К утру небо очистилось. Подступивший к замку лес напоминал зверя, который только что выбрался из воды. Капли ещё бежали вниз по залипшим, опущенным ветвям. Но ещё мгновение, и могучий хищник сделает шаг, под шкурой шевельнутся упругие мышцы, перекатятся буграми и шерсть вздыбится, распрямится. Солнце только что взошло, и капли дождя вспыхивали и гасли.
Клотильда отошла от окна и взглянула на Анастази, вошедшую вслед за горничной. Анастази не произнесла ни слова, но на её лице, как во все предшествующие дни, читался вопрос. Она тоже ждала решения.
Дождавшись, когда служанка накроет стол и удалится, герцогиня отложила кусочек поджаренного хлебца и сказала:
— Пусть его приведут сегодня вечером. Я решу, что делать дальше.
В ответ Анастази чуть заметно кивнула.
Принцесса тут же пожалела о сказанном. Она выбрала вечер, а это значит, что впереди ещё целый день. Следовало приказать привести его сейчас, немедленно, чтобы не изобретать мимолётных занятий и оправданий. Но приказ был отдан, не в её правилах было отступать.
Оставалось только ждать, смотреть на часы, вступать в разговоры, не вникая в ответы, и самой что-то говорить, также не вполне осознавая смысл. Это всё ещё время раскола, расщепления и борьбы, но тем решительней она будет, ибо устанет от этой боли, от разрывов и раздробленности. Она вновь обретёт свою изначальную целостность, а за ней уверенность и власть.
Опасения оказались напрасны. День пролетел быстро. Помогли несколько тайных посланий от госпожи де Лануа, фрейлины королевы Анны, состоявшей на жалованье у кардинала.
Всем известно, что шпион редко служит одной стороне. Тот, кто открыл в предательстве источник обогащения, уже не остановится в алчных надеждах. Шпион продаст свой товар не одному, а нескольким покупателям. Герцогиня недорого купила её услуги. Скорее, из любопытства, чем из подлинной целесообразности.
Она хотела знать, что происходит между королевой и первым министром, какие шаги предпринимают обе стороны, чтобы в момент необходимости с пользой применить полученные сведения, скомпрометировать того из игроков, кто окажется наиболее непредсказуемым. Или направить игру в другую, наиболее выгодную сторону.
Было интересно наблюдать и мимоходом подсказывать. Конечный результат мало интересовал принцессу. Она не предполагала устранения кардинала или ссылку королевы Анны. Подобный исход сулил непредсказуемые последствия для страны, а, следовательно, для неё самой.
Никто не должен одержать победу. Гражданская война, вторжение испанцев или восстание гугенотов – всё одинаково неприемлемо.
Клотильду позабавила та интрига, что разворачивалась в Лувре с участием герцогини де Шеврез. Похоже, неугомонная Мари де Роган намерена сыграть роль сводни. Королевству нужен наследник, а королеве – мужчина.
Как всё на самом деле просто. Заговоры, интриги, бедствия, казни. А подоплёка – неутолённая похоть. Как это всё знакомо! Разве с ней не произошло то же самое, что и с незадачливым прелатом, которого выставили посмешищем, вынудив станцевать сарабанду? Над ней тоже посмеялись. Унизили.
Но ей проще совершить месть. Её избранник не носит короны. Он преступник.
Окончив ранний ужин, герцогиня вернулась в свой кабинет. Мимоходом бросила взгляд в зеркало. Выражение лица почти скорбное. С оттенком сожаления и даже вины. Удобное сочетание. У неё нет намерения выглядеть грозной и карающей. Она не богиня возмездия, скорее добродетельная Астрея. Она будет терпелива.
Его привели два лакея. За их спинами мелькнул силуэт Анастази. Придворная дама, без сомнений, сопровождала своего протеже и будет до окончания беседы стоять за дверью.
Пленник был связан. Вероятно, чтобы не повторил прежнюю глупость. Ему дали умыться, но одежда — всё те же заляпанные кровью и грязью лохмотья. Лакеи втащили его на середину комнаты и толкнули на колени. Чего она, впрочем, не требовала.
Она еще не признала его виновным, чтобы возвести здесь подобие эшафота. Но так даже лучше. Пусть почувствует свою униженность, свою бесконечную зависимость от высшей воли. Он должен утратить свою горделивую отрешённость и стать просителем. Или вместо человеческой воли, искры божественного самосознания, в нём должна восторжествовать воля плоти, чьи инстинкты сводятся к животной незатейливости. Избавление от голода, холода и боли. Похоть — это тоже своего рода голод и боль.
Он не поднимал головы, но бросил взгляд исподтишка. Под чёрной спутавшейся прядью сверкнул молочно-белый треугольник глазного белка и тут же погас, вытесненный полукругом ресниц. Вид у пленника был жалкий. Он был грязен, пропитан подземной сыростью.
Но, вот странно, того отвращения, что подкатило у неё во дворе, она не чувствовала. Она поглядела на него внимательней, подошла ближе, даже обошла вокруг, прислушиваясь к своим чувствам, чтобы не ошибиться. Нет ни страха, ни отвращения. Скорее — ощущение какой-то неловкости, даже сожаления. Была совершена какая-то ошибка, и в результате этой ошибки прекрасное гордое существо, шедевр божественной воли, обратилось в почти карикатурное подобие.
Как будто творение Джотто или Рафаэля облили помоями в пьяной драке.
Это совершенно противоречит тому, чего она на самом деле желала. Победы, но не такой ценой, без унижения и попрания жертвы. Ей виделась роль великодушного преобразователя, а её вынудили стать наследницей гуннов. Она испытывала почти жалость. Ему несомненно больно, ибо тот, кто наложил путы, приложил усердие. Локти пленника стянуты ремнями, а запястья перекручены так туго, что пальцы, скорей всего, уже потеряли чувствительность. Рукав побуревшей сорочки оторван по шву. Это произошло ещё две недели назад, во время того отвратительного инцидента, о котором она не вспоминала без дрожи.
В эту прореху на его плече проглядывал лоскут кожи, той самой тёплой и бархатистой кожи, которой она коснулась под каменным сводом скриптория. Вид этого лоскутка, на удивление нетронутого, не обезображенного ни кровоподтёком, ни рубцом, заставил её слегка поежиться.
И уже помимо воли её воображение устремилось дальше, под грязную оболочку, которая сейчас скрывала подлинную, незамутнённую ценность.
Даже замазанный болотной жижей шедевр Праксителя не утратит своей красоты. Статуэтку из слоновой кости можно вывалять в золе, но её очень легко отмыть и водрузить на прежнее место. Он по-прежнему был желанен. Её вторая чувственная половина одерживала верх.
Итак, решено. Он не умрёт. Или — умрёт, но позже, после того, как наскучит, станет бесполезен и назойлив, приобретёт сходство с себе подобными, более не вызовет эту сладостную дрожь.
Но сейчас он, даже в этом жалком состоянии, ещё более притягателен, ибо опасен. Его предстоит приручить или укротить. Сломить его волю. А затем обратить в образцового подданного, выкупить у добродетели эту невинную душу, заставить его забыть и жену, и ребёнка, и отца.
Следует сыграть с ним в милосердие, проявить снисходительность, ибо силе он сможет противостоять, а вот ласке, шёлковой простыне и копчёной грудинке — вряд ли.
И тогда она начала говорить, говорить почти нежно, со снисходительностью божества:
— Мне жаль, мне действительно жаль. Видит Бог, то сожаление, что я испытываю, искренний и светлый порыв. С тех пор, как имели место все эти несчастья, не было минуты, чтобы я не возносила молитв сожаления и раскаяния. Бедный мальчик, ты пострадал безвинно. Стал жертвой обстоятельств, и я не держу зла, что в час скорби ты пытался нарушить заповедь, пошел против Бога. Господь заповедовал нам прощать. «Не убий!» сказал Он Моисею и запечатлел слова на священной скрижали. Только Господу дано решать, кому жить, а кому окончить свой век. Но ты был в отчаянии. Ты был глух и слеп, боль оглушила тебя. Ты искал того, кто был виновен, кого ты считал виновным. Твой рассудок молчал и не мог тебе подсказать правильное решение, не мог направить твой гнев на подлинную первопричину – на судьбу, на нелепую случайность, на дьявола, в конце концов. На нелепость и неправедность этого мира. Мир, сотворённый Господом, к сожалению, полон несправедливости, он весь состоит из подобных роковых случайностей, из роковых совпадений, будто кто-то очень могущественный бросает кости. Но люди не желают принять эту истину со смирением. Этой безраздельной власти слепого рока они противопоставляют избранного ими виновника. Люди всегда находят врагов. Потому что так легче и проще всё объяснить. В противном случае им придется признать свою полную зависимость от брошенных небесных костей и от выпавшего на них числа. В случившемся никто не виноват. Я не желала зла ни тебе, ни твоей жене. А что касается отца Мартина, то я искренне пыталась ему содействовать, поддерживала все его богоугодные начинания, но как видно, дьявол усмотрел в этом союзе нешуточную угрозу. Сотворил из нас обоих орудие злой воли. Тебя толкнул на убийство, а несчастного праведника бросил под колеса. И убийцей стала я. Пусть невольным, случайным, но всё же убийцей. И поверь мне, случайность этой смерти отнюдь не облегчает той тяжести, что лежит у меня на сердце. Я никогда себе этого не прощу, не замолю и не искуплю. Я буду вечно каяться и просить у Господа прощения. Но ты сам, мой мальчик, едва не стал убийцей. Пусть твоё деяние не удалось, но по закону ты должен был за него ответить. Пожелай я искать правосудия, ты был бы осуждён и казнен. Но я не стала искать защиты у королевских судей, не стала взывать к богине возмездия. Я решила подарить тебе жизнь.
И тогда он наконец взглянул на неё.
Взглянул настороженно, недоверчиво. В порыв милосердия он не верил, как не верил ни единому сказанному ею слову.
Он видел её притворство, знал, что это игра неумелого лицедея. Он задал ей вопрос, хотя знал на него ответ. А когда она подтвердила прежнюю версию, отрицательно мотнул головой, будто отметая, как заведомую ложь, а потом вдруг стал биться в своих путах, безуспешно пытаясь освободиться. Быстро обессилел. Замер, склонив голову. Он прятал лицо, а она хотела видеть это лицо, измученное, пылающее гневом.
В ответ на её прикосновение он прошептал, что охотнее умрёт.
Герцогиня вновь испытала нечто похожее на жалость. Вряд ли он отдаёт себе отчёт в сказанном. От пережитых страданий и потрясений он бредит.
А ей, если уж решение принято, следует быть терпимей, обратиться из разрушительницы в целительницу, извлечь его из ада, позволить ему поесть, а уж потом праздновать победу.
Ей нравилось играть в бога. Собственно, это единственное, что ей по-настоящему нравилось. Право жизни и смерти. Что может быть слаще и восхитительней?
Наслаждение подлинное, без примесей, как золото самой высшей пробы, то, что делает смертного равным божеству. Все прочие удовольствия ничего не стоят, если за ними серой тенью не прячется оно, подлинное.
Да и самого наслаждения не существует, если в нём нет этой волшебной пряности, этого яда, который люди называют властью над себе подобным. Лицемеры, они всячески избегают подлинных нелицеприятных имён и потому находят для своих страстей безобидные псевдонимы: леность, гнев, зависть, гордыня, тщеславие, алчность. Придумали семь смертных грехов, приставили к каждому по высшему демону и вообразили, что эти грехи, как вши или блохи, могут быть изведены или брошены в огонь вместе со старым тряпьём.
Всё это для того, что скрыть правду от самих себя. В действительности существует всего один абсолютный грех.
Нет, не так. Это не грех. Это скорее качество человеческой природы, её естественная начинка. И странно называть эту изначальную особенность души недостатком или грехом. Это всё равно, что называть грехом наличие рук и ног или прочих телесных составляющих. Человек таким рождается, с двумя глазами, ушами и десятью пальцами на руках и на ногах. Таким он задуман природой и Богом. Это отправная точка, неизменная данность, поделать с которой ничего нельзя. Если, конечно, не впасть в религиозное безумие с целью отсечения лишних конечностей.
Природа человека — такая же неоспоримая данность, как желудок или сердце. Человек испытывает голод. Это естественная потребность. Он так же испытывает жажду, необходимость во сне и в любовных утехах.
Но есть ещё одна потребность, которая скрыта за тысячью других имён, но имеет тысячу способов заявить о себе. Все прочие потребности удовлетворяются просто, глотком воды или куском хлеба, и называются без затруднений. Но эту потребность никто не желает обозначить. Ибо это — потребность чувствовать себя богом.
Вот он, настоящий грех, источник всех зол. Не дьявол, на которого человек пытается свалить свои беды, не злосчастный змей из райского сада, а только она, эта потребность, невидимый эфирный желудок, который необходимо чем-то набить.
Созданные по образу и подобию Господа, Адам и Ева этой потребности не знали. Ибо не отделяли себя от своего Создателя. Они были свободны, пока не отведали запретного плода. И тогда им открылась страшная истина.
Они не боги, они всего лишь смертные. Вот в чём заключалась тайна познания. Человек отлучён от Бога, он замкнут в собственный сосуд из прозрачной, но очень прочной субстанции. Человек изгнан из рая.
Он — песчинка на просторах вселенной и опрокинут в глубины мира. Человек ничтожен, терзаем жаждой постичь величие Бога. Жажда сравняться с Ним, бросить Ему вызов, вернуться в рай. И всё, что остается изгнанному, осиротевшему человеку — так это провести всю данную ему жизни в поисках средства вернуть потерянное.
0
0