Клотильда знала, что на её пути эта ловушка бездейственна. Она не способна увлечься так сильно, чтобы потерять разум и оказаться в рабстве у создания алчного и честолюбивого, как это случилось с её матерью.
Она, Клотильда, сама будет раскидывать сети и улавливать в них добычу. Она будет наслаждаться игрой, взирая за схваткой с вершины холма. Иногда будет слегка подстрекать сражающихся, подобно «светлоокой дщери Эгиоха» под стенами Трои. Или манить красотой, как златокудрая Афродита.
Она станет божеством для покорных смертных, которым и в голову не придет разорвать брошенные на них силки. Ибо они слишком невежественны и самолюбивы, чтобы уразуметь причину в своей порочности.
Когда истек срок положенного траура, она решилась обзавестись любовником. Больше из любопытства, чем из подлинной страсти. Она жила при французском дворе, а там всегда слишком много говорили о любви. Любовью, чувственностью, флиртом был пропитан воздух. Даже несмотря на то, что сам король, в отличии от своего отца, сторонился женщин и любовным утехам предпочитал охоту.
Её первым избранником был молодой дворянин из Прованса. Он был хорошо воспитан, в меру образован, обладал приятной наружностью и у него были красивые руки. Этот молодой человек ей нравился, но все же она не решилась открыть ему своё имя. При дворе так было принято. Многие знатные дамы, опасаясь за свою репутацию, встречались со своими любовниками инкогнито, скрывая лица за маской.
Принцессе крови была важна не репутация, а собственная свобода. Ей непереносимо было представить, что кто-то, мужчина, присвоит её себе, как собственность, и будет похваляться своей победой.
Она встречалась с ним тайно, в особняке, который купила на чужое имя в Сент-Жерменском предместье. Она позволяла видеть своё тело, восхищаться им, ласкать его, но закрывала лицо. Красоты её тела, его алебастровой белизны, безупречного сложения, жемчужной прозрачности кожи было достаточно, чтобы искупить скрытое за маской лицо.
Любовник первое время довольствовался этим, его распаляла таинственность и распирала гордыня, ибо высокое происхождение дамы не оставляло сомнений. Он произносил страстные речи, ласкал пылко и нежно, и был ей приятен.
Особого головокружительного восторга она не испытывала, но всё же в ней рождалось нечто похожее на желание, были какие-то смутные сладкие судороги.
Но в целом Клотильда была разочарована. Это и есть блаженство? То самое, небесное, о котором пишут поэты? Лгуны!
А вскоре случилось неизбежное. Любовник не пожелал довольствоваться малым и пожелал завладеть ею целиком, узнать её имя, стать её господином. Появилась ревность, дерзость, назойливость. Он пытался выследить её, навязать ей условия.
И тогда ей пришлось избавиться от него. Как прежде со своим мужем, она не прибегала к прямым действиям, не подсылала убийц, не подсыпала яд. Она действовала тоньше — словом. Безумец погиб на дуэли. По её наущению некий ревнивый муж получил анонимное письмо, в котором сообщалось, что известный при дворе молодой человек злоумышляет на честь его жены. Было названо имя молодого человека и место в Париже, где он намерен осуществить задуманное.
По странному стечению обстоятельств там поблизости оказалась и добродетельная супруга, пребывавшая в полном неведении. Тревожным письмом её вызвали к больной матери. Она столкнулась с молодым дворянином и была застигнута мужем.
Бессмысленно оправдываться перед ревнивцем. Ему здравый смысл неведом. Он превращается в разъяренного быка, в холку которого вонзилась отравленная бандерилья.
Молодой человек был убит, а Клотильда впервые испытала удовольствие от задуманной и осуществленной интриги. Вот оно — истинное наслаждение! Вот он, восторг! Она связала в единый узел чужие жизни и сыграла роль судьбы.
Её последующий роман подтвердил прежние опасения. Она вновь сохраняла инкогнито, но это не помешало её любовнику учинить на первом же свидании ревнивый допрос. Он желал власти над ней.
И она быстро порвала с ним. Некоторое время спустя ревнивец был убит на улице неизвестным грабителем.
Обзаводиться третьим любовником она воздержалась. При дворе, где она бывала без маски, не скрывая имени, Клотильда замечала устремлённые к ней взгляды. Она была красива – мужчины желали её. Но ещё больше они желали подчинить её себе, изловить как зверя, чтобы затем с горделивой усмешкой указывать на прибитую к стене красивую голову.
«Все мы охотники или жертвы» — размышляла Клотильда, парируя холодной улыбкой эти взгляды. — «Но я не хочу быть жертвой. Мне нравится быть ловцом».
Она знала, что без труда завлечёт в ловушку любого из них, подчинит его, сделает своим рабом. Сотворит даже послушное орудие для осуществления своих замыслов, чтобы не пачкать рук.
Её руки слишком нежны и белы, они созданы для украшений, а не для оружия. Ей не нужна была королевская власть, шаткая и открытая всем ветрам, ей нравилось оставаться в тени.
Она неспешно плела свою паутину, обматывая ею тех, кто в неё попадал. Она знала их пороки, их тайны, их сокровенные замыслы. Она знала, за какую ниточку потянуть, чтобы повернуть всю огромную придворную колымагу в нужную ей сторону. Короткой фразой она ссорила друзей, примиряла врагов, маленькой уступкой завоевывала расположение, умелым расчетом приобретала союзников.
Так, как это было с Анастази де Санталь, которую подобрала на улице, оценив её ненависть и неукротимую жажду мести.
Клотильда знала, чего хотят все эти люди, и за определенную плату покупала их души в вечное пользование. Она была умна, очень умна и ни разу не допустила ошибки. Ни разу.
До той своей исповеди.
Итак, она определила болезнь и дала ей имя. Желание.
Впервые за много лет она желала мужчину. Желала его не как опосредованный символ игры, как трофей или орудие, а желала в самом изначальном, презираемом смысле. Она желала его как любовника.
Её влекло к нему, и влечение было пугающим по силе и насыщенности. Оно не поддавалось привычным тискам рассудка, не тускнело от приводимых доводов и не растворялось в рутине. Напротив, подвергаясь угнетению, оно крепло, будто питаясь своими стражами.
Возможно, ей мстила отвергаемая женская природа, которую она объявила своим врагом. Эта природа, как покорённый завоевателями народ, терзаемый игом, в конце концов желает признания и свободы.
Это — зерно греха в плоти человека, его изъян и слабость. Такая же неистребимая зависимость, как голод или жажда. Как бы смертный не пытался возвыситься, вознестись к вершине могущества, плоть не позволит ему чрезмерно увлечься.
“Respice post te! Hominem te memento!“ — Шепчет раб за спиной триумфатора.
Если великого властелина лишить пищи, то он умрёт, невзирая на всё его величие. Как умер царь Мидас, пожелавший обрести дар обращать в золото всё, к чему прикоснется. Алчность лишила его рассудка (Ох уж эти страсти!), и он забыл, что та же участь превращения постигнет и кусок хлеба, как только он возьмёт его в руку. Великий царь умер от голода.
Зависимость от телесной прозы сводит на «нет» все разглагольствования и мечты о свободе.
Свобода — это призрак. Она, герцогиня, тоже мнила себя свободной, называя себя охотником, идущим по следу, но оказалась в ловушке. Что же ей теперь делать?
Лекарства нет. Спасения нет.
Но почему нет спасения? Ей вовсе не обязательно умирать от голода. Она может его утолить. Она столько лет запрещала себе эту слабость – увлечься, потерять голову. Она отрицала саму жизнь, почитая её за врага.
Почему бы не обратить своего врага в союзника? Почему бы не позволить себе приключение? Безумство? Слабость? Не развлечься, в конце концов? Что она теряет?
Она может затеять охоту, тайную, неспешную. Она может расставить силки, раскидать приманку, а затем наблюдать и предвкушать. Сам процесс выслеживания и охоты на зверя не менее сладостен и увлекателен, чем триумф. Она будет наслаждаться. Она загонит зверя до изнеможения, до дрожи в ногах, она вынудит его упасть на колени и признать свое поражение. Возможно, она ранит его. Или даже убьет. Но это будет потом. Сначала будет победа. Чистая победа.
Когда решение принято, сомнения отступают. Сразу становится легче дышать.
Она вдохнула медленно, с наслаждением, будто горничная распустила корсет. Ей действительно стало легче. Отпала нужда бороться с собой, распадаться на части и участвовать в поединке.
Она вновь обрела целостность, и у неё была цель. Очень скромная, почти неразличимая на фоне таких колоссов, как заговор или месть, но такая волнующая, запретная. Позволяя себе её осуществить, она чувствовала себя грешницей, Саломеей, исполняющей танец.
Она желала попробовать грех на вкус. Совсем не так, как это было прежде. Ибо свои прошлые связи она и за грех не считала. Это был необходимый опыт, почти инициация.
А то, что она задумала теперь, тонкое, дурманящее, походило на аромат опиума. Это был соблазн в чистом виде, дьявольские посулы. Она преступала некую черту, но какую?
Как разумный и терпеливый охотник, она не спешила. Добыча не должна волноваться. Первый круг будет радиуса огромного, за пределом видимости, по самому краю.
Она выждала время и вновь отправилась на исповедь. И вновь в церковной кружке звякнула медь. Епископ вне себя от радости. Неужели его скромный приход в Латинском квартале приобрёл такую знатную прихожанку?
О милость Господня! Хитрый старик. Он тоже расставляет сети, заманивает добычу. А приманка — чернорунный ягнёнок с невинным и зовущим взглядом. Эти попы мнят себя «ловцами человеков».
Старец уверен, что обыграл её, присоединив к блеющему стаду, но не подозревает, что под шелковистой шкурой скрывается волк. Пусть старик сыграет партию. Она тоже ведет свою. Так даже забавней. Два гроссмейстера за столом.
Отец Мартин так же энергичен и говорлив, как в первую встречу. Но в библиотеку он её не повел. Их встреча началась и завершилась в исповедальне. Клотильда не видела свой будущий приз, но не огорчилась. Она знала, что так будет. И так лучше. Она всего лишь прихожанка и большего не требует.
Когда подошел срок следующей исповеди, она приблизилась на шаг: изъявила желание вновь посетить приют и даже принять участие в раздаче благотворительного супа.
Перед началом Великого поста, в дни карнавала, некоторые столичные монастыри открывали свои трапезные для парижских бедняков.
В Латинском квартале голодных всегда в избытке. Обнищавшие студенты, не менее потрёпанные преподаватели, беспризорные дети, разорившиеся торговцы, овдовевшие женщины. Все они сбегаются к дверям епископского дома в надежде на горячую похлебку с размокшей гренкой и стакан дешёвого божоле.
Клотильда, пожертвовав около тысячи ливров на это пиршество, сразу же усомнилась в правильности затеи. Оказаться посреди грязной, воняющей луком толпы было не лучшей наградой за порыв милосердия! Не ошиблась ли она?
Не подвергнет ли свою жизнь опасности? К счастью, никто не знал её имени. В тёмном платье из английской шерсти, без намека на украшения, герцогиня предстала в образе состоятельной вдовы. Почти монашеская строгость.
Она сменила окраску подобно зайцу в зимнем лесу, свернулась кольцами, как змея на камне, и стала почти невидима.
Герцогиня давно заметила этот парадокс. Чем меньше люди едят, тем больше они производят детей. Самые бедные семьи кишмя кишат неумытыми голодными отпрысками.
Иная мать, сама шатаясь от истощения, тянет за собой вереницу младенцев, а в чреве зреет ещё один. Но почему?
От невежества? От животной глупости? Но животные, согласно рассказам королевского егеря, не столь безрассудны. В неурожайные годы, когда оскудевают луга, когда урожай желудей ничтожен, а лесные ягоды становятся наградой, число новорождённых зверят сокращается. Волчица, предчувствуя голодную смерть, пожирает собственных волчат, избавляя от долгих страданий.
Животные своим бессловесным разумом осознают, что потомство будет обречено на гибель среди засыхающих деревьев. Звери заботятся о своих детях.
Без грамоты и философии, без проповедей и религиозных воззваний они стремятся к уменьшению страданий.
Почему же люди, претендуя на божественное родство, на обладание разумом и душой, так безнадёжно слепы? Почему они так безжалостны к своим детям?
Клотильда смотрела на худую, измождённую женщину. Она была ещё молода, но лицо её уже выцвело, посерело, во рту не хватало нескольких зубов, а волосы приобрели могильный оттенок. Судя по чёрному несвежему платью — она недавно овдовела и теперь голодала.
Неровно ступая, она вошла в трапезную. За её юбку держались трое малышей, неразличимых по возрасту, таких же бледных и слабых, как и их мать. На руках женщина держала четвёртого.
Клотильда ощутила легкий приступ тошноты. У ребёнка была огромная, лысая голова. Череп безразмерно раздут, а черты лица мелкие, безжизненные.
Церковь почитает за грех преждевременное изгнание плода. За этот вполне милосердный, на взгляд Клотильды, проступок святые отцы обрекают женщину на геенну огненную, именуя её проступок убийством.
Но как назвать многодневные мучительства, которым вот такая добродетельная мать подвергает несчастных детей? Она посылает их на страдания, отдаёт их во власть голода, болезней и нищеты. Если детям удаётся пережить младенчество, то они в скором времени попадают на поля сражений, где пушки размалывают их в кровавую пыль, или в городские трущобы, откуда их уводят на виселицу, в публичные дома или в городскую лечебницу, где они разлагаются от неаполитанской хвори.
Неужели ни одной из этих матерей не приходит в голову оглядеться и увидеть будущее своих отпрысков? Достаточно бросить взгляд.
Вот оно, будущее, вот что их ждёт! Грязь, смрад, разврат, нищета. Холодные ночи, пустые желудки. И смерть.
0
0