В темноте, подсвеченной лишь приглушенным светом от крытых факелов, плескалась пятиместная деревянная лодка. Темные волны, больше напоминали нефть, чем морскую, зеленоватую днем, воду. Бородатый хмурый воин, молча, шагнул и, не церемонясь, кинул бессознательное тело на одну из трех скамей. Дивэйн, явно, не так представлял свой триумфальный побег.
Девушка чуть замешкалась, обдумывая ситуацию: лодка, качаясь, грозила ей своим влажным боком, на глубине почти по пояс. Уместно ли снимать обувь, или стоит, уподобившись мужчине, смело шагнуть, не показав своего страха? Няня всегда говорила, что истинная леди любую ситуацию должна переносить с непроницаемым выражением лица, как и подобает будущей королеве, но, учитывая предстоящий поход, Гвэн понимала абсурдность данного совета.
Пока девушка раздумывала и поджимала плащ, сзади послышались уверенные шаги. Позаботившись об отравленных воинах, Алан нагнал компанию.
Гвинелан со всей силы закусила палец, чтобы не вскрикнуть, так неожиданно и пугающе ее подхватили на руки. Пять шагов по воде длились целую вечность! Живот от неожиданности скрутило странной судорогой, руки, прижатые к груди, боялись дернуться, чтобы не создать помех или неловкостей. Ее впервые касались так близко. Странное ощущение. Тепло большого и сильного мужчины, его дыхание, пробиралось к ней, даря ощущение странного спокойствия. Отпущенная на скамью, Гвинелан ощутила неожиданное головокружение, как от потери надежной опоры. Ветер с воды усилил контраст после близкого тепла.
Вереница эмоций, от острой паники, до расслабляющей надежности, и ускользающего приятного тепла девушке не понравилась. В этом было что-то страшное. Ей, так рано лишенной родительского тепла, а затем любви дяди и замкового окружения, страшно было от того, что что-то внутри тянется к этому человеку, просто, по долгу службы, столкнувшемуся с ней. Гвэн резко отвернулась.
Будто не заметив этого, храмовник накинул на ее плечи плед, взятый с корабля специально. Собачонка плюхнулась в воду и, спустя пару мгновений, уже грелась на руках у хозяйки, промочив и плед, и верхние юбки.
– Спасибо… – пискнула Гвэн, смотря на рыцаря снизу вверх, отчаянно надеясь, что сейчас не так похожа на жалкую собачонку, как сама считает. Росланг кивнул, и они, вдвоем с новым воином, взяли огромные весла из светлого, еще не попорченного временем дерева.
Судно проступало неясными очертаниями постепенно. В темненных стеклах мерцали корабельные огни, острый нос мелькал в бликах воды, отражаясь мокрой древесиной. Внезапно весло гулко бухнуло о борт, впереди замаячила сырая плетеная лестница. Храмовник первым покинул лодку… с полминуты его не было. Девушка ощутила за это время всю опасность своего положения: в черном ночном море, в мелкой лодке со страшным бородачом, оглушившим здорового кузена веслом, без всяких раздумий… сейчас одно движение, и она тоже может полететь за борт, и поминай потом, как звали…
Из-за борта высунулось подсвеченное оранжевым огнем палубы лицо Росланга. Он протянул свою руку без перчатки, за которую Гвэн вцепилась, как за единственное спасение. Ноги пытались искать шатающуюся под ними лестницу, но никак не могли найти опору, поэтому ее, как безвольный кулечек втащили на палубу.
– Все хорошо. – Сказал храмовник, разжимая ее пальцы на своей руке. Гвэн резко отдернула ладонь, осознав, как выглядит сейчас, но решила ни за что на свете не отходить от него дальше, чем на два шага. В ярком, по сравнению с темнотой снаружи, свете палубы виднелась команда. Человек пять стояли вокруг, рассматривая своих гостей, и готовые помочь, или прибить, в случае необходимости. Рядом ухмыляющийся матрос в пятнистом платке на длинноволосой голове, сплюнул:
– И куда мы бабу везти должны? – со всех сторон послышался согласный гогот моряков. Росланг втащил бессознательное тело и помог бородачу, держащему ноги Дивэйна, влезть самому. Вся команда вмиг притихла под хмурым взглядом черных глаз…
Каморка была уютной. Девушка, наконец, почувствовав себя в безопасности, стала озираться вокруг. Непривычные по форме стены и потолок были из промасленного желто-оранжевого дерева, небольшая комнатушка имела подвесной гамак, столик, прикрученный к полу, комодик с парой ящиков и закуток, похожий на туалетную комнату. Здесь совершенно не было окошек, что немного пугало, но цвет и запах древесины, смолистый и яркий, помогли ей успокоиться.
«Моя нора» – подумала Гвэн и стала разбирать походную сумку.
Отчалили. Мерное шуршание волн за бортом доносилось совсем приглушенным. Опустошенный сверток из-под вяленого мяса и лепешки чуть порадовал изголодавшийся организм, в то время, пока девушка аккуратно складывала промасленную бумажку, стараясь не порвать. Шнурок, завязывающий кулек, теперь мило болтался на ее запястье. «На удачу, – смущаясь, подумала девчонка, – может, прибавит мне сил». Мысль была глупой, но поразительно успокаивала.
В дверь постучали, услышав разрешение, храмовник заглянул в каюту, одобряюще хмыкнул и позвал Гвинелан ужинать.
Столовая была рассчитана человек на пятнадцать – команда приходила есть сменами. Круглые оконца здесь были совсем небольшими и затянутыми полупрозрачной слюдой. Над дверью висела, диаметром в локоть, икона. Девушка поглядела на своего спутника с недоумением.
– А вы не будете молиться? – под удивленные взгляды команды спросила Гвен.
– М-м! – мотнул головой усмехнувшийся Росланг, довольно вгрызаясь в кусок прожаренного мяса на кости.
Прямоугольный деревянный стол имел на себе три глубоких глиняных блюда с мясом, рыбой и морепродуктами. Поглядев на отварные щупальца, Гвинелан не решилась подвергать свое здоровье таким испытаниям. Перловка, горкой насыпанная в ее собственную тарелку, была смазана маслом и источала пар. Осилив треть, девушка поискала взглядом самый мелкий кус мяса и вгрызлась в него, чувствуя себя настоящей пираткой.
– Послезавтра, ближе к вечеру, прибудем в Рэнстрим. – Сообщил, обращаясь к Рослангу, капитан-бородач, к обеду надевший часть своей формы, а именно, потрепанный сюртук с эполетами. До девушки стало доходить, что корабль вряд ли принадлежал ее дядьке и, наверное, нанят храмовником.
– Как послезавтра? – Гвинелан вскрикнула от неожиданности, потом прикусила губу, осознав, что сморозила что-то неуместное. Казалось, что путешествие будет длиться неделю, а то и две! Что ветры будут сменяться бурями, что штиль застанет их на середине пути, и хорошенько прожарит солнце, просолит вода, в которой, она, конечно, искупается, вместе с матросами, и научится ловить настоящих акул и пить ром, который, говорят, древнее всех королевских династий, и правит морским народом, как местный бог.
– Все правильно, – проговорил Алан, подвигая девушке стакан с компотом, Рэнстрим уже вне досягаемости твоего дяди, а часть пути до Трибло, где нас ждет отряд, придется проехать в карете.
– Опасность миновала? – с широко распахнутыми глазами спросила девушка, чувствуя, как дрожит голос, и еще секунда, с век сбежит соленая не морская капля.
– Мы избежали окружения. – Храмовник был серьезен. – Но нас поджидали сигнальные воины Шелерта. Мы проскочили, как уж в захлопывающиеся ворота.
– Как твоя лошадь?
– Как моя лошадь. – Кивнул мужчина, без особых сожалений.
– Жаль, что мы не смогли ее забрать.
– Она пригодится моему другу. Мы же высадимся в Рэнстриме и там пересядем в карету
– А дальше?
– А дальше нас поддержат войска. Нам еще полтора дня ехать по пересеченной местности, и, уже в столице, произойдет твоя встреча с Лизардом.
– Хорошо… – срывающимся голосом проговорила Гвэн и с глухим скрежетом выскочила из-за стола, чуть не уронив тяжелый деревянный стул. Как ей хотелось бы сейчас, чтобы ее догнали и успокоили… но никто не нарушал ее слез. Когда глухой ночью она полностью приняла свое одиночество и успокоилась, тихий стук раздался совсем неожиданно. Голова Алана высунулась из-за двери.
– Все хорошо? Ничего не болит? – в руках храмовника было что-то похожее по запаху на вино, заправленное специями, от кружки шел пар.
– Это успокаивает. – Спокойно пояснил Росланг и сел рядом.
– Я просто боюсь. – Девушка ткнулась носом в человека, волей судьбы просто оказавшегося рядом. Послышались всхлипы.
– Выходить замуж, наверное, страшно. – Не мудрствуя особо, согласился храмовник.
– Наверное! Но я боюсь снова оказаться взаперти, понимаешь? Снова быть пленницей, без права голоса! Хлебнув свободы, так горько снова вернуться в свой ад.
– У всех свои испытания. – Серьезно сказал Алан. – Моя жизнь, всегда покрытая тайной и запретами, не позволяет открыться людям, которые мне дороги, и я боюсь, что меня не примут, когда придет время.
– Угу. – Кивнула Гвэн, ошарашенная встречной откровенностью. У вас обет… ваша жизнь принадлежит Ордену Святой Магды…
— Какой обет?! – вскричал храмовник и вскочил, как ошпаренный. Какой к черту Орден? Какая Магда? – Глядя на глупую девчонку, не очень понимающую его гнев, но тянущуюся к нему своей сиротской душой, он немного успокоился и продолжил. – Нет, я должен ордену определенный срок, после чего буду абсолютно свободен. А тебя будет ждать твой жених.
– Странный ты, храмовник, который не постится, не молится и врет. – Гвен снова ссутулилась при фразе о Лизарде.
– Вру? – Росланг отстранился, удивленно глядя на девчонку.
– Ну, скорее, для проверки окружающих. – Усмехнулась она. – Ты ведь умеешь читать. Это первое, чему учат в храмовых школах.
– Действительно, в храмовых школах только и учат… – задумчиво проговорил мужчина, прижав к себе хрупкое тельце, и, также резко освобождая из объятий, пока она не испугалась, и, тихо прошипев, улыбаясь в прижатый к губам палец. Дверь за ним хулигански хлопнула.
Ночь горячей пеленой накрыла Гвэн. Гамак окутывал теплом, волны мягко укачивали, подвес сглаживал качку. Ей снился дядя. Он смотрел на нее своим гневным немигающим взглядом, а потом протянул руки и начал душить. Проснулась девушка в горячем поту от своего собственного крика.
Юнга, вбежавший на звук, потрогал красный мокрый лоб.
– Лихорадка! – крикнул он подбежавшей команде. Росланг кивнул и ушел. К Гвен приставили маленькую скукоженную старуху, помогавшую на кухне, напросившуюся на корабль со своим сыном.
– Вот, выпей лечебных травок, деточка. – Ворковала старуха, вливая в рот принцессы мерзкий вяжущий горький отвар.
– А Алан где? – то и дело спрашивала Гвэн в полубреду. Но он не появлялся весь день и вечер. Было обидно. «Видимо, он не из тех, кто рядом в трудную минуту, – с грустью подумала девушка, глотая горячую слезу. – Тем лучше, нам ведь это не нужно. Совсем не нужно…». Она кивнула себе еще раз и уснула, не замечая, как подушка становится мокрой.
Все последующие дни она в поте лица своего возделывала землю, взращивая тернии и волчцы: вдохновенно и безупречно играла в покаяние.
Приняла епитимью из рук епископа Парижского. Совершила паломничество в аббатство Руамон, исповедалась и пожертвовала тысячу луидоров на нужды братства лазаристов, нанесла визит папскому легату, прошла босыми ногами по плитам храма Святой Женевьевы и выстояла на коленях многочасовой «Requiem aeternam dona eis, Domine», сопровождая каждый свой шаг звоном серебра и меди, со свитой недужных и золотушных, воющих, стенающих и непомерно жадных.
Казначей некоторое время спустя представил ей подробный отчёт всех произведённых ею пожертвований, от чего герцогиня болезненно сморщилась. Ряд цифр, аккуратно выведенных, разделённых на столбцы, обоснованных, вызывал у неё странную презрительную усмешку.
Будто в итоговой сумме заключалась стоимость её собственной души. За эти деньги колеса её кареты тщательно отмыли и заново покрыли лаком.
Она почти не вспоминала о нём, виновнике всех этих вынужденных мистерий, краем памяти время от времени касаясь собственных слов о воде и куске хлеба для преступника, как язык касается расшатанного зуба, который не болит, но присутствует среди плотно и верно служащих собратьев, и так же кривила рот, как если бы речь и в самом деле шла о больном зубе.
Самым быстрым и простым решением было бы этот зуб вырвать. Покончить с ним разом, а не раскачивать до воспаления и кровоточивости, как делала это в раннем детстве. Но в те юные годы предметом её забав были зубы младенческие, без корня, выпадавшие без усилий и легко заменяемые.
Если же подобную операцию провести сейчас, то заменить выбитый или сломанный зуб не удастся. В ряду жемчужных стражей образуется дыра, которая обезобразит самую безупречную внешность.
Со смертью Геро, как бы ей не страшно было в этом признаться, образуется такая же незаживающая рана, которая, даже если её удастся скрыть, всё равно будет напоминать о себе чёрным провалом, едва лишь она, герцогиня, останется одна.
В красивом башмаке можно спрятать изуродованную ступню, в шёлковой перчатке можно набить конским волосом отсутствующий палец, но как срастить рану в собственной памяти, какой там изобрести протез?
Она знала, что должна принять решение, но откладывала до окончания покаянных молитв.
Скандал с убийством епископа утих на удивление быстро. Отцы церкви только прилюдно воздевали руки к небу и хмурили брови, а в тишине ризницы подсчитывали барыши и, как подозревала герцогиня, вздыхали с облегчением. Отец Мартин не был в числе любимцев римской курии. Слишком щепетилен, слишком деятелен, слишком наивен.
Папский легат, кардинал Орсини, именно так и намекнул её высочеству. Дескать, старик слишком уверовал в свою избранность, возомнил себя проводником воли Господа и порицал собратьев по ордену за богатство и алчность. А слуги Господа тоже люди, они слабы и грешны. Нельзя требовать от них, простых смертных, того, что под силу только апостолам. То, что епископ погиб столь нелепо, есть воля Господня.
Отец Мартин стал мучеником, вознёсся прямиком в рай и будет со временем канонизирован. Её высочество – это орудие Провидения, через неё Господь осуществил свой замысел, то есть, благословил её и отметил особым знаком.
Клотильда слушала эти излияния с брезгливым восторгом. Так вот кто она – орудие Господа! Не убийца, не преступница, не прелюбодейка — а избранная, отмеченная свыше.
Поистине, святые отцы сильны в софистике. И как ловко они умеют обратить белое в чёрное, открыть в демонском мороке подоплёку небесной воли. Ей самой даже оправдываться не придётся. Они сами её оправдали. Конечно, ей придётся соблюсти траур. Некоторое время избегать появляться при дворе, почти ежедневно ходить к мессе, вновь исповедоваться, но эти неудобства столь незначительны, что ей даже не придётся ущемлять себя в своих привычках.
Только как быть с ним, с несостоявшимся убийцей?
К тому времени, как состоялся её разговор с папским легатом, Геро уже перевезли из Парижа в её загородный замок.
По официальной версии безумец, покусившийся на жизнь принцессы крови, был убит её верными слугами при попытке к бегству.
Собственно, в официальной версии надобности не было, ибо личность преступника и его дальнейшая судьба были столь малозначительны, что при дворе, если и вспоминали об этом, то скорее из формальной вежливости, чем из подлинного интереса.
В славном городе Париже каждый день происходили покушения, затевались интриги, нанимались убийцы, скрещивались шпаги, сбрасывались с набережной трупы, и рядовой эпизод с попыткой удушения мало кому казался занимательным. А судьба виновника, его жизнь или смерть — тем паче.
Клотильда, пожалуй, была единственной, кто помнил об убийце. Правда, была ещё Анастази.
Это она настояла на том, чтобы Геро отвезли в Конфлан. Там, вдали от свидетелей, от придворных палачей и ретивых слуг, жаждущих господских милостей, он был в большей безопасности. Придворная дама, будучи полновластной управительницей загородной резиденции, могла беспрепятственно заботиться о нём.
Не обошлось без осторожных доносов. Дельфина, а с ней и секретарь дю Тийе, умный, желчный коротышка, не забывали поставить её высочество в известность, что первая статс-дама, не делая из намерений тайны, содержит преступника вовсе не как убийцу, а едва ли не как гостя. Он по-прежнему в заточении, но выбранный для него каземат самый сухой и тёплый, вместо гнилой соломы тюфяк, а еду ему подают с господского стола.
Герцогиня слушала, но не отвечала. Анастази, как и всегда, действует по собственному бунтарскому усмотрению, нарушая приказы и правила. Это слегка коробит.
Но, с другой стороны, действия Анастази оправданы. Она поступает именно так, как её госпожа хотела бы, чтобы с ним поступали. Но сама она не решилась бы отдать приказ. Ибо ей, оскорблённой, возбраняется даже тень милосердия или заинтересованности, она должна быть сурова и неколебима. Но Анастази — всем известная смутьянка, от неё иного и не ждут.
Вскоре её высочество сама отправилась в Конфлан, изящный охотничий замок, ставший частью её приданого более десяти лет назад.
Клотильда следовала совету кардинала Орсини: на некоторое время удалиться в одно из своих владений и ожидать, когда скандал окончательно утихнет. Совет своевременный и полезный.
Все необходимые ритуалы она исполнила, все требуемые жертвы принесла.
Оставался один единственный вопрос, на который она так и не смогла ответить. Точнее было бы сказать — она не осмеливалась ответить, ибо не решалась этот вопрос задать. Она откладывала болезненное самодознание изо дня в день, ибо не желала возвращаться по собственным следам. Оправданий было предостаточно. Она была слишком занята. Ей было не до решения чьей-то судьбы. Ибо ей необходимо было выправить и подравнять свою. А когда она с этим справится, когда кровавые пятна пожелтеют и поблекнут, она решит, как ей быть дальше.
Все эти несокрушимые доводы она, не колеблясь, произнесла бы на исповеди, но наедине с собой призналась бы в обратном. В действительности всё это время она думала только о нём. Что бы она не делала, в каком бы покаянном спектакле не принимала участие, в какой бы исповедальне не опускалась на колени, мысли её уходили в единственную, значимую прореху.
Один по-настоящему яркий огонь пылал в её разуме, огонь, питаемый истинным чувством, горючим маслом души. Все прочее случалось и происходило, зарождалось и гибло подобно водяным разводам на стекле, не требуя изворотов ума.
Здесь действовали правила, а там, с ним, с этим преступником, в действие вступал первобытный хаос.
Она впервые в жизни не могла сделать выбор, разрывалась на части. Тот свершившийся в ней раскол, раздвоение, не был устранён. Напротив, он усугубился. Их по-прежнему было двое. Обе в равной силе.
Одна, как и прежде, требовала возмездия. Требовала избавиться от опасного, неуправляемого пришельца, от смутьяна и разрушителя, который уже принес столько бед. Требовала избавиться и восстановить прежнюю вялотекущую действительность. Вернуться к знакомым правилам.
Вторая, такая же убедительная и настойчивая, не прибегала к логике и аргументам. Вторая пользовалась памятью тела. Его тёплая кожа, изгиб прекрасного рта, шелковистая прядь в ладони, затенённый взгляд. И молодость, незамутнённая, непорочная.
Ей уже никогда не испытать того, что она познала в краткие минуты его присутствия. Если он умрёт, он заберёт с собой и её жизнь, оставит её неисправимо проигравшей.
Этот парень уже стоил ей немало волнений, притворства и золота. По его вине ей пришлось терпеть общество папского легата, ничтожного алчного существа, который так откровенно наслаждался своим внезапным могуществом, что едва не потирал руки. Сколько взглядов ей пришлось вынести, скольких алчных рук коснуться. И ради чего?
Чтобы этот взбунтовавшийся книжник от неё ускользнул? Этот красивый школяр немало ей должен. И долг его с каждым часом обрастает процентами. Каждый час её страданий, каждый миг сомнений, каждый день этой мучительной раздвоенности умножает сумму. И она возьмёт в уплату всего лишь жизнь? Его никчёмную жизнь?
Вот уж нет. Он должен платить. Должен закрыть свой счёт. Должен обратить в золото каждый потраченный ею медный грош.
Есть ещё другое, более потаённое. Признание стыдное, будто она произнесла его публично. Она всё ещё желала его.
Её терзала тоска жестокой незавершённости, голод, который раздразнили одним единственным сладким куском и тут же обрекли на муку Тантала.
Страх и жажда мести вовсе не истребили желание, напротив, они раздули его, как хороший сквозняк раздувает пламя, швыряя его горстями на карнизы и мебель. Возникла чудовищная горючая смесь, сродни пороху, которая тлела где-то под спудом благоразумия. Как странно!
Испытываемая ею ненависть усилила его привлекательность. Он уже не казался отвратительным и опасным, напротив, она почти восхищалась и благоговела, она могла сколько угодно произносить вслух, что на неё совершил покушение безродный простолюдин, нищий студент, ничтожное порождение парижских трущоб без рода и племени, существо подлое и низкое, но в действительности она готова была сравнить его с неустрашимым Роландом, с дерзким и гордым пиратом, который осмеливается нарушить закон.
Нет, он вовсе не ничтожен. Он отчаянно храбр. Знал, что идёт на смерть, но шагнул к ней, не опуская глаз.
Кто из них, этих дворянчиков, которые слоняются по королевской приёмной, решился бы на такое? Кто из них отважился бы бросить вызов принцессе крови во имя умершей женщины, пресекая у истока собственную, юную жизнь?
Клотильда мысленно перебирала лица тех, кого знала, тех благородных и знатных мужчин, кто целовал ей руки и склонялся в поклоне. Все они способны только жалко молить и ползать у ног, как псы, ожидая подачки.
Но этот безродный у неё ничего не просил. Не пытался понравиться, не старался услужить. Он был почтителен, но отстранённо горд.
Горд без заносчивости и вызова, так, как умеет быть гордым лишь истинное благородство. И в то же время он был достаточно силён, чтобы защищаться и мстить. У ступеней дворца он не просил о пощаде.
Он и в последующие дни ничего не просил. Он ждал смерти. Он не метался по застенку с криком ужаса, не падал на колени, не молотил кулаками в дверь, как это часто случается с приговорёнными к смерти.
Он с тем же горделивым терпением ждал. Тихий, почти отрешённый, уже далёкий в своих помыслах и надеждах.
Это ли не доказательство силы? В этом юном мудреце есть тайна. Он устроен несколько сложнее, чем все прочие люди. А это редкость.
Покорить его, удивительного и опасного, всё равно, что отыскать алмаз в горном развале. Этот юноша — достойный противник. Одержать над ним победу, укротить, приручить означает — изведать вкус подлинного триумфа.
Она всегда презирала тех охотников, кому егеря выставляют стреноженную добычу. Ценна победа над тем, кто равен по силе и хитрости.
Если она отступит и позволит ему умереть, то проиграет, её могущество рассыплется, как карточный домик. Она будет стёрта в пыль, разбита. Она, первая принцесса крови, будет побеждена.
Ей приснилось колесо. К счастью, не то, золочёное, в кровавых пятнах.
Это колесо было огромным, со множеством ступиц, в цветах и лентах. Это было колесо мельницы, которое медленно, беззвучно вращалось. На колесе была надпись: regnabo, regno, regnavi, sum sine regno.
Она знала эту надпись. Предостережение Фортуны. Рано или поздно это колесо является всем властителям, только не все в том признаются. Совершается полный оборот, и тот, кто ещё вчера повелевал судьбами народов, низвергнут во прах.
Но почему это колесо явилось ей? Она не носит короны, её власть — лишь тень по сравнению с могуществом кесарей.
Колесо, перемоловшее немало судеб, колесо, крушащее кости. Возможно, для неё это тоже предостережение. Одна жизнь уже принесена в жертву, следует поостеречься, прежде чем прервать другую. Иначе следующий оборот колеса увлечет вниз её саму. Sum sine regno.
Она села в постели и услышала далёкий раскат грома. Где-то за лесом катилась гроза. Крупные, с синеватым отсветом капли били в стекло.
Она подумала, слышит ли он в своём заточении этот гром и свист ветра? Что это для него? Знак свыше? Трубный глас? По-прежнему ли он ждёт смерти или уверовал в милость Господню?
Сегодня она примет решение. Она взглянет на него, впервые после страшного рассвета во дворе епископского дома. Она подчинится первому порыву, который качнёт её в ту или иную сторону, чтобы раз и навсегда отождествиться с одной из своих ипостасей. Она слишком устала пребывать в этой мятущейся двойственности, переживать в двух параллельных плоскостях, обладающих собственной системой мер и чисел.
Она должна, наконец, сделать выбор.
«Справедливость напоминает оружие. Оружие может купить и враг, и друг – стоит лишь уплатить деньги».
Рюноскэ Акутагава «Слова пигмея»
Первый круг Ада Великой Лестницы Геенны Огненной.
Зеркальный зал и темница.
День 5.
Теперь обратимся к Первому кругу Ада, чтобы пояснить, почему магистр Фабиус так и не дождался Гласа Сатаны, хотя в Верхнем Аду тот прозвучал достаточно грозно.
Всё дело в дьявольских чинах и рангах.
Сатане, да и его самым горячим приспешникам, не пристало снисходить до общения с миром земным. Глас его должны были доносить до мягкотелых некие уполномоченные из Первого круга Ада. Разумеется, под бдительным и неусыпным контролем самого Правителя.
Вот только не везло Первому кругу с исполнительными правителями. Особенно последние лет пятьсот.
К власти в Верхнем Аду пришёл сначала сущий гад, потом сущий осёл, а потом и сущий козёл. Контроль за «гласами» свалили на некую комиссию по человеческой морали, и поплыла она без руля и ветрил, пока не затерялась совершенно.
Была и чисто техническая проблема. Дело в том, что обладать Гласом обычные черти и демоны, в массе своей, не могли, и в помощь им было создано Магическое зеркало, через которое какое-то время и поступали на Серединную землю Гласы.
Сатана по первости спрашивал с верхнего Ада строго: как там надзирают за людьми? (С новыми игрушками всегда поначалу носятся, как и с новыми договорами).
А потом Отец людей потерял интерес к игре в человечков. Он удачно женился, отбыл в свадебное путешествие. После решил показать супруге ещё неизведанные земли в огненных недрах…
Время в Аду тянется медленно. Создания его живут долго, очень долго. Пока не истончатся и не развеются от бессмысленности бытия. (Если раньше никто не прибьёт).
Молоденькой глупышке Тиллит, например, стукнуло триста. А ведь она пока не видала даже пресловутой сатанинской супруги.
В общем, за всей этой адской расслабухой как-то позабылись детали Договора с мягкотелыми. Души в Ад поступали исправно, границы кое-как блюлись, и этого было достаточно.
Да и люди усиления контроля не алкали. Церкви Сатаны росли в каждом городе, ежедневно напоминая смертным о смирении, призрак полного уничтожения перед ними больше не маячил, а мелкие беспорядки в Серединных землях мягкотелые привыкли терпеть задолго до Сатаны с его договорами.
Думаете, Сатана выступил благодетелем человеческого рода, наведя порядок в отношениях между людьми и тварями?
Прочь, наивность! Он заботился о желудке.
Ведь если бы нечисть выела людей под ноль, а удержу она не знает – так уж устроена, то адский мир лишился бы регулярности в притоке душ, служивших его жителям лакомой и полезной пищей.
Понятно, что выжили бы создания Ада и на подножном корму, но Сатана оказался дальновидным правителем. Он и сам был охоч до нежных паров, оседающих из Серединных земель.
Таким образом, на текущий момент дело обстояло так: люди размножались относительно привольно, не считая безобразий отдельных полуразумных адских тварей, которым даже иногда ставили на вид, но управлять землёй никто уже, в общем-то, и не рвался. Не было у трёх последних правителей Первого круга Ада интереса руководить смертными.
За пятьсот лет вся система контакта пришла в расстройство. Бумаги потерялись, свидетели разбежались. Потому старый опытный бес Пакрополюс и молоденькая бывшая супруга правителя Тиллит едва отыскали Магическое зеркало в заросшем пылью зале, пол которого был усыпан железяками да шипастыми костями гурглов, сваленными здесь, наверное, для устрашения мягкотелых.
Пакрополюс, обрадованный, что нашлось нужное место, и требуется всего лишь возопить и найти виноватых (а вопить и искать виноватых он умел исключительно хорошо), сел в массивное кресло, стоящее напротив грязного стеклянного овала, приосанился и торжественно изрёк:
– Низкие твари! Вы нарушили законы!..
– …коны-коны-коны… – ответило Пакрополюсу эхо.
Более же не произошло ничего.
– Явитесь же пред моими очами! – гаркнул Пакрополюс, подавился от усердия слюной и закашлялся.
– Может, надо его протереть сначала? – робко предположила Тиллит и ткнула пальцем в пыльное стекло.
Пакрополюс хмыкнул, но не стал мешать женщине делать глупости. Длинная жизнь убедила его, что занятие это – самое бессмысленное из возможных.
Тиллит прошептала заклинание мокрой тряпки, потом заклинание сухой тряпки… (Ей пока трудно было творить магию без слов.) Критически посмотрелась в заискрившуюся поверхность, но не увидела себя во весь рост, а ведь зеркало должно было вместить её целиком, такое оно было огромное.
Тогда демоница материализовала тряпку и сама прошлась по углам, где пыль сумела укрыться от заклятий.
– Ну? – нетерпеливо спросил Пакрополюс.
Был он седоват, осанист, и у людей, одетый соответственно, мог бы сойти за адвоката. Но лицом не вышел, оттого и накопил ума. Смазливый демон, как и любой симпатичный земной парень, тоже глуповат, и вообще не сумел бы отыскать в лабиринтах под тронным залом эту заброшенную комнату для контактов с людьми.
Тиллит с удовлетворением оглядела себя в зеркале всю, от коротких кудряшек до маленьких ножек, и отошла в сторонку. На всякий случай на линии возможных неприятностей лучше оставлять мужчин.
– Низкие твари! Вы нарушили за… – начал опять Пакрополюс, но тут же осёкся, не дожидаясь эха.
Да, зеркало прекрасно отражало теперь его лицо, но больше-то оно ничего не отражало!
– Ну, пожалуйста, заработай? – прошептала Тиллит.
Зеркало не отреагировало и на это.
Тогда Тиллит обошла невоспитанное стекло с тыла и возмущённо взвизгнула: спереди-то было гладко, а сзади торчали металлические шары, прутья и шестерёнки!
– Так этот «Глас» не магический?! – взревел Пакрополюс, тоже сунувшись зеркалу в тыл.
– Куда там, – фыркнула демоница, трогая железяки. – Обычная механическая игрушка.
– А у магов тогда что?
– Ну явно не ретрансляторы воли. Мини-зеркала, наверное, вроде медальонов или перстней. На квантовой тяге, я думаю.
– Но как же так вышло?
Тиллит вздохнула, протёрла усилием воли каменный табурет, валявшийся в углу, поставила его взглядом и уселась, устало поджав ноги.
– А какой из старого козла был маг? – грустно спросила она, листая картинки прошлого внутри себя. – Не лучшее, чем из старого осла…
– Но ведь кто-то изобрёл и чинил всю эту дрянь! – Пакрополюс пнул железную машину.
– Проклятый Борн, я думаю. За что-то же его прокляли? Ведь не за людоедство же, как шушукаются чертовки. Что же плохого в людоедстве? Души людей от этого не портятся и всё равно стекают к нам. А вот если Змеедержец проклял Борна за страсть к немагическим вещам, а после помиловал, когда тот изобрёл ему зеркало… Ну, или наоборот… Или это Ослябикус его проклял?
Пакрополюс стоял, открыв рот. Тиллит проявила сейчас просто невероятную для женщины сообразительность. Первым проклял Борна, конечно же, сам Сатана, но ведь и прочие власть имущие проклинали потом инкуба за что-то дополнительно!
Слова Тиллит следовало проигнорировать, как того требовал этикет… Но как это сделать, если для починки зеркала требовалось немедленно найти мастера? А если это и в самом деле был проклятый Борн?!
Пакрополюс пошарил мысленно в Верхнем Аду, отыскивая инкуба, но токи сознания Борна молчали. Старый демон слыхал, что инкуб был весьма умел в сокрытии помыслов… Где же он прячется?
Пакрополюс уставился на демоницу. Та скромно потупила глазки. Тиллит уже усвоила, что лучшее оружие слабой женщины – вовремя прикинуться дурочкой. Спасибо родственникам, научили.
И она старательно изображала недоумение, размышляя, не выторговать ли себе местечко в этой идиотской комиссии по морали? Мужика-то у неё теперь тю-тю, надо учиться выживать самой!
***
Когда Правители меняются, про узников иногда забывают. Забыли и про Борна.
Инкуб не знал, что случилось в Верхнем Аду такого, что Правитель вдруг потерял интерес к пыткам и допросам. Борн блефовал, демонстрируя козлу, как хорошо видит сквозь магические стены.
Потому, обессиленный тяжкими думами, он несколько дней дремал, прислонившись к холодной стене темницы, пока сон его вдруг не потёк видениями.
Сначала внутреннее зрение инкуба растворилось в средоточии огня, которое заменяет демонам жидкости тела и душу, потом поднялось над адскими землями и понесло его в мир людей.
Инкуб увидел, как горы и долины бегут внизу, словно он птицей летит над землёю. Как река выпрастывает свои рукава. Как вырастает посреди реки остров, а на нём – высится колдовская башня…
И как земля содрогается! Это молния ударяет в соломенную фигурку человека, названного Киником. А в пентаграмме башни… Там окончательно гибнет то, что осталось от Аро…
На глазах Борна выступили кровавые слёзы, потекли по щекам, закапали на обнажённую грудь. Демоны не имеют слёзных желёз, но в минуты отчаяния и боли в глазных яблоках лопаются многочисленные капилляры, по которым течёт их огненная кровь.
Борн очнулся и прозрел, что видение не обманывает его. Аро – мёртв. Он, отец, не успел его спасти, не смог сделать ничего.
НИ-ЧЕ-ГО!
Стены темницы отозвались стонущим эхом. «Хвост» сочувственно ткнулся в ладонь Борну, обвился вокруг запястья…
Инкуб сидел недвижно – горе сделало его тело тяжёлым и непослушным.
Локки высунул алый язычок и начал слизывать стекающие по телу сущего горячие капли. Инкуб сначала не замечал осторожных касаний маленькой твари, но «хвост» напился «слёз» и больно ткнулся в ладонь.
Борн опустил глаза и заметил металлический блеск во рту у помеси червяка и змеи. Он вытер кое-как лицо и погладил существо, обвившее его руку.
– Э… Да, тебе же больно, Локки, – прошептал он. – Ты же подавился, бедняга. Ну-ка открой рот… Открой? Что там у тебя?
Борн поймал тварюшку за голову, надавил на подчелюстные мышцы, разжал зубастую пасть и осторожно извлёк… амулет-ключ!
Остатки слёз с шипением высохли на его теле. Он, продолжая поглаживать пальцем голову Локки, встал. Осмотрелся. Примерил ключ к цепи. Задержал дыхание, глядя, как поддаётся тяжёлый замок… Прыжком отскочил в сторону, опасаясь сопутствующего размыканию возвратного заклятья…
Однако ничего особенного не случилось. Лишь цепь упала и осталась лежать в своём углу.
Борн ощупал ошейник – снять его он не мог, но в чём вред ошейника, если нет цепей?
Мрачный лик свободы замаячил перед инкубом, алые цветы отмщения расцвели перед его затуманившимся взором. Вот только сначала нужно было ещё одолеть дверь и решётку из адского дерева.
***
Утомившись спорить с Тиллит, Пакрополюс обессиленно рухнул в кресло. Ну что за упрямая баба? Возьми да подай ей место советницы в комиссии по людской морали! Чего там бабам-то делать? Перед кем задом крутить?
Старый демон возлагал на дурочку большие надежды: поматросить, так сказать, и отпустить на все четыре стороны. Но проглядел в такой милой с виду особе коварную демоницу!
Да и как он возьмёт её в комиссию? Это дело правителей, назначать туда нужных, или напротив, ненужных подданных. Тут уж как повезёт: поскачешь сановным бесом, или станешь козлом отпущения. Ни от тебя самого, ни от должности это не зависит.
Сам-то Пакрополюс попал в комиссию по людской морали случайно, получив эту незавидную синекурочку в придачу к карточному долгу. Он и в подробности-то никогда не вдавался, в чём состояла сия смешная работа по надзору за людьми. Мягкотелые – момент кулинарный, не повар же он, в самом деле, чтобы разбираться в них? И вдруг вопросом жизни и смерти стало вспомнить – а за каким овощем создавалась эта самая «Магистериум морум»?
Пакрополюс начал копаться в минувших событиях, вороша слой за слоем. Прожил он не одну тысячу лет, и последние лет пятьсот память стала подводить его, пряча нужное и подсовывая всякую ерунду.
Кто бы мог усомниться, что двенадцать сотен лет назад, когда был заключён этот проклятый Договор с людьми, из Ада на землю действительно изливался настоящий магический Глас? Проблемы возникли, когда к власти в Первом круге Ада пришёл правитель Змеякобус Змеедержец, которого в кулуарах именовали попросту Гадом. К обязанностям надзирать за людьми он относился с таким пренебрежением, что Магическое зеркало стало давать сбои.
Тонкая магия требует постоянной не менее тонкой настройки. И когда к власти пришёл правитель Ослякобус, зеркало ему вообще не подчинилось. В нём что-то вроде бы подшаманили, а проклятый Борн получил тогда неожиданную и вполне приличную должность при троне. Хотя в сообществе бесов ходили слухи, что Борн злоупотребляет механикой и способен покалеченному чёрту так привинтить вместо головы шар, наполненный шестерёнками, что бедняга будет ходить с этим шаром, словно заводная шкатулка.
Потом старый осёл понял, какого джинна может выпустить на волю этот несносный Борн. Создания Ада бессмертны, если никто не удосужится помочь им покинуть бренный мир. Стоит начать чинить калек, привинчивая им утерянные конечности, а то и головы, и Ад перенаселится. Чем кормить эту прорву? Как ей управлять, если без голов она станет ещё тупее?
И Ослякобус проклял Борна, лишив его милостей и должностей пожизненно. А чем ещё насолишь инкубу? К прочим проклятиям они весьма устойчивы.
Проклясть-то проклял, но что произошло с Магическим зеркалом? Не тогда ли к нему стали обращаться совсем уж редко?
Ну а в последние двести лет, когда правил этот выживший из ума и магического дара козёл, то есть правитель Якубус, и не могло быть, наверное, никаких сношений с людьми. Зеркало сломалось, а Якубус был не тем чёртом, что сумел бы создать настоящий магический предмет.
Как он стал правителем? А всё интриги, интриги… Бесовская ложа интриговала против конклава демонов, вот и доинтриговалась – черти под шумок узурпировали власть, посадив на трон, как водится, самого бездарного и тупого…
Старый демон покосился на Тиллит: не позабыла ли она уже свою пустую идею выбиться в моралистки? Но та сидела на табурете, надув губки, и позиций сдавать не собиралась.
Пакрополюсу, в общем-то, и не жалко было бы принять демоницу хоть в лигу адских девственниц, приди это в голову ему самому. (Всё равно он не имел права никого никуда принимать). Но поддаться на шантаж бабы?
***
Борн химичил с магической дверью. Да, к ужасу прочих созданий Ада, он был знаком и с химией. И знал, что будет, если смешать тёртый заколдованный камень и мёртвую кожу существ глубинного Ада, катализированную живой кровью демона.
Кровь была у него в избытке, а поскрести ошейник из кожи гургла можно было об ту же каменную дверь. Пропорций он не помнил, но со второй попытки дверь ослепительно вспыхнула и сгорела дотла.
К сожалению, вспышка не укрылась от стражи. Борн долго слушал стук собственного сердца и гул перебранки, наконец раздалось совсем близкое:
– Нет, ты иди! Это я вчера проверял крайний коридор!
– Ах ты, ленивая свинья!
– От гуся слышу!
– От гуся?
– А ты – баран! Баран, бе-е!
Донеслись звуки потасовки, звон алебард…
Борн кинулся в свой угол, кое-как приставил к горлу цепь, вжался в камень. Стражники были бы смешны, не сиди он сейчас взаперти, в каменном мешке, где его магия почти не имела силы, разве что предвидение баловало иногда случайными картинами с воли.
Потасовка завершилась, судя по звукам, со счётом 2:1. Двое пошлёпали назад, волоча за собой алебарды, а третий направился, прихрамывая и ругаясь, к камере Борна.
Дохромав, он изумлённо уставился на узника через решётку из адского дерева. Да так и замер, открыв рот.
Стражник – профессия унизительная для свободолюбивого адского племени. В стражники нанимается самое низкое отребье Ада – полусущие-полусвиньи, жалкие плоды соития со зверями любвеобильных чертей. Они почти лишены магической силы и отвратительно глупы.
Но ведь и Борн таков же! Зачем он обратился со своей бедой к Правителю Первого круга Ада Якубусу? Не проще ли было бежать из тронного зала в тот же миг, как он узнал об исчезновении сына? Почему он не догадался тут же подняться в земной мир и..?
Закон?.. Да разве можно надеяться в этом мире на соблюдение иных законов, кроме физических?
«Вот если плюнуть на камень – слюна испарится. А если плюнуть стражнику в морду – не факт, что он решится поднять решётку и вломить пленнику древком алебарды, – размышлял Борн. – Можно бы рискнуть, плевок – дело оскорбительное. Но если встать, даже эта тупая свинья сумеет заметить, что цепь не прикреплена к ошейнику…».
Стражник продолжал пялиться на решётку. Ему явно не хватало чего-то в оформлении камеры, но он не мог сообразить, чего именно.
Борн сжал кулаки: ну войди же? Разберись, что происходит? Подними решётку!
Однако стражник только хлопал глазами. Коротенькие белые ресницы торчали иголочками, делая его физиономию ещё больше похожей на свиную.
Борн напряг бицепс и снова расслабил руку. Плоть плохо противостоит копьям и топорам, даже если оружие не заговорённое, а на это не стоит и надеяться.
Наконец стражник догадался, что дверь исчезла. Он потрогал решётку, чтобы убедиться, что уж она-то на месте, хрюкнул от удивления.
– Эй ты, мразь? – окликнул он Борна.
Тот не поднял головы. Огрызнуться он мог, но вряд ли это разозлило бы стражника настолько, что тот решился бы на близкий контакт. А значит – не стоило и силы тратить.
Свиномордый стражник снял со стены факел, внимательно осмотрел решётку и, почесав в затылке, потопал обратно. Сейчас он сообщит о происшествии начальнику стражи, тот вызовет мастеровых чертей… Полчаса-час и весь план побега рухнет!
Борн кинулся к решётке. Вот же дурацкое дерево! В огне не горит! Магии не боится! Он научился писать на нём, выжигая тоненькие дорожки, но прогорало от этого дерево едва ли на волос, да и смесь «чернил» была сложной…
Локки, всё ещё изображающий браслет, разогнулся и впился зубами в решётку.
– Ты чего, дурной? – пробормотал Борн. – Отравишься!
Но рептилия грызла дерево с явным удовольствием.
«Стоп, – подумал Борн. – Не боится огня и магии. А как же его обрабатывают? Да, костями же! Оттого и решётка была отгорожена от пленника дверью!»
Он попробовал сделать что-то с твёрдым древом ногтями, не сумел, плюнул на сантименты и вцепился зубами, как Локки.
«Ничего, – думал он. – Сломаются зубы – так отрастут! Главное – перегрызть хотя бы одну перекладину, чтобы просунуть голову. Плечевой сустав можно и вывернуть, не сдохну. Быстрей бы… Проклятое племя! А вдруг тупые охранники догадаются призвать магическую стражу? От духов не убежишь!»
Борн торопился. Он не знал, что по случаю смерти Правителя свободолюбивые духи стражи давно разлетелись по своим делам, и темницу охраняли одни свиномордые, слишком недалёкие для того, чтобы сообразить, что время безвластия новый правитель всё равно вычтет из их зарплаты.
Челюсти ныли, горло свербело, пот заливал глаза. Адское древо – не строевая сосна, но и не кустарник, – стволы на решётку пошли потолще руки инкуба.
Борну казалось, что он целую вечность давился жёстким деревом, прежде чем перекладина истончилась на треть. Посчитав, что этого достаточно, он изо всех немагических сил навалился плечом.
Древо треснуло, острый обломок глубоко воткнулся в руку, но Борн, не обращая внимания на боль, уже просунул башку в отверстие.
И тут же из дальнего конца коридора послышались шлёпающие звуки. Так ходила босая тюремная стража.
Инкуб быстро протиснулся в проломленное отверстие, зажал ладонью кровоточащее плечо, чтобы сияющие капли не выдали его, и побежал в противоположную шлепкам сторону.
***
– Ну, сама подумай, зачем тебе эта должность, женщина?!
– Ах, вся проблема в том, что я – женщина? – Тиллит изогнула губы в усмешке. – Ну тогда твоя проблема в яйцах! Отрежь их и брось свиньям! Зачем они тебе? Не сумеешь починить это стекло, и Сатана превратит тебя в золотой фонтанчик! Ах, я и позабыла, ты же ещё не Правитель. Пожалуй, это будет фонтанчик из козьего дерьма?
Удивительно, какими обидными показались Пакрополюсу такие простые оскорбления. Может, он интуитивно ощущал свою похожесть именно на козла, и Тиллит плюнула в самое больное пятно на его самолюбии? Вот назови козлом иного – он только засмеётся. А назови петухом – так и убежать не успеешь. Кто на что похож, тот на то и обижается.
А может быть, в роду у Пакрополюса действительно были в каком-то колене обычные козлы? Потому что слова Тиллит просто вывели его из себя.
– Да как ты смеешь, проклятая ведьма! – взревел он.
Тиллит захохотала: вот и соскочил с уважаемого демона весь лоск его многотысячелетней мудрости! Кто козлом родился, тот козлом и умрёт!
Пакрополюс тоже понял, что выставил себя в глупом виде. «Да в конце концов с чего я взял, что этой женщине что-то известно о Борне? – осенило его запоздало. – Я сам – глава высочайшей комиссии, это у меня есть право потребовать, чтобы Борн явился сейчас же пред мои очи! Если проклятый Борн жив и рискнёт не выполнить повеление, тогда… Тогда… Вот тогда и можно будет подумать над словами Тиллит!»
Пакрополюс приосанился, откашлялся и возгласил:
– Приказываю Борну, называемому Проклятым, явиться сюда живым или мёртвым!
***
Стены лабиринта грозно гудели, оповещая о том, что из тюрьмы совершён побег.
Борн нёсся по длинному коридору, ему наступали на пятки. И силы были не равны.
Двое суток инкуб страдал и не знал мысленного покоя. Даже рана его никак не затягивались, и он вынужден был зажимать её, чтобы не оставлять за собой след из пылающих капель.
Ум его был в смятении, тело ослабло. Он понимал, что не знает, как убежать из темницы, что рано или поздно за очередным поворотом откроется тупик, и что тогда?
Шаги за спиной шлёпали всё громче. Стражники бежали молча и упорно, словно охотящиеся свиньи.
Инкуб дрожал от ужаса и усталости, ему казалось, что сами стены сейчас обрушатся на него. И тут…
Он вдруг заметил крохотный тупичок, с виду никуда не ведущий… И… юркнул в него!
А стражники…
Они на полном ходу пронеслись мимо, даже не посмотрев в сторону странного укрытия. Ведь это было то самое ответвление лабиринта, которое их двести лет приучали не замечать!
Борн отдышался. Прислонился к стене, которая почему-то не поддержала игру своих товарок в общем коридоре и не тряслась, как чумная, и ощутил… магический зов!
Это было невозможно, но, тем не менее, он явственно слышал, как кто-то, не самого сильного магического дара, но довольно высокой должности, повелевал ему, Ангелусу Борну, немедленно встать пред ним.
Инкуб ощупал разумом стены тупичка и с изумлением понял, что может отсюда телепортировать! Прямо из тюрьмы!
Он не имел времени и сил разбираться, кто подарил ему чудо спасения, а просто напрягся, сжался в комок и исчез.
***
Оказалось, что зов шёл из подтронного зала в резиденции правителя Первого круга Ада Якубуса.
Уже материализовавшись там, Борн воспринял сознанием новости и понял, что старый козёл, успешно или нет, покинул адский мир, Договор с людьми нарушен, дева Алекто похищена, а в Верхнем Аду царит безвластие.
Это потрясло его больше собственного внезапного побега. Он огляделся, жмурясь после тюремной «темноты», подавлявшей его не только психические, но и физические, способности к ориентации, узрел две фигуры – мужскую и женскую, и уставился на них, моргая и оглаживая саднящую руку.
– Срочно чини эту дрянь! – взревел мужчина.
Борн, больше по голосу, опознал пожилого, но далеко не всесильного демона Пакрополюса, и расхохотался от боли, усталости и неожиданного комизма ситуации.
Он догадался, что стоит в зале, где устанавливал когда-то вместо магического зеркала – механическое!
– Не думаю, что у меня есть инструменты… – Борн вгляделся в стены – вдруг он снова угодил в ловушку?..
Не заметив ничего настораживающего, инкуб с облегчением закончил:
– Обычно я не беру их с собой в тюрьму!
Не дожидаясь ответа, он собрал последние силы и телепортировал. Здесь инкуб уже был свободен валить, куда пожелает.
На Гвен все заживало как на собаке. Неделю спустя она окончательно отбрыкалась от больницы, две — тренировалась по утрам в полную силу, не обращая внимания на мелкие неудобства. Отжиматься можно было и на одной руке. Уже к концу месяца Гвен вернулась в форму, сняла чертову повязку и похоронила ее без почестей в глубинах шкафа.
Она старалась не думать о том, что Найнс приходил к ней каждый день, и дважды она его пустила, когда готовить было совсем лениво.
Утро понедельника, и что же? Правильно! С семи утра в окне маячит его каменная физиономия!
И на ней определенно читается недовольство. Гвен потупила в душе чуть дольше, думая о том, что Найнс там торчит на холоде и наверняка злится. Она бы злилась. Но она бы не приперлась под окна напарника, чтобы крипотно пялиться!
Она даже специально оставила жалюзи открытыми, чтобы не пропустить его явление.
Найнс все еще был там, когда она вышла в комнату в одном полотенце. Смотрел, пока она переодевалась. Но когда она открыла дверь, Ричард оказался у порога.
— Ты знаешь, что ты сраный сталкер?
— Я не подкрадываюсь и не слежу за вами исподтишка.
— Ты просто пялишься на мою жопу через окно.
— Я нахожу преждевременным тренироваться с тем энтузиазмом, который вы демонстрировали, детектив. Ваш кофе.
Гвен взяла большой картонный стакан и села за руль первая.
— Не подлизывайся. Я все равно лучше тебя.
— При всем уважении, это некорректное утверждение.
— Нахер пшел.
Гвен отпила, продолжая рулить свободной рукой. Несладкий, охренительно вкусный, наверняка откуда-нибудь с высокогорных плато или хрен там знает, откуда. Этот кофе явно не добывали из шахты, как ее обычную бурду.
Ричард внимательно следил, как она пьет. Так, как будто что-то туда подмешал. Гвен чуть не поперхнулась и буркнула:
— Я тебя в пластиковый комок сверну и выкину в реку. Будешь загрязнением.
— У меня продвинутый улучшенный корпус. Я быстрее, сильнее и прочнее модели RK800. Поэтому я могу победить вас без приложения усилий. Особенно сейчас, когда вы еще восстанавливаетесь.
Гвен едва не смяла стаканчик в кулаке. Вот ведь уебок наглый! Она поймала взгляд в зеркале — точно, издевается! Ухмыляется, засранец!
И глаза потемнели. Или нет, показалось — снова прозрачно-синие.
— Особенно если по затылку ебнешь. Знаешь что? Окей, ты считаешь себя крутым. Ну вот выходишь на ринг и показываешь мастер-класс жалким мясным мешкам. Продержишься против всех желающих десять раундов — я тебя неделю не буду называть жестянкой. Думаю, и спецназ захочет поучаствовать, Коннор их здорово отметелил в ноябре. Будет новая традиция, плюс тренировки нам, слабакам. Со всех сторон охуенно. Если просрешь — будешь ту же неделю делать мне кофе, покупать самые омерзительные жирные буррито и готовить сальсу к чипсам. Идет?
— Я правильно понимаю, что в среднем люди выдерживают пять раундов?
— Я разок прошла двадцать, так что давай не скули. Я как ты была: прекрасна, молода и без мозгов.
Найнс хмыкнул и коротко кивнул.
— Я принимаю вызов. Одна просьба: не выходите против меня, детектив. Ваше состояние…
— Против ВСЕХ желающих, — напомнила Гвен. — Захочу — выйду. Не захочу — посмотрю, как тебя валяют.
— Надеюсь на вашу… осмотрительность, — Ричард приподнял бровь с великолепным презрением. — Спортзал участка будет свободен сегодня с четырех, мы могли бы занять его под эту демонстрацию превосходства андроидов в рукопашном бою. Подобные мероприятия должны сплачивать команду, к тому же мне лично будет приятно видеть вас выбирающей выражения.
— Бла-бла-бла. Я умею учиться на своих ошибках. Посмотрим, кто еще будет выбирать выражения.
Впрочем, Ричард и не пиздел лишнего. Не то, что Гвен.
***
Фаулер дал добро на импровизированный матч, информация моментально разлетелась по внутренней сети отделения.
Уже с трех работа слегка заглохла. Поначалу желающих начистить андроиду рожу было много, но как дело дошло до регистрации, то отметились всего лишь пятеро. Аллен сразу сказал, что в этой херне не участвует, но запрещать никому не стал. Гвен то и дело обновляла список, думая, отмечаться или успеется. Тина… Хэнк?! Майкл Уилсон, кто бы сомневался — он и после ухода из спецназа мог врезать. Крис Декарт, конечно — он ненавидел андроидов с тех пор, как его брата, Энтони, застрелил какой-то ебанутый девиант. Дара Ли — тоже подопечная Аллена, здоровенная могучая тетка, могла Ричарда пополам переломить. Гвен не знала, есть ли у нее счеты, так что решила проследить — мало ли. Она не собиралась обречь жестянку на смерть. Ладно, хватит с него. Оставшиеся раунды она анонимно пометила занятыми.
Прилетело еще несколько заявок, но Гвен выбросила их, не читая.
К обеду она все-таки разобрала десяток мелких запросов, которые даже выезда не требовали, и присоединилась к заказу Тины, чтобы сожрать хоть что-то, кроме пончиков. Правда, Тине пришлось доедать в машине — их с Брауном сдернули на вызов. Ричард подвалил к столику, как будто специально ждал.
— Коннор тоже хочет участвовать. Возможно, один из анонимных раундов можно будет уступить в его пользу.
Гвен показала ему фак, потом нашла взглядом Коннора — тот склонился над плечом Хэнка и что-то активно ему рассказывал. Ричард тоже посмотрел туда, вздрогнул и отвел взгляд. Но в голосе ничего не отразилось:
— Детектив, мы не обговорили мой приз. Могу предложить месяц регулярных спаррингов, когда вы придете в норму.
Гвен неопределенно покачала головой, колупая рис в карри.
— Выглядит логично, — сказала она наконец. — Я получаю кофе или тренировки. Окей.
Ладно, это не звучало неприятным исходом. Гвен могла бы такое потребовать за собственную победу, и Ричард как будто предложил это специально, а теперь еще и щурился, приподнимал губы смутно знакомой ухмылкой.
Взгляд снова упал на Андерсонов. Они с возвращения из Вегаса держались рядом. Хэнк улыбался чаще обычного, Коннор держался за его плечом, спорил про безопасную и полезную еду, потом вдруг замирал, прикрыв глаза. Может, глючил. Гвен не вдавалась в подробности. Вот и сейчас замер на секунду, а потом вернулся к разговору — объяснял Хэнку, как нормально пользоваться терминалом. Герой, которого не заслужил этот город.
Оба носили светящиеся кольца на безымянных пальцах — синие, как диоды. Все эти лишние прикосновения, столкновения ладоней, улыбки эти… Хэнк будто сбросил десять лет, а Коннор вел себя совершенно как человек. Интересно, это он притворялся, или Найнс специально изображал бревно?
У Гвен аж шея заныла от вида на такую идиллию. Удачно, что тогда, в архиве, она не пристрелила Коннора: Хэнк впервые со смерти Коула выглядел живым. Ладно, к черту. Капитан с минуты на минуту мог объявить начало — тот случай, когда возглавить проще, чем прекратить.
Ричард смотрел на Андерсонов пустым, мертвым взглядом. На тычок в плечо он отреагировал с крохотной задержкой, повернулся — и Гвен как под прицел попала.
— Посмотрим, чего ты стоишь, — буркнула Гвен резче, чем хотела.
***
Гвен и Ричард пришли едва ли не последними: к моменту объявления большинство уже сползлось в зал групповых занятий. На местах остались только дежурные. Даже Фаулер явился, не скинул судейство на Аллена или еще кого не жалко.
— Кто будет участвовать в последних пяти спаррингах? — спросил Ричард, оглядывая противников.
— Анонимные желающие, — Фаулер мельком просмотрел список и бросил длинный укоризненный взгляд на Гвен.
Она не подыгрывала. Просто не собиралась делать всю эту херню слишком простой для людей. В конце концов, пять с половиной раундов это даже чуть больше, чем полагалось бы среднему человеку.
Ричарду охрененно шел стандартный полицейский тренировочный костюм — даже завидно. Гвен из года в год выдавали женскую версию, которую приходилось перешивать по фигуре тренированной женщины с нормальным размером груди. Про бронежилеты она бы тоже высказалась.
Фаулер хлопнул в ладони, встал, и шум затих.
— Итак, правила всем известны? Ниже пояса не бить, по груди — с осторожностью, в голову не целиться. Никаких попыток убийства, страховка не покроет, а я лично выпишу замечание в дело. Выход за пределы ринга — проигрыш. Через пять минут после начала остановка с победой по очкам.
— Аве, — буркнул Хэнк. — Поехали уже.
Коннор что-то зашептал, схватив его за ладонь. Фаулер покосился с великим неодобрением.
— С вами мне еще разбираться… хоть бы предупреждал, старый хрен. У меня тут шеф полиции все еще в обмороке от новостей.
— Мы любим делать сюрпризы, — улыбнулся Коннор.
Ричард стоял в центре круга, как будто его все это не касалось; но тут посмотрел на Гвен. Остановить?.. Ладно. Справится, решила она, сжав кулаки. Идея резко перестала быть крутой, но Фаулер уже вскинул руку:
— Начинаем!
Ричард стоял в центре ринга, ожидая противников. Первым шагнул вперед Декарт. Очень мрачный, серый от злости. Гвен нервно закусила губу — чувак явно решился на кровную месть прямо на месте.
Гвен предположила бы агрессивную атаку, чтобы вывести человека из боя, но Ричард занял глухую оборону и почти не атаковал, только уворачивался и блокировал удары все пять минут. Фаулер дал пару секунд и выкрикнул остановку раунда.
— Ричард: тридцать восемь очков. Крис — двадцать девять. Неплохая работа.
— Капитан!
— Победа по очкам, ничего не могу сделать.
Неплохо, подумала Гвен, провожая взглядом раздраженного Декарта. Да, он проиграл, но без унижения. Кто угодно мог бы проиграть по очкам. Ричард не использовал даже очевидные ошибки.
Передышка, дозаправка — Коннор заботливо протянул тириум. Следующим выступил Майкл Уилсон. Опасный тип, тренированный спецназовец. Аллен аж вперед подался, тревожно рассматривая и явно складывая в голове варианты боя.
И вот тут Ричард начал — нет, не допускать ошибки… Тормозить. Гвен достаточно хорошо знала технику Майкла, чтобы заметить эти лакуны в движениях. Импровизации, почти подходящие к ситуации, но чуть запаздывающие, и потому никуда не ведущие. Разрушенные связки идеальных движений… Что за черт?
Ричард едва не вылетел с поля, но в последний момент взял Майкла на болевой прием, и на этом спарринг был окончен. Интересно. Что это за ебаные глюки?
Гвен пометила — обговорить. Ей нахрен было не надо обнаружить глючного андроида среди серьезной разборки.
— Ричард — сорок пять, Майкл — сорок пять, — объявил Фаулер. — Ничья.
Аллен одобрительно кивнул и пару раз хлопнул.
Следующей вышла Тина. Гвен показала ей большой палец, хотя не особо надеялась на интересное зрелище. Под некоторые виды боя надо просто тренироваться.
Тина здорово начала — но вылетела на второй минуте, заступив за границу ринга.
— Стоп, — Фаулер вскинул руку.
Тина растерянно посмотрела на край и рассмеялась. Ричард легонько поклонился и отступил обратно.
— Благодарю за бой. Нам следует больше работать вместе.
— Да уж, — фыркнула Тина. — Совсем позорно продула.
— Это всего лишь отсутствие привычки.
— Кончайте трепаться, — Фаулер хлопнул пару раз. — Следующий, а то до вечера застрянем.
Гвен мысленно вела счет: две победы, одна ничья. Если сейчас продует оба раза, можно не напрягаться и самой не выходить.
Хэнк, поднявшись, чмокнул Коннора в диод, и зал оживленно зашептался. Фаулер сделал трагический фейспалм, но промолчал. Гвен взглянула на Ричарда — тот старательно смотрел в сторону.
Ладно, хрен знает. Хэнк здорово распустился за последние годы, но все еще оставался тем еще медведем. Гвен сама не всегда могла его пробить. Только бы не покалечили друг друга.
Ричард увернулся от фирменного броска и ударил в повороте так, что Хэнк шатнулся назад, за пределы ринга. Коннор подхватил.
— Стоп!
— Мне… мне жаль, — Ричард дернулся вперед, попятился. — Я не рассчитал.
— Следовало построить модель!
— Я пытался! Он весил меньше, чем я ожидал!
— Нормально все! — Хэнк попытался выкрутиться, закашлялся, и Коннор усадил его на скамью. — Блядская диета, андроидами сдувает.
Фаулер объявил перерыв. Ричард все еще мигал диодом, и выглядел настолько несчастным, что Гвен почти отказалась от мысли использовать забронированное время. Три победы и одна ничья, последний бой ничего не решит.
Но все еще хотелось посмотреть, как он справится с Дарой. Гвен знала ее мельком, и как раз по рингу — могучая темнокожая спецназовка уделывала ее три раза из пяти.
После перерыва на ринг вышла Дара Ли. Она выглядела как обычно — коренастая, по грудь Ричу, и в полтора раза шире. Некоторые очень, очень сильно обманывались ее внешностью.
Гвен скрестила пальцы, чтобы Рича не отмудохали раньше времени — он запросто мог вылететь в первую минуту не хуже Хэнка. Тот вроде оклемался и тихо бурчал Коннору, что ни к какому врачу не пойдет, и так нормально, не первый раз.
— Правила все помнят? Без травм, — напомнил Фаулер. Он тоже выглядел слегка взволнованным.
Оба участника кивнули, отходя почти к границам.
Дара нырнула вперед и врезала снизу вверх, почти попала в регулятор и продолжила наступать с короткими жесткими ударами. Она использовала все выгоды роста и устойчивости, Ричард едва успевал закрываться и уворачиваться.
Кто-то завопил «Да-ра! Да-ра!», голоса разрослись в хор.
Гвен тоже не выдержала:
— Вперед, Рич! Не сливай!
Еще один удар отшвырнул Ричарда к самой границе ринга, он нечеловечески изогнулся, но равновесие удержал. Второй удар пролетел мимо, но инерция закончила дело — стопа коснулась белой границы.
Фаулер оглушительно свистнул в два пальца:
— Победа за Ли! Три победы, одна ничья, одно поражение: в общем зачете побеждает Ричард. Но отличная работа, Ли.
Ричард не принял протянутую руку, выпрямился сам, но коротко кивнул. Вместо улыбки проявился нехилый оскал, и Дара фыркнула, одобрительно хлопнув его по плечу.
Фаулер оглянулся по сторонам, выискивая анонима. В рядах предполагали Аллена, тот сопротивлялся и уверял, что если уж бросил бы вызов андроиду, то без масок.
Гвен стянула волосы резинкой и ухмыльнулась, все еще не решившись окончательно.
— Один анонимный раунд — мой, — сказал Коннор, поднимаясь от Хэнка.
Ричард кивнул, как будто предполагал. Гвен открыла рот и закрыла. Ну да, хрен докажешь, что это была она. Можно, но больше гемора.
Сиблинги о чем-то общались; оба мерцали диодами, Коннор желтым, Ричард — красным. Интересно, что они не поделили — внезапную свадьбу или пинок по эго Хэнка? Хотя тот не надулся, выглядел нормально.
— Без травм, — нервно напомнил Фаулер.
— Мы помним, — ответил Коннор за двоих. — Никаких серьезных травм.
— Начали!
По рингу промчался вихрь. Андроиды стремительно перемещались внутри круга, обменивались ударами и блоками так, что глаз не успевал улавливать движения. Пиздец как жутко. Гвен вскочила, заметила движение — все вокруг поднимались на ноги, шепотки затихли, только слышались общие вздохи: вот Ричард на миг перегнулся над линией ринга, вот Коннор прокатился по полу и едва успел вскочить. Сухо щелкал пластик, затрещала порванная майка Ричарда — и они разлетелись к границам, закружили друг вокруг друга, как акулы. Сбитый скин на костяшках, разводы как синяки — но в целом, они даже не хромали.
Опыт против апгрейдов. Андроиды казались отражениями, предугадывали каждый шаг, каждое движение. Ричард сделал незаконченный взмах, и Коннор сорвался, снова втягивая его в ураган ударов.
Теперь видно было, что Ричард проседает в обороне, ловит больше ударов, старается атаковать даже из невыгодной позиции. Гвен различала их в основном по рваной майке Рича.
— Четыре минуты, — объявил Фаулер. — Осталась одна.
Коннор снова сделал шаг назад:
— Это просто неэффективно. Ты же девиант, как и я.
— И я все еще не проиграл.
Снова вихрь, Ричард поймал запястья противника и повернулся, почти задев границу — а вот Коннор заступил на пол-стопы.
— Победа за Ричардом, — с облегчением объявил Фаулер, вытирая пот со лба. — На драки андроидов надо предупреждения ставить.
Ричард поправил рваную майку, она снова сползла, открывая плечо, и Гвен зачем-то заметила, как красиво мерцает и переливается скин.
Тишину нарушали шепотки. Коннор вернулся к Хэнку и сел рядом, очень недовольный, тот зашептал что-то, приобнимая за плечи.
Фаулер огляделся, нахмурился:
— Так, за кем еще четыре анонимных раунда?
Гвен поднялась во весь рост.
— За мной.
— За детективом Рид.
Они сказали это одновременно. Фаулер закатил глаза.
— Все четыре? Если вылетишь на больничный, сама объясняйся со страховой.
— Я не собираюсь проигрывать.
Гвен покрутила рукой, разминая плечо, и вышла на ринг. Шепотки ей не мешали. Крики тоже. Они отдалились, ускользая за пределы белого круга, как будто отрезанные стеной холодной воды. Здесь были только она и Ричард.
В принципе, шанс имелся. Из четырех боев она собиралась победить минимум дважды. Это личное, думала она, занимая стойку. Глаза в глаза. Ричард изучал ее очень внимательно. Пусть только попробует играть в поддавки.
Никаких проверочных ударов. Мало сил, мало времени. Она ударила первой, захватывая инициативу.
Ричард снова притормаживал, как будто подглючивал, и Гвен это иррационально бесило. Она удачно провела захват, заломила руку и прошипела «не смей поддаваться!»
Пару секунд она еще удерживала жесткое плотное тело на «болевом» захвате, а потом он провернулся, как человек не мог, и врезал в здоровое плечо, вышвырнув из круга.
Гвен отчаянно хватала воздух ртом, барахтаясь в чьем-то еще захвате — а, Хэнк поймал на пузо.
— Жива?
— В норме. П-первый раунд за Ричардом.
Фаулер закатил глаза.
— Перерыв, или будешь дальше убиваться?
— У меня еще три.
Кто-то в задних рядах крикнул: «Не знаю, за кого болеть!», но Гвен не отследила источник. Потом разберется и наваляет. Потом. Когда получит собственную задницу на подносе из амбиций.
— Второй раунд, — объявил Фаулер, как будто с Гвен было какое-то отдельное, не общее соревнование.
Ричард уже победил, помнила она. Ее усилия ничего не изменят, даже если она победит все три раза — но в их личном зачете еще был шанс. У нее все еще была непредсказуемость, человеческая нелогичность.
На второй раз она провела более удачный прием — но Ричард просто выдавил ее с ринга. Гвен едва не наебнулась, сопротивляясь — и он поддержал, как только ее нога заступила за границу.
Никто не заметил. Только Гвен знала, почему она стояла на ногах, и чертов Ричард с потемневшими снова глазами. Сейчас он так напоминал Коннора из архива, что аж шея заныла.
— Не раскисай! — заорал Хэнк. — Давай, ты можешь!
Коннор повернулся к нему со смешным изумлением. Ричард улыбнулся — и протянул руку.
— Мы можем остановиться в любой момент, — сказал он очень тихо.
Еще две попытки. Еще два поражения, знала Гвен совершенно точно, но снова вошла на ринг.
— Папочке ныть будешь. Давай, жестянка, соберись.
Долгий, выматывающий бой — Гвен как-то, на грани себя, держалась минута за минутой, просто не давая выпихнуть себя с ринга. Оборона, удары, оборона. В голове тикал таймер. Ричард атаковал без особого энтузиазма и не пытался попасть по больному плечу. В другой день это был бы очень скучный бой.
Гвен держалась на чистом упрямстве — просто не вылететь, не вылететь, держаться еще минуту, сорок секунд, тридцать, пятнадцать, пять…
— Время вышло, — крикнул Фаулер в тишине.
— Счет? — Гвен вытерла пот, стараясь не поддаваться соблазну и не опираться на незаметно подставленное плечо. Жестянка охренел ее жалеть.
Фаулер наклонился к Хэнку, потом к Аллену. К ним влез Коннор, что-то яростно шепча, но получил в бок от мужа и замолчал, неистово сверкая диодом.
— Ричард — тридцать восемь. Рид — сорок четыре.
Зал взорвался воплями. Гвен растерянно скалилась. За нее реально болели? Она глянула на Ричарда — и тот улыбался, хлопнул пару раз. Подыграл, что ли? Вроде нет. Она бы заметила.
Какого черта он радуется поражению, идиот?
Ричард заговорил, слегка наклонившись:
— Это довольно странное чувство, но мне приятно видеть, как другие люди по достоинству оценивают ваше упорство.
Гвен бы показала ему фак, но не хотела лишнего внимания, так что просто махнула Фаулеру:
— У меня еще раунд.
Тот явно сложил губами «ебанутая», но откашлялся, останавливая шум.
— Последний раунд, — напомнил он. — Никаких травм. Рид, у меня скорая на быстром вызове, ты помнишь?
— Не понадобится, кэп.
Еще одна попытка. Никаких поддавков, все по-честному.
Когда-нибудь она будет побеждать в каждом бою. Когда-нибудь она станет достаточно сильной, чтобы даже андроид не смог с ней справиться.
Они кружили друг вокруг друга секунды полторы, а потом Гвен кинулась вперед, заставляя Ричарда обороняться.
Мозг вынесло в легкий транс. Хорошее состояние. Плечо и синяки пока не болели, она двигалась на рефлексах, и успевала заметить и собственные косяки, и секундные лаги Ричарда.
Такие же, как в бою с Коннором: остановленные, сбитые удары, неполные движения обороны, дающие ей преимущества. Обратный отсчет безжалостно показывал, что пять минут она не продержится, и на этот раз не было смысла пытаться сдержать — она просто использовала вес, сбила Рича с ног и прокатилась вместе с ним. Здорово переебало по ребрам, дыхание сбилось, но этого хватило.
— Ничья! — объявил Фаулер. — Оба покинули ринг. Коннор, убери свой фотофиниш, это считается за ничью.
Протянутую руку Гвен уже не проигнорировала — сама бы не поднялась так легко. Болели ребра и спина, звенело в ушах. Кэп встревоженно пощелкал перед лицом, она отмахнулась, скалясь. Все в норме. Никаких переломов, просто несколько дурацких синяков. По груди Ричарда плавали белые пятна, от тонкого кружка регулятора сочился тириум.
— Сам-то в норме? — спросила она.
— Эквивалент ушиба. Не требует ремонта.
Гвен фыркнула. Кэп снова оглушительно свистнул, останавливая разговоры.
— Общий зачет: две ничьи, два поражения, шесть побед. Отличное первое выступление, и я поздравляю новичка!
Гвен вскинула кулак и заорала, ее кто-то поддержал. Ричард удивленно оглядывался. В рот просачивался вкус крови, но все равно это были мелочи. Ерунда.
Человека бы она чествовала так же.
Офицеры разошлись по рабочим местам — в конце концов, рабочий день еще не кончился, нужно было передать дела вечерней смене, вся эта херня. Аллен пытался отловить Гвен на разговор, но она сделала вид, что не замечает, как он маячит.
Нет, у них были нормальные отношения. Просто не хотелось слушать его хорошие и правильные слова, что она зря так надрывается, что ей следует заботиться о себе, а не о том, чтобы быть самой крутой. Все вот это вот.
Ушел. Хорошо. Потом выскажется.
Она улыбнулась, прижимая к губе пакет со льдом — Хэнк притащил. Они с Коннором снова уперлись в какой-то тихий спор, но не ругались. Гвен случайно заметила, как они переплели пальцы, и отвернулась. Ее не звали.
Ричард появился в поле зрения, уже без пятен и в новой футболке. Протянул ей протеиновый коктейль, и Гвен взяла без выпендрежа. Еще домой добираться.
— В рокерском стиле было лучше, — буркнула она. — Дырки снова в моде.
— Бои оказались сложнее, чем я рассчитывал.
Получил в бок, конечно, но даже не шатнулся. У коктейля был вкус кокоса и манго, нормальный такой, из списка любимых.
Подошел и подсел Хэнк. Ричард шагнул в сторону.
— Жива? Домой подкинуть?
— Этого за руль пущу. Я оценила, что ты за меня болел.
— Команда Коннора, — Хэнк фыркнул, спрятал ухмылку в бороде. Намного более ухоженной, отметила снова Гвен. Хорошая старая улыбка. А казалось, ее уже и не увидеть.
И глаза живо блестели. Прямо тот Андерсон, который был ее другом, восстал со дна бутылки.
— Угу. Пиздуй уже к мужу, он извелся вон.
Кажется, она тоже слишком радостно ухмылялась.
Но на парковке разболелось все и одновременно. Гвен упала на пассажирское, скрежетнув зубами, и злобно отпихнула Ричарда. Пройдет. Пройдет, нужно просто перетерпеть.
— Медицинская помощь…
— Я в норме! Гори в аду!
Гвен зажмурилась, а когда открыла глаза, Ричард оказался очень близко. Она едва не врезала рефлекторно.
— Открой рот. Я передам спазмолитик и обезболивающее.
И понятно, каким способом. Гвен вспомнила хинную горечь в прошлый раз. Нет, ну это не был нормальный поцелуй. Как отсосать яд из раны, только не яд и не отсосать.
В эту перекошенную ухмылку Ричард ее и поцеловал.
Уверенно. Долго. По его лицу еще плыл скин от ушиба на челюсти, и Гвен то чувствовала твердый пластик, то снова гладкую мягкую кожу, вздрагивая от этих переходов. И снова эта горечь, сдобренная кофейным оттенком. Ладонь на здоровом плече, вторая на запястье, и никакой тяжести — Ричард не наваливался на нее, только нависал.
Прошла боль в шее, больное плечо занемело, а потом перестало дергать. Боль в ушибах сходила на нет, в голове поплыло и зазвенело, как обычно от слоновой дозы кеторолака. Ричард отстранился и снова занял место за рулем. Они недолго молчали.
— Я все еще обдумываю более эффективный и не настолько личный способ срочной доставки обезболивающего.
— Только попробуй в меня плюнуть, голову оторву. Мы не целовались, понятно?
— Нет. Это была медицинская процедура.
— Типа укола.
— Верно. Эквивалент укола.
— Двигай уже. Я хочу домой.
Она с трудом пристегнулась, Ричард вывел машину со стоянки. Хоть бы никто не спалил, потом от стеба не отобьешься.
— Сам в порядке?
— Меня никто, кроме офицера Ли, не пытался повредить всерьез. Я полностью исправен.
— Здоров. Нужно говорить «здоров», — Гвен наконец-то провела ладонью по лицу. Ого, и разбитая губа больше не кровила. В зеркале отражалась очень потрепанная и замученная тетка под пятьдесят. — Что за терки с Коннором?
— Наши противоречия имеют внутренний характер. Своего рода семейный конфликт, специфический только для андроидов.
Никогда раньше ей не говорили «не твое собачье дело» настолько вежливо и необидно. Накатывала сонливость. Гвен прикрыла глаза, продолжая думать о том, что увидела на ринге.
— Кэп жутко говнится из-за семейной пары в отделе. Раскидает их потом. Это ж запрещено.
— Браки между андроидами и людьми пока признаются только в штате Невада. Относительно законодательства штата Мичиган, они не являются супругами, следовательно, не нарушают запрет на службу супругов в одном отделении.
— Хитрожопые какие.
Кажется, Ричард хмыкнул. Или показалось… в любом случае, Гвен прикрыла глаза, отключаясь от реальности. Можно было не следить — этот довезет и разбудит у дверей.
Не худший из напарников.
«Обмани звезды,
Отпусти меня туда.
Пока не поздно,
Разбуди во мне меня.
Небо в иголках.
Колет небо мне живот.
Дождь очень колко
Льётся вверх наоборот.»
«Хранить в недоступном для детей месте» — гласят страшные надписи, сделанные красными буквами на пачках чистящих средств и различных ядовитых порошков. Когда у людей только-только появляются маленькие карапузы с большими ясными глазами и хваткими пальчиками — а особенно, если до этого у них не было животных — эта прописная истина усваивается спустя парочку проглоченных пуговиц, выпотрошенных мешков со стиральным порошком и разлитых банок краски. У опытных родителей, тётушек и дядюшек вырабатывается рефлекс — они кладут все самое интересное для детей, а значит и самое опасное для их жизнедеятельности повыше, в закрывающиеся шкафы, на стеллажи. Это вопиющее нарушение прав детского любопытства, конечно, разбивает нежные сердца юных следопытов и искателей сокровищ, но, в своё оправдание, спасает жизни этих самых приключенцев от досрочного завершения. Это было бы очень печально, если бы игра закончилась так внезапно. За детьми всегда нужен глаз да глаз — эта прописная истина заложена глубоко в головы взрослых. Если из комнаты, где был оставлен ребёнок «всего на пару минут» не доносится криков, грохота, а царит идеальная тишина — пора бить тревогу. Значит, скорее всего, все доступные пуговицы в радиусе одной отдельно взятой квартиры уже проглочены, мелкие детали засунуты в нос, а в волосах запуталась оставленная жвачка или пластилин.
Дети меняют привычный ритм жизни. Если в доме появляется ребёнок, то уже ничего не будет так, как раньше. Даже пробовать не стоит удержать все в принятых рамках. Проще будет поднять руки и шагнуть в это бушующее море перемен, смело и добровольно. Тогда течение подхватит Вас и поможет скорее выбраться на твёрдую землю. И когда, выбравшись из этого сумасшедшего вихря, Вы шагнёте на новый путь, то Вашу ладонь будет крепко сжимать другая, очень маленькая, ещё не очень крепкая, но такая родная. И ради того, чтобы эта ладошка продолжала держаться, Вы, поверьте мне, сделаете что угодно. Уничтожите все пуговицы на свете, вырубите всю крапиву вокруг дома, зашьёте лапы каждому мишке, которого встретите по пути в садик и лично проглотите каждый грамм вредоносного стирального порошка. Под счастливый детский смех и дурные глупые стишки. Готовьте самую большую ложку.
Азирафаэль, за все шесть тысяч лет, на удивление очень мало дел имел с детьми. Он мог улыбнуться карапузу, который пускал пузыри из слюней, мог помочь потерявшемуся мальчишке найти маму в толпе. Он изредка отдавал своё мороженное восторженному ребёнку, который косился на фургон издалека, но карманных денег ему явно не хватало. Опыт с Варлоком?..Ну-у-у, давайте сделаем вид, что это был первый блин комом. К тому же, в его обязанности входило нейтрализовать демоническое влияние самой привлекательной… в смысле, коварной, конечно коварной и злобной няни тысячелетия. Ангел ходил по саду, лелеял чудесные цветы, подстригал пушистые кусты и по вечерам пытался вывернуться из чрезвычайно крепких и таких желанных объятий рыжеволосой «мадам». За ребенком присматривали слуги, мать и сама Всевышняя, раз уж своенравный мальчишка все же дожил до одиннадцати лет, с такими-то крестными… Так что, совсем неудивительно, что ангел имел мало представления о том, как нужно вести себя с детьми. Конечно, совсем другой вопрос — можно ли приравнять демона, возрастом в шесть тысяч лет, к ребёнку? Они столько пережили вместе, вытаскивали друг друга из передряг. И желтоглазый змей выглядел очень впечатляюще: уверенный в себе, знающий почти все на свете, шипящий от досады на небеса.
Кроули был совсем не похож на ребёнка, когда запускал свои шаловливые руки под чужую рубашку, игнорируя треск ткани и отрывающиеся пуговицы. Ещё меньше он походил на неразумного малыша, когда опускался на колени перед своим возлюбленным и, не слушая никаких возражений, расстегивал ремень на брюках. Употребление терпкого вина и гонки на Бентли по ночным пустынным улицам тоже не очень вписывались в расписание дня маленького ребёнка. Но все же, это не оправдывало ангела, его роковую ошибку и любовь к старинным документам. Ведь что ему стоило: убрать желтоватый свиток с чёрным шнурком подальше, туда, куда любопытный демон не доберётся, даже от скуки. Почему он не отнёс такой важный документ в сейф, стоящий в подсобке? Почему не скинул его в Канцелярию, когда почувствовал наличие силы, пугающе могущественной силы? Почему, в конце концов, заставил демона ждать себя, слишком долго подбирая рубашку для такого важного события, как обед в «Ритц»? Они ездили туда сотни раз, но почему-то именно в этот день Азирафаэль захотел принарядиться… Ох уж этот непостижимый план! Азирафаэль задержался в спальне, Кроули надоело бродить по магазину и он, наступив одной ногой на нижнюю полку шкафа, приподнялся и сунул нос в самую захламлённую и пыльную часть лавки. Волна чистой энергии сбила ангела с ног одновременно с громким хлопком, раздавшемся из главного зала. Несколько стеллажей завалились, скидывая с себя книги на пол в беспорядочную кучу. Машины на улице завизжали сигнализациями. Залаяли собаки. Это место явно не отвечало условиям хранения опасных свитков. Слишком доступно для дет… для демонов.
— Серьезно?! Азирафаэль, серьезно?! — кричал во весь голос Габриэль, покрасневший от злости. Мужчина ходил по маленькой квартире своего подчиненного и размахивал руками, но все ещё не мог выразить всю степень своего возмущения.
— Габриэль, — преувеличенно спокойно позвала его Вельзевул, которая устроилась в кресле и устало положила голову на сложенные ладони. — Перестань кричать.
— О, я перестану, — архангел развернулся на каблуках своих очень модных туфель, из самой последней людской коллекции, и упёрся руками в бока. — Когда такие вот безответственные ангелы, наконец, или начнут думать головой, или…
— Ты пугаешь его… — почти шепотом сказал Азирафаэль, ощущая, как крупно дрожит чужое хрупкое тело.
— Отлично, теперь я — главный злодей здесь, — раздраженно бросил Габриэль, но стоит заметить, что в разы тише.
— Это ваша контора создала такие чудесные свитки, — нервно отозвалась демон, которая совсем не так собиралась проводить свободный день, чудом вырванный у начальства. — Ещё и по земле раскидала.
— Пожалуйста, перестаньте, — голос Азирафаэля был спокойным, слишком спокойным, от чего двое сверхъестественных созданий ощутимо напряглись и вспомнили, ради чего, собственно, их и позвали.
На руках у ангела сидел ребёнок. На вид ему было около четырёх лет. Мальчик был очень худым, острые локти и плечи натянули кожу, одежда, которую хозяин книжного магазина поспешно сотворил, висела на нем мешком. Азирафаэль осторожно поглаживал своего подопечного по спине, стараясь не касаться чувствительных лопаток и подрагивающих, едва-едва различимых чёрных крыльев. Короткие алые волосы торчали во все стороны, словно острые иголки у испуганного ежа. Мелкие волоски на шее стояли дыбом от испуга и напряжения. Мальчик крепко обнимал ангела за шею, уткнувшись лицом в его грудь.
— Ты видел что-либо такое раньше? — поспешно перевела тему Вельзевул и посмотрела на Хастура, который стоял около окна и крутил в руках самый обыкновенный желтый свиток, потрепанный временем .
— Не уверен, — мужчина повернул бумагу, пытаясь просмотреть ее на свет. — И…
Демон сбился с мысли, когда почувствовал обращенный на него взгляд, и взгляд этот не принадлежал его непосредственному начальству. Кроули, маленький мальчик с удивительными янтарными глазами и почти проявившимися в человеческом мире крыльями, смотрел пристально, повернув свою голову и уложив ее щекой на плечо ангела. Хастур медленно опустил свиток и спрятал его за спину, но бесполезная теперь бумажка совсем не интересовала древнего змея. Мальчик протянул руку и указал пальцем на голову своего коллеги.
— Шаба, — сказал он тихо и хрипло.
— Эй! — Хастур мгновенно вспомнил, что перед ним не маленький милый мальчик, который волей случая попал в неприятности, а язвительный и мерзкий Кроули. — Как ты смеешь…
— Я думаю, — Азирафаэль постарался осторожно перехватить ребёнка, чтобы повернуться к собеседнику и не потревожить. — Он говорит о той, что у тебя на голове. Правда же?
Ангел спросил таким тоном — ласковым и трепетным — что у всех в комнате возникло острое чувство одиночества. Потому что так может спрашивать только бесконечно любящее существо, для которого чужое настроение и состояние намного важнее, чем что-либо иное в мире. У утонченного и милого Азирафаэля в торговом зале будто что-то взорвалось: шкафы валялись на полу, книги, разорванные и испорченные, скрыли под собой пол, красивая люстра рухнула, тяжелый письменный стол развалился на несколько частей. Но хозяину было совершенно плевать. Он, разгоняя руками завесу пыли и дыма, вместе с которым вырвалось из плена свитка древнее чудо, ворвался в помещение. И лишь затем, чтобы вытащить из-под упавшего стеллажа громко плачущего мальчишку, прижать его к себе и отнести в квартиру, чтобы обследовать на предмет травм и ссадин. Прибывший по экстренному зову Габриэль ещё несколько секунд стоял в дверях, растерянно разглядывая хаос и не мог поверить, что Азирафаэлю было совершенно на это плевать. Его беспокоила разбитая правая коленка демона, его полупрозрачные крылья и испуганный взгляд.
— П… — Кроули глянул на хмурого Хастура, словно ожидая, что он бросится на мальчика с кулаками, но ледяной взгляд сапфировых глаз рядом быстро переубедил демона. — Пьинцес-с-са.
— Я?.. — растерянно переспросил Хастур, его брови удивленно взлетели вверх.
— Если поцеловать жабу, то она превратится в принцессу, — равнодушно объяснила Вельзевул. — Да ладно, это все знают.
— Определенно, — хмыкнул архангел и мгновенно прикусил язык, но было уже катастрофически поздно.
Девушка медленно повернулась к Габриэлю, выражение ее лица ни на мгновение не изменилось, но что-то тяжелое и душное повисло в воздухе. Мальчик на руках у Азирафаэля тревожно завозился, пытаясь выбраться из объятий и куда-нибудь спрятаться. Пол небольшой квартиры в задней части книжного магазина будто забурлил, закипая от адского пламени. Хастур выругался сквозь зубы и отступил, вжимаясь спиной в стену. В воздухе появился удушливый запах паленого — задымился раритетный ковёр. Маленький демон, интуитивно почуявший гнев своего непосредственного начальства, на удивление сильным движением отстранил от себя заботливого ангела. На худом лице блеснули желтые ядовитые глаза с вертикальными зрачками, и раньше, чем кто-либо в комнате успел понять, Кроули растворился в воздухе. Только тихий шелест крыльев на секунду задержался в спальне. Одну долгую-долгую секунду два демона и два ангела выглядели вполне спокойно, лишь удивленно смотрели друг на друга, будто не могли до конца поверить в случившееся. Одну долгую секунду. Потом Азирафаэль резко поднялся на ноги, хмуря свои выразительные брови, Вельзевул мгновенно забыла о своей обиде и выпрямилась в кресле. Габриэль… Габриэль некрасиво выругался себе под нос, заставляя всех остальных поморщиться — воображение у сверхъестественных созданий было слишком… бурное. Оставался главный вопрос: куда бросаться искать маленького демона, который от испуга исчез в неизвестном направлении?
Ответ нашёлся сам собой. В кухне что-то громко загрохотало, опрокинулся тяжелый стул, разбились о пол пустые чашки из-под чая. И громкий детский плач оповестил нерадивых взрослых о том, где стоит искать свою драгоценную пропажу. Испуганный ребёнок сидел на полу, рядом валялись осколки посуды. Взъерошенные чёрные крылья стали чуть более осязаемы, но больше никаких изменений не было. Азирафаэль, причитая что-то себе под нос о легковозбудимых демонах и ангелах-провокаторах поспешил к Кроули. Тот на осторожные прикосновения никак не среагировал, продолжал размазывать по лицу горячие слезы, которые не очень сильно, но жгли ладони хозяина магазина.
— Вот что он всегда умел делать, так это сбегать от проблем, — пробубнила себе под нос Вельзевул, не решаясь зайти в кухню.
— Мне кажется, это не только его вина, — так же глухо отозвался Габриэль, наблюдая за своим подчиненным из дверного проема.
— Его тело помнит, как реагировать на те или иные эмоции, — задумчиво сказала девушка. — Но сам он будто забыл, что ему шесть тысяч лет. По сути, он сам может расколдовать себя одним щелчком пальцев.
— Или сделать все ещё хуже, — раздраженный безостановочным детским криком, Хастур прошёл мимо, шаря в карманах своего пальто. — Даже в таком состоянии ты действуешь мне на нервы, Кроули!
— Эй! — сердито оглянулся Азирафаэль, которому никак не удавалось успокоить испуганного ребёнка — тот почти сорвал голос от крика и начал захлебываться собственными слезами.
Хастур только отмахнулся от чужого возмущения, опускаясь на пол рядом с ними. Из глубокого кармана демон вытащил небольшую игрушечную машинку — чёрные бока сверкали на свету, круглые фары блестели, на водительской двери виднелись даже несколько пятен грязи — осенние улицы были покрыты глубокими дождевыми лужами.
— Это..? — растерянно предположил ангел, а ребёнок в его руках мгновенно успокоился, вытер рукавом большого свитера сопливый нос и протянул требовательно руки в сторону игрушки.
— Она валялась около дверей, — объяснил просто Хастур и отдал игрушку Кроули.
— Его силы полностью поддерживают эту машину, — Вельзевул рискнула зайти в помещение. — Логично, что чем меньше сил, тем меньше и размер машины… К тому же, ребёнку и в голову не придёт, что можно играть с настоящей.
— Значит, наша основная проблема — это его память? — Азирафаэль подставил руки, когда маленький демон принялся катать миниатюрную Бентли по его ладоням.
— Если он вспомнит, кто он, то сможет снять это… — Вельзевул сделала неопределенное движение рукой. — Чем бы оно ни было.
— Но нужен и другой план, — напряженно сказал ангел. — Он может вспоминать и день, и сто лет, и тысячу…
— А как же непреодолимая сила любви? — похабно оскалился Хастур и едва не сгорел на месте — Азирафаэль очень пожалел, что не умел испепелять взглядом.
— Хастур, — Вельзевул чуть склонила к плечу черноволосую голову. — Спустись вниз, попробуй найти того, кто этот свиток обнаружил до ангела. Может, узнаешь что полезное.
— Я отвезу Кроули в его квартиру. Это должно будет пробудить хоть какие-то воспоминания, — Азирафаэль осторожно поднял ребёнка на руки, прижимая к своей груди.
— Может просто возьмете его в Ад? — Габриэль равнодушно пожал плечами. — Это точно поможет ему.
— Своих детей ты тоже сбросишь в Ад за малейшую провинность? — холодно поинтересовалась девушка и направилась в сторону разрушенного зала.
— У меня нет де… — архангел поперхнулся воздухом и так растерянно посмотрел на Азирафаэля, будто тот лично придумывал этот Непостижимый план.
— Ад, — лаконично сказал Хастур и медленно растворился в порядочно попорченном демоническим гневом полу.
— Это не мое дело, — так же равнодушно заключил Азирафаэль и направился в сторону маленькой двери с красивой занавесочкой, что вела на задний двор.
— Ба-а-ал! — растерянно позвал Габриэль, не зная куда деть руки — начать рвать на себе волосы, задушить самого себя или сотворить что-то наподобие кольца.
Михаил, который спустился, потеряв своего непосредственного начальника, устало помассировал виски указательными пальцами и вгляделся в одну из уцелевших книжных полок — вдруг там найдётся какая-нибудь книга, что-то вроде «Как воспитывать детей, если их родители клинические идиоты?».
~~
Холодный октябрьский ветер ударил в лицо, осыпая ангела и маленького демона россыпью ледяных капель. Перед Азирафаэлем встал очень важный вопрос: как добраться до шикарной квартиры Кроули самым быстрым, но безопасным путём? В любом другом случае демон бы усмехнулся краешком губ, щелчком пальцев заставил бы пассажирскую дверь открыться, и уже через десять минут они были бы на месте. Можно было использовать ангельское чудо, но… было непонятно, как оно подействует на ребёнка, который не может никак себя защитить. Общественный транспорт? Азирафаэль покосился на едва заметные чёрные крылья. Маловероятно было, что кто-то из простых смертных смог бы заметить их, но вот дети… Они намного внимательнее своих родителей. Достаточно часто случалось, что они замечали то, что люди не должны были видеть. И последнее, что сейчас нужно было Азирафаэлю — это отбиваться от настырного мальчишки, который будет пытаться ухватить Кроули за крыло. Значит, оставался лишь полет… Ангел несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь убедить самого себя, что ничего страшного в этом нет. К тому же, может быть ощущение ветра на своём лице, высокое небо, покрытое пушистыми тучами — все это сможет пробудить в сознании Кроули какие-либо воспоминания.
Азирафаэль покрепче прижал ребёнка к себе и повёл плечами. Тяжелые белоснежные крылья распахнулись, взметая в воздух опавшие красные листья. Лопатки тут же заныли, отвыкшие от этого ощущения. Кроули поднял свой внимательный взгляд, будто почувствовал, что ангелу некомфортно. Тот ответил ему ласковой улыбкой.
— Я хочу показать тебе нечто невероятное, мой дорогой, — Азирафаэль осторожно заправил выбившуюся рыжую прядь за аккуратное ушко. — Только держись за меня покрепче.
— Как у меня, — тихо сказал Кроули, который заметил чужие пушистые крылья.
— Точно, — ангел улыбнулся. — И я хочу ими воспользоваться.
Через секунду во дворе никого не было, лишь пыль на секунду взметнулась в воздух и осела. Ангел и демон летели над городом, чуть щурясь от прохладного ветра и мелкого дождя, который пропитал мгновенно их одежду. Сначала все шло довольно хорошо, Кроули смотрел по сторонам широко раскрытыми глазами, почти не моргал, боясь упустить что-то невероятное и удивительное. Он прижимал к груди игрушечную машинку. Ветер трепал взъерошенные чёрные перья, дёргал за них и спутывал мягкие рыжие волосы. И в какой-то момент все это действительно возродило чужие воспоминания, но совсем не те, на которые надеялись взрослые. Кроули вдруг напрягся весь, его плечи окаменели. Он крепко зажмурился и съежился в заботливых любящих руках.
— Не хочу падать! — закричал он во все горло, побелевшие губы едва слушались его. — Нет! Не хочу падать! Больно!
— Все хорошо! — Азирафаэль на секунду действительно испугался, что сейчас упустит из рук мальчика, так сильно тот начал дергаться. — Кроули, я держу тебя! Держу, слышишь?
— Нет, нет! — Кроули закрыл руками лицо, будто заново переживал один из самых страшных моментов своей жизни.
Ангел обронил какое-то не особо приличное выражение на древнем языке и устремился вниз. По воле случая или же Всевышняя все же присматривала за ними, он опустился на крышу того дома, что был им нужен. Ребёнок в его руках дрожал: от страха, от холода, который усиливала промокшая насквозь одежда. Они опустились на мокрый настил. На этот раз мальчик не плакал и не кричал, он только закрывал ладонями лицо, будто надеялся, что все страхи и вся боль исчезнет, раз уже он ничего не видит. Трепетное сердце ангела разрывалось от тоски и вины, от того, что он в очередной раз не смог уберечь самого дорогое для него существо от страха падения.
— Дорогой мой мальчик, — тихо позвал Азирафаэль, опуская ласковую ладонь на чужое запястье, но попытки отвести рук не предпринимал. — Все хорошо, ты в безопасности. Кроули, открой глаза…
Демон чуть развёл пальцы, вглядываясь в твёрдую поверхность под ногами, в сидящего рядом мужчину. Тот аккуратно положил игрушечную машинку на его колени.
— Не бойся… — попросил ангел, и в его голосе было что-то намного большее, чем просто попытка успокоить ребёнка, что-то тонкое и настолько неуловимое, что Кроули выбрался из своего укрытия и потянулся, чтобы коснуться горячими пальцами чужой щеки.
Так он делал, чтобы привлечь к себе внимание ангела, когда тот проваливался в какие-то болезненные воспоминания, винил себя за что-то настолько далекое и бессмысленное, что даже демону было не добраться. Кроули никогда не знал, что нужно сказать, как достучаться туда, куда забивался ангел, поэтому просто прикасался, невесомо и очень легко. Прикасался и ждал, пока Азирафаэль выберется обратно, пока улыбнётся ему своей невероятной солнечной улыбкой. Вот и теперь, не помня ничего о себе взрослом, о том, что связывало его и синеглазого ангела, он снова оказался далеко, слишком далеко, и сделал единственно возможное — прикоснулся.
— Пойдём, — ласково отозвался Азирафаэль, подхватывая его на руки. — Нужно тебя согреть. Нам ещё и спячки не хватало, да?
— Не хочу спать! — упрямо замотал головой ребёнок, чем вызвал у ангела тихий смех.
— Вот и хорошо… — в глубине желтых глаз ещё можно было различить липкий страх, который пробирался под кожу; Азирафаэль чувствовал, как бьется ему в ладонь, лежащую поверх острой лопатки демона, сильное уверенное сердце. Кроули был взрослым, самостоятельным и очень умным мужчиной, который любил язвить, похабно шутить и вкус терпкого вина на губах, но под жесткой чешуйчатой кожей прятался ангел, пусть с чёрными крыльями, но он тоже умел бояться и чувствовать себя одиноким. — Вот и хорошо…
Естественно, идея искупать Кроули в горячей воде с ароматной пеной во время исполнения претерпела некоторые изменения. Искупался не только хозяин просторной квартиры, но и ясноглазый ангел, который в какой-то момент обнаружил, что вода стекает с его одежды на пол. Стоило ему опустить худое хрупкое тело в наполненную ванну, на загорелой коже мгновенно проступили маленькие острые чешуйки. Они украсили выступающие скулы, ладони и поясницу. Кроули довольно щурился, подставляя лицо под тёплые струи из душа, периодически фыркал, когда вода попадала в нос, и впервые за этот долгий день искренне улыбался. Он подставлялся под ласковые руки, которые ерошили пряди волос, растирали шуршащую пену по плечам и очень осторожно касались нечеловеческой кожи. Потом ангел сотворил большое полотенце, в которое, словно обняв своими огромными крыльями, завернул маленького демона. Кроули стоял посреди ванной комнаты, худые босые ноги, острые коленки, гордый и настороженный взгляд… Азирафаэлю на одну секунду вдруг стало так одиноко. Ему захотелось просто подойти к своему любовнику, переплести пальцы с его — изящными и ловкими — доказать, что все страхи и печали давно остались позади. Что он больше не один. Но перед ним все ещё стоял малыш, который пытался стереть настырную каплю, которая стекала по его лбу на самый кончик носа.
Пока Азирафаэль суетился на кухне, обставленной по последним новшествам, Кроули отправился бродить по собственному дому, которого совершенно не помнил. Он прошёл по длинному коридору и крупно вздрогнул, когда стена перед ним повернулась, открывая путь в большой кабинет. Посреди комнаты стоял массивный стол, на котором были какие-то бумажки, старый телефонный аппарат и красивый глобус. Мальчик обошёл стол по кругу и нахмурился, пытаясь придумать, как же забраться повыше. Шмыгнув носом, он схватился обеими руками за ножку статного кресла, практически трона — который он выбрал сам, но, к сожалению, совсем не помнил этого. В эту секунду демон почувствовал себя настоящим скалолазом. Он цеплялся то за один выступ, то за другой, босые ноги постоянно соскальзывали, но, в конце концов, он все-таки добрался. Устало откинувшись на спинку, он болтал ногами вперёд-назад. Трон был явно не по размеру хозяину, но Кроули это не волновало. Он рассматривал большой блестящий телевизор, висящий справа, и город, вид на который открывался из кабинета. Глобус был благополучно забыт.
Когда Азирафаэль отправился на поиски, в кабинете, естественно, он уже никого не нашёл. Заглянув и в спальню и в почти пустую гостиную, ангел прошёл в оранжерею. Рыжая макушка на фоне зеленых растений была похожа на диковинный цветок, который зацвёл где-то глубоко в джунглях, скрытый от любопытных глаз. Кроули забрался в самую «чащу», спрятавшись за широкими листьями. Вернее, это сами листья укрыли его. Малыш сидел на коленях и осторожно оттирал рукавом свитера листья от пыли и грязи, а цветы, явно не ожидавшие такого приступа любви от жестокого хозяина, старались дотянуться и погладить ребёнка по голове или по плечу — ну, пока есть такая возможность. Руки Кроули были испачканы в земле, а глаза горели от желания привести в порядок эти невоспитанные и чумазые цветы. В какой-то момент маленькая ручка потянулась к зеленому пульверизатору, оставленному на подоконнике, но ангел успел раньше — схватил предмет и поднял его над своей головой, всеми силами стараясь скрыть дрожь. От святой воды они, вроде как, избавились, но кто знает… Вдруг Кроули в таком виде будет достаточно какой-нибудь самой маленькой капли, впитавшегося в корпус следа или воспоминания распылителя о том, что святая вода была в этой квартире. Ох уж эти сверхъестественные создания!
Вдвоём — ангел и очень маленький демон — съели порцию чуть пригоревшей каши и, подозрительно оглядываясь по сторонам, маленький шоколадный торт. Азирафаэль все ждал, что вот сейчас, сию секунду, сей момент из самого темного угла выступит Вельзевул и начнёт отчитывать его за то, что с детьми так себя не ведут… Но демон не появлялась, торт стремительно заканчивался, а ядовитые желтые глаза начали слипаться. Кроули задышал чаще, облизывая испачканные в шоколаде губы.
— Я не хочу спать…
— Ну мы совсем немного, хорошо? — Азирафаэль обошёл столешницу и опустился перед ребёнком на колени. — Дорогой мой, чуть-чуть поспим, а потом отправимся смотреть мультики.
— Нет! — отчаянно замотал головой Кроули.
— Почему? — выразительные брови скорбно изогнулись, а сапфировые глаза совсем посветлели, став похожими на летнее утреннее небо.
— Ты уйдёшь… — тихо пробурчал себе под нос малыш, сжимая пальцами подол своего свитера.
— Куда? — растерялся Азирафаэль, складывая руки перед собой, ладонь к ладони, словно собирался молиться, вот прямо сейчас.
Кроули неопределенно дернул плечом и отвернулся, но ангел успел заметить покрасневший кончик его носа. В груди снова защемило — он так не привык видеть Кроули таким: открытым, искренним, эмоциональным… Поймав чужие руки в свои, он крепко сжал горячие ладони демона.
—Я останусь рядом с тобой. Я всегда буду с тобой, мой дорогой.
— Обещаешь? — на Азирафаэля взглянули пронзительные янтарные глаза, внутри которых, казалось бы, закручивались вселенные и взрывались звезды.
Ангел подался вперёд и упёрся своим лбом в лоб того, кого так сильно любил не одну тысячу лет.
— Обещаю.
Они уснули очень быстро. Кроули, укутанный в большое теплое одеяло, лежал на боку, а Азирафаэль обнимал его со спины. Так же, как обычно делал сам демон. Тёплое дыхание ангела шевелило короткие рыжие волоски на затылке ребёнка, сам он напевал какую-то древнюю колыбельную на давно забытом языке. Кроули изо всех сил пытался держать глаза открытыми, цепляясь пальцами за ладони ангела, моргал отчаянно, но сон все же одолел его. В квартире наступила тишина. Город за окном во всю дышал, кашлял, кряхтел. Машины носились по дорогам, люди смеялись, ругались, где-то громко кричал телевизор, где-то плакал маленький ребёнок. А потом наступило утро. Пасмурное, промозглое, дождливое, но наступило. Серые тучи лениво ползли по небу, их раздувал ветер. Ангел медленно просыпался, уставший накануне, и первое, что он понял — что лежит на чем-то очень горячем, жестком и, абсолютно точно, живом. Он резко распахнул глаза и попытался сесть, но чужая рука мягко удержала его на месте, сильная хватка мгновенно сменилась осторожным и ласковым поглаживанием по спине.
— Спокойно, ангел. Не дергайся.
Насмешливый и бархатный голос прошиб удовольствием, словно током. Азирафаэль почувствовал, как поджались пальцы на ногах. Дёргаться он и правда не стал, только медленно поднял голову, чтобы наткнуться на внимательный взгляд. Глаза демона чуть припухли, губы потрескались. Но он выглядел довольным жизнью и компанией, в которой проснулся.
— Мой дорогой, — улыбка украсила лицо ангела, а глаза засияли, словно в них отразилось яркое солнце.
— Доставил я тебе хлопот, да? — на мгновение Азирафаэлю показалось, будто он снова видит острые выступающие чешуйки на любимом лице.
— Не больше, чем обычно, нечистый демон, — хрипло отозвался тот, улыбаясь краешками губ.
— Ну вот тут не надо, — скривился Кроули. — Я до сих пор воняю… лавандой.
Азирафаэль невесомо скользнул губами по ключице любовника.
— А мне нравится.
— Ну ещё бы, — усмехнулся демон и одним движением перевернул Азирафаэля на спину, чтобы накрыть своим телом и вытянуться с довольным стоном. — А теперь… стоит заняться тем, чем абсолютно точно запрещено заниматься с детьми.
— Кроули! — скулы ангела едва заметно покраснели.
— Эй, ну как у вас тут… О, Люцифер, мои глаза! — крик Хастура раздался из дверного проема, а потом его сменил тихий стон, когда дверь на полном ходу врезалась ему в лицо. — Я ненавижу тебя, Кроули!
— Прости, Марио, — невозмутимо отозвался Змей. — Это моя принцесса.
Михаил подошёл к высокому стеллажу и положил на полку свернутый свиток, перетянутый красным шнурком. Подумав несколько мгновений, он взял его снова и переложил на самую верхнюю полку. Очень уж ему не хотелось гоняться за собственным начальником, который улепётывает от него на гироскутере и поёт пошлые частушки писклявым детским голосом. Ангелы они, демоны… А дети есть дети. Даже если у них тридцать девятый размер ноги, и хлещут вино они как не в себя. То, что они — большой филиал детского сада, архангел понял уже давно. Смирился и теперь старательно выживал.
Поле… Самая загадочная вещь из «подарков» пришельцев. Повторить легко, понять невозможно. Чем-то напоминает магнитное. В смысле, вихревое.
Опять же, не в бытовом смысле, а научном. То есть, «при перемещении в поле по замкнутому контуру работа не равна нулю». В бытовом смысле поле тоже ОЧЕНЬ вихревое. Неустойчивое. Рассеивается, расплывается. Но это не важно.
Важно другое. Когда частица с ненулевой массой покоя пролетает сквозь поле, скорость частицы чуть-чуть меняется. На фотоны поле не действует. У фотонов массы покоя нет, скорость всегда С. Только частота чуть-чуть меняется. Мягкая гамма превращается в жесткий рентген. Или наоборот — смотря в какую сторону летит этот фотон.
Спрашивается, зачем нужно такое поле, которое через долю секунды рассеивается, и на материю воздействует слабенько-слабенько? Так одна волна поля воздействует слабо, две — вдвое сильнее. А когда волны бегут одна за одной с частотой сотни мегагерц — они даже солнечную плазму отталкивают. Так генераторы поля и работают — создают волны поля, бегущие вдоль корпуса корабля в нужную сторону, с нужной скоростью. Это называется «поле в режиме дельфиньей кожи».
Но при погружении в звезду, конечно, важнее второй режим — расталкивание звездной плазмы с температурой пять — сто тысяч градусов. Чтоб ни один горячий протон не коснулся обшивки корабля. Тут уж частота пульсаций поля поднимается до гигагерцев.
А расстояние между волнами сокращается до считанных миллиметров. Кораблю остаётся нейтрализовать только поток электромагнитного излучения.
Неслабый такой поток — шестьдесят мегаватт на квадратный метр обшивки на поверхности звезды и стремительно растущий с глубиной погружения. Половину корпус зеркалит, а вторую половину переводит в энергию, которая и питает генераторы поля.
К сожалению, ста процентов преобразования энергии достигнуть не удаётся. Поэтому холодилка и ревёт раненым носорогом. Если же она встанет в неподходящий момент… Что ж, запаса холода в корабле хватит секунд на пять-десять. Можно успеть сказать «мяу». Потом начнутся «необратимые изменения обшивки и прилегающего к ней оборудования».
Где ещё на корабле используется поле? Да в двигателях! Если сильно упростить, то двигатель пришельцев — это просто трубка. Рабочее тело попадает в трубку с одного конца, разгоняется полем и выбрасывается в космос с другого конца с субсветовой скоростью.
На практике всё намного сложнее. Собственно, трубки как раз и нет. Точнее, она виртуальная. Цилиндрический канал образуется полем. Ни один конструктивный материал не выдержал бы нагрузок в канале.
В сумме впечатление от наших звёздных кораблей двоякое. Помню, в детстве испытал шок, когда узнал, как работает атомная электростанция. Как паровоз, честное слово! Атомный реактор банально кипятит воду. Пар крутит турбину. Смесь самого передового в науке — атомной энергии, и анахронизма — парового котла. Наши корабли производят схожее впечатление.
Впрочем, в летном училище дали другое сравнение, из области ювелирки. Технологии пришельцев — это рубины, бриллианты, сапфиры. Драгоценные камни, в общем. Шлифованные и граненые по всем правилам. А оправы плотницким топором вырублены. Сделано грубо, топорно… но, почему-то, работает.
— … В до-о-оме, где резной палисад… — мурлыкаю я и поднимаюсь на этаж технологов. Пришел поинтересоваться судьбой микро-мячика. Вот блин!
Охрана меня не пропускает! Засекретились, засранцы! Ну, вам же хуже!
— Служивый, передай главному, что пришел Крым. Тот самый, который привёз два мячика. Если не пустите, то третий мячик я вам не отдам! Ничего не перепутай, передай слово в слово. Это шифр.
Отворачиваюсь от окошка пропусков, прислоняюсь спиной к стенке и скрещиваю руки на груди. Считаю секунды. Четыре минуты — тишина. На пятой в коридоре раздается конский топот. В предбанник врываются человек десять-пятнадцать. Хватают меня за руки и влекут внутрь. Начальник остаётся утрясать вопрос с пропуском и допуском.
Меня усаживают в кресло. Рядом с локтем на журнальном столике материализуется стакан чая с лимоном.
— Рассказывай, Крым! — на правах старого знакомого требует Эдик. Выясняется, что мои «мячики» они получили, но откуда это чудо, сказать им забыли. Ради секретности, видимо. Из космоса! Но расписки о неразглашении взяли… Поскольку я тоже давал расписку, всю правду говорить не могу, запускаю байку.
— Лечу я, значит, лечу…
Спустя полчаса:
— … активаторы бах-бах-бах — все восемь, как у Степы. Смотрю по сторонам — Солнце снизу, Сатурн справа. Дома!.. Хорошо-то как!
— Погоди, Крым, а третий мячик?
Достаю из кармана теннисный мяч, кладу на блюдечко.
— Кто-то из ваших в физзале забыл. Просили передать…
Ребята в секретность играть не стали, про микро-мячик поведали. Технологи в шоке. Разобрали чужой «мячик» по деталькам. Полная копия нашего. Внешний вид всех деталей точно как в оригинале. Даже заводская маркировка совпадает. Только всё в шестнадцать раз меньше. Химсостав материалов немного отличается. В лучшую сторону, надо сказать. С другой стороны, все технологии «мячика» — наши, земные. Изучать нечего. Разве что электронику в микроисполнении. Но тут специалисты в один голос утверждают, что изучить сможем, повторить — нет… Так что ценность находки нулевая.
Технологи в шоке, зато аналитики в восторге. С достоверностью пятьдесят процентов установили, что чужакам бывает скучно. Утверждают также, что с вероятностью двадцать пять процентов чужакам запрещено вступать с нами в контакт.
С чего они это взяли, я не понял. Показали мне диаграмму дерева вероятностей, ветвистую как баобаб, и долго трындели про правила валидации информационного градиента вероятностных потоков.
Ушел с чувством собственной неполноценности. Но четыре медика не смогли перевести на русский слово «валидация». Пятый перевел, но сломался на информационном градиенте. Я успокоился. Не так зазорно быть придурком в обществе себе подобных.
Да, Гриша-велосипедист соревноваться со мной отказался. «Я что, с дерева упал — с космачом тягаться?» — сказал он.
Всё-таки, поругались с Ларисой. Интеллигентно так, без крика, как воспитанные люди. И это — за день до моего отлёта. Лариса удивительно удачно выбрала время. Хорошо хоть, Зинулёнка дома не было.
Короче, я получил фиктивный развод. То есть, фактический, но юридически нигде не зарегистрированный. Мне было объяснено, что это для моей же пользы. Чтоб развод не испортил анкету и не поломал карьеру. Вот получу «Паганель» — тогда могу оформить развод юридически.
Похоже, у Ларисы окончательно крыша поехала. А может, наоборот… Сейчас, если я не вернусь, пенсия за потерю кормильца пойдет ей. Будет развод — не будет пенсии…
Пока я буду в полете, Лариса с Зинулёнком будут жить у тещи. Когда вернусь — Зинулёнок может жить со мной. Если я попрошу, она, Лариса, тоже может пожить под одной крышей со мной, чтоб не возникало слухов, чего это мы раздельно проживаем. А легенда для всех — она должна заботиться о здоровье матери.
Ну есть мозги у бабы? Кому она жизнь портит? Мне — или себе? И зачем??? Одна надежда на тёщу.
Вадим давно говорил, что моя Лариса — как кабриолет. Со стороны посмотреть — очень красивая. Но без крыши.
Уезжаю в Мигалово в полном раздрае чувств. Если медики не выпустят в космос, будет полный…
Огромный корковистый апельсин с трудом вписывается в пределы экрана. Холодилка чуть слышно гудит потревоженным ульем. Все «термометры» пульта — в зеленых секторах. Икебана! Поэтому я во весь голос ору какую-то детскую чушь:
— Я на солнышке лежу, я на Солнышко гляжу…
Звякает сигнал информационного сообщения. По характерному звуку определяю, что сообщение экстренное и именно мне, а не всему флоту…
— Вот информ-пакет пришел. Как он, гад, меня нашел? – торопливо озираю приборы. Затормозить невозможно. На поверхности Солнца ускорение свободного падения двадцать восемь «g». Отвернуть от звезды уже не успеваю. Даже если дам двадцать «g» по главной оси. Если дам двадцать пять, то с погружением в хромосферу — смогу. Может быть…
Но на двадцати пяти я через пять минут превращусь в бездыханную тушку, которую ни одна бригада реаниматоров не откачает. Хочу я стать бездыханной тушкой? Нет!
Какой из этого вывод? Сообщение может подождать до конца джампа. О чем бы там ни говорилось. Квитирую кратким «принял».
— Только я-а-а всё лежу! И на Солнышко гляжу!!!
От нечего делать запускаю поиск по базам данных, когда и каким кораблям приходилось сталкиваться с перегрузками, превышающими пятнадцать «g»? Что? Триста «же»? Шестидесятые годы двадцатого века??? АМС серии «Венера» и «Луна-16″… Исключить автоматические станции!
Та-ак… Сентябрь 1968-го года, космический корабль «Зонд-5», облёт Луны, посадка по баллистической траектории, перегрузки до двадцати «g», приводнение в Индийском океане. Я же говорил, что двадцать «же» выдержать можно! Стоп, но первыми Луну облетели американцы. Хорошо помню — «Аполлон-8». И было это в декабре шестьдесят восьмого!
Ввожу новый запрос. Корабль «Зонд-5». Экипаж?
Две черепахи… Две советские черепахи в лунной гонке обогнали трёх америкосов на три месяца…
Икая от смеха, уточняю запрос. Экипаж должен быть из человеков. Наконец-то что-то разумное! Экипаж — Лазарев, Макаров, явно человеки. «Союз» без номера, который должен был стать восемнадцатым. Авария при выведении на участке работы третьей ступени ракетоносителя. Аварийная посадка с перегрузкой выше двадцати «же». Если точно, 20.6 «g» Тяжело пришлось парням…
Смотрю на таймер и погружаюсь в историю первых лет космонавтики. Сосредоточиться не удается. Ёрзаю в кресле словно в ожидании приёма у зубного врача. Солнце уже не вмещается в экран. Загораются шкалы джамп-режима. Пока — зелёные. Подо мной океан огня, шесть тысяч градусов, и я ныряю в него вертикально. Как стойкий оловянный солдатик. Звёзды, как я по вам соскучился!
Оглаживаю рукой счастливый галстук. В этот раз он выстиран и выглажен Зинулёнком. Что слегка заметно. Ничего, его ещё надолго хватит.
Мягко нарастает перегрузка. Осталось десять минут. Три «же», десять минут в кресле — ерунда. Даже приятно. Вроде как при деле. В кресле я и шесть «же» полчаса без последствий выдержу.
Гудение холодилки нарастает, шкалы желтеют. Защитное поле наращивает плотность. Неторопливо плывут секунды в счетчике обратного отсчета. Когда вернусь, психологи опять будут в шоке. Вместо выброса адреналина просто радостное возбуждение. Неужели я на самом деле так радуюсь, что расстался с Ларисой?
Настроение портится. Слежу за шкалами. Поле в режиме «дельфиньей кожи». Шкалы жёлтые — норма, норма, норма, норма. Холодилка ревёт хриплым басом. На моей старой лошадке звук был приятней. Ничего, привыкну. Температура медленно лезет в оранжевую зону. Скорость — норма.
Накопители — норма. Хорошо иду.
Холодилка воет простуженным слоном. Генераторы лезут в оранжевую, температура — в красную, зато скорость — тютелька в тютельку. Экран белый и искристый как снег под солнцем.
Бах! Бах! Бах!
Экран чернеет, перегрузка исчезает, ремни на секунду впиваются в тело. А у меня перед глазами радужные круги. Надо отрегулировать яркость экрана, ёлки-палки. А лошадка моя — молодец! В джамп ушла на третьем ударе активаторов.
Вой холодилки затихает. Рубка поворачивается в подвесе, занимая положение для межпланетного полета с ускорением.
Прижимаю рукой галстук, чтоб не плавал перед глазами, осматриваю пульт. Шкалы джамп-режима медленно зеленеют, сереют и гаснут. Зажигается запрос на перезарядку баков хладагента. И одновременно зажигаются шкалы навигационного комплекса. Корабль сам, без подсказки начинает обсервацию.
Умная лошадка!
Он был уверен, что его потащат в пыточную, но стража зачем-то проводила его на крепостную стену и повела верхним путем. В просвете между зубцов Исли видел бескрайние болота – бесконечную мозаику водоемов, чахлых рощиц и мхов – и думал: Ригальдо пожелал, чтобы он насладился этим видом.
Налетел порыв ветра, и Исли вздохнул. Хватил полной грудью чистый воздух, не зная, когда и где еще получится так подышать.
В пути он несколько раз прикидывал: вот сейчас. Но, видимо, люди Ригальдо хорошо его слушались. Они держали Исли на совесть: собьешь одного – навалятся остальные.
Все случайно встреченные ими обитатели замка отводили глаза. Как будто он значил не больше, чем привезенный с охоты зверь. Исли внезапно подумал, что понимает, что чувствовал Ригальдо в замке долгие зимние месяцы.
Победа – ветреная девка: как известно, у нее тысяча отцов и сто мужей.
Но поражение всегда одиноко.
Когда его привели в северную башню, он был по-настоящему удивлен. Солдаты вели его вверх по винтовой лестнице, окружив плотным кольцом, как в ночь свадьбы, и Исли догадался: о да, эта башня видела столько унижений Ригальдо, ничего удивительного, что он решил начать дорогу своей мести отсюда.
Ригальдо уже был наверху, умывшийся, довольный, в чистой рубахе. Исли снова отметил, как он быстр. На щеках Ригальдо опять играл легкий румянец, и Исли не мог отогнать мысль, что это лишь потому, что его мальчик, его «дэви», только что кого-то съел.
– Я хочу показать вам книгу, – деловито сказал Ригальдо, когда их оставили одних. Исли слышал шорохи за стеной и понимал: стража с оружием наголо караулит за дверью, чтобы ворваться по первому слову принца. – Чтобы вы понимали, на что замахнулись, когда так дерзко пришли сюда, в мою страну, со своим вестфьордским мечом. Я нашел ее в тайнике библиотеки не сразу. Я читал ее очень долго, потому что она вся рваная. И она наконец раскрыла мне глаза на то, что должен был рассказать он… отец.
Он произнес последнее слово, как плюнул.
Исли медленно сел за стол.
Ригальдо совсем не бережно плюхнул перед ним растрепанный, ветхий талмуд. Исли усмехнулся: ну а для кого его теперь беречь и хранить?..
– «Книга всех существ»? – прочитал он на обложке. – А автор…
– Монахи из Серого ордена, – сказал Ригальдо. – Я так понимаю, у Константина был список с книги. Я нашел у него листы… Перед тем как его убить.
– Так он мертв?! – обернулся Исли.
– Конечно, – Ригальдо смотрел на него неподвижным, как у змеи, взглядом. – Я отыскал его, пока вы болели. Он удивился. Твердил, что Орден хочет мне только добра. Но… – он облизнул губы. – Я не мог оставить его в живых. Во-первых, он попытался убить вас по собственному почину. Зачем мне такие непослушные слуги?.. А во-вторых…
Его глаза сделались очень колючими:
– Он видел мое унижение в этой башне. Я вырвал его сердце, а тело утопил в кровавом «рту земли».
«Он будет убивать меня жестоко и долго», – подумал Исли.
Пару мгновений назад Ригальдо казался Исли таким же веселым и говорливым, как в первые недели в замке, но он все время осаживал себя, не давая обмануться. С тех пор мальчик пережил столько, что не всякому по силам вынести. И если сперва Исли не очень хорошо понимал, почему вместо того, чтобы волочь его на кол, ему здесь читают древние книги, то сейчас рассудил так: Ригальдо хочет сполна насладиться триумфом.
Некоторые короли древности, слыхал Исли, перед казнью своих врагов приглашали тех на пир и подавали им блюда из родичей и друзей. Ему могли бы подать жаркое из Финиана.
Хотя кого он обманывал. У него не было родственников и друзей.
Он опустил глаза и принялся пролистывать книгу.
Все оказалось правдой: потаенные страхи, нянькины байки, от которых в детстве сладко замирало сердце. В далеком краю, куда он не должен был соваться, жили и сколопендры, и мавки, и длинношеие твари с головами стервятников, и рыболюды, ходячие рты, и крылатые звери, и древние существа с черными волосами и белой кожей, вызывающие человеческую привязанность и питающиеся людьми, и понимание этого прорастало в душе Исли, как ядовитая трава.
Все встало на места: ледяная лихорадка, возбуждение после казни, и то, как Ригальдо легко восстанавливался – он гнулся, не ломаясь, и распрямлялся, как распрямляются примятые рукой росные травы.
– Все это хорошо, – сказал он, отодвигая книгу, не поворачиваясь к Ригальдо, стоящему у него за спиной. – Но что же с тобой случилось на самом деле?.. Как ты стал таким, как сейчас?..
Ригальдо помолчал, а потом спросил:
– Вы в самом деле хотите это знать?
– Да, хочу, – устало сказал Исли. – Ты был печальным мальчиком, потом – зверенышем в клетке. Но все это время ты вел себя как человек. Пока я болел, все изменилось. Я хочу знать, как происходит инициация.
Ригальдо скользящим движением оказался по другую сторону стола. Оперся на него и наклонился вперед. Заглянул, казалось, в самую душу, и прошипел:
– Так ведь это вы меня таким сделали, ваше величество. Сперва – когда убили моего отца. Теперь я знаю: мы получаем силу по наследству, когда умирает старший. Тогда, на пиру, сила вошла в меня, и я не понимал, что со мной. Мне было тошно и больно, я даже кричал – не мог с этим справиться. И я остался в замке один, ненавидимый всеми, и снова не понимал, почему мне так плохо. Я иссыхал, замерзал в этой ненависти. Наверное, я бы скоро сдох, даже если бы Антейн не попытался меня отравить, но вы зачем-то сделали глупость: я вдруг почувствовал, что вы на самом деле привязаны ко мне…
Он наклонился еще ниже, сверкнул глазами:
– Хотелось бы мне знать, что это с вами случилось, ведь наша власть не действует на вас?
Да что там, подумал Исли, не было никакой власти.
Влюбился, как дурак. Только и всего.
«В сон мне жёлтые огни…»
В.Высоцкий
Лесорубы Лоухи — так переводилось название. Имя карельской яги звучало издевательски близко к «лохи». Впрочем, если кто и годился сейчас на роль лоха, а также, по совместительству, ведьмы, так это она, Вера. Роль ступы успешно исполнял Фокус — тряс её на ухабах, увозя всё дальше от места позорного экологического фиаско.
Вдоль дороги мелькали сосны. О, сколько их упало в эту землю…
Лес валили без клейма, увозили на прицепах, даже не особо шифруясь. Уроды. Ей бы времени побольше, размотала б клубок. Но депутат, который взывал принять меры и не допустить, в полевых условиях стух моментально. Думал, видать, что вместо Веры пошлют полк крепких молодцев на разборку с чёрными лесорубами. Ну-ну. В офисе у них — одни девушки. Соплёй перешибить.
Депутат, скорей всего, сам имел виды на эти угодья. Хотел припугнуть местных, да не вдалось. Может, кто его ненароком обухом по башке погладил, или бензопилу в интимной близости включил, да только срочные дела заставили борца с браконьерами засобираться обратно. А может, дали-таки ему на лапу — кто теперь разберет.
Крайней, как обычно, осталась Вера. Когда выходила из леса, на капоте Фокуса выразительно лежал кирпич.
Скоты. Спасибо, что колеса не проткнули.
В этот раз не удалось прижать гадов. Работа её такая — защищать. Рыбу в озерах, деревья в лесах… Зверей в зоопарках, секс-меньшинства в городах… если перечислять, кого и где, получится длинный список. Проще сказать, от кого.
От людей.
От грёбанных людей.
Сети, ясен пень, не было. Навигатор глючил, как последний вредитель. То предлагал ей с разворота ехать в болото, то убиться о ближайшую сосну. «Поверните направо, поверните налево». Козёл. Вера спецом выбрала мужской голос на девайсе, чтоб было, кого материть по дороге.
Депутат, небось, сука, на своем джипе уже до дому добрался. А она трясись по колдобинам.
Развилка. И куда теперь? Навигатор предлагал ехать прямо. Ага, аккурат в чащу. Что вправо, что влево — лесная дорожка. Как бы ей не вернуться обратно к долбанным лесорубам. Запросто: Лоухи любит кругами водить.
По тропинке шла женщина с широкой корзиной, накрытой сверху листами папоротника. Юбка до земли, из-под платка — коса. Фольклор рулит.
— Скажите, пожалуйста, — закричала Вера, выскочив из машины, — на трассу как выехать?
Женщина махнула рукой направо.
— Спасибо большое, а… — закричала она, но туземка уже шагала в чащу.
— Какие все вежливые, — пробурчала Вера, усаживаясь за руль.
Тряслась дорогой меж сосен, под прозрачным, быстро темнеющим октябрьским небом. Открыла окошко — воздух такой, что хоть ешь его, хоть пей. Даже голова закружилась. Сквозь деревья мелькнула синь, значит вода неподалеку. Камней хоть убейся, воды хоть залейся — в этом вся Карелия. Близ озера оказалась деревенька.
В ней дорога и кончилась.
Приехали. Десяток облезлых домишек. В окнах — ни огонька. Один дом выглядел новее прочих. И вывеска у крыльца.
«Краеведческий музей», прочитала она. В такой дыре?
Парадное крыльцо в пять скрипучих ступенек. За занавесками угадывается свет дальних комнат. Постучала. Ей открыла пухленькая женщина. Мяконькая, без возраста — что в двадцать, что в пятьдесят такие выглядят одинаково.
— Здравствуйте, — сказала Вера. — Не подскажете, как на дорогу выехать?
Тонкие брови взметнулись вверх:
— На дорогу? Как же вас, милая, сюда занесло? Километров сто до Мурманки, только в темноте вы точно поворот не найдете, указателей нет…
Приплыли.
— А… может быть, кто покажет?
Женщина покачала головой:
— У нас тут народу — три бабки и дед.
Вера задумалась. Спросила:
— Можно, я у вашего дома машину поставлю и в ней заночую? Чтобы не посреди леса… а завтра дорогу поищу.
Толстушка всплеснула руками:
— Господи! Да зачем же в машине!.. места уж у нас хватит!.. Только у начальства спрошу.
Всё устроилось замечательно. Почему бы не дать людям заработать, если контора платит? Толстушка, её звали Таей, провела Веру через комнаты. Там действительно был музей. В качестве экспонатов имелись: газета «Правда» 1932 года в витрине, древний «Зингер» и куча рухляди, которую она б не рискнула назвать музейным достоянием — такой же хлам валялся когда-то у деда на чердаке.
Начальство нашлось в третьей по счету комнатушке. Иссушенная женщина-птица в черном платье с камеей на груди оказалась хранителем музея, и сама отлично сошла бы за экспонат. Этакая графиня в изгнании.
Перед ней на столе, покрытом плюшевой вытертой скатертью, горели две свечи, стояла чашка молока и тарелка с мелко накрошенным хлебом. Ужин аристократки. Обалдеть. И фотография в рамочке — красномордый усатый тип с малышом на руках.
— Ядвига Филипповна, — чуть заискивающе сказала Тая, — тут человек заблудился. Я в дальней комнате её положу?
— Конечно, — каркнула старуха. — Здравствуйте, детка! — у неё оказались разные глаза: один карий, другой — голубой, по-старчески почти бесцветный.
Не глянулись они друг другу сразу. Веру покоробило обращение «детка» к ней, тридцатилетней тётке. А графине, видно, не улыбалась мысль, что в её владениях будут шастать незваные гости. Даже не шевельнулась в её сторону. Только карточку перевернула изображением вниз.
— Я на одну ночь, — промямлила Вера, удивляясь себе. Она-то какого хрена лебезит перед старой развалиной?
Но чувствовала себя, будто на приеме у Ея Императорского величества. «Если б знала, ссыкуха, с кем говоришь, на каких я паркетах вальсировала» — прям читалось в остром, изъеденном морщинами лице. Надменный орлиный нос, загар в бронзу. Карга. Нафиг такое гостеприимство. Но куда деваться?..
Старуха прикрыла глаза. Аудиенция кончилась.
— Не обижайтесь на Ядвигу, — шепнула Тая, — болеет она. Упала третьего дня, думали, не соберём. Видно, с позвоночником что-то — то руки не поднять, то ноги…
Определили Веру в угловой комнате. Стратегические узлы—сортир и умывальник с проржавевшим краном—нашлись в конце коридора, рядом с кухней и черным ходом. Комната была узкая, с плетеным лоскутным половиком. На железной кровати лежали горкой подушки, оправленные кисеей. В углу торчал древний трельяж.
От ужина она отказалась. Вряд ли у Таи нашлось бы что-то, съедобное для неё.
С дороги заснула быстро. Приснилась музейная карга: стояла под окном, поджав губы. Даже во сне ей Вера не нравилась. А потом шаг в сторону сделала да пропала, а на её месте оказалась женщина с развилки. Окно толкнула, стекла с карамельным звоном и посыпались. Рассмеялась, скаля ровные зубы, поманила Веру. Вдвоём они полетели на озеро, а ночной воздух холодил спину.
На берегу толпились люди, по большей части старухи и старики. Все смотрели на тот берег, где искрился желтыми огнями лес. Там звонко стучали топоры и покрикивали лесорубы. Вера подумала, что ведьма Лоухи, должно быть, веселая тётка. Женщина, будто услышав, расхохоталась и пропала. Вера побрела вдоль озера к причалу, где синяя лодка качалась у берега, привязанная хитрым узлом. Дно её было устлано серебряными монетками. Серебряный паучок зашуршал среди них, ловко выбрался по веревке и юркнул под капот её Фокуса. Вера открыла, и вместо привычной металлической мешанины увидела чан с парящим варевом, в котором плавились личинки, палые листья и пластиковые кукольные глаза. Варево взбурлило и брызнуло. Холодные капли залили лицо.
Она проснулась. С потолка капало. Прямо на подушку и Вере на физиономию. Пузатый будильник показывал восемь утра.
На кухне круглощекая Тая что-то месила в тазике. Спросонья Вере опять примерещилась скользкая масса с личинками.
— Что это? — спросила она.
— Тесто же, — недоуменно ответила тетка. Дутое обручальное кольцо крепко врезалось в безымянный палец. Наверняка даже с мылом не снимется. Только если ножом оттяпать. — Пельмешки буду лепить. Любите?
— Я не ем мяса.
Жалостливо приподнятые брови. Опять. Вера поморщилась. Почему люди после этих слов смотрят, как на убогую? Это их жалеть надо. Тая растерялась:
— Чем же вас кормить? Яичницу, может?
— Не надо.
— Бутербродик?
— Спасибо, нет.
Вера с удовольствием бросала эти «нет» в толстуху. Вот, смотри на меня, мысленно говорила она. Я сказала «нет» проклятому холестерину, жирам и кускам проваренной плоти. Где ты и где я?
— У меня с собой, — усмехнулась Вера, — Кипятку попрошу.
Над столом стояла фотография: усатый мужик и малыш. Эту карточку Вера вчера уже видела.
— Виталик, муж, — пояснила Тая, — и сыночек. Должны вернуться… вот-вот, — она посмотрела в окошко, словно прямо сейчас в дверь должен был войти красномордый Виталик.
Надо же. Видно, ему плевать на её целюллит. Пельмешки, значит, уважает.
По ассоциации вспомнился Пашка. Вспомнила его улыбку, когда он нёс на блюде шашлык, и передернулась от отвращения.
Вопрос с новым телом для Твэла с горем пополам удалось решить. Прежние мои попытки либо обретали разум и с чисто демонической практичностью ретировались подальше от рукожопой создательницы (Райлез не в счет), либо оставались неразумными овощами с куцым мозгом, которые годились только на опыты. Чтобы не издеваться над получившимися инвалидами, я просто уничтожала эти тела. Да, вроде бы и жестоко, но как по мне, то намного более жестоко заставить такое немощное тело якобы сильного существа продолжать жить.
Эксперименты обламывались именно потому, что мне нужно было впихнуть в мозг демона кристалл с сознанием Твэла. Как-то не предусматривала ни природа, ни создатели, что в черепную коробку кто-то захочет запихнуть небольшой такой граненый булыжничек с чьим-то там сознанием. Сознание должно было возникать в мозге и там и оставаться…
Эксперименты с изначальным созданием готового тела и мозга тоже провалились. Череп демона не был приспособлен к впихиванию в него посторонних кристаллов. Слабые височные кости тоже являлись проблемой. Одно неаккуратное движение скальпелем, чтобы их разрезать, — и мы имеем еще одного инвалида с куцым мозгом.
Проблему с наличием собственного сознания удалось решить только погружением тела в стазис. Но тогда вытекала другая проблема — стазисное тело не удавалось оперировать и вживить в мозг кристалл. Когда же я научилась накладывать стазис строго на нужные части головы, не затрагивая необходимый мне височный участок, то возникла новая проблема — кровь не могла вытечь и затечь в перекрытые стазисом сосуды и благополучно заливала тот самый нужный мне участок мозга. Прижигание и перевязка сосудов особого результата тоже не дали — все равно травма для мозга была существенной. На выходе снова получался инвалид.
Наконец я задолбалась раз за разом создавать и убивать собственных творений. Я ведь сама обещала себе, что не стану убивать то, что создала. Но, увы, этих убить было намного более гуманнее, чем оставить жить. В итоге я решила радикально поменять строение черепушки еще при создании и сделать на виске небольшую камеру типа гайморовой пазухи, чтобы было куда запихнуть кристалл. Да, будет слегка иная форма черепа, но под кожей, волосами и украшениями этого никто не увидит.
Это было чертовски сложно. Создать стандартное демонское тело со всеми вытекающими и отдельно присобачить ему модифицированную голову. При чем так, чтобы это все выглядело естественно, лишняя камера не вредила и не мешала мозгу, а подсоединенный кристалл не повредил хрупкие мозговые ткани, прикасающиеся к нему. Иного способа всунуть этот чертов кристалл я не знала. Не в задницу ж ему его вшивать, в самом деле…
Да, пришлось немного перестроить структуру и форму мозга. Надеюсь, это существо… даже если Твэл не приживется… можно будет сделать разумным и самостоятельным.
Ситуацию осложнял и сам Твэл, который в один не прекрасный день обнаружил у себя шизу в виде собственного сознания бионика в бионическом же теле. И как всегда, вместо того, чтобы мирно сосуществовать, начал капать мне на мозги, мол, давай быстрей, я хочу быть хозяином собственного тела.
А при спешке хорошо только блох ловить, но никак не создавать демонов, да еще и таких специфических. Последний экземпляр мы собирали буквально по кусочкам, создавали в специальном сканере, чтобы ничто постороннее не вмешалось в процесс создания. Драконы помогали, чем могли, задумку мою они понимали, но опять же, в теории все должно быть нормально, а практика нас постоянно обламывала.
Новый демон вышел на славу. Даже форма черепа особо не пострадала. В виске над ухом была откинута кожа с редкими волосками, открывая небольшую камеру, плотно прикрытую в данный момент прозрачной силовой заглушкой, чтобы не дай боги ничто не повредило мозг. Сам мозг решено было прикрыть перепонкой, аналогом барабанной, поскольку оставлять голый мозг в такой опасной близости к внешнему миру и различным воздействиям нельзя. Мало ли, стукнется с непривычки головой о стену и привет мой свет, начинай сначала. Координация-то может хромать в первые минуты осознанной жизни.
Камера была чуть больше размера кристалла, полностью окруженная костью. Да, кость тут относительно хлипковата по сравнению да хоть бы и с лобной, но все же это хорошая естественная защита. Надеюсь, если в этой башке не возникнет нового сознания и Твэл приживется, то эта кость зарастет, кожа тоже зарастет и больше в его голове не будет такой явной дырки… Эх… надеюсь… на многое надеюсь, но… все как всегда.
Для тестировки мы брали чистый, полностью аналогичный кристалл, чтоб не дергать бедного Твэла туда-сюда. Ему и так нелегко, зачем еще больше усугублять ситуацию нашими неудачами? Одно дело просто слышать успокаивающие слова о том, что мы работаем над его проблемой, и совсем другое — раз за разом обламываться, мучиться и страдать. Твэл же у нас то еще чудо, может и пулю в висок пустить от отчаяния, похерив разом все наши труды.
Пробный стерильный кристалл лег в камеру, как будто там и лежал. Шеат сосчитал активность мозга — нулевая. Пациент скорее мертв, чем жив. Что ж, так и должно быть. Этот кристалл пуст, но размер и форма камеры ему подходят, ничего изменять в черепе не нужно, мозг не давится и не деформируется. Значит, голова у нашего горе-демона болеть не должна…
Работать с мозгом сложно. Настолько сложно, что я даже не могу передать. Нельзя предсказать, как он поведет себя в каждой конкретной ситуации. Секунда кислородного голодания может наделать бедствий с последствиями, малейшее кровоизлияние тоже натворит делов, неловкий тычок, чуть более сильное давление — снова все труды насмарку. Намного проще работать с костями, кишками, сердцами, создавать крылья по косточке и перепоночке, рисовать великий и ужасный внутренний мир сосудов и нервов, но мозг… Мозг — очень большая проблема, на которой мы постоянно спотыкаемся.
— Готово. Если до завтра проблем не будет, — Шеврин многозначительно хмыкнул, глядя на вытянувшегося в сканере демона, — то попробуем вживить ему настоящий кристалл…
Я посмотрела на своих драконов, неловко скомкала перчатки на руках и, наконец, их стянула. Если проблем не будет. Если ничего не случится. Если кристалл не надавит мозг… если… если…
Сняв защитные очки — чтобы не дай боги какая чешуйка-ресничка не выпала — выхожу на свежий воздух подышать. А конкретно в оранжерею. Мы приняли все меры, какие только смогли. Все же открытая рана в голове — это серьезно. При чем искусственно созданная рана, открытая специально, чтобы мы могли в ней ковыряться столько, сколько понадобится. Да, у меня не сыпятся волосы и ресницы, но с меня могут упасть чужие волосы и ресницы. Чужой пух, перья, остатки чешуи, в конце концов чужие микробы, ведь я шатаюсь где ни попадя по каким угодно мирам и могу занести бедному демону в мозги такую заразу, которая нам и не снилась.
***
Сутки прошли. Пациент скорее мертв, чем жив, но давление не повысилось, кристалл не мешает, камера не деформировалась, заражения крови и мозговых тканей не наблюдается. Пронесло… Теперь… Да, теперь осталось самое сложное: отловить Твэла, усыпить его тело, выковырять из него кристалл, отмыть, простерилизовать и засунуть в новое тело. И выживет ли оно, это новое тело с работающим кристаллом в голове — хрен его знает.
Сможет ли сознание из кристалла присоединиться к органическому мозгу? Не нарушаться ли нервные связи? Сможет ли он видеть, слышать, нюхать, ощущать вкусы и прикосновения? Сможет ли он пользоваться магией, ведь в этом теле достаточно мощный резерв. Не попутаются ли связи? Ответы на все эти вопросы мы не знаем.
Может случиться так, что Твэл останется слепым, глухим и бесчувственным, запертым в недвижимом теле, если кристалл не сможет связаться с мозгом. Может, он будет слышать руками и ощущать вкус ногами. Может не сумеет двигаться, может… да до хрена всего может случиться!
— Это предстоит сделать тебе, — немного нервно говорит Шеат, указывая на два заранее подготовленных тела, возле которых суетилась Шиэс.
Демон и бионик лежали на двух разных столах. Голова демона скрывалась под прозрачным колпаком, бионик был без ничего. Правильно, ему ведь не грозит ходить с дырой в башке, как только я выну кристалл, кожу тут же пришьют. Да и с биоником было проще — большинство вопросов движения, питания, общения и другого взаимодействия с миром решал процессор, который и был подсоединен к кристаллу. В его голове имелся в наличии специальный разъем, созданный для кристалла. О безопасности биологического мозга никто не заботился — процессор управляет основными функциями, мозг же руководит какими-то остаточными инстинктами.
С демоном в этом плане хуже. Абсолютно со всеми вопросами жизнедеятельности организма должен разбираться мозг. И если с мозгом что-то случается… ну, будем начинать сначала.
Одетая в полный стерильный костюм, в очках, перчатках и маске я зашла в этот отсек лаборатории. Такие же стерильно белые драконы, скрытые за защитными костюмами, уже приготовили инструменты и ждали начала нового эксперимента, точнее, решающей ее части.
Различать драконов я могла только по аурам — в абсолютно одинаковых костюмах они выглядели идентично. Отличался только мелкий Шеврин, да и то по росту. Костюмы эти были как раз для того, чтобы не заразить демона. Каким бы он ни был великолепным творением, если зараза попадет в мозг — смерть будет неприятной.
Я еще никогда не работала с такой сложностью. Вытащить кристалл из бионика было минутным делом — нажать на левый висок, приподнять кожу, отколупнуть разъем и достать пинцетом чуть помутневший, скользкий кристалл… Дела на минуту. Но это самое простое.
Шиэс отобрала кристалл, тщательно вымыла, высушила и обдала легким огнем, полностью убирая все возможные микробы. Да уж, в голове бионика, конечно, чисто, но лучше перестраховаться, чем потом все переделывать. Я ведь так устала переделывать этих несчастных, полностью одинаковых демонов. Устала раз за разом смотреть в лицо того, кто был мне так дорог, и уничтожать его. Устала раз за разом смотреть, как рассыпается на атомы то, что я с таким трудом создавала. И самое ужасное — я понимаю, что должна это сделать сама. Создать тело, пересадить демона… Без демиургов, без сверхов, без драконов. С подсказками и посильной помощью, но — самостоятельно.
Я не могу переложить этот груз на кого-то другого, снять с себя ответственность за деяния и последствия, сложить руки и сказать: «Это не я облажалась, это Иван Иваныч Иванов облажался, а я так, рядом стояла…»
А потому я забираю у Шиэс пинцет с кристаллом и иду к своему демону. К моей судьбе, моему проклятью, моему счастью и несчастью одновременно. Ему там, в кристалле, сейчас капец как хреново, отрезанному от внешнего мира, ничего не видящему, не слышащему и понимающему, что мы можем сделать с ним все, что угодно. Даже запихнуть в ящик стола и оставить его там куковать вечность…
Осторожно смачиваю крислалл в чистом физрастворе, подкорректированном на манер демонской крови, и кладу в камеру новой головы. Он касается тонкой перепонки, отделяющей его от мозга. Из перепонки по моей команде вырастают сосуды, плотно оплетают кристалл, за сосудами идут нервы. Кристаллу кровь не нужна и даром, нервам — необходима. Без питания не будет работы…
Тело на столе выгнулось судорогой. Я едва успела убрать руки с пинцетом и вцепилась за бьющуюся о железный стол голову. Нет, ну нет же! Мы так старались! Шеврин схватил демона за руки, Шиэс и Шеат держали дергающиеся ноги. Только прирасти, только приживись! Позвоночник выгнулся дугой, едва не ставя тело на мостик… Да что ж так… страшно-то! Прочность тела была хорошей, за крепость костей и гибкость сухожилий я не переживала, а вот за сохранность мозга очень даже.
Судороги прекратились, тело обмякло. Я тихо села на пол, Шиэс залепливала кожу на виске пластырем, чтобы не дать ей зарасти, если что-то пойдет не так. Кожа-то регенерирует быстро, зарастет, потом опять резать придется, чтобы вынуть кристалл. Только теперь еще и кровь пустим, ведь кристалл весь в тонких сосудах…
— Стазис ставить не буду, — Шеврин стянул белую маску и стал похож на играющего во врача мальчишку. — Оставим на пару суток, подключим питание, посмотрим, что получится.
Что ж, снова остается только ждать. Ждать неизвестно чего и верить в то, что у нас получилось. Или… нет.
Бионик тем временем оклемался, поднялся и даже попытался предложить свои услуги моральной помощи. Но тут как раз он ничем не смог помочь. Еще одна копия Твэла… Я грустно смотрела на его уже слегка отросшие черные волосы, меняющие с синего цвета на фиолетовый глаза, странную позу покорности — наш демон так не стоял… Было невыносимо тяжело это видеть. Тот самый демон, из-за которого все началось. То самое лицо, жесты, мимика, хотя вот легкой, чуть виноватой улыбки у Твэла никогда не было. Император демонов никогда не чувствовал себя виноватым. По крайней мере, до того случая… который стал роковым. Он всегда был уверен в себе.
Я поднялась, сгребла бионика в охапку и потерла ему голову кулаком, чисто обозначая какой-то невыясненный самой порыв чувств.
— Теперь ты свободен… — бионик… это всего лишь бионик. Машина с зачатком сознания и личности. Не Твэл. Не муж…
— Кажется, работает, — Шиэс была более внимательной. — Посмотри на руку, — она приподняла руку демона, помахав ею в воздухе. На коричневой коже золотился проклятый браслет с множеством разноцветных камушков. Когда мы только женились, камней там не было. Каждый камень — какое-либо важное событие в жизни, преграда, преодоление, короче, что-то существенное.
Я истерически хихикнула и выпустила несчастного бионика. И даже после смерти нам не обрести покой… Кажется, этот браслет будет преследовать нас вечно. Мой собственный браслет ощутимо сжался, подтверждая мысль. Да уж, в таком случае развод нам не грозит. Ишь, уже сколько тел сменили, а браслеты как зараза, переходят из тела в тело, игнорируя любые попытки их немножечко «потерять».
Бионик задумчиво поднял правую руку. Там, где раньше был браслет, теперь светлела полоска чуть менее загорелой кожи.
— Да, теперь ты действительно свободен. Во всех смыслах этого слова, — Шеат хлопнул парня по плечу и вышел провериться. Я потянулась за ним. Пожалуй, я понимаю, почему многие врачи и ученые курят. Вот после такого отчаянно захотелось закинуть в рот сигарету и щелкнуть зажигалкой, хоть как-то отвлекаясь от происходящего.
Увы, в рот мне серебряный сунул леденец, видимо внаглую прочитал мысли… На этом эпопея с демоническим телом временно закончилась. Нам оставалось только ждать… неопределенный срок.