темно – тучи дошли до города и совсем забили свет солнца. На балкон упала первая капля.
Ригальдо был бледен как смерть. Исли молчал, не стремясь подтолкнуть его ни к какому решению. Милость и доброта – в принципе, хорошо. Ведь есть еще Хебер, чтобы в полной мере показать пример, что бывает с теми, кто покусится на королевскую власть.
– Нет, – сказал Ригальдо. – Я его не прощаю.
Монах опустил глаза и согнулся в поклоне.
Тяжелые капли дождя совпали с визгом труб и рожков, под который с обвиняемых сорвали одежду и зафиксировали на помосте. Исли расслышал хохот и крики: «Вот это жеребцы! Режьте под самый корень, раз покусились на отраду чресел государя!»
Глядя на приготовления, Ригальдо хмурился. Когда палач наклонился над Антейном ухватил щипцами повисший знак его мужского достоинства, на лице мальчика отобразилось отвращение. Он часто моргал, пальцы, вцепившиеся в балконную перекладину, побелели. Антейн закричал; это был очень высокий, полный боли и ужаса вопль, заглушенный общим торжествующим ревом. Палач высоко поднял отрезанный срам, показал беснующейся толпе и тут же бережно спрятал. Наверняка после казни найдется какой-нибудь дурак, желающий выкупить этот сувенир за немалую стоимость. Из темных туч хлынуло как из ведра, дождь затянул площадь. Глава управы отодвинулся глубже под навес, брат Константин тоже куда-то подевался. Исли смотрел бестрепетно, хотя до него то и дело долетали брызги, а на голову капало. Увидеть все было его долгом. Палач, наконец, достал внутренности, смутно различимые из-за потоков воды, встряхнул кишечник, как колбасу. Рядом раздался скрежет ножек кресла по полу. Исли обернулся, думая, что Ригальдо хочет уйти. Но тот стоял, прижавшись к балкону животом, не обращая внимания на беснующийся ливень, и никуда не собирался. Он то краснел, то бледнел, наклонившись вперед, а его ноздри трепетали. Когда по площади прокатилось надсадное «ух!», с которым лезвие отделило голову Антейна от тела, Ригальдо вздрогнул так, будто топор опустился на его позвоночник.
– Ригальдо! – не удержался Исли. – Какого черта вы-то мокнете!
Мальчик ответил не сразу: не дыша, следил за манипуляциями на помосте. Исли потянул его за локоть под навес, но Ригальдо сбросил его руку.
С помоста в это время слышались гулкие удары, с которым палач рубил на куски тело на колоде. Внезапно раздался утробный рев: Хеберу, наблюдающему за тем, что ему предстоит, изменила выдержка, и он попытался напасть на палача, но был тут же скручен конвоирами.
– Оставьте, ваше величество, – хрипло сказал Ригальдо, наблюдая за ним. – Я никуда не уйду.
Когда мальчик повернул голову, оказалось, что он в кровь изгрыз себе губы.
*
Плохо ему стало уже на пути в замок. Небо в этот день так и не прояснилось, весенний дождь то ненадолго затихал, то снова лил; ехали через лес, закутавшись в мокрые плащи. Исли чувствовал, что на нем отсырело все вплоть до нижней рубашки.
Ригальдо, едущий впереди, вдруг покачнулся в седле. Исли немедленно громко окликнул передовых, нагнал мальчика и перехватил поводья. На горной дороге, раскисшей от дождя, любое происшествие могло стать опасным. Копыта лошадей съезжали по склону в грязи, иногда выворачивая скользкие булыжники.
– Тошнит? – спросил он, поглаживая лошадей, чтобы не беспокоились.
Ригальдо тускло посмотрел на него из-под низкого капюшона. Сквозь густые сумерки было видно, как он посерел, над верхней губой блестел бисер пота. Наверное, догнали последствия тяжелого зрелища.
– Все хорошо, – пробормотал он. – Я в порядке.
Ничего не было в порядке. Мальчика трясло, и Исли дернул за полу плаща, заставляя Ригальдо согнуться.
– Давай, – велел он. – Два пальца в рот.
Тот закрутил головой. Чертов упрямец!..
– Поедемте, – с трудом выговорил он. – Хочу оказаться дома.
Исли подумал почему-то: «Он говорит про наш общий дом», – но тут же поправился: «Нет, это по привычке».
Он сделал знак двигаться, и Ригальдо первым пришпорил коня, понесся вверх по дороге под вновь набирающим силу весенним ливнем.
В замке мальчик с трудом добрался до комнаты. До винтовой лестницы в башню он еще как-то шел, но на ступенях сильно пошатнулся и оперся о стену.
– Достаточно, – сквозь зубы сказал Исли. – Я тебя отнесу.
– Не вздумайте, – вяло отмахнулся Ригальдо. – Я вам не девица.
Исли нашел компромисс: поднырнул ему под руку, обхватил поперек спины и повел, как ведут раненого. И снова ощутил странный жар, охвативший Ригальдо: его лоб пылал, а руки были ледяными. «Болезнь вернулась! – подумал он с ужасом. – А может, это все тот же яд! Известно же: есть отравы, которые убивают медленно!»
Он собирался кого-нибудь кликнуть, стражу или слугу, чтобы бежали за лекарем, но тут Ригальдо издал странный звук. Повернув голову, Исли с изумлением увидел, что тот изо всех сил сжимает губы.
И, едва за ними закрылась дверь, как Ригальдо разрыдался. Оттолкнул Исли и сам дошел до кровати, тяжело сел на край, прижимая кулак к груди.
– Мой милый, – хрипло позвал Исли, склоняясь к нему. – Где у тебя болит?..
– Здесь, – судорожно ответил тот и стукнул, почему-то справа. – Невыносимо. Как будто там была заноза с самой зимы, а теперь вдруг выходит, с гноем…
Он плакал без слез, просто часто моргал сухими глазами, а из его глотки рвалось что-то похожее на лай, и Исли гладил его по волосам и думал: «Он совсем не умеет себя жалеть, мой глупый мальчик», – а Ригальдо трясло, как в ознобе, как будто в его груди в самом деле вскрывался созревший нарыв. Ригальдо цеплялся за рукава Исли, но смотрел так, словно не видел его.
Исли прижал к груди его голову и побаюкал, не находя никаких утешающих слов, а потом сел у ног Ригальдо и стянул с него грязные сапоги. И, подняв глаза, все-таки сказал, как будто снова был безвестным наемником, вошедшим в спальню своего господина:
– Ваше высочество, это моя вина.
Он встал, чтобы позвать слуг: одежда мерзко липла к телу, ведь под дождем он промок насквозь, и Ригальдо был тоже мокрый, и им нужна была сухая одежда. Исли не решался оставить Ригальдо, но собирался хотя бы вытереть ему голову, как вдруг мальчик вцепился в него мертвой хваткой и потянул на себя. Исли нагнулся, чтобы разобрать его шепот – и понял, что они с Ригальдо целуются, только когда тот запустил ему руку в волосы.