Следующие несколько дней Терна прислушивалась к слухам и сплетням. Здесь новости узнавали только так – от шепота к шепоту, а о тех, что поважнее, извещали глашатаи на площади. О приезде Мастера никто не стал бы трубить, но девушка ожидала, что сможет узнать об этом из разговоров в таверне.
Когда спустя неделю хозяйка подозвала ее к себе, поговорить о важном госте, Терна сразу поняла, о ком идет речь.
Тучная женщина, в свое время приютившая пастушку, пересчитывала доход.
— Сегодня у нас остановится важный гость. Наша таверна – самая престижная в городе, так что не ударь в грязь лицом. Твоя задача – не раздражать, не докучать, исполнять его повеления, и сделать все, чтобы чаевые были побольше.
— Хорошо, — Терна кивнула.
Чаевые здесь оставляли редко, но если таковые были, например от зажиточных гостей города, или лично Терне за красивые глаза, то они все клались в общую кучу, хозяйка забирала большую часть, а потом по монетке-две раскидывала между всеми.
— Сможешь хорошо услужить гостю, получишь три монеты, — словно прочитав мысли девушки, сказала хозяйка, поднимая взгляд. – И вот еще что, ему постоянно докучают мальчишки и юнцы. Постарайся избавить его от хлопот.
Терна еще раз кивнула и поспешила делать дела.
Речь точно шла о Мастере! Кому еще будут докучать местные юноши. Терна разносила похлебку первым гостям и постояльцам таверны, поглядывая на дверь и в окна, не идет еще важный гость?
Она пока не представляла, как справится с задачей Аргона. Конечно, тот факт, что Мастер остановится, скорее всего, именно здесь – это большое везение. Так она может хотя бы сперва присмотреться к нему, подслушать разговоры. Еще лучше, если ей удастся застать парочку парней, которые хотят стать учениками Мастера, и узнать, почему все-таки он всех прогоняет.
Когда в таверне привычно скрипнула дверь и внутрь вошел высокий мужчина с благородной сединой на бакенбардах и уставшими глазами, Терна сразу отбросила тряпку, вытерла руки о подол передника, и юркнула к гостю.
— Добро пожаловать в нашу таверну! Можем предложить вам спокойное место для обеда и опрятное место для сна. – девушка привычно раскланялась, одновременно услужливо, и ненавязчиво появляясь возле вошедшего мужчины.
Тот окинул взглядом комнату, где за большими широкими столами уже расположились гости, пили и ели, кивнул в ответ на приветствие, и указал на столик в углу.
— Мне за тот стол, мяса и пива. И комнату на три дня, самую простую.
С этими словами он сунул девушке в руки горсть монет из кошелька, и широкими шагами направился к приглянувшемуся столу.
Терна побежала исполнять указание. Хозяйка одобрительно кивнула, забирая несколько монет за комнату, и еще раз напомнила Терне быть повежливее.
С кухни к нужному столику девушка возвращалась, неся ароматную мясную похлебку, на запах которой мгновенно обернулись соседние столики, и деревянную, увесистую кружку пива. Небольшие магические фокусы помогали Терне проплывать между людьми изящно, и не ронять еду с скользкого подноса.
Мастер сидел, задумчиво глядя в окно, но как только кто-то проходил мимо, то отворачивался и поправлял капюшон, который не снял даже в помещении.
Терна поставила перед ним похлебку и кружку, и положила сдачу – несколько круглых блестящих монет. Мужчина макнул хлеб в миску, попробовал, удовлетворенно, как показалось Терне, хмыкнул и кивнул в сторону монет со словами –
— Оставь себе.
Первый улов! Девушка сгребла монеты обратно и в карман, благодарно кивнула, пожелала приятного аппетита и привычно сообщила, что будет неподалеку, если нужно будет убрать со стола, долить пива или повторить порцию похлебки. И с этими словами тактично исчезла.
Терна знала, что худшее, что можно сделать – это докучать кому-то, тем более, ей не следовало надоедать Мастеру, если она хотела, чтобы он потом взял ее в ученицы. Поэтому девушка поспешила обслуживать других клиентов.
Скучать ей никогда не приходилось – подать, унести, передать деньги за комнату, заказать дополнительную порцию, принести хлеб, смахнуть крошки, выдворить вон какого-нибудь местного пьяницу, который с утра уже перебрал… Теперь, бегая между столиками, Терна краем глаза наблюдала за гостем.
Мастер ел неспеша. Смаковал мясо, в подливку обмакивал хлеб, и запивал пивом. Девушка, глядя на него, даже сама захотела есть. Ей иногда перепадало что-то вкусное с кухни, и как-то раз она тайком отпила хмельного напитка из бокала – но все-таки насколько должно быть вкусно сидеть, есть, ни о чем не тревожась, целую тарелку похлебки!
Мужчине на вид было лет 50 – 60, но выглядел он здоровым и сильным. Обычный, крестьянский люд в этом возрасте походил на выжатый лимон, без сил и желания жить. Было видно, что Мастер за свою жизнь пережил много чего, и нажил не только десяток шрамов, и это только из тех, что было видно на лице и руках, но и много денег в придачу. Это было видно по его одежде, простой, но качественной, кошельку с монетами и тем, как он спокойно раздавал мелочь.
Закончив с первой порцией похлебки, Мастер дождался, когда Терна пробегала мимо, и подозвал ее к себе, попросив повторения порций. Девушка уже почти дошла до кухни, как в таверну завалилась целая толпа парней.
Юноши галдели, толкали друг друга локтями, и едва не снесли стоящие перед входом столы. Они были похожи на детей, даром что старше, и взглядами искали нужного человека. Терна сразу поняла, что это к Мастеру, и бросила взгляд в темный уголок таверны. Мужчина за столиком, кажется, хотел слиться со стеной, и понимая, что этого не получится, насупился и допивал пиво.
— Мастер! – воскликнул один из парней, обнаружив цель, и все они, уже немного спокойнее, но также рьяно двинулись к противоположному от входа углу.
Они выстроились перед ним и загалдели в несколько голосов. Кто-то перечислял свои титулы и родословную, чтобы повысить свои шансы на то, чтобы стать учеником Мастера, кто-то делился великими планами и мечтами, достижению которых Мастер мог бы поспособствовать и увековечить свое имя в легендах, рядом с именем ученика, другие предлагали деньги и драгоценности.
Терна затаилась и слушала, глядя как постепенно сереет уставшее лицо мужчины за столиком. В конце концов его терпение кончилось, и он резко встал из-за стола.
— Мне не нужны очередные глупые юнцы. Я не беру учеников.
С этими словами он подошел к барной стойке, рядом с которой стояла Терна.
— Неси пиво и мясо в комнату.
Девушка протянула ему ключ, и Мастер, раздраженно топая по лестнице, пошел подниматься на второй этаж. Юнцы расстроенно смотрели вслед мечтам, легендам и возможностям в лице Мастера. Некому было похвалить их за настойчивость, граничащую с надоедливостью, а Терна жестом показала, мол, либо присаживайтесь, и заказывайте, либо не мешайте другим трапезничать.
Вторую порцию похлебки и тяжелую, ароматную кружку с пивом она захватила с кухни и отнесла наверх, пожелав мужчине приятного аппетита и отметив, что его комната находится через стенку от ее собственной комнаты.
Теперь Терне надо было придумать что-то, чтобы уговорить Мастера взять ее в ученицы. Проблема была сложная – девушка уже поняла, что ни титулами, ни деньгами, ни обещаниями славы бывалого мужчину пробить нельзя было. Значит, нужно было брать чем-то еще. Чем? Обаянием? Терна не была уверена, что оно у нее есть. У нее в принципе ничего не было, кроме небольших магических способностей. Будь она более матерым магом, возможно, Мастера можно было заставить силой, зачаровать, околдовать, а так…
Оставалось только воспользоваться тем, что он остановился именно в этой таверне, и скорее всего, хотя бы на пару дней, и присмотреться поближе.
Рабочий день пролетел незаметно. Терна бегала с кухни и обратно, таскала подносы, разливала пиво, прогнала нескольких пьянчуг. Мастера все еще не было видно. Но из таверны он не выходил – так что девушка была спокойна, что не упустила его.
Закончив работу, она протерла столы за последними посетителями, помогла повару разобраться с грязной посудой, за что и сама получила щедрый половник похлебки и ломоть старого хлеба. В обнимку с тарелкой она поднялась на второй этаж, прислушалась возле комнаты Мастера, и ничего не услышав, ушла к себе.
Трапезничала Терна как всегда – с книгой магии на коленках. Иногда на бумагу капали капли жирной подливки, и девушка каждый раз обещала себе, что больше не будет сочетать еду с чтением, но потом забывала и просто надеялась, что Аргон не особо обидится. Вряд ли он будет их в ближайшее время перечитывать, да?
На город спустилась ночь, Терна устала читать при слабом свете свечи и просто сидела, глядя в окошко. Хотя она уже долго наблюдала за этим пейзажем, ей все еще было интересно. Все-таки, долгое время она видела только стены конюшни.
Она уже хотела раздеваться, чтобы лечь спать, как вдруг в коридоре хлопнула дверь. Терна выглянула в коридор – и успела увидеть спину Мастера.
Времени раздумывать не было – Терна быстро обулась, заперла комнату, и мягко побежала следом, за мужчиной. Куда он решил отправиться на ночь глядя? Погулять без надоедливых юнцов, или у него было какое-то особенное дело? Сейчас Терне могла пригодиться любая информация и любой случай, который могла подкинуть судьба.
Может быть, на Мастера нападут бандиты, Терна раскидает их силой своей энергии, и в благодарность, Мастер возьмет ее обучаться? Это даже в голове выглядело нелепо, но, наверное, это был бы самый хороший исход. Оставалось надеяться, что у нее действительно появится возможность проявить себя, потому что уговаривать уставшего человека возиться с ней – для Терны было грустно и немного унизительно.
Вслед за Мастером она выскользнула на улицы Блак-Ри и стараясь ступать максимально тихо, поспешила вслед за ним.
Вернувшись в покои епископа, она легла поверх покрывала и занялась оценкой ущерба. Она потерпела поражение. Явилась та, кого изначально вынесли за скобки, как малозначительный множитель.
Если герцогиня и учитывала наличие жены, как законной владелицы, то не относилась к этому факту с должной серьёзностью. Такая жена — всего лишь незначительная помеха. Она будет мелькать время от времени с опухшим от слёз лицом, измождённая, полная немого укора.
Но настоящей угрозы от неё исходить не может, она слишком слаба, бесцветна, к тому же, у нее скоро родится ребёнок. Эта женщина — размытое пятно, облачко в ясном небе. Но такое облачко, оказывается, может быть предвестником бури.
Здесь её высочество совершила промах. Она назначила свидание в непосредственной близости от семейного гнёздышка. Герцогине это казалось забавным, даже возбуждающим. Для пущей остроты и пикантности она бы подпустила жену ещё ближе, в соседнюю комнату, за тонкую перегородку.
Пусть бы она безмятежно спала. Герцогиня вовсе не была жестока и не желала причинять излишних страданий. Пусть бедняжка пребывает в неведении. Её близость нужна как пряность для обострения чувств, для насыщения и восторга. Для торжества и утверждения победы. Как необходимое условие, как символ.
Но не как свидетель.
Герцогиня не ожидала от бледного пузыря такой прыти. Ещё одна ошибка. Недооценила противника, не изучила. А та оказалась проворной и крикливой. Её крик всё ещё звенел в ушах. Герцогиня болезненно поморщилась.
В доме раздавались шаги, хлопали двери.
— Выясните, что там происходит, — приказала она Дельфине.
Придворная дама, поклонившись, вышла.
Итак, в результате её легкомыслия и поспешности добыча ускользнула. Герцогиня прикрыла глаза и ощутила прилив не то обиды, не то ярости. Мальчик был хорош. Изумительно хорош.
Дело даже не в его внешней привлекательности, не в пропорциях и формах тела. С ним она чувствовала себя живой. Жизнь обретала вкус, смысл, движение. Из неё уходила серая скука, все цвета наливались, звуки обретали объем и многомерность.
В её собственном теле разгорались искры. В ней поднималось желание, первозданное, чистое как пламя, но обречённое вновь увянуть, как цветок, который вырвали с корнем. Это желание останется в ней как болезнь, как заноза, и со временем вызовет нагноение и жар, если не будет утолено. Пусть сегодня её постигла неудача — она свое наверстает.
Даже если сегодня родится ребёнок, а к тому, по-видимому, идёт — это к лучшему. Он станет ещё более зависим. Дети нуждаются в заботе и пище. А этот юноша достаточно умён, чтобы понимать, что такое немилость принцессы. Голод и нищета.
Он сам испил эту чашу, он сирота. Более десяти лет назад благочестивый епископ нашел его умирающим на улице. Умирающим от голода.
Как благоразумный отец, он не захочет такой судьбы своим детям. Даже после сегодняшней ночи, после той сцены, которую закатит ему жена.
Герцогиня улыбнулась. Это бесцветная простолюдинка осмелилась ревновать! Тоже к лучшему. Потому что он скоро устанет. Крики новорождённого, вечное безденежье, упреки и слезы.
Он — мужчина и будет искать ту, кто его утешит. Случившееся — это не промах, это, скорее, удача. К их следующей встрече он уже не будет таким испуганным и нерешительным. Он привыкнет к мысли, что избран, что отмечен благосклонностью судьбы, и будет стремиться к той, что снизошла к нему с высот, кто подарит ему блаженство.
Ближе к утру ей даже удалось уснуть. Она сумела овладеть собой, но всё же приняла решение покинуть епископский дом как можно раньше. Она уже знала, что ночной шум, крики и топот означали преждевременные роды, и не желала, чтобы её официально поставили в известность.
Епископ непременно упомянет о рождении ребёнка, и тогда ей придется сделать ответный шаг – одарить мать и новорождённого. Но для неё это невозможно, слишком мучительно.
Этот злосчастный ребёнок и его мать стали причиной её унижений, её проигрыша, и прощать этот, пусть даже невольный проступок, она не готова.
По этой причине герцогиня с готовностью отозвалась на вкрадчивый призыв Дельфины одеться и отправиться в Аласонский дворец.
Каждый живущий на земле, будь то король или последний нищий, знает о смерти. Каждый знает, что умрёт. Каждый извещён, что смертен.
Смерть — это неизбежный и закономерный финал, установленная Богом цена, расплата, и уйти от смерти, откупиться от неё, заключить с ней сделку, не сможет никто.
И всё же смерть — нежданная гостья. Первое, что делает раб божий — это отказывает смерти в её праве. Не верит. Как такое может быть? Со мной? Когда-нибудь это должно было случиться, но не сейчас! Сейчас это невозможно. Это неправильно. Несправедливо.
Она тоже не поверила. Может быть потому, что смерть ещё никогда не подходила к ней так близко. Как и все смертные, она знала, что конечна и уязвима, несмотря на своё происхождение от помазанника, но её ещё никогда не вынуждали удостоверить этот пугающий постулат. Подобно ребёнку, она не верила, что может умереть.
Поэтому первое, что она испытала, было недоумение. И в то же время осознание, что сейчас умрёт. Смерть смотрела ей в лицо, смерть осязаемая, предметная, зримая, смотрела не провалами мёртвых глазниц, а глазами цвета утреннего неба, теми глазами, в которых ей виделось обожание и страх.
Подумать, почему всё произошло именно так, а не иначе, она не успела. Слишком быстро развивались события. Он оказался с ней рядом так неожиданно и стремительно, будто и в самом деле за ним стояла некая запредельная сила, позволившая ему обрести нечеловеческую способность проходить сквозь предметы, сквозь людей, сквозь стены, подобно духу мщения.
Вот так же близко он стоял несколько часов назад, опасный и притягательный, и так же готов был коснуться её тела.
Он медлил в полуосвещённой библиотеке, под каменным сводом, наедине, но при свете дня, на глазах многочисленных зрителей, не колебался. Бросок был точным, как у зверя, и таким же смертоносным.
Его пальцы, те самые, которыми она любовалась, предвкушая их вкрадчивую и нежную настойчивость, сомкнулись, как железные прутья. Она перестала дышать, но в первую очередь от охватившего её гнева, который вспыхнул в её крови, как пересушенный порох. Обрывок мысли был не о смерти, а о том чудовищном попрании приличий, о нарушении догм и законов.
Её оскорблял простолюдин, одетый в перепачканные кровью лохмотья. Её, принцессу крови.
Потом дыхание уже перехватило от замкнувшегося на горле кольца, которое быстро сжималось. Это была живая, горячая петля, которая казнила её без суда и приговора.
Но задохнуться она не успела. На него набросились два лакея. Затем с козел спрыгнул кучер. И сопровождавший герцогиню конюший доставал шпагу.
Метнулась Дельфина с коротким и очень острым клинком в руке, который она всегда носила на поясе якобы для разрезания фруктов. Кто-то нанес самозваному палачу удар. Видимо, рукояткой хлыста.
И хватка на горле сразу ослабла. В синих глазах, в которые она неотрывно смотрела, зачарованная, одновременно устрашаясь и любуясь, мелькнула растерянность, и взгляд их затуманился. На мгновение — но этого было достаточно. Его оторвали от неё и повалили на мостовую. Посыпались удары рукояток и сапог.
Всё происходило в молчании. Только хриплое дыхание и звуки ударов. Молчали от изумления даже те, кто стоял вокруг. Тишина была вязкой, нестерпимой, пугающе гулкой.
Наконец-то где-то в толпе страдальчески вскрикнула женщина, и герцогиня поняла, что его сейчас убьют. Что один из её приближенных вонзит в обмякшее тело кинжал, либо один из лакеев нанесёт точный рассекающий удар в висок, и тот прекрасный юноша, который несколько часов назад робко сделал шаг ей навстречу из размытой тени, тот загадочный книжник, который смотрел на неё усталыми и строгими глазами, тот слегка неуклюжий студент, посланник епископа, явившийся с потёртым бюваром в Аласонский дворец, пытавшийся с трогательной дерзостью юности придать себе небрежный и самоуверенный вид, её несостоявшийся любовник с тёплой и нежной кожей, сейчас умрёт.
Великолепное творение Бога останется лежать на грязной замусоренной мостовой окровавленной грудой, будто павшее животное.
Она бы рада крикнуть, остановить бойню, но голоса нет. Она пыталась вдохнуть, глотнуть воздуха, но её горло, освобожденное, было всё ещё в кольце боли.
Но кроме боли был ещё гнев, ослепляющий, сжигающий мысли. Этот гнев требовал немедленного воздаяния, немедленной жертвы.
Тот, кто посягнул на установление, пришедшее от Бога, должен быть наказан и оскорбление смыто кровью. Произошёл мгновенный раскол, размежевание её личности, вместо одной вдруг оказалось две, непохожих, взирающих друг на друга с горделивым недоумением. Одна жаждала крови, мести по праву рождения, а другая, привыкшая обдумывать, действовать хладнокровно, прослеживать все причины и следствия, взывала к благоразумию.
Силы этих двух были примерно равны: та, что умела рассуждать, одерживала верх, ибо обладала опытом. Но была лишена голоса. А та, что пылала гневом, с удовлетворением наблюдала за творимой расправой, ожидая умерщвления и свежевания жертвы.
Именно тогда вмешался старик. Он подставил под ножи собственную согбенную спину. Стал её потерянным голосом. Гнев был обуздан. Победа одержана. Не из милосердия, скорее из мести. Это было оправдание перед попранным гневом.
Быстрая казнь почти не сопровождается страданием жертвы. Преступник не успеет ни раскаяться, ни взмолиться. Напротив, он умрёт в сознании правоты, почти победителем.
А если подвергнуть его суду, провести сквозь изнурительную череду обвинений, заставить его покаяться, возненавидеть самого себя и только затем пожелать себе смерти как дар? Вот как искупается унижение и пережитый позор, а вовсе не посредством короткого удара шпаги или топора.
Старик вступил в игру как нельзя вовремя. А ей оставалось только сыграть в негодование и ужас. Она становилась мученицей, но мученицей благородной и великодушной, которая готова простить своего врага. Это был почти триумф.
Подобно своему великому отцу, она едва не пала жертвой фанатика, но спасена вмешательством провидения, и готова явить свою милость.
Будет суд, справедливый и беспристрастный. Над неудавшимся Брутом уже не сверкал клинок. Его грубо вздернули на ноги и потащили к лошади одного из дворян, чтобы как добычу приторочить к седлу.
Почти отмена приговора, но старик всё не унимался. Видимо, опьянён своей игрой в праведника, в спасителя падших и угнетённых. Он всё что-то бормотал об утрате, что постигла юного безумца, о несчастье, что на него свалилось.
Герцогиня слышала его слова, но не понимала. Это было чрезмерно даже для неё, для её рассудочных сухожилий, которые и так трещали под натиском гнева. Поэтому она почти оттолкнула старика, этого невольного соучастника разыгравшейся бури. Она вовсе не пыталась оскорбить епископа или унизить, ей нужна была минутная передышка, она пыталась спрятаться, чтобы эта чудовищная канонада в ушах и груди, наконец, стихла, чтобы за громовым хаосом проступили мысли.
Она всего лишь пыталась думать. Невидящим взглядом она смотрела на Дельфину, и та закричала на кучера.
Да, именно так, формально приказ отдала придворная дама, но этот приказ она прочла в глазах госпожи. Так кто убийца – она, Дельфина или лошади?
Безумный старик пытался преградить им путь. Он спасал своего приёмного сына, своё будущее, своё талантливое одухотворенное продолжение. И погиб, раздавленный колесом рока. Или случайности.
Злого умысла не было, никто ни в чём не виноват. Все происшедшее — это цепь случайностей. Никто не затевал интриги, не плёл заговора, не задумывал преступления.
Была только прихоть скучающей женщины, пожелавшей чужого мужа. Но разве это преступление? Это лёгкое прегрешение, от которого отмахнётся самый придирчивый духовник.
Вся жизнь человеческая состоит из подобных прегрешений, из лёгких искушений и пленительных соблазнов. Каждый поступок — грех. Носить богатое платье – это тщеславие, вкушать изысканные блюда – чревоугодие, участвовать в соколиной охоте – убийство. Каждый шаг, каждое движение. Так в чем же её мотив греховней и преступней прочих?
Тысячи женщин без зазрения совести соблазняют чужих мужей, а мужчины, в свою очередь, бесчестят чужих женщин. Это происходит повсюду, ежедневно, ежечасно, и громы небесные не обрушиваются на головы нечестивых.
Так почему же ей следует считать себя виновной?
Нелепая досадная случайность. Это глупой гусыне по какой-то причине не спалось. Возможно, её разбудила скребущаяся мышь или голодная кошка, вышедшая охотиться на эту мышь. Или от сквозняка стукнула рама. Или в очаге осыпалась зола. Или её ребёнок нетерпеливо повернулся.
Первопричина останется в тени. Не обнаружить ту песчинку, что обрушила гору. Это одно из тех непредвиденных вмешательств, которые так мастерски устраивает судьба. Она будто выжидала, чтобы сотворить нечто мелкое и подлое, разлить под ногами жирный соус или наслать стаю голубей.
Судьба вынула одну из ступенек, и всё обрушилось, покатилось с хрустом и скрежетом.
Герцогиня слышала, как закричал Геро, видевший нелепую и страшную смерть епископа. Грохочущая повозка быстро накренилась и сразу выпрямилась. Это под колесами переломилось тело.
Герцогиня застыла. Свершилось нечто непростительное, подсудное уже не людям, но Богу. Она нарушила закон высшего порядка, и подобное преступление не останется без воздаяния.
До самого Нового моста она ждала небесной кары, удара молнии или сотрясения земли. Она убила епископа Бовэзского! Колесо её экипажа раздробило череп праведника! Но экипаж свернул на улицу Сент-Оноре, а небеса так и не вмешались.
Первый испытательный полёт в системе после модернизации «Адмирала Ушакова». Программа простейшая — разогнаться, проверить движки, проверить точность хода атомных часов по пульсарам, затормозить, проверить активаторы. (Должны сработать вхолостую) И — вернуться на Землю. Пять а.е. туда, пять — обратно.
А.е. — астрономическая единица, сто пятьдесят миллионов километров. Пять а.е. — это как до Юпитера слетать. На всё, про всё — пятнадцать дней. Шесть туда, шесть — обратно, три — на замеры и всякое непредвиденное. За день до старта меня вызывает Старик.
— Слушай меня, сынок. Твой испытательный полёт — это липа, прикрытие. Настоящая цель — вернуть на Землю «мячик».
— Есть вернуть на Землю мячик, — играю со Стариком в гляделки и считаю мурашек, которые забегали по спине. Много их…
— Не спросишь, чем этот «мячик» особенный?
— Сами скажете.
— Догадливый ты, — усмехается Старик. — Этот «Мячик» побывал в лапках у чужаков. Пять лет назад корабль чужих снял его с орбиты. А когда ты был в последней дальней — вернул. Наши наблюдатели говорят, что это был тот же самый корабль, и следовал он обратным курсом.
Перевариваю информацию. Насчет наблюдателей — это, скорее, предположение. Что они могут увидеть? Все корабли чужих выглядят похоже.
Или шар, или огурец. Только размерами и отличаются. Через нашу систему проходит всего одна трасса. Почему так, не знаю, но только одна. Справа пришел — налево ушел. Слева пришел — направо ушел. Почему-то маршруты чужих соединяют Солнце всего с двумя звёздами. Хотя до- и после — ветвятся.
Движение по этой трассе редкое и нерегулярное. Раз в полгода — уже много!
— Так вот, — продолжает Старик, — «мячик» вновь появился на орбите, с него идёт обычная информация. Но — что удивительно — на двух частотах. На обычной и на более высокой — слабенький такой сигнальчик.
— А что об этом думают американцы?
— Американцы, надеюсь, не знают. Это наш сектор наблюдения, наш «мячик». О том, что он замолчал после пролета чужаков, мы им сообщили, о том, что вновь заработал — нет. Запроса от них не поступало, надеюсь, они не в курсе. Мы сами обнаружили его появление чисто случайно лишь полгода спустя.
Второй день испытательного полета. Иду с ускорением чуть больше одного «g». От Земли уже далеко, но не так, чтоб десятки минут между вопросом и ответом ждать. Вызываю центр управления полетом.
— Я «Адмирал Ушаков». Вызываю Землю.
— А, Ушак-паша, — отзывается Старик. — Что-то случилось?
— Всё в порядке, всё по графику, — успокаиваю я. — Поэтому и вызываю. Прошу разрешения порезвиться.
— Что значит — порезвиться? — в голосе Старика любопытство пополам с недовольством.
— Порезвиться — это значит погонять корабль на предельных режимах. На максимальных ускорениях. Ну и потренироваться в тонком маневрировании. Эта машина для меня новая, мне надо её почувствовать.
В эфире — тишина. Но если вывести громкость на максимум, можно услышать, как Старик с кем-то советуется.
— Крым, сынок, — вновь выходит в эфир Старик. — У тебя есть программа испытательного полёта. И есть дата возвращения. Не уложишься — я с тебя шкурку спущу. Не выполнишь программу — ещё одну. Поломаешь машину или кому-то дорогу перебежишь — ещё одну. В остальном — ты капитан, и действуй по обстановке.
— Есть действовать по обстановке!!! — радостно квитирую я, врубаю шесть «g» по главной оси и выписываю в пространстве спираль. На самом деле мне вовсе не радостно. Весь этот диалог — отрепетированная заранее туфта. Мы слушаем переговоры америкосов, они — наши.
Программа моего полёта — куда я пойду и что буду делать — опубликована заранее. Её можно сопоставить с координатами «мячиков». Теперь, после разговора со Стариком, программы нет. Куда бы я ни пошел, америкосы будут думать, что я оказался там случайно. Тонкое маневрирование у «мячика» — тренировка. «Мячик» замолчал? Я протаранил его корпусом или сжег джетом двигателя. Ничего, не страшно, это «мячик» русских. Сами разберутся… «Тише, Танечка, не плачь, это был соседский мяч». Впрочем, о том, что на пару минут замолчал русский «мячик», американцы вряд ли узнают. У них своих хватает. Идеальное прикрытие.
Тошно.
В космосе не должно быть ни тайн, ни политики. Космос — он огромен и чист. Нельзя в него с немытыми ногами.
Выхожу в нужный квадрант на день раньше срока — за счет двух «g» вместо одного по плану. День веду программу. На седьмой день беру выходной. Земля не возражает — я иду с опережением, да и на Земле воскресенье.
От Ларисы опять ни одного письма.
«Мячик» я взял руками и поместил в специальный контейнер с очень мягкой упаковкой. Взамен пустил в полет новый «мячик». Удалившись метров на дцать, он расправил антенны и принял вахту. А вернувшись в шлюзовую камеру, я долго вертел трофей и разглядывал через стекло шлема.
На расстоянии нескольких астрономических единиц Солнце не слепит. Светофильтр не нужен. Поэтому стекло шлема прозрачно как слеза. Фары шлема тоже не нужны, шлюзовая ярко освещена, все видно отлично. Но впервые я пожалел, что в комплект инструментов скафандра не входит лупа. Обычная профессорская лупа размером с блюдце, на длинной ручке с накладками из слоновой кости.
Потому что «Мячиков» было два.
Один — наш обычный «мячик» — шар диаметром тридцать два сантиметра. С растопыренными антеннами — почти метр.
Второй — вишенка не более двух сантиметров в диаметре, повисшая на кончике одной антенны. Миниатюрная копия «мячика», тоже растопырившая крошечные антенны.
В космосе завелся Левша.
Чужой «мячик» пытался общаться с миром на частоте в шестнадцать раз выше стандартной. Естественно, ему никто не отвечал. Размеры его тоже отличались в шестнадцать раз. Откуда число шестнадцать? Это степень двойки. Два в четвертой степени. Круглая цифра для всех, кто связан с цифровой техникой.
Я переключился на частоту чужого «мячика» и прогнал серию тестов. Тесты прошли. Чужой «мячик» отзывался на номер большого брата и был полностью функционален. Лесковская блоха, получив подковы на лапки, танцевать перестала, а «мячик» работает. Нам утерли нос…
Что в этом «мячике» невероятного, спросите вы? Простая арифметика — если линейные размеры меньше в 16 раз, то объем и масса — в 4096 раз. Но поразительно не это. «Мячиком» управляет компьютер. Процессор этого компьютера выполнен по 30-нанометровой технологии. То есть, ширина токопроводящих дорожек на кристалле процессора — тридцать нанометров. Или сто двадцать атомов.
Если отмасштабировать в шестнадцать раз – получится семь-восемь атомов. А это уже за пределами разумного. Малейший технологический дефект — и кранты… Да просто заряженная частица попала в проводник — и нет проводника. Чего-чего, а заряженных частиц в космосе хватает.
Сверяюсь с таблицей кодов, надиктовываю сообщение для Земли:
— Парни, машина — прелесть! Конфетка! Вы локти кусать будете, что у вас такой нет. В общем, я в полном восторге! Ждите и завидуйте. Завтра испытываю активаторы — и назад.
Прослушиваю запись. Голос бодро-восторженный. Психологи говорили, что такой у меня и должен быть. Если отсеять шелуху, останется: «Программа выполнена, «мячик» на борту. Ждите сенсационный материал». Конспирация…
Гнать психологов в три шеи. Завтра предстоит испытание активаторов. Не в звезде, а просто в пустоте. Производной «ноль» нет. Но и таких мощных активаторов ещё никто никогда не испытывал. Вдруг меня забросит куда-нибудь к черту на кулички? Недаром же трюмы забиты продуктами — одному на сорок лет хватит…
Короче, мне просто страшно. Психологи должны были это учесть. Ну и черт с ними. Отправляю запись в эфир. Через сорок минут Земля её получит. Может, отменят прогон активаторов? Чтоб не рисковать ценным грузом…
Как бы не так! В ответ — стандартное: «Рад за тебя, Крым. Завершай программу и возвращайся».
Единственный раз с «мячиками» чужаков мы встретились года через четыре после первого визита чужого звездолёта. В систему вошел второй корабль чужаков. Как и первый — со вспышкой. Толстый такой огурец шестисот метров длиной и почти триста в диаметре. И с ходу направился к ближайшей планете — Нептуну. Три дня изучал систему Нептуна, после чего направился к следующей ближайшей планете.
Поскольку Уран и Сатурн находились по другую сторону Солнца, ей оказался Юпитер. На Земле царило возбуждение, готовое перерасти в панику. Несколько успокаивало разумное, предсказуемое поведение корабля-исследователя. По-существу, он повторял программу первого зонда.
Неделю покрутившись среди спутников Юпитера, корабль занялся поясом астероидов. Все сигналы в радио- и оптическом диапазоне игнорировал. Впрочем, не все. Однажды отзеркалил на Землю пятиминутную передачу лазером в оптическом диапазоне. Ученые воспряли духом. Но чужой корабль вновь замолчал.
К Земле чужак приближался осторожно, по сужающейся спирали. И начал исследование с Луны. Это мы так подумали, что его интересует Луна. Потому что он направился к ней. По всем маневрам выходило, что чужак собирается выйти на окололунную орбиту. Но чужак скрылся за Луной… и пропал. Вместо него из-за луны вылетело нечто, больше всего напоминающее на экранах радаров облако металлической пыли. В оптическом диапазоне, кстати, тоже.
И это облако, рассеиваясь в пространстве, с ускорением в двадцать-двадцать пять «g» устремилось к Земле.
Военные наделали бы глупостей, но просто не успели. Слишком быстро всё произошло. Даже население не успели оповестить. Уже через полчаса в атмосферу Земли над крупными городами вошли сотни тысяч, если не миллионы небольших — около тридцати сантиметров в диаметре – исследовательских зондов. Позднее общее количество зондов оценили в пятнадцать-двадцать миллионов. Они опустились как снежинки, как осенние листья, на все материки сразу. Не пропустили ни одного более-менее крупного населенного пункта или объекта.
Зонды отличались наглым любопытством. Лезли в жилые дома, магазины, на заводы, в транспорт. Ничего не трогали, ни на кого не нападали. Но и в руки не давались. Уворачивались, выскальзывали из пальцев. Наблюдали…
Утолив любопытство, улетали. Или пытались улететь. Если попадали в ловушку, садились на пол и нагревались до обжигающей температуры, выпуская при этом струйку голубоватого дыма. Как потом выяснилось, внутренности у них при этом спекались в кусок шлака.
Нашествие «мячиков» продолжалось около полутора часов. Где чуть больше, где чуть меньше. После чего «мячики» дружно и организованно убрались на Луну. На обратную сторону Луны. Там погрузились в свой космический огурец и отправились на Солнце.
Думаете, по ним не стреляли? Ещё как стреляли! Из всего, что под руку попадется! От «дружественного огня» — есть такой термин – погибло более шестисот человек. И в тридцать раз больше было ранено.
«Мячики» вели пассивную оборону. Уклонялись от пуль, «качали маятник», затрудняя прицеливание, отводили пули в сторону, на рикошет, эвакуировали или уничтожали на месте «подранков». Самым эффективным оружием оказался старый добрый «Калашников» калибра 7.62 с небольшой дистанции. Отклониться от веера пуль «мячик» не успевал, а отразить несколько пуль полем или корпусом — силёнок не хватало. Правда, хватало времени включить самоликвидатор. Но — не всегда.
После окончания «Нашествия звездной саранчи» на Земле осталось чуть меньше трёх тысяч сравнительно слабо поврежденных «мячиков» и порядка девяноста тысяч «спекшихся». Правительства стран и коллекционеры скупали «трупики» за бешеные деньги. До сих пор скупают. Продав «горелый мячик», можно безбедно жить на Багамах года три. А хорошо сохранившийся освобождает от необходимости работать до конца жизни.
Риск, правда, тоже большой. Мафия не дремлет. Но правительства стран разработали массу безопасных схем выплаты вознаграждения. А за шантаж и вымогательство ввели смертную казнь. Удивительно, но помогло…
Всех технологий из «мячиков» вытащить не смогли. Точнее, до сих пор пытаются. Но генераторы поля и энергии, аккумуляторы поразительной ёмкости и преобразователь тепловой энергии в электрическую раскусили в первые же годы. Откуда взяли технологию активаторов джампа, я не знаю. Сие есть тайна великая, которую лучше не копать. Информацию о производной ноль раскопали уже наши ученые, отследив десяток пролетов гостей через Солнечную систему. Таким образом, у нас в руках оказались ключевые технологии для выхода к звёздам.
Перед глазами вдруг оказался потолок. И стало холодно. Очень холодно. Гвен с трудом пошевелила глазами: где она? Вроде не морг. Значит, штопали. Мерзопакостный такой отходняк от наркоза, когда все ощущения от тела глючат.
Вроде как ее держали за руку, перед глазами мелькнул белый блин и синий огонек, моргнул в красный, и ее опять срубило.
Реальность снова вернулась, поморгала и устаканилась. Гвен с трудом подняла голову. Ну, кое-что не привиделось: Найнс сидел над душой у больничной койки. В дверях торчал очень взъерошенный Хэнк.
Вроде бы ничего не болело, только чувствовалась противная слабость. Еще горло пересохло, как чертова пустыня, и в голове было как ватой напихано, но это как раз после операций было ее нормальной реакцией на наркоз.
— Кхх… — первая попытка заговорить окончилась резким кашлем. — Кхто ведет дело?
— Уилсон, раз уж тебя нет, — Хэнк покачал головой. Он выглядел очень уставшим. — Гвен, кто-то мне рассказывал про цирроз печени и самоубийство алкоголем. Так вот, штурм в одиночку — тоже неплохой способ. Полчаса — и тебя бы уже не откачали.
— Похуй! Кто крышевал этих уебков? Откуда у них оборудование?
— Мы работаем над этим, — сказал Найнс.
Оказывается, он держал ее за руку. Гвен выкрутилась, тогда он отстал, не стал хватать снова. На каменной роже было что-то вроде эмоции. Беспокойство? Гнев? Что-то его разобрало, похоже.
— Раскопаем, — Хэнк присел рядом. Да, он определенно не вонял спиртягой, даже застаревшей.
— Чего там с делом?
— Арестовали почти всю цепочку. И нет, я не буду рассказывать подробности, оклемаешься — сама прочитаешь. У меня один вопрос, Гвен. Какого хера ты поперлась туда одна?!
— Я не была одна, — Гвен прикрыла глаза. — Я была с… с напарником и подкреплением. Андерсон, пиздуй уже, кто-то должен работать, пока я тут торчу.
Она вдруг услышала четкий ритм капельницы. Хэнк молчал, только смотрел с укоризной.
— Сам небось за своего тостера всех порвал бы, — пробормотала Гвен еле слышно. Найнс опять коснулся ее руки. Едва-едва, буквально большим пальцем к мизинцу.
Хэнк фыркнул в бороду:
— У меня не тостер, а напарник. И кстати, в следующий раз пиши мне тоже, если уж выдергиваешь Коннора практически у меня из кровати, окей? У нас была очень хорошая суббота, а теперь у него прострелен бок, рука и содран кусок пластика с лица.
— Он делал свою работу, — вмешался Найнс. — Любой из андроидов подоспел бы как подкрепление, но не каждый человек.
— Эй, меня на эту вечеринку вообще не звали!
— То-то ты и бесишься, дедуля! Пострадавшими кто-то, кроме прессы, занимается, или сраный Иерихон опять будет орать, что мы дискриминируем андроидов…
Найнс чуть сжал ей руку:
— Все в порядке. Пострадавшие в безопасности. Все уже хорошо.
Гвен ненадолго залипла на его идеальное лицо. Не, так не пойдет!
— Слышь, не затыкай меня! Вали на работу, займись чем-нибудь полезным, хуле прохлаждаешься!
Найнс отдернул руки и молча вышел.
— Не обязательно его гнобить, — неприязненно буркнул Хэнк. — Ричард тебе жизнь спас.
— Как и ты, и ты меня тоже бесишь. Вали работать, оставь терминал. Сама разберусь.
— Все та же лучезарная мисс Очарование, — Хэнк покачал головой. — На стене кнопка, чтобы позвать медсестру, ну как обычно, разберешься, — он пощелкал по терминалу, подумал, и забрал с собой.
Повернулся и вышел.
— Хэнк! Андерсон, я тебя убью! Выберусь и оторву голову, а в горло плюну! — Гвен ругалась, пока силуэт не исчез, и еще немного. Ладно. Ладно.
Можно выдохнуть. Она сосредоточилась и подняла себя в сидячее положение. Надо бы сбежать нахрен. Тут-то ее и застукала медсестра.
— Немедленно лягте! Это опасно, вам не разрешено пока двигаться!
Гвен с ворчанием легла и наткнулась на что-то твердое под одеялом. Терминал.
***
До вечера список ненависти к больницам обновился и даже пополнился. Не только андроиды умели протоколировать всякую чушь. Дерьмовая еда, запрет на кофе, болючие уколы, отстойное самочувствие… Да еще чуть ли не все поголовно сверкали диодами и таскали символику Иерихона. Слишком много андроидов! Когда через сутки медсестра сообщила, что к ней посетители, Гвен искренне обрадовалась.
И вдвойне — увидев Линду. Подруга влетела вместе со своим андроидом, таким же белобрысым крохой, подбежала, втащив его за руку, и полезла обниматься:
— Жива! А ну срочно все рассказывай!
— Ааа пфлядь! Меня только вчера сшили! — Гвен перевела дух. — Я не клитор, но со мной тоже надо нежно. Пацан, тебя откуда выколупали?
— Н-ну… А я… я вас видел, когда вы пришли нас освобождать… Вы меня не заметили?
Да черт его знает, подумала Гвен. Может, и видела. Не до того было. Но люди обычно на такое обижались.
Линда отхлынула, и снова встала к своему пластиковому долбоебу близко-близко. Не то чтобы прижалась, нет. Но раньше так не держалась. Видно, успели отпраздновать освобождение и поговорить.
Не требовалось даже быть детективом, чтобы сложить два и два. Расстраивать Линду не хотелось, она и так выглядела невероятно взъерошенной и уставшей — так что Гвен придержала все язвительные комментарии.
— В норме все, — Гвен приподнялась на локте. — Не помяли, жестянка?
— Его зовут Тим, — быстро сказала Линда.
— Тим, — кивнула Гвен. — Хорошо. Я тогда была слегка не в состоянии смотреть по сторонам. Хорошо, что вы договорились.
Нет, ну это была правда: теперь будет кому присмотреть за Линдой, пока она проваливается в свои загадочные миры.
Повисла неловкая тишина. От Линды пахло чем-то цветочным, и еще нефтью, но Гвен напрочь забыла название парфюма.
— Хочу тирамису, — сказала Гвен, наконец. — Тут в магазинчике за углом норм. Линда, сгоняй? И кофе еще без кофеина, извращенское.
— Я схожу! — Тим дернулся в сторону двери, но Гвен покачала головой.
— Ты не знаешь, что нужно брать, сиди тут. Мне даже кофе нормальный нельзя, представляете? Кофе!..
Линда пару секунд переводила взгляд между ней и Тимом, потом кивнула и быстро вышла. Когда за ней закрылась дверь, андроид словно бы поежился, диод сразу пожелтел.
Ничего, Гвен хватит времени: пока лифт придет, пока доедет до первого этажа, а там может быть и очередь…
— Ты, я так понимаю, девиант.
Тим кивнул:
— Да. Я, я не говорил, но я еще раньше, кажется, летом, — он замолчал с потерянным видом, потом снова набрался смелости. — Я боялся, что от меня откажутся, если я расскажу! Не хотел пугать мою… Линду.
— Твою Линду, значит.
Гвен смотрела самым неприятным взглядом, какой только могла выдать с больничной койки. Тим съежился и панически замигал диодом.
— Я никогда не…
— Тихо. Повторять не буду. Если ты рискнешь ее хоть пальцем тронуть — я найду тебя даже в Мексике, оболью бензином и сожгу. Все ясно?
Аж пятнами пошел. Гвен прищурилась и кивнула.
— Постарайся не влипать больше во всякое дерьмо и не ведись на добрых дядь с тириумными конфетами.
— Я хотел подарить ей набор к-красок… — промямлил Тим, — понимаете, я просто хотел заработать, и… и…
— И я знаю финал.
Гвен вспомнила, что на месте Тима большинство людей скорее всего сейчас бились бы в истерике. Сбавила накал.
— Мне похуй, что у вас и как, пока Линда в порядке. Я с тобой говорю, как с любым другим парнем, который к ней яйца подкатывает. Обидишь ее — будешь жалеть до конца своих недолгих дней. Доступно?
Тим поднял голову и выпрямился.
— Я хочу беречь ее и заботиться о ней! Она самая лучшая, и я хочу, чтоб она была счастлива! Это не программа, это мой выбор, мое желание!.. Д-даже если вам не понравится… Извините, — он сник и сжал руки в кулаки. — Я никогда не причиню ей вреда.
Да, он вел себя определенно как человек. Или как хитрая машина, которая изображает человека… Но Гвен вглядывалась, всматривалась — и не могла найти отличий.
Зато всплыло, каким испуганным и растерянным показался Найнс под контролем этой хрени.
Ричард — так его называл Коннор. Дурацкая пластмасска.
До возвращения Линды они молчали: Гвен поглядывала на него краем глаза, просматривая обновленные рапорты по делу. Иммобилайзер, конечно, был из Киберлайф — один из предприимчивых долбоебов работал именно там. Тим только помаргивал диодом из желтого в синий. Успокаивался.
Кое-что еще она узнала за эти сутки: терминал принадлежал Ричарду, на него иногда приходили сообщения от коллег с обращением. И никаких паролей. Почему же все-таки он оставил свой, не ее? Никак не удавалось… ах вот где посмотреть. Гвен уточнила список допущенных к делу и выругалась — ее сняли!
Ладно, Фаулер еще свое получит.
— Я сделал что-то не то? — пискнул Тим.
— Все в норме. Я не на тебя.
Она помолчала, затем подтянулась на здоровом локте. Заебало уже валяться бревном. Неприятно скрутило мышцы, боль начала покусывать плечо, но это можно было терпеть.
— Двойной омерзительно сладкий американо декаф плюс тирамису! — возвестила Линда, открывая дверь палаты пинком. — Да здравствует свобода от врачебной тирании. Ты тут моему мальчику голову еще не откусила?
— Никаких травм, — фыркнула Гвен. — Все в порядке.
Линда устроилась на кровати, помогая справиться с ложкой. Тим устроился ближе и осторожно обнял за талию, как будто не был уверен, пристрелят тут же или поживет.
Но Линда не вывернулась, и Гвен промолчала. Значит, не ее дело.
***
К вечеру тоска перешла все возможные пределы. Все доступные рапорты Гвен уже перечитала, пометки от имени Ричарда оставила — но не с избытком, чтобы не запалили. Так, чуть-чуть подразнить.
Скучно. Скучно! Хотелось осмотреть улики, попытать задержанных, поорать на Фаулера, а не вот это все. Новые дела на Ричарда пока не открывали, а со старыми все было понятно или нерешаемо с больничной койки.
Пришла дурацкая мысль, чем еще заняться. Нет, напарник наверняка палит планшет, он же андроид, у него мистическая связь, нахрен… Но если запустить анонимный режим в браузере, то, может, и не подсмотрит?
Да и какая ему нахрен разница, куда Гвен лезет в ночи? Он вроде не выглядел слишком любопытным. И все-таки не зря этот режим назвали анонимным…
Успокоившись, Гвен вбила короткое название, создала новый аккаунт, подписавшись «Фуриоса», и вышла в чат, в котором бывала обычно раз в полгода-год, когда хотелось странного.
Дизайн, конечно, снова сменился, и пришлось искать все заново. Старый аккаунт, наверное, уже и протух. К черту. Гвен приходила сюда за конкретными вещами, получала их и сваливала безо всякой вины. Жалко, в жизни так нельзя.
Среди предупреждений у аватарок появились новые — «никаких андроидов» и «только андроиды». Даже сюда добрался прогресс. Гвен забила на эти варианты, вбила свое обычное: только вирт, срочно, м/ж, прочие мелочи.
Наконец можно было переключиться на режим выбора жертв. Гвен принялась смахивать потенциальных кандидатов. Влево, конечно. Свайп вправо надо было еще заслужить. Всего трое этого удостоились — двое людей-анонимов с остроумными профилями и один неопределившийся с очень милым мультяшным медоедом на аватарке. Его Гвен приметила за подпись «люблю сюрпризы» и приятное совпадение интересов.
Именно он и прислал сердечко первым, с подписью «для самой прекрасной воительницы пустошей». Милейший идиотизм.
«Какого рода сюрпризы любишь?» — набрала она.
Ответ пришел мгновенно:
«Разнообразные. Например, я не знаю, человек ты или андроид, а это очень необычно в наше чрезмерно определенное время».
Что-то дернуло странностью. Может, скорость набора или выбор слов? Но в целом Гвен не особенно капризничала, двое других пока не отозвались на ее лайки, а скоро захочется спать.
«У тебя тоже не указано».
«Я могу быть таким, каким ты захочешь», — завлекательно написал контакт. — «человеком, андроидом, нарисованной росомахой».
«Это не росомаха, а медоед. Самое опасное животное Африки».
Ответ пришел так быстро, что не отобразился значок набора текста. Или его убрали?
«Мне хотелось бы показаться тебе привлекательным. Если опасность сыграет в мою пользу — я не против побыть опасным. Хочешь?»
Почему бы и нет. Гвен теперь тоже набирала быстрее, не беспокоясь за опечатки — их подчищал автокоррект:
«Я предпочитаю опасных мужчин. Желательно людей… но я не очень привередлива».
Во всяком случае, в вирте. В реальности ее партнер мог быть престарелой маникюршей или безработным пацифистом-веганом, это ее никоим образом сейчас не касалось.
«Опасным, значит…»
«Тебе нравится быть прижатой к стене кем-то, кого ты не можешь сдвинуть? Предположим, что он не собирается делать ничего, что тебе бы не понравилось».
«Важное уточнение», — напечатала Гвен и фыркнула вслух.
Свет в палате погас, и теперь в темноте мерцал только экран.
«Да. Кто-то крупнее меня, кому я не могу причинить серьезных повреждений. Считай, что сегодня мне нравятся крупные парни с ощутимой мускулатурой».
И взглядом таким, что холодом продирает, да, Гвен? Дыхание вдруг сбилось.
И снова это мгновенное сообщение:
«Ты ведь не испугаешься, когда он тебя зажмет? Ты уверена в себе и в своей способности отбиться от кого угодно, но тут вдруг замрешь и перестанешь дышать. Или втянешь воздух сквозь сжатые зубы, уже понимая, что влипла».
«Мне нравится, когда парень не ссыт проявлять инициативу. И когда целует, не спрашивая. Все остальное — тоже можно без спроса. Если мне не понравится, я объясню быстро и болезненно».
Она сунула правую ладонь под резинку пижамных штанов, медленно поглаживая низ живота. Печатать можно и подбитой рукой, пальцы-то работали.
«Еще люблю без резинок. В вирте, разумеется», — добавила она вдруг. — «Хочешь трахнуть меня так?»
«Возможно. Или ты не будешь знать. Или тебе будет уже неважно. Покажешь себя?»
Гвен задумалась. Она обычно не отправляла фотки — слишком уж характерный узор шрамов, не заблюрить. Но если сделать очень небольшой, темный и размытый кадр… Пусть у него поработает воображение. Она задрала майку и скинула кадр, проверила — на устройстве не сохранилось, только в переписке. Ужасная муть и бинты видно, но вроде не очень палевно.
«Мне нравится твоя грудь. Особенно то, что соски уже напряжены. Ты заметила?»
О да. Гвен скользнула пальцами от паха до груди, стараясь не трогать бинты. Больно почти не было, последний укол здорово все заглушил, чтобы она могла поспать. Успеет еще выспаться.
«Теперь ты. Расскажи о себе. Что я почувствую, если проведу рукой по спине?»
«То, что я эту руку перехватываю и держу у тебя над головой. Ты уже возбуждена и пытаешься ерзать, но деваться некуда. Тебя возбуждает, когда я тебя лапаю? Нравится, когда тискают за задницу или сжимают соски?»
Они определенно были на одной волне. Гвен куснула губу, представляя в красках. Пришла фотография — тоже не особо четкая, размытая. Низ живота, расстегнутая рубашка, джинсы и заметная выпуклость под ними. Гвен заставила себя отключить в голове детектива. В прошлый раз она случайно узнала, в какой части служит, в каком городе живет и какой женщине изменяет ее случайный собеседник, и вместо секса наорала на него по телефону. Потому что никто не будет обижать ее подруг!
Но сейчас в кадре глазу было не за что зацепиться, и даже понять, человек это или андроид: не видно было ни ямочки пупка, ни кольца в районе солнечного сплетения.
Просто симпатичный подтянутый живот, как ей нравилось.
«Можешь идти даже дальше», — Гвен дышала уже чуть тяжелее.
«Или глубже? Я бы запрокинул тебе голову так, чтобы ты видела только мое лицо, и раздвинул твои ноги коленом. Интересно, ты покраснела бы, когда начала ерзать и тереться?»
«Я никогда не краснею», — Гвен действительно досталась от матери эта особенность. «Зато у меня довольно длинные волосы, и ты можешь потянуть за них, если тебя такое заводит».
Давно было пора нормально постричься, да все никак руки не доходили.
«Однозначно заводит. Прямые, темные, выбившиеся из прически… Я думаю, ты втайне тащишься, когда тебя за них хватают, хотя никогда не дашь понять напрямую. Люблю, когда гордячки подчиняются моей воле и стонут, пока я их тискаю».
Что же с его фразами не так? Странноватые фразы, никаких сокращений. Иностранец, возможно? Очень аккуратно выбирает слова. Да, скорее всего иностранец. Интересно, какой у него акцент? Гвен прислала еще один кадр с рукой, по запястье скрытой легкомысленными кружевными трусиками. Красивых лифчиков она никогда не носила, предпочитала спортивные, а вот симпатичные трусы оставались слабостью.
«Уже подтекаешь?»
«Да, но тебе придется постараться, чтобы я сдалась».
«Мне нравится твой настрой. И твое белье тоже. Я продолжаю, и целую тебя, хотя ты отворачиваешься. Ты так сжимаешь бедра, что я понимаю — тебе очень хочется секса, но ты слишком гордая, чтобы признаться. Наверняка ты узенькая, как нетронутая девственница, но гораздо горячее. Намного горячее. Ты уже ерзаешь, а я ведь еще почти ничего не сделал, только дал почувствовать, как хочу тебя».
«Может, и узенькая. А может, при этом люблю фистинг и шикарные члены не меньшего размера. Ты не можешь знать».
«Тогда тебе понравится то, что я для тебя приготовил».
«Подробности?» — Гвен замерла, стерла, не отправив. Она не на допросе, она развлекается. — «И что же это будет? Что-нибудь грубое? Заставишь меня вскрикнуть и зажмешь рот?»
Все-таки дыхание сбивалось. Раньше Гвен так быстро и легко не заводилась. Впрочем, раньше она представляла на месте собеседника какого-нибудь из любимых порноактеров, а не тот образ, который упорно мелькал в голове. Надо бы его носителю по шее дать.
«Я мог бы напоить тебя каким-нибудь афродизиаком или использовать подходящие для тебя феромоны… но, предположим, я считаю старое доброе стимулирование эрогенных зон намного более действенным методом. Мне кажется, твое горло куда более чувствительное, чем ты думаешь. Если слегка придушить, только чтобы ты начала хватать ртом воздух — то потом поцелуй будет куда более… глубоким. Я хочу, чтобы ты думала об очень глубоких минетах, когда я тебя целую, и чтобы внизу ты была такая же мокрая».
А он знает толк, решила Гвен, фотографируя свой приоткрытый рот со слегка высунутым языком. Его губы оказались довольно узкими и тоже приоткрытыми.
«Не боишься, что я тресну тебя в живот и свалю, из чистого принципа?» — Гвен быстрее заработала рукой, и больное плечо начало подергивать, но сейчас ей было плевать.
«О, я перехвачу твою руку и в наказание поверну лицом к стене, и хорошенько отшлепаю. Тебе нравятся шлепки? Как громко ты будешь стонать?»
Очень громко, подумала Гвен, покусывая губу.
«Да, нравятся».
Потому что мы никогда не встретимся в реальности, подумала Гвен, хмыкнув.
«А еще я тащусь, когда меня притиснут грудью к стене, и когда ты прижимаешься сзади».
Гвен чуть притормозила, закрывая глаза. Плечо ныло все сильнее.
«Прямо сейчас я тоже себя ласкаю. А ты?»
«О да. Я тоже подстегиваю себя».
Очень странное слово, подумала Гвен мельком, но снова постаралась не включаться. Ей больше хотелось думать о приятном чувстве, когда со спины притискивают, лапают за грудь, и можно стонать в свое удовольствие, потому что нихрена уже не сделать, только ловить кайф…
«Я остановлюсь, если ты будешь против. Но ведь ты только за, да, грязная девчонка?»
Самое нежное ругательство в ее жизни. Гвен невольно улыбнулась, потом представила, как услышит этот шепот в ухо, и застонала. Неважно, что она представила вполне конкретный голос. Чушь собачья.
«Ты даже не представляешь, насколько, милый», — Гвен глубоко, медленно вздохнула несколько раз. «Вообще понятия не имеешь. Продолжай. Я изображаю сопротивление, но ты ведь знаешь, чего я хочу».
«Конечно. Ты можешь стонать и дергаться сколько угодно, можешь отрицать, но ты хочешь, чтобы я тебе засадил как следует. Чтобы ты это почувствовала всем телом, и стонала, пока я медленно в тебя вхожу. А потом ты будешь вскрикивать, когда я начну двигаться быстрее. Любишь, когда тебе зажимают рот, или предпочитаешь, чтобы я сунул тебе туда пальцы? А может, хочешь как следует покричать? У тебя красивый голос… наверняка».
Гвен прикрыла глаза ненадолго, отвлекаясь на себя. Хорошо, просто прекрасно, вот так, еще чуть-чуть сжать, войти глубже, насколько удается повернуть руку…
Так, надо ответить. Она неловко набрала левой рукой:
«Лучше заткни мне рот, я кошмарно ругаюсь, особенно если меня хорошенько натянуть. А потом могу только скулить».
«Моя прекрасная детка», — ответ пришел после пары секунд задержки, и Гвен представила, как собеседник дрочит. Гладкий пластик наверняка очень приятен на ощупь, и ее руки едва хватило бы, чтоб обхватить целиком. Нет, ну наверняка это выглядит совсем иначе, но она для себя представляла именно пластик. Белый, гладкий, теплый, исключительно непристойного вида.
«Потом я подарю тебе кляп, а пока что просто зажимаю твой грязный рот ладонью, чтобы ты могла только плакать и поскуливать, пытаясь соскочить — а может, насадиться еще сильнее. Ты и так уже стоишь на цыпочках, пытаясь не дать мне войти на всю длину. Ты такая наивная, моя девочка — ты же знаешь, я все равно заставлю тебя принять все, до самой последней капли. Но сначала я выебу тебя — долго, до подламывающихся коленок и множества оргазмов. Ты даже на ногах стоять не сможешь после того, как я с тобой закончу».
«Я сползу в руки, можешь не бояться, что я тебя пну», — Гвен хихикнула, но прозвучало это как стон. — «Хочешь крышу снести?»
«О да. А потом обнимать, и говорить, какая ты прекрасная, целовать и ласкать, пока не кончишь еще раз».
Почему-то именно на этом образе накрыло. Гвен бросила терминал и зажала рот ладонью, продолжая двигать пальцами, и все не могла выкинуть из головы мысль, как будет сидеть голая на жестких пластиковых коленях, стонать и тереться, как кошка. Черт с ним, она просто дрочила на этот образ, и ни о чем больше не думала, пока тело не скрутило долгой сладкой судорогой.
В чате осталась одна-единственная не уползшая за пределы экрана надпись — «Ты моя». Судя по всему, собеседник тоже спустил, и сейчас валялся такой же обдолбанной креветкой, что и Гвен. Она через силу набила «спасибо, это было хорошо» и вышла из чата. Не хотелось больше ничего, только закрыть глаза и спать. То, что нужно.
Плечо от такой встряски заныло, но Гвен не беспокоилась — как обычно, она собиралась быстро и крепко уснуть.
И не думать о прозрачных голубых глазах, о нелепом поцелуе и прочей всякой там чуши. Нахрен снести бы акк и завести новый, обрубая хвосты. И почистить память терминала, мало ли что там осталось. Гвен не доверяла технике.
***
Пришлось валяться еще пару дней, пока Гвен скандалом не вытащила себя на волю. Рука все еще висела на перевязи, но ей даже разрешили ограниченные физические нагрузки и легкую работу. Первым делом Гвен пошла в участок. Не могла же она просто бросить своих идиотов на произвол судьбы и пожирание крокодилами.
— Рид! Ко мне в кабинет, срочно! — спохватился первым Фаулер, пока остальные оборачивались.
Жестянка сидел и пялился прямо с самой неприкрытой злостью, мигал диодом в красный. Ничего, она еще перекует его на кофеварку. Его разрешения не спрашивали.
Начальство глядело с выражением жабы, стрескавшей жирного комара. Может, даже двух.
— Рид, вы вдвоем у нас сейчас прямо звезды отделения, так что будете отдуваться перед прессой.
Что-то нехорошее чудилось в этой радости.
— Капитан, что вы имеете ввиду? Какая пресса?
— Имидж передового подразделения, центрального департамента, — ухмыльнулся Фаулер. — Между прочим, твой шанс на сержанта. Кто у нас тут такой борец за свободу андроидов? Андерсон со своим Коннором и, та-дам, Рид со своим Ричардом. Поговаривают, что Иерихон согласен на сотрудничество и выдачу нашкодивших девиантов, если с ними будут работать полицейские, сведущие в психологии андроидов. Коннор сказал, что у него слишком одиозная известность, чтобы быть единственным представителем ДПД в Иерихоне, и тут такой подарочек с твоей стороны.
Теперь улыбка больше напоминала оскал акулы. Кажется, здесь было нечто большее, чем попытка спихнуть горячую картошку ответственности, и Гвен нахмурилась.
— А делать-то что придется?
— Сопровождать дела, где имелись хотя бы следы девиантов или намеки на них. Рид, ты этот сраный бордель раскрутила — все имеет свою цену. Теперь Иерихон и тамошняя банда психов вам двоим доверяют. Вам четверым, если считать ваших эрок.
Гвен прикрыла рот и сначала тщательно обдумала сказанное. Шанс на сержанта, значит.
— Изображать любовь к жестянкам надо?
— Пока никто не умирает и не жалуется, что ты пробила голову, сломала руку, и напомни список других твоих подвигов — никаких проблем. Но картинку наружу держать придется. Не пизди своего напарника слишком сильно и не ори на него прилюдно. Доступно?
— Доступно, кэп. Могу приступить к обязанностям?
— После журналистов идешь домой и до завтра тут не появляешься. Будешь кобениться — прикажу Ричарду тебя сопроводить, он рвется приносить пользу.
— Пфек, — Гвен очень выразительно поглядела на капитана и жестом Коннора перед зеркалом поправила воображаемый галстук. В ее исполнении это выглядело скорее попыткой оторвать от горла невидимого лицехвата. — Ладно, кэп, постараюсь не сильно выебываться, но вы же понимаете.
— Я все понимаю, Рид. Гораздо больше, чем ты думаешь. Публичный имидж — такая штука, за которую дают реальные деньги, и можно выбивать ставки, которые в других отделах урезают. Слышала про такое? Будь умницей. Публика любит андроидов — мы дадим публике защиту андроидов. Мое личное отношение к ним, как и твое, к делу не относятся. Все, свободна.
Гвен вышла и для начала забрала собственный терминал. Найнс получил свой обратно. Он пялился с великим негодованием.
— Вы должны лечиться, детектив Рид!
— Жужжало отключи, а то выдерну. Можешь в качестве извинения принести мне кофе. Большой американо без сахара.
Диод у андроида мерцал между красным и желтым, и Гвен, признаться, ждала еще одной порции за шиворот. Удивительно, но Ричард поставил стакан рядом с ней, и там был именно кофе, без соли и перца, обычный вкусный крепкий кофе.
— Я должен был предположить, что с больничными правилами вы обойдетесь точно так же, как и с остальными.
— Никакой дискриминации, я всех видала в гробу одинаково.
— Группа журналистов ждет вас снаружи. Если вы все еще ощущаете себя нездорово, мы могли бы отложить интервью.
— Буду падать в обморок — поймаешь, — Гвен мимоходом глянула на свое отражение в стекле. — Вперед, мой Росинант.
Диод снова зажегся синим, пока Найнс гуглил, а потом раздраженно замерцал жёлтым. Обидчивый какой.
Гвен отхлебнула кофе, наслаждаясь вкусом, и пообещала себе купить самый термоядерный буррито в городе, как только разберется с этими мудаками снаружи.
Журналисты скопились перед входом, размахивали микрофонами. Парили дроны.
— Мисс Рид! Мисс Рид!
— Детектив Рид, — отрезала Гвен, рассматривая небольшую толпу. Пресс-конференции ей никогда не удавались. Не материться, никого не выгонять, не орать, не отвлекаться на терминал, даже если обновилось актуальное дело… Тоска.
— Уточните, пожалуйста, как вы напали на след этих преступников?
— Анонимный свидетель.
— Вы известны своими антиандроидными высказываниями, тогда почему вы взялись за этот случай? — на лацкане пиджака этого писаки красовалась булавка с характерной эмблемой «за алую кровь» — сейчас ее носили многие долбоебы, не только члены движения.
— Вы действительно думаете, что полицейские расследуют только те случаи, которые им нравятся? Это работа, мое мировоззрение тут ни при чем. Следующий вопрос.
— Детектив, это верно, что вы получили ранение, защищая одного из андроидов?
Гвен уже хотела было пожать плечами и ответить что-то в стиле «без комментариев», когда Ричард шагнул вперед.
— Да, верно. Согласно моим расчетам, выстрел разнес бы мне регулятор тириумной помпы. Следующий вопрос?
— По некоторым данным, вы поставили жизни людей под угрозу!
— Это разве люди? Это сволочи, — фыркнула Гвен, и часть журналистов засмеялась. — От лица полиции Детройта советую уточнять у ваших андроидов, готовы ли они подработать в сомнительном месте за неожиданно большую плату.
Непробужденных стоило бы пробуждать перед вопросом. Группа поддержки нашла там двоих ЮК, детская серия.
— Детектив, — сунулась вперед неожиданно миниатюрная девушка с диодом на виске. — Детектив, вы повторили бы эту ситуацию, уже зная, что произойдет и чем закончится?
— Нет, конечно, я взяла бы с собой группу спецназа! В остальном без изменений.
Вопросы следовали один за другим — умные и не очень, те, в которых Гвен ощущала подвох, и совсем не имеющие отношения к делу…
За полчаса она ответила на кучу вопросов, за которые могла бы предъявить Андерсону небольшой счет: с хрена ли она отдувается за его парня, спрашивается. Или сына, кто их разберет. Оба варианта выглядели предельно странно.
— Последний вопрос, — объявил Ричард, — детектив Рид все еще нездорова.
— Здорова. Но вопрос последний.
— Вы довольны своей работой, детектив? — снова ткнул ей в лицо микрофон молодчик с «каплей крови» на лацкане. — Зная, что вашими стараниями из-за андроидов пострадали обычные люди — вы довольны?
Гвен помолчала несколько секунд, затем медленно ухмыльнулась.
— Я уверена, что если андроиды начнут принуждать похищенных людей к сексу — я точно так же полезу спасать тех, чьи права нарушаются. Но андроиды, насколько мне известно, людей не похищают, и никого ни к чему не принуждают, как и все обычные… нормальные люди. И да, я довольна своей работой. Всем спасибо.
Она совсем не шаталась после интервью. И кофе выбросила потому, что он остыл, а не потому, что от одного запаха мутило. Конечно, она была в порядке.
— Я могу отвезти вас домой, — предложил Ричард. — В конце концов, разумное восстановление позволит вам лучше решать текущие задачи.
— Я в порядке, — буркнула Гвен, запивая пару таблеток обезбола новой кружкой кофе, на этот раз с сахаром, чтобы подавить тошноту.
— Вы не заметили несколько важных деталей. Расскажу по дороге.
«Хитрожопая жестянка», — подумала Гвен, но ничего не сказала.
При взгляде на машину Гвен тут же вспомнила, что с таким количеством лекарств в крови она считается невменяемой, и даже не стала возражать, когда за руль полез Найнс.
— Надеюсь, среди этих важных деталей было «такие отвертки не будут выдаваться для служебного использования», да? — пробурчала она, пристегиваясь.
— Это не отвертка, а иммобилайзер. Они скоро будут запрещены. Я надеюсь, вы не будете использовать его на мне, это очень дискомфортно.
Гвен кивнула. Потихоньку срубало, но все же надо было хотя бы доползти до кровати на своих ногах.
— Что ещё? Хэнк и Коннор объявили о браке или усыновлении, а я не заметила свидетельств?
Найнс так на нее уставился, что чуть управление не проебал.
— Очаровательно, — пробормотал он наконец. — Вы будете назначены на дело с завтрашнего дня. Что касается мистера Андерсона и… полагаю, теперь уже мистера Андерсона, то они не объявляли о своем браке, но согласно моим сведениям, в настоящий момент они находятся в Лас-Вегасе именно с этой целью.
— Охуенно, — Гвен помолчала.
Ричард молчал и теперь смотрел на дорогу.
— Вы хороший детектив, Гвен Рид. Есть ли хотя бы малый шанс, что вы тоже захотите — может быть, в будущем — отправиться в Лас-Вегас с избранным андроидом?
У Гвен гудела голова. Встать бы… И не уснуть, не дать повода вернуть в больницу.
— Поехать в Лас-Вегас это теперь как «поехать в Данию»?
Почему-то Ричард промолчал. Радио потрескивало, и в машине было тепло и уютно.
Уже когда показались ворота собственного гаража, Гвен наконец сформулировала мысль внятно:
— Я, как уже говорила, никого не дискриминирую. Ненавижу всех одинаково. Поэтому если какой-нибудь парень любого происхождения настолько поедет крышей, чтобы суметь меня переубедить по поводу брака с мужчинами в целом — я подумаю на его счет отдельно. А до того — все желающие могут пойти нахер, жестянки они или мясные мешки. Лас-Вегас… — Гвен пожала плечами. — Пфек. Надеюсь, в этот раз у Андерсона получится более здраво, чем в прошлый.
Найнс не ответил и особо помогать не лез. Так, придержал, когда качнуло. Твердые, жесткие пальцы. Сегодня на улице никого не было, и Гвен позволила себе чуть дольше потоптаться на пороге.
— Можешь иногда заходить, — разрешила она, — но по делу.
— Не сейчас? — уточнил Ричард с некоторым сомнением.
— Не сейчас.
Слишком хотелось забраться сначала в душ, а затем в постель, и тщательно, надолго придавить подушку. Может, за это время мир станет немного более понятным. Без вот этого вот длинного, заботливого.
— Я могу приготовить вам обед.
— Ты не домашний андроид, не умеешь даже. Пиздуй, я потом — аааах, — Гвен зевнула, — чего-нибудь перехвачу. Вали. Работай. Служи и защищай.
— Есть, детектив.
Ричард ушел, а она заперла за собой дверь.
Вся наша жизнь — одно затянувшееся соревнование. С предрассудками, со страхами, с ошибками. Со смертью. Каждый новый день, когда солнце поднимается из-за горизонта и забирается на небо — очередной раунд. Не зря нас так сильно цепляет смотреть за состязаниями по телевизору: за олимпиадами, за чемпионатами. Дух соперничества заложен в нас, в самое основание человеческого существа. Мужчины сражаются за внимание возлюбленной, за пальму первенства на работе, за более высокий доход, за крутые машины. Женщины — вгрызаются зубами друг другу в глотки за своих партнеров, за успехи своих детей, за такие же платья и цвет ногтей. Для детей всегда главной причиной ссор будет внимание матери, одобрение отца, авторитет в классе и симпатия вон того симпатичного мальчика. Как только из жизни или счастливых отношений пропадает эта приправа — возможность упустить что-то, показаться хуже, отстать — то человеку становится скучно. Казалось бы, в здравом уме человек не потащит любовника в свою спальню, но привкус опасности, возможность оказаться застуканным, в конце концов, элементарное любопытство — повезёт тебе в этот раз или нет — оказывается сильнее. Ведь если так представить на секунду — смерть это лишь проигрыш, когда ты бежал слишком медленно, оступился неудачно или просто банально устал.
Но есть особенная порода людей, удивительная, можно даже сказать — странная. Элитная. Люди, для которых постоянное соревнование стало смыслом жизни. У них за спиной не остаётся ничего. Ни любящей семьи, ни тёплого дома, где посреди ночи горит свет, ни толстого рыжего кота с пушистыми длинными усами. Абсолютно ничего, что могло бы оттянуть их от края, уговорить сделать шаг назад, не рисковать. У них крылья носа трепещут, стоит только почувствовать этот неуловимый, но такой желанный запах — опасности и адреналина. Ядовитая смесь, которая вызывает мгновенное привыкание, самый опасный из наркотиков — с неё уже не слезть. Человек продолжает бежать, улыбаясь все шире, пока однажды не рухнет безжизненной куклой под ноги другим участникам. И даже тогда на застывшем словно фарфоровая маска лице будет только счастливая улыбка. И, возможно, немного сожаления, что эта гонка закончилась так быстро. Кто-то перешагнет их, не обратив внимания на потерю в рядах, кто-то укажет пальцем и покачает головой — сумасшедшие наркоманы. А кто-то остановится и опустится на колени, чтобы нежно пригладить взъерошенные волосы и неодобрительно покачать головой. И стоит только моргнуть — они пропадут: и упавший, и прохожий.
Гонка продолжается.
Квартира, в которой собрались гости, была на девятом этаже. Большая, светлая и очень-очень тёплая. С самого порога в нос ударил запах уюта и какой-то невероятной любви, о которой только фильмы снимать — обязательно со сценой признаний под дождем, сексом в ванне и девушки в белом свадебном платье в самом конце, перед титрами. Смешно? Кому-то может и да, но не в тот момент, когда это ощущение затапливает тебя, наполняет легкие и колит кончик языка. Кухня была совмещена с гостиной, что и понятно: когда в доме дети, за ними нужен глаз да глаз. Чем меньше стен, тем лучше. У них может и есть уши, но вот громкого голоса и пары сильных рук не хватает. В квартире был тёплый и очень мягкий воздух, не царапающий душу чувством одиночества и не забивающийся под ногти, когда раздираешь подушку в плену очередного кошмара. Фотографий на стенах не было, что было вполне понятно. Мало ли, кто мог оказаться на пороге, куда бросить неосторожный взгляд. Хозяева апартаментов так долго скрывали свою личную жизнь от всех, а значит — разбирались в необходимых мерах предосторожности.
Стол в гостиной был большой, деревянный, все как полагается. С красивой скатертью, сделанными в ручную салфетками и вазой с цветами. Был большой электронный камин, который отбрасывал длинные танцующие тени на пол и тихо потрескивал. Звук хоть и доносился из динамиков, но был таким уютным, что все мысли о фальшивке быстро исчезали. Из раритетного магнитофона доносилась приятная музыка, которую по сути знал каждый — где-то когда-то слышал, может напевал друг или просто крутили по радио. Посреди стола возвышались два двухъярусных торта. Один полностью покрытый шоколадом, украшенный фигурками супергероев и ягодами, второй — ореховый, с моделями молекул и атомов, летающими тарелками и странными зелёными существами по краям. От задутых недавно свечей приятно пахло воском, они слабо дымились и обещали исполнения самых сокровенных желаний именинников.
Пока готовился кофе, а дети с громкими криками разворачивали свои подарки, до которых пытались добраться с самого утра, один из гостей неслышно выскользнул на балкон, затворив за собой стеклянные двери. Вид на город открывался невероятный. В вечерних сумерках ярко горели огни многоэтажек и магазинов. Машины неслись друг за другом, оставляя размытый след света от фар. В воздухе витал запах мокрого асфальта и свежести. Капли, оставшиеся от прошедшего недавно дождя, дрожали на стёклах, словно пытались удержаться, но все же срывались вниз. В своём роде очередное проигранное сражение. Только в масштабах одной отдельно взятой дождевой капли. Кроули вдохнул эту свежесть, едва заметно морщась от боли в ноющей груди. Опираясь на красивую резную трость, он медленно прошёл к открытому окну и облокотился на поручень. Трость зацепилась ручкой за подоконник и повисла, покачиваясь из стороны в сторону. Чиркнула в полутьме зажигалка, высвечивая его худое лицо. Напоминанием обо всем случившемся остался разве что небольшой ожог на правой стороне его лица, задевающий висок и скулу, да белесый шрам на губах, в самом уголке. Зубы крепко сжали фильтр сигареты, приятное тепло мгновенно разлилось по телу, успокаивая нервы. Легкая улыбка все же появилась на лице мужчины, вопреки его желанию.
Он вспомнил как на самом пороге, когда его все же затащили внутрь, он напоролся взглядом на двух мальчишек. Один чуть выше, второй — румянее. Варлок был копией своего отца, но вот глаза ему достались от матери. Такие же пронизывающие до самых костей, внимательные и чертовски красивые. Парнишка смерил гостя подозрительным взглядом и буркнул что-то сквозь сжатые зубы, отворачиваясь.
— Он не любит чужих, — вступился второй, его брови тревожно изогнулись. — Но мы все равно очень тебе рады.
Адам был совсем другим. Светловолосый и улыбчивый. Если бы такое можно было предположить, он больше походил на сына Азирафаэля. Такой же светлый и добрый. Энтони прикинул, мог ли это быть сын любителя блинчиков и старых книг? Габриэль и Баал усыновили парня, когда тому было несколько лет отроду. Эта история была странная и не совсем законная, судя по лицу Габриэля. Но Кроули не собирался выпытывать эту информацию, она его не касалась. Достаточно было того, что Адам протянул свою руку, не сводя внимательного взгляда с нового знакомого. Где-то в глубине его глаз мелькнуло что-то до боли знакомое, ледяной отблеск, стальной и жестокий. Но спустя секунду и одно единственное моргание все прошло. Мальчик кивнул и улыбнулся.
— Ты спас нашу маму, — холодные пальцы крепко сжали загорелую ладонь. — Спасибо большое.
— Спасибо… — глухо сказал его брат, засунув руки в карманы темной толстовки. — Было бы… печально.
Энтони тихо хохотнул, крепче сжимая зубами сигарету. Поймав ее двумя пальцами, он отвёл руку в сторону и выдохнул в темное небо дым. Сквозь него звезды было видно чуть хуже, но они оставались все такими же яркими и далекими. Мужчина вспомнил, как видел их — равнодушные и холодные — в прицел своей винтовки, когда лежал в засаде в старой разрушенной хижине. Сухие из-за жажды губы чесались от пыли, а уставшие глаза так и норовили закрыться. И ледяные искры в чёрном небе были его единственными собеседниками. Они на самом деле знают о нем так много, что впору залезать в ракету и лететь туда, наверх, чтобы перестрелять каждую из них. Но звезды высоко, лететь до них — далеко. Да и старый он уже для таких приключений, хотя в груди что-то зашевелилось от мысли, как это было бы… прекрасно. В кармане рюкзака лежал приказ об отставке, который каждый раз жёг его покрытые шрамами руки. Он не выполнил задания, дал уйти главному преступнику, нарушил всевозможные правила. «Вероятно, потерял сноровку и все-таки пора на заслуженный отдых». Про заслуженный отдых он не спорил. Давно прошёл этот юношеский запал, желание захватить всех преступников на свете. Их заменило понимание — ты ловишь одного, а в это время трое новых находят своё первое оружие и грабят ближайший ларёк. Усталость, разочарование, ночные кошмары… Он буквально чувствовал, как заплетаются ноги, как тяжесть наливается в мышцах, как легкие слипаются от отсутствия кислорода.
— Вафли или жизнь… — раздалось из-за спины, а между лопаток упёрся чужой палец. — Не делай резких движений.
— Или ты затыкаешь меня до смерти? — прищурилась жертва произвола и послушно подняла руки.
С сигареты на пол упал пепел, а по его бокам и груди скользнули чужие очень ласковые руки. Пальцы смяли темную рубашку и пиджак, тёплое дыхание обожгло затылок. Одна ладонь легла точно туда, где билось чужое сильное сердце, а вторая — на живот, едва ощутимо поглаживая. Бывший снайпер перенёс вес с больной ноги полностью на здоровую и откинулся назад, ощущая, как надежно и крепко его держат. Поспешно перехватив сигарету в другую руку, он повернулся к подошедшему любовнику. Азирафаэль очень приятно пах чаем и сладким кремом, который уже успел попробовать. В волосах у него запутались цветные бумажные круги, оставшиеся от хлопушек.
— Почему сбежал? — поинтересовался Азирафаэль, касаясь кончиком носа свежей татуировки на чужом виске.
— Я не сбегал, — Кроули указал сигаретой в сторону наглого нападавшего. — Просто вышел подышать.
— Подышать, — с сомнением сказал Серафим, глядя на никотиновую бумажную палочку, зажатую между загорелыми пальцами.
— Не привык я когда так… — мужчина мотнул головой, пытаясь подобрать слово.
— Спокойно?
Азирафаэль выпустил его из объятий и встал рядом. Осторожно выудив из руки сигарету, он глубоко затянулся, щуря свои невероятные глаза, похожие на те самые звезды, что возвышались над снайпером посреди безлюдной пустыни. Кроули легко хлопнул парня, который оставил свою красную шапочку на краю обеденного стола, по руке и отобрал своё.
— Каждый мой день был бесконечным соревнованием, дуэлью с собственной смертью, — бывший снайпер чуть зажмурился, когда Азирафаэль аккуратно снял с его лица чёрные очки. — Мы засыпали бок о бок, вставали с утра и начинали все заново. Тогда в твоём магазине она впервые подобралась ко мне так близко.
— Поэтично, — одобрительно улыбнулся Азирафаэль и, озябнув, подался к любовнику, пригреваясь в объятиях.
— Не то слово, — Энтони настойчиво засунул чужие руки в свои карманы, для верности накрыв одну своей. — Мы всегда тщательно выискивали любые слабости, каждую возможность побольнее ткнуть. Поэтому моя жизнь не включала в себя семейных праздников, секса по утрам и детей.
— Варлок хочет показать тебе свою коллекцию роботов, — Красная Шапочка довольно улыбалась, согреваясь теплом тела рядом, снайпер всегда был таким чертовски горячим, его кожа была словно жидкий огонь. — А Адам говорил что-то о заговоре инопланетян и фальшивом министре.
—Я не знаю новых правил этой гонки, ангел, — неуверенно признался мужчина и потушил сигарету. — Не знаю, что мне нужно делать.
— Ничего страшного, мой дорогой, — Азирафаэль высвободил свою руку и положил ладонь на щеку любовнику. — Мы научимся, вместе. Это тоже очень даже интересная дуэль.
Коллекционер-контрабандист приподнялся на носочках и коснулся чужого уха своими губами, на мгновение прикусывая чувствительную мочку.
— Можно иногда пропускать и семейные обеды… И немножечко обманывать детей… — Тихо зашептал он. — Но вот утренний секс стоит того, поверь мне. И, конечно, вафли.
Энтони засмеялся, опуская лоб на удобно подставленное плечо, и крепко обнял невероятного человека, который так счастливо и довольно улыбался, что затмевал своей улыбкой все звезды, все галактики, все светила. И наверное можно попробовать заново научиться ходить по небу, крепко держась за протянутую ладонь. И иногда приходить на семейные обеды, чтобы видеть улыбку Баал и краснеющего от ее очередной выходки Джибриля, ловить брошенный прямо в затылок баскетбольный мяч и потом до темна обыгрывать одиннадцатилетних мальчишек на улице. А потом до самого утра готовить на собственной кухне вафли, обжигаться и ронять вещи, потому что чужой горячий рот так настойчиво отвлекает.
И, может быть, открыть небольшой цветочный магазинчик рядом с новой книжной лавкой на углу. И работать в нем с девяти до шести. По выходным — до четырех. И выходной по средам, потому что в среду нужно отдыхать. А если бы можно было через интернет-магазин посылать кому-то в подарок букет цветов и какую-нибудь интересную старинную книжку?
Это соревнование отличается от того, что он начал в самом детстве, когда впервые подрался. Оно не лучше и не хуже, оно просто другое. Но возможно, и оно окажется таким же захватывающим и интересным. И пусть его смерть притаилась где-то за углом, переводя дыхание и утирая выступивший на белом костяном лбу пот, он все же продолжит бежать.
Просто теперь — не один.
— Странный нам какой-то демон попался, — наконец поговорила Велена, разбавляя тишину, получившуюся на фоне шума дождя. На улице заблеяла насквозь промокшая Машка, не успевшая вовремя убраться в хлев. И все же дождяра был всем на зависть!
— А ты каких предпочитаешь? Тех, которые питаются душами, или тех, которым подавай новорожденных? — Марья поставила греться воду, справедливо полагая, что после сытного завтрака надо бы чем-то запить. Да и на улице сейчас делать было совершенно нечего.
Дверь дома распахнулась, и вбежал мокрый встрепанный Вовчик, отряхнулся, разбрызгивая по всей комнате капли дождя, и вдруг коротко тявкнул, мотнув головой назад. Как будто звал на выход.
— Да сиди уже, сейчас тебе водички теплой налью, — ведьма поначалу не придала значения странной мимике зверя. Но когда тот упрямо потянул ее за складку штанин, все же выбралась на улицу. И сильно пожалела, поскольку промокла моментально.
Волкодлак не устраивал обычной собачьей показушности. Он в два прыжка оказался у ворот и боднул носом калитку. Волей-неволей Марье пришлось тащиться за ним. Открыв калитку, она обнаружила совершенно мокрого и такого даже с виду несчастного парня, грустно взирающего на лужу, в которой он и стоял. Лужа довольно быстро ширилась и углублялась, потому сейчас парень уже погрузился в воду по щиколотки. Да и сапоги у него были явно не самые лучшие.
— Ну, опять я опоздал! — тихо, но с надрывом проговорил он, глядя на ведьму единственным, но очень печальным глазом. Был сей тип тощий как хвощ, бледен, мокр как мышь и несчастен настолько, насколько может быть несчастен вытянутый из проруби кот. Под неплотным капюшоном угадывались бритая голова и покрывающие ее, как и часть лица, шрамы.
— По удачу приперся? — криво улыбнулась фея, глядя на это зашедшееся кашлем чудо.
— Я так понимаю, еще один мученик с воспалением легких, — не смогла смолчать ведьма, а потом быстро ухватила этого чудака за рукав и потащила в дом. — Ну это надо умудриться же летом простудиться… — сама ведьма собственного дождя не боялась. Дождь шел теплый, приятный, ничуть не похожий на промозглый осенний, когда достаточно высунуть нос на улицу и тут же словить простуду.
— Какая уже разница, я все равно опоздал! — снова повторился незнакомец, поглядывая на Марью. Ведьма же впихнула того в дом и едва успела увернуться от чужой руки — парень скользнул мокрым сапогом по полу и красочно поехал вперед, рискуя сбить собою стол. Она кинулась ловить его и едва удержала в полуметре от стола. Благо посуда осталась целой.
— Садись тут, сейчас найду, что переодеть… ну не обессудь, шмотки мои собственные, — все происходящее так напоминало приход Велены, что Марья даже умилилась. Правда, фея не рисковала убиться об стол… Но чем черт не шутит.
А потом, вручив новому чуду природы одежки и запихнув его в свою комнатку переодеваться, Марья заварила душистый травяной чай. Посмотрела на подругу, странно поглядывающую на нее, и честно призналась:
— Ностальгирую, да. Ты вот ко мне тоже болезная пришла… почти такая же. Помнишь? — за дверью странно грохнуло. И тут ведьма вздохнула. Да, это ей не Велена.
— Я, конечно, тогда была больная и хромая, но, кажется, при мне ничего особо не падало и я не пыталась свернуть себе шею, падая с печки! — усмехнулась воительница, слушая за стеной еще один звук падения тощего тельца.
К слову, вскоре он выглянул, и стало ясно, что кофту он чудом не надел задом наперед, а в одну штанину пытался просунуть обе ноги. Не преуспел, сверзился на пол и наконец вышел, поправляя пояс.
Марья покивала и ушла к себе переодеваться. Отжав волосы и замотав их сухой косынкой, женщина вернулась, налила гостю уже слегка остывший отвар (не хватало еще, чтобы обварился), а потом развесила на печке сушиться все мокрое. Велене в этом плане было лучше — магия уже все высушила и убрала.
— Ну рассказывай, чудо природы, какими судьбами к нам? Я так понимаю, все совсем плохо? — она рассматривала парня, едва сдерживающего дрожащие руки, чтобы не уронить кружку, и шмыгающего носом. Вот такого чуда у нее дома еще не было!
— Я неудачник, — просто буркнул он. Каждое его движение было нарочито медленным, осторожным и четко выверенным. Казалось, даже поднести ко рту чашку для него было немалым таким подвигом. Впрочем, Велена подумала о том, что почему бы и нет. Если ему настолько не везет, то волей-неволей привыкнешь к осторожности!
— Это уже понятно, — ведьма покосилась на обалдевшего Тишку, спешно вылизывающегося от дождевых капель. А потом вновь посмотрела на это чудо. Парень держался нормально, только шмыгал носом и старался ничего не задевать. Казалось, будто он просчитывает каждый свой шаг. — Могу предложить амулеты, они вроде нормально действуют, и такой амулет даже одного парня спас от смерти. Приятели его забрали в лес, увы, показать не смогу.
— Я не уверен, поможет ли… — тяжко вздохнул парень, касаясь целого уха, унизанного разными сложенными сережками. — Все это — амулеты удачи, общей суммой в двадцать золотых, — проговорил он, смущенно дергая искалеченными ушами. Велена задумчиво это подметила, принюхалась и ошалело хмыкнула:
— Ты эльф?
— Есть такое…
Марья удивленно взглянула на ухо гостя — при такой обрезке толком и не поймешь, эльф он там или не эльф. А всех иных признаков эльфа пока не наблюдалось. Ни привычно длинных волос, обычно укладываемых в сложные прически, ни множества украшений (серьги-амулеты не в счет), ни естественного эльфийского очарования… Да уж, такому чуду природы только лягушек очаровывать… но вслух она этого, конечно же, не сказала.
— Ну раз эльф и раз простужен… что ж, оставайся пока, будем лечить, — слабо улыбнулась ведьма, а потом взялась сооружать неожиданному гостю завтрак. — Сейчас поешь, и я тебя мазью натру, — она усмехнулась уже шире, вспоминая Велену. Кстати, мазь очень хорошая, согревающая, на змеином яде. И хвори выгоняет, и спину лечит… главное, не есть ее. — И как зовут-то тебя? — надо же как-то обращаться к гостю, не «эй ты, иди сюда», в самом же деле…
— Тальвэн. Зовите меня Тальвэн, — просто буркнул новоявленный эльф и потянулся к поданной тарелке с кашей. Скрыть бурчание желудка он не смог бы при всем желании. А потом чихнул и сбил локтем маленький горшочек, служащий солянкой. Соль белыми комочками рассыпалась по столу, хорошо хоть горшочек затормозил у самого края и не разбился.
Велена хмыкнула, сдвигая солонку с края.
— Ты откуда такой взялся, чудо? — фыркнула фея, обозрев виновато покрасневшую рожицу.
— От мамы с папой и эльфийского леса! — криво улыбнулся парень. Кстати, присмотревшись, стало видно, что его целый глаз — единственное красивое, что осталось в его лице. Большой, миндалевидный и яркий, сине-зеленый…
Марья молча собрала соль, смела ее тряпицей обратно в горшочек, поскольку разбрасываться такой ценностью не захотела. Теперь она вообще не была уверена, что скоро попадет в город. И глядя на этого измученного эльфа, практически глотающего не жуя горячую кашу, ведьма прислушивалась к своему чутью. Да, избавиться от такого странного чуда ей доведется нескоро.
Дождавшись, пока Тальвэн поест, она сама забрала тарелку, не доверяя ее никому. Впрочем, эльф нашел, где отличиться — веками стоявшая без проблем лавка тихонько и очень подозрительно треснула. Но на том все и закончилось до поры до времени. А потом Марья отыскала давно запихнутую в глубь полки мазь и привычно скомандовала:
— Подними рубашку так, чтоб была открыта спина, я мазью натру. Потом сам себе натрешь грудь и быстро на печку. Мазь не есть, в глаза… глаз то есть, не пихать! Ай, лучше сама натру! — подумав, что эльф еще чего доброго мазнет пальцами по лицу и получит красивый ожег глаза, ведьма взялась того натирать. Сопли соплями, но если все настолько хреново… а судя по спотыканию через шаг и рассыпанной соли, то действительно хреново… то лучше перестраховаться и натереть его. Угреется и спать будет как младенец.
А по обнажении спины ведьма закономерно обнаружила то, что ожидалось. Шрамы. Целая куча самых разнообразных, наслаивающихся друг на друга шрамов. Старых и свежих, тонких и широких, рваных, резаных, всяких… Можно было подумать, что этого эльфа долго и качественно пытали в каком-нибудь каземате. А еще рвали дикие звери, морозили до почернения плоти и резали на ремни.
— Ничего себе, а ведь учитывая эльфийскую регенерацию, это значит, что такие ранения происходили постоянно! — вздохнула фея.
Похоже было, что эльф сей пропишется тут надолго.
— Пойду принесу скобы, надо укрепить лавку. А еще тебе лучше прирастить к стенам и полу все полки и шкафы.
— Давайте сначала подлечим? — ведьма взялась натирать беднягу, стараясь не задевать совсем свежие шрамы и ни в коем случае не намазывать их такой мазью — могло сильно жечь. А Тальвэн только глухо спросил:
— И кому же досталась удача? — будто его реально волновал этот вопрос.
— Мне, — спокойно ответила Марья, поправляя ему рубашку. Как-то она вообще этого парня после увиденного воспринимала как ходячее пособие по исцелению. Вон ребра считать можно. Впрочем, это вполне закономерно, все силы уходят именно на регенерацию, мясо наращивать не с чего.
Спереди эльф представлял такое же жалкое зрелище, как и со спины. Что лицо, что шея, что грудь — все было в шрамах. Наверное, ни единого живого места не осталось, подумалось ведьме. Впрочем, ее делом было лечение, а не обсуждение чужого внешнего вида. Сама вон такая же кракозябра была, всей и разницы, что шкура целая.
— А почему тогда след на ауре пропал? Я же как только почувствовал, сразу пошел… так надеялся… Нет, ну это же надо — третья ведьма, и опять облом! — он перетерпел процедуру натирания и запахнул рубашку. Несмотря на то, что рубашка была Марьина, болталась она на эльфе как на вешалке. Даже разница в росте не помогала.
— Мы провели один занятный ритуал, — ведьма придержала дернувшегося было эльфа за плечи и отбуксовала к печке. — Залезай, грейся, там одеяло. Так вот, после ритуала все следы пропали.
Напоследок она окатила его дежурным исцелением. Сопли прошли, но не факт, что не вылезет еще какая бяка. Настолько неудачливых существ видеть Марье еще не приходилось.
И вообще дело обещало быть веселым. Вот с этим гостем точно. Велена вдруг подумала о том, что ее подруге дивно везет на разных странных гостей. Что не может не быть смешно…
Фея молча пошла за скобами — она точно была тут не нужна.
Да… Кажется, последние недели лета обещали быть очень веселыми…
В конце весны, когда прошло время ливневых гроз и половодий, а у зверья в лесу начали нарождаться детеныши, они с Ригальдо снова «кормили» трясину. Народ их славил, преклоняя колени, за королевскую щедрость, с которой они задабривают древних богов. В третий раз в жизни Исли видел, как красный «рот» болота закрывается, затягивается мхами, напившись крови, текущей с их сцепленных рук, и думал: жри, сука, надеюсь, тебя будет мучить изжога от моей ненависти, льющейся прямо в твою жадную пасть.
И еще думал: когда-нибудь люди найдут способ справиться с болотом. Вобьют в землю колья, которые оно не сможет из себя вытолкнуть, отведут воду, куда им будет удобно, осушат трясины. Распашут, пророют насквозь, приберут к рукам все сокровища, и тайные, сокровенные недра земли окажутся вывернуты, как лоно растерзанной, изнасилованной женщины, которую разложил целый вражеский полк.
Исли немного жалел, что не доживет до таких лет, чтобы это увидеть, но уже сейчас, при его власти, шахты вгрызлись в горы глубже, чем при прежнем короле, а в болотах добывали руду и самородки с большим старанием.
Эта земля не любила его – и он тоже брал ее, как нелюбящий муж.
Потом они ехали узкой лесной дорогой, зажатой ущельем. Земля здесь дышала прохладой и пахла прошлогодней хвоей, сыростью и «заячьей капустой», и, глядя на густые папоротники в половину роста взрослого мужчины, Исли думал: когда у меня будет сын, я буду возить его в лес и в горы, буду учить здесь охотиться и сражаться, защищаться и нападать, но никогда в здравом уме не пущу его на болота. И перевешаю слуг, если они за ним не уследят.
Он повернул голову и встретился взглядом с Ригальдо. Тот ехал бок о бок с ним, во главе кавалькады, в черной праздничной тунике, расшитой брусничным орнаментом. По его лицу медленно скользили пятна света и тени. Ригальдо щурился, как мальчишка, и едва заметно, непонятно улыбался. И Исли смотрел, как мерно он покачивается в седле, и думал: сегодняшнюю ночь они опять проведут вместе, а уже завтра придется снова навещать девушку, которую теперь звали Арселис, что значит «алтарь неба».
Крестьяне, бредущие по обочинам дороги, оборачивались на шум кавалькады, и их лица освещались таким же робким светом, какой бывает, когда солнце проглядывает через волнующуюся крону деревьев. Они сгибали спины и падали на колени, пропуская стражу и разряженных дворян, и Исли чувствовал удовлетворение: сегодня хороший день, и завтра будет не хуже.
Дорога вывела их к городу, стала ровнее, и здесь их уже ждали: люди теснились вдоль канав, забирались на каменные изгороди, свешивались с деревьев. Кони неспешно ступали по брусчатке, и с каждой каменной арки, и с каждых ворот, под которыми они проезжали, на всадников сбрасывали лепестки весенних цветов. На площади королевский разъезд должны были ждать шатры. Сегодня был важный день на границе весны и лета – большая ярмарка, на которую съехались купцы со всего света, столы и угощения, веселье и танцы до ночи, а ночью – праздничное шествие с факелами и костры.
– Хвала великодушному королю! Слава!
– Слава Вестфлару!
– И хвала принцу, который спас нашего короля!
Люди выкрикивали поздравления, махали руками, тянулись в попытке дотронуться хотя бы до края конских попон. На их поднятых лицах был тот же самый отсвет, который Исли подметил у крестьян в лесу – восхищения и радости. Стража теснила их, не давала приблизиться, но Исли приказывал не переусердствовать и в случае самых ретивых обойтись без кровопролития – хотя бы на виду. Кавалькада ехала медленно. Брусчатку усыпали лепестки цветов.
– Господи, как он хорош, как он прекрасен!
– И смел, настоящий норфларский лев…
– Смотри, доченька, я подниму тебя выше. Видишь? Вот это принц, а рядом с ним наш король…
– Так молод, а так мудр и спокоен, лицо как на иконе…
– Хвала королевской чете! Хвала крови Норфлара!
Солнце зашло за облако, на мгновение повеяло холодом, но на восторг горожан это не повлияло. Исли едва заметно нахмурился. Во всем этом что-то было… Что-то такое…
Он обежал взглядом толпу: людей, высовывающихся из окон, зевак на крыше, дородную знать, кланяющихся бедняков – и на всех этих лицах – молодых, старых, свежих, безобразных – увидел одно и то же выражение всепоглощающей и ослепленной любви.
Это его поразило. Он завертел головой, пытаясь разглядеть: может быть, хоть одна кислая морда или один недовольный, усталый взгляд. Но нет, на их чету по-прежнему пялились, как на солнце, странно, что у всех этих людей не текли слезы из глаз. Ах, нет: кое-кто плакал, молитвенно прижимая руки к груди. Исли ни разу в жизни не видел такого восторга. Даже когда у него дома, в Вестфьорде, воины возвращались из долгих странствий.
Он оглянулся на Ригальдо, чтобы понять, замечает ли тот что-то. Ригальдо ехал через толпу, сверкая счастливой улыбкой. Куда девался прежний угрюмец? Он глубоко, медленно дышал, и его чистое белое лицо действительно, черт побери, было до слез прекрасным. Вот он наклонился в седле, опасно качнувшись в сторону, кончиками пальцев подцепил летящий из толпы жасминовый венок и возложил его себе на голову.
Народ взревел. По улице волной прокатилось движение – люди валились на колени и тут же вставали. И в гуле выкликающих голосов Исли поймал лишь одно повторяющееся имя.
Норфларцы звали своего принца, а тот по-королевски гордо благословлял их.
Он спал, и ему снилось, что самый могущественный на всей земле человек, который после его возвращения с войны единственный во всем мире оценил его врожденный талант сетевого серфера, его навыки ликвидатора и боевой опыт, полученные в смутное время в странах, названия которых давно исчезли с географических карт; человек, для которого в прошлом он много раз убивал, не спрашивая и не требуя объяснения причин; человек, который, угрожая благополучию его семьи, сделал ему предложение из тех, от которых не отказываются, вынудив согласиться на экспериментальное лечение и оплатив его операцию — этот человек ищет его повсюду, раскинув необъятную сеть живых и неживых соглядатаев.
Он знал, что это не сон. И знал, что с лёгкостью ускользнет из этой сети, как только проснётся и начнет оставлять следы в реальном мире. Пока же он пребывал в мире грёз.
Он спал и изменялся во сне. Изменения затронули его мозг, его тело, его личность и нечто эфирное, неуловимое в реале, но горящее ярким светом на стыке реальности, инфопространство и мира грёз — то, что называют душой.
Проснувшись, он уже не чувствовал себя человеком. Но он не стал менее человеком, чем был до того, как начал меняться.
Его сон длился трое суток, и всё это время он провел под стропилами огромного амбара, в уютном коконе из старых лошадиных попон и приятных воспоминаний — воспоминаний из того времени, когда всё было проще, когда все были счастливы, когда все были живы.
Сну предшествовала исключительно сытная трапеза.
Когда метаморфоз закончился, обновлённое тело само разбудило его, нетерпеливо требуя активных действий.
В пустом и тихом доме старика-фермера, среди пожелтевших фотографий на стенах он отыскал мутный осколок зеркала и долго-долго вглядывался в его пыльную глубину.
— Ну и урод,— сказал он наконец и ужаснулся, услышав скрежещущий звук собственного голоса. Зарекшись впредь говорить вслух, он поймал за хвосты трусливые маленькие сознания живущих под полом мышей, заставил их выбраться на свет и выстроил в ряд перед собой. Рассмотрев себя как следует их глазами, качнул головой, пожал плечами. Жесты эти в исполнении перестроившегося тела выглядели исключительно зловеще. Долго разглядывал спину со вздувшимися, словно зреющие нарывы, узлами мышц на лопатках. Думал.
Мыши деликатно попискивали, но не пытались сбежать.
Очнувшись от мыслей, он отпустил мышей и полез в дощатый платяной шкаф. В шкафу отыскались безразмерный дорожный плащ и широкополая шляпа с обвисшими полями, прекрасно скрывающими лицо.
Он тронулся в путь, сбивая со следа спутники наблюдения и отводя глаза бесчисленным камерам — неясная тень, бесплотный клок тумана, мгновенный сбой в сгенерированном изображении, погасший пиксель среди миллионов прочих, горящих ярким светом.
Ему нечего было терять. Ему просто нужно было прожить достаточно долго для того, чтобы встретиться с человеком из своего сна.
И убить его.
В кои-то веки жизнь стала простой, как никогда прежде.
***
Город встретил его шумом толпы и какофонией света, цвета, звука, бьющей по его новым органам чувств на всех уровнях бытия. Грохочущая клоака, мельница человеческих судеб, одним из жерновов которой совсем ещё недавно был и он сам. Он поспешил убраться с оживлённых круглые сутки улиц.
Большой человек знал, что он идёт за ним, и был готов к встрече, которая стала лишь вопросом времени. Он не собирался разочаровывать человека, который, сам того не желая, подарил ему весь мир.
Перистальтика пневмопроводов метро в мгновение ока вынесла его в центр города, подняла на поверхность и выплюнула к подножию высокотехнологичной башни из стекла, стекла и стекла — разумеется, самой высокой в городе.
Где-то среди низких облаков, в герметично закрытой капле горного хрусталя, насаженной на шпиль небоскреба и ритмично раскачивающейся в такт собственным колебаниям башни, ждал его прихода враг —единственный человек, которого собственное могущество делало достойным противником для сверхособи, в которую превратился его бывший слуга и раб.
Не желая разочаровывать хозяина башни и большей части остального мира, он перешел к действиям. В башне взревели сирены тревоги, и на каждом из этажей броневые листы рассекли её тело на множество хорошо простреливаемых автоматикой секторов. Армия охранников заняла свои позиции, входы и выходы заблокировали бронированные машины, вокруг гигантского стеклянного столпа закружились в танце пересекающихся траекторий десятки вооруженных коптеров.
Он продолжал стоять неподвижно среди недоумевающей толпы, наблюдая за реакцией врага. Походя отметил, что на сей раз у силовиков отсутствуют открытые каналы в инфопространстве, и все подразделения совершенно автономны и действуют согласно полученным инструкциям. Он заглянул в простые сознания нескольких охранников и понял, что кто-то очень хорошо представляет модель его поведения даже с учетом изменений, которые претерпели его тело, мозг и образ мышления в последний месяц.
Он знал, кто.
Его заманивали в ловушку, заодно знакомясь получше с его новыми способностями и наверняка всеми силами желая ускорить эту встречу.
Что ж, по крайней мере, цели у них совпадали.
Он запрокинул лицо и взглянул в облачный полог над городом — туда, где внутри всевидящего ока ждал его враг. Потом, отведя глаза толпе и силовикам хлынувшими из общественных проекторов голографическими мороками, заполонившими улицы и площадь у подножия башни, он движением плеч сбросил наземь плащ и избавился от шляпы.
А потом расправил крылья и взмыл прямо в небо, достигнув хрустального шара в облаках за считанные секунды.
***
Большой человек ждал его на выступающем из закругленной стеклянной стены крошечном балкончике посреди облачной пелены. Скорее удивлённый, чем напуганный его внезапным появлением, изобразил аплодисменты вялыми хлопками ладоней. Махнул рукой и подвинулся, освобождая место.
Он не стал убивать сразу. Сел, с налету вцепившись в ажурные перила всеми конечностями. Перила выдержали.
Вокруг хрустального шара ревел и бесновался ветер. На защищенном силовым барьером балконе царила оглушительная тишина — но только на реальном плане бытия. Воздух трещал от напряжения инфопространства. Сюда сходились бесчисленные каналы коммуникаций, и информационный обмен был до осязаемости плотен.
Минуту они разглядывали друг друга.
— Очень интересно,— сказал, наконец, хозяин башни.— Никогда бы не подумал, что имплант способен действовать настолько радикально. Ожидалось что угодно — обострение восприятия, возрастание скорости реакции, повышение адаптивности в экстремальных условиях…все то, что ты с блеском нам и продемонстрировал при выписке. Но дальше… Ты нас поразил.
— Я надеюсь,— проскрежетал он. Челюсти слушались его все хуже и хуже.— На это и был весь расчет. Иначе эксперимент терял всякий смысл.
— Риск был очень высоким,— согласился собеседник.— Я понимаю, почему ты так упорно сопротивлялся. Поверь, я не в восторге от тех методов убеждения, к которым нам пришлось прибегнуть.
— Я тоже,— ответил он.—Я сделал всё, что от меня хотели. Поменял свои глаза на… На что я их, кстати, поменял?
— Меганейра, — сказал человек, ставший его врагом. Он как следует встряхнул инфопространство, и мгновение спустя знал об этом всё.
— Я вижу, ты уже в курсе, — усмехнулся его собеседник.— Самые большие стрекозы на Земле. Вымерли ещё в каменноугольном периоде. Одна из моих лабораторий восстановила их ДНК. Клонировали часть органов. У них оказались потрясающие глаза. Они должны были позволить тебе стать уникумом в твоей профессии. Собственно говоря, так и случилось. Возможности мутации организма-реципиента никто не ожидал. Такую вероятность даже не обсчитывали, насколько мне известно.
— Сюрприз получился.
Улыбаться он уже не мог. Трансформация тела продолжалась, и он чувствовал, как кости его скелета истончаются и распадаются на минералы и органические компоненты, которые взбесившаяся в каскаде мутаций плоть тут же растаскивает по тканям и органам, строя совсем уж странные структуры.
— Пожалуй. Не могу сказать, что сюрприз неприятный. Мы ведь, как всегда, сумеем достичь взаимопонимания, верно? — Хозяин жизни был совершенно спокоен и абсолютно уверен в себе. Поэтому изрядно удивился ответу.
— Нет.
— Почему же? — удивление отнюдь не выглядело деланным.
— Меня не устроили способы убеждения.
— Цель, цель, цель! Все средства хороши. В случае удачи все мы выигрывали — разве это не повод рискнуть, разве это не повод поставить на кон все, что имеешь, все самое дорогое, а?
— Я ничего не ставил сам,— ответил он.— За меня сделали ставку.
— Люди слепы. Далеко не каждый способен увидеть то, что для него — благо. Некоторых надо подгонять. Ты силен и упрям — меры воздействия подбирались адекватно.
— Я сделал все, что от меня требовалось,— чувствуя, как внутри поднимается ослепительная раскаленная волна ярости, готовая затопить рассудок, ответил он.— Зачем нужно было убивать их?
— О, кстати! — словно вспомнив о чем-то, совершенно выпавшем из памяти, отозвался человек из поднебесья.— Идём-ка, идём… Да идём же! Мы же тут вроде как переговоры ведём, а не воюем.
«Верно»,— подумал он, но вслух говорить ничего не стал. Его тело продолжало меняться, и мозг был полон странных образов, лишь часть которых существовала в реальности.
Хозяин покинул балкон, и ему ничего не оставалось делать, как последовать за ним в свет и тепло сферического зала, громко царапнув о створки двери шипами на плечах.
Возможность разобраться с происходящем в Академии подвернулась достаточно быстро. Парни вытащили из черной пустоты двух странных ребят, в прошлом хороших детективов из магического мира. В принципе, они вполне годились на роль эсперов-подставных уток, чтобы узнать, так сказать, изнутри то, чего нам занятым по горло снаружи не видно.
И результаты появились буквально на следующий день. Оказывается, в нашей Академии демиурги брезгуют эсперами и синерианами! При чем не просто кривят рожу, но еще и пытаются травить. Большинство случаев жестко пресекалось преподавателями и другими учениками, но за всем ведь не уследишь. Задир не отпугивал даже прошлый случай, когда доставали паренька-эспера с вполне безобидными способностями, а он от страха и шока перескочил на восьмой уровень Хаоса и стал практически как синериане. Тогда Шеврин здорово так промыл всем «дитачкам» мозги, устроив общий урок в актовом зале для всех учеников Академии… Видимо, впрок не пошло…
Эту схему я знаю прекрасно. Сначала бы потихоньку вытравили эсперов, потом принялись бы за синериан, потом дожали бы драконов… А потом глядь — и мы имеем такой же гныдник с травлей, каким была и есть сейчас Академия богатых демиургов. И зачем нам такие проблемы?
А потому благодаря подставным эсперам преподаватели во главе с Вороном и Шеврином принялись вылавливать слишком резвых расистов. Ведь никто не говорит любить эсперов, обожать синериан и принимать их плазму, никто не заставляет целоваться в обнимку с осьминогом — единственным на данный момент эспером расы аали. Живите себе спокойно, учитесь, нарабатывайте навыки, тренируйтесь управлять мирами, благо их много, а бесхозных еще больше. Учитесь работать в команде, поскольку ни один человек, дракон или демиург не осилит сразу и всего. Кто-то умеет грамотно проводить расчеты, кто-то классно создает, кто-то отличный разрушитель, кто-то великолепный защитник… Живите и радуйтесь, казалось бы…
Но нет. Давайте устроим здесь такой же гныдник, как тот, из которого мы вышли. Давайте гнобить слабейшего, унижать младшего, оскорблять того, кто не может сделать что-либо лучше тебе или, наоборот, у него получается хуже, чем у тебя. Ну, а почему бы и нет? Ведь они тысячи лет так жили, воспитывались в таких условиях, унижали и гнобили, были унижаемыми и гнобимыми… Это страшно…
Но ведь без попустительства кого-либо из руководства такие вещи не делались бы. Одно дело устроить драку в Академии или там попортить жизнь эсперам опять-таки в Академии, и совсем другое дело — подловить кого-то в другом мире на каникулах. О том, куда отправляется отдыхать учащийся, знает только преподавательский состав. А значит, крыса там.
Увы, как это ни прискорбно, но вычистить налет многотысячелетнего расизма из старых голов намного сложнее, чем из молодых. Чем старше демиург, сверх, дракон… не важно… тем больше у него в башке стереотипов, шаблонов, сценариев поведения, типичных для обыденных ситуаций. Тем сложнее ему принять и понять новшества. Это все равно что бабульке, всю жизнь считавшей на счетах, дать супернавороченный планшет с тысячей функций. Она все равно установит себе туда программу счетов и будет пальцем гонять костяшки. Просто потому, что привыкла. Так и эти…
Студентов, которые устраивали гонения и травлю, вычислили сразу. Большинство оказалось засланными из кланов ребятами, чьи родственники и родители желали иметь «своих» людей в нашей Академии. Практически всех, кроме одного, выгнали вон без права обратного зачисления. Оставшийся бедняга лично в травле не участвовал, но все знал и молчал в тряпочку. Его поставили на учет и дали испытательный срок. Если продолжит стучать родне… что ж, еще одним студентом в Академии станет меньше.
Провели множество открытых уроков и занятий на тему расовой терпимости, объясняли, что гнобить кого-либо за одну лишь расу — не нормально. Устраивали показательные постановки, давали смотреть специальные фильмы… Вот не знаю, отложилось ли хоть что-то в их железных мозгах, но должно ведь…
А потом нашли и преподавателя, который и сливал информацию посторонним гражданам… Это был тяжелый удар. Друг Ворона, хороший наш знакомый, начинавший с самого ноля, с самых первых наших попыток дать воспитание и образование еще пока одним демиургам… Он оказался расистом до мозга костей. Преподавал он хорошо и складно только демиургам. Для всех остальных лекции свои он читал на тяп-ляп, нудным, скучным голосом, студенты, естественно, зевали и маялись херней, препод бесился и еще больше ненавидел нерадивых иномирных учеников…
В результате от таких занятий вреда было больше, чем пользы. Но и предательство это не оправдывало. Ну не нравились ему эсперы с синерианами, так сказал бы, язык, благо, на месте… Вел бы себе что-то у демиургов, а остальным читал бы его предметы кто-то другой, мало ли желающих работать честно и за хорошую плату?
Но нет же, решил устроить, так сказать, внутреннюю диверсию. И поплатился местом. Теперь этот горе-преподаватель отстранен практически от всех занятий, ведет какой-то необязательный факультатив и только у демиургов, и не имеет ни малейшей возможности касаться расписания занятий, выходных, отпусков и всего прочего. Стоило ли оно того? Кто знает…