— В принципе, не все так плохо, — принялся рассуждать Дарик. — По крайней мере, мы с этой стороны, а оно с той.
— Да, — радостно поддержал механика Найт, — и преграда продержится часов семь, если это… дерево продолжит лупить в нее с той силой и интенсивностью.
— Ну, могло быть и хуже, — пессимистически вздохнула Эльга, — если проснутся и остальные деревца. Как ты там говорил про их коллективный разум?
Найт кратко пересказал статью их энциклопедии. На Араоне — родной планете защитников, — деревьям аборигены приносили жертвы и боялись даже листик задеть ненароком. Потому что сегодня заденешь и не выпросишь пощады, а завтра тебя какой-нибудь сук от другого дерева нашампурит как шашлык на вертел — и никто не то чтобы помочь, а даже труп снять не сунется.
— И что делать? — Мэриш уже получила все данные о температурных режимах и прочих условиях и с помощью Игрека определяла вероятность пробуждения остальных шести хранителей.
— Ну, можно попробовать с ним подружиться, — философски предложил Найт. — По крайней мере, род, который получал хранителя жил долго и процветал умеренно.
— Допустим, — кивнула Мэриш, — а как? Как вообще можно подружиться с деревом? Полить? Лампой посветить? Комнату проветрить? Или оно, наоборот тень предпочитает, а за лишний полив может сильно обидеться?
— Куда уж сильнее, — Дарик указал на вибрирующий шлюз, скорее всего киборг ошибся в прогнозах и деревце перейдет к более близкому знакомству с остальным экипажем гораздо быстрее.
— Увы, сведений о том, как наладить контакт, в открытых источниках нету, — Найт демонстративно развел руками. — Попробуйте обратиться к заказчику, может, успеет инструкцию пожертвовать.
— Да, вместе с бешеной суммой компенсации за то, что не уберегли ценный груз, — Мэриш припомнила заказчика и аж вздрогнула. До того неприятный и алчный тип, что такому проще приплатить, чтобы отвязаться. — Может, он еще каждую веточку у этих чертовых растений пересчитал, и уже за них готовится нам иск вкатить.
— Ну, пригласим сюда — и пусть сам свою флору упокаивает… то есть успокаивает, — Эльга машинально почесала переносицу, как всегда делала, если дела были швах. — А нельзя нам придумать встречную претензию, что груз был недостаточно хорошо упакован… или там гарантии безопасности экипажа нарушены?
— Вряд ли, — Игрек вывел на виртуальный экран пункты договора, — там даже страховка предусмотрена на случай, если кто-то из членов экипажа не сможет выполнить свои обязанности. Это тоже включено в раздел рисков и грозит нам штрафом, а у нас и так нарушение состава груза…
— Гадство, — Мэриш вздохнула и стала отдавать распоряжения. — Дарик, посмотри варианты дополнительной изоляции отсека, чтобы эта хрень не вылезла оттуда как можно дольше. Эл, как только поймаешь сигнал связи, сразу попроси помощи у ботаников, может подскажут, как с деревом быть. Найт, мы, конечно, не можем требовать от вас участия в этом де… в этой чрезвычайной ситуации, но, можно вас попросить наладить контакт с растением. Вы же киборг, может….
— Может меня будут ловить дольше, а есть медленнее, — расхохотался Найт.
— Не совсем так, — поморщилась Мэриш, — но в целом, да. Вам проще наладить контакт, потому что в случае провала, у вас есть шанс уцелеть или… пострадать по минимуму. Но я вам не предлагаю идти туда в лоб, а всего лишь принести консервы и попробовать прикормить эту дрянь… надеюсь в более сытом состоянии она перестанет ломать нам корабль.
— А как я должен это кормить, — Найт просканировал шлюз — часа три еще продержится точно. — Если я открою, то снова закрыть не получится.
— Ну, через вент-канал. — Мэриш попыталась припомнить прочность и надежность трубы, но так и не смогла: учеба была слишком давно, а кроме выпускного экзамена никто больше технические данные внутреннего строения аппаратов не спрашивал. — Может быть, деревце почувствует ваш запах, ему понравится угощение…
— И оно в порыве благодарности не хрястнет веточкой по трубе, чтобы заодно и меня перешибить, — вежливо закончил Найт. — Но не стоит смущаться, это приемлемый план. Сколько консервов вы готовы ему пожертвовать?
— Четыре упаковки, — Мэриш отвела взгляд в сторону, — лимит мы вынуждены были продать…
— Класс, — Найт демонстративно поднял вверх большой палец. — А если ему будет мало двадцати банок?
— Ну тогда… — Эльга патетически воздела руки вверх, — нам останется только помолиться матери природе и сказать, что мы тоже дубы… возможно, признает за родственников и пощадит…
— Скорее убьет быстро, — фыркнул Дарик, слишком забавной была поза Эльги.
— Хорошо болтать, — Мэриш похлопала шлюз ладонью, — все равно другого плана никто не придумал. Но если будут идеи — сообщайте.
Найт кивнул — за три часа можно многое успеть, кроме одного: найти другую попутку, на которой получилось бы убраться подальше от этого приключения. Где лежит запас экипажа Игрек подсказал без лишних придирок и капризов, хотя до этого как только мог ерничал и вредничал. Найт вытащил коробку, проверил состав — синтезированное мясо. Но кто это дерево знает, будет оно таким питаться или предпочтет подзакусить тем, кто угощает. С другой стороны любому организму после пробуждения хочется есть и пить, а дерево тоже живое.
— Мэриш, а водичку тоже через канал притащить?
— Не знаю, но захвати тубу — вдруг поможет.
Найт закатил глаза — другого ответа он, впрочем, и не ожидал.
Дары для дерева ему собрали быстро — Эльга окрестила сумку с водой и консервами «ссобойкой», но значение данного слова таки не прояснила. Найт решил, что, очевидно, потому что этот груз придется тащить с собой через сто тридцать метров вент-канала, но ближе входа не было. Впрочем, продолговатая сумка пролезла, пусть и неохотно, но вот киборгу пришлось потруднее — труба была настолько узкой, что пришлось руки из суставных сумок выщелкивать, чтобы хоть немного уменьшить объем в плечах. Да еще и сама конструкция абсолютно точно была против, чтобы ее использовали как маршрутный туннель — труба скрипела и даже, кажется, покачивалась. Найт на пару секунд замер, закрыл глаза — но нет с вестибуляркой все было нормально, да и стабилизатор функционировал исправно. Просто труба действительно тряслась и шаталась… потому что ее кто-то усиленно раскачивал и этот кто-то полз навстречу. Найт послал запрос Игреку.
— Да, дерево очень вежливое и решило тебя встретить с распростертыми объятиями, — непринужденно отозвался корабельный искин, словно докладывал о пропущенном сообщении из категории ненужной рекламной рассылки. — Оно активно ветки отращивает и пихает к тебе через решетку вентиляции.
— А раньше предупредить не мог? — возмутился Найт и попытался втянуться обратно к отверстию, через которое проник в вент-канал.
— А смысл? — философски уточнил Игрек. — Доползет оно до тебя в трубе или до всех через трубу?
— Ну, я предпочел бы наслаждаться флорой со всеми, а не в гордом одиночестве, — Найт напрягал все мышцы, но вперед ногами протискиваться было гораздо труднее.
— Зато у остальных есть шанс, что, раз ты заткнул трубу, то до остальных дерево не доберется, — предположил Игрек. — Или доберется, но позднее. — А затем добавил официальным тоном: — соединяю с капитаном.
— Найт, — зазвучал взволнованный голос Мэриш. — У нас проблемы…
— И я даже знаю какие, — проворчал Найт. — И, не поверишь, но проблемы действительно во множественном числе. И одна из них: я застрял.
— Вот дерьмо, — ругнулся голос Дарика. — Ты пока только трубу не ломай, а то включился блокировка и мы в обще того…
— Ну, я могу и тут посидеть до конца перелета, — великодушно предложил Найтю — И мне даже цветочков приносить не надо, потому что они уже сами, сцука, приползли…
Клотильда знала, что на её пути эта ловушка бездейственна. Она не способна увлечься так сильно, чтобы потерять разум и оказаться в рабстве у создания алчного и честолюбивого, как это случилось с её матерью.
Она, Клотильда, сама будет раскидывать сети и улавливать в них добычу. Она будет наслаждаться игрой, взирая за схваткой с вершины холма. Иногда будет слегка подстрекать сражающихся, подобно «светлоокой дщери Эгиоха» под стенами Трои. Или манить красотой, как златокудрая Афродита.
Она станет божеством для покорных смертных, которым и в голову не придет разорвать брошенные на них силки. Ибо они слишком невежественны и самолюбивы, чтобы уразуметь причину в своей порочности.
Когда истек срок положенного траура, она решилась обзавестись любовником. Больше из любопытства, чем из подлинной страсти. Она жила при французском дворе, а там всегда слишком много говорили о любви. Любовью, чувственностью, флиртом был пропитан воздух. Даже несмотря на то, что сам король, в отличии от своего отца, сторонился женщин и любовным утехам предпочитал охоту.
Её первым избранником был молодой дворянин из Прованса. Он был хорошо воспитан, в меру образован, обладал приятной наружностью и у него были красивые руки. Этот молодой человек ей нравился, но все же она не решилась открыть ему своё имя. При дворе так было принято. Многие знатные дамы, опасаясь за свою репутацию, встречались со своими любовниками инкогнито, скрывая лица за маской.
Принцессе крови была важна не репутация, а собственная свобода. Ей непереносимо было представить, что кто-то, мужчина, присвоит её себе, как собственность, и будет похваляться своей победой.
Она встречалась с ним тайно, в особняке, который купила на чужое имя в Сент-Жерменском предместье. Она позволяла видеть своё тело, восхищаться им, ласкать его, но закрывала лицо. Красоты её тела, его алебастровой белизны, безупречного сложения, жемчужной прозрачности кожи было достаточно, чтобы искупить скрытое за маской лицо.
Любовник первое время довольствовался этим, его распаляла таинственность и распирала гордыня, ибо высокое происхождение дамы не оставляло сомнений. Он произносил страстные речи, ласкал пылко и нежно, и был ей приятен.
Особого головокружительного восторга она не испытывала, но всё же в ней рождалось нечто похожее на желание, были какие-то смутные сладкие судороги.
Но в целом Клотильда была разочарована. Это и есть блаженство? То самое, небесное, о котором пишут поэты? Лгуны!
А вскоре случилось неизбежное. Любовник не пожелал довольствоваться малым и пожелал завладеть ею целиком, узнать её имя, стать её господином. Появилась ревность, дерзость, назойливость. Он пытался выследить её, навязать ей условия.
И тогда ей пришлось избавиться от него. Как прежде со своим мужем, она не прибегала к прямым действиям, не подсылала убийц, не подсыпала яд. Она действовала тоньше — словом. Безумец погиб на дуэли. По её наущению некий ревнивый муж получил анонимное письмо, в котором сообщалось, что известный при дворе молодой человек злоумышляет на честь его жены. Было названо имя молодого человека и место в Париже, где он намерен осуществить задуманное.
По странному стечению обстоятельств там поблизости оказалась и добродетельная супруга, пребывавшая в полном неведении. Тревожным письмом её вызвали к больной матери. Она столкнулась с молодым дворянином и была застигнута мужем.
Бессмысленно оправдываться перед ревнивцем. Ему здравый смысл неведом. Он превращается в разъяренного быка, в холку которого вонзилась отравленная бандерилья.
Молодой человек был убит, а Клотильда впервые испытала удовольствие от задуманной и осуществленной интриги. Вот оно — истинное наслаждение! Вот он, восторг! Она связала в единый узел чужие жизни и сыграла роль судьбы.
Её последующий роман подтвердил прежние опасения. Она вновь сохраняла инкогнито, но это не помешало её любовнику учинить на первом же свидании ревнивый допрос. Он желал власти над ней.
И она быстро порвала с ним. Некоторое время спустя ревнивец был убит на улице неизвестным грабителем.
Обзаводиться третьим любовником она воздержалась. При дворе, где она бывала без маски, не скрывая имени, Клотильда замечала устремлённые к ней взгляды. Она была красива – мужчины желали её. Но ещё больше они желали подчинить её себе, изловить как зверя, чтобы затем с горделивой усмешкой указывать на прибитую к стене красивую голову.
«Все мы охотники или жертвы» — размышляла Клотильда, парируя холодной улыбкой эти взгляды. — «Но я не хочу быть жертвой. Мне нравится быть ловцом».
Она знала, что без труда завлечёт в ловушку любого из них, подчинит его, сделает своим рабом. Сотворит даже послушное орудие для осуществления своих замыслов, чтобы не пачкать рук.
Её руки слишком нежны и белы, они созданы для украшений, а не для оружия. Ей не нужна была королевская власть, шаткая и открытая всем ветрам, ей нравилось оставаться в тени.
Она неспешно плела свою паутину, обматывая ею тех, кто в неё попадал. Она знала их пороки, их тайны, их сокровенные замыслы. Она знала, за какую ниточку потянуть, чтобы повернуть всю огромную придворную колымагу в нужную ей сторону. Короткой фразой она ссорила друзей, примиряла врагов, маленькой уступкой завоевывала расположение, умелым расчетом приобретала союзников.
Так, как это было с Анастази де Санталь, которую подобрала на улице, оценив её ненависть и неукротимую жажду мести.
Клотильда знала, чего хотят все эти люди, и за определенную плату покупала их души в вечное пользование. Она была умна, очень умна и ни разу не допустила ошибки. Ни разу.
До той своей исповеди.
Итак, она определила болезнь и дала ей имя. Желание.
Впервые за много лет она желала мужчину. Желала его не как опосредованный символ игры, как трофей или орудие, а желала в самом изначальном, презираемом смысле. Она желала его как любовника.
Её влекло к нему, и влечение было пугающим по силе и насыщенности. Оно не поддавалось привычным тискам рассудка, не тускнело от приводимых доводов и не растворялось в рутине. Напротив, подвергаясь угнетению, оно крепло, будто питаясь своими стражами.
Возможно, ей мстила отвергаемая женская природа, которую она объявила своим врагом. Эта природа, как покорённый завоевателями народ, терзаемый игом, в конце концов желает признания и свободы.
Это — зерно греха в плоти человека, его изъян и слабость. Такая же неистребимая зависимость, как голод или жажда. Как бы смертный не пытался возвыситься, вознестись к вершине могущества, плоть не позволит ему чрезмерно увлечься.
“Respice post te! Hominem te memento!“ — Шепчет раб за спиной триумфатора.
Если великого властелина лишить пищи, то он умрёт, невзирая на всё его величие. Как умер царь Мидас, пожелавший обрести дар обращать в золото всё, к чему прикоснется. Алчность лишила его рассудка (Ох уж эти страсти!), и он забыл, что та же участь превращения постигнет и кусок хлеба, как только он возьмёт его в руку. Великий царь умер от голода.
Зависимость от телесной прозы сводит на «нет» все разглагольствования и мечты о свободе.
Свобода — это призрак. Она, герцогиня, тоже мнила себя свободной, называя себя охотником, идущим по следу, но оказалась в ловушке. Что же ей теперь делать?
Лекарства нет. Спасения нет.
Но почему нет спасения? Ей вовсе не обязательно умирать от голода. Она может его утолить. Она столько лет запрещала себе эту слабость – увлечься, потерять голову. Она отрицала саму жизнь, почитая её за врага.
Почему бы не обратить своего врага в союзника? Почему бы не позволить себе приключение? Безумство? Слабость? Не развлечься, в конце концов? Что она теряет?
Она может затеять охоту, тайную, неспешную. Она может расставить силки, раскидать приманку, а затем наблюдать и предвкушать. Сам процесс выслеживания и охоты на зверя не менее сладостен и увлекателен, чем триумф. Она будет наслаждаться. Она загонит зверя до изнеможения, до дрожи в ногах, она вынудит его упасть на колени и признать свое поражение. Возможно, она ранит его. Или даже убьет. Но это будет потом. Сначала будет победа. Чистая победа.
Когда решение принято, сомнения отступают. Сразу становится легче дышать.
Она вдохнула медленно, с наслаждением, будто горничная распустила корсет. Ей действительно стало легче. Отпала нужда бороться с собой, распадаться на части и участвовать в поединке.
Она вновь обрела целостность, и у неё была цель. Очень скромная, почти неразличимая на фоне таких колоссов, как заговор или месть, но такая волнующая, запретная. Позволяя себе её осуществить, она чувствовала себя грешницей, Саломеей, исполняющей танец.
Она желала попробовать грех на вкус. Совсем не так, как это было прежде. Ибо свои прошлые связи она и за грех не считала. Это был необходимый опыт, почти инициация.
А то, что она задумала теперь, тонкое, дурманящее, походило на аромат опиума. Это был соблазн в чистом виде, дьявольские посулы. Она преступала некую черту, но какую?
Как разумный и терпеливый охотник, она не спешила. Добыча не должна волноваться. Первый круг будет радиуса огромного, за пределом видимости, по самому краю.
Она выждала время и вновь отправилась на исповедь. И вновь в церковной кружке звякнула медь. Епископ вне себя от радости. Неужели его скромный приход в Латинском квартале приобрёл такую знатную прихожанку?
О милость Господня! Хитрый старик. Он тоже расставляет сети, заманивает добычу. А приманка — чернорунный ягнёнок с невинным и зовущим взглядом. Эти попы мнят себя «ловцами человеков».
Старец уверен, что обыграл её, присоединив к блеющему стаду, но не подозревает, что под шелковистой шкурой скрывается волк. Пусть старик сыграет партию. Она тоже ведет свою. Так даже забавней. Два гроссмейстера за столом.
Отец Мартин так же энергичен и говорлив, как в первую встречу. Но в библиотеку он её не повел. Их встреча началась и завершилась в исповедальне. Клотильда не видела свой будущий приз, но не огорчилась. Она знала, что так будет. И так лучше. Она всего лишь прихожанка и большего не требует.
Когда подошел срок следующей исповеди, она приблизилась на шаг: изъявила желание вновь посетить приют и даже принять участие в раздаче благотворительного супа.
Перед началом Великого поста, в дни карнавала, некоторые столичные монастыри открывали свои трапезные для парижских бедняков.
В Латинском квартале голодных всегда в избытке. Обнищавшие студенты, не менее потрёпанные преподаватели, беспризорные дети, разорившиеся торговцы, овдовевшие женщины. Все они сбегаются к дверям епископского дома в надежде на горячую похлебку с размокшей гренкой и стакан дешёвого божоле.
Клотильда, пожертвовав около тысячи ливров на это пиршество, сразу же усомнилась в правильности затеи. Оказаться посреди грязной, воняющей луком толпы было не лучшей наградой за порыв милосердия! Не ошиблась ли она?
Не подвергнет ли свою жизнь опасности? К счастью, никто не знал её имени. В тёмном платье из английской шерсти, без намека на украшения, герцогиня предстала в образе состоятельной вдовы. Почти монашеская строгость.
Она сменила окраску подобно зайцу в зимнем лесу, свернулась кольцами, как змея на камне, и стала почти невидима.
Герцогиня давно заметила этот парадокс. Чем меньше люди едят, тем больше они производят детей. Самые бедные семьи кишмя кишат неумытыми голодными отпрысками.
Иная мать, сама шатаясь от истощения, тянет за собой вереницу младенцев, а в чреве зреет ещё один. Но почему?
От невежества? От животной глупости? Но животные, согласно рассказам королевского егеря, не столь безрассудны. В неурожайные годы, когда оскудевают луга, когда урожай желудей ничтожен, а лесные ягоды становятся наградой, число новорождённых зверят сокращается. Волчица, предчувствуя голодную смерть, пожирает собственных волчат, избавляя от долгих страданий.
Животные своим бессловесным разумом осознают, что потомство будет обречено на гибель среди засыхающих деревьев. Звери заботятся о своих детях.
Без грамоты и философии, без проповедей и религиозных воззваний они стремятся к уменьшению страданий.
Почему же люди, претендуя на божественное родство, на обладание разумом и душой, так безнадёжно слепы? Почему они так безжалостны к своим детям?
Клотильда смотрела на худую, измождённую женщину. Она была ещё молода, но лицо её уже выцвело, посерело, во рту не хватало нескольких зубов, а волосы приобрели могильный оттенок. Судя по чёрному несвежему платью — она недавно овдовела и теперь голодала.
Неровно ступая, она вошла в трапезную. За её юбку держались трое малышей, неразличимых по возрасту, таких же бледных и слабых, как и их мать. На руках женщина держала четвёртого.
Клотильда ощутила легкий приступ тошноты. У ребёнка была огромная, лысая голова. Череп безразмерно раздут, а черты лица мелкие, безжизненные.
Церковь почитает за грех преждевременное изгнание плода. За этот вполне милосердный, на взгляд Клотильды, проступок святые отцы обрекают женщину на геенну огненную, именуя её проступок убийством.
Но как назвать многодневные мучительства, которым вот такая добродетельная мать подвергает несчастных детей? Она посылает их на страдания, отдаёт их во власть голода, болезней и нищеты. Если детям удаётся пережить младенчество, то они в скором времени попадают на поля сражений, где пушки размалывают их в кровавую пыль, или в городские трущобы, откуда их уводят на виселицу, в публичные дома или в городскую лечебницу, где они разлагаются от неаполитанской хвори.
Неужели ни одной из этих матерей не приходит в голову оглядеться и увидеть будущее своих отпрысков? Достаточно бросить взгляд.
Вот оно, будущее, вот что их ждёт! Грязь, смрад, разврат, нищета. Холодные ночи, пустые желудки. И смерть.
Через Солнечную систему давно летают пришельцы. Не то чтобы очень часто, но раз в год кто-нибудь обязательно пролетит. Обидно не то, что летают, а то, что на людей — ноль внимания. Только один раз обратили… Напугали человечество до полусмерти — и улетели. Видно, оценили уровень и потенциал и решили не связываться.
А что человечество? Человечество очень хочет приникнуть к источнику внеземных технологий. Один раз — пусть случайно — удалось. И технологии эти очень понравились. Позволили посетить ближайшие звезды. Пришельцев, правда, там не оказалось. Но ведь не отвернутся же они от нас, когда мы сами к ним прилетим.
Впрочем, тут возможны варианты.
_______________
Огромный косматый огненный шар занимает три четверти экрана. Я плавно уменьшаю яркость. Протуберанцы тускнеют и исчезают. Шар из ослепительно-белого становится жёлтым, потом оранжевым как апельсин.
Старый, лежалый апельсин с пятнистой потрескавшейся коркой. Трещины
жёлтые. Лежалый апельсин — нехорошее сравнение. Продолжаю уменьшать яркость, апельсин становится тёмно-красным чугунным ядром. Чугунное
раскалённое ядро в темных хлопьях окалины. И это ядро приближается, растет…
К черту ядро! Не хочу ядро, оно твёрдое! — поспешно увеличиваю яркость.
— О твердое размазаться можно…
Чуть слышно гудит холодильная установка. Уже гудит, но пока чуть слышно.
В первых джампах звукоизоляция была идеальна. Это Клёст её сорвал. Фомкой и топориком из аварийного комплекта инструментов.
Психологи посовещались — и предложили инженерам убрать звукоизоляцию на всех машинах. Теперь происходящее напоминает «Формулу-1» — рёв моторов, предельное напряжение, мелькание цифр обратного отсчета на экране и тяжёлые удары джамп-активаторов, от которых сотрясается весь корпус.
Клёст был прав: ждать внезапные удары активаторов в полной тишине невыносимо. Под рев холодильников — самое то.
Идеальным считается джамп на третьем разряде джамп-активаторов. Если вы не ушли в джамп на восьмом — что ж, у вас есть секунд пять для самых важных дел.
Гудение холодилки постепенно нарастает. Уже не нужно напрягать слух, чтоб различить. Так же постепенно края шара уплывают за границы экрана. Одна за другой на экране зажигаются шкалы индикаторов и счетчиков джамп-режима. Пока все зелёные. Позднее нальются желтизной. До красного, надеюсь, не дойдёт.
Работаю трансфокатором, увеличиваю картинку. Четкие детали теряют резкость, приобретают размытые края. Смысла в моих действиях нет. Просто сидеть и ничего не делать — это слишком… тревожно, что ли.
Переключаю внимание на параметры траектории. Все отклонения в пределах нормы. Почти в нулях. Удаление — двадцать семь гигаметров. Был бы в Системе — это уже вдвое ниже орбиты Меркурия. Порядка десяти тысяч секунд. Два часа сорок пять минут.
Если сильно не повезет, столько мне и осталось жить. Если не повезет несильно, старость будет длинна, скучна и однообразна. Можно будет заняться разведением роз.
Два часа сорок минут. Скучно. Нет, как в приемной у зубного.
Страшновато, сбежать нельзя, и делать нечего. Точка невозврата давно позади — не уйти даже на десяти «g».
— И что я здесь делаю? — задаю риторический вопрос самому себе.
Минуты две размышляю, отвечать, или нет. Решаю, что обойдется. Незачем тратить время на болтовню с идиотом.
Бросаю взгляд на таймер обратного отсчета (как будто что-то новое увижу), сбрасываю привязные ремни и покидаю рубку. Иду отлить, а заодно надеть счастливый галстук. Собственно, в рубке я не обязан находиться. Сто пятьдесят минут делать практически нечего, а на сто пятьдесят первой человеческой реакции все равно не хватит.
Что хорошо в одиночке — нет никаких правил, никаких условностей. Сам себе и капитан, и команда. Если не нравится, как себя вел, можно стереть черные ящики — и сделать соответствующую запись в бортжурнале. Капитану можно все.
Решил поесть перед джампом. Впервые. Обычно откладываю это на потом. Но потом — обсервация, навигация, программа… В общем, обед откладывается на несколько часов.
… Мама мия! Так старательно пытался забыть о времени, что на самом деле забыл! — отправляю недомытую тарелку в фиксатор, облизываю ложку и спешу в рубку.
До маневра торможения ещё девяносто две секунды. Мог бы успеть домыть тарелку…
Мы подкрадываемся к точке с чуть большей скоростью. В этом есть смысл — экономим ресурс холодилки. Но последние десять минут тормозимся на трех «g».
Для сидящего в кресле это немного. Бушуют такие эмоции, что о перегрузке забываешь. В общем-то, я и стоя её выдерживаю без проблем. Дошел бы до рубки без риска, вдоль стеночки. Но береженого бог бережёт.
Глаза бегают по шкалам, мозг оценивает обстановку, а на заднем плане вяло так крутится мысль, не сморозил ли я глупость в последней фразе — насчет бережёного. В нашей профессии — и бережёный… Смешно…
Да, смешно. Но не глупо!
Шкалы пожелтели. Напряженность поля, температура обшивки, мощность генераторов — норма-норма-норма. Только скорость — оранжевая. Но желтеет.
Холодилка воет. Пока только воет, не ревёт. Защитное поле? Уже в режиме «дельфиньей кожи». Почему? Потому что иду сквозь протуберанец. Мелочи, если не считать, что он имеет массу…
А почему я, собственно, так спокоен? Пора начать выделять адреналин. До сих пор за пять минут до точки всегда был на нервах, ревел пиратские песни хриплым басом. Сейчас спокоен… Может, съел что-то нехорошее? Шутка.
Скорость — норма. А температура обшивки — оранжевая. Холодилка ревёт басом. Почему температура оранжевая? Протуберанец! Переживём. Накопители? Сто процентов, зелёная зона. Активаторы? Готовы к работе.
Это кто лезет в оранжевое? Напряжение каркаса??? Мать-перемать! Не хватало от резонанса в каркасе рассыпаться! Продержись, сука две минуты, я же домой иду!
Холодилка ревёт уже не басом, а реактивным двигателем. Температура обшивки из оранжевой переходит в красную. Генераторы лезут в оранжевую — это из-за «дельфиньей кожи». Я въехал в зону повышенной плотности.
— Врёшь! Не возьмёшь!!! — реву в полный голос, сжимая подлокотники кресел. — Я тебя сто раз сделал, я тебя ещё сто раз сделаю!!!
Экран слепит ослепительно белым. Бах! Бах! Бах!
Экран чернеет. Галстук всплывает рассерженной коброй — невесомость. За спиной постепенно стихает рев холодилки. Оранжевые и красные шкалы желтеют, зеленеют и гаснут одна за другой. Остаются чуть заметные серые рамочки.
Отцепляю сведенные пальцы от подлокотников. Я поймал производную ноль на третьем разряде джамп-активаторов. Ай да я…
Неотложные дела — обсервация. Между орбитами Марса и Земли. Почти в плоскости эклиптики. Было бы идеально, только Земля с другой стороны Солнца.
Навигация — курс домой, ускорение — полтора. Жилой отсек плавно поворачивается в кардановом подвесе, занимая положение, соответствующее вектору ускорения. Чтоб пол был полом, а потолок — потолком.
В остальных отсеках пол и потолок просто меняются местами. Точнее — занимают основное штатное место. Одно из трех…
И последнее дело — снять счастливый галстук. Пока пОтом не пропитался. Мокрое тряпье, которое на мне — тоже снять. Надо бы под душ, но устал что-то… Скидываю всё на пол, меняю плавки на сухие — и брожу по отсекам в парадной форме культуриста на соревнованиях.
Вообще-то, после джампа так делать не стоит. Пол местами жжёт подошвы, местами покрыт инеем. В отсек холодилки лучше не входить. Плетусь в рубку техконтроля.
Даю добро на замену баков с хладагентом холодилки, подтверждаю запрет на работу третьего носового блока маневровых. Утверждаю недельный график тестирования систем. Все, однако… Мавр сделал свое дело, Мавр может гулять смело.
Может, спать лечь? Подумаешь, шесть вечера по-местному. Возьму и лягу!
Захожу в ходовую рубку. Уже куча поздравлений — с Земли, Луны, Марса… Передаю в эфир три счастливые семёрки — и отдельно надиктовываю письма Ларисе и Зинуленку. Через две недели буду дома… Вот возьму – и лягу спать. Имею право.
— Крым, ты на Землю прямиком?
— Нет, отгоню машину на завод. Понимаешь, я, кажется, поймал механический резонанс на последнем джампе. Трюмы пустые, а напряжение каркаса аж в красное лезет.
— При пустых трюмах? Чушь какая-то.
— Вот и я говорю — чушь. Пусть на заводе разбираются.
— Принято, — официально отзывается Вадим, мой шеф-куратор.
Слышу, как стучат клавиши его клавиатуры. Если моя лошадка возвращается не в конюшню, а к ветеринару, это надолго. Шеф правит график. И вновь переходит на человеческий.
— Бронирую тебе место с Лагранжа на ближайшем подкидыше. С завода не получается. Или неделю подкидыша ждать будешь. Передай машину заводчанам на Лагранже. Только бортжурнал и материалы полета не забудь прихватить.
— Так даже лучше. Я заводчанам уже заявку на ремонт сбросил.
— Жду с женой в гости. До связи!
— До связи!
Поговорили. ПО-НАСТОЯЩЕМУ поговорили! Вам не понять. Космос – он большой. Иногда между вопросом и ответом проходит шестнадцать лет. Но это — если тебе не повезло. Сплошь и рядом задержка порядка часа. Не разговор, а два встречных монолога. А тут — меньше восьми секунд. Говорить можно. Дома я, дома!!
На связь выходит диспетчер Лагранжа. Хочет загнать меня в зону ожидания. Меня — после трёх месяцев одиночки, четырех джампов и двадцати девяти светолет автономки… Таких надо учить!
— А вот фер тебе! — кричу в эфир открытым текстом. — У меня третий пакет носовых маневровых в отказке. Ты мне буксир приготовил?
Психологический этюд. Не такая это серьёзная нештатка, чтоб я сам со швартовкой не справился. Но по протоколу он должен был запросить, нужен ли мне буксир. А я должен был великодушно отказаться. Теперь он в полной заднице… Как минимум, с предупреждением. Считаю секунды.
На тридцать третьей в эфире звучит другой голос:
— Крым, это Шмидт. Тебе на самом деле буксир нужен?
— Шмидт? Тот, который мост, или тот, который триггер? — уточняю я. — Обойдусь, ты ж меня знаешь. Это я развлекаюсь так.
— Крым, ты меня седым сделаешь. (Фред, убери Арабеллу в зону ожидания, швартовую команду на третий причал. Арабелле скажи, «больной» на подходе, — это в сторону) Ты не сердись, у нас тут зелёный пацан, вторую неделю всего за пультом. Твой причал — третий.
— Понял, мой причал третий. Я не сержусь, проехали, забудь.
Следующие пять минут занят тяжёлым пилотированием. Швартовка – это как раз тот случай, когда все маневровые движки нужны ну просто до зарезу. В пространстве для любого маневра хватило бы одного пакета маневровых. Но для тонкого маневрирования в двадцати метрах от причальной стенки нужны все восемь.
А у меня — семь. И асимметрия массы в трюмах. Чтоб восстановить симметричность тяги, отключаю шестой блок маневровых, аналогичный третьему, но расположенный с другого конца корабля, по другому борту.
Запасной вариант — несколько раз поворачивать тушу корабля на девяносто градусов туда-сюда вокруг продольной оси. И двигаться со скоростью черепахи.
Наконец я у стенки, а гофрированный рукав шлюза присосался к моему люку. Гашу пульт. Моя вахта закончена. На заводской стенд корабль перегонят без меня. Собираю чемоданчик… Нет, так уйти не могу! Рисую фломастером на главном экране то ли привидение, то ли Карлсона под простыней, который строит из себя привидение. Пока экран тёмный, моя живопись не видна…
А все же куковать мне на Лагранже двое суток. Подкидыш опаздывает, какой-то мелкий ремонт. Успел бы отогнать машину на завод. Лариса дуться будет…
Теперь — всё. Домой!
Окно контакта — промежуток времени, в течение которого у разумной цивилизации возможен контакт с другой разумной цивилизацией. Предполагается, что для технологических цивилизаций он может быть крайне невелик: 1500-2000 лет или меньше. Концепция была выдвинута Станиславом Лемом.
Цикл «ОКНО КОНТАКТА» включает в себя два романа, повесть и рассказ:
1. Три, четыре, пять, я иду искать (повесть)
2. Ксапа хулиганка (роман)
3. Этот мир придуман не нами (роман)
4. К вопросу о долгой жизни (рассказ)
«Там же, где начинаются неопределенность и страх, – кончается мысль и в полной мере вступает в силу нерассуждающая вера в авторитет».
Г. Райт, «Свидетель колдовства»
Первый круг Ада Великой Лестницы Геенны Огненной.
Тронный зал правителя Первого круга Ада и его же темница.
3 день.
Альфонсо де Спина в своей книге «Крепость веры» установил 10 разновидностей демонов:
*парки, что вмешиваются в судьбу человека,
*полтергейсты, что не дают ему спать по ночам шумом,
*инкубы и суккубы, вступающие с ним в половую связь,
*кошмары, вызывающие у него ужасные видения во сне,
*демоны из семени человека, которые наводят на него фантазии о женщинах с целью получения этого семени, для создания других демонов,
*демоны-обманщики, дурачащие человека,
*чистые демоны, нападающие только на святых людей,
*марширующие призраки, появляющиеся в виде толпы людей,
*домашние духи ведьм, оберегающие их от людей,
*демоны, которые обманывают старух, внушая им мысли о том, что те якобы летали на шабаш.
Правитель Первого круга Ада Якубус полагал, что в безобразиях нечисти на Серединной земле был виноват сам человек. Ведь это его нужно было дурачить, пугать шумом, соблазнять. Без человека, какие претензии к демонам? Что плохого в том, что они обманывают старух?
Старух правящий чёрт за людей не считал. Ведь иначе зачем бы составитель книги взялся упоминать их особо?
В воображении Правителя Первого Круга Ада коварные старухи были похожи на огромных лысых куриц. Сами они летать разучились и потому вынуждали несчастных демонов внушать им радость полёта. Практически насилие над подневольными слугами Ада!
Правитель Якубус закрыл старинный фолиант и уставился в пол. Книга, к сожалению, была чистой беллетристикой. Потому что кроме инкубов и суккубов, других, описанных земным автором демонов, в Аду не наблюдалось.
Да, далеко не все сущие, попадая в Серединный мир, могли принять там привычную форму. В основном они шастали среди людей крылатыми тенями. Лишь те, кто посильнее, способны были оборачиваться в чудовищ, а самые одарённые – копировали людей. (Не считая инкубов и суккубов. Эти удивительно хорошо вписывались и во все адские круги, и в гостях у людей особенно не страдали. Секс – великий движитель мира, и проводники его – вездесущи).
Но мы сейчас не будем рассказывать, как на самом деле устроен Ад. Дело в том, что Правитель уже цокает к камину. А больше вам тут никто ничего не разболтает. Это ведь как надо поплохеть умом, чтобы излагать устройство Ада человеку? От людей всё зло, и все это знают. От людей и от книг.
А вот фантазию книги и в самом деле будят. Именно начитавшись как следует трофейной человеческой литературы, Якубус ощутил в себе достаточно задора, чтобы навестить пленника.
Вчера Правитель Первого круга Ада плохо спал и мало кушал, ожидая, что раздастся под сводами тронного зала всепроникающий Глас Сатаны и возвестит о похищении юного инкуба.
Но время шло, Глас молчал, и аппетит вернулся. А с ним вернулась и привычка к простым домашним забавам, вроде пыток, которые старый козёл любил проводить для улучшения пищеварения.
Камин, хоть и фальшивый, был полон пыли, что взметнулась вверх не хуже золы. Якубус оглушительно чихнул и съехал по трубе вниз. Ну не вверх же ведут дымоходы в Аду, не хватало ещё чертям коптить Серединный мир!
Вывалился Правитель Якубус в каменном тупичке коридора, что был одним из многих бесполезных и бессмысленных ответвлений лабиринта правительственной темницы.
Старый козёл сам отыскал этот аппендикс и почитал его достаточно укромным местом. На деле же слуги лабиринта и его стражники прекрасно знали, куда Правитель предпочитает вываливаться. Да и Якубус мог бы догадаться, от чего это в тупичке поддерживается такая подозрительная чистота?
Однако Правитель в момент попадания в темницу был слеп, глух и напрочь лишён обоняния. Дело в том, что и глаза, и уши, и нос его во время спуска по жерлу трубы здорово забивались пылью. Ведь к тайному своему камину он никаких чистильщиков не подпускал, за что и платил, чихая, как проклятый.
Вот так прочищая нос, кашляя и отплёвываясь, Правитель Якубус достиг освещённого вечными факелами коридора, ведущего к камерам, куда сажали наиболее ценных узников.
Стража видела, конечно, куда цокает старый козёл, но усиленно делала вид, что ничего не происходит, хотя именно сегодня Якубус позабыл изобразить невидимость. Но кто бы посмел ему об этом сказать?
Наконец Правитель добрался до двери искомой камеры, защищённой решёткой из ветвей нерушимого адского древа, которое не брал даже огонь, такой же адский, как и само растение.
Минус таких решёток состоял в том, что и открыть их можно было только вручную. Древо сопротивлялось магии не хуже, чем огню.
Правитель поплевал на волосатые ладони, навалился… (стражу он не мог позвать, ведь официально его в темнице не было) и, сипя от натуги, поднял решётку. Потом провернул копыто в замке тяжёлой двери из магического камня, пробормотал заклинание, чтобы распахнуть тяжёлые створки…
Заклинание Якубус произнёс шёпотом, ведь мудрые и сильные в Аду тем и славятся, что обходятся без словесных костылей. Но (о, страх!) он так запыхался, что заклинание… э-э… несколько не получилось. И (о, ужас!) пленник не спал, а видел сейчас его убогие потуги колдовства!
Добавило ли это присутствия духа правителю Якубусу – вопрос спорный. Дух – это всё-таки признак смертного человека, есть ли он у созданий Ада? Адресуем эту тему учёным, а сами понаблюдаем, как прыгает на одном копыте старый чёрт, ибо второе он по неосторожности обжёг неудачным заклятием.
Впрочем, инкуб, заточённый в темнице, глядел на ужимки и прыжки Правителя совсем невесело. А чего корове той веселиться? На него надели ошейник, физиономию заставили поцеловаться и с полом, и со стенами. Хотя даже синяки на лице не испортили его природной красоты, и любая чертовка, а уж тем более земная женщина, ощутила бы сейчас волнующую тесноту в груди и прилив крови ко всем, нужным для любви, органам.
Правителя, впрочем, инкубы не возбуждали, он был суккубосексуален. Единственное, что могло бы заинтересовать его в обнажённом теле Борна – маленький хвостик, размером не больше ящерицы. Не положено было инкубам по их природе никаких хвостов.
К счастью, Правитель был подслеповат, да и Борн не выпячивал своих неожиданных достоинств. Он грудью вперёд поднялся с каменного пола навстречу Якубусу, придерживая толстую магическую цепь, прикреплённую одним концом к кольцу в стене, другим – к тяжёлому ошейнику, державшему его горло мёртвой хваткой. (Ошейник был сделан из хвоста гургла, а этот зверь и после смерти не выпускает добычу).
Ангелус Борн смотрел на нелепые прыжки правителя и понимал, что разговора у них сегодня не получится.
О чём думал правитель, доподлинно неизвестно, но первыми словами, которые он произнёс, были такие, что, напечатай мы их, бумага тотчас воспламенилась бы.
Потому начнём с того, что правитель сказал чуть далее:
– … химера и отродье химеры!
– А химера-то в чём виновата? – негромко спросил узник, и словесный поток тут же иссяк.
Старый чёрт видел магическим зрением, как его проклятья разлетаются сейчас по Верхнему Аду, словно сгустки мрака, впиваются в зазевавшихся низших тварей и превращают их в бездушные ошмётки плазмы. Ему по рангу было положено видеть сквозь стены магической темницы. Но, выходит, и пленник видел это? И ошейник, и заговорённые стены подземелья не послужили ему преградой?
Возникла нехорошая пауза.
Круглые красные глазки правителя буравили инкуба. Тот вежливо смотрел в сторону, но Якубусу казалось, что губы пленника подрагивают в скрытой усмешке.
Мерзавец смеялся над ним! Решил, что Правитель свалял дурака, решив воспользоваться для брани проклятьями?
– Не боишься, значит? – грозно проблеял Правитель.
– Я – инкуб, нас этому не обучают, – пожал плечами Борн и поморщился – цепь дёрнула ошейник. – Да и чего мне бояться здесь, в темнице, если даже в своей пещере я в любой момент могу подвергнуться нападению магов Серединного мира? Тебе ли не знать, что перемирие все эти столетия соблюдалось весьма формально. И рано или поздно люди должны были ступить на грань открытой войны. И они – ступили.
– Почему же так вышло? – не удержался от вопроса Правитель.
– Потому что они – люди. А люди – самые порочные существа из известных Аду. Возьми гарпий – они коварны, но напои их кровью, и они будут служить тебе вечно и преданно. Теперь возьми человека и дай ему то, что он хочет больше всего: денег, женщин, славы? Будет ли он служить тебе верой и правдой?
Правитель хрюкнул, оценив шутку, и Борн продолжал:
– Люди ухитряются нарушать Договор, даже когда их души у нас в закладе. Их лживость не знает пределов. Боюсь, людские маги сумеют оправдать и открытое магическое нападение на моего сына.
– Оправдать нападение на создание Ада? – шерсть на загривке правителя встала дыбом, глаза налились кровью.
Ну недалёким он был, что тут попишешь? И с этой точки зрения конфликт с людьми осмыслить ещё не успел.
А дело-то выходило скверное. Конечно, Борн – мразь, тварь и проклятый… Но сегодня люди открыто накинутся на проклятого, а завтра?
Копыта защёлкали по камере – Якубус думал.
Впервые за триста лет его правления происходило странное: некий юный инкуб был похищен, но книга Договоров не раскрылась в тронном зале, и Глас Сатаны так и не прозвучал.
Нет, ему докладывали, что такое, якобы, случалось и раньше. И рок тяготел именно над молодыми инкубами, едва вступившими в Договор.
Однако сущие жили уединённо, и явно свидетельствовать, что некий инкуб именно похищен, а не отправился куда угодно по собственным же делам, наушники не могли.
Выходит, мир и в самом деле катится в пропасть, раз великая книга Договоров не всесильна, и Сатана приослеп на один глаз? И вскрыв упущение, Правитель Якубус, из заштатного царька, рискует стать великим?
Или же… Или проклятый врёт ему?! Врёт изощрённо и нагло, уподобившись в дерзости самому Сатане?! Но… по силам ли ему такое?!
Борн, чтобы не мешать Правителю размышлять ногами, прижался к ледяной стене, стараясь не ёжиться – создания Ада не любят холода, хотя выдерживают какое-то время и абсолютный.
Он-то знал, отчего молчит Сатана. Аро так и не вступил в Договор, не успел стать настоящим инкубом. Для Сатаны он никто, кусок непризнанной плоти, пока имя его и форма существования не утверждены в Аду.
Но… стоило ли говорить об этом, раз Правитель настолько глуп, что не видит самого явного ответа? Спроси он в лоб, и Борн не сумел бы соврать. Но Якубусу это и в ум не шло, что ему мнение проклятого?
Наконец старый козёл переварил ситуацию в полном объёме и удовлетворённо дёрнул себя за бороду.
– Людские маги будут наказаны! – проревел он торжественно. – Мы соберём комиссию по надзору за людьми, активируем магическое зеркало, велим вернуть инкуба и отдать нам преступников целиком или по частям! – И буднично закончил. – А сейчас пора перейти к пыткам.
Борн удивлённо вскинул бровь.
– Ты полагаешь, что признав за тобой право на сатисфакцию, я откажусь от сладкого? – расхохотался Якубус. – Я шёл сюда развлечься, и намерен развлекаться!
Правитель поманил пальцем ошейник, и тот дёрнул узника, бросив его к ногам чёрта.
– Стража! – возопил Якубус, уже забывший, что в подземелье его якобы нет. – Тащите дыбу!
– Но в чём я провинился, Правитель? – Борн приподнял и тут же снова склонил голову, понуждаемый ошейником и цепью.
– Много знаешь, инкуб. Боюсь, ты почитываешь запретные земные книжонки? – фыркнул козёл. – Но ты не бойся, мучить я тебя буду ювелирно, мне ж тебя ещё предъявлять как пострадавшую сторону.
Вбежала стража, таща приспособление, больше похожее на… козла, чем на дыбу.
Борн не удержался и всё-таки скривил губы.
– Вот-вот, – насмешливо мекнул Правитель. – За это и потешишь меня сейчас сладкой музыкой. Говорят, инкубы как-то особенно тонко пищат, когда им вынимают через рот сердце щипцами, выдержанными в жидком азоте? Понятно, что через недельку у тебя отрастёт новое. И, глядишь, оно даже перестанет мучить тебя забавными страданиями по потомству, а?
Борн равнодушно молчал, не выказывая внешне никакого страха. Толстенькие бодрые стражники, с хвостиками и пятачками, живо скрутили его и распяли на козле лицом вверх.
Но только радостный, как дитя, завладевшее вожделенной игрушкой, Правитель занёс над ним щипцы, как весь адский предел содрогнулся вдруг, словно его пронзила гигантская игла.
Правитель Якубус вздрогнул и уронил оледеневшие щипцы на многострадальное копыто!
Замороженный металл раскололся на куски, чёрт взвыл не своим голосом и снова запрыгал на одной ноге, неизящно балансируя хвостом.
Ругаться он не посмел. Ведь ясно же, что весь адский круг может трясти в одном единственном случае – если весть о беспорядках в нём дошла до самого Сатаны.
Разочарованные стражники начали быстро отвязывать инкуба, понимая, что Правителю уже не до узника. Один из них злобно укусил Борна за ногу.
Зачем? Да просто так, на всякий случай.
Борн даже не поморщился, понимая, что любая его реакция вызовет хорошо, если смех и издевательства, а то и побои. Но его маленький и совершенно неуместный для инкуба хвост изогнулся и вцепился мёртвой хваткой в амулет на поясе стражника. Цепочка амулета лопнула, и артефакт исчез в… хвосте. Чего ни Борн, ни стражники не заметили.
Якубус тем временем скакал во весь опор к своему тайному ходу, понимая, что пользоваться им сейчас – глупее некуда. В тронном зале уже столпотворение подданных. Если он на виду у всех выскочит из камина…
Нужно было срочно принять какое-то решение. И не надуться важно и выдержать многозначительную паузу, а на самом деле предпринять хоть что-нибудь! Сейчас, молниеносно! Но – что?
Стены темницы поглотили смысл Гласа, Правитель не знал, чем недоволен Великий Изменчивый. Как же было решить, с каким лицом явиться сейчас в тронный зал?
Копыта суетливо цокали, пока Правитель не оказался в любимом тупичке. И вот тут глазам его вдруг открылось и отсутствие паутины на потолке, а грязи – на полу, и то, что даже вечный факел стражники прикрутили в основном коридоре так ловко, чтобы аппендикс был в меру подсвечен.
Якубус взревел, как раненый козёл, и безо всякого камина материализовался в тронном зале, свалившись на голову бесу-распорядителю, безуспешно пытавшемуся в этот момент навести порядок среди чертей, демонов, големов и прочих многообразных жителей границ Ада и земли, которые собрались сюда со всех концов необъятного Первого круга.
Неожиданное явление разъярённого чёрта произвело удивительный эффект. Ведь его подданные зависали в этот момент в активном мысленном дискурсе на тему того, что телепортировать старику давно не по силам, что пора бы его отправить в тихое место растить капусту, а лучше – кормить червей. Капустой, разумеется…
Но свет вдруг померк, распорядитель завопил не своим голосом… И вот уже сановный козёл пришпорил беднягу-беса и поскакал на нём к своему железному трону…
Наступила редкая в Аду абсолютная тишина. Только правитель Якубус, в запале неправедного гнева, не понимал ещё, что сейчас случится.
Ну, не посмотрел он вниз, не заметил зловещего мерцания золотых плит под копытами беса. Шкурой не уловил приближения грозы, не услышал зарождающихся в Бездне раскатов её.
Стар и глуп стал правитель. Но это не означало, что вместе с ним отупели и его подданные. Даже бес, не доскакав до трона, опомнился и встал, как вкопанный!
Правитель слетел с его плеч, плюхнулся прямо в железное кресло, которое пять минут назад было ЕГО креслом…
А потом он весь затрясся мелкой дрожью, вздулся, словно пончик в кипящем масле и лопнул, выстрелив в потолок свой рогатой головой. Это гнев Сатаны превратил трон в орудие сурового возмездия!
Голова ударила рогами в потолок и плюхнулась на свободную середину зала. Золотые плиты побагровели, впитав неправедную влагу, а чёрные стали, казалось, ещё чернее.
Подданные, восхищённо созерцавшие казнь, всколыхнулись, заорали на разные голоса! Краснота золота символизировала, что магическая защита снята! Что теперь здесь, в тронном зале, место и насилию, и магии, и всему, чего могут пожелать лишённые душ!
Массивные големы и тролли бросились вперёд, разгребая толпу. Бесы швыряли им вслед сети проклятий, чертовки визжали, черти толкались, пытаясь занять самое удобное для наблюдения место. Начиналось сражение за голову бывшего повелителя Первого круга Ада!
У подножия трона вспыхнула потасовка троллей, потом подоспели нерасторопные големы, слились в одну, почти неразделимую массу могучих тел, из которой полетели оторванные руки, ноги, головы. Наконец из общей схватки выкатились, сцепившись, двое самых больших и страшных – голем и тролль.
Голем безмолвно молотил ревущего от боли тролля, выхватывая из него куски каменной плоти. Голова козла каталась под их могучими ступнями, словно живая: магически и физически недосягаемая для ног и копыт, она далась бы только в руки победителя.
Бесы, боясь подойти ближе, визжали, подбадривая то одного, то другого бойца. Демоны замерли в мрачном ожидании, готовые сразиться с победившим. У чертей же в этом раунде борьбы за трон почти не было шансов: по милости правителя-козла они стали самым любимым, а потому уже и самым слабым народом.
Тролль сдавал. Он был чуть более разумен, чем голем, и совершенно тупой собрат просто не давал ему шансов.
Удар огромного кулака! Ещё!.. И голова тролля с хрустом обрушилась на мозаичный пол.
Голем сгрёб рогатый трофей, с сопением торжества дотянул его до груди, пытаясь задрать в победном жесте… И… рассыпался глиной от метко пущенного заклинания одного из самых сильных демонов Первого круга Ада, Варравы.
Варрава был силён в магии, крепок сутью, хитёр. Толпа заволновалась – найдётся ли ему достойный соперник?
Другие кандидаты робели.
Варрава материализовался в центре зала, усмехнулся, огляделся торжествующе, ухватил голову бывшего правителя за рога и сделал то, чего не успел голем – вскинул её на вытянутых руках.
Это был жест победы. Жест утверждения нового правителя Первого круга. Он должен был принести Варраве корону. Но вместо этого мозаичный пол вдруг вздыбился огненным гейзером расплавленного золота, и демон стал жариться заживо, жутко визжа и изрыгая проклятья. Голова козла вылетела из его рук и плюхнулась на трон.
Проклятия Варравы звучали всё тише, пока, гейзер уничтожив останки неудачника, не иссяк. И тогда в центре зала возник дымящийся свиток с адской печатью, а из глубин Ада донёсся выпивающий волю голос Сатаны:
– Восстановившему Договор!
Больше голос не сказал ничего. Верховный правитель был немногословен, как и положено всем верховным правителям. Впрочем, на сей раз его поняли без недельного заседания толкователей.
Договоров в Первом круге Ада нарушается примерно столько же, сколько и заключается. Первый круг – предземный форпост, какой только швали здесь нет. Однако понятно было, что Сатана имеет ввиду договор из тех, приграничных, что блюдутся и его авторитетом, а, следовательно, относительно незыблемы. То есть нарушаются, конечно, но негласно, исподтишка.
Чёрт-секретарь, служивший Якубусу, но так и не разжалованный, поскольку сделать это было просто некому, робко зацокал к свитку, боязливо поднял его, дуя на лапы, ведь свиток поднялся из раскалённых адских глубин, и прочёл вслух:
«8-го числа месяца Арок Договор о «Магистериум морум» между магами Серединных земель и вольными сущностями Ада был нарушен человеком…».
Собравшиеся в тронном зале зашушукались, и голоса их становились всё громче. Ни чертям, ни демонам, не говоря уже о менее интеллектуальной публике, неведомо было о каком именно нарушении идёт речь.
Секретарь призвал хранителей адских уложений – трёх престарелых чертей и беса, тело которого просвечивало от ветхости. Тут же из своего угла выбралась и живая книга адских Договоров.
Книга была огромной, выше самого рослого тролля и толще голема. Она была переплетена в кожу, снятую с ещё живых созданий Ада и Земли, а потому находилась в курсе всех изменений, происходивших в обоих мирах.
Секретарь уважительно поклонился гигантскому фолианту и попросил показать собравшимся запись о Договоре называемом «Магистериум морум» между магами людей и сущими.
Книга распахнулась, листы её, как всегда совершенно пустые, пришли в движение. И кровавые буквы потекли на страницы:
«Магистериум морум»
Между Временами и Вечностью оговорено было: пока души умерших земных достаются Аду – покой живых земных охраняется волею правителя Ада Сатаны.
Также следует, что:
* сущие Первого круга Ада не приходят в Серединные земли, а если приходят, то маги имеют право власти над ними согласно личной силе этих магов;
* люди также не могут самовольно спускаться в Ад, а если спускаются – становятся пищей для сущих, если сущие сумеют взять свою пищу.
* маги не властны над сущими, находящимися в Аду.
*сущие не властны над людьми, находящимися на земле.
Пока стоят Земля и Ад – Договор существует. И был скреплён кровью людей и сущих 13 месяца Бурь 289999 цикла от начала начал».
В зале снова зашептались. Здесь знали, что жители Первого круга Ада время от времени всё-таки попадают в лапы человеческих магов. Как и люди служат, порой, пищей для сущих при жизни, а не после смерти.
Особенно часто конфузы случались с полуразумными тварями, что не знали удержу в еде, и с инкубами, кожа которых по недоразумению не была использована для переплетения книги, а значит, их перемещения трудно было отследить даже адскому фолианту. Это давало им некоторую свободу действий, но и людским магам позволяло несанкционированно выдёргивать заклинаниями именно этих сущих адского мира.
До тех пор, пока ни один маг не был пойман за руку, Ад терпел. Ведь и его создания были не без греха. Уж больно удобен был приграничный Первый круг для кулинарного туризма.
Поэтому Договор о «Магистериум морум» считался нерушимым исключительно в самых глубоких Адских кругах, откуда лазить за душами было неимоверно трудно. И если люди исхитрились похитить сущего оттуда!..
Страницы книги снова заколыхались: не только секретарь, многие в зале желали знать, что за демон подвергся нападению людских магов? Ведь иначе бы не разгневался Сатана. Вряд ли он пожалел бы чертёнка из приграничья.
И вот побежали алые буквы.
«Алекто, крылатая дева».
Бесы удивлённо залопотали, какая-то чертовка жалобно всхлипнула: «Бедная девочка!»
Всё громче раздавались голоса, что людские маги перешли все допустимые границы и должны быть наказаны; что одно дело похитить пьяненького старого чёрта, и совсем другое – отставную богиню из адских недр; что демонам пора бы навести порядок на границах, а не плести козни по захвату трона. И что была же когда-то назначена двухсторонняя комиссия по людской и адской морали, именуемая также «Магистериум морум»? Не плесенью же она поросла, в самом деле!
И никто не вопросил, почему же именно Верхний, холодный и приграничный Ад должен вдруг отвечать за похищение фурии из самых глубин? Почему? А потому что стрелочников придумали именно здесь, в Аду.
В толпе быстро вычислили сухонького старого демона, избранного когда-то председателем сего странного «института по вразумлению людей» и, как он ни отпирался, уполномочили учинить строгое разбирательство в кратчайшие сроки! Потому что без крылатой девы нижний Ад как-нибудь проживёт, а вот верхний – вряд ли протянет без правителя даже до следующего месяца.
Отсутствие законного правителя в верхнем Аду означало полный беспредел в его не очень горячих землях. Чем и торопились заняться сейчас многочисленные адскоподданные.
Как только председатель комиссии по морали был выявлен и вытолкан на середину, тронный зал тут же стих и опустел. Лишь запах палёной козлиной шерсти да покрасневшие плитки пола напоминали о том, что затишье это – временное.
Возле трона остались двое – старенький демон, который судорожно вздыхал, вспоминая, что же за комиссию он поручился когда-то возглавить, и куда сгинули остальные её члены, и Тиллит, бывшая супруга бывшего правителя, потрясённая и раздавленная неблагодарностью близких.
В эту ночь ей нездоровилось, и то место, где у людей водится иногда сердце, а у демонов – округлый кусок мяса, регулирующий температуру их горячей «крови», скребло и пилило. Лишь утром демоница сладко уснула. Дикие крики из тронного зала, располагавшегося прямо под спальней, разбудили её.
Нет, Тиллит не бросилась сломя голову вниз из тёплой лавовой постели. Сначала она привела в порядок причёску, напудрила тело, налюбовалась на себя вдосталь… А ведь в это время вершилась и её судьба!
И никто, ни один из многочисленных родственников (а ведь их было так много, что даже Алекто приходилась ей пра-пра-прабабкой, а проклятый Борн – десятиюродным дядей!) не удосужился постучать деликатно в мозг и сообщить, что там, в тронном зале, старый козёл теряет вместе с рогами корону. И что нужно бы успеть занять правильное место в рядах тех, кто тоже лишился верной кормушки. Успеть высмотреть нового кандидата, нужного, перспективного. Успеть броситься ему на шею…
Тиллит не успела. Медленно и надменно проявилась демоница у опустевшего трона… И поняла, что осталась одна.
Друзья и родственники в преддверии смены политического климата шарахнулись от «бывшей», как от чумной. Глупые избегали её, умные, бесстыдно таращились, не узнавая вполне искренне…
Красные горячие слёзы потекли от обиды по лицу Тиллит.
Эх, бабы, бабы… Для того, чтобы ценила родня, особенно кровная, следует, пока ты в силе, держать её в ежовых рукавицах, а в слабости – изо всех сил вцепляться в обширный компромат на «родных и любимых». Вот тогда они будут бросаться к тебе – то с поздравлениями, то с показным сочувствием, клевать в щёки, брезгливо поджимая губы и крепко держась на всякий случай «за кошелёк».
Да-да, ухватить родственника «за кошелёк» – это высший пилотаж даже для слуг Ада. Хотя денег здесь пока не придумали, но есть обещания и обязательства, которые презренному металлу вполне сродни.
Глупая молодая демоница не знала этих премудростей. Мир её был так прост и лёгок, что, обрушившись, лишил бедняжку всего.
Взять с неё сейчас было решительно нечего, иначе бы рядом с ней остались-таки самые жадные из «друзей» и кровных.
Однако во взгляде, брошенном на Тиллит старым демоном, читалась неожиданная отеческая забота. Он решил, что именно бывшая супруга правителя поможет ему разобраться, чем же должен был заниматься этот проклятый «Магистериум морум»?
________________________________
1.Казалось бы, кто может проклясть повелителя чертей? А ведь могут.
2. А что, вечные лампы есть, а вечных факелов быть не может?
Попытка сразу догнать Ригальдо не увенчалась успехом. Он словно растворился в ночных сумерках, а дождь, моросящий всю ночь, смыл с горной дороги следы.
– Ищите, – твердил Исли, ожидая, пока оруженосец затянет на нем доспех. – Спустите охотничьих псов. Отправьте людей в город и на все значимые дороги. Шерстите овины, сараи, смолокурни и кузницы. Найдите его и верните, но так, чтобы волос не упал с его головы.
– Ваше величество, вы как на войну собираетесь, – озабоченно сказал Финиан, которому Исли велел следить за безопасностью замка.
Исли взглянул на него, как на слабоумного:
– Это хуже войны. Это чье-то предательство. А значит, нашим людям следует быть готовыми ко всему.
– Мальчишка взбесился от обиды… – начал Финиан. Исли резко его перебил:
– Ему помогли! – и гневно посмотрел на собравшихся воинов: – Вы что, не понимаете очевидного? Никто не мог бы одновременно устроить пожар и открыть ворота! Он с кем-то договорился, кого-то запугал или подкупил. И когда я найду этого человека, – тихо сказал Исли, – он пожалеет, что на свет родился. Я прикажу его живьем зажарить – или еще что-нибудь похуже придумаю.
Над замком занимался рассвет – тускло-серый, с редкими проплешинами розового на темном небе. Исли дал своим людям перекусить, велел набрать воды и пищи. Погоня, больше похожая на травлю, могла получиться долгой. Он не сомневался: Ригальдо будет прятаться так, чтобы его было невозможно найти.
– Не лучше ли будет дожидаться вестей в замке?.. – гудел Финиан.
«Я не могу ждать, – с отчаянием думал Исли. – Я знаю, что поступаю, как любое чудовище из сказок про украденную принцессу, но ничего не могу с собой поделать: когда принцесса сбегает, чудовище всегда бросается следом, потому что иначе просто сдохнет от тоски».
Он умылся ледяной водой, чтобы прогнать утреннюю сонливость, связал в пучок волосы. Велел разослать по всем окрестным замкам и деревням весть: любой, кто окажет беглецу помощь, будет казнен за измену, а тот, кто его выдаст, получит награду – щедрую по-королевски. «Когда я тебя поймаю, – мысленно обещал он Ригальдо, наблюдая, как седлают коня, – то обломаю связку розог о твой зад. А потом буду целовать и просить прощения. А потом снова выпорю. Прикую к себе и никуда больше не отпущу».
– Куда поедет ваш отряд?
– На болота, – твердо сказал Исли. Он понимал, что вокруг были тысячи мест, в которых мог спрятаться его обиженный мальчик: лес, горы, распадки, ущелья – но сердце подсказывало ему: Ригальдо пойдет туда, где они встретились впервые.
В болота. Бесконечные болота севера до самого горизонта.
«Давайте сбежим, – произнес у него в памяти голос Ригальдо. – Я вам не показывал одно место – хижину на болотах. Будем всю ночь пить, есть мясо, смотреть на красную луну и, может, увидим сияние…»
Исли собрал всех слуг и угрозами, плетью и уговорами кое-как вытряс из них все, что они могли знать о пустующих в округе хижинах. Ему назвали около сотни таких мест. Исли снова пришел в отчаяние.
– Ваше величество, рискну предположить, что знаю, о чем идет речь, – донесся до него знакомый голос. Брат Константин стоял, трясясь от предрассветного холода в своей серой рясе. – Судя по картам Ордена, к северо-западу есть одно место, домик на сваях, но люди туда редко ходят. Если бы я искал одиночества, то, возможно, направился бы туда.
– Почему? – нахмурился Исли.
Монах обнажил зубы в улыбке:
– Потому что это не очередной брошенный дом, а могильник. Там в земле сотни, а может, тысячи отполированных временем черепов. Древние люди устраивали там свое захоронение еще до того, как Бог-мученик победил старых богов и повелел им спать в недрах земли.
– Прекрасно! – не удержался Исли. – И почему, по-твоему, принца туда понесло?
– Зачем люди бродят по кладбищам? Там спокойно, тихо. Для скорбного юноши самое то.
Исли решился:
– Ладно. Отведи меня в эту юдоль грусти. Еще, кроме солдат, с нами поедет лекарь. Приведите Абу Али.
С лекарем неожиданно возникла загвоздка: он часто кланялся, но взбираться в седло не спешил.
– Поехали, – подгонял Исли. – Мальчишка будет сопротивляться. Возможно, кому-то понадобится помощь.
Абу Али снова наклонил голову и что-то прошептал себе под нос. Исли понимал его через два слова на третье.
– Что ты бормочешь?
– О великий король, будь милостив. Не заставляй старого Али ехать. Мне страшно. Позволь мне дожидаться твоего отряда у ворот.
– Сгною, – тихо сказал Исли. – За неповиновение. Кажется, у тебя на родине людей иногда казнят, поместив между двумя плотно законопаченными лодками и откармливая до тех пор, пока в их телах не заведутся черви?..
– Это да, – Абу Али поклонился. – У меня на родине знают толк в пытках, но для этой казни нужно много солнца и меда, сладкого, как грех. Здесь, на севере, несчастный скорее замерзнет и умрет от лихорадки, чем во всем королевстве найдется столько меда, чтобы обмазать его тело целиком. Прошу тебя, добрейший государь, не издевайся над стариком, лучше сруби мне голову, только не заставляй искать на болоте разгневанного…
Он снова произнес незнакомое слово.
Тут, как на грех, из окна высунулась служанка – с криками, что «королевская девка» попила брусничного морса и покрылась красными волдырями. Исли только вздохнул. Хорошо было быть холостым.
– Иди к девице, – приказал он лекарю. – Надеюсь, я найду ее здоровой, когда вернусь. И мы с тобой еще не закончили наш разговор.
Абу Али низко склонился.
– Долгих тебе лет, великодушный король.
Исли пришпорил коня и выехал во главе отряда в холодный рассвет.
— Наверное, стоит начать все-таки с колбасок… — Я уткнулся в дощечку, исписанную угольной палочкой. Первый бизнес-план Макса-дракона, бывшего Воробья, продвигался туго. Мало я все-таки знаю, мало… блин, что бы я только не отдал за нормальный инет и гугл. Где, ну где, скажите на милость, нарыть полную инфу? Третий день сижу — и до сих пор все как в тумане. Как узнать, на что здесь будет гарантированный спрос? Драконоверы как тест-группа годились, но они — еще не все население, они местные отверженные. Терхо тоже не совсем годится. Этому голодающему что ни скорми, слопает за милую душу. Он даже жабу как-то слопал. В личиночьи годы еще, наставник тогда за что-то обозлился, воспитанников ни три дня без еды оставил. Они тогда и пташек ловили, и жаб пару-тройку приговорили. Да и вообще, он вельхо, их тоже мало… тоже нетипичные. И вот как просчитать окупаемость будущего производства? Хотя бы в первом приближении!
— Простите, почтенные, — влез главсектант. — А что такое колбаски?
Славка фыркает:
— А это то, из-за чего Макс позавчера…
Я оторвался от опостылевшей дощечки.
— Славка, не вздумай!
И кто бы мог подумать, что моя готовка будет иметь такие последствия…
— …получил….
— Я кому сказал!
-… предложение руки и сердца, — с удовольствием закончил злобный гад, который назывался моим напарником.
— Тьфу на тебя!
— …в четырех экземплярах…
— В трех! — торопливо уточнил я, глядя, как глаза главного сектанта поселка Рейиккен быстро принимают форму квадрата. Правую руку я намекающе сжал в кулак, демонстрируя одному не в меру болтливому дракону…
Но мой напарник утихомириваться не желал. Солнце его, что ли припекло? При температуре минус десять?
— Как?! Макс, ты кого-то не заметил? Интересно, кого? А, наверное, двойняшек, которые дочери кузнеца, за одну посчитал! Или дочку нашего хозяина?
— Мою дочь?!
— Кто-то счас договорится…
— Ну не мог же ты не заметить госпожу Мейсинкай! У нее и объем девяносто, и с приданым в виде трактира… подумаешь, небольшая разница в возрасте… ее старший внук точно младше тебя!
— Ах ты, язва!
— Ухажер!
— Чего? А ну, иди сюда, зараза…
— Счас! — и этот паразит, представьте, запустил мне в физиономию снежком! И заржал, как несуществующая здесь лошадь! — Пусть к тебе девушки ходят… донжуан.
Я аккуратно отложил дощечку. Очень мирно и убедительно попросил главсектанта присмотреть за моим имуществом… и обратил взор на этого провокатора.
— А ведь мог бы жить да жить… — скорбно вздохнул я. — Эй, стой! А ну стой! Иди сюда, гад чешуйный! Ну погоди у меня, паразит!
Спустя минуту все праведные драконоверы поселка имели счастье любоваться, как их Крылатые гости носятся друг за другом, сначала по замерзшему пруду, потом по воздуху, и, наконец, падают в снег и, хохоча, катятся по сугробам, рассыпая во все стороны снежную пыль…
В небе сияет радуга, ошалело кричат на дереве вороны, и что-то незримое, давно забытое возвращается в мир…
В пропускном зале на входе в драконьи пещеры вдруг вспыхивают все пустующие стопоры… бело-золотая вспышка хлестнула по полу, прокатилась по неровным стенам, толкнулась-впиталась в застывшие на старых камнях тела… дрогнула и поднялась на длинной шее серебристая голова, непонимающим взглядом обвела пещеру…
В озерце Старших засветилась вода.
Серебро и золото схлестнулись волнами и заметались, точно ища еще что-то недостающее… потом от скалы толкнулась, мягко вплелась, как родник, как девичья лента в косу, еле заметная тень цвета — синего ли, зеленого… не разобрать…
Старшие смотрели на это не дыша… но сияние вспыхнуло еще раз, померцало и угасло…
В хранилище «памяти» Нойта-вельхо полыхнул двуцветным огнем кристалл, закрепленный на стреловидном постаменте. Бело-золотой свет радостно заполыхал, озаряя зал и сваленные рядом груды хлама, но, не получив подпитки, потух.
В Проклятом болоте близ Серых руин забурлила вода. Болото, некогда бывшее озером, долгое время заваливали камнями и засыпали землей. Но в проклятой топи со временем истаивали даже самые большие камни, и вновь поднималась на поверхность вода — только теперь темная и недобрая. И сейчас оказавшиеся поблизости охотники со страхом смотрели, как из гладкой черноты вдруг начинают бить ключи. Цветные…
Старый, очень старый, почти не поднимающийся с лежанки драконовер улыбнулся дрожащими губами:
— Хранители… равновесия…
Мы со Славкой замерли.
— Таааак… и что это было?
— Я хотел, чтобы ты отвлекся, — удивленно отвечает напарник. – Ты уже позеленел над своим бизнес-планом.
— Нет. Вот это, что сейчас? Ты почувствовал?
— Да. Но я не знаю…
Хранитель зала оторвал всклокоченную голову от стола, помигал и поразмыслил, что теперь делать. По Уложению, ему следовало немедля извещать Круг обо всех изменениях в Зале трофеев. Но некогда почетная должность давно превратилась в ссылку для вельхо типа «и нести тяжело, и бросить жалко», и нынешний Хранитель вполне этому негласному званию соответствовал. Если сейчас он пойдет к Надзирающему за Хранилищем, тот опять раскричится: пьешь на работе, гнать бы таких, матушку припомнит — мол, только из-за нее, правильной женщины, тебя, пропойцу, тут еще держат. Нет, лучше доложить завтра. Утром. Решено. И за это решение определенно стоит выпить.
Он придвинул бутылку и отсалютовал непонятной каменюке, решившей испортить ему дежурство.
Наутро он об этом не вспомнит…
А до острова ничего не дошло.
Одним из самых удивительных моментов в человеческом общении является то, что все мы учимся друг у друга новому, неизвестному ранее, перенимаем привычки и повадки, особенности речи и взгляды на жизнь. В философии существует мнение, что человек приходит в нашу жизнь лишь для того, чтобы научить чему-то новому, помочь обновить себя, а после — исчезает, исполнив своё предназначение. Возможно, мы в чьей-то жизни такие же попутчики, которые делятся интересными историями и остатками холодного ужина, а после — разбегаемся по своим тропинкам, даже не оглянувшись напоследок. Иногда, бывает, совершаешь какое-либо действие, бросаешь фразу бездумно или покупаешь какой-то продукт, и замираешь, поражённый осознанием: ведь раньше ты никогда бы так не сделал. Но после встречи с кем-то особенным, ты перестаёшь представлять свою жизнь без смешного движения кончиком носа при смущении или кусочка яблочного пирога после ужина. В таких мелочах мы храним память о ком-то, кого уже нету рядом, но кого потерять окончательно из своей жизни не хотим. У многих из нас есть какая-то дурацкая привычка, которую окружающие могут не понимать: плевать на пальцы перед тем, как перелистнуть страницу книги; завязывать бантик на шнурках не через одну петельку, а через две; мешать чай по часовой стрелке, а кофе — против; вставать с определенной ноги по утрам, чтобы день был удачным. Все эти мелочи появились откуда-то, многое передалось нам от родителей, от старших братьев или сестёр, от учителей и наставников, которые превратили наше детство в полную удивительных обрядов сказку.
Когда люди очень долго живут вместе, то они наполняют друг друга собой, превращаясь во что-то новое. Не в себя, и не в сожителя — в невероятное сочетание всех черт и качеств. Мы неосознанно учимся, ловя чужие движения и интонации, жестикуляцию в разговоре или мимику. Тех, кем мы восхищаемся — стараемся копировать, чтобы почувствовать их ещё ближе. Раздражающие люди насаждают в нашу голову неприязнь к каким-то действиям, а когда они проскальзывают случайно, подсознательно, то мы шугаемся сами от себя. Но как же чертовски приятно учиться у кого-то чему-то новому, впитывать чужие знания, вызывать улыбку на губах и одобрительные кивки головы. И как невероятно приятно учить, передавать частичку себя тому, кто тебе дорог. Видеть прозрачную тень самого себя за чужим плечом, оберегающую дорогого человека, защищающую от ошибок, совершенных когда-то. А что, если человек, которого Вы держите за руку — настолько чист и невинен, что его нужно учить буквально всему? Как Вы будете себя чувствовать, если Вам придётся объяснять кому-то: что такое хорошо и плохо, почему улыбаться прохожим на улице из-за хорошего настроения странно, а люди бывают грубыми просто от того, что они несчастны? Когда на тебя смотрят такие синие пронзительные глаза, в которых отражается пока ещё тёплое августовское солнце?
Азирафаэль жадно тянулся ко всему, что видел. Он не мог насытиться сладостью еды, бархатностью загорелой кожи, нежностью чужих прикосновений, танцем цветов города, его запахами и безостановочным движением. В первые дни Энтони буквально приходилось ловить обессилившего от новых впечатлений бывшего ангела, который ещё не научился отличать предвкушение от нетерпения, а грусть от усталости. Лигур, в чей бар они вдвоём зашли, чтобы поблагодарить Хастура за помощь, участливо похлопал скульптора по плечу и подмигнул. Он немного успокоился, когда понял всю ситуацию с Кроули и его ясноглазым любовником, который заворожено касался кончиками пальцев ряда прозрачных бутылок с вином — узнал в этом восхищённом взгляде того, кого несколько лет назад привёл в свой дом. Хастур был более настороженным, смотрел чёрными бездонными глазами на мужчину перед собой, которому предложил свое сердце, свои крылья и целый мир, протянул на вытянутых дрожащих руках. Хозяин бара, вероятно, никогда не сможет забыть того дня, когда медленно приблизился к парню с торчащими во все стороны светлыми волосами, и осторожно коснулся подушечкой большого пальца приоткрытых губ, как задрожал Хастур от пронзившего его не виданного ранее удовольствия, как он впервые распробовал этот неповторимый вкус самого нежного поцелуя.
Теперь же, парень был очень рад, что Хастур более не одинок. Он ни на мгновение не оставлял любовника, не позволял почувствовать себя ненужным или лишним, опасался, что павший ради него ангел однажды утром испарится прямо из постели, но все же одно дело — любимый человек, а другое — такое же создание. Лигур замечал, как мужчина улыбался неосознанно, когда смотрел на Азирафаэля, принюхивавшегося к новому незнакомому блюду и краснеющего, потому что вкус вызывал поразительные эмоции. Он помнил, как любовник нервно постукивал пальцами по корпусу телефона, когда они ехали в больницу, и как он напряженно всматривался в Энтони, пытаясь понять истинную природу его чувств. У Хастура не было никого, кто мог бы также заботиться о неопытном падшем ангеле, попавшем в чужой мир. Кроме Лигура, что взялся за это дело со всей ответственностью.
— Чувствую себя родителем, который отдал единственную дочь замуж, — пошутил однажды вечером хозяин бара и хрипло рассмеялся, глядя вслед удаляющейся паре.
— Все же будет хорошо? — спросил тогда Хастур, его глаза были широко распахнуты — парню показалось, что он сейчас схватит доспех, меч и побежит на защиту маленького ангела.
Лигур взял его за руку и переплел пальцы.
— Ещё один урок, любовь моя, — сказал он спокойно, поглаживая внутреннюю сторону ладони любовника. — Нужно верить в людей и в счастье.
В одно утро Кроули проснулся поздно: засиделся почти до утра с новыми эскизами и уснул прямо на полу, прислонившись спиной к постели и положив тяжелую гудящую голову на ноги спящего Азирафаэля. Демон, который самым возмутительным образом каждый раз предавал хозяина и уходил гулять с ангелом, толкнул скульптора головой, требуя внимания. Парень потянулся всем телом, под загорелой кожей перекатывались мускулы. Спустив на прохладный пол ноги, он встал и пошёл на поиски своей удивительной райской птицы, так удачно залетевшей в его жизнь. В квартире было прохладно — первые нотки осени уже ощущались всей кожей. Ветер был немного влажный, а дождь за окном — прохладным. Кроули нравилась такая погода. В ней было что-то по-особенному уютное, вдохновляющее и волшебное. Словно шелест невидимых крыльев, на которых дрожат капли дождя,
Энтони хотел окликнуть любовника, чтобы узнать, чем он занимается, но грохот из прихожей его опередил. Парень поспешил на шум, гадая, что же привлекло чужое внимание на этот раз и почему закончилось обрушением шкафа, если не всей стены. Азирафаэль нашёлся почти сразу — стоял в своей чудесной кремовой пижаме, которую выбрал сам в магазине, и держал в руках большую яркую доску для серфинга. Кроули подошёл ближе и обнял следопыта со спины, устраивая острый подбородок на его плече. Тепло чужого тела мгновенно согрело его, окутало с ног до головы. Запах шоколада и шампуня ударил в нос, такой родной и приятный, что на мгновение внизу живота скрутило от щемящей нежности.
— Мой дорогой, что это? — любопытно спросил Азирафаэль, касаясь осторожно края доски.
— М-м-м… — многозначительно ответил скульптор, чей мозг ещё не восстановил все функции после сна.
Протянув руку, он медленно повернул чужое лицо к себе, чтобы невесомо коснуться тёплых губ. Бывший ангел ожидаемо вздрогнул и прикрыл глаза, ресницы затрепетали, отбрасывая едва заметные тени на покрасневшие скулы.
— Это доска, для того, чтобы плавать, — отозвался Кроули, когда смог оторваться от любовника.
— Плавать в… — взгляд синих глаз обратился на хозяина квартиры.
— В океане, ангел.
— Как интересно… — протянул Азирафаэль, касаясь доски ладонью. В его голосе звучала легкая грусть, потому что накрученный Хастуром скульптор не спешил знакомить любимого с неуправляемой стихией.
Энтони застонал, уткнувшись лбом в его плечо, после чего выпрямился. Азирафаэль ни на чем не настаивал, послушно кивал на отказ поехать к океану и начинал заниматься чем-то новым, не менее интересным. Изучал книги, которые парень таскал домой стопками, раскладывал в сотый раз ворох рисунков, любовно поглаживая пальцами, или смотрел в окно, наслаждаясь переливами цветов. Кроули видел и ссутуленные плечи, и скорбную морщинку между светлых бровей, но ангел не хотел спорить, поэтому следовал за своим человеком, словно слепой— искренне доверяя каждому его слову.
— Ладно, поехали, — сдался тот, упираясь рукой в бедро.
— Куда? — бывший ангел повернулся к нему.
— Ты так долго жил на небесах, ангел, — улыбнулся он, шалея от собственной смелости. — О чем же вы там разговаривали?
— О любви, — просто ответил Азирафаэль, делая шаг к человеку, чтобы коснуться кончиками пальцев его горячей ладони. — Я говорил о тебе, мой дорогой.
И если в тот момент Энтони не смог ничего ответить, потому что его грудь сдавило тисками — не смейте его винить.
~~
Они приехали на берег, где вода набегала, вспенивалась и отступала, чтобы набраться сил. Волны гонялись друг за другом в попытке опередить и осалить и убегали прочь. Соленый ветер ударил в лицо, стоило им только выйти из машины. Солнце висело высоко на небе и отражалось в прозрачной воде, рассыпаясь тысячью искр и бликов, словно кто-то зажег на дне свечи. Азирафаэль замер, вдыхая этот запах и подставляя лицо. Он зажмурился, чтобы сосредоточиться на вкусе соли на кончике языка, и вздрогнул, когда чужие руки коснулись его плеч. Кроули был одет в плотный темный костюм, цельный снизу и доверху, с красной полоской на боку. Алые волосы были завязаны на затылке в тугой узел. Он поправил собственную светлую куртку, которую заставил надеть Азирафаэля, чтобы она закрывала его шею, и невесомо поцеловал в затылок.
— Вот он.
— Вижу… — прошептал бывший ангел и открыл глаза почти такие же синие, как и океан.
— Идём, — Кроули крепко сжал его руку и потянул к воде.
— Ты же не хотел… — растерянно обронил Азирафаэль, но послушно последовал за любимым человеком.
— Это Хастур не хотел, — отмахнулся Энтони, одной рукой удерживая доску, а второй — самого невероятного любовника. — Я хочу показать тебе весь мир. Каждую его грань.
Они спустились с утеса к прохладной воде, которая оставляла после себя только влажный песок. Он выделялся более темным цветом, в нем виднелись маленькие ракушки, блестящие на солнце. Погода ощутимо менялась, становилась все более капризной, но лето упрямо держалось руками за мир, чтобы остаться ещё на минуточку. Кроули уронил на песок доску и сбросил кроссовки, зарываясь ногами в мокрый тёплый песок, который тут же прилип к загорелой коже, забился между пальцами, такой мягкий и приятный. Азирафаэль смотрел на возлюбленного с интересом, чуть наклонив к плечу светловолосую голову. Он любовался за сменой эмоций на чужом лице, за игрой солнца в янтарных странных глазах, таких удивительных и завораживающих.
— Ты возьмёшь… — Азирафаэль прищурился, вспоминая новые слова. — Эту доску и пойдёшь прямо в воду?
— Хочешь посмотреть? — Кроули открыл один глаз, хитро глядя на собеседника, и тот завороженно закивал. — Тогда подожди немного.
Парень присел на колено, чтобы закрепить резинку на своей лодыжке с помощью крепления, и проверил ее целостность. Он долгое время не стоял на доске. Это было только хобби, помогающее отвлечься от постоянной работы, от неудавшихся скульптур или лёгкой зависти, когда он смотрел на Хастура и его любовника. Последнее время ни одно из этих чувств не посещало скульптора, но сама идея встать на доску будоражила. Выпрямившись, парень окинул взглядом воду, чтобы приметить нужный интервал и оценить волны.
— Только, — Энтони повернулся и шутливо сдвинул брови. — Смотри внимательно, ангел. Во все глаза.
Азирафаэль секунду изучал его, словно очередное новое блюдо или книгу, после чего улыбнулся так, что Кроули почувствовал себя полным идиотом. Он мог и не просить — бывший ангел и так смотрел только на своего человека. И днём, и по ночам, дома и в городе, каждую секунду, стоило Энтони появиться рядом, все внимание Азирафаэля переключалось на него: он ловил каждое слово и улыбку, подставлялся под прикосновения и моментально отзывался, если тот обращался к любовнику. Даже в шумном баре — падший ангел казалось мог услышать своё имя, даже если бы скульптору пришло в голову прошептать его, закрыв ладонями рот.
Отвернувшись, чтобы любопытный пернатый когда-то парень с красивым именем не заметил тёмного румянца на чужих щеках, Кроули потянул доску и побежал к воде, перехватывая ее удобно. Океан встретил его, словно пропавшего давно сына. Вода тут же подхватила тело, приятно скользила по костюму, оседала солью на губах. Он широко загребал руками, двигаясь вперёд. Маленькие волны подкидывали его играючи, словно дразнили, пока он не увидел наконец свою цель. Предвкушающая улыбка украсила его губы. Крепко сжав края доски, парень подтянулся и встал, вспоминая такие забытые давно ощущения. Волна поднималась, словно бросала ему вызов. Кровь в теле скульптора закипела. Он двигался как во сне, чувствуя оседающие на лице капли и ветер, подталкивающий смелого человека в спину. Он согнул ноги, чтобы двигаться легче и быстрее, перенося вес то на правую, то на левую. Энтони буквально слышал, как океан зовёт его, дразнит или это был адреналин, заставляющий нестись вперёд. Он скользил в туннеле из воды, который вот-вот собирался обрушиться на его голову.
Перед тем, как упасть с доски, на одну секунду, он почувствовал, что летит по синим высоким небесам.
~~
Солнце медленно сползало вниз, раскидывая рыжие лучи во все стороны. Оно отражалось в воде огромным красным шаром, будто две обреченные планеты собирались столкнуться на их глазах. Высоко-высоко, там, где небо постепенно становилось чёрным, зажигались первые звезды. Водная гладь была спокойна, ветер гонял маленькие вспенившиеся волны туда-сюда, потом ненадолго бросал это занятие, заинтересованный чем-то новым, но неизменно возвращался обратно. Бывший ангел и человек сидели на песке, вытянув ноги перед собой. Энтони обнимал его со спины, прижимая к своей груди, заворачивая в большую куртку, что была накинута на плечи. Азирафаэль пересыпал песок из ладони в ладонь, любуясь, как искрят мелкие песчинки, и вытаскивал ракушки, складывая около себя во впечатляющую кучку. Вода едва-едва добегала до них, задевая босые стопы падшего. В такие секунды он вздрагивал, поджимая пальцы на ногах, и прикрывал глаза, наслаждаясь этой незатейливой щекоткой.
Энтони любовался розовым румянцем на его щеках и счастливой улыбкой, что растянула губы. Закат отражался в синих глазах, будто в них был отдельный мир, где тоже заходило солнце. В узкую загорелую ладонь, что лежала на чужой груди, размеренно и спокойно билось сердце, эхом отдаваясь казалось по всему пляжу. Кроули чувствовал, что нежная кожа любовника уже пропиталась этим соленым запахом, который принёс ветер, и что предстоящей ночью он будет слизывать его, щуря свои желтые глаза. Океан, как и прежде, успокаивал его, заставлял забыть о проблемах и неудачах, но… Это же делал и Азирафаэль. Одним своим прикосновением или улыбкой, он лечил раскуроченную душу скульптора, возвращал ему покой и уверенность в себе.
Да, Кроули учил его многому, что знал каждый ребёнок: что огонь опасен, что ночью нужно спать, что ягоды такие возмутительно сладкие и что целоваться после — потерять почти весь остаток дня, потому что сил оторваться друг от друга нет. Этого детям знать не стоило, конечно. Но Азирафаэль так страстно отзывался на любое прикосновение, стремился ощущать это снова и снова, не в силах привыкнуть. Бывший ангел не знал, что люди считали приличным, а что должно было оскорбить его. Азирафаэль с искренней радостью обнажался перед тем, кого так сильно полюбил: обнажал и тело, и душу, отдавая всего себя. Его чистая и горячая любовь — стала для Энтони особым океаном, только его, с ласковыми волнами и заботливым ветром.
Кроули учил его жизни, а Азирафаэль научил его любви. И кто знает, какое из этих знаний на самом деле важнее. Если Вам когда-нибудь придёт в голову спросить об этом Энтони, он ответит, что предпочел бы не уметь завязывать шнурки или водить машину, чем никогда не познать этот всепоглощающей нежности и пылающей страсти к одному единственному человеку с синими, как покинутые им небеса, глазами.
Громкие звуки горна спугнули с насиженных мест приспавших на ветвях птичек. Солнце только расправляло крылья, а из города уже выезжала процессия. Тысячи псов выходили из ворот и, собирая лапами утреннюю росу, спускались к лесу. Участники королевской охоты — ловкие и быстрые полковники со своими полками — выстраивались в ровные шеренги и приветствовали короля. Рядом с кремовым грейхаундом следовала и его красавица дочь, облачённая в белое платьице. Она улыбалась и не сводила кокетливого взгляда с чёрного полковника Ричарда, который твёрдо намеревался победить на сегодняшних состязаниях.
Король Эдвард Второй в золотом камзоле поднял морду вверх и с гордостью оглядел собачьи построения. Он уже намеревался торжественно объявить начало охоты, как на поляну выбежала овчарка. Грейхаунды завертели головами от удивления. Но Айзек, не замечая последних, уверенной походкой шёл к королю. Король раздражённо повертел носом, будто прогонял назойливую муху. «Такой торжественный момент, и этот пёс…», — негодовал кремовый грейхаунд.
— Ваше Величество, — обратился к нему Айзек, вставая на задние лапы. — Прошу оказать мне честь и позволить принять участие в Королевской охоте.
— Но где же ваш полк?
— Я один! Поверьте, Ваша Светлость, для меня будет наивысшей честью сразиться с лучшими охотниками и добыть для вас лисицу.
Король на мгновение задумался. Разинул пасть и посмотрел на полковников. На их оскаленных мордах читались злость и негодование. И король решил. «А пускай они и проучат этого наглеца».
Утреннее солнце ласково согревало землю, но в воздухе ещё разносился аромат ночной свежести. Как же любил это время Айзек, точно так же, как теперь был к нему безразличен. Не до восторгов было этому псу. С мрачными думами он приближался к лисьей норе. С тяжёлым камнем на собачьей душе. Ещё вчера он доказывал человеку безумство охоты ради ненужной шкуры или бесполезного трофея, а уже следующим утром бежал во все лапы, чтобы убить беззащитного лиса на потеху королю. «Разумные существа так не поступают», — думал он. И тут же вспоминал про своего друга, ради которого он был готов на всё.
И чем ближе он был к норе, чем сильнее чувствовал запах лиса, тем болезненней были эти переживания. Вдалеке уже слышался собачий лай, когда из леса на светлую опушку выбежал тот самый лис. Айзек громко вздохнул и приготовился пуститься за ним вдогонку, но тот совершенно неожиданно побежал ему навстречу. Овчарке оставалось лишь дожидаться его с открытой пастью.
Рыжий зверь остановился перед собакой и согнул передние лапы, словно кланялся. Он просил помощи. Лис всё ещё помнил вчерашнее великодушие пса.
Айзек захлопнул пасть и облизнулся.
— У меня есть, кому помогать, — словно извинялся он. Но умоляющий взгляд прищуренных глаз заставлял Айзека сомневаться. Решение нужно было принимать немедля. Охотничьи псы стремительно приближались, заливая лес безудержным лаем.
Удивлённый вздох прокатился по склону холма, когда из леса появился вчерашний гость. Причиной столь бурных переживаний оказался лис в зубах овчарки. А ведь этого странного пса разве что не жалели, а то и попросту насмехались над ним. Теперь же он был победителем и стоял перед королём с драгоценной добычей.
Король вновь поморщил нос. На этот раз с такой яростью, будто его ужалила оса. Королевская дочка так и вовсе едва не взвыла.
— Папенька, только не отдавайте меня этому псу. Прошу вас! — испуганно лепетала она.
— Не бывать этому! — спокойно отвечал монарх, но его сердце начинало биться сильнее.
— Приветствую, Ваше Величество, — радостно пролаял Айзек, выпустив лиса и пасти. Лис к всеобщему изумлению оказался живой и испуганно прижался к земле.
— Удивительно, — сжал тонкие губы Эдвард. — Один и без полка. Да ещё, как я погляжу, лиса живого принёс.
— И вправду, удивительно, — шептались за его спиной генералы. Все ждали решения своего правителя.
— Знаете, уважаемый Айзек, несмотря на вашу победу, свою дочь замуж за вас отдать не могу…
— Так и не собирался я этого просить, не нужна мне ваша дочь, — ответил Айзек.
Молодая дочурка тут же обиженно фыркнула.
— Какой противный пёс, — вырвалось из её розовой пасти.
Король оглянулся на дочь, засосал чёрными ноздрями тёплый воздух, вновь уставился на неожиданного победителя, недовольно сощурил глаза, не мог поверить такой наглости. Но от королевского сердца отлегло.
— У меня к вам другая просьба, Ваше Величество. У вас мой друг. Освободите его.
Громкий вздох раздался на поляне. Верхняя губа короля нервно взметнулась вверх от неожиданности. Железное спокойствие на этот раз отказало благородному псу. Традицию нарушить он не имел права, но и оказаться в дураках на глазах своих поданных никак не мог. Однако, чем больше он думал, тем яснее понимал, что этот пёс его перехитрил. И король нервно размышлял над тем, как выйти из ситуации с достоинством. Но его мысли нарушил полковник Ричард, который появился на поляне со своим полком.
Охотничьи псы вернулись без добычи, но чёрный грейхаунд уверенным шагом направился к королю. Собаки в недоумении оглядывались на него.
— Этот пёс и этот лис, — громко начал полковник. — Они вступили в сговор. Уж не знаю как, но этот лис сам прибежал к овчарке и запрыгнул к нему в пасть. Этот пёс научился обманывать у человека.
В груди короля разлилась радостная прохлада. Теперь он вновь смотрел на Айзека тем же самоуверенным взглядом, который был присущ всем грейхаундам благородных кровей.
— Значит, это и есть ответ на вопрос, каким образом вам удалось принести живого лиса. А я тут голову ломаю. Значит, он такой же тебе друг, как и человек?
— Совершенная неправда, — развёл лапами Айзек. В голове овчарки вновь поселились серые мысли.
— Не будем спорить, уважаемые псы, — усмехнулся король. — Сейчас Айзек сам прольёт воду на истину. Даю вам возможность доказать, что полковник Ричард ошибся. Задерёте эту тварь и докажете, что вы — не друзья. Всего лишь нужно выбрать: жизнь этого лиса или свобода человека.
Тяжёлый вздох вырвался из пасти овчарки. Он готов был скулить от отчаяния. «Но почему именно сейчас я начал жалеть лис», — клял он себя. Взглянул на рыжую, рычащую на всех вокруг, зверюгу: «С чего ты взял, что я могу тебя спасти?».
Айзек спускался к деревне. Полуденное солнце приятно согревало, а белые облака стремительно проплывали по небу и бросали на зелёные склоны спасительные тени. Рядом с псом бежал лис. Он боязливо оглядывался по сторонам, и каждый раз при виде людей или собак его маленькое сердце начинало стучать громче.
— Ну, ну… Не смотри на меня так, — бормотал Айзек, когда лис поднимал к нему морду. — Можешь не благодарить. И не думай, что мы теперь друзья. Сейчас только подальше от деревни отойдём, от грейхаундов, там и расстанемся. Ты отправишься в лес, а я вернусь. Без друга я никуда не уйду.
В голове овчарки вновь вставал один и тот же вопрос: как вызволить Роланда. И вновь он мысленно обращался к королю. «Даю тебе выбор… Как же мне хочется сказать ему так. И чтобы на второй чаше стояло то, отчего он не сможет отказаться», — размышлял он, когда впереди появилась толпа людей. Они шли в собачий город.
«Неужели и люди празднуют охоту?» — удивился Айзек. И тут же получил ответ, когда увидел, что все они идут в сопровождении сторожевых псов. Среди людей Айзек заметил и рыжего парня, что намедни хозяйничал в таверне.
Торжественный приём в честь завершения традиционной охоты на лис заканчивался званым ужином. В огромной королевской столовой, которую молва окрестила «мраморным залом», собирались благородные псы. Дамы в пышных платьях, кавалеры в парадных мундирах. Собаки расхаживали вокруг длинного деревянного стола и вели оживлённые светские беседы. Сегодня было о чём посудачить. Давненько не случалось столь неожиданной охоты.
Полковник Ричард понуро стоял в стороне от высокосветских персон, среди других молодых офицеров. Стоял молча, поддерживая разговор лишь дежурными фразами. Ему не пришлось стать героем охоты. А скорее наоборот. Ведь его добычу увела из-под носа целого полка одна единственная овчарка. И не сидеть ему теперь рядом с королём, который вошёл под заливистый звук горна и заставил всех замолчать.
Эдвард Второй, плавно прошагав по мраморному полу вместе с красавицей женой и ненаглядной дочуркой, занял место во главе стола. Гости последовали его примеру и тут же расселись.
— …И да будет сезон охоты столь же богат на добычу. И пусть наши охотники не знают горечи неудач! — закончил свою речь король. После этого в зале появилось несколько человек — молодых девушек из деревни,—которые принялись расставлять дымящиеся блюда на столе.
— Папенька, папенька, — капризничала королевская дочь. — Ведь полковник Ричард победил бы, не будь этого ужасного пса.
— Не бывать моей дочери замужем за неудачником, — прорычал король.
— Но овчарка обманул нас. Он бы ни за что не поймал этого лиса, коль тот сам к нему не пришёл.
— Видишь ли, Анна. Полковник поставил меня в неудобное положение, так что он подвёл короля. А коль так, то не может быть и речи о его победе. Ведь ничто не мешало ему первому добраться до этого лиса. Будь он хоть трижды другом этого странного пса.
Анна обиженно нахмурилась. А Эдвард Второй несколько раз облизнулся и приступил к долгожданной трапезе. От долгого пребывания на воздухе он нагулял поистине королевский аппетит. Но после первой же пробы мяса монарх резко вскочил и едва не уронил стул. Овальные глаза забегали по залу.
— Кто готовил? — взревел он.
Собаки замолкли.
— Я спрашиваю, кто готовил этот ужин?
В зал в сопровождении сторожевых псов вошли две девушки.
— Ужин готовили Мария и Гарри, — тихим голосом ответила одна из них.
— Что ещё за Мария и Гарри? Почему не Билли? Где этот чёртов Билли? Срочно приведите его сюда! — негодовал король.
— Боюсь, это невозможно, — подхватила вторая девушка. Её голос звучал громче и увереннее. — Билли ушёл!
— Что??? — король выпучил глаза от удивления. — Ничего не понимаю. Кто его сопровождает? — теперь он обращался к своим генералам.
Генералы непонимающе раскрыли пасти.
— Он ушёл с Айзеком, овчаркой, — ответила за них всё та же девушка с громким голосом.
– Догоните их! Приведите ко мне! — приказал король и устало присел на своё место. «Ох уж этот Айзек! Когда же я перестану слышать это имя. Всего два дня здесь, а успел вдоволь испить королевской крови».
В тронном зале, среди янтарных колонн, гипсовых статуй и фарфоровых ваз стояли трое: собака, человек и лис.
— Вот так компания, — усмехнулся Эдвард Второй. Он сидел на обшитом красным бархатом троне. — Отчего же ты, Билли, решил так со мной поступить?
— Прошу прощения, Ваше Величество, что не предупредил, но этот славный пёс предложил мне отправиться с ним. И я согласился. Знаете ли, засиделся я тут.
— Вот как, значит. А отчего же столь славный пёс решил сделать предложение именно придворному повару? Неужели среди других людей не оказалось достойных кандидатов.
— Дело в том, Ваша Светлость, но так произошло, что мне случилось отведать еды, приготовленной этим человеком. Поверьте, ничего лучше мне не доводилось пробовать. Даже Роланд не готовит так вкусно, — отвечал Айзек.
— Мне это известно. Не стояли бы вы сейчас здесь, будь это не так. Однако этот человек не может покинуть деревню.
— Я прекрасно понимаю вашу досаду. Нежелание терять столь прекрасного повара вполне уместно, но, увы, Ваше Величество, вы не можете запретить человеку уйти. Ведь он уходит не один. Со мной. С собакой.
Король нахмурился. Долго и пристально смотрел на овчарку. Тот не отводил взгляда. Железная уверенность застыла в коричневых глазах Айзека. Он ликовал, с трудом сдерживался, чтобы не завилять хвостом. Наконец Эдвард не выдержал этого самодовольного взгляда, спрыгнул с трона и подошёл к собаке. Айзек поднялся на задние лапы, и король тактично отвёл того в сторону.
— Формально вы правы, — любезно начал он, когда они подошли к широкому окну с тяжёлыми занавесками. Из окна можно было увидеть мощённую мостовую, широкую площадь, фонтан и статую Георга Быстрого из породы грейхаундов. — Но может ли добропорядочный пёс создать столько неудобств другому псу?
— Боюсь, что арестом Роланда вы создали мне не меньше неудобств. Ведь в походах именно человек готовил мне пищу. Увы, я, подобно другим псам, не искусен в этом деле.
— Значит, вам нужен тот человек?
— Скорее, вам нужен Билли, — ответил Айзек. — И в этот раз выбор за вами.
Последнюю фразу он говорил с неприкрытым удовольствием, виляя пушистым хвостом.
Король усмехнулся. Чуть оскалился, глядя на своих подданных, праздно гуляющих по булыжной мостовой.
— Это очень сложный выбор, — покачал он головой. — Не будь я королём, мне ничего не стоило бы сделать его. Но может ли правитель менять свои решения?
— Я вам помогу, — Айзек понизил голос и потянулся к королевскому уху.
— И что же ты сказал королю в тронном зале? — спрашивал Роланд.
Собака, человек и лис вышли на возвышенность. Позади остались человеческая деревня и собачий город.
— Просто рассказал ему, как всё объяснить своим подданным. Ведь больше всего на свете его заботит собственное лицо. Вот я и сказал ему, как его сохранить. Арестовал он тебя за то, что ты заставил меня служить себе. А покинув деревню с другим человеком, я доказал, что это совсем не так. Скорее, ты мне служишь. А раз так, то и держать тебя под замком, повода нет.
— Всё-таки люди решились помочь, — Роланд улыбнулся и потрепал пса за ухом.
Впереди простиралась бескрайняя равнина, скомканная на горизонте тёмными складками холмов. За холмами багровел закат.
— Ну, вот и всё, — обратился пёс к лису. — Здесь ты в безопасности. Можешь идти.
Рыжий зверь повертел острой мордочкой и пристально посмотрел на овчарку. В его кошачьих глазах застыл немой вопрос.
— Нет, нет, нет! С нами ты идти не можешь. Меня и без того считают свихнувшимся оттого, что я дружу с человеком. Не хватало ещё и с лисом дружбу водить. Так что давай, беги.
Простояв ещё несколько секунд в надежде, что добрый пёс изменит решение, лис развернулся и нерешительно засеменил прочь. Ещё несколько раз он оборачивался и бросал просящий взгляд на собаку, пока не скрылся в высоких зарослях.
— Вот кто по-настоящему помог, — произнёс Айзек.
Два тёмных силуэта чернели на фоне багрового заката. Собака и человек ещё долго смотрели вслед лису. Смотрели молча, вслушиваясь в звуки леса.
Макаронный либрис снова всласть поиздевался над своим сверхом. Благо моя братия вовремя подоспела и принялась наспех латать полностью подранного Лимарена. Вот уж не знаю, чем таким можно порезать сверха, чтобы на нем раны не только не заживали, но и разлагались. Воистину, либрис чертов извращенец! Мало того, что сделал зеленому улыбку от уха до уха, превратив фактически в Джокера (пересмотрел комиксов с фильмами на пьяную голову, что ли?), так еще и живот изрядно покромсал. Про изрезанные руки я вообще молчу. Ну вот хочется просто взять и врезать так, чтоб все зубы повыпадали из уродливой пасти. А потом долго и со вкусом пинать ногами, пока не сдохнет. Либрис — тварь живучая, его лупить можно долго.
Одно жаль — не доросла я еще, чтоб пинать либриса такого уровня. Но ничего, дорасту когда-нибудь. И отпинаю за все хорошее, что он тут вытворял. Ну я все понимаю, ему этот сверх, что мне человек, но блин! Неужели нельзя полегче как-то? Наверное, я просто не понимаю смысла издевательств ради самих издевательств. А скорее всего проклятый макаронник просто провоцирует нас, чтобы мы первыми нарушили правила игры и развязали ему руки. А вот хер тебе в рыло!
Я погрозила кулаком в потолок, явственно представляя мерзкую бледную рожу безымянного либриса, и пошла заливать своих парней энергией, а Лимарена — целительством. Что поделать, помогу, чем смогу. Раз уж пропустила все веселье, так хоть под конец отличусь.
Тлен постепенно отступал под нашими усилиями, сверх обреченно смотрел на своих ненормальных врагов, вбухивающих в него столько силы, сколько хватило бы на создание нескольких миров. А мы что? Мы ничего… Я посмотрела на Шеврина, увлеченно штопающего силовыми нитями расползающуюся кожу на лице сверха. Черный кивнул, я долила силы и закрепила результат. Сначала ведь мы скрепляли и лечили внутренности, а когда кишки перестали разлезаться, можно и лицом заняться…
Лимарен несчастно моргал большими синими глазами, пока Шеат вытаскивал откуда-то банку с детской смесью.
— Будешь есть по чуть-чуть, — дракон поставил банку с банановым пюре на столик у кровати, на котором уже стояла миска с ошметками кожи, обрывками бинтов и ваты и прочим неаппетитным добром. — Боюсь, вкусняшек теперь тебе долго не видать.
— К вечеру бульончика сварю, — пообещала я. Дэвис посмотрел на сверха сочувствующе, а я задумалась — то ли золотой просто жалел Лимарена, то ли искренне волновался за свои труды после моего бульона? Так вроде еще никто не жаловался на мою стряпню…
— Потому что они не выжили, — буркнул Шеврин в ответ на мою мысль. Я послала ему грозный кулак, а дракон рассмеялся.
— Не боись, я нормально сварю, — обещаю сверху, поглаживая мокрый от пота холодный лоб. Да уж, нелегко пришлось бедняге с таким господином. Эх, ну почему нельзя как все нормальные герои — схватить меч наперевес, укокошить главгада и пойти бухать в ближайшую таверну? Ну почему так? Нет, блин, сиди, жди, пока студент подкачается, чтоб макаронному морду начистить. И терпи все эти унижения. Ладно, нам ничего не сделается, все живы и здоровы, кроме головы, а вот зеленому пипец как не везет.
Боюсь, если бы студент попытался провернуть с нами что-то подобное, то остался бы он играть в одиночку. Собственными ручками.
Уничтожаю миску со всякой дрянью и иду прочистить мозги хоть куда-нибудь… Куда-нибудь вывело меня на Тьяру, где вампиры строили великую темную империю. Ой, простите, Великую Темную Империю. Вот так правильно. И пафоса побольше в интонацию, и голос погрубее. Вот так, отлично.
Очутились мы с братцами золотыми в аккурат перед дворцом местного правителя. Как бишь его? Ах да, Великий Темный Император, бывший глава клана… вот черт, имя запамятовала… Но вот, собственно, и он. Почуял, кто пришел и резво выскочил наружу в сопровождении целой толпы своих прихлебателей.
Черный, с острыми шпилями замок возвышался над большой процессией вампиров. Впереди шел самый главный, тот, кого я уже давно назначила править этим миром. Вампир выглядел великолепно — холеный, бледный, с черными коротко стрижеными волосами, идеальным аристократическим лицом и поджатыми тонкими губами. В черном плаще поверх черного костюма… ну просто вылитый канонный вампир! Хоть сейчас снимай кино.
Позади правителя тусовалась целая куча таких же холеных и прекрасных мужчин и женщин. Рядом с ними ничуть не стесняясь стояли оборотни, более румяные и загорелые, зеленые орки, коричневые тролли и даже парочка достаточно сильных ведьм затесалась. Да, поднялись темные, молодцы! Уважаю.
— Мое почтение, госпожа, — тем временем вампир притопал к нам и склонился в вежливом поклоне. После схватил мою руку, приложившись холодными губами к тыльной стороне ладони. А ничего так, нормальный темный. Говна в голове мало, нормальных мыслей много, заботится о подданных, разводит людей в резервациях, торгует, меняется контрабандой с Мэлом… Все божески, все в порядке.
— И вам здравствовать! — киваю я и освобождаю руку. — Помощь нужна?
— О! Всенепременно, госпожа. У нас тут как раз гости из другого мира, но мы плохо понимаем их язык, — развел руками высший вампир. — Если вам не трудно, то амулетов бы хоть каких-нибудь…
— А покажите сначала гостей, — прошу я, улыбаясь засмотревшимся на темную братию золотым. Да уж, теневики увидели собратьев, наверняка…
— Сию минуту… — вампир кликнул одного из помощников, тот понятливо склонился и исчез, чтобы через несколько минут притащить… осьминога. И сюда добрались! Я всплеснула руками и принялась создавать амулеты-переводчики, вслушиваясь в болтовню вампира.
— Прибыли позавчера, видно, что хотят меняться или торговать, но на знакомых нам языках не говорят. А мы их языка тоже не знаем… щелкают, что ваши белки да хомяки, мочи нет… И есть нашу еду не могут, так что живут отдельно, в своем… доме. — Тут вампир замялся, видно, что корабль осьминогов плохо ассоциировался у него с домом, но подходящего слова он найти не мог.
— Понятно все с вами… Держите амулеты, тут пока двести штук, носить на шее как обычно… — подаю ему шкатулку, доверху забитую цепочками с кристаллами. — Потом научим их болтать по-нашему, а сейчас пусть щелкают, боги с ними…
— Благодарность… Чего желаете в замен? — а вампир не дурак, прекрасно понимает, что за все нужно платить. Но мои условия просты.
— Да ничего особого. Торгуем, как прежде. Этих аали не обижайте, они чудный торговый народ. Будут к вам прилетать… вот та штука называется корабль. Так что будут прилетать на кораблях. Для вас они, к сожалению, не съедобны… Но могу наловить несколько свежих партий людей где-то в магических мирах.
— Пока не стоит. Благодарность… — выдыхает вампир, наверняка ждавший, что я за амулеты загну цену как Мэлькиро. Но я ж не зверь… собственный мир гробить. Пущай бегают.
Глава, ой простите, Великий Темный уже было хотел что-то сказать, как вдруг из толпы его приближенных вырвался какой-то растрепанный паренек. Судя по бледности, такой же вампир, только намного слабее, чем сородичи. Из пустоты, что ль? Не помню…
— Милости, господа… — паренек хлопается на колени, не доходя до главы и склоняет голову. — Дозвольте просить…
— Зачем такие сложности? — я поднимаю паренька с мостовой. Обыкновенный молодой вампир. Худющий, что мой хвост… Личико тоненькое, ручки-палочки… Одежка болтается на тщедушном тельце. — Вы его что, не кормите, что ли? — в первый раз вижу такого доходягу. Даже мой подопечный путешественник-вампир и тот уже отожрался на казенных харчах.
— Кормим, — морщится правитель… да как же тебя звать-то? Ну еперный театр, как можно забывать имена самых главных твоих же помощников? — Только ему впрок не идет.
— Так я и хотел попросить… всего глоток крови… вам не тяжело же… — залепетал парень, а я вдруг вспомнила… что-то мелькнуло и пропало, исчезло, но это все же было про вампиров. Потому не долго думая, убираю плазму с шеи и откидываю волосы.
— Пей, горемычный, но не много, а то отравишься.
Вампир торопливо кивает и вгрызается в специально созданную для него вену. Да, это тебе не Шеврин со своими почти эротичными укусами. И даже не Шеат… Парень судорожно глотает заготовленную для него кровь, пачкает лицо и мою рубашку… Через три глотка отрывается, я закрываю пробел плазмой и смотрю на медленно преображающегося вампира. Худосочное тельце слегка раздается, щеки покрываются румянцем, глаза горят… Ну вот, еще один будет жить.
— Драконью кровь пить не рекомендую, помрешь, — напутственно говорю парню и иду к Темному Властителю решать более насущные вопросы. А именно — сколько они могут поставить мяса, молока и прочих продуктов на Апельсинку без вреда для себя и собственного мира. Предстоит долгий разговор…