«…Уже иным мы движемся путём,
И я – во тьме, ничем не озарённой».
Данте Алигьери, «Божественная комедия»
Первый круг Ада Великой Лестницы Геенны Огненной.
Тронный зал правителя Первого круга Ада.
2 день.
Железный трон Правителя Первого круга Ада массивен и весьма устойчив с виду. Он даже кажется незыблемым и внушающим трепет.
На самом деле Верхний Ад, скорее, форпост между землями Морум и Мортем – плоской людской морали и выдержанной адской муки. Толща земли и сияющих вод людского Серединного мира давит на своды мира Нижнего, грозя разрушить его. И если есть в Аду самый опасный трон, то он именно в Первом его круге.
«Твердь тяжела», – так говорят здесь про мир людей. Созданиям Ада трудно дышать земным воздухом, он слишком плотен и тягуч для них. Ад построен из более лёгких огненных флюидов. На Земле создания Ада остывают и вязнут, но тем сильнее их тянет вверх. И истинных причин любопытства сущих к неуютным для них землям людей пока не знает никто.
Удивительно, что и людям Ад кажется, некоторым образом, слишком плотным. Его воздух больше похож для них на вездесущее пламя. Он не просто обжигает кожу земных созданий, но и наполняет их лёгкие, прожаривает двуногого изнутри, за пару десятков часов превращая его в лакомое для здешнего населения блюдо «человек суточный».
Потому живой смертный в Аду – всё равно, что горячий ужин (для низших его тварей). Высшие же питаются флюидами, и в человеке их интересует исключительно духовное начало.
Впрочем, старенький Правитель Первого круга Ада, носящий по традиции имя Якубус, вряд ли размышлял сейчас о мироздании. Да и о бренном он тоже не размышлял, ибо… попросту дремал, спустив на нос тонкую чёрную корону, больше похожую на обод от бочки. На коленях у него потихоньку усыхала и скукоживалась книга «Историй сношения демонов и людей».
Видимо, истории были скучными, и Правитель позабыл про них. Книга постепенно умирала: листы её сворачивались и желтели – жарковато ей было в тронном зале.
Внешне Правитель напоминал вставшего на задние копыта плешивого козла с начинающимися рогами. Обычный чёрт пограциознее будет, но и покороче. Якубус был довольно крупным козлом.
Тяжёлый адский день медленно тлел. Близился обед. Правитель дремал в своём железном кресле, которое снизу подогревал небольшой камин с пылающей в нём лавой.
В зале имелся ещё один камин, в стене прямо за троном, но огня там не разжигали. Запасной камин Правитель использовал не по назначению и почитал это глубочайшим секретом. Хотя, это был, скорее, секрет Полишинеля.
Ад устроен так, что неизменен он – исключительно пока находится под чьим-нибудь бдительным оком. Пока Якубус дремал, в углах потихоньку начала самозарождаться разная нечисть, а на потолке пошёл в рост частокол сталактитов, натёки которых образуются здесь, как думают глупцы, из выпота душ, страдающих над тронным залом. Ведь над резиденцией Якубуса располагается зал обеденный, где кипят большие котлы с теми, кто обречён страдать, чтобы стать пищей.
Но разве повара допустили бы утечку ценного и питательного страдания?
А натёки? Ну вот тут ещё нужно разобраться, а не маскируются ли под ними души, выжившие в Аду и слишком охочие до знаний. Ходят легенды, что есть и такие, но никто ведь не знает наверняка?
В общем, Правитель спал, всё было чинно и спокойно, и вдруг… Прямо в центре тронного зала, на знаменитом мозаичном полу, блокирующим возможность практически любого колдовства, кроме женского (потому что женское колдовство – тип тёмный, неизученный и анализу не поддаётся), сгустилась небольшая вертлявая тень. Она покочевряжилась немного, а потом превратилась в молоденькую демоницу.
На самом деле Тиллит (а это была она) могла бы выглядеть старше, если бы пожелала. Но, в отличие от условно-маскулинных сущностей Первого круга Ада, условно-феминообразные не видят никакой пользы в постепенном старении своего облика. И даже как бы наоборот.
Демоница материализовала пудреницу, где на крышке помещалось что-то вроде зеркальца, а сама коробочка была разделена на клетки.
В клетках томились и сохли души самых стойких земных праведников, всю свою жизнь честно почитавших Отца людей Сатану. Заточение в пудреницу было отнюдь не жестоким для них, ведь это излишняя свобода размягчает души, заставляя их киснуть и покрываться плесенью, а вот в подсушенном виде бывшие святоши сохраняют и стойкость, и нежный аромат глупости, что в Аду считается особенно ценным.
Ах, этот аромат глупости…
Тиллит потыкала в одну из клеточек пальцем, заставляя её обладателя извергать самые страшные проклятия (именно праведники особенно жутко ругаются), и губы её наполнились кровью, а глаза засияли. Проклятия добавляют демонам жизненных сил. Для демона проклятие смертного – это как для людей – блины со сметаной.
Подправив внешность, Тиллит, виляя бёдрами, прошлась вокруг трона, в надежде, что уже её возбуждающего запаха будет достаточно для пробуждения Правителя. Не добившись результата, она ещё раз открыла пудреницу, вдохнула мельчайшую пыль, на которую постепенно распадаются даже самые стойкие души, и оглушительно чихнула.
Чихание заодно убило и едва зародившихся неразумных тварей, копошившихся по углам. А правитель Якубус вздрогнул, уронил корону и проснулся.
Корона, мерно звякая, покатилась по мозаичному полу из золотых пластин и кусков жирного чёрного уранита и замерла возле узкой миниатюрной ножки Тиллит, слегка напоминающей копытце.
Нет, на козу демоница была совсем непохожа. Её ало-чёрное, но достаточно женоподобное тело, было прекрасно усовершенствованным телом земных красавиц, но вот ножки… Они были слишком малы, напоминая о том, что муж и жена всё-таки со временем становятся… если не отражением, так пародией друг на друга.
Якубус с тоской смотрел на мозаику пола. Пластины и камни образовывали несимметричный головоломный узор, что в сочетании с уникальными свойствами золота и урана обрекало на неудачу даже безобидную попытку призвать корону обратно на лысину, прикрытую тщательно уложенными волосиками. Нужно было спрыгнуть с трона и поднять злополучный головной убор. Но тогда волоски всколыхнулись бы и!..
Правитель скрывал плешь, как иные скрывают срамную болезнь. Ведь, страшно сказать, но больше всего расположением и гладкостью лысина Якубуса напоминала тонзуру неких земных монахов, к счастью, давно исчезнувших вместе с сопутствовавшей им цивилизацией.
Однако это не принесло старому чёрту утешения: монахи исчезли, но лысина-то осталась! И самые ушлые демоны всё ещё хранили древние гравюры со смешными причёсками, дабы Правитель не спал слишком крепко.
Бунт «тонзурщиков» был уже дважды жестоко подавлен в Верхнем Аду, но Якубус чуял, что опальных гравюр стало от этого только больше. Вполне возможно, что среди его подданных даже завёлся рисовальщик!
У Правителя закололо там, где у человека находится печень. Он сбросил с колен скукожившуюся книгу и, кряхтя, слез с трона. Тиллит, видя неподдельное недовольство супруга, тут же с почтением подняла корону, недоумевая, что же разгневало старикашку?
– Деверь? – злобно спросил Якубус, втискивая несносный обод между рогами и нащупывая задом трон.
Они прожили с демоницей восемьдесят лет и давно уже не приветствовали друг друга без официальной необходимости. Греха досужих визитов и разговоров за женой тоже последние лет двадцать не наблюдалось.
Да, она ещё возбуждала его, нагая и прекрасная, но это и было худшим в их браке. Пользуясь похотью старого Правителя, демоница вертела им, как собственным задом.
Услышав вопрос, Тиллит удивлённо подняла бровь и даже пожала плечиками.
– А кто? – не поверил Якубус. Он слишком хорошо знал жену. – Сношенница? Шурич? Дщерич?
Тиллит очень ревностно относилась к своему разветвлённому семейному древу, и многочисленные родственники жены постоянно доставали Правителя просьбами и жалобами. Особенно досаждали потомки прапрабабки, бывшей когда-то жуткой развратницей и вступившей в далеко идущие связи с демонами самых глубоких адских кругов!
– Что-то слишком светлое, видно, приснилось тебе, исчадьице моё, – торопливо защебетала Тиллит. – Ведь семья Борна такая древняя…
– Толстого Борна? – мрачно уточнил правитель, чуя, что не ошибся, распознав визит жены, как семейно-политический.
– Да нет же, другого Борна, мой вулканчик. Ты наверняка помнишь его…
– Я – помню? – удивился Якубус. – Уж чем-чем, а хорошей памятью он не страдал отродясь.
– Но это же восьмиюродный племенник моей семиюродной тёти! – наигранно удивилось Тиллит. – Разве ты не помнишь тётю Аугусту? Она приходилась внучатой племянницей Гиллиаде Бром…
Гиллиада Бром и была той самой развратной и многолюбивой прапрабабкой жены.
Якубус нахохлился и забился поглубже в трон. «Ведь заповедано же было кем-то, что жениться надо на сироте», – тоскливо думал он, слушая перечисляемые супругой семьдесят семь колен родства.
– … и вот тогда его троюродная прапрабабушка…
– Да помню я твоего Борна! – взвыл Правитель, решив, что разберётся в генеалогическом древе по ходу визита. – Чего ему от меня надо?!
– Сущая мелочь, мой пакостник. – Всего лишь маленькую аудиенцию. Ты же не откажешь бедному Борну в ма-аленькой аудиенции? Это даже не официально, а так, поболтать перед обедом? Ну, лапушка?
Правитель вздрогнул. Лапушкой супруга называла его, когда в её крохотной головке возникали просто запредельные кошмары бытовой мести. За отказ в этой «ма-аленькой» просьбе Якубуса ждали недели плохо прогретой лавы в ванной, зелёные густрицы вместо любимых синих, а уж чего стоила новая музовывальная поэма «Гнусавый грешник», которой Тиллит изводила его в прошлый раз!..
Якубуса передёрнуло: гундение молодого перспективного музеписца до сих пор стояло у него в ушах.
Тиллит сочла возможным принять судорогу за согласие и весело испарилась. Стар становился Якубус, раз так быстро сдался. Глядишь, истончится и издохнет на пару веков раньше предсказанного – чем не праздник?
Как только сгинула тень любимой супруги, тут же, пока Правитель не передумал, явилась и тень просителя.
Сгустилась она не сразу, с заминкой, словно бы гость колебался – идти или не идти? Наконец мерцание возвестило о прибытии полной телесной формы.
Просителем оказался высокий стройный житель Ада с двумя ногами и двумя руками. Скорее всего, инкуб или демон-обманщик. Такие привыкают к человекоподобной внешности и с охотой используют её в быту.
Из инкубов в роду Тиллит имелись разве что Борны-предатели, такая была репутация у этой уважаемой семьи. Конечно, быть отравителями или убийцами почётнее, но тут уж как повезёт. Как говорится, что натворили предки, то и носи – не марай. Впрочем, именно предатели считаются в Аду самыми надёжными партнёрами.
Якубус некоторое время потомил просителя, слушая, как падают капельки воды на сталагмиты в дальних пещерах. Попытался пересчитать золотые плитки на мозаичном полу (как всегда безуспешно). Потом помолчал ещё немного для важности и кашлянул, понуждая вежливого демона высказать уже свою просьбу, а то обед на подходе.
– Замер, лицезря, Правитель, – изящно извинился гость за чужую паузу.
И вдруг алое сияние его зрачков залило радужку, лицо стало серым и испуганным, словно смотрел он на Якубуса, а видел иное и такое ужасное, что это почти заставило его позабыть о высокой чести – стоять одиноко пред ликом владыки Верхнего Ада.
Старый козёл нахмурился: сей конфуз был вполне возможен, учитывая развитость дальнего зрения у высших демонов, но считался ужасно невежливым.
«Так негалантен, что не может сдержать чувства и отбросить заботы? – удивился про себя Якубус. – Но ведь это же инкуб? Да, точно, инкуб! А они, в массе, довольно образованы и даже куртуазны…»
– Ну же! – сердито мекнул он, возвращая просителя в реальность. – Кто ты и чего тебе нужно?
– Меня зовут Ангелус Борн… – рассеянно начал гость, и Якубус ощутил, как зашевелились волоски на лысине под короной.
Нет, этот инкуб был отнюдь не из ветви лояльных к трону Борнов-предателей! Ангелусом звался внук Матиса Хробо, преступника и отступника. Его сын принял материнскую фамилию, но Якубус выучил список имён этой мерзкой семьи наизусть! И знал, что Ангелус пошёл по дороге своего деда, особенно широко ступая! Он был проклят Сатаной и с позором изгнан из глубинного Ада. И Якубус, едва воссев на трон, повелел на порог не пускать эту мразь, по слухам, затаившуюся подло и коварно в Верхнем Аду при попустительстве прочих его владык! Ведь ходили слухи, что опальный Борн мог посягнуть на трон! Иначе, зачем бы он обосновался там, где его глубинное происхождение было дерзким и неуместным?
Глаза Правителя начали наливаться отблесками самого жаркого адского огня. Да как посмела Тиллит пригласить сюда ЭТОГО Борна!
Инкуб молчал, кожа его продолжала тускнеть, глаза заполняла тьма. Но испуганным он не выглядел. Его мучило что-то далёкое от трона. Оно вызывало в нём… Смятение? Ярость?
Правитель Якубус отвернулся: что без толку разглядывать проклятого? Лучше бы и вообще не видеть его. Чего не видишь – того и нет. А если попалось вдруг… Пора поразмыслить о казнях, ещё не представленных в этом сезоне на сцене адского Колизея!
«Разрывание на тысячу кусков свирепыми гарпиями? Было. Поджаривание изнутри? Тем более, было. Поедание заживо?..»
Самые мучительные казни казались сейчас Правителю слишком мелкими и недостойными охватившего его гнева.
Наконец Якубус вспомнил одну старинную, но забавную казнь, когда на теле провинившегося пишут хищные руны. Он улыбнулся, пусть губы его и вывернуло при этом уголками вниз, и рявкнул:
– Как ты посмел явиться сюда?
– У меня не было выбора, – безо всякого страха ответил опальный Борн.
Пока Правитель мечтал о казнях, инкуб сумел овладеть собой, только лицо его так и осталось пепельно-серым.
– Не было выбора?
Якубус удивился. Выбора у демона нет, если Ад на пороге войны или иной страшной напасти.
Как известно, одни лишь люди способны желать зла собственной стране, на то они и низшая мразь, хоть и сидят, как может показаться, сверху. А демоны, учуяв угрозу родному адскому очагу, просто обязаны встать единым строем, закрыть грудью и всё такое прочее.
Правитель подался вперёд, и в руках его сам собой образовался боевой огнемётный посох.
– Не молчи же тогда, отступник!
Борн медленно опустился на одно колено и, не удержавшись, вытер со лба кровавые капли выпота.
– Свидетельствую о том, что видел сейчас, – сказал он тихо и совсем не торжественно, как подобало бы. – Люди нарушили Договор. Мой сын похищен из родной пещеры. Его связь с Адом разорвана изощрёнными заклятиями. Я больше не слышу его. Боюсь, мой мальчик мёртв или страшно страдает.
Якубус набычился и пожевал губами.
Не война – уже хорошо. Были в его памяти времена, когда между адскими кругами вспыхивали распри, и безвременье расправляло тогда крылья над теми, кто мог бы жить вечно, пока не обветшает и не истает от скуки.
Сына украли?
Правитель покосился в тот угол зала, где дремала, невидимая до поры, книга адских Договоров. В ней были прописаны имена всех сущих – от великих правителей до самого тупого голема. Если некий молодой инкуб и вправду подвергся нападению человеческих магов, книга раскроется и кровавыми буквами выступит на её страницах имя жертвы.
Книга, однако, молчала. Но означало ли это, что похищения не было, и Борн изощрённо врёт, что может быть вполне по силам мерзавцу из опальной семейки? Или книге просто плевать на сына проклятого?
А что если она выжидает? Хочет свалить тяжесть принятия решения на него, Правителя первого Адского круга?
Нужен ли Верхнему Аду сын проклятого? Достойно ли затевать из-за него кипиш?
– Кто знает о похищении? – хмурясь, спросил Якубус.
У Борна, когда он осознал, что означает этот вопрос, даже зрачки присыпало пеплом.
Но голову он не склонил. С мрачной решимостью смотрел инкуб на огненный посох в руках огромного козла. Посох, способный уничтожить любого в доли мгновения! И здесь Правитель будет полностью в своём праве, ведь для Сатаны – Борн давно уже мёртв, а кто ещё посмеет вступиться за сущего в тронном зале?
– Я знаю, что подписал себе смертный приговор, не заручившись поддержкой…
Посох дрогнул в толстых пальцах Якубуса, больше похожих на клешни. Убить возмутителя спокойствия, вот чего он хотел. Убить – а уж затем разбираться.
Лишь одна мысль зудела и мешала ему опустить посох на голову инкуба. Вдруг проклятый припас для своей защиты что-нибудь адски хитрое? Ведь не на магическом аркане его сюда притащили – сам пришёл…
– Я знаю, что уязвим! – продолжал Борн негромко, но решительно. – Но знаю также, что равновесие Земли и Ада в опасности. От нас, демонов, не сокрыто, что любой Договор можно нарушать до поры. Никто не знает, сколько капель может упасть в Чашу Терпения, прежде чем весы стронутся. И вот мы нарушаем Договор раз, потом другой, третий, пьянея от безнаказанности. И вдруг… Одно неверное движение!.. И последняя соломинка ломает хребет быку. И рушится мироздание. Рушится всё – неотвратимо и разом. От самого малого до великого! И потому, и ты знаешь это, Правитель, любое нарушение Договора опасно. И действовать нужно сейчас, без промедления…
Якубус слушал проклятого Борна и качал плешивой головой. Тот изрекал банальное и правильное, но было ли нарушение Договора, вот в чём вопрос?
Но что же тогда привело инкуба в тронный зал? В чём его коварный замысел? Может, он сам похитил этого своего «сына» чтобы обвинить людей? Но – зачем?
Ясно было одно – проклятый Борн опасен…
– Если я оставлю тебя в живых, то прикажу пытать, это ты знаешь? – грозно спросил Правитель.
Посох его слегка опустился. Видимо, немедленная смерть инкубу уже не грозила.
– Знаю, – кивнул Борн и зашипел от боли, пригибаемый к мозаичному полу яростным взглядом Якубуса.
– Признайся сейчас! Зачем ты явился сюда?
– Я хотел просить тебя о сыне…
Свод дрогнул, и сталактиты, звеня, посыпались на мозаику пола.
Якубус ощутил, как утробная дрожь сотрясла зал, и его члены тоже затряслись мелко и пакостно.
Он скривился, скрывая растерянность, отослал посох.
История становилась всё более странной и неприятной, а махать тяжеленным орудием, если не хочешь прибить, – вообще не с руки. Ревматизм и всё такое.
«Ох, непрост этот Борн, – размышлял Правитель. – Способен лгать мне, глядя в глаза? Невероятное! Потрясающее искусство! И ведь неизвестно, что он от меня утаил. Было ли похищение? Книга молчит… Но что, если было? Что, если Сатана уже знает о нём? И ждёт, что я промедлю, промахнусь? Но что? Что я должен сделать? Объявить о похищении? Растерзать проклятого Борна? Но зачем? Зачем он припёрся?!»
– Даже если ты не врёшь, что я велю проверить с пристрастием, на что же ты надеешься, торгуясь со мной? – прошипел Правитель, боясь, что и голос его предательски задрожит. – Подумаешь, сын пропал! Сидел бы и молчал в своей дыре! Защитники адского закона найдутся и без тебя!
Правитель Якубус так и вгрызся глазами в инкуба, преклонившего перед ним колено. Преклонившего по собственной воле, а не сломленного и не распластанного на золотых и урановых фигурах паркета.
Борн молчал.
Высоко над тронным залом начали зажигать костры под котлами. Якубус чуял, что сегодня там будут кипеть особенно аппетитные души, наполняя верхний Ад флюидами приятных желудку страданий, а за такими разговорами легко получить несварение.
Пристукнуть бы этого Борна сразу, с порога, когда он ещё не успел открыть свой грязный рот! Решать дела сгоряча – вот лучшее качество настоящего правителя!
Однако время праведного гнева было упущено. Придётся терпеть, ждать слухов, чтобы выяснить, что задумал мерзавец. Выяснить и казнить! Медленно. С любовью, толком и расстановкой!
Зачем же он пришёл? Было похищение или не было? А вдруг бедняга лишился разума от одиночества? Самоубиться решил? Вон, как пылают его глаза!
– Отвечай же! – Правитель возвысил голос, и сталактиты под потолком вдруг зазвучали тонко и совсем не переливами созвучных Аду мелодий.
Якубус замер. Такое странное звучание музыки под сферами тронного зала всегда было самым дурным знаком. Так звенела опасность, так подкрадывалось коварство, так таилась под сводами месть!
– Ну? – взревел он с ещё большей нервностью. – На что ты надеялся, когда явился сюда?
Борн низко склонил голову. Но, как ни давили на него стены и взгляд правителя, остался стоять, как стоял. Поза покорная, но выбранная лично. И устойчивая.
– Я хотел спасти сына, – сказал он тихо.
Игольчатый свод зала ответил ему мелодичным звоном. И от этого мерзкого звука все шерстинки поднялись на теле старого козла, в висках заломило, в животе закипело.
– В башню! – заорал он. – В башню его!
Отзвуки сановного рёва ещё дрожали и отражались от стен, а Борна в зале уже не было.
Стражей Правителю Первого круга Ада служат духи, они мгновенны и вездесущи. И, что главное – молчаливы.
Якубус спрыгнул с трона и засеменил, щёлкая копытами, к неработающему камину, дабы лично спуститься по его жерлу к подтронной темнице и запечатать дверь узника личной печатью.
Да, такова была простая тайна второго камина. Он являлся коротким путём в государственную тюрьму.
Правитель был в бешенстве. Спасти сына! Мерзавец Борн мог бы ещё заявить, что явился в тронный зал с просьбой позволить ему обучаться вышиванию крестиком!
Какая изощрённая, отвратительная ложь!
Вот же придумал – спасти! Это дети должны страдать за родителей, а не наоборот.
Дети – мученики на костре родительского долга! Хоть жри их, чтобы они не позорили твоё имя, коль оно у тебя есть! А хотят сатисфакции – пусть заводят собственных детей, и мучают, как им заблагорассудится!
________________________________________
1.А фиг его знает, что у них там были за традиции.
2.Верьте, верьте женщинам, особенно в теме возраста.
Дорога. Белая, раскалённая пыль. Удушливый аромат. Это цветущий клевер. Геро замедлил шаг.
Да нет же! Аромат вовсе не удушлив. И клевер давно отцвёл. И пыль не раскалённая, не слепит белизной.
Они уже свернули с дороги на тропинку. Мария, непоследовательная, как все дети, уже забыла о своём намерении проделать обратный путь на руках отца. Она убежала вперёд.
Геро видел, как мелькает её нарядное платьице.
Почему ему вдруг вспомнился этот сон? Это было давно. И не сон это был, а кошмар. Ночное видение, которые он не раз переживал в бреду.
Ему снилось, что Мария бежит ему на встречу по раскалённой, белой дороге. Он тоже пытается идти, но едва переставляет ноги. Так бывает во сне. Воздух становится вязким, и ноги проваливаются, застревают, будто за них цепляются протянутые из-под земли живые корни. Но ему всё же удалось взять Марию на руки. Подхватил, хотел обнять, но она…
Она исчезла, рассыпалась. Он тогда застонал во сне, хотя пытался кричать. Но крик во сне тоже вязнет и оплывает. Крик застрял, как шерстяной ком.
Его разбудила Жанет.
Больше он таких снов не видел. И тот забыл. Сморгнул, как тень прошлого.
А тут вдруг вспомнил, уловил странное сходство. И Мария, споткнувшись о корень, замедлила шаг, остановилась и вновь потребовала:
— Папа, на лучки!
Он не стал возражать. Подхватил её даже излишне поспешно. Мгновение чего-то ждал. Слушал, как тревожно бьется сердце маленькой запыхавшейся девочки. Даже она уловила его тревогу, удивленно на него взглянула.
И добавила с пугающей проницательностью:
— Папа, я не потелялась!
Подошел Максимилиан. Он слегка отстал, когда Геро поторопился за дочерью. Мальчик тоже почувствовал тревогу, которая обрушилась на его наставника.
Дитя беспощадных улиц, он тут же насторожился, как лесной зверёк, бросил взгляд на шелестящие кусты, на тропинку, убегавшую в поля, на трепещущую осину, «иудино дерево».
Но всё было тихо. Ветер касался деревьев, играл листьями. Щебетали птицы. «Я могу помочь?» — спрашивал взгляд мальчика.
Геро не отвечал. У него не было ответа. Он всего лишь вспомнил свой сон.
Злостно озорничающий ветер. Пустые ладони. И на ветру — хлопья чёрного пепла.
Конец третьей книги
Двадцать третьего сентября в деревнях начали праздновать осеннее равноденствие – он же праздник завершения уборки урожая.
В Орлово большой стол в родительском доме ломился от испечённых пирогов и горок блинов на блюдах.
Волхв от приглашения в деревню вежливо отказался, сказав, что на Жемчужном острове он нужнее:
— Они же… киборги эти… никогда в своей жизни такого не праздновали! А как же их учить, как не своим примером! – и остался на острове, где провёл все необходимые обряды так, как это принято по традиции.
Точно так же, как и в деревне, на столе в модуле были пироги и горки блинов, миски с мёдом и с ягодами, испечённый хлеб и пряники, и Велимысл, спрятавшись за стоящим на столе огромным медовым пирогом, спрашивал: «Зрите ли мя, детушки?». Понимая, что киборги этого обряда не знают, он заранее посоветовался с Ниной, и она, прилетев, первым делом научила Фриду, что надо отвечать. И поэтому «детушки» дружно отвечали: «Не зрим, батюшка!».
Нина объяснила, что так надо сказать, и что так принято в деревнях, и надо знать местные обычаи – если вдруг кому-нибудь из киборгов придётся участвовать в подобном празднике в деревне, то надо знать, как правильно себя вести и что отвечать на вопрос. И что этот ответ означает, что и в следующем году будет богатый урожай, если хорошо работать и не лениться, и что это традиция такая — чтобы почти три десятка ходячих детекторов не уличили волхва во лжи.
После чего волхв благословил собравшихся киборгов словами: «Так дай же вам Боги, чтобы на будущий год было больше!».
После обряда волхв обошёл убранные поля и под его присмотром Фрида завязала оставленные последние колоски, потом был пир – и киборги ели и радовались как малые дети, а вечером на берегу зажгли костёр, и Нина учила девушек водить хоровод вокруг него, потом через костёр прыгали, но не парами, а по одному.
Верный Василий вёл запись, оставаясь в стороне от прыжков и игр – когда-нибудь придётся, может быть, проводить самому подобные праздники. Домой Нина попала только к ночи.
Через неделю на капище Козьего острова Велимысл провёл обряд поминовения усопших и пригласил на него только парней-киборгов.
— Если есть в вашей памяти такие люди, киборги и животные, которых можете вспомнить с добром, то почтите их память мёдом и потешьте боем. Они незримо рядом с вами. Их души смотрят на вас… и радуются, что вы живы и здоровы. Недаром дни эти называются Осенние Деды. Предки наши – наши боги…
Фрол и некоторые DEX’ы по указанию волхва парами показали бесконтактный бой – но только те, кто мог вспомнить о каком-то человеке хоть что-то хорошее. Irien’ы биться не стали. В конце обряда волхв подал братину мёда, разведённого водой – и все выпили из неё по глотку.
***
Змей, Влад, Ворон и Авиэль на своём капище принесли требы идолам – так, как принято делать в деревнях. Обоим DEX’ам было, кого вспомнить – но, в отличие от Змея, точно знавшего, что Горыня мёртв, Влад не был уверен, что человек, чьё имя он носит, умер.
И поэтому бой с тенью богам и духам показывал только Змей – но мёд из братины по глотку выпили все. Оставшийся мёд был поднесён идолам богов.
***
Тридцатого сентября Нину отправили в недельную командировку. Лететь особого желания не было – на это есть научные сотрудники. Но пришлось. Надо было выставку глиняных игрушек работы старых мастеров Старой Земли вывезти с другой планеты в соседнем секторе. А так как глиняные игрушки относятся как раз к коллекции «ДПИ» и отвозила выставку научный сотрудник – то вывозить отправили хранителя этой коллекции.
Выставка была названа банально и напыщенно – «Соль Земли». Это вроде как глина нужна, как соль, и добывается в земле – и на Земле, и на этой идее и было сделано торжественное открытие в центральном зале Исторического музея Новой Москвы почти два года назад.
В этом музее выставка продержалась два месяца – по меркам Новой Москвы очень долго, так как там привозные из провинции выставки меняются каждые две или три недели.
Потом её перевезли на Кассиопею, где выставка пробыла четыре местных месяца (два с половиной стандартных земных), потом – на полгода на Асцеллу, и там рассказывали об искусстве землян студентам, потом ещё две планеты… и, наконец, привезли на Новую Самару.
Именно из Государственного исторического музея этой планеты и предстояло Нине забирать предметы основного фонда, составляющие основу выставки «Соль Земли».
***
Предметы для выставки подбирала приглашённая художник-дизайнер (женщина лет сорока со своеобразным представлением о народной культуре), макет выставки делала тоже она, в результате среди более чем полутора тысяч отобранных ею предметов собственно глиняных игрушек основного фонда оказалось не более трети.
Остальные предметы – деревянные и глиняные игрушки из НВФ и ФДМ, полотенца с вышивкой на концах, детали костюмов (вышитые рукава и оплечья), две мужские косоворотки и один женский костюм полностью, пара шитых жемчугом кокошников, два золотных платка, тканые и крученые пояса, несколько инкрустированных костью шкатулок, огромный деревянный наличник с резьбой и росписью, пара больших картин (почти полтора на два метра каждая и в рамах) и десяток картин помельче, небольшой комод, деревянный диван и пара кресел – должны были показать мир людей, которые игрушки создавали.
Отвозила выставку куратор – научный сотрудник экспозиционного отдела музея. Монтаж производили по готовому макету-голограмме очень быстро – двумя киборгами под присмотром куратора за сутки. По таким же макетам производился демонтаж и перевоз предметов в следующий музей – или под присмотром местного сотрудника, или под присмотром прилетавшего куратора из Вороновского музея.
А вот окончательно возвращать предметы в родной музей предстояло Нине Павловне Сомовой, как работнику отдела фондов – необходимо сверить по описи наличие предметов и их сохранность.
И на демонтаж выставки и упаковку предметов времени отпущено не более полусуток. Теоретически.
***
Лететь предстоит почти двое суток в одну сторону, день там и столько же обратно.
Директор арендовал у заповедника катер с командой, музейную упаковку выдал и загрузил завхоз. Чтобы не гонять транспортник пустым даже в одну сторону, повезли на продажу несколько больших коробок изделий народных мастеров в сувенирную лавку – мелкая керамика, деревянные игрушки, полотенца с вышивкой, тканые пояса, вязаные шапки-носки-варежки, рубашки и платья в народном стиле, кружевные салфетки и накидки, — что-то сделано в музейных мастерских, часть – работы Лизы, Лиды и Клары, но большинство предметов взято на реализацию у местных мастеров, и это в основном копии с привезённых с Земли подлинников, относительно недорого и стильно, в больших городах любят такие поделки в качестве сувениров.
Нина не любила больших городов. Но деваться некуда — лететь надо. Всё-таки в основе выставки – предметы из её коллекции. Хорошо хоть то, что ненадолго – туда и обратно сразу же.
Сообщила новость Змею и Фролу, снова попросила Велимысла присмотреть за киборгами на островах – и чтобы не расслаблялись после уборочной, занять их работой. Волхв пообещал, что начнёт учить Фриду вычёсывать и обрабатывать козий пух.
Змея решила взять с собой – но сначала спросила, согласен ли он лететь. С ним спокойнее, чем без него – надо брать Лизу для сверки описи, а поскольку она с КАМИС’ом в голове, то для её охраны нужен DEX. Брать Васю или Петю – и этим ослабить охрану кабинета и хранилища – не хотелось.
Змей прилетел через два часа – Ратмир справится неделю и без него — и привёз Лютого охранять дом и кормить кота, пока Нины не будет.
Предупреждённая о прилёте Лютого Нина заполнила холодильник полуфабрикатами, которые DEX без проблем сможет разогреть для себя в микроволновке – в деревне кормосмесь не держат, натуральными продуктами кормить киборгов дешевле и надёжнее. Но Лютый продуктов для себя привёз с собой столько, что пришлось включить морозильник.
Выдала DEX’у указания, где еда для него и где корм для кота, куда можно ходить и куда не нужно, показала дом и двор, велела ему и Кузе постоянно быть на связи ещё и с островами — и оставила.
***
Долетели без проблем, в полёте скучновато было, от нечего делать Нина стала учить Лизу правильно составлять игрушки в композицию. Мэрька слушает внимательно, записывает — но расставляет всё равно по-своему.
Но это не так уж важно — предстоит разбирать выставку, а не монтировать. Но Нину вдруг задело, что Лиза до сих пор не разбирается в последовательности действий – ведь рано или поздно её придётся выкупить и отпустить на хутор к Трише, как же она там жить-то станет?
Игрушки, которые Нина использовала, были виртуальные, на планшете – но копии подлинных. Композиция «Хлеб», авторская, все сголографированные предметы были изготовлены мастером в единственном экземпляре.
— Смотри, сначала «Пахота», потом «Сеятель», потом «Боронование»… — двенадцать игрушек из глины, изображающих этапы производства хлеба в старинной деревне, неспешно выстраивались одна за другой. — …игрушка «Чаепитие с пирогами» последняя в ряду, люди в деревнях сначала работу делают, потом чай пьют.
Лиза внимательно слушает, но расставляет по-своему – какая-то неведомая Нине логика (или упрямство?) заставляет её ставить сначала одиночные фигурки с предметами в руках («Сеятель» и «Веятель»), потом фигурки с животными («Боронование» и «Пахота»), потом групповые («Обмолот», «Жатва» и «Чаепитие с пирогами»), и последним – предметы без людей (игрушка изображает накрытый к чаю стол).
Есть ли мысли в этой голове? Как знать! – может, и есть.
После нескольких неудачных попыток Нина решила для себя, что надо всё-таки свозить Лизу в деревню. Показать всё на месте.
***
В космопорт Новой Самары прибыли на рассвете, после плотного завтрака на транспортнике Нина с киборгами полетела в Государственный Исторический музей.
В сувенирной лавке разгрузились без проблем – как раз таких сувениров там не оказалось, и Нина даже сразу получила предоплату за изделия, сделанные её киборгами.
Потом в кафе при музее выпили чаю с встретившим Нину местным куратором выставки – она оказалась довольно приятной женщиной одних лет с Ниной – и мило побеседовали. Как оказалось, все киборги на этой планете должны ходить в комбинезонах с логотипами, и с DEX’ами в музей нельзя, — от «Можете пока сдать своего в камеру хранения!» до «Пусть ходит с вами, раз уж должен охранять Mary, но чтоб не выделялся!»
И когда Нина собралась уже заняться демонтажом, чтобы вылететь обратно в тот же день, куратор выставки её остановила:
— Вы рановато всё-таки прилетели. У нас завтра в полдень торжественное закрытие выставки, и только потом демонтаж. Можете пока посмотреть город. Для вас в музейной гостинице забронировано два номера – люкс и полулюкс.
И выдала музейный флайер с пилотом.
Но Змей скачал себе карту города и повёл флайер сам.
Столица планеты огромная! С огромным космопортом! И называется немудрёно – также, как планета — Новая Самара. Планета вполне земного типа, но живут на ней представители совершенно разных рас и культур, и выставки из провинциальных музеев пользуются успехом.
Музейный комплекс такой, что весь город Воронов в нём поместится без проблем – кроме выставочных залов, имеется свой кинозал, инфоцентр, громадная библиотека и гостиница!
Гостиница при музее фактически только для своих приезжих — четыре больших двухместных номера, вместительный полулюкс и большой двухкомнатный люкс с удобствами.
Выставка надёжно охранялась, оставлять одну Лизу в гостинице не хотелось, Змей в гостинице и не остался бы – и они полетели смотреть город все вместе.
Команда катера предпочла ночевать на борту, лишь корабельный врач захотела посмотреть город как следует, запастись медикаментами и привезти на борт заказанную для медпункта на Жемчужном острове криокамеру, поэтому Нина с двумя киборгами заняла люкс, а медик — полулюкс.
Удобнее всё сделать на одном месте, чем постоянно мотаться в космопорт. И всего на одну ночь.
Люди очень любят условности и формальности. Зачем-то обличают в слова то, что нужно чувствовать сердцем и всей душой. Дают названия вещам и событиям, чтобы придать им какого-то смысла, хотя его в происходящем намного больше, когда не звучат лишние голоса. Будто бы, если люди не произнесут вслух, то у события не будет силы, значимости. Как обещание самому себе выйти в понедельник на обязательную пробежку, глупые пустые слова при расставании, что стоит остаться друзьями, бессмысленные обещания взрослых, что все будет хорошо. Люди будто пытаются уговорить мироздание поиграть по их правилам, но забывают, что чудо, описанное словами — теряет свою силу. Голос и фразы отнимают у всех самых невероятных и прекрасных моментов что-то светлое, пачкают во лжи и лицемерии. Слова теперь настолько пустые, что им и верить не хочется. За самыми высокими и гордыми речами скрывается корысть и злость, а за грубостью и холодностью — волнение и забота.
Чего стоят только свадебные клятвы. Двое созданий, которые прикипели друг к другу всем сердцем, душой — да что там, давайте не будет преуменьшать — естеством, должны на глазах десятка людей зачем-то клясться в своих искренних намерениях, обещать беречь самого важного человека и не причинять боли. Зачем что-то говорить, если все самое главное и тонкое, самое трепетное и хрупкое скрыто в глубине янтарных глаз напротив, чуть влажных из-за вихря чувств, блестящих от счастья и затуманеных любовью? Стоит ли пытаться рассказать, как яркое летнее солнце отражается в глубоких синих глазах, а маленькие солнечные зайчики пляшут вокруг темного зрачка; какой прямой может быть осанка, а плечи — напряженными, когда нужно надеть тонкое гладкое кольцо из белого золота на нежные пальцы; как быстро может стучать сердце в чужой груди, ударяясь о белые рёбра и выстукивая какой-то особый ритм, знакомый только двоим?
Азирафаэль проснулся рано, когда рассвет только-только забрезжил вдалеке. Солнце медленно поднималось на небо, пока еще затянутое темными облаками. Перьевые пушистые путешественники тянулись над городком, когда их пронзили длинные рыжие лучи. Влажный туман медленно отступал прочь, уступая власть слабым порывам ветра, который дергал деревья за ветки, хлопал распахнутыми на ночь окнами и срывал забытое хозяйкой белье. В соседнем дворе все осталось нетронутым: украшенная цветами беседка, перевернутые детьми стулья, забытые из-за усталости пиджаки и телефоны. У женской половины прошедшего праздника хватило сил только унести еду обратно в дом, чтобы не привлечь котов и енотов, а большую уборку решили оставить на потом. Хотя ангел и предложил свою помощь, когда услышал, что гости расходятся. Но Анафема обругала его по телефону и отключила мобильник. Разговор был закончен — женился, будь добр, отдувайся сам и не мешай простым смертным.
Бёдра Азирафаэля все еще немного дрожали. От удовольствия, от напряжения, от усталости. Светлую кожу покрывали мелкие пятнышки синяков от излишне сильной хватки чужих пальцев и алые засосы, которые рассыпал по желанному телу в порыве страсти демон. Простыни были сбиты почти на пол, до сих пор кое-где влажные и испачканные. Воздух в спальне был душным, пахло раскаленным солнцем песком, горной свежестью и, совсем неуловимо, яблоками. Нужно было добраться до окна и приоткрыть его, чтобы впустить немного прохлады, но сил не было совершенно. Азирафаэль провёл рукой по лицу, растирая щеку, на которой отпечаталась подушка. Прикосновение чего-то холодного сначала заставило вздрогнуть, но после нежный вздох сорвался с приоткрытых губ. Простое, но от этого в тысячу раз более важное кольцо непривычно сидело на безымянном пальце. В нем отражались первые лучи солнца, играя в догонялки друг с другом.
Обычно люди смеются, что после свадьбы ничего не меняется. Что это лишь формальная церемония, чтобы узаконить то, что уже давно есть между супругами. Но это была полнейшая чушь, глупая и неправильная. Потому что ангел, даже не оборачиваясь, чувствовал эту крепкую нить, что связала их сердца. Она дрожала тихонько, натянутая до упора, и сияла тёплым золотым светом, ослепляя сонные глаза. Ее нельзя было коснуться рукой, но Азирафаэль чувствовал ее, ощущал всем своим телом, не человеческим — истинным. Эта нить была между ним и демоном всегда, едва ли не с первой секунды, что они увидели друг друга. Она была тонкой, расползалась при неосторожном слове или взгляде, но крепла изо дня в день, из столетия в столетие. И раньше, чем демон или ангел успели заметить, стала действительно прочной и надежной. А после вчерашнего дня вокруг неё обернулась еще и небесная благодать, словно щит или самые прочные доспехи.
Ангел зевнул, прикрыв ладонью рот. Кольцо делало руку чуть тяжелее, чем он привык, но эта тяжесть была невероятно приятной, почти сводящей с ума. Одежда валялась на полу, хотя он и порывался ее сложить. Но разве можно было выбраться из плена страшного бессовестного демона, который, наконец, подтвердил свои права на того, кого так сильно любил? Азирафаэль медленно поднялся на ноги, потягиваясь и наслаждаясь томной негой во всем теле. Мышцы ныли и немного горели, замученные хозяином, отзывались при каждом движением слабой болью. Но разорванная демоном в куски подушка, когда он вцепился в темную шелковую наволочку острыми зубами, его распахнутые от удовольствия глаза и громкие стоны наслаждения — это стоило всех приложенных усилий. Азирафаэль повернулся и, стараясь не обращать внимания на весь беспорядок вокруг — мятая одежда, летающие одинокие пёрышки из подушки, сползшие одеяла и полупустые тарелки с кусочками тортов — нашёл взглядом своего… мужа. От этого слова где-то в груди дернуло, будто ангел до конца не мог поверить, что им не помешали, позволили. А потом он вспомнил взгляд Кроули за несколько минут до начала церемонии, как он всматривался в небеса и в изумрудную траву, словно ожидал… И по этому взгляду было понятно, что демон бы уничтожил и Рай, и Ад, и Чистилище — что угодно, любое пристанище тех, кто был бы против. И все равно женился на том, кого так долго ждал.
Кроули спал на животе, свесив с постели загорелую худую руку. Одеяло почти сползло с него, скрывало немного лишь ягодицы, хотя ямочки над ними были прекрасно видны. Спина, на которой так отчетливо выделялась дорожка позвонков и острые лопатки, была покрыта мелкими царапинами, которые слегка вспухли и теперь были похожи или на тигриные полоски, или на очертания больших чешуек. Вторая рука была под подушкой, запястье выглядывало с другой стороны, почти скрытое мягкими алыми волосами. От прекрасной прически, что создали накануне женщины, не осталось и следа. Она растрепалась совсем, когда ангел, запутавшись пальцами в прядях, тянул его голову назад, чтобы добраться до сильной загорелой шеи и оставить на ней следы уже своего желания. Он обошёл постель, не в силах оторваться от открывшейся ему картины. На изголовье кровати и стене остались глубокие борозды от острых словно ножи когтей. Пальцы демона были искусаны, глубокие следы остались на костяшках, когда он еще пытался сдерживаться. А потом ангел распахнул свои крылья, омывая чистейшей благодатью и спальню, и людей в соседнем доме, и весь Тадфилд. И Кроули потерялся в той горячей любви, что испытывал к нему пернатый воин.
Азирафаэль опустился на пол с той стороны, с которой спал демон. Его лицо в тот момент было таким спокойным и умиротворенным. Припухшие губы были слегка приоткрыты, пушистые ресницы едва заметно дрожали. Ангел протянул руку, касаясь тыльной стороной ладони чужой щеки. Кожа демона была сухая и очень горячая, словно только что сваренный какао или нагретый солнцем бок Бентли, и дотрагиваться до неё было будто опускать руку в жерло вулкана — опасно и обжигающе сладко. Кроули неосознанно повернул голову, чтобы прижаться к руке сильнее, потираясь и ласкаясь о неё. Раздвоенный язык скользнул по губам, на секунду показываясь, будто дразнил. Демон чуть пошевелился, сгибая одну ногу в колене, и одеяло предательски сползло на пол, обнажая его. Хотя, на самом деле, он давно был обнаженным перед ангелом: в тот ли момент, когда впервые отступился от своего задания, чтобы порадовать или когда решился зайти в церковь, сжигая свои ноги, потому что не мог дать так глупо развоплотиться, а может быть, когда ангел протянул ему термос со святой водой, глядя с опаской и осуждением. В какой-то момент, Кроули оказался перед ним совершенно открытым, с разведёнными в стороны чёрными крыльями, практически распятым. И что это, если не настоящее божественное чудо, что ангел так же широко раскрыл свои объятия и принял его, окружая своей сладкой и нежной любовью.
Азирафаэль провёл невесомо ладонью по чужой спине, зная, как такая безобидная ласка нравится змею, как он выгибается навстречу рукам и щурит свои желтые глаза. Кроули глубоко вздохнул, выныривая из сна, и приподнял голову, глядя из-под ресниц. Он весь был — воплощением соблазна и греха, томный и зацелованный, а на пальце у него огнём горело такое же кольцо.
— Ты пялишься, ангел, — сорванный голос царапал слух и был едва различим.
— А я теперь имею право, дорогой мой мальчик, — щемящая нежность, которая столетия скручивалась где-то в сердце Азирафаэля, расплескалась, сжимая его горло. — Мое.
— Да ты собственник, ужас какой, — ехидная ухмылка на тонких губах сменилась ласковой улыбкой. — И что же ты видишь? Глядя на меня?
Ангел на секунду замолчал, качнулся вперёд, целуя демона, придерживая его лицо обеими руками. Кроули одобрительно застонал, заваливаясь на спину и утягивая обретенного супруга за собой, заставляя сесть на постель. Ему не хотелось двигаться, он был еще совсем ленивый и оскорбительно неудовлетворенный, поэтому красноречиво упёрся твердым членом в чужое бедро. Азирафаэль слегка приподнялся, упираясь обеими руками с двух сторон от дурной головы змея.
— Я вижу… любовь, — ангел поймал узкую ладонь и, толкнув носом пальцы, чтобы раскрыть ее, поцеловал в самую серединку. — Любовь.
Нить, натянутая между двумя любящими сердцами, дрогнула, посылая дрожь по телам демона и ангела, а резонанс заставил заискриться всеми оттенками само мироздание. Где-то пошёл теплый дождь, а где-то на небе выступила радуга. И маленький Тадфилд охватило то удивительное ощущение, что вот-вот случится что-то очень хорошее и светлое, что затронет каждого из жителей. Кто-то поступит в желанный колледж, кому-то повезёт найти доллар на дороге, а кому-то признается в любви самый нужный человек.
И зачем еще какие-то слова, когда можно поцеловать влажные любимые губы, запуская руки во вьющиеся короткие волосы, лечь сверху, накрывая своим телом, и едва не лишиться рассудка уже от этого, переплетать ноги, чтобы стать еще ближе, и раскрывать пальцами такое нежное место, все еще мягкое и податливое после невероятной ночи? Короткие ногти впились в чужую спину, оставляя новые царапины, а зубы сомкнулись на шее, добавляя еще немного следов, подтверждающих, что все это взаправду. Говорить во время секса можно, говорить во время занятий любовью — самое глупое, что можно придумать. Замолчите и смотрите в распахнутые от удовольствия глаза, упирайтесь своим лбом в чужой, воруя тяжелое горячее дыхание, и касайтесь осторожно пушистых перьев на больших крыльях за спиной.
Ведь у каждого из нас они вырастают, стоит только взять за руку правильного человека. Или ангела. Или демона.
Каждому своё.
Энни даже дышать забыла. Лира тоже поражена.
— Не отзывается, — говорю я Лире. — Энни воровка, смышлёная головка!
— Неправда! Не воровка я! — не выдерживает Энни, пытается сесть и тут обнаруживает руку. Глаза её округляются, сама белеет.
— Точно солдат говорил, больше тебя ничем не пронять. Руку пока не напрягай, кости ещё не окрепли.
— Она настоящая? — Энни осматривает, ощупывает руку, пытается шевелить пальцами. Рука слушается плохо.
— Вот, возьми, — Лира протягивает маленький мячик. – Неделю подожди, а потом учись его сжимать. Вот так. И ещё упражнение – берешь два камешка и вертишь на ладони. Вот так, запомнила?
— Да, — Энни берет мячик левой рукой, смотрит, куда бы его положить, потом торопливо оглядывается, замечает лошадь, закусывает губу.
— Лошадь твоя. Одежда лежит рядом с тобой. Еда на столе. Если хочешь что-то спросить, спрашивай, — сообщает Лира.
— Где я? Что вы от меня хотите?
— Ты рядом с Замком Повелителей. А хотим мы, чтоб ты осталась с нами и стала одной из нас. Смышлёные головы нам очень нужны, — говорю я.
— А что вы со мной сделаете, если я не захочу остаться с вами? Убьёте или только памяти лишите?
Укоризненно смотрю на Лиру.
— Ничего мы с тобой делать не будем. Когда захочешь, тогда и уедешь. Тёплая одежда и палатка в тюке у седла. Завтра дождь будет, можешь мне поверить.
— Почему я должна верить звероящеру?
Лира сжимает кулаки.
— Коша, я ошиблась. Она просто тварь неблагодарная.
— Успокойся. Верить или не верить — это право каждого свободного человека. Вспомни, как сама мне цепью врезала. — Лира затихает, шмыгает носом.
Энни торопливо одевается. Лира приготовила ей костюм Повелителей тёмно-красного цвета. С грустью смотрю, как драконочка скрывается под одеждой. Кончив одеваться, она поворачивается к нам.
— Я благодарна вам за руку, но я вас ни о чем не просила, поэтому ничем вам не обязана, — направляется к лошади.
— Энни, один вопрос. Только честно, или лучше совсем не отвечай.
— Да.
— Неужели тебе совсем не интересно? Неужели не хочется хоть одним глазком заглянуть в Замок, узнать, как мы живем, что стало с твоими товарищами?
— Хочется. Но ещё больше мне хочется убраться отсюда живой. И как можно быстрее, пока вы не передумали. Если я много буду знать, вы меня живой не выпустите, ни ты, ни она.
— А если я, Дракон, дам слово, что мы не причиним тебе зла, пока ты не начнешь вредить нам первой?
— То есть, я смогу рассказать кому угодно обо всём, что здесь увижу и услышу. Я правильно поняла?
— Да.
Несколько секунд она обдумывала мое предложение, потом я заметил, что у неё задрожали руки. И губы.
— Хотите поиграть со мной как кошка с мышкой?
— Может, я глупый дракон, но я не понял…
— Чего не понял?! Чего не понял? — только бы не заплакала. – Против вашей сотни тысяча наших была. Сам магистр выступил! Десяти дней не прошло, а вы на солнышке загораете, вина, закуски, трёп о пустяках. Что получается? Где наша тысяча? Нету! Сгинула! Вы меня за дурочку не держите, я жизнь со всех сторон видела! Если отпускаете меня, значит я последняя осталась.
— Ты думаешь, что мы всех ваших уничтожили?
— Я знаю магистра. Не надо мне говорить, что вы с ним подружились. Он не отступает. Если вы здесь загораете, значит он разбит!
— Тогда зачем тебя отпускаем?
— Чтобы рассказала всем, какие вы крутые да благородные. Мол, с женщинами не воюете, даже со шлюхами. Тысячу мужиков положили, а единственную шлюху не тронули. Даже ручку подлечили. Нет, скажешь?
— Всё ясно. Как бы тебе, Энни, попроще объяснить… Твоя ошибка в том, что ты считаешь нас очень сильными. А мы чрезвычайно сильные. Сильные настолько, что нам даже не надо кого-то убивать. Представь себе выводок щенков. Бегают, под ногами путаются, ботинки грызут, писают, где попало. Кто-нибудь их за это будет убивать? Нет. Если уж очень нашкодят, возьмёт за шкирку, посадит в коробку. Кстати, ты не единственный щенок с отдавленной лапкой. Ещё один был, без трех пальцев. Ему тоже лапку подлечили.
— Я вам не верю. Я хочу их видеть.
— Кого сначала? Тех, кто в монастыре остался, или тех, с кем ты была?
— Мою роту.
Даю приказ компьютеру, и на большом экране появляется стена монастыря. Древняя, облупившаяся. Это не Литмундский монастырь, тот как конфетка.
— Где люди? — спрашиваю у компьютера.
— Люди за стеной.
— Покажи запись.
На экране появляются ворота монастыря. Из них выходят человек двадцать нормально одетых монахов и пятеро в костюмах «Нищий в лесу» — подобие доспехов, сплетённое из полосок коры на манер лаптей, снизу мешковина. Пятёрка уходит в лес, и вскоре оттуда появляется колонна наших церкачей.
Фасоны одежды не особенно различаются, но насчет оружия фантазия у людей работала. Кроме луков, копий, палиц и дубин появились арбалеты, каменные топоры с заострённым концом топорища — можно рубить, можно колоть, нунчаки, что-то типа багров и много всякого, чему я даже названия не знаю. Десять человек несут на жердях разрубленную тушу лося. Вышедшие из леса оживленно переговариваются с местными. Через некоторое время все скрываются за стеной, и ворота со страшным скрипом закрываются.
— Это же Пиитетова пустынь! — Энни поражена. — За горами. До неё две недели по перевалам…
— Если хочешь, Лира тебя туда отвезёт. Через полчаса там будешь.
Энни осторожно ощупывает экран левой рукой. Правую бережно прижимает к животу.
— Это как зеркало, да? Там стоит, а тут видно?
— Не совсем так, но близко. Показать, что в вашем монастыре происходит?
— Да-а.
Переключаюсь на Литмундский монастырь. Шесть человек изучают таран на огромных деревянных колесах. Колёса и оси подгнили, и вся конструкция рухнула на бок. Один из церкачей достает нож и отрезает кусок колеса без всякого усилия, как ломоть от буханки хлеба.
— Мы подумали, что эту осадную технику вы приготовили против Лиры, и решили, пусть она сгниет побыстрее — объясняю я Энни.
— Вы можете видеть всё, что происходит? Где угодно?
— Ну, не совсем где угодно, но если дашь нам час-другой на подготовку, то, думаю, покажем, что попросишь, — выдаю на экран запись полета к замку Деттервилей. Снято носовой камерой вертолёта в солнечную погоду. Как сегодня, только жёлтых листьев меньше.
Машинально Энни берёт со стола яблоко, но тут же осторожно кладёт назад.
— Спасибо, что всё показали, сэр Дракон. Спасибо, леди Тэрибл, что… Можно, я уеду?
— Можно. Конечно, можно. Всё-таки не хочешь остаться, осмотреться. Потом больше рассказать своим сможешь.
Качает головой и медленно идет к лошади.
— Постой, ты мячик забыла! — Лира срывается с места, догоняет, суёт в руку мячик. — Тебе пальцы тренировать надо, — идёт назад, садится на край шезлонга. Энни отвязывает лошадь.
— Не получилось, — говорю я. — Видимо, мы не обаятельные. Брат Амадей обаятельный, а мы нет. У меня половины зубов нету, у тебя синяк на попе. Кто же таких полюбит?
— Да при чем тут синяк! — Лира не хочет включаться в игру. – Разве за это любят?.. Ой, Коша, я знаю. Если не сработает, я свой хвост съем! Фу ты, от тебя наберёшься…
Срывается с места, бежит за Энни. Та уже сидит на лошади.
— Энни, стой! Сказать надо! — подбегает к лошади, хватает под уздцы, что-то горячо и убежденно втолковывает шепотом. Если б у меня успели отрасти уши, всё бы услышал, а так… Ох уж эти женские секреты.
Энни отрицательно качает головой.
— Коша, ну скажи ты ей, что ничего с ней не случится! Ну хочешь, мы потом тебя вместе с лошадью к монастырю отвезём? Для тебя же стараюсь, дура! Слезай с лошади, или я тебе руку отрублю! Какой к нам попала, однорукой, такой и уйдёшь!
Энни бледнеет, слезает с лошади. Лира хватает её за руку, тащит ко мне.
— Коша, мы в Замок. Жди нас здесь. Дай слово Дракона, что подслушивать и подглядывать не будешь! — торопливо натягивает одежду.
— Слово Дракона. Лира, хоть намекни, что задумала?
— Коша, нельзя! — хватает со стола яблоко, тащит Энни за руку к подъёмнику.
Нельзя… Странно это. Даю задание главному компьютеру приглядывать за Энни и, в случае нападения на Лиру, усыпить и сообщить мне.
Вспоминаю весь разговор. После первоначального шока — озлобленность. Почему? Я тоже хорош. Запугал женщину нашим могуществом. И не врал ведь, а только чуть сместил акценты. Ничего, если останется с нами, разберётся, а уйдёт, расскажет — пусть нас боятся. Все равно противно на душе. Куда её Лира повела? Не на инженерную же базу. И не на энергоцентраль. И не на склады. Остаётся жилая зона, информационная централь, медицинский центр, спортивный комплекс, плантации агропоники.
Сама говорила, что надо на воле, на солнце, а потащила в Замок. Ничего не понимаю. К черту, у меня других дел много.
— Главный компьютер, на связь. Давай сводку по инженерной базе.
Сколько они там? Уже час… Ага, возвращаются. Идут, держатся за руки как старые знакомые. Энни какая-то задумчиво-умиротворённая. Икону с неё писать. Лира светится как лампочка. Подпрыгивает, пинает камешки.
— Коша, она остаётся с нами на неделю! А там посмотрим!
Энни садится в шезлонг, берет бокал сока.
— Мастер Дракон, не надо звать меня Энни. Я Анна. Энни меня звали в борделе.
— Хорошо, Анна. Может, ты расскажешь немного о себе? Кто ты сейчас, чем хочешь заниматься?
— Двуногое без перьев…
— С плоскими ногтями! — заканчиваю я и зарабатываю улыбку. – Где ты познакомилась с Платоном?
Лира странно посмотрела на нас и занялась кастрюльками с самоподогревом.
— В монастыре. Мастер Дракон, я давала присягу, и пока не намерена её нарушать. Не хочу загонять свою совесть в угол. Я намерена сообщить магистру, что все члены мобильного корпуса живы и прибыли в Пиитетову пустынь. Это мой долг.
— Ты хочешь лично доложить, или достаточно письма?
— Письмо лучше. Если я отправлюсь в монастырь, то вряд ли смогу вернуться, не нарушая приказа. Или получу приказ убить вас.
Ночью они целовались, горячие и утомленные, после очередных сумбурных объятий – Ригальдо лежал на Исли, пристроив подбородок на кулак, и пахом Исли чувствовал осторожные шевеления чужого теплого члена, вжатого в его собственный, и думал: до чего быстрее восстанавливается мальчик, и еще – что эти шевеления снова не доведут их до добра. Но пока что они никуда не торопились: было уютно просто лежать вот так и иногда незаметно дотрагиваться, изучать – делать все то, что было непредставимо раньше.
– Я думал, что я испорченный, – признался ему Ригальдо. – Одно время я также считал, что что-то не так с вами. Что вы инкуб, явившийся из болота, чтобы терзать меня грешными помыслами. Не должен мужчина так сильно нравиться.
Исли засмеялся и погладил его по щеке. Ригальдо хлопнул его по руке:
– Прекратите так делать.
– Ладно, – легко согласился Исли. – Но инкубы, дорогой мой, являются только к женщинам. К мужчинам являются суккубы, и они не похожи на меня. Так что не ищите себе оправданий, мой принц. Дело не в несуществующих демонах.
Он шутил, но ему было больно, так больно, что он едва мог дышать. Ригальдо влекло к нему, когда они занимались фехтованием. Бог знает, куда бы их завела эта запретная связь, но вряд ли бы вышло хуже, чем теперь. Они не говорили об этом вслух, будто решили не упоминать старое, но Исли понимал: Ригальдо всегда будет помнить об этой зиме.
Тот ерзал на нем уж больно многозначительно. Когда до Исли дошло, на что это похоже, его вдруг бросило в жар:
– Да вы и впрямь испорченный мальчишка, мой милый!
– Лежите смирно, – невежливо фыркнул его супруг. – Я не покушаюсь на вашу королевскую… власть. Просто хочу представить, каково это.
И Исли смирно лежал, раздираемый тысячей демонов: смущением, негодованием, возбуждением, сочувствием и дикой, болезненно-острой нежностью – и чувствовал, как Ригальдо трется о него, загнав свой член между его бедер. Мальчик навис над ним, опираясь на руки, его дыхание изменилось. Исли внезапно почувствовал, что крайне распален этой игрой – опасной, совершенно невозможной с женщинами. Он сдвинул ноги, чувствуя, как краснеют его щеки. Ригальдо еще несколько раз знакомо толкнулся бедрами и выдохнул. Сказал:
– И ничего особенного. Только натер все…
Этого Исли уже не вынес. Он обхватил Ригальдо за талию, притиснул к себе и перекатился вместе с ним. Ригальдо настороженно замер, потом расслабился. А Исли отбросил одеяла и принялся покрывать своего мальчика поцелуями, двигаясь сверху вниз. Ригальдо захохотал:
– Щекотно, господи! – а потом замолчал. Его рука легла на затылок Исли, сперва неуверенно, потом жестко, а когда Исли совсем уже смело вобрал в рот его член, мальчишка всхлипнул, коротко и растерянно, и, пока Исли сосал ему, так увлеченно дергал за волосы, что мог бы полголовы вырвать.
*
Таких весен, как эта, прежде не было в его жизни.
Без преувеличения – Исли был почти счастлив. Он постоянно ловил себя на желании глупо улыбаться и как-то раз чуть не заснул на заседании своего совета – все потому, что до этого кто-то не давал ему спать.
Ночи были горячими, ненасытными, полными стука дождя по карнизу, гортанных стонов, ощущения рук, жадно обнимающих спину, твердых колен, сжимающих ребра. Они с Ригальдо сплетались на простынях, как две змеи. Исли поражался себе, но еще больше – своему юному супругу. Как будто тот наконец отогрелся рядом с ним – и из него хлынули запасы нерастраченной страсти. Исли тонул в ней, как в трясине, с каждым разом все неохотнее размыкая объятия. Однажды он пробудился на рассвете – ночью шел дождь, пахло сыростью, небо было умытым и серо-розовым – и понял, что спит в постели Ригальдо, прижав мальчика к себе, что он проспал в покоях норфларского принца всю ночь, чего ни за что не сделал бы зимой из опасений проснуться с перерезанным горлом – и что это уже ни черта не похоже на политический брак.
Он тогда так растревожился от этой мысли, что, едва набросив рубаху на пахнущее чужим потом и соитием тело, сбежал на крышу, даже не поцеловав спящего мальчика. Там, стоя между зубцами, он попытался успокоиться, чувствуя, как ветер обдувает его разгоряченное лицо. Подошел молчаливый часовой, низко склонился, предлагая ему свой простой плащ – Исли поблагодарил и не отказался, чтобы не обижать воина, хотя благословенный холод был именно тем, в чем он сейчас нуждался. Чтобы прочистил мозги. Чтобы охолонил.
С Ригальдо тоже происходило что-то такое: он стал веселее и смелее, Исли все чаще с удовольствием замечал улыбку на его лице. Ему даже начало казаться, что после выздоровления мальчика не только он сам, но и другие обитатели замка ведут себя с принцем-консортом если не приветливее, то спокойнее, как будто до них наконец дошло: несправедливо, что на сыновей ложатся грехи отцов. Дворяне кланялись Ригальдо – то ли опасались, что иначе их могут счесть сторонниками Антейна, то ли почуяли, что в отношениях между принцем и королем что-то серьезно изменилось. На столе в комнате Ригальдо всегда теперь стояли свежие цветы. А еще у него снова появился кот – Ригальдо стеснялся этого, прятал от Исли, но блюдечко молока в углу выдало его с головой. Откуда взялся кот, Исли выяснил довольно скоро: однажды он вошел в покои своего супруга без стука. Посреди комнаты на корточках сидел «каминный мальчик» – сопляк, занимающийся чисткой и топкой печей. Они с Ригальдо увлеченно играли деревянными чурками в «городки».
Увидев Исли, Ригальдо взвился и покраснел. Мальчик же побледнел, глупо распахнул рот и не придумал ничего лучше, как повалиться в ноги, так что Ригальдо пришлось подпихнуть своего нового приятеля в спину, прежде чем он ожил и неуклюже выметнулся из комнаты. Ригальдо отошел к окну, опустил голову, очевидно, ожидая упреков.
Исли обнял его со спины. Мальчик потерянно молчал. Исли потерся щекой о его волосы и, не успев подумать, хорошо ли это, сказал:
– Хотите выезжать из замка на прогулки?
– С вами?
– Со мной или без меня. Но… с охраной. Куда-нибудь не особенно далеко… и не на болота.
– Конечно, – ответил Ригальдо, не раздумывая. У Исли мелькнула мысль: господи, он здоровый молодой парень, как он скучает здесь, в четырех крепостных стенах. – Ваше величество?..
– Да, дорогой?
– Вам не придется пожалеть о своем решении, – твердо сказал Ригальдо. – Я не убегу.
Исли на это только хмыкнул, повернул его лицом к себе и поцеловал хмуро сжатый рот. Ригальдо мгновенно опустил руку вниз, цапнул его за ширинку. И, глядя Исли в глаза, опустился у его ног.
Тот хотел спросить: «Что ты делаешь?» – но тут Ригальдо дернул за завязки, и слова замерли на губах. Исли наблюдал за отточенными движениями Ригальдо, боясь дышать, изумленный до крайности, а тот так лихо управлялся, будто не испытывал ни колебаний, ни смущения.
Когда рука Ригальдо оголила член Исли и кончик узкого розового языка дразняще коснулся головки, того будто испепелило молнией – он тяжело привалился спиной к стене и вцепился в подоконник, потому что вдруг перестали держать ноги. А этот негодяй, это коварное отродье змеи, глядя ему в глаза, повторил:
– Вы не пожалеете, – и обхватил губами напряженный ствол, будто музыкант – флейту, от чего Исли чуть не стек на пол, как расплавившийся воск.
Встречал их у калитки демон с очень злой, но скрученной в бублик Машкой.
— Подоил! — мрачно заявил он, отходя вбок и тыкая пальцем в сторону ведерка, в которое только что едва не упал кот.
— О, госпожа ведьма, мы тут каши с зайцем приготовили, вы, чай, утомились, держите откушайте! — разбойники, как оказалось, во всю кашеварили во дворе у ведьмы, и на столик у крыльца были поставлены шесть тарелок с пахучей пшеничной кашей с мясом и овощной подливой.
— Да я смотрю, вы просто молодцы! — устало и довольно улыбнулась Марья. — Осторожно! — проклятая коза умудрилась вывернуться и в момент крика с неимоверным усердием согнула шею и цапнула Дана на рукав. Саму руку прокусить вряд ли бы смогла, но вот порвать одежду у Машки силенок бы хватило.
— Ах ты ж, зараза! — возмутился демон, сложив фигуру из трех пальцев, стряхивая с рукава охреневшую с такого расклада белую… кажется, крольчиху. Только с небольшими округлыми ушами. — Не бойтесь, это ненадолго. Просто не выдержал… — вздохнул Дан. — Честно, в жизни никогда этого не делал!
— Ей полезно, — хмыкнула Марья. Крольчиха Машка как-то даже более миленько смотрелась. И бодаться ей было нечем. Впрочем, вредное животное отыгралось, подпрыгнув и цапнув демона повыше сапога над коленом. Однако в любом виде Машка оставалась той еще паразиткой. — Ладно, давайте ужинать, завершим уже ваш дурацкий ритуал и распрощаемся навсегда.
Сама ведьма только сейчас поняла, что не ела давненько, а именно еще с утра… И вздохнув, подумала, насколько все запущенно. Она принюхалась к каше, сваренной разбойниками, и потопала к столу.
— Чего стоим, кого ждем? — обернулась ведьма, рассматривая остальных. — Налетай уже!
Второй раз никого звать было не нужно. Машка получила от демона подсрачник и со злобным писком улетела в кусты. А все гости и не очень расселись за хлипким дворовым столиком. Каша, как ни странно, оказалась вполне пристойной, и даже Велена охотно принялась наворачивать нехитрое блюдо.
— Ребята, Леший вас ждет. Сегодня последний день, когда вы еще можете к нему спокойно пройти. С завтрашнего дня русалочьи гулянья набирают полную силу, и в лесу станет небезопасно. Поэтому рекомендую решить вопрос с вашим будущим сейчас, — спокойно проговорила ведьма, наворачивая из миски густую кашу. Кажется, перловую, но это не умаляло ее достоинств для голодного желудка. — В противном случае, вам придется куковать здесь до конца сего веселого мероприятия, а это недели три, — она внимательно посмотрела на главаря и, дождавшись понимающего кивка, продолжила: — Сразу за моим домом начинается неприметная тропинка. Советую идти строго по ней, никуда не сворачивая. Вы выйдете на любимую поляну Лешего. Позовете его, гостинцев я дам сейчас, угостите старичка и договоритесь. Негоже зря по лесам шастать, так у вас будет дом и кров. И если наведается Агнад — тот самый дроу, с которым мы ездили в город, ему тоже можно предложить должность лесного хранителя…
Марья вручила главарю бутыль с настойкой, половинку хлеба и одну из оставшихся колбас. Должно хватить для чисто символического задабривания Лешего.
Велена хмыкнула, доедая содержимое тарелки. И скосила взгляд на демона, который во время еды вел себя столь отстраненно, что стало ясно — от вкуса он абстрагировался начисто.
— Подумать только, у одного леса и уже столько хранителей! — усмехнулась она, глядя, как мужики, откланявшись, спешат в лес, пока не стемнело полностью.
— А куда ты предлагаешь их деть? — спросила ведьма, собирая остатки каши кусочком хлеба. — Нам не нужно под боком разбойничье гнездо, не нужны вылупившиеся умертвия, если эти ребятки где-нибудь загнутся и некому их будет похоронить, как подобает. Не нужны грабежи деревень и обозов по дороге. Пусть уже в лесу сидят с пользой, а не для разбоя…
Ведьма поднялась из-за стола, собрала грязную посуду и понесла замачивать в корыто. Попутно поискала глазами, чем бы запить, но поскольку до организации питья никто не додумался, то поставила в печь греться воду на чай. Сделает что-то, может, простенький узвар из фруктов, и хватит на сегодня.
— Да брось ты… — Велена с усмешкой принялась помогать собирать грязную посуду для помывки, а Дан вовремя подобрался на скамейку с ногами, ибо Машка опять попыталась его цапнуть. Фея же вдруг, тихо прыснув, покосилась на хлев.
— Марь, а прикинь, если мама Люськина на самом деле кошка, просто в козу ее превратил еще один такой демон!
— Ну хрен ее знает… — ведьма задумчиво почесала затылок. — Сейчас такое время, что я уже ничему не удивлюсь…
На самом деле ее занимал более сложный вопрос. Где ей примостить этого чертового демона для ритуала? По идее, его можно бы посадить в кровать… но эта орясина в ней просто не поместится. Ну как-то не предполагали живущие здесь ведьмы, что у них в кроватях будут желать заночевать здоровенные демоны. А там кто его знает, какие условия ритуала надо соблюсти, чтобы все получилось. Она подергала полуоторванную за день пуговицу на рубашке и все же решилась спросить:
— Дан, вас куда положить-то? Боюсь, в кровати не поместитесь, — да тут как бы он себе еще и голову не отбил, проходя в дом. Но высказать такое гостю вслух было уже чревато. Впрочем, оставался еще матрас тот самый, слегка подправленный уже, но не менее несчастный.
— Да я вам свою кровать готов подарить, только бы поскорее уже! — фыркнул иномирец, извлекая из своего пространственного кармана поток тени и, найдя рядом с домом ведьмы свободное место, подбросил его воздух. Велена присвистнула, глядя на то, как ткань разворачивается в воздухе, и небольшая, но вполне просторная палатка сама фиксируется на земле. Демон со смешком двинулся к ней, чтоб отодвинуть полог, показывая просторную комнату внутри и шикарную постель с меховым пледом белого в черную полоску цвета.
— Не терпится избавиться от суетливых смертных? — невесело хмыкнула Марья, заглядывая внутрь. Отчего-то эта палатка вместе с ее содержимым не казалась уютной. Наоборот, все было как-то чересчур вычурно и слишком ляписто, по ее мнению. Впрочем, хозяин — барин. А вкусы у всех разные. — Или не терпится влезть на трон? — смешок стал более едким.
— Да нет, просто жить хочется! — криво и как-то устало улыбнулся демон. — Если моя сестра победит, меня убьют под пытками, если успею я — то просто выдам ее замуж за лорда-хранителя границ, — проговорил он и махнул рукой: — Предлагаю пройти, — и, встретившись взглядом с Веленой, улыбнулся. — И ты приходи, кроха, будешь держать нам свечку!
— Странные у вас обычаи, однако, — пожала плечами ведьма, но прошла внутрь палатки и плюхнулась сидя на кровать, вытягивая ноги. Жизнь и замужество поставили равноценно, хотя… вдруг там такой муж, что лучше бы сразу помереть и не видеть его? А сей вредный тип знает толк в извращениях! Изящно избавится от сестренки без смертоубийства. — Ладно, — она пожала плечами, ощущая себя в незнакомой обстановке совершенно неуютно, — раз уж все равно поспать не получится, так хоть сказки рассказывайте.
Марья усмехнулась, глядя на слегка оторопевшего демона, тщательно закрывающего палатку за вошедшей феей.
Впрочем, тот довольно быстро вернул себе самообладание и, потянувшись, уселся на кровать сам.
— На самом деле лорд-хранитель один из самых адекватных высших, если такое понятие к нам вообще применимо, — вдруг заметил он. — А я, в отличие от сестры, слишком ценю нашу линию крови, и смерть одного из нас — расточительность и дурость, — он с усмешкой принялся расшнуровывать куртку.
— То есть она в случае коронации тебя убьет, а ты выдашь ее замуж за неплохого мужика? — подозрительно сощурилась Велена.
— Ну да, за благородного, умного, достойного, красивого… И не способного покинуть свои земли, — в тон ей ответил демон, загибая пальцы, и также спокойно следом за курткой снимая рубашку.
— Стоп! — выставила вперед руку Марья. — Мы договаривались сидеть тут в кучке, а не по-настоящему передавать удачу! — нет, посмотреть, конечно, было на что. Дан оказался сложен почти как человек, с корректировкой на рост и габариты. Никаких вторых-третьих пар рук, жабр или щупалец на нем не наблюдалось. И не будь этой дикой полосатой расцветки кожи и волос, демон вполне смог бы сойти за обыкновенного здорового мужика. Впрочем, и в таком виде смотрелось все очень красиво.
— Я, кажется, сразу сказал, что мы с вами должны просидеть рядом под одеялом совершенно голые, — напомнил демон и без намеков на стеснение или пошлость потянулся к шнуровке на штанах. Велена немного нервно улыбнулась подруге, разводя руками.
— Кстати, да, он правда это говорил.
— Я, конечно, дико извиняюсь, но он говорил провести ночь, а про обнаженку ничего не было! — возмутилась ведьма, снова морщась. Не было сказано специально? Ну правильно, зачем ее пугать-то? — Но в таком случае… черт, у меня ж там кипяток! Я сейчас.
Марья подорвалась и шустро выскочила из палатки в дом. Печь еще не загасило, но закипевшая вода хорошо так булькала. И если уж все так совпало и им действительно придется ночью куковать в чем мать родила, то можно немного облегчить задачу Дану. А потому Марья быстро заварила ту самую несчастную траву, споро процедила и потащила самую большую найденную чашку с отваром демону. Дозы для такой тушки должно было как раз хватить впритык.
— Не бойтесь, от своих слов не отказываюсь, — она кое-как отодвинула в сторону полог, пытаясь не облиться горячим отваром. — Вот, этот чай поможет пересидеть ночь без проблем. — Ведьма сунула полную чашку демону в руки и взялась раздеваться.
Демон настороженно принюхался и спокойно выпил до дна.
Марье, в отличие от Дана, показывать было особо нечего. Никаких выдающихся форм ни спереди, ни сзади, все чисто обыкновенное и без всяких перекосов. Средний рост, средний вес, средненькая внешность… Стянутая косынка отпустила топорщащиеся, недавно обрезанные волосы, ставшие почти торчком. Без привычной рубашки и штанов Марья себя чувствовала совершенно неуютно. А самое противное, что темнота как раз ничего и ни от кого не скрывала. Здесь собрались все прекрасно видящие во тьме.
— Ух ты! — искренне восхитилась Велена, проследив за изумленным взглядом демона. На спине ведьмы в аккурат на крестце переливался всеми оттенками зеленого странноватый знак.
— Ведьмина метка. И сам копчик выглядит подозрительно. Похоже, у вас скоро начнет расти хвост! — провозгласил демон, и все уставились на Марью в искреннем обалдении.
— А я что? Я ничего! — попыталась прикрыться Марья, но на все нужные части тела рук не хватало. — Не было там ничего, — она попробовала вывернуться, чтобы посмотреть, что ж там так заинтересовало подругу и демона, но не преуспела, только спиной похрустела. — Только хвоста мне не хватает для полного счастья…
Дан, тихо хмыкнув, описал руками круговые движения, создавая перед и за ведьмой два иллюзорных зеркала в полный рост. Стало видно, что над ягодицами находится симпатичная узорчатая картинка, похожая на стилизованный знак богини Лафестии, одной из аватар матери природы. А еще сам копчик выглядел покрасневшим и воспаленным.
— Кстати, а у тебя всегда был такой живот подтянутый? — задумчиво вопросила Велена, уверенная, что раньше там вроде было пузико. А тут ни следа!
— Нет… — Марья ошарашенно пощупала совершенно ровный живот. И поскольку голодом она себя не морила, хоть и ела нерегулярно, то была сильно шокирована отсутствием привычных складочек на боках. — И живот втянулся, и ноги тоньше стали… люди, я что, в нежить превращаюсь? — ведьма удивленно пощупала собственное бедро, ставшее порядком меньше. И никакой висящей шкурки, как обычно бывает у тех, кто слишком быстро исхудал.
Ни стрессов особых, ни голодовки, ни сильнейших заклинаний, требующих полной отдачи, в последнее время не было. Ведьма грустно покосилась на зеркало и буркнула:
— Давайте уже начинать. Раньше сядем, раньше выйдем… — а вот теперь-то несчастный копчик и зачесался. Но увы, чесаться при посторонних, да еще и при будущем правителе, было как-то уж совсем стыдно. Тем более в таких-то местах!
— Привет, Влад. Ты сегодня не очень оригинален.
Наверное, моя интонация оптимизма не излучала. Потому он и решил уточнить.
— Как самочувствие?
— Вроде в порядке.
— Ну, уже хорошо. А чего это ты здесь?
— Пока особо срочных задач нет, можно сказать — временное затишье.
— Это ты хорошо подметил. Я имею в виду то, что «временное».
Его слегка ироничный тон явно предвещал продолжение. Которое не замедлило последовать.
— Сегодня произошла сработка сенсора на пятом схроне. Произвели выемку. Аудиокассета с записью. Как думаешь, что там?
— Неужели сообщение от Алиски?
— Угадал, пророк!
Я, конечно, ожидал этого момента, но всё равно чуть не подскочил на месте.
— Значит, у нее всё получилось?
— Ага! Сейчас спецы обрабатывают запись. Как закончим—тебе копию обязательно! Уж извини, кассету домой не получишь — спецхранение, сам понимаешь.
— Можешь сейчас сказать, что там? Ну хотя бы в самых общих чертах?
Влад слегка улыбнулся.
— Нам всем пришлось поволноваться, конечно, и ничуть не меньше тебя—ведь она не только наш самый молодой «засланец». Вся операция с твоей дочерью — это наш первый опыт внедрения одного человека на место другого. Кстати, похоже, что именно в этих обстоятельствах небольшой возраст дает очень серьёзное преимущество — за Алёной ещё не тянется полоса событий жизни, о которых мы не знаем и о которых нам трудно догадаться, потому Алиске гораздо проще импровизировать. Взрослому человеку, подменяющему собой другого взрослого, было бы намного сложнее.
— Влад, хватит теоретизировать! Как она живёт там, говорит хоть что-нибудь?
— Скоро сам послушаешь. Жаль, конечно, что только послушаешь—широко доступные видеокамеры там появятся лет через десять. После заброски прошла неделя, пока вроде бы всё в порядке. А вообще—представь, а? Только попала в зону разрабатываемого события—и уже поклонники приходят. Этак на будущее лето и серенады под балконом зазвучат! Что делать-то будем, а?
— Ты не хуже меня знаешь—завидовать!
Над лужайкой повисла тишина, от набравшего было обороты шутливо-бодрого тона в момент не осталось и следа.
Он отвел взгляд в сторону, потом снова осторожно посмотрел на меня.
— Прости. Я не подумал, когда сказал последнюю фразу…
— Да ладно уж. Это ты прости—столько лет прошло, а я…
— Я прекрасно понимаю тебя. Но… В старину многие посчитали бы, что это звучит наигранно, и всё же — нужно жить дальше.
Словно в подтверждение его слов, за нашей спиной защелкал бельчонок. Влад повернулся на звук, однако зверёк быстро вскочил на ствол и спрятался среди хвоинок.
— Вот видишь, даже он со мной согласен. Пойми — эмоциональное поле, которое создают твои воспоминания, не должно мешать работе. Тем более — жизни. А из тебя уже который год только холодные вьюги сквозят…
— Это так заметно?
— Если бы было не заметно, я бы не верил тебе. И в этом плане ты очень похож на Самойлова.
— Да, я давно хотел тебя спросить — удалось ли выяснить его окончательную судьбу?
— Известно, что в последний раз его видели в 92-м. На Казанском вокзале, среди людей, лишившихся жилья. Или как их тогда презрительно называли—БОМЖей. Но, по всей видимости, это было его последнее общество.
— Что с ним могло произойти дальше?
— Поскольку дальше следы его теряются, то, скорее всего, либо умер от болезни, либо был убит. Тогда с этим было очень просто…
Влад замолчал, глядя куда-то в сторону.
— Интересно получается. Раньше, когда мы ещё не умели гарантированно качественно синтезировать биоматералы, существовали доноры — люди, которые отдавали частицу себя для спасения другого человека. Чаще всего делились кровью — но это была, пожалуй, самая безопасная операция. А иногда случались ситуации, когда человек отдавал какой-нибудь свой орган для спасения другого человека, и при этом погибал.
Тогда, в 84-м, Андрей Самойлов потерял то самое дорогое, что было у него. И должен был погибнуть из-за этой потери. Сейчас, спустя без малого полтора века, ты отдаешь самое дорогое, оставшееся у тебя. Чтобы спасти его и многие тысячи людей потом. А, возможно, и саму страну. И сам себя обрекаешь на путь к тому же самому безысходному состоянию.
И, помолчав, продолжил.
— Вот только тебе мы погибнуть не дадим.
Я ощущал, что он смотрит на меня. Но поворачиваться навстречу его взгляду не хотелось.
— Влад, для того, чтобы погибнуть, не обязательно лишаться жизни и даже деградировать…
— Верно. Можно просто потерять свой стержень, утратить цели, стать другим человеком, что равносильно гибели прежнего.
Немного помолчав, он продолжил.
— Алиску ты, хотя бы, не совсем потерял — по крайней мере, мы можем получать от неё сообщения. Может быть, через какое-то время мы поймём, как возвращать людей из прошлого, и вы снова встретитесь. Но.. Ты же понимаешь, что ни «Понтекорво», ни его экипаж назад уже не вернёшь. У нас нет возможности изменять историю во имя самих себя. А идти вперёд с повёрнутой назад головой тяжело. Так что… Может, тебе всё же сходить пообщаться в лабораторию прикладной психокоррекции?
— И что они там сделают, в этой твоей лаборатории?
— Слегка подкорректируют некоторые сформировавшиеся у тебя психоэмоциональные связи и реакции. Процедура абсолютно безболезненная. Не имеет никакого отношения к психотронным технологиям, которые раньше пытались развивать. Она не ломает личность и никому не подчиняет—просто чуть-чуть меняет восприятие. Считай, что это как обезболивающее при травме.
— Я понял, дальше можешь не продолжать.
— И что ты ответишь?
— Нет, Влад. Как бы ни было тяжело — но с пустой душой я сам себе буду не нужен.
Он отвел взгляд в ту сторону, где когда-то можно было видеть шпиль Главного Здания, грустно вздохнул.
— Думаешь, я ожидал от тебя другого ответа? А раз так — значит, будешь лечиться работой. У нас были определённые сомнения, но теперь готовься к тому, что мы тебя активно привлечём, как минимум, к работе группы обработки информации. То есть все Алискины сообщения будут проходить через тебя. Будешь вместе со спецами прослушивать её кассеты, потом—возможно, и просматривать видео. Нам нужно, чтобы не ускользнул ни один оттенок в эмоциях, ни одна интонация в голосе. Ещё раз повторю—лучше тебя её не знает и не понимает никто.
— Знаешь, а вот сейчас я действительно в чём-то ей завидую.
— Эх… Не забывал бы ты, что там у неё ещё 90-е впереди. А ведь тогда множество и более сильных людей сломались. Причем выросших и сформировавшихся в том жестоком веке, а не в наших гораздо более человечных условиях. Выдержит?
— Физически просто так её не возьмешь—думаю, что её гипнотических способностей достаточно, чтобы не допускать того, чего она не хочет или не желает в данное время. Очень боюсь за психоэмоциональную сферу, но… Должна. Должна выдержать, Влад.
И после небольшой задумчивости я произнёс внезапно возникшее.
— А если у них всё получится, то и 90-х ведь может не быть! В том виде, конечно, в котором они нам известны!
***
Дверь закрылась.
Как и много раз до того. С тоскливым скрипом петель, которые физику Андрею Дмитриевичу Самойлову некогда было смазать.
Но сейчас она закрылась как-то по-другому. Как будто закрыв за собой ещё и очередную страницу жизни. И, конечно, открыв при этом новую.
Было немного грустно. Однако грусть эта была какой-то особенной.
Её нельзя было назвать приятным чувством. Но почему-то очень не хотелось, чтобы она уходила. И даже казалось, что с ней он способен в жизни на гораздо большее, чем без неё.
Может быть, именно так и начинается взросление?
Пытаясь разобраться с нахлынувшим ощущением, он неспешно двинулся вниз по лестнице. Пахнувшей бродячими кошками, занесенной внутрь октябрьской листвой и ещё чем-то непонятным.
Но не успел преодолеть и пролёта, как снова услышал за спиной щелчок поворачивающейся ручки замка и знакомый скрип. И столь же знакомый голос.
— Стой!
Он оглянулся.
Алёнка опять стояла в двери. В своих неизменных домашних джинсах и красном свитере, по которому через плечо струился перетянутый обычной резинкой густой черный хвост.
— Знаешь, ты заходи ещё в гости, как сможешь. Если хочешь, конечно…
Лэт тормознул меня после традиционных утренних процедур расчесывания и облизывания.
— Ты мне не поможешь? — кровавый выдал подозрительно знакомый вопрос. Ну разве я могу его бросить на произвол судьбы? Нет, конечно.
— Помогу, — киваю, почесывая дракона за ухом. — А что надо делать?
— Да вот… — Лэт воровато оглянулся и вытащил из-за пазухи плетку.
— Э, нет, так дело не пойдет. Я тебя бить не соглашалась.
Осторожно забираю у него подозрительно тяжелое «орудие труда» и брезгливо выбрасываю вон в утиль.
— Давай как-то бескровно решать такие вопросы… — веду дракона в свободную от обитателей комнату, обустраиваю ее как можно уютнее. Мягкий диван, большое кресло, занавески на стилизованное из стены окно, теплый ковер под ноги — вдруг ему вздумается поваляться на полу… Дракону, конечно, простуда практически не грозит, но я ведь не зверь. Зачем лишние мучения, если можно без них обойтись?
Усаживаю кровавого на кремовый диван, опускаюсь возле него на корточки и смотрю в голубые, блестящие глаза. Напутственно говорю:
— Давай условимся проводить такие процедуры без травм, побоев и прочего. За побоями — к Шеврину. Он злой, потому что мелкий, побьет так, как ты хочешь и в троекратном размере. А ко мне — за релаксом. Согласен?
— Пойдет, — кивает дракон, показывая всем своим видом предвкушение.
— Значит будем учиться… на драконах, — вздыхаю и достаю заранее заготовленную веревку. — Давай ручки. Да не дрожи, смотри, какая мягкая, могу согреть, если холодная…
Но Лэт вздрагивает не от холода. И протягивает сложенные запястья. В глазах кровавого плещется… страх? Нет, скорее тень былого страха. Он ведь знает, что я не сделаю ему совершенно ничего такого, что вытворяли с ним в далеком прошлом в другой реальности, в другой жизни…
Теплая красная веревка осторожно складывается петлей вокруг запястий. Она не должна скользить и не должна затягиваться. Ее удел — лежать точно так, как я ее положу. И держать узел там, где ему и положено быть. Мягко завязываю, проверяю просвет — между веревкой и кожей свободно пролезают мои два пальца, значит Лэту можно где-то часик так посидеть.
Оставляю концы веревки свободно свисать и любуюсь на дракона. Алые волосы, свободно спадающие на спину, сколотые маленькой заколкой-крабиком на затылке чисто для красоты. Белая, просторная рубашка с красными узорами по вороту. Алые брюки, алая веревка на запястьях и белоснежная кожа с нежными голубыми прожилками вен. И ярко-голубые, светящиеся глаза… из которых капают прозрачные слезинки.
— Ты чего? Больно? — проверяю его руки, но веревка держится свободно, дракону достаточно сильного рывка, чтобы разорвать эти символические путы.
— Нет-нет, — мотает головой Лэт и капли слез попадают на меня.
— Снять? Тебе плохо? — порываюсь убрать проклятую веревку. Но все же какой прекрасный контраст! Белый цвет и цвет крови. Кремовый диван, коричневый ковер и кровавый дракон в центре композиции… очень оригинально смотрится.
— Нет, оставь, пожалуйста… — он сидит так, будто связан по рукам и ногам, не в силах сдвинуться с места.
Над головой дракона сгущается серое марево. Я смотрю и не могу понять, что это такое. Память? Прошлое? Фантазии? Нет, скорее память. Обрывки его воспоминаний мелькают у меня голове. Но они такие смутные, страшные, серые, болезненные, просто отвратительные, что я лишь мельком могу осознать их. Что-то серое, что-то мерзкое, что-то во рту, кто-то держит его за глотку. Прочерк золота — то ли волосы, то ли одежда. Проблеск алого на сером фоне. Кровь… лужа крови. Боль в душе и теле… Боль в руках, в спине, в крыльях… боль в сердце от потерянной любви…
Я сажусь рядом с Лэтом и крепко обнимаю его за плечи, касаюсь лбом его лба. Он сейчас не здесь, он — там, в своем сером ужасе. Дракон вздрагивает, но не вырывается, просто сидит как статуя, боясь даже лишний раз дышать. Он склоняет голову мне на плечо, всхлипывает и остается таким же неподвижным. Даже не поднимает руки, чтобы вытереть слезы. А я глажу напрягшуюся спину, шелковистые волосы, закаменевшие плечи, и шепчу всякую дурацкую чушь, которую все шепчут плачущим друзьям, любимым, детям…
Прижимаю Лэта к груди и даю ему выплакаться в волю. Мужчины тоже плачут. Плачут, как дети, решившись, наконец, вылить весь тот ужас, копящийся у них в душе. И я понимаю его. У меня самой точно такая же дрянь в голове. И я тоже рыдаю, чтобы выбросить накопившееся. Пусть течет себе со слезами, с болью, со страданием и мучениями. Пусть уходит все плохое, что может быть.
Я знаю, как больно вспоминать. Больно переживать все то дерьмо, случившееся с тобой в прошлом. Я все понимаю, дорогой мой кровавый дракон. Ласково целую макушку, перебираю его мягкие длинные волосы, осторожно касаюсь связанных рук. Неправильная я домина, ой неправильная… Но какая к черту разница?
Холодные ладони постепенно согреваются в моих руках. Бедняга, даже температура упала. Ласково вытираю ему лицо чистым платком. Неподвижный дракон тихонько всхлипывает и поднимает на меня взгляд. Голубые озера глаз сейчас затуманены слезами, алые ресницы слиплись, на щеках дорожки слез.
— Я тряпка, да? — он шмыгает носом, но не делает ни малейшей попытки пошевелиться.
— Нет, ты очень сильный дракон, — нежно касаюсь губами уголка его губ. — Не каждый смог бы выжить после того, что пережил ты…
— А я и не выжил… — грустно ответил Лэт, но продолжать разговор не стал.
Так мы и сидели, переживая в своей памяти каждый свое. И одновременно что-то общее. Наконец день воспоминаний закончился и Лэт впервые пошевелился, разминая затекшие плечи. Я осторожно развязала веревку, пряча ее до следующего раза. Что-то мне подсказывает, что такая психотерапия будет у нас частенько теперь. Но первый шаг сделан — Лэт уже не будет лупить себя плеткой. Ведь посидеть немножко в веревках намного безопаснее. Другой вопрос — из чего была сделана та плетка, чтоб пробивать шкуру дракона? Откопал же где-то на мою голову… Семейка мазохистов, блин…