Лэт тормознул меня после традиционных утренних процедур расчесывания и облизывания.
— Ты мне не поможешь? — кровавый выдал подозрительно знакомый вопрос. Ну разве я могу его бросить на произвол судьбы? Нет, конечно.
— Помогу, — киваю, почесывая дракона за ухом. — А что надо делать?
— Да вот… — Лэт воровато оглянулся и вытащил из-за пазухи плетку.
— Э, нет, так дело не пойдет. Я тебя бить не соглашалась.
Осторожно забираю у него подозрительно тяжелое «орудие труда» и брезгливо выбрасываю вон в утиль.
— Давай как-то бескровно решать такие вопросы… — веду дракона в свободную от обитателей комнату, обустраиваю ее как можно уютнее. Мягкий диван, большое кресло, занавески на стилизованное из стены окно, теплый ковер под ноги — вдруг ему вздумается поваляться на полу… Дракону, конечно, простуда практически не грозит, но я ведь не зверь. Зачем лишние мучения, если можно без них обойтись?
Усаживаю кровавого на кремовый диван, опускаюсь возле него на корточки и смотрю в голубые, блестящие глаза. Напутственно говорю:
— Давай условимся проводить такие процедуры без травм, побоев и прочего. За побоями — к Шеврину. Он злой, потому что мелкий, побьет так, как ты хочешь и в троекратном размере. А ко мне — за релаксом. Согласен?
— Пойдет, — кивает дракон, показывая всем своим видом предвкушение.
— Значит будем учиться… на драконах, — вздыхаю и достаю заранее заготовленную веревку. — Давай ручки. Да не дрожи, смотри, какая мягкая, могу согреть, если холодная…
Но Лэт вздрагивает не от холода. И протягивает сложенные запястья. В глазах кровавого плещется… страх? Нет, скорее тень былого страха. Он ведь знает, что я не сделаю ему совершенно ничего такого, что вытворяли с ним в далеком прошлом в другой реальности, в другой жизни…
Теплая красная веревка осторожно складывается петлей вокруг запястий. Она не должна скользить и не должна затягиваться. Ее удел — лежать точно так, как я ее положу. И держать узел там, где ему и положено быть. Мягко завязываю, проверяю просвет — между веревкой и кожей свободно пролезают мои два пальца, значит Лэту можно где-то часик так посидеть.
Оставляю концы веревки свободно свисать и любуюсь на дракона. Алые волосы, свободно спадающие на спину, сколотые маленькой заколкой-крабиком на затылке чисто для красоты. Белая, просторная рубашка с красными узорами по вороту. Алые брюки, алая веревка на запястьях и белоснежная кожа с нежными голубыми прожилками вен. И ярко-голубые, светящиеся глаза… из которых капают прозрачные слезинки.
— Ты чего? Больно? — проверяю его руки, но веревка держится свободно, дракону достаточно сильного рывка, чтобы разорвать эти символические путы.
— Нет-нет, — мотает головой Лэт и капли слез попадают на меня.
— Снять? Тебе плохо? — порываюсь убрать проклятую веревку. Но все же какой прекрасный контраст! Белый цвет и цвет крови. Кремовый диван, коричневый ковер и кровавый дракон в центре композиции… очень оригинально смотрится.
— Нет, оставь, пожалуйста… — он сидит так, будто связан по рукам и ногам, не в силах сдвинуться с места.
Над головой дракона сгущается серое марево. Я смотрю и не могу понять, что это такое. Память? Прошлое? Фантазии? Нет, скорее память. Обрывки его воспоминаний мелькают у меня голове. Но они такие смутные, страшные, серые, болезненные, просто отвратительные, что я лишь мельком могу осознать их. Что-то серое, что-то мерзкое, что-то во рту, кто-то держит его за глотку. Прочерк золота — то ли волосы, то ли одежда. Проблеск алого на сером фоне. Кровь… лужа крови. Боль в душе и теле… Боль в руках, в спине, в крыльях… боль в сердце от потерянной любви…
Я сажусь рядом с Лэтом и крепко обнимаю его за плечи, касаюсь лбом его лба. Он сейчас не здесь, он — там, в своем сером ужасе. Дракон вздрагивает, но не вырывается, просто сидит как статуя, боясь даже лишний раз дышать. Он склоняет голову мне на плечо, всхлипывает и остается таким же неподвижным. Даже не поднимает руки, чтобы вытереть слезы. А я глажу напрягшуюся спину, шелковистые волосы, закаменевшие плечи, и шепчу всякую дурацкую чушь, которую все шепчут плачущим друзьям, любимым, детям…
Прижимаю Лэта к груди и даю ему выплакаться в волю. Мужчины тоже плачут. Плачут, как дети, решившись, наконец, вылить весь тот ужас, копящийся у них в душе. И я понимаю его. У меня самой точно такая же дрянь в голове. И я тоже рыдаю, чтобы выбросить накопившееся. Пусть течет себе со слезами, с болью, со страданием и мучениями. Пусть уходит все плохое, что может быть.
Я знаю, как больно вспоминать. Больно переживать все то дерьмо, случившееся с тобой в прошлом. Я все понимаю, дорогой мой кровавый дракон. Ласково целую макушку, перебираю его мягкие длинные волосы, осторожно касаюсь связанных рук. Неправильная я домина, ой неправильная… Но какая к черту разница?
Холодные ладони постепенно согреваются в моих руках. Бедняга, даже температура упала. Ласково вытираю ему лицо чистым платком. Неподвижный дракон тихонько всхлипывает и поднимает на меня взгляд. Голубые озера глаз сейчас затуманены слезами, алые ресницы слиплись, на щеках дорожки слез.
— Я тряпка, да? — он шмыгает носом, но не делает ни малейшей попытки пошевелиться.
— Нет, ты очень сильный дракон, — нежно касаюсь губами уголка его губ. — Не каждый смог бы выжить после того, что пережил ты…
— А я и не выжил… — грустно ответил Лэт, но продолжать разговор не стал.
Так мы и сидели, переживая в своей памяти каждый свое. И одновременно что-то общее. Наконец день воспоминаний закончился и Лэт впервые пошевелился, разминая затекшие плечи. Я осторожно развязала веревку, пряча ее до следующего раза. Что-то мне подсказывает, что такая психотерапия будет у нас частенько теперь. Но первый шаг сделан — Лэт уже не будет лупить себя плеткой. Ведь посидеть немножко в веревках намного безопаснее. Другой вопрос — из чего была сделана та плетка, чтоб пробивать шкуру дракона? Откопал же где-то на мою голову… Семейка мазохистов, блин…