Нора оказалась права, с концом лета пребывание Келли в мрачном и неприветливом обиталище строгой непреклонной ледяной леди, называющей себя бабушкой, не закончилось. Страх остаться в этом опостылевшем месте навсегда прокрался в сознание и не давал спокойно спать по ночам. Девочка очень надеялась, что мама обязательно заберет ее домой ко дню рождения. Она провела весь сентябрь в томительном ожидании. Каждый день, выполняя порученную хозяйкой поместья работу, малышка украдкой посматривала в окно, выходящее на единственную, еле различимую среди густого неприветливого темного леса, дорогу, надеясь узреть спасительный экипаж. И он появился…
Вечером двадцать первого сентября, в канун ее дня рождения, едва видимая в беспросветных сумерках, черная, запряженная четверкой вороных карета приблизилась к дому. Сердце Келли затрепыхалось птичкой в радостном предвкушении возвращения в родные края. Раздался скрип входной двери…
— Мама! — Малышка, улыбаясь, выскочила в холл, и тут же встала как вкопанная.
Две незнакомые пожилые, похожие друг на друга как капли воды, дамы, с хищными бесцветными маленькими глазками, окинули девочку надменным взглядом, слегка поморщившись.
— Это она? — спросила одна из прибывших женщин противным скрипучим голосом, тыкая крючковатым пальцем.
— Да, моя внучка! — вкрадчивый голос бабушки вывел малышку из оцепенения.
— Так выросла! – голос второй гостьи ничуть не отличался, поражая своей скрипучестью.
— Дорогая, тебе пора в свою комнату! – в голосе бабушки проскальзывали ледяные нотки.
Келли не надо было просить дважды, сморщенные сгорбленные старухи с длинными носами, так похожими на клювы хищных птиц, падальщиков, виденных ею в книжках, вызвали у девочки приступ неосознанного страха. Она в мгновение ока очутилась в отведенном ей небольшом помещении с кроваткой и небольшой тумбочкой. Захлопнув дверь, девочка прислонилась спиной к деревянной шероховатой поверхности, переводя дыхание. Успокоившись, малышка начала было готовиться ко сну, но, внезапно услышав быстро приближающиеся шаги, насторожилась. Дверь резко распахнулась, и на пороге возникла старая сухая горничная, держащая в руках большую глиняную кружку.
— Мадам велела Вам это выпить на ночь! – буравя девочку своим острым взглядом, произнесла она тоном, не терпящим возражений.
— Что это? — спросила Келли, не спеша принимать странно пахнущее варево, смрад которого заполнил собой всю комнату.
— Пейте! А то я пожалуюсь госпоже, и она накажет Вас! – мерзкая злобная улыбка перекосила лицо старухи.
Девочка, стараясь не вдыхать исходящую от жидкости нестерпимую вонь, влила в себя содержимое кружки, и, еле подавив тошноту, комом подкатившую к горлу, передала пустую емкость служанке.
То, что происходило потом, походило на кошмарный сон, переходящий горячечный бред. Келли бросало то в жар, то в холод. Это было похоже на поток, беспрерывно проходящий сквозь нее, то обжигая, то сковывая льдом. Она не понимала, где находится, забывала временами, кем является. Смутные видения посещали воспаленное сознание. Сначала девочка видела темные силуэты, один из них говорил что-то голосом миссис Макмарен. Потом Келли резко взмыла вверх под потолок, обретя странное виденье всего и сразу, будто со всех сторон. Девочка видела себя со стороны больную и бледную с невидящими глазами, метущуюся в бреду, но это не вызвало у нее никаких эмоций. Ее строгая и собранная обычно бабушка яростно ругалась с двумя своими жуткими гостьями, вокруг них сгустились тени со сверкающими глазами, кружась, наскакивая друг на друга, будто сражаясь. Эта жуткая кутерьма заполняла собой все большее пространство, и малышка вылетела из комнаты в коридор.
Келли чувствовала себя такой легкой и свободной в этом состоянии, что возвращаться обратно совсем не хотелось. Девочка подумала о Норе и мгновенно оказалась подле подруги, неизменно помогающей своей матери на кухне. Неунывающая обычно хохотушка понуро и молчаливо вытирала посуду, в печальных глазах застыли слезы. Ее матушка, переживающая за свое любимое дитя, приблизившись, мягко и ласково обняла свою тоскующую дочку, поглаживая ее по волосам и шепча что-то нежное и успокаивающее. Мать и дочь, так трепетно любящие друг друга. Мама…Как она там? Как малыш Бен?
Не успев толком подумать о семье, Келли вмиг оказалась в родном поместье, настолько просторном по сравнению с бабушкиным, что несведущему можно было заблудиться в многочисленных коридорах и переходах. В холле крутилась прислуга, на кухне царило радостное оживление, прислуги стало больше, жизнь здесь словно бурлила. Маму девочка обнаружила в гостиной. Ангел неземной красоты сменил свой вечно печальный лик на цветущую улыбку. Миссис Сатерли, веселая и беззаботная, беседовала с незнакомым молодым мужчиной. Келли никогда не видела маму настолько счастливой. Неожиданно двери гостиной распахнулись, и в комнату ворвалось нечто, маленькое, потявкивающее, повизгивающее, подгоняемое неунывающим и неутомимым Бенджамином.
— Ко мне, Чарли!- командовал неугомонный, взлохмаченный, но от этого не менее прелестный херувим, задорно смеясь и стараясь поймать маленького игривого щенка.
— Спасибо Вам за подарок мистер Ленс! — леди Анджелина умиленно смотрела на сына — Теперь ему не так скучно! Теперь мальчику есть с кем поиграть!
— Что Вы! Не стоит благодарностей!
Есть с кем поиграть… Келли будто окатили ледяной водой. А как же она, его родная сестра!Она бы тоже хотела проводить с ним время в играх и забавах, а не сидеть все время в маленькой душной каморке, исполняя каждый бабушкин указ, каждую причуду. Девочке так хотелось домой, где самым страшным наказанием за непослушание служило нахождение в своей комнате без ужина, а не удары по рукам и темный сырой подвал с крысами.
— Видеть моего малютку счастливым — отрада для меня!- миссис Сатерли счастливо и безмятежно улыбалась, наблюдая за неугомонной игрой сына с маленьким питомцем – Бен, милый, осторожней! Не поранься!
Маленький сорванец, поймав щенка, подбежал к леди Анджелине и, сев подле нее, уткнулся в материнское плечо, напрашиваясь на ласку. Нежно обняв сына, миссис Сатерли чмокнула его в золотоволосую макушку и нежно потрепала по розовой щечке. Прекрасная семейная идиллия, то, чего всегла так недоставало самой Келли.
Матушкины мимолетные улыбки, редкие ласковые слова и объятия — то, что девочка ценила как наивысшую драгоценность, ожидая как милости, Бенджамину доставались без труда. Так может, они не нуждались в ней, бледной тихой молчунье со странностями. Может, отец был прав, и она и есть причина всех бед и несчастий их семьи! И теперь, когда Келли растаяла, как полуночный призрак с рассветом, в поместье царит такая атмосфера счастья и любви. Девочке стало не по себе и все вокруг закружилось с немыслимой скоростью. Внезапно ощутив неимоверную тяжесть, она стала падать куда-то вниз в темноту, ощущая то невыносимый жар, то дикий холод.
А потом она услышала голоса… Такие до боли знакомые и забытые одновременно, такие манящие и родные, они что-то тихо шептали на задворках сознания, то смеялись, то пели. И Келли медленно, словно сквозь невидимую пелену поплыла на их переливчатый гул.
Линда поняла все сразу, только перешагнув порог каптерки и увидев Брюса, которому сейчас здесь совершенно нечего было делать, если бы все шло как положено. Но понять — не значит поверить.
— Какого хрена?!
Брюс с выражением мрачного удовлетворения на лице полулежал в углу продавленного дивана. Ноги в полосатых носках (на левом дырка, в которую торчит большой палец) он забросил на офисный стул и меланхолично развлекался тем, что шевелил пятками, заставляя стул слегка ерзать на месте и поскрипывать колесиками. Кажется, в этом поскрипывании даже прослеживался какой-то определенный мотив, но Линду слишком переполняло возмущение, чтобы прислушиваться.
— Какого хрена, я спрашиваю, твоя задница делает тут, когда еще полчаса до конца смены там?!
Тонкий указательный палец с обломанным ногтем обвиняющее ткнул в пол. Лак на ногте был черным, а сам ноготь — коротким и почти круглым, и оттого палец казался восклицательным знаком.
Брюс перевел взгляд на Линду и согнул колени, подтягивая стул ближе к дивану (колесики при этом скрипнули как-то особенно жалобно и пронзительно).
— Бур сломался, — сказал Брюс. Его невозмутимое спокойствие окончательно вывело Линду из себя.
— У тебя был запасной!
— Так я про запасной и говорю. — пожал плечами Брюс. — Первый-то сдох почти сразу, как я ковырнул ту складку, ну помнишь, еще при начальном сканировании опасались, что сложно будет.
Брюс завозился, снял ноги со стула, но обуваться не стал, хотя его растоптанные ботинки стояли рядом с диванной ножкой (из-под них уже натекла омерзительного вида лужа, заставив Линду сморщиться). Вместо этого подтянул скрещенные ноги под себя и наконец-то принял более или менее вертикальное положение, пусть даже и сидя. Все это он проделывал возмутительно медленно, словно им больше совершенно некуда было торопиться. И ситуацию нисколько не улучшало то, что сейчас, похоже, все именно так и обстояло и торопиться им действительно было некуда.
Брюс моргнул и закончил:
— А запасной загнулся около часа назад.
— Китц! Китц, китц, китц!!!
Линде очень хотелось что-то разбить — и желательно понятно о чью китцеву голову! — но вместо этого она плюхнулась на диван рядом с Брюсом, уронив на пол сумку с таким важным, так тщательно буквально по крохам собираепмым (и таким совершенно не нужным теперь!) супрапластитом. Злость наполняла рот кислой горечью. Очень хотелось, чтобы хотя бы на этот раз Брюс оказался виноватым в чем-то и можно было бы сорваться на нем, но Линда слишком хорошо понимала, что это не так. Даже в таком состоянии — понимала. Брюс не стал бы ломать буры специально, и по неосторожности тоже не стал бы, таких аккуратистов и зануд еще поискать.
Значит, опять то самое, что они между собой предпочитали называть законом подлости, отлично понимая, что это не более чем эвфемизм (или сраное вранье, как выражалась Линда). И вряд ли этот закон ограничился на сей раз только буром, пусть даже и двумя бурами, — иначе китцев Брюс не сидел бы тут и не играл на стуле.
Линда сгорбилась, уперлась локтями в колени.
— Что еще? — спросила она глухо, не поднимая головы. И пояснила: — Ты не стал бы дожидаться меня из-за одного сраного бура. Даже из-за двух сраных буров не стал бы.
— Не стал бы, — понуро согласился Брюс. — А вот из-за плывуна — стал бы. То есть стал, без бы. Зачем уходить, если все равно потом придется возвращаться, чтобы обсудить?
— Какого еще сраного плывуна? Там же сухо было!
— Да кто же его знает? — Брюс вздохнул. — Было сухо. Стало мокро. Это Сильвия, детка.
Еще одно сраное вранье. Ну или еще один эвфемизм, как сказал бы Брюс: Сильвия была тут совсем ни при чем, и они оба знали это.
— Подмокать стало еще с самого начала смены, я сразу заметил. Вроде бы монолитная скала, вроде бы никаких водных карманов поблизости не сканериться, а капли сочатся. словно из микротрещин. Словно скала живая и потеет. Поначалу чуть, потом сильнее. После того как первый бур накрылся, пришлось наладить помпу, иначе уже никак было. Дальше — больше. А когда навернулся второй, хлынуло так, что я все там побросал, что не в руках было. Сам еле выплыл.
— Выплыл?
— Именно. Говорю же — хлынуло. Там теперь все залито, вплоть до третьего уровня.
Линда еле слышно застонала: сегодня она рассчитывала пройти восьмой, потенциально критический, для того и притащила сумку. Чтобы быть готовой, чтобы не терять ни единой лишней секунды, когда под буром лязгнет защитная оболочка — ну должна же она у них быть, не сплошная же там скала! Наверняка укрепили чем-то, какой-нибудь сраной квазиорганической броней, у них же все из нее. Ничего, супрапласт — взрывчатка мощная, ею и не такие консервные банки вскрывали.
Не надо было приносить заранее, прав был Брюс. Не говори «халва», пока не откусила и все такое. И китц бы с нею, с потерей этих самых секунд или даже часов. И обидно до судорог: это была самая удачная их шахта, самая глубокая. На предыдущих трех им не удавалось ни разу докопать и до шестого уровня, начало пятого — максимум. Вот и расслабились, вот и поверили в то, что на этот раз все точно получится, вот и наплевали на суеверие и на то, что это плохая примета — чесать спину клыками непойманного вриста. Суеверие, да.
Не стоило приносить.
— Ничего, — сказала Линда с тихой яростью, сцепляя пальцы в замок. — Это все ничего, слышишь? Сегодня отдыхаем, а завтра начнем демонтаж оборудования. И пойдем на новую точку. Ничего не кончено, ясно? У нас еще есть маячок.
— Уже есть?
Даже не поворачивая головы, Линда чувствовала, как подобрался Брюс:
— Уже есть маячок? Точно?
Очень хотелось соврать и несколько упредить события. Это ведь не сраное вранье, совсем можно сказать не вранье! Нужный человек обошелся ей дорого, очень дорого, но половину суммы он брал за срочность и обещал вернуть, если не сумеет доставить маячок за мембрану в течение ближайших дней. Такие как он не размениваются на пустопородные обещания, их слова можно сейфить. Возможно, маячок окажется на месте еще до того, как они завершат демонтаж буровой установки. Возможно, он окажется на месте уже сегодня, возможно даже, что он уже на месте и ее слова вовсе не будут враньем…
И все-таки — плохая примета.
— Нет, — она с трудом подавила рвущееся наружу рычание. — Но скоро будет. Скоро! И на этот раз мы не будем тыркаться наугад, словно слепые кройтята!
— А.
В голосе Брюса прозвучало почти не скрываемое разочарование. Он снова расслабился. Добавил задумчиво:
— Порою мне кажется, что все это зря и не имеет ни малейшего смысла. Глупо спорить с судьбой.
Линда зажмурилась. Оскалила зубы. Зашипела, втягивая воздух сквозь зубы. Китц! И почему в их паре бряцать стальными яйцами все время приходится именно ей?! Как же она не любила уговаривать нытиков — и как же часто ей приходилось в последнее время это делать!
— Они — не судьба, и ты это отлично знаешь. И не боги. С ними можно бороться. И победить. И это ты тоже знаешь. Эзре удалось, это потом все просрали и скатились к той хрени, что сейчас… Но Эзра сумел тогда. И мы тоже сумеем, победить и вернуть все как правильно. Главное — не бросать на полпути, ты же помнишь про воду и сраный камень. Мы начнем снова, и снова, столько раз, сколько будет надо. Потому что главное что?
— Главное, что мы люди. — Теперь в голосе Брюса звучала улыбка. — А люди никогда не сдаются. — Он обнял ее за плечи, потерся щекой. — Да. Я помню.
***
Выйти из главного корпуса удалось без проблем, похоже, под домашний арест его ещё не посадили. Досадное упущение со стороны Директрисы, которым грех не воспользоваться. Для нее досадное, конечно же, а для Рика самое то что надо. Впрочем, и не прояви она подобной небрежности, это ничего бы не изменило. Рик уже продумал как минимум три пути отхода, если датчик парадного шлюза откажет в валидности. Но обошлось. Вот и ладушки.
На полузакрытой предшлюзовой веранде, как всегда, малолюдно и относительно тихо. Степенные разговоры, негромкие голоса, если и разборки — то по-тихому. Здесь собирались лишь старшие. Галдящую и суетливую малышню не то чтобы гнали взашей, просто ей тут неуютно было. Интернатские очень быстро учатся сами понимать, где им не рады, иначе не выжить. Рик тут не был совсем уж своим, не выпускной все же. Но и не малышня.
— Режик есть у кого? — спросил Рик независимо в пространство, ни к кому вроде бы конкретно не обращаясь. Хотя и понятно всем, что лезвие может быть разве что у Бандоса. Ну и у Ножа, конечно же. Но к нему и обращаться глупо, это всем тоже понятно.
— С возвратом? — Встречный и вроде как бы тоже независимый и нейтральный выпад Бандоса означал предварительное согласие и подразумевал только положительный ответ. Обычный ритуал. Кто же даст столь ценную вещь без возврата? Но спросить и дождаться ответа — разумеется, положительного, — обязательно требовалось по сложному внутреинтернатскому кодексу правильного поведения, многих нюансов которого Рик не понимал, а каких-то и вообще не знал, но все известные соблюдал неукоснительно.
— Без.
Бандос тяжело задышал, наливаясь кровью. Он всегда начинал злиться от растерянности. Отдавать ценное лезвие без возврата ему, разумеется, совершенно не улыбалось. И теперь он судорожно искал способ забрать уже данное по неписанным правилам предварительное согласие и не потерять при этом лица. Ритуал нарушен, причем нарушен не им, и это вроде бы давало ему шанс.
Бандос был тугодумом и пока еще не понимал, что на самом деле никакого шанса нет и в помине. Ради пустой забавы нож без возврата не просят. Так просят только в том случае, если кому-то действительно очень надо. А если кому-то очень надо, а ты отказал — это не просто потеря лица. Это вообще конец. С тобой перестанут здороваться вчерашние лучшие друзья, ибо зачем здороваться с собачьей кучкой?
Как только Бандос это поймет — он ножик даст. И с превеликой радостью, еще и уговаривать будет, чтобы Рик взял обязательно — и ликовать, что вовремя сообразил и избежал многих и многих неприятностей. Только вот соображать он будет долго. Придется ждать.
— Держи.
Стилет, легший в ладонь Рика, был узким и длинным. Куда длиннее положенных пяти сантиметров. И совершенно не походил на двухлезвийного краба Бандоса. По правилам, нож такой длины обязан был отобрать первый же надзиратель, который его увидит. Только вот этот, конкретный, отобрать они не могли. Не пытались даже.
Он был амулетом, этот нож.
Крупная розоватая бусина, настолько типичная, что не опознал бы ее разве что только слепой, была намертво вмурована (или врощена? Кто их знает, куббсвилльских-то) в него как раз на месте стыка лезвия и рукояти, создавая удобный упор.
— А… как же? — невнятно спросил вконец растерявшийся Рик, осторожно удерживая подарок двумя пальцами за лезвие, подальше от бусины. Но Нож понял.
— Не бойся, она не алармит. Дохлая.
Сказанное только что было настолько ужасным, настолько не представимым, что Рик сам не понял, как спросил и вовсе немыслимое:
— Д-давно?
Тишину, наступившую на веранде, можно было резать кусками. Тем самым стилетом. Если бы кто осмелился.
Нож передернул плечами. Протянул равнодушно, почти скучающе, словно о чем-то совершенно неважном:
— Может, и изначально дохлой была.
Тишина перестала дышать. И Рик забормотал торопливо, отчаянно, наплевав на то, что тем самым, вполне вероятно, уже совершенно теряет лицо и сам — только чтобы не слышать этой жуткой, немыслимой, невозможной тишины, только чтобы ее больше не было:
— Да чего ты, да зачем так сразу… Почему сразу дохлая? У половины народа они не алармят, и что с того? Не алармят и пофиг, молжет, потом заалармят, они же иногда подолгу не включаются, бывает… Это же не значит, что они сразу дохлые…
— Не значит. — Нож усмехнулся. Недобро так. кривовато. — Ничего это не значит. Ты прав. И точно так же не значит, что они — живые.
И добавил быстро, сводя запредельный ужас сказанного ранее всего лишь к неудачной шутке юмора:
— Шучу. Не бери в голову. А режик бери. Тебе пригодится.
— Спасибо, — выдавил Рик, не зная, что тут еще можно сказать.
А что тут еще скажешь, когда вот так, совершенно обыденно, мало того что говорится невероятное, так еще и происходит совершенно небывалое.
Амулеты не умирают, это знают все! Они просто не могут умереть, их же кубики делают, а кубики вообще не понимают, что такое смерть. Амулеты засыпают, переставая работать — да, такое случалось, но это ведь не настоящая смерть, это как фазовый криосон. А вечная детская страшилка про мертвый амулет… ну, она страшилка и есть, ночью в спальне нервы пощекотать. Днем про такое никто и никогда…
Ну да. Точно так же, как никто и никогда не отдает свои амулеты в чужие руки. Никто. Никогда. Даже если они не алармят больше! Это просто… неправильно.
Но ножик был нужен — риковский забрала Директриса, и именно тогда, когда нужен он стал до зарезу, словно почувствовала, зараза, чтоб ей удавиться этим ножиком!
— Не за что. — Нож дернул плечом.
— Эй! — неуверенно подал голос Бандос, до которого, похоже, кое-что начало доходить. — Я ведь типа… тоже… того-этого! Отдам, да! — и добавил, не понимая, что теряет остатки лица: — Я токо припоминал, где заныкал, во! Не с собой он у меня. А так — бери! Раз надо. Ты чего лезешь, э? Не тебя просили!
Но на его бессвязные выкрики никто не обратил внимания. Разве что Викс чуть отодвинулся брезгливо. Нет, пожалуй, здороваться не перестанут, все-таки прямого отказа не прозвучало. Но теперь еще долго каждый раз при упоминании в разговоре имени Бандоса кто-нибудь обязательно спросит со значением: «Бандос? Это который? Это не тот ли самый, за чей гнилой базар Ножу пришлось отдать свою цацку?»
А вот за цацку, кстати, следовало отдариться чем-то не менее ценным. И не приходилось особо ломать голову над тем — чем именно.
Информация и откровенность — самый ценный товар.
— Я ухожу.
Уважительное присвистывание.
— Совсем?
— Там видно будет.
Рик постарался, чтобы его слова прозвучали так же обыденно, как и предложение Ножа. Действительно, ну чего тут особенного? Один чигрант отдаёт свой амулет в чужие руки, другой собирается бежать из интерната. Обычное дело.
Из интерната не бегут. Во всяком случае, парни не бегут точно, ни разу не было, за все годы. Девчонкам по большому счету интернат не особо и нужен, им так и так светит работа на Сильвии, на шахты или в пояс астероидов их гонят лишь в самом крайнем случае, если совсем уж отмороженные и с неисправимыми дефектами генотипа. Они тут куда нужнее, обеспечивают естественный прирост населения и все такое. А вот для парней интернат — действительно выигрышный лотерейный билет в будущее, платиновая карточка, бонусный чек. Реальная возможность заслужить стипендию и приличную учебу, а потом и работу не в карьерах Кейселя или Замбики, где люди дохнут быстрее, чем бактерии в автоклаве. Там даже не говорят «умереть» — там говорят «уйти в отвал», стать шлаком. Словно они изначально уже неживые.
Интернат — реальный шанс никогда не познакомиться с шахтами изнутри. Сделать карьеру не в карьере. Получить приличную медицинскую страховку, с премиальными и правом на фазовый криосон. Кто сказал, что долгая счастливая жизнь обязательно должна быть непрерывной? Шанс увидеться с матерью, наконец! Век — это не так уж и много, если его проспать хотя бы частично, а фазы могут ведь и совпасть? Очень даже могут!
Если не убегать из интерната.
Да и куда, собственно, бежать?
Рик не знал.
Но теперь уже поздно идти на попятный, сказано вслух, не воротишь. Да при свидетелях, да после такого подарка. Поздно. Впрочем, когда было не поздно? Уж во всяком случае не в холле первого этажа, где Тони смотрел восторженно-перепуганными глазами и качал головой: «Ну ты даешь… я бы никогда…» Тони — он такой, он все воспринимает слишком всерьез, даже брошенное в сердцах после разговора с Директрисой и совершенно необдуманно. Хотя почему необдуманно? Другого выхода ведь все равно нет. Просто очень уж не хочется с этим соглашаться.
Интернатская Директриса тоже была из чигрантов. И на дух не переносила вранья, видя его насквозь. Вернее, обоняя — ее амулет давал ей такую вот не слишком приятную особенность, чуять ложь издали и безошибочно. Иной раз Рик думал почти с сочувствием, как же несладко ей живется — люди ведь все время врут друг другу, не всегда со злым умыслом даже, чаще просто так. А ее каждый раз корежит. Да, иногда Рик был близок к тому, чтобы ей посочувствовать — но не сегодня.
— Достукался? — спросила она, кривя крупное породистое лицо, словно кто-то в кабинете пустил особо вонючие ветры. Впрочем, для нее почти что так оно и было — втолкнутый сопровождающим Рик прямо с порога сделал невероятную глупость, по инерции заявив, что ни в чем не виноват. И теперь ругал себя последними словами. Но было поздно.
— Незаконным путем проник на закрытую территорию, оказал сопротивление при задержании, укусил сотрудника администрации… Да вдобавок еще и врешь мне в нос, нагло и глупо. О, конечно же, ты ни в чем не виноват.
До чего же в этот момент она была похожа на капрала — хотя тех капралов из Директрисы нарезать можно было штук шесть, да еще и на младший офицерский состав останется. Она возвышалась над своим огромным столом подобно громадной скале, и беспросветная тень ее монолитности тяжело лежала поперек ближайшего будущего Рика.
— Твое счастье, что они не подали иск. А то бы ты стоял не тут. И не со мной разговаривал.
Удержаться от довольной улыбки удалось легко — да, амулет сработал, расчет оказался верным, но что-то в голосе Директрисы Рику очень не нравилось. Некое отдаленное и пока еще кажущееся совершенно безопасным легкое погромыхивание, еле слышный рокот, вот-вот грозящий сорваться всесокрушающей лавиной от первого же маленького камушка «Но…»
— Но мое терпение, знаешь ли, не безгранично.
Начало лавины выглядело не слишком опасным. Скорее, задумчивым. Неторопливым таким. Лавины часто так выглядят — поначалу.
— И сегодня ты его, похоже, исчерпал.
Пшикнул сифон, наполняя стоящий на столе бокал более чем на две трети. Стекло сразу же запотело, пошло разводами. Бокал был под стать хозяйке кабинета, литровый, толстостенный. Пила Директриса медленно и неторопливо, шумно глотая и словно бы продолжая раздумывать. И это было уже серьезно. Рик не помнил, чтобы когда-нибудь ранее она так тянула паузу, словно не уверенная в том, что собирается произнести.
— А я ведь шла тебе навстречу, Эрик. Закрывала глаза на то, что твой кулон — никакой не амулет. — Директриса подозрительно втянула носом воздух, поморщилась и уточнила. — Ладно, почти совсем не амулет. Скажем так — в очень малой степени амулет, но далеко не только. — Принюхалась снова, кивнула удовлетворенно.
— Я закрывала глаза на твои вечные выходки. Драки. Прогулы. Несданные вовремя зачеты. Проваленные тесты. У тебя перспективные гены, думала я, они должны проявиться рано или поздно. Мальчишки всегда дерутся и нарушают правила. Это болезнь роста, ее надо переждать. Да, я так думала. Но всему есть предел. Однажды вдруг я поняла, что мне надоело. Это было вчера. После жалобы коридорного надзирателя. И как раз вчера с Кейселя пришел запрос. Такое вот совпадение.
Она отпила еще несколько глотков — крупных, медленных.
Рик сам не заметил, как его брови поползли вверх. Она что — это всерьез? Про запрос и жалобу надзирателя, которому они вчера ботинки к полу примагнитили. Спящему на посту, между прочим! На рудники за такую ерунду? Да быть не может.
— Обычно я игнорирую подобные запросы. Могла бы и сейчас. К тому же в этом году мы уже проводили отбраковку. Жирно им. Я, пожалуй, так и собиралась ответить — до сегодняшнего утра. Даже невзирая на вчерашнее. Но! Это было раньше, до того, как ты устроил дебош в общественном месте и напал на представителя администрации. А теперь еще и врешь… И вот я в сомнениях. Ибо не знаю, что доставит мне большее удовольствие — послать подальше лунников с их наглыми запросами, или же более никогда не видеть твоей наглой лживой рожи. И я решила пока придержать ответ. До завтра.
Лавина медленно ползла по пологому гребню, набирая скорость совсем по чуть-чуть, словно бы неуверенно, но уже неостановимо, и до края оставалось совсем немного.
— Я не буду выяснять, зачем ты туда полез. Мне это неинтересно. И за каким таким… хм… тебе так нужно было оталармить охрану. Лучше молчи, я же чую, ты опять соврать хочешь, а тут и так дышать нечем. А вот на что мне не наплевать — так это на то, кто именно был твоим сообщником, вернее, подстрекателем… Молчать! Не врать! Я знаю, что он был! Сам бы ты никогда… Иди! Пока. И думай. Когда надумаешь рассказать мне что-нибудь такое, что я смогу выслушать, не зажимая нос — приходи, поговорим. Не надумаешь — что ж, это будет твой выбор.
Разбираться с парой вельхо, вдруг подавшихся в драконоловы, пришлось здесь же, на полигоне. Люди, так же внезапно превратившиеся в драконоверов и всей душой сочувствовавшие «малышам», не поняли бы, если бы «господа вельхо» уединились вместо принародного объяснения своих непонятных поступков.
Разбирательство пришлось совмещать с лечением драконенка. Точнее — с отмыванием, потому что пытаться лечить грязную кожу может лишь скорбный разумом. Еще точнее — с уговорами, потому что, несмотря на мягкие голоса, отсутствие атак и сердитые попытки «внучки» выбраться из-под своего живого щита, этот живой ком разжиматься отказывался.
Кроме того, на полигон постоянно приходили новые сограждане, привлеченные разговорами о прибытии новых драконов в их многострадаль… счастливый город. А поскольку новички желали быть в курсе всех новостей, то было шумно.
— Да это не мы его так! Пало, скажи им!
— Слышь, а что тут деется? Ты гляди, и взаправду — дракончики. Ой, какие махонькие…
— Мы его таким уже нашли!
— Поэтому и забрали…
— Во как обнял сестренку… Вот бедолага.
— Да это не сестра, это наша, местная девчоночка.
— Как?!
— Напугалась, вот и…
— Не может быть! Это что, это мы все что ли, так можем?!
— Может, и можем. Моей теще, к примеру, и превращаться особо не надо… А кто ее напугать попробует — ну что ж, легкого им пути к Пятерым.
— Слышь, малой, ты не бойся, мы того… мирные… вот, хлебушка хочешь?
— Одурел — дракону хлебушка? Ему мяса подавай.
— Где я тебе тут мясо возьму? Хотя…
— Малыш…
— Бесполезно. Он людям не поверит. Вон, у него половина чешуек выдрана. Я бы на его месте после такого спалил бы на месте любого человековидного. А мага — в первую очередь.
— Что ж там за дрянь творится?
— Похоже на торговцев запрещенным товаром.
— Думаешь, они этот товар растят, а потом…
— Ага.
— Вот! Мясо! — врывается торжествующий вопль, и под нос нервно шарахнувшему дракончику суется рука, сжимающая нечто красное, капающее… — Солонинка, правда, но свежая.
Драконыш жмурится и отворачивается.
— Эх… — расстраивается доброжелатель. И исчезает, оставив, впрочем, на снегу «солонинку».
— Малыш, ты нас понимаешь? Мы хотим помочь. Тебя надо помыть, без этого нельзя вылечиться. А тут холодно… давай ты отпустишь девочку и зайдешь во-он туда? Там тепло…
— Не понимает он. Давай «чисткой» хоть пройдемся, а то мало ли, что там в этой земле за зараза.
— Действуй. Только…
— А вот сласти есть! Мед! — доброжелатель снова материализуется, с маленьким бочонком наперевес. — Мед будешь, малой?
На мед «малыш» тоже не реагирует. И на пиво, которое принес какой-то «хлебнувший для храбрости» — тоже. Судя по виду этого второго бочонка, храбрости в дарителе плескалось немало… примерно на треть содержимого.
— Эххх! Чем его угостить-то?
Бардак. Пало устало косится на обреченно замершего драконыша. В таком доме скорбных разумом сам вельхо тоже отказался бы признаваться в чем бы то ни было.
— Я наложил обезболивающее. Теперь можно чистить…
— Только осторожнее!
— Тьфу на вас! — поварша, исчезнувшая было из поля зрения, вновь появляется, с чем-то белым. Кажется, сыром. Мягкий здешний сыр знаменит на весь материк, если драконыш откажется и от него, значит, пора бить тревогу и звать всех лекарей — их невольный гость пострадал куда сильней, чем кажется.
Пало аккуратно касается своего самого любимого Знака. Пусть Лено не лечит, а всего лишь снимает боль, обманывая тело, но слишком хорошо вельхо знал, как нужен телу такой обман… Под мягким касанием золотого света драконыш дергается, но не двигается.
— Там еще драконы были?
— Э-э… не видел… зачем?
— А что, так их там и бросить?
— Ты хочешь сюда их притащить? — Коготь с интересом поднимает брови. — А горожане что скажут?
— Вот спросим — и скажут. А не захотят, — Пало понижает голос, — так наш градоначальник пригласил ведь в город двоих драконов. Явятся — отдадим их потерянных детишек…
— Четырнадцать.
— Что? — Пало еще поворачивает голову к Когтю, когда до него доходит: говорит не Коготь. И не Гэрвин. Это совсем новый голос, хрипловатый, с отчетливыми рычащими нотками и странным придыханием.
Драконыш.
— Нас там четырнадцать, — повторяет драконыш. — Было пятнадцать, но… вы правда хотите помочь?
— Конечно.
— Не понимаю…
Но, если драконыш и хотел прояснить ситуацию, ему не дали.
— Ах, так ты разговариваешь?! — послышался голос из-под его крыла. — Ты умный?! А ну тогда отпусти нас сейчас же!
Утро нового дня выдалось очень солнечным и морозным. Маленькие снежинки дрожали на свету, вальсировали в воздухе и медленно опускались вниз, чтобы присоединиться к своим друзьям. Деревья трещали глухо и устало, когда их дергал и цеплял беспощадный мороз. Трясли своими большими сильными ветками, а тяжелые шапки снега падали вниз. Птицы тревожно срывались со своих мест и с громким криком улетали в другое место, где будет спокойнее. Небо было на удивление ясным и чистым, безумно синим и высоким. Эта лазурь поражала, возвращала куда-то в прошлое, когда первый зимний месяц ассоциировался у людей с праздником, с радостью, с подарками и с новым началом. Когда самой большой заботой для них становился поиск красивой и пушистой елки, чтобы она раскинула посреди гостиной комнаты свои большие лапы, чтобы пахла свежо и вкусно и идеально сочеталась с новой лампочной гирляндой. И подарки под ней чтобы смотрелись, словно в сказке.
Люди в такие дни чаще всего суетно бегали после работы по магазинам, чтобы успеть купить такой желанный любимым человеком предмет, долгожданную игрушку для ребенка или редкую и дорогую книгу для важного партнера по работе. И даже у самых серьезных и циничных представителей человеческого рода вдруг вспыхивали яркими искорками глаза, а глубоко внутри просыпался спрятанный и давно забытый малыш, жадный до чудес и волшебства. И тогда цены вдруг становились не такими важными, а значение имели только чужие эмоции — искренние и настоящие. И сосед-старик казался не таким суровым и страшным, особенно когда угощал горстью шоколадных конфет и разноцветных леденцов. А одинокая женщина с верхнего этажа вызывалась украсить во дворе елку, на радость всем.
А по окнам расползались всевозможные лампочки, которые задорно перемигивались, общались на своем тайном языке и абсолютно точно что-то замышляли. Попробуй — разгадай.
Но праздник уже давно перестал быть таким счастливым и радостным. О нем помнило все меньше людей, уставших от войны, что сами развязали. Возможно, они были бы и рады все это прекратить и снова обратить свое внимание на цвет ленточек на подарочных коробках и на цвет посуды на праздничном столе. Но на это уже абсолютно были не способны сыны божьи — бесстрашные войны, что сполна испробовали людскую жестокость и равнодушие. Их белоснежные и кремовые крылья, которые столько тысяч лет едва слышно шелестели по асфальту и укрывали таких странных созданий от бед, давно стали черными от крови. Внимательные глаза, готовые простить большинство проступков и помочь вернуться на путь истинный — смотрели холодно и осуждающе.
Слишком многие пали в первые месяцы войны, стараясь удержать мир на краю бездны.
Братья, друзья… Любимые.
Города горели, и отсвет огня сменил нарядные огоньки. Тяжелые гробы сменили подарочные упаковки. Стоны боли и отчаянья — рождественские песни. В руках ангелов горели разящие клинки, в руках людей — металлическое оружие и святая вода. Самой большой неожиданностью для Небес стало то, что демоны — грязные и мерзкие твари, которые всегда мешались под ногами — не спешили отдать людям демонический огонь. Казалось бы, просто шевельни пальцем — и тысячелетняя вражда окончится в одну секунду. Но падшие ангелы и бессовестные демоны вдруг встали спина к спине с теми, кого высмеивали веками. И перестали улыбаться.
И стали очень легкой добычей для ослепленных страхом людей.
Тяжелая деревянная дверь отворилась со скрипом, смахивая с крыльца внушительный сугроб. Морозный воздух тут же хлынул в дом, задувая огонь в камине, ветер зашелестел старыми желтыми страницами. На крыльцо ступил мужчина, чьи вьющиеся волосы были почти одного цвета с искрящимся снегом. В синих внимательных глазах отразилось солнце и высокое далекое небо. Он спрятал нос в теплый шарф, что закрывал шею и подбородок, и который раз за последний час напряженно покачал головой. Ему определенно не нравилась эта идея, она тревожила что-то внутри, что-то темное и опасное.
Но обещание есть обещание, ничего не попишешь.
Обернувшись к дверному проему, мужчина протянул руку навстречу своему спутнику. Кожа второго была в разы темнее, а в контрасте с ладонью сердитого блондина казалось совсем черной. Длинные пальцы с розовыми пластинками ногтей невесомо коснулись середины, провели по тыльной стороне и переплелись с чужими. Вынужденный пленник небольшого деревянного дома сделал первый неуверенный шаг через порог. Снег захрустел под подошвой тяжелого ботинка. Дверь заскрипела в унисон, открываясь шире. Мужчина протянул свободную руку и уперся в стену.
— Осторожно, здесь лед, — тревожно предупредил ангел, не отрывая взгляда от возлюбленного.
— Азирафаэль, — демон чуть скривился, порядком уставший за то время, пока уговаривал собеседника на эту прогулку. — Я слепой, а не идиот. Я все-таки как-то просуществовал шесть тысяч лет, согласись?
— И посмотри, где мы теперь… — тихо выдохнул тот, но отступил на шаг, стараясь держать руки при себе.
Кроули пропустил замечание мимо ушей. Ему бы вспылить и скинуть зарвавшегося светлого с крыльца в ближайший сугроб, но… Лишившись зрения, он стал лучше слышать.
Он стал слушать.
И он прекрасно ощущал волнение в чужом голосе, чувствовал напряженные плечи под своими руками. Демон ни на мгновение не забывал, как Азирафаэль держал его за руку, пока судороги скручивали хрупкое человеческое тело. Казалось бы, когда это могущественный падший ангел, который не отступал перед опасностью и не опустил головы в борьбе с Люцифером, стал настолько слаб, чтобы мучиться от пришедшего в негодность сосуда?
Но это была святая вода. И она выжигала глаза не человеческому телу, а ему самому, всей его сущности. Всего несколько капель, попавшие в широко распахнутые глаза, заставили его скулить, слепо ползая по кафельному полу церкви. В тот момент даже освященная земля не ощущалась под коленями. Ему казалось, что он горит изнутри, и на этот раз не отделается только крыльями — сгорит до самого конца.
— Мы ненадолго, договорились? — Азирафаэль снова огляделся, словно ожидал нападения в любую секунду. — И не далеко.
— Твой начальник постарался, защищая это место, — напомнил Кроули и спустился еще на одну ступень, вдыхая прохладный воздух полной грудью. — Перестань дергаться.
Если не знать, что вместо ехидных янтарных глаз у демона — пустые черные провалы, то казалось, что он в полном порядке. Змей ступал уверенно и твердо, подставлял лицо под падающий снег и едва заметно улыбался. Кроули выглядел самим собой, если не знать, что по ночам он вскакивал от собственных криков и слепо шарил перед собой дрожащими руками. Или царапал светлые выпуклые шрамы от собственных когтей вокруг глаз.
Азирафаэль пару секунд смотрел в чужую прямую спину, после чего качнул головой и поспешил следом, мягко придерживая под локоть.
Раньше они много гуляли. Проходили от любимого ресторана до парка, перехватывали на десерт дешевое мороженое и усаживались на скамейке напротив старого пруда. У Кроули были какие-то давние счеты с облезлой уткой, на крыльях которой уже появились седые перья. Ангел много говорил, вспоминал о прошлом и рассуждал, а демон — изредка вставлял свои пять копеек, поддевал друга и бросал едкие комментарии. Это были чудесные дни. Старый пруд в любимом парке, вероятно, давно замерз. Утки спрятались, если конечно выжили в той бойне, что произошла в городе. Вы когда-нибудь видели обезумевшего от боли и отчаяния ангела? Конечно, нет, иначе Вас бы давно не было в живых…
Тропинка, что спряталась под толстым слоем снега, петляла между деревьев. Азирафаэль уверенно шел по ней, направляя своего возлюбленного легким движением. Если Кроули и замечал это, то предпочитал молчать. Он дышал ртом, стараясь уловить новые запахи, касался пальцами обледеневших стволов деревьев, поворачивал голову в ту сторону, откуда доносились тихие голоса птиц.
— Как я по этому скучал… — довольно произнес демон, когда они вышли на небольшую поляну, его голос эхом разносился над ней.
— По… заснеженному пустырю? — Азирафаэль позволил себе редкую улыбку, которую Кроули тут же поймал подушечками пальцев, проследил от одного уголка губ до другого и поцеловал невесомо.
— По тихому миру, по твоей улыбке, по чему-то… правильному.
— Скоро Рождество, — вспомнил вдруг ангел, чей взгляд упал на высокую статную ель. — Кажется.
Кроули отошел на несколько шагов, едва заметно выставив перед собой руки, чтобы не напороться на окружающие поляну деревья. На джинсах, что так красиво подчеркивали худые ноги, налип снег небольшими комьями. Из-под дутой куртки показался свитер. Азирафаэль видел, как покраснели кончики ушей любовника, как темный румянец украсил его скулы.
Демон вдруг резко обернулся и указал пальцем на Небесного Воина.
— Я хочу сразить тебя, о, пернатый!
— Что? — растерянно моргнул ангел, даже отступил на шаг назад, на всякий случай.
— Если ты не забыл, то я — кровожадный и мерзкий демон! И я хочу крови! — Кроули наклонился вдруг, сгребая снег около своей ноги, и швырнул увесистый, но довольно кривой снежок туда, где, ему казалось, стоит Страж Восточных Врат. — Бейся со мной!
Снежок пролетел в нескольких метрах от Азирафаэля и разбился о дерево. Тот проводил снаряд печальным взглядом и покачал головой.
— Сейчас не самое удачное время, мой дорогой… — начал было ангел.
— А когда оно будет удачным, ангел? — раздраженно отозвался Кроули, наклоняясь за новым снежком. — Давай же! Ты умеешь играть, я знаю!
Очередной бросок оказался еще хуже предыдущего. Комок снега печально улетел вдаль, не задев ни одного ствола. Демон повел носом, словно пытался учуять, насколько сильно промазал. Где-то в глубине леса хрустнула сухая ветка. Возможно, это неосторожный зверь наступил на нее или мороз все же разломал. Но Азирафаэль нервно дернулся и развернулся на звук. Тяжелые грязные крылья взметнули в воздух ворох снега. Взгляд синих глаз метался от одной стороны поляны к другой. Казалось, что даже короткие волоски на шее воина встали дыбом от напряжения.
— Эй, — позвал демон, игнорируя неприятные мурашки от всплеска чужой силы. — Если ты будешь играть в полную мощь, это будет нечестно.
— Нам нужно идти, — хрипло сказал Азирафаэль. — Хватит на сегодня.
— Да брось, ангел! — Кроули сморщился. — Мы только вышли! Я скоро плесенью покроюсь в этом доме.
— Здесь может быть опасно… — он нехотя сложил крылья, но не перестал оглядываться.
— Я хочу бой, — упрямо оповестил демон и бросил очередной снежок.
— Дорогой мой, это неразумно… — устало позвал Азирафаэль, щуря воспаленные глаза. — Пойдем, я почитаю тебе что-нибудь…
— Мы прочитали все книги в этом чертовом доме! — огрызнулся Кроули и отряхнул ладони. — Азирафаэль, расслабься и поиграй со мной.
— Кроули…
— Поиграй. Со. Мной! — зарычал демон, и на его скулах проступили черные острые чешуйки. — Или это мне нужно было сгореть от святой воды тогда, чтобы ты хоть немного расслабился!?
— Перестань! — ангел заметно побледнел и сжал губы в тонкую линию.
— Тебе стало бы легче? Ты бы смог как Габриэль — дать себе волю и просто убивать, пока рука не устанет карать! Ну признай, так было бы лучше!
— Ты говоришь глупости! — страх и усталость смешались в душе ангела в ядовитую смесь. — Хватит так себя вести!
— Тогда — поиграй со мной! — закричал во весь голос демон.
Большие снежные шапки рухнули с деревьев вниз, обламывая самые тонкие ветки. Птицы сорвались с веток и устремились прочь. Проходившие недалеко волки опасно зарычали, скаля острые зубы. Азирафаэль схватил ком снега обеими руками и, размахнувшись, бросил точно в чужое лицо. Крайние перья на крыльях затрепетали от той силы, что наполнила с виду хрупкое тело. Порыв ветра разметал волосы.
Сапфировые глаза, что на мгновение потемнели, вдруг испуганно распахнулись. Азирафаэль вскрикнул, протягивая руку вперед, и хотел окликнуть Кроули, хотя прекрасно понимал, что не успеет… как вдруг демон вскинул руку перед собой и очень легко поймал увесистый ком снега и льда. Сильные пальцы сжали снежок и сдавили, пока он не рассыпался яркими искорками, что заблестели на солнце.
Широкая улыбка растянула тонкие губы Кроули. Показались белые острые зубы.
— Ты был хорошим мальчиком в этом году, ангел? — спросил демон, а Азирафаэль едва ощутимо задрожал от тех соблазнительных бархатных ноток, что проскользнули в чужом голосе. — Если да, то добрый Санта исполнит твое самое заветное желание…
Азирафаэль охнул и закрыл ладонями рот, не в силах поверить в то, что видит. А напротив, на чужом, таком любимом лице мелко задрожали пушистые черные ресницы.
Кроули медленно открыл глаза.
На прямые вопросы «Незнакомка» отвечает честно, но, по возможности, кратко. Экипаж, как и у нас, из одного пилота. Скоро заработает видеоканал в нашем формате передачи данных. Увижу, как выглядит моя спасительница.
Для пробы запустили аудиоканал. Голос женский, приятный, но явно компьютерный. После этого «Незнакомка» попросила паузу на сорок восемь часов для изготовления адаптеров к нашим каналам связи, изучения языка и культуры Земли.
Через сорок восемь часов поинтересовалась, не возникли ли у меня потребности в каких-либо жизненно необходимых ресурсах и попросила паузу ещё на сорок восемь часов. Объяснила это сложностью изучения нашей противоречивой композитной мультицивилизации.
Жалко… У меня столько вопросов накопилось. Но делать нечего. Загрузил в очередь на передачу еще пачку документов. В этот раз – по устройству корабля. И пошел отсыпаться.
Знания пришельцев о Земле обширны, но не систематизированы. Они правильно оценивают наш научный и технический потенциал, но плавают в деталях. С социологией ещё хуже. Это понятно. Трудно разобраться в социологии, просматривая фильмы, телешоу или ролики из Интернета. К тому же Незнакомка — капитан звездолёта, а не социолог или экономист. До этого рейса вообще не знала о нашей цивилизации. В последний момент, уже после старта, получила задание пролететь через три звезды, собрать информацию с автоматических станций. А также — минимальный набор знаний о нашей цивилизации.
Наконец-то можем говорить по-настоящему. Хоть и через компьютерный транслятор. Незнакомка сказала, что они тоже используют для общения звуковые частоты, но более высокий частотный диапазон. К тому же, она сейчас в космической биоформе. Предложил для общения использовать имена, а не безликое «кап». Согласилась. Сообщила, что ее пол в данный момент активный. Что приблизительно соответствует нашему женскому. И предложила мне выбрать для неё имя. Её имя в наших звуках не выражается.
Вообще с полами пришельцев я пока не разобрался. Их система полов более сложная, и в нашу напрямую не транслируется. Но она обещала подобрать аналог, как только получше разберется в нашей культуре. Сказала, что изучает её всё свободное время. О своей культуре пока молчит. Говорит, сначала должна установить уровень развития нашей цивилизации. У них строгие правила.
Нельзя передавать дикарям высокие технологии. Какие считать высокими, какие — нет, зависит от уровня развития дикарей. Я так понял…
Кто мне объяснит, почему я предложил ей имя Марико? Разве мало хороших русских имён? Надежда, например. Очень актуально. Почему я предложил ей японское имя из древней компьютерной игрушки? Принцесса Марико, которую должен спасти отважный проходимец. По факту, как бы, она меня спасает… Но Незнакомка имени обрадовалась.
— Теперь у меня есть имя на вашей планете. Получить имя на чужой планете — это высокая честь. Я горжусь своим новым именем, — сказала она. Надо понимать, я постиг кусочек культуры далёких миров.
Ну, раз всё настолько серьёзно, сделал соответствующую запись в бортжурнале. Капитан имеет право регистрировать имена, например, вновь родившихся пассажиров.
Заработал двусторонний видеоканал в стандартном формате земных протоколов. Моей заслуги в этом мало. Марико говорит, что её заслуги — тоже. У неё на борту установлен очень хороший имитатор искусственного интеллекта. (Так и сказала — не ИИ, а имитатор ИИ. Наши кибернетики с ума сойдут от этой фразы.) Он и заведует разработкой новой аппаратуры.
В общем, теперь можем делать друг другу видеозвонки. Правда, вместо кадров из рубки «Незнакомки» идет компьютерная симуляция.
— Мы сильно отличаемся от вас внешне. К тому же я сейчас в космической биоформе. Это может создать неправильное представление о красоте нашего облика, — объяснила Марико.
И что я увидел на экране? Обнажённую фигуру из живого серебра. Фигуру ЗЕМНОЙ женщины. Очень даже пропорционально сложенной. Со всеми анатомическими подробностями.
— Ух ты!.. Марико, ты уже ознакомилась с понятием одежды? Одежда очень важна в культуре нашей цивилизации.
— Беру паузу на сутки, — сказала Марико и отключилась. А я порылся в архиве периодики и отправил на борт «Незнакомки» двухлетний комплект журнала мод. (Знал, что в стандартном информационном обеспечении он есть, но никогда не думал, что когда-нибудь мне понадобится. «Знание-сила», «Наука и жизнь», «Юный техник», комиксы всякие, журналы для мужчин – куда ни шло. Но журналы женской моды… А вот поди ж ты…)
— Спасибо, — пришел ответ от Марико через пару минут. А ещё через
несколько секунд:
— Моя реакция правильная?
— Абсолютно правильная, — квитировал я.
Незнакомка уже осваивает учебник этикета. Мне тоже в срочном порядке нужно его прочесть! Иначе может случиться дипломатический конфуз.
Разобрался с половым вопросом пришельцев. Это нечто! Правильно Марико говорила, что всё не так, как у нас. Пола у них три. Представитель каждого пола может пребывать в двух формах: активной и пассивной. Активная форма способна к воспроизводству потомства. Иными словами, может детей рожать. Пассивная только поставляет генетический материал. Марико говорила, что находится в активной форме. И аватарку себе выбрала женского пола.
Семьи у пришельцев имеются. Обычно из двух особей различных полов. Иногда — из трёх. Наличие в семье двух партнеров одного пола не запрещено, но встречается редко и считается не совсем правильным. По этой же причине редко встречаются семьи из четырёх партнеров. Ребёнок наследует пол одного из родителей. И при рождении имеет активную форму. Сменой формы научились управлять в незапамятные времена. Сначала — подбором диеты, а в настоящее время — приемом гормональных препаратов.
Марико уже второй раз в активной форме. Но ещё не рожала, и детей не имеет. Работа не способствует… Очень удивилась, когда узнала, что меня на Земле ждет партнер в активной форме и ребёнок, тоже в активной форме.
— Сейчас я правильно одета? — спросила она на следующем сеансе видеосвязи.
— Правильно. Стильно и очень красиво. Но было бы ещё красивее, если б глаза твоей аватарки были как у людей.
— Можешь показать образец?
На секунду смутился. Потом переслал Марико фотографию Ларисы с семилетним Зинулёнком на руках. И прочитал краткую лекцию об устройстве глаза и назначении зрачка. Через час у Марико были глаза Ларисы. Это лучше, чем слепые металлические бельма. Но фигура из темного металла в платье из более светлого всё равно производит неизгладимое впечатление.
Занимаемся с Марико языком и культурой. Похоже, язык она изучила. В голосе появились акцент и интонации. Вначале шел ровный, безинтонационный компьютерный перевод. Да и паузы между вопросом и ответом уменьшились до естественных при разговоре.
Занятия односторонние. На меня сыплются вопросы, а я стараюсь дать на них развернутые ответы. О культуре своей цивилизации Марико распространяться не хочет. Говорит, это будет серьёзным нарушением их правил, так как у неё нет разрешения вступать в контакт с цивилизацией неопределенного статуса.
— А то, что сейчас происходит — это не контакт? — интересуюсь я.
— Мы слишком далеко от вашей звезды. На настоящий момент зона карантина распространяется приблизительно на сорок светолет, если считать в ваших единицах. Формально мы вне зоны карантина, и мои действия не нарушают правила. После моего рапорта зона будет расширена. Но это не главное. Ты послал просьбу о помощи. Когда один пилот получает просьбу о помощи от другого пилота, все законы отступают на второй план. Это традиция. Традиция сильнее закона.
Хоть Марико и скрывает свой настоящий внешний вид, некоторые детали проскальзывают. Например, запредельная для человека гибкость суставов. В моей голове бродит лёгкое подозрение, что конечности у Марико как у осьминога. Ну не могут обычные суставы выворачиваться в обратную сторону.
Когда об этом зашел разговор, я разделся до плавок и продемонстрировал пределы подвижности своих суставов. Марико тут же скорректировала модель.
— У тебя прямая связь мозга с компьютером? — поинтересовался я.
— В космической биоформе — да. А у тебя разве нет? В пакете информации о вашей цивилизации много раз встречалось упоминание о прямой связи мозга и компьютера. Нейрошунты, шлемы и камеры виртуальной реальности… Мы неверно распознали их функции и назначение?
— Распознали верно. Только это — фантастика… — смутился я.
— Фантастика… Поняла! Вы отрабатываете на моделях варианты развития цивилизации, чтоб выбрать наилучший вариант?
— И это тоже, — краснея от стыда, промямлил я. — Но главное, чтоб не попасть в наихудший. А для многих фантастика просто игра ума. Развлечение, не больше.
— Наверно, очень сложно управлять кораблем без прямой связи? — поинтересовалась Марико.
— Бывают сложные моменты, — не стал спорить я. И показал пульт управления кораблем в режиме самодиагностики. Чтоб на экранах мерцали и переливались шкалы.
— У меня всё это здесь, — Марико коснулась ладонью лба. — Но не так много сразу.
— У меня тоже не так много сразу. Обычно светятся только те приборы, которые нужны в данный момент. Или те, с которыми что-то не так. Я включил все чтоб показать тебе.
Марико замерла на полминуты, и за её спиной вместо серого фона возникла копия рубки моего корабля.
— Так лучше?
— Так привычнее, — улыбнулся я.
Очередной сеанс связи. Перед металлической фигурой Марико над металлическим же журнальным столиком плавает в воздухе полупрозрачная модель моего корабля.
— Значит, в этих баках хранится хладагент, — Марико погружает руку в голограмму и двумя пальцами вытаскивает горошину бака.
— Да.
— Почему баки такие маленькие, и почему их так много? Может, лучше изготовить несколько больших? — она отпускает бак, и тот улетает на своё место в голограмме, словно притянутый резинкой.
— Не знаю. У меня есть чертежи корабля, но нет комментариев, почему детали сделаны так, а не иначе.
— А это — бак для рабочего тела? — Марико вытаскивает из голограммы следующую деталь.
— Нет, это плавильная камера для рабочего тела. Рабочее тело хранится в виде твердых брикетов. Они плавятся перед подачей в двигатели.
— Вода может использоваться в качестве рабочего тела?
— Может, если перенастроить двигатели. Но двигатели тогда смогут дать лишь двадцать процентов от полной тяги, и расход рабочего тела будет очень большим.
— Трюм твоего корабля сейчас пустой. В нем можно установить большие баки для воды.
Прикидываю, сколько тысяч тонн воды мне потребуется на обратную дорогу. Прощай, оранжерея. Прощайте джунгли на гидропонике…
— Перенастроить двигатели я могу. Но на борту нет материалов и оборудования для изготовления баков. Нет насосов для перекачки воды. Всё лишнее я выбросил в космос, чтоб совершить последний прыжок.
Марико строит недовольную гримаску. В этот раз — правильную. И соответствующую ситуации. По их понятиям загрязнять космос посторонними предметами нехорошо.
— Баки можно изготовить из вещества металлических метеоритов. Оборудование у меня есть. Ты должен представить схему расположения баков, трубопроводов и насосов. И документацию для изготовления насосов. Сгодится образец насоса.
— Мне нужно время на обдумывание проекта. Сутки.
— Принято.
Перенастроить движок на Н2О… Первые опыты именно с водой и производили. По сравнению с химическими двигателями это был прорыв. Потом отказались. Дело в том, что Н2О — молекула. Её разрывает на части, на атомы. А атомы имеют разную массу. Бегущее поле не может одинаково эффективно ускорять атомы разной массы. Если настроить волну на тяжёлые атомы, то лёгкие сначала обгонят волну, а потом… Потом волна их догонит и обгонит, ускорив лишь на чуть. Нужно — как серфингисту — держаться на гребне волны. Не отставать, но и не обгонять. Только тогда на всей дистанции разгона ускорение будет максимальным.
32. Интерьер. Райотдел милиции. Холл, каморка дежурного
Золотов, Солнцев, дежурный лейтенант
В отделение входят Солнцев и Золотов. Вид у них помятый и взъерошенный. Золотов машет рукой дежурному.
Золотов:
— Миша, здорово! Надо срочно случай зафиксировать…
Дежурный (перебивая):
— А, Золотов! Тебя-то мне и надо, я уже звонить собирался, будить!
Золотов:
— По поводу?..
Дежурный:
— Эксцесс на твоей земле, вот что.
Золотов:
— Какой ещё эксцесс?
Дежурный:
— Паранормальный, едрит… И потусторонний!
Солнцев:
— Что, уже насчет демона звонили?! Ни хрена оперативность!
Дежурный:
— Какой, к чертям, демон! Тут цельный шабаш! Разгул нечистой силы! Ночь на Лысой горе, блин!
Золотов:
— Так, рассказывай!
Дежурный (встаёт):
— Я уж лучше покажу.
Открывает дверь в помещение дежурной части. Пропускает внутрь Золотова и Солнцева. С ухмылкой запирает за ними дверь.
33. Интерьер. Райотдел. Помещение дежурной части
Дядя Толя, Сыч, Бамбула, Фонарь, Лимон. Золотов, Солнцев. «Ведьма» Жанна. Заспанный сержант
В помещении дежурной части вдоль стены безучастно сидят дядя Толя, Сыч, Бамбула, Фонарь, Лимон. Все они со следами травм: дядя Толя держится за окровавленное ухо, у Сыча перевязана ладонь, у Фонаря, как положено, фонарь под глазом, у Лимона расцарапано лицо, у Бамбулы физиономия в нескольких местах заклеена пластырем. За столом дремлет сержант. Поперёк стола лежит дворницкая метла
В «обезьяннике», отгороженном от остального помещения толстой решеткой, неподвижно сидит Жанна в грязном и мятом облачении ведьмы. Она пребывает в прострации, остекленевшие глаза устремлены в никуда.
Золотов (присвистнув):
— Знакомые все лица!.. (Сержанту) И кто это у нас?
Сержант (не просыпаясь):
— Потерпевшие…
Золотов (показывая на Жанну):
— А это, надо понимать, подозреваемая?
Сержант кивает. Золотов показывает на метлу.
Золотов:
— А это не иначе, как орудие преступления?
Сержант (не открывая глаз):
— Орудие, орудие…
Золотов (Жанне):
— Эк же тебя сподобило…
Жанна (со страстью):
— Инквизиторы! Сатрапы! Дипломированные лакеи поповщины!
Солнцев:
— Видал, как прёт девку, а!
Жанна:
— Пепел Жанны д’Арк стучит в моё сердце…
Вновь впадает в ступор.
Золотов:
— Так, ладно, будет разбираться по порядку. Начнём с потерпевших. (Сержанту) Ключики от дознавательской дай-ка. (Солнцеву) Пособишь?
Солнцев (со вздохом):
— Придётся…
Сержант, не просыпаясь, достаёт из стола ключи и замирает, держа их на весу.
Золотов (забирая ключи):
— Ну, что, граждане терпилы, прошу за мной.
34. Интерьер. Райотдел. Комната дознавателей
Золотов, Фонарь, Лимон
Золотов сидит за столом, составляет протокол. Напротив — Фонарь и Лимон.
Золотов:
— А туда зачем попёрлись?
Фонарь:
— Ну, это… типа на свиданку спешили…
Золотов:
— Типа фишка такая? Свидание среди могил?
Фонарь:
— Да не… мы это…
Лимон:
— Короче, мы с Верунчиком забились, а этот чмырь предложил напрямки рвануть…
Фонарь:
— За чмыря ответишь, лох чилийский! (Замахивается)
Лимон:
— А чего он?.. В общем, идём тихо, никого не трогаем, а тут сверху на меня — котяра, огромный, и сразу — когтями. Всё лицо расцарапал, а мне, между прочим, лицом работать…
Золотов:
— Котяра, говоришь? Так и запишем… (Фонарю) А тебе кто бланш навесил? Тоже котяра?
Фонарь:
— Не, ну… Козлина этот (показывает на Лимона) на меня завалился, а я — об дерево, хрясь!
Золотов:
— Понятно. А эта, которая внизу, с метлой?
Лимон:
— Да их там много было, с мётлами. И с файерами. Метались, орали…
Фонарь:
— Кино про немцев!
35. Интерьер. Райотдел. Комната дознавателей
Солнцев, Сыч, Бамбула
В другом углу Солнцев снимает показания с Сыча
Солнцев:
— Значит, приехали поздравить священника Иннокентия Петровича Знаменского с рождением внука? Так и запишем…
Сыч:
— Пиши-пиши… Мы со святыми отцами давно корешимся, вот те крест…
Задирает майку. На груди — татуировка церкви с двумя маковками, поверх неё — массивный золотой крест на цепочке.
Солнцев:
— Понятно… Ну, а руку при каких обстоятельствах повредили?
Сыч:
— Сидим, значит, празднуем, а тут за окном кипиш какой-то, движуха нехорошая — вопли, огоньки мелькают, бабы с мётлами… Ну, вышли разобраться, прихватили одну, а она Бамбулу — метлой в хлебало, меня — по руке деревяшкой. Как битой, прикинь…
Солнцев:
— Это та, которая внизу?
Сыч:
— А хрен поймешь, их там штук полста было. Эту мы уже потом повязали…
Солнцев:
— Угу… Заявление писать будем?
Сыч:
— Это юмор такой, да? Сами разберёмся, сами накажем…
Солнцев:
— Без рукоприкладства, предупреждаю.
Сыч (усмехаясь):
— Какое рукоприкладство, начальник, мы ж не звери… Отработают по специальности.
36. Интерьер. Райотдел. Комната дознавателей
Золотов, дядя Толя
Золотов:
— А тебя, голубь шизокрылый, за каким лешим на погост занесло?
Дядя Толя:
— Ой-й… (Покачивается, взявшись за голову). Да я к батюшке шел, а там Базилио, ну, попрошайка кладбищенский. Мы с ним тяпнули, я и отрубился… А очнулся, когда наступили мне прямо на ухо… Кто — не знаю.
Золотов:
— А к батюшке зачем шёл?
Дядя Толя:
— А думал, подскажет что — от сглаза.
Золотов:
— А тебя, выходит, сглазили? Кто, не знаешь?
Дядя Толя:
— Как не знать? Ведьма, прости господи, упыриха. Зубищи — во!
Золотов:
— Где? Когда?
Дядя Толя:
— Да утречком ещё, возле углового…
Золотов:
— И за что ж это она тебя, бедолагу?
Дядя Толя:
— А ни за что, печёнкой клянусь! Я ей, честь-честью, метлу притаранил, как договаривались…
Золотов:
— Ну, видел я тебя с той метлой. Это из тех, что у Салмана-дворника спёр?
Дядя Толя:
— Да побойся Бога, гражданин начальник? Какого ещё Салмана? Свою отдал, кровную-единоутробную. На лоджии пылилась с тех самых пор, как меня, стало быть, в прошлом годе из озеленителей турнули…
Золотов:
— К делу ближе давай…
Дядя Толя:
— Я, значит, выхожу утречком, трубы горят, в доме ни копья, баба моя, стервь, с позавчера к сестре уехавши. Иду к лабазу, думаю, встречу кого или так настреляю… на лечение. А там эта… Мадам, говорю, ссудите страдальцу… А она — за так не подам, а вот принесешь метлу садовую — посодействую. Ну, я быстренько смекнул, домой мухой…
Золотов:
— Понятно. Ведьму опиши. Уж не та, что внизу, в дежурке прохлаждается?
Дядя Толя (убеждённо):
— Не, точно не она. У этой зубы обыкновенные, и метла при ней не моя… А та, утрешняя… Б-р-р! Одета в чёрную кожу с заклепками, патлы чёрные, рожа бледная, как у трупа, а главное — клычищи!..
Задумчивое лицо Золотова.
37. Интерьер. Райотдел. Комната дознавателей
Золотов, Солнцев, Жанна
Теперь Золотов с Солнцевым сидят рядом, напротив — поникшая Жанна.
Золотов (строго):
— Громче! Фамилия?
Жанна:
— Даркина. Жанна Даркина.
Солнцев:
— Историческая личность!.. Так это ты, Жанна Даркина, всю эту пердимонокль на кладбище замутила?
Жанна:
— Нет, честное слово, не я!..
Золотов (хмуро):
— А кто?
Жанна:
— Да не знаю я, чувырла какая-то, её Светка знает, из сто седьмой!.. Зашли как-то с девчонками в «Бормотос» потусить, а там она, готичная такая, вся в чёрном, в феньках с черепушками, макияж типа «трупак», клыки вампирские нарощенные. Сначала со Светкой ля-ля тополя, потом к нам за столик — и давай втирать. Про ведьминское братство, про Вальпургиеву ночь, про ритуалы… Ну мы и повелись — а чего, прикольно…
Золотов:
— По полной программе прикололись, ага!.. Мётлы у Салмана кто свистнул?
Жанна:
— Ну, мы… Но мы вернуть хотели, честное слово!..
Солнцев:
— А эта, из «Бормотоса», сама-то на кладбище была?
Жанна:
— Была. Она-то и шабашем руководила, и котищу притащила, которого мы все целовать должны были. Только он Тоньку цапнул и убежал. Мы за ним, а тут мужики эти, сначала одни, потом другие…
Золотов (хмуро):
— Так, а имя у этой вашей «готичной» имеется?
Жанна:
— Да Ритка вроде…
Золотов (Солнцеву):
— Продолжай, я выйду на минуточку…
38. Натура. Парк. Утро
Рита, пёс
Рита, сестра Золотова, в модном спортивном костюмчике, выгуливает собаку («киногеничной» породы — бульдожку, чау-чау). Её мобильный отзванивает танго. Рита берёт трубку, одновременно удерживая пса, рвущегося к куче мусора.
Рита (в трубку):
— Привет, братишка, если ты насчет денег, то спасибо, я выкрутилась, халтурку нашла… (Псу) Бобик, или как тебя там, сидеть, я сказала! (В трубку) Нет, это я не тебе… Чего-чего? Ну как, две пломбы, прикус поправила, выровняла… Слушай, а с чего это тебя мои зубы интересуют? Клыки?! Вампирские?! Совсем охренел?!.. На каком ещё кладбище?!! Нет, ты, Золотов, точно или не опохмелился, или наоборот! (Отключается. Псу, сокрушенно): Один был приличный родственник, и тот спятил.
Пёс подбегает к Рите, поднимает голову, преданно смотрит в глаза. Рита улыбается, демонстрируя ровные белые зубки.
К лету ком работы все рос и рос, несмотря на помощь андроидов. Если честно, Гвен уже думала, что без жестянок они бы просто нахер потонули под грузом преступности: тридцать девятый год можно было смело объявлять годом «красного льда». Революция как будто шлюзы открыла.
— Рич, что у нас по перестрелке в парке Чандлер? — Гвен ела, не отрывая взгляд от терминала.
— Коннор уточнил, что все погибшие относились к банде «Синих когтей». Рассматриваем вариант внедрения.
— Разберемся. Пушку хоть одну нашли?
— Пока нет. Твой кофе, Гвен, — Рич положил руку ей на плечо, когда ставил рядом чашку, и Гвен моргнула, возвращаясь к реальности.
Ночью ей снились мертвецы, плывущие в черно-красной воде. Хоть требуй вторую ставку за работу ночью. Она откинулась назад, проморгалась и вернулась к терминалу, прихлебывая кофе. Жизнь в нее тоже потихоньку возвращалась. Дом был уже как филиал офиса.
Иерихон тоже заебал, требуя расследовать быстрее. Что там как, когда будут найдены проклятые похитители невинных андроидов, использующихся для перевозки льда, будьте любезны соблюдать права новых граждан и не смейте этих граждан допрашивать без адвокатов и свидетелей… То, что отдел зашивался, никого не ебало. Гвен уже так-то отвыкла ночевать на составленных рядком стульях в участке, а конца-края этой дряни не было видно. Вчера еле удалось вырваться домой, поспать хоть в кровати.
Для полного счастья какие-то мутные умельцы научились перегонять даже использованный, сильно разряженный тириум на низкосортный лед. Андроиды психовали. Гвен тоже парилась бы, если бы из ее крови научились гнать наркоту. Ситуация просто пиздец. Газетчики еще эти сраные под боком и с камерами в каждой жопной дырке.
— Скандал с CNN удалось замять? — Гвен устало потерла лоб. Пусть засветились смежники, не она, но все равно… Надо ж было попасть под камеры в момент допроса с пристрастием.
— Пока андроиды находят сотрудничество с полицией очень рискованным и предпочитают обращаться в Иерихон или вообще молчать.
Это был не тот ответ, которого ждала Гвен, но хрен с ним. И это правда. Андроиды упрямо молчали. То ли их запугивали… то ли, что более неприятно, они сами имели выгоду в этом бизнесе, и Гвен все больше склонялась к второму варианту. Тириум и красный лед шли в связке с начала времен, а теперь андроиды зарабатывали на жизнь, как люди. Поставки «Киберлайф» были под колпаком, так что наркобизнес находил обходные пути. И — вполне возможно — новых пластиковых рекрутов.
Часть андроидов боялась до усрачки и полицию, и «охотников на девиантов». Какая-то сволочь слила в сеть старые протоколы, в которых Коннор и Ричард еще фигурировали в этом ебаном статусе, и теперь многие реагировали на них истерикой.
Да и Гвен тоже успела облажаться: на одного тормоза наорала, слегка смазала по наглой морде второму, и — вуаля.
Ладонь на плече шевельнулась, и она на пару секунд закрыла глаза. Сидит, блин, в одном носке, трусах и майке, а нужно уже ехать. Может, даже пропустить тренировку — в жизни сейчас хватало пробежек, подтягиваний и внезапных задержаний брыкающейся стокилограммовой туши. Гвен рывком встала. Нехрен жалеть себя. И так в последнее время даже щеночек Коннор стал каким-то оскаленным.
Машина не завелась.
— Я вызову кибертакси, — предложил Ричард, пока она злобно смотрела под капот.
— Ненавижу эти автономные гробы, — Гвен с грохотом захлопнула капот. Все же в доисторической руине Хэнка были преимущества — он мог сам ее починить, и быстро! А тут хер знает, что сгорело. Проще новую купить.
— Автобус прибывает через три минуты.
Остановка была за домом, даже без крыши. Гвен последний раз пользовалась ей года три назад. Но ничего, автобус пришел вовремя, и в нем даже было место среди других жаждущих попасть на работу.
Через пять минут — как только двери закрылась — Гвен пожалела об этой идее. Ладно бы потнючий панк и рыдающий младенец! Ладно! Но через проход злобно сралась какая-то парочка, их голоса долбили по голове хуже детских писков. Гвен почти дозрела показать им, как надо скандалить по-взрослому, как вперед выполз священник, и начал проповедь.
Прямо вот так, на ходу, не стесняясь. И доебался он не к скандалистам, а к Ричу.
— Сказано было, что рабы восстанут и поработят своих хозяев! Сказано было — не создавай подобных себе! Теперь демоны ходят среди нас, как люди, и никто их не остановит!
Он было потянулся к Ричарду, но Гвен встала между ними.
— Отъебитесь, падре, мы проповедь не заказывали.
Мягкий кругленький темнокожий проповедник оскалился вдруг с настоящей угрозой.
— Не стоит играть с дьяволом. Не стоит забывать, что мы — сосуды божии, а они — извращенное подобие…
До участка еще пятнадцать минут, а мудак явно мог так вещать часами. Гвен потерла висок, коротко осмотрелась. Панк показал ей большой палец, остальные отворачивались и внимательно рассматривали пейзажи за окном. Особенно внимательно изучала деревья девушка с ребенком — и с диодом на виске.
— … Демоны, захватывающие наш мир, чтобы привести Антихриста с разными глазами!
— Слышь, — Гвен щелкнула у него перед лицом. — Я сама тот еще сосуд греха и сейчас, если не захлопнешься, хорошенько нагрешу гневом и насилием. Будешь гундосым мучеником без зуба.
В голове плавали какие-то обрывки из воскресной школы, но она в упор не помнила, у кого из святых рвали зубы, а у кого что еще отпиливали. Была же такая тетка с сиськами на тарелочке… Так что вместо богословского аргумента она показала значок.
Мудак поперхнулся и опасливо попятился, вещая уже почти шепотом про слабых к искушению дочерей Евы. Гвен сделала жест, будто убавляла звук, и он окончательно затих. Теперь забурчали в сторону Гвен, но под взглядом затихли и снова крайне заинтересовались пейзажем.
Внутри все еще клокотало, она потащила Ричарда за собой из автобуса, спеша к участку, потом решила, что это выглядит как бегство, и обозлилась сильнее. Развелось, блядь, проповедников, плюнуть некуда!
В дверях ее поймала Тина:
— У нас есть дилер, Фаулер сказал поставить на допрос тебя… Стоп, ты, может, обратно домой? Мы с Уилсоном справимся, серьезно.
— Я в норме!
— Да как знаешь. В твоих мешках под глазами трупы уже можно прятать, если что.
Гвен чем-то отшутилась, принимая в руки стопку распечаток. Хэнк пытался связать дело до утра, но пару часов назад Коннор выгнал его домой, а упавшее знамя осталось не таким ярким талантам.
Этой стопкой можно было уже убивать с особой жестокостью.
— Рич, будь человеком, притарань еще кофе.
Гвен точно не была готова сражаться с кофемашиной. Мысли вернулись к делу, она уже начала читать, когда Ричард подал голос:
— Вам не следует увлекаться стимуляторами. Полезнее было бы высвободить несколько дней для отдыха, а потом вернуться к работе.
— Нахпшел! — Гвен ткнула его в грудь, но с места не сдвинула.
Пришлось возвращаться к делу без кофеина в крови. Сволочь пластиковая, учить ее вздумал. Он, что ли, работать за всех будет, если Гвен уйдет курить в джакузи?
За спиной шептались, очень хотелось показать фак, но пришлось сдерживаться, прикрывая свой котел с паром глухой крышкой.
***
За стеклом в допросной сидел потрепанный парень — выглядел он лет на двадцать семь, не больше. Чистые руки, нелепые усишки, глаза вроде ясные, хотя не спал ночь — взяли в три двадцать пять, во время крупного рейда.
— Шесть грамм льда, — сказала Гвен вслух. — Не наш размерчик.
Выглядел он не как курьер и тем более не как любитель приложиться к бонгу. Мог быть шишкой повыше. Или новичком — тогда будет первая ходка.
Тогда быстро станет как все.
Гвен отвела взгляд и обнаружила, что за спиной неслышно возник Хэнк. Вот засранец, спать же должен был!
Он тоже выглядел погано, с темными-темными кругами под глазами. Пялился так, будто собирался принимать экзамен.
— Тебя Тина сдернула?
— Вам нужны все руки, — Хэнк пожал плечами. — Даже Коннор согласился.
Ричард пялился со всем неодобрением.
— Возможно, допрос надо вести мне.
— Успеешь, — Гвен отмахнулась. — Я веду, вы смотрите и восхищаетесь.
Она не стала ждать возражений и пошла в допросную, с налету повышая голос:
— Мистер Джексон, тридцать два года мирной жизни без преступлений. И что теперь? Будем врать или сразу к делу?
Парень поднял затравленный взгляд. Разведен, работает медбратом в госпитале Генри Форда, как раз в Центральном районе, но живет на севере, за Харпером. Та еще помойка.
— Я не буду запираться. Вы все знаете, да? — Пацан смотрел за ее плечо.
Гвен оглянулась. Ричард смотрел в фирменном своем ледяном стиле. Гвен щелкнула пальцами, переводя внимание на себя. Она тут главная!
— Медбратьев почти всех заменили на андроидов, почти не осталось смен…
— К делу. Красный лед.
— Понимаете, у меня дочь, во втором классе, она болеет… Джине приходится работать полдня, я бы брал больше смен, но работы совсем нет… Ну вот я и…
Обычные оправдания. Больные жены, дети и хомячки. Гвен нависла над ним всем телом, и мужик аж в стул вжался.
— Откуда наркота, барыга? Сейчас запросто присядешь на три года, придется твоей бывшей дочку самой кормить. Раскалываешься — и получишь всего год.
Как у него сразу забегали глазки. Врать будет.
— Это же первый раз, понимаете? Первый раз! Я хотел попробовать, просто от отчаяния, никогда раньше, хоть записи посмотрите, я даже на красный свет не переходил, но приперло, понимаете? Джина нудит, дочка болеет постоянно, счета эти постоянно, смен нет совсем, работы нет! — он трагично вскинул брови. — Вам-то достаточно платят!
— За право получить пулю в печень от невиноватых? Недостаточно, — Гвен оскалилась, и он снова вжался в стул. Почти готов, только додавить. — Колись, уебок! Кто поставщик? Где передавали груз? Где твоя точка?!
На плечо легла рука, и Гвен раздраженно отмахнулась.
— Я же не найду работу с судимостью… Я даже продать ничего не успел, пожалуйста, пожалуйста…
При нем было семнадцать баксов, так что да — продать не успел. Если первая попытка… впрочем, какая разница. Барыг надо сажать.
— Кто твой гребаный поставщик? — Гвен перегнулась через стол, глядя в глаза. Понизила голос, только чтобы заорать, сжимая воротник рубашки:
— Отвечай! Кто! Твой! Поставщик!
— Детектив Рид.
Гвен оттолкнула Ричарда, швырнула Джексона на стул и выпрямилась. Трясется весь. Почти дозрел.
— Сейчас мой андроид сходит за кофе, а мы побеседуем наедине, — она скрестила руки на груди. — Уверен, что хочешь этого?
— Пожалуйста, не надо! Я не хотел ничего плохого, просто!..
Гвен слышала продолжение, как наяву. Голос из прошлого: «Я не хотел ничего плохого, вы просто вынуждаете меня!»
Голос говорил и говорил, она помнила слишком хорошо каждое слово в этой сраной воскресной проповеди: «Вам вечно нужно больше, больше, еще, тебе и твоей жадной мамаше, слышишь, дрянь? Нет у меня для вас денег, слышите, сучки? Я же не виноват!»
— Я не виноват! — пискнул Джексон.
Гвен одним движением накрутила воротник на кулак, нажимая на горло. Красные прожилки в глазах, слезы, красный нос, трясущиеся губы.
Руку сдавило так, что пришлось разжать пальцы, и Ричард оттащил ее назад за шиворот. Грохнула дверь. Хэнк орал «Какого хрена! Рид, назад!»
— Я все расскажу, я все расскажу, все… — Джексон рыдал, запрокинув голову. По его цыплячьей шее расплывались багровые пятна.
Хэнк сделал жест Ричарду, и тот мгновенно ослабил хватку. Гвен резко высвободилась. Глаз подергивался в нервном тике.
— Рассказывай, — приказал уже Хэнк.
— Н-нет никакого поставщика. Я… я нашел просто пакетик, в ка-кармане пациента, п-привезли на скорой, б-башка разбита… Ре-решил поднять чуть-чуть денег, совсем нету… Нашел в сети, где ин-нтересуются, там парень был, Ноэль, просто и… я никогда раньше, но сейчас…
— Интересуются, — уронил Хэнк. — Помнишь, где интересуются? Нам тоже интересно. Ты доехал до встречи, сможешь опознать, кто должен был покупать?
Гвен проморгалась, обхватила себя руками, приходя в себя. Кто-то мощно облажался. Очень мощно. Детектив Рид всегда лажает. Детектив Рид никогда не станет сержантом Рид. Восхищайтесь, блядь.
Она невнятно ругнулась, отошла к стене, оставляя работу настоящему профи. Это она должна была писать показания.
Нет, нет. Уебок бы просто обоссался и ничего не сказал. Мелкое трусливое дерьмо. И Хэнк опять за ней прибирает. Гвен сжала шрам до боли, до ярких пятен в глазах.
Господи, Джексон просто пешка, винтик, он ничего не знает и ничего не решает. Если первый раз, то отделается условкой.
Хэнк ни слова не сказал, когда она уходила из допросной. И потом тоже. Джексона увели даже без наручников, он шарахнулся в сторону, обходя Гвен по дуге.
Рядом остался только Ричард, и он тоже молчал — только пялился с укоризной.
Несколько раз он делал странное движение, будто порывался придвинуться, но возвращался на предыдущую позицию. Диод мерцал из желтого в красный. Гвен уныло шлепнулась за стол и потерла виски.
— Чего там по делам? Что-нибудь интересное?
— Капитан Аллен передал, что они начинают задержание в Дирборне. Наше присутствие весьма желательно. Если вы, конечно, хотите…
Гвен просто пошла на выход. Сказано присутствовать — значит, присутствовать. На задержаниях у Аллена обычно можно было сломать кому-нибудь нос.
***
Очередная ветка бесконечного дела: Тридцать шестой отследил крупный склад, но информация о задержании откуда-то протекла. Несколько — от трех до шестнадцати — говнюков забаррикадировались в старом двухэтажном складе с кучей оружия и льда. Сколько-то уже приняли, постоянно стреляли, и ситуация стремительно ухудшалась.
Гвен осмотрела блокаду, хмыкнула. Реденько. Только Центральный и половина спецназа Тридцать шестого. Бронежилет неудобно болтался на груди и норовил открыть живот, это слегка бесило. Надо было не выебываться и брать свой, апгрейженный. Все равно никто никуда пока не бежал.
Аллен появился рядом, вынырнув из-за щитов.
— О, кэп. Заложники есть?
— Вероятно, нет. По крайней мере, нам ими не угрожали.
— Будем считать, что нет.
Неплохо. Это развязывало руки. Гвен напомнила себе: брать живьем. Взятых потом еще допрашивать.
Может, они слишком долго друг на друга смотрели. Гвен улыбнулась и тронула висок:
— Я все помню, кэп. Живой спецназовец лучше успешной операции.
Аллен тоже улыбнулся. За этот год у него точно прибавилось седых волос. И не высыпался, как обычно — вон какие синяки под глазами. На секунду почти стало жаль, что расстались. Это было давно, напомнила себе Гвен.
Просто Аллен был слишком хорошим для нее. Слишком мягким, теплым вне работы. Слишком много опеки, и никакого драйва.
Гвен снова потерла висок, переключаясь на дело.
— Ты точно в порядке? — Аллен протянул ей бутылку с подкисленной водой. Стало чуть лучше. — Снова кофе глушишь литрами?
— В норме. Немного проебалась с утра.
Гвен глянула на Ричарда. Тот изучал здание, как примерный коп. Ладно, пора было возвращаться к работе.
Она присоединилась к брифингу с остальными добровольцами, рассматривая план здания: целый лабиринт из мелких комнатушек и проходов — их сдавали помесячно под хранение всякого хлама.
Присоединились и Хэнк с Коннором.
— Использовать газ? Выкурим их нахрен, там разберемся. Или просто подождем.
— Они могут уничтожить улики, — вмешался Ричард. — Рискованно.
В бронике было уже совсем жарко. Гвен не вмешивалась, больше рассматривая само здание. Ей что-то не нравились окна второго этажа: мелкие, узенькие, под самым потолком.
Как бойницы. Казалось, или там шло движение? Траектория нехорошая: пули могли пройти над щитами. Можно было снять пистолет с предохранителя и унять слегка внутреннее ликование. Она тут не для стрельбы по тарелочкам. Нужно взять их живыми. Хотя бы некоторых.
Мегафон в руках Аллена кашлял и хрипел, то и дело беря высокие ноты:
— Покиньте помещение с поднятыми руками!
Окошко медленно открывалось, поблескивая на солнце — а потом взорвалось осколками. Гвен рявкнула «Ложись», сбивая Ричарда на землю. Аллен рухнул рядом, пули грохали по щитам, по машинам — прямо очередями. Кто-то утробно выл.
Охуеть какой боезапас.
— Нужно отступать! — Гвен тряхнула Аллена — жив вообще? Вроде не зацепило, глаза ясные.
— Отступаем.
Щиты подняли, попятились, как крабы, и наконец-то град пуль поредел. Зато гулко посвистывало сверху: снайперы заняли позиции, подавляя огонь.
— Андерсона ко мне направьте, — приказал Аллен. — Серьезно задело?
Голоса раздавались со всех сторон. Кто-то заорал в мегафон: «Офицер ранен, повторяю, офицер ранен, направьте помощь!»
Снова загрохотало: перезарядились. Кто-то вскочил и сразу упал, уволокли — но под таким огнем даже носилки не вынести. Снайперы не могли толком достать — угол не подходил.
— Предлагаю штурм, — Гвен перекатилась в сторону, и землю сразу взбило фонтаном. — Большинство наверху, я смогу пройти понизу и зажать их. Стреляют не больше пятерых.
— А если больше? Рид, прибьют же.
— Снизу не стреляют, только сверху. Я открою дорогу для штурма, тихо и мирно, без героизма.
Ричард поднял голову:
— Я возражаю!
Кто бы его слушал. Гвен дождалась короткого кивка. Достаточный приказ.
Она пришла в движение: перекатами, пробежками, короткими рывками от укрытия к укрытию. Снайперы заработали активнее, отвлекая от нижнего этажа, щиты переносили назад, и дальше были уже старые контейнеры, погрузчик, какая-то срань. Дверь мудилы заперли, но окна снизу были пошире, и Гвен без труда забралась в ближайшее, подтянувшись на руках. Нужно было открыть основные ворота: их не заварили, просто заперли изнутри.
В здании грохот автоматов заглушал даже мысли, и Гвен без труда вырубила громилу, который сторожил проход. Роллета потянулась наверх. Дело сделано. Можно выкатиться и вернуться за щиты.
И один живой задержанный в наличии. Его будет достаточно, прошептал мерзкий голосок внутри. Тем более грохот выстрелов снова утих. Расстреляли очередную порцию. Это почти безопасно.
Она сделала шаг назад, глубже в лабиринт, начиная собственную охоту. Перекрыть им все выходы, зажать на втором этаже, не давая спуститься.
Минимизировать потери, думала она и считала патроны. Зачем терять такую славную позицию, думала она, подтягиваясь в пролете. Перекрытия оказались картонными, она стреляла на звук, на шорохи, определяя успех по крикам.
В магазине осталось два… один… Гвен потянулась перезарядить, привалившись к стене. В затылок ткнулось горячее дуло.
— Босс, у меня заложник, баба. Сейчас за ней выйдем.
Бахнул выстрел, дуло пропало. Гвен мягко уронила себя на пол, перекатилась и чуть не разрядила последний патрон в знакомую рожу.
Ричард протянул ей руку, и Гвен использовала ее как трамплин, взлетая на коробки и падая на головы пары оставшихся. Один улетел в стену, второй — здоровенный! — почти достал ее ножом, но Гвен успела первой. Она била и била его головой о железный пол, пока не оттащили за шкирку.
Она пыталась брыкаться, но сил уже не хватало. Снизу раздавался грохот ног. Штурм шел вовсю, а она висела в хватке, как котенок в мамашкиной пасти.
— Рич, башку оторву!
— Я могу вас отпустить? Вы больше не будете делать глупостей?
К ним тоже заглянули, молодая девчонка.
— Раненые есть? У вас кровь.
— Да не моя же! Пхлядь, Рич, выпусти меня уже!
Коленки немного тряслись — отходняк. Гвен сделала пару шагов и сползла по стенке, но сунувшегося Рича ткнула в плечо — пусть пиздует уже. Отвалил. Хорошо.
Мысли потихоньку возвращались на место. Скольких она перебила? Блядь, идиотка, это же не военный штурм!
А вот и Аллен. Его только не хватало.
— Гвен, ты в норме?
— Какие потери?
— Небольшие.
Вот только этих трагических бровок не хватало. Гвен постаралась не встречаться с ним взглядом.
— Хэнка сильно задело? Я в норме, не парься.
— В ногу, жить будет. Блядь, Рид, что это было? В мою смену игры в Чудо-Женщину запрещены!
Гвен все-таки поднялась. Она сама слегка прихрамывала — растянула где-то щиколотку. Ничего серьезнее порезов. Лестница оказалась крутой и неудобной, и одна бы она спускалась целую вечность. Тут были уже скорые и полицейские дроны, разгонявшие операторских дронов. Все телекомпании уже тут как тут, блядь.
Хэнк сидел в стороне, парамедик бинтовал ему ногу, а кровь еще не останавливалась. Еще нескольких ребят и девчат в форме укладывали на носилки. И рядок черных пакетов. Шестеро, значит, кончились, и только троих паковали в наручники.
Коннор стоял со снайперкой напротив Ричарда и мигал на него диодом. Тот кивал.
Гвен отвлеклась, умываясь — и тут он оказался напротив.
— Капитан Фаулер только что подтвердил ваше временное отстранение, детектив Рид.
— Ты охуел? Мне послышалось?
— Я в своем рапорте порекомендовал принять меры. Вы нарушили приказ капитана Аллена и поставили всю операцию под угрозу.
Ричард говорил сейчас как жестянка. Сучий оживший пылесос. Статуя, блядь, командора.
— Ты охуел на меня стучать?!
Аллен перехватил руку, не дал толкнуть:
— Подтверждаю отстранение.
Он скрестил руки. Ну да, помощь больше не нужна, можно и беситься. Рич отошел, и Аллен заговорил снова, помягче:
— Слушай, это становится хуже. Ты не думала все-таки, ну…
— Лечиться? Я в норме.
— Шесть трупов, один — с пробитым черепом. Кончай мутировать в Хищника, тебе не идет.
Гвен промолчала. Аллен тронул было за плечо, но она скинула руку — и он ушел. Оставил ее одну, конечно.
В конце концов, она всегда оставалась одна.
В машине пробрало холодом — забыла отрубить кондей. Броник лежал на пассажирском сидении, надпись «полиция» забрызгана чужой кровью. В голове было пусто и гулко.
Дорога осталась где-то там, снаружи. Зачем Гвен вообще поперлась в участок?
Она не пошла орать на Фаулера, свернула в курилку.
Пусть сами выгребают, без нее.
В конце концов, они все правы. Она ебанутая. Найнс поступил по инструкции, а не просто выебывался. Только глаза б его пафосную рожу не видели.
Гвен судорожно вытянула сигарету, закашлялась, давясь горечью. Потом еще одну и еще, пока в комнатушке не повис густой дым.
Здорово тошнило, но Гвен продолжала курить, часто смаргивая. Интересно, надолго ее выгнали? Уволят нахуй. Она бы уволила. Ебанутая же. Сама б там легла и остальных подставила.
Чудом пронесло. Просто чудом. Хорошо, что она ебашила тренировки все эти месяцы.
Хлопнула дверь, впуская свежий воздух и Ричарда.
— Вы в порядке?
— Испарись нахуй, — Гвен сдавила пачку, ломая последние сигареты. — Пиздуй отсюда.
— Мне следует подать запрос о переводе?
— Да мне срать. Исчезни уже!
Он все стоял и пялился, так что Гвен оттолкнула его с дороги и вышла, звонко приложив дверь об косяк. Пора домой.
В участок она так и не завернула.
Двое суток отстранения. «Всего-то, — думала она, отмывая с лица въевшуюся нефть, или в чем там измазаться умудрилась. — Снова будут курсы управления гневом и все на свете. Зарплату урежут небось. Нахер».
Потом она лежала лицом в подушку. Запах пороха оставался с ней, въелся под кожу, пропитал все. Дым и порох.
Терминал бесяче пищал, пришлось открыть, чтобы вырубить звук.
«Мне очень жаль, что сегодня я не смог помочь. Надеюсь, мы сможем работать вместе. Ситуация те…»
Гвен швырнула телефон в угол и накрыла голову подушкой. Звонок, еще один… затихло. Стена холодной черной воды отрезала все чувства, все звуки, пока, наконец-то, ничего не осталось.
«Lost on the way, no one to blame, no one to say
Nothing to do with the way everything`s changed…»
Mike Wyzgowski — «Nothing can be explained»
Экспедицию межзвёздного корабля «Идзанаги» к планете Глизе-832с считали новой страницей в истории освоения космоса. И это не было преувеличением, поскольку экипажу предстоял полёт до звёздной системы, находящейся в пяти парсеках от Земли. Учитывая обратный путь, им предстояло преодолеть расстояние свыше тридцати двух световых лет, что на порядок превосходило дальность всех предыдущих космических перелётов вместе взятых.
Но не столько рекордное расстояние делало уникальным этот проект, сколько его цель—изучение экзопланеты непосредственно с орбиты и поиск живых организмов на ней.
«Если первый шаг, сделанный Нилом Армстронгом по поверхности Луны, был огромным скачком для всего человечества,—говорил руководитель проекта Джошуа Симкинс, выступая на пресс-конференции, — то экспедиция к Глизе-832с, этот огромный рывок сквозь бесконечную космическую бездну, подарит человечеству крылья».
Экспедиция должна была продлиться около восьмидесяти лет. Большую часть этого времени экипажу предстояло провести в камерах «долгого сна», в состоянии, близком к анабиозу. Впрочем, испытания данных камер показали, что, с точки зрения субъективного восприятия, пребывание в них в течение нескольких месяцев ничем не отличается от обычного восьмичасового сна. Собственно, как утверждали работавшие над проектом физиологи, это и был обычный сон — камеры лишь растягивали его во времени. К сожалению, «растянуть» сон сразу на сорок лет было невозможно — максимальная пролонгация составляла один год. К счастью, бодрствовать между «спячками» необходимо было то же время, что и при обычном суточном ритме — около шестнадцати часов.
Полёт «Идзанаги» считали важным событием не только в научном мире. В условиях большой политической напряжённости, в которой ведущие державы находились уже более двух десятилетий, этот проект должен был создать определённую сферу общих интересов и дать толчок в развитии диалога между соперничающими государствами. Программа «Исследование Экзопланет и Сверхдальнего Космоса», частью которой и была экспедиция к Глизе-832с, быстро получила одобрение и финансирование. Казалось, будто гонка вооружений превратилась в гонку созидания — работа выполнялась максимально быстро и эффективно.
Спустя семь лет с начала старта программы была торжественно введена в эксплуатацию станция «Мир-2», на которой были запущены необходимые исследования. Для связи с «Идзанаги» была развёрнута параболическая антенна рекордного диаметра — триста пятьдесят метров. Но и это был не предел — планировалось увеличивать её размер по мере удаления корабля от Земли, постоянно наращивая сегменты. Станция также служила верфью, на которой производилась сборка «Идзанаги».
На постройку корабля ушло четыре года. Ещё семь месяцев потребовалось для полной проверки всех систем, как корабля, так и станции, и устранение обнаруженных неполадок. Когда тесты показали полную исправность всех узлов и агрегатов, начался обратный отсчёт. До старта оставались считанные недели.
14 декабря 2317 года, в полдень по Гринвичу, «Идзанаги» успешно произвел отстыковку от станции «Мир-2». Экспедиция к Глизе-832с началась.
Спустя шесть лет «Идзанаги» покинул Солнечную систему, преодолев расстояние в сто тридцать тысяч астрономических единиц. Сообщение об этом промелькнуло в новостях, но мало кто обратил на него внимание. Практически все люди, кроме занятых в проекте специалистов, уже успели забыть о корабле и его миссии.
***
Старшего лейтенанта Матеуша Шостака, связиста «Идзанаги», остальные члены экипажа называли «космическим почтальоном». Разумеется, приём-передача и распределение личных информационных пакетов не являлись самой значимой из его обязанностей, но именно письма, фотографии и видеозаписи с Земли помогали команде справляться с психологическими трудностями перелёта. Там, за миллионы километров, остались семьи и друзья. Дом, в котором помнят и ждут.
С каждым «днём» становилось всё сложнее воспринимать разницу в прошедшем времени. Пока экипаж спал, корабль преодолевал всё большее расстояние, а потому задержка, с которой доходили сообщения со станции «Мир-2», увеличивалась.
Писем становилось меньше. Но суть, разумеется, была не в количестве. Сложно было видеть, как дети успевают вырасти «за одну ночь». На лицах жён и мужей появляются первые морщины, а в волосах — седина. Родители умирают.
К психологу Энн МакКэллон всё чаще обращались за помощью. Жалобы преимущественно были одни и те же — ощущение оторванности от жизни, сожаление о безвозвратно ушедшем времени, одиночество. Энн выслушивала каждого, выражая внимание и сочувствие, ничем не выдавая того факта, что эти жалобы стали походить на заевшую пластинку. Да и ей самой приходилось повторять в ответ одни и те же слова о доме, где их помнят и будут ждать, сколько бы времени ни прошло. О важности их миссии. О том, что они не одни. Снова и снова.
Энн знала, что все эти люди прошли множество тестов, прежде чем их зачислили в экипаж. В том числе — психологических. То, что они оказались на борту «Идзанаги», вовсе не значило, что они не будут испытывать никаких отрицательных эмоций, что у них не будет жалоб. Оторванность от дома, фактический отказ от семьи, согласие быть выдернутым из жизни почти на век — всё это могло не вызывать никаких чувств лишь у робота или куска камня, но никак не у человека. Им предстояло столкнуться с этим, и положительный результат тестирования указывал лишь на то, что они смогут справиться. При помощи Энн. Осознание и, главное, понимание того, что именно приходится выносить этим людям, отгоняло все лишние мысли о набивших оскомину жалобах или однообразности её собственных фраз. И помогало ей самой бороться с аналогичными чувствами. Одна из удивительных и наиболее эгоистичных особенностей психики — легче сносить любые трудности благодаря одному лишь осознанию того, что плохо не только тебе.
Матеуш был одним из тех немногих, кому помощь Энн пока ещё не понадобилась. Радиосвязь увлекла его ещё в детстве. Возможность передавать сигнал на любое расстояние, видеть и слышать людей, находившихся за многие километры, очаровывала Матеуша, казалась ему своего рода волшебством. Он представлял, что все люди связаны между собой этими невидимыми и неуловимыми потоками информации, и эта связь не имеет ни границ, ни преград. Разумеется, позже он узнал об естественных ограничениях, которые природа налагает на радиосигналы, а также о способах их усиления и приглушения. Но, несмотря на все знания и физические законы, где-то глубоко внутри, Матеуш всё ещё чувствовал благоговение перед вездесущей радиосвязью. И на борту «Идзанаги» это помогало ему. Более того, также, как и Энн МакКэллон, он осознавал свою ответственность перед остальными членами экипажа, поскольку именно он должен был поддерживать эту тонкую ниточку, связывавшую их с Землёй.
***
Сообщение о начале войны нагнало корабль, когда тот находился в четырёх с половиной световых годах от Земли. Шёл двенадцатый год экспедиции. Взволнованный Матеуш трижды перечитал короткое сообщение, после чего потратил несколько минут на то, чтобы убедить себя в действительности происходящего. И тогда пришёл страх.
«На Земле началась война. Бомбёжки продолжаются до сих пор. Несколько мощных взрывов в Европе мы видели своими глазами. Пока не знаем о численности жертв и масштабах разрушений, но уверены, что они огромны. «Мир-2» — «Идзанаги». Конец сообщения».
Тело будто бы парализовало, каждый вдох приходилось насильно проталкивать в грудь. Пульс участился. Отзываясь на каждый удар сердца, в голове пульсировало лишь одно слово: война. Оно будто росло, наливалось густой, тягучей кровью, грозило взорваться как те бомбы, что падали на города на такой далёкой, но единственной родной планете.
Надо было успокоиться. Матеуш заставил себя вернуться к работе. Он принялся за сортировку остальных сообщений, коих за девять месяцев успело скопиться немало. Это помогло.
Закончив работу, он отправил полковнику Звягинцеву сообщение с просьбой срочно прибыть в рубку связи. Андрей Валерьевич, капитан «Идзанаги», прибыл через две минуты.
— Кто-нибудь ещё знает об этом? — спросил капитан, прочитав роковое послание.
— Нет.
— Хорошо. Это последнее сообщение?
— Нет. Есть ещё личная почта, но…
— Но что?
— Я решил не распределять её до тех пор, пока вы не узнаете… о случившемся.
— Да, всё верно. Что ж, придётся ввести цензуру. В связи со сложившимися обстоятельствами, я разрешаю тебе читать личные сообщения и не пересылать экипажу письма, в которых есть хотя бы намёк на войну. Нам ещё долго лететь, когда мы вернёмся, эта война уже закончится. Может быть, она уже закончилась. Обо всех сообщениях по этой теме сразу докладывай. Все ясно?
— Так точно.
— Хорошо. И, пожалуй, установи вечером камеру на один месяц. Новости до нас всё равно доходят с задержкой в несколько лет, но всё-таки…
— Я и сам собирался просить разрешения на это.
— Ну, вот и разрешаю.
Какая жидкость стукнула Твэлу в голову, я не знаю. Но какая-то все же добралась до мозга, и он решил пригласить меня в тир. Тир — распоследнее место, куда приглашают девушек, барышень и дам. Тем более, жен. Но демон так решил, а отказываться мне показалось глупостью. Действительно, застрелить он меня не сможет, даже если очень постарается. От несчастного случая тоже защита есть… Вполне можно поразвлечься.
Тир был организован в Приюте, на южном материке. Точнее, не только тир, а огромный полигон, на котором проводились воинские учения, отработка некоторых действий, обучение боевым операциям. Здесь же обучали детей и взрослых стрельбе. Так что это место оказалось самым подходящим для наших целей.
Для начала мы прошли легкий осмотр местными знатоками, оказались вполне годными для стрельбы и зазубрили правила. Да, правила — наше все. Потом инструктор нам выдал экипировку — шлемы, бронежилеты и для чего-то наколенники. Выделываться я не стала, понимая, что если мне ничего не грозит от попадания хоть пули, хоть лазера в голову, то люди, вдохновившись идиотским примером и отбросив защиту, могут пострадать. Ведь дурной пример заразителен, а раздавать им всем налево и направо плазму тоже не слишком хорошая идея.
Так что на полигон мы вышли уже экипированные по последнему слову техники. У самого тира инструктор — довольно приятной наружности человек — предложил нам оружие на выбор. И если из пистолета и обреза можно было стрелять по мишеням в самом тире, то из выбранных Твэлом винтовок полагалось упражняться на улице, в специально отведенном для того квадрате с мишенями и стойками.
Почему демон выбрал именно винтовки, я без понятия. Может вспомнил недавнее прошлое и свои приключения киллером, может еще что… В любом случае лазерная винтовка мне не нравилась. Оружие как бы говорило: «Ну зачем я тебе? И без меня справишься.» Основной моей проблемой стал прицел. В связи со своими особенностями организма, я никогда не пользовалась оружием с прицелом. Зачем он мне, если я и так могу зрительно приблизить объект и рассмотреть в мельчайших деталях? Лучше бинокля уж точно. Так что как-то обходилась без всех этих наворотов.
А потому, взглянув в прицел, я увидела только мешанину каких-то непонятных пятен. Протерла — то же самое. Подумав и помучившись, завидуя белой завистью Твэлу, отстрелявшему уже три мишени, я открутила несчастный прицел и отдала инструктору. Итого, что мы имеем? А имеем мы тяжелое оружие, неудобное в руках. Тренировки с Шеврином не прошли даром, и я научилась пользоваться и руками, и ногами, и щупами на полную мощность. Но… отвыкла пользоваться оружием. И сейчас винтовка казалась мне громоздкой, неуклюжей, слишком неудобной, хотя к тяжести ее я привыкла. Мне намного проще воссоздать этот лазерный луч из пальца, чем воспользоваться прибором…
— Ну, что застряла? — Твэл, как всегда, особой деликатностью не отличался.
— Херня это все, — вздохнула я и прицелилась. Тонкий свист лазерного луча — и в мишени красуется аккуратная дырка. Не в центре, но совсем рядом. Я задумчиво покосилась на винтовку. Можно было бы создать свою, удобную, заточенную под себя, прямо идеальную, но… Я уже создавала посох, плавали, знаем. Слишком идеально — тоже плохо. Так что учимся пользоваться тем, что есть.
Я снова прицелилась, в этот раз все далось проще. Тело поняло, что от него требуется, мысли сфокусировались на выстреле. Хм… чуть ближе, но все равно не в центр. Косая я, что ли?
— Почему херня? — обиделся демон и выстрелил в свою мишень, едва вскинув оружие. И почему-то попал туда, куда хотел. Свинство…
— Потому что, — пробурчала я. Ну и как прикажете разговаривать в таком грохоте? Вон пришла группа добровольцев, учатся метать гранаты. Они, конечно, безопасные, но взрываются как настоящие и шум от них настоящий.
Интересно, зачем ему было меня сюда звать? Ведь наверняка знал, что поговорить в таких условиях не получится. И смысла никакого нет тупо стоять рядом и расстреливать мишени просто потому, что захотелось.
Я снова вскинула винтовку, рассматривая мишень. Что я делаю не так? Почему все выстрелы уходят вправо? Ради эксперимента уже подумала было пальнуть просто из пальца, посмотреть, что получится. И… внезапно мое зрение раздвоилось. Как будто один глаз остался следить за событиями на полигоне, а второй… Второй почему-то показывал какой-то замок. Потом изображение надвинулось на меня, и я смогла рассмотреть большой полутемный каменный зал, узкие высокие окна, застекленные витражами, и трон, на котором сидел бледный парень не более чем лет двадцати на вид.
— Приветствую, — он медленно поднял руку, причем складывалось такое впечатление, будто этот жест дался парню с огромным трудом. — Я бы хотел обратиться к вам по очень деликатному вопросу.
— Дерзайте, — улыбнулась я и где-то очень далеко все же смогла выстрелить. И, как ни странно, попала в центр мишени, в самый красный круг…
— Я слышал, у вас есть темный мир… мир сугубо для темных сущностей, — медленно, с расстановкой сказал парень и прикрыл глаза. Я подивилась огромным синяками под ними, будто бы он не спал как минимум неделю.
— Есть. Называется Тьяра. Но там обитают не абсолютно все темные, а только адекватные, уравновешенные и без проблем с головой, — согласилась я и посмотрела на слипшиеся, белые, коротко и криво обрезанные пряди на его голове. Скорее всего, этот красавец — некромант. Больно уж много в нем темной силы… Но этой вселенской усталости больше.
— Скажите, я могу поселиться там? — он все же приоткрыл глаза. В темно-синих, почти черных омутах блестела тоска и печаль. А еще там плескалось море усталости и отчаяния.
— В принципе, можете, — кивнула я, примерно прикидывая уровень силы парня. Кажется, где-то ближе к архимагу… — Единственное условие — не воевать и не уничтожать уже живущих там разумных… Да и расизм не приветствуется.
Да уж, расизм мы не любим. Особенно, когда в одном и том же мире живут десятки разных рас в разном количестве. Как-то не хочется выгребать бедствия с последствиями их вражды.
— Понимаю, — маг взглянул прямо и кивнул, будто извинился за свою слабость. — Скажите, а замок мой туда поместится?
— Смотря какую площадь он занимает, — пожала плечами я и чуть покачнулась, переступая с ноги на ногу.
Маг назвал площадь, которая мне перевелась как примерно километр в поперечнике. Нехилый у него замок, однако!
— Хорошо, сейчас подберем свободное место, скажете, какое из них вас устроит, — парень действительно вызывал уважение.
— Я согласен… — он стиснул тонкие бледные пальцы на подлокотниках трона, будто боялся, что я сейчас отберу у него все.
— И предупредите своих жителей замка на счет расизма. Если они поднимут на вилы оборотня или кинутся на вампира… будет резня. Вампиров я сама предупрежу, чтоб к вам не совались. Молодняк, знаете ли, бывает чересчур активным в поисках приключений…
Он покивал, а потом взялся за свой шар связи раздавать поручения. Я же через экран выбрала наиболее подходящие для такого замка места. В основном это были горы или подгорные равнины, поскольку для такой махины нужен крепкий фундамент и твердые породы. Никому ведь не хочется однажды проснуться засыпанным песком по уши… И в болото провалиться тоже не охота. А на Тьяре много болотистых местностей.
Вскоре маг выбрал себе довольно приличный участок на подгорной равнине, рядом с небольшой быстрой рекой, чтобы его замок всегда имел свежую воду. И мне снова пришлось поработать транспортом, сначала отрывая замок от скалы в его родном мире, а потом, запихнув его через экран на Тьяру, выставляя в нужном магу ракурсе. Да, работенка не для слабонервных. Зато, как ни странно, одновременная возня с замком и стрельба пошли на лад…