Двери распахнулись, показав кусочек коридора, справа от гостиной.
— Что-то не так! — проговорил Себастьян, мотнув головой. Проживать реальность второй раз было непривычно. Сложно давались движения и мысли, которые проходили в разрез с прошлым.
— Есть кто живой? — профессор взял кочергу у бокового камина. Себастьян посмотрел и схватил два зонта из вазы.
— Это пригодится больше. И… твоя кровь на тебя не действует!
— Думаешь, метаморфы? Хм! — Сорренж нахмурился, всем своим видом напоминая испуганного ежа. Боевая ипостась проявилась моментально. — Понимаете, не действует, но некоторое время я буду дезориентрирован.
— Ясно. Хас, что у тебя? — Себастьян придержал Аманду и не дал выйти из дверей.
— У меня помехи. Везде реальность прорывается красными кодами. Это либо действие сильного пространственного артефакта, либо магия, направленная на нас.
— Колесо Сансары. — Себастьян порадовался, что друзья лишь молча переглянулись, предпочитая не интересоваться, кто поймал их в ловушку и с какой целью.
— В который раз? — Сорренж перехватил кочергу, готовясь открыть зонт, как только пересечет дверной проем холла.
— Второй.
— Значит, вопрос сбора информации стоит острее выживания. Цель уяснил.
— Хас, дальше от огня! — Редвел встал посередине, оттеснив стравийца в правую сторону. — И, да. Метаморфы боятся пламени. Сможешь?
— Я его тоже боюсь! — ругнулся карлик и стал активнее тыкать в таблит, подбирая необходимое.
В дверь активно барабанила кулаками запертая девушка. Себастьян погладил крепкий дубовый косяк.
— Так надо. Ты — наша слабость и ты слишком нужна ему.
Раздался особенно сильный удар. Магистр покидал коридор с нехорошим предчувствием.
Абсолютно пустой девственно чистый холл стал проявляться толпой метаморфов. Пустые белые глаза без зрачков, тела без волос, без лица, с перепонками меж пальцев. Толпа недолюдей ощетинилась красными глазами.
В этот раз не было разговоров и чистосердечных признаний. Норна в долю секунды оценил их состав, осознавая, что Аманды здесь нет, и махнул белыми перчатками в атаку. Часть армии, стоящая ближе всех, взорвалась, перепачкав друзей с ног до головы зеленой жижей с красными сгустками. Зонты не были открыты, потому, как реальность проявилась чуть раньше проема, Себастьян успел отсчитать пять шагов от дверей в подвал. Разум мутнел! Кровь метаморфов попала на его лицо.
— Хас, огонь! — крикнул Редвел, но стравиец тоже был не вменяемым. Глаза подернулись зеленоватой пленкой, регенерация не успевала переработать яд. — Хас, я перезапускаю Сансару, слышишь? Сделай это!
Норна тем временем не стал отвлекаться на слушание поверженных врагов и дожидаться, пока их окончательно разорвут метоморфы. Он взлетел к высокому потолку и пронесся над всем этим месивом, через долю секунды уже выламывая дверь подвала.
— Убить! — и недоконечность ближайшего метаморфа превратилась в острый костяной отросток, проткнув грудную клетку девушки, не ожидавшей таких обстоятельств. Кровь струей ударила в Норну, перчатки багровели.
— Хас! Ты слышишь?! — Редвел чувствовал, как разум теряет связь с действительностью. Сработает ли артефакт не на смерть человека, а на смерть интеллекта? Наверное, нет.
— Вот, это то, что мне нравится! — проговорил Норна, снимая багровые перчатки и удлиняя указательный палец. — А на тебя, дорогуша, не действует твоя собственная кровь. — Над головой только приходящего в себя демона появилась белесая полупрозрачная ниточка. — Давно хотел это сделать.
Хас, копошащийся на полу в грязи и ошметках, не сразу привлек внимание полубога. Но, потом был нечеловеческой силой закинут в огонь, следом полетела куча метаморфов. Пламя мгновенно занялось и ими тоже. Начался пожар.
«Внимание, перезагрузка. Артефакт «Сансара 542. Точка. Версия 19, поток два — готов продолжить работу».
И только голос бабушки вывел Редвела из помутнения: «Будь аккуратнее, милый».
Двери распахнулись, показав кусочек коридора, справа от гостиной.
— Мы это уже проходили! — Проговорил Редвел, вручая парням зонты и велев открыть сразу. — АМанда, ты остаешься здесь. Это важно! Ты поняла меня?! Поняла? Вот и умничка! — секундный поцелуй, и бунтарство в глазах сменилось гордым обожанием.
— Артефакт Сансары? — Сорренж смешно морщил лоб, будто что-то вспоминая. — В который раз?
— Не в количестве дело, профессор. Надо выбираться! — Себастьян поглядел исподлобья, убеждаясь, что добился понимания. — Метаморфы.
— Учитель? — Хас попробовал сказать про красный код в программе, но был остановлен:
— Знаю. Проекцию Аманды! Срочно! И полог от огня на себя!
— Понял!
Они двинулись вперед дружной шеренгой. Зонты открыты, в середине пусто — там шагает голограмма. Все готовы. Боевая ипостась.
— Ну, здравствуй, Перси… — И огонь из рук Редвела затмевает все. Раздается взрыв.
«Внимание, перезагрузка. Артефакт «Сансара 542. Точка. Версия 19, поток три — готов продолжить работу».
И снова голос бабули: «все получится, не торопись. Все получится».
Его смуглая кожа контрастировала с белой тканью, которая выступала в роли полотна на мольберте. Картина завершена и выставлена на обозрение. На ней человеческое тело не требовало ни добавлений, ни вмешательства. Здесь божественный мастер уже испил чашу творческой муки.
Герцогиня подумала, что так и не видела его по-настоящему. Он впервые разделся в полумраке её гостиной, но черты лица и фигуры были смазаны, тени порхали, как ревнивые бабочки, садились ему на плечи, обмахивали грудь, сплетались на животе, скрадывая истинные черты.
Она видела его полускрытым, дразнящим, сама дорисовывала скрытое в провалах ревнивой тени, угадывая в этом упорном нежелании до конца открыться то же неколебимое горделивое упорство, ту же потаенную неприязнь. Но она нашла способ его сломить. Тень с её извивами, изгибами, прозрачными лохмотьями, масками и покровами изгнана прочь, залита светом. Портьеры подняты, и само солнце вовлечено в это бесплотное надругательство.
Солнце призвано сыграть роль палача, который выставляет на всеобщее обозрение немощь осуждённого.
Так же, как и дыхание, положение тела казалось слегка неестественным. Человек, заснувший в своей постели, утомлённый дневными трудами, никогда не лежал бы вот так, почти картинно. Геро не сам выбрал эту позу, как не может её выбрать брошенная кукла.
Настойка опия погасила сознание, а тело обратилось в прекрасную заготовку из золотистой эдемской глины, которую Господь выложил на верстак. Создатель уже обратил глину в плоть, ибо дыхание уже теплилось в груди, но душа ещё пребывала в тёмном эфире. Поэтому глаза закрыты и лицо безучастно.
Но назвать это лицо безмятежным, отражающим покой, не решился бы самый рассеянный наблюдатель.
Герцогиня видела затаившуюся тревогу в едва заметной складочке меж строго очерченных, с изломом, бровей. Эта тревога таилась под гладкими веками, невидимым грузом повисла на длинных ресницах, в губах таилась невысказанная решительность. Голова чуть клонится набок, как будто он намеревался что-то сказать, но его прервали. Пальцы левой руки собраны в полураспавшийся кулак.
Он даже во сне оказывал сопротивление.
— Древние греки утверждали, что красота мужского тела нисколько не уступает красоте женского, и даже превосходит, — внезапно проговорил Оливье.
— Они были недалеки от истины, — ответила герцогиня.
Она совершала деяние сродни воровству. Подобно пронырливому демону, она прокралась в мастерскую Бога, чтобы своим любопытством осквернить творение, украсть его пропорции и размеры, как подмастерье украл бы чертежи учителя. Этот юноша был отмечен красотой того первого богозамысла, что подвигла Творца подарить новорождённый мир людям. Если Бог и задумал людей для своего мира, Он мог задумать их только такими.
Ей пришло в голову, что в этом юном облике нет и намека на ту невыразительную покатую утончённость, которую она не выносила в придворных щёголях. Они выдавали это за красоту, соперничая с женщинами яркостью нарядов и количеством драгоценностей. Герцогиня презирала эту изнеженность, эту пухлость рук, округлость щёк и обилие лент. Ей так же претила и грубая противоположность изнеженности — дурно пахнущая звероподобность.
Истинная гармония – это удержание всех крайностей в равновесии, золотое ядро истинного вкуса. Создавая столь совершенное существо, природа уподобилась канатоходцу над пропастью, соединив изящество с силой, нежность с непреклонной твёрдостью. Интересно, какая Ева получилась бы из ребра такого Адама?
Герцогиня нестерпимо хотела его коснуться, но её держало присутствие лекаря.
Она вспомнила, как он упоминал незаживающие раны, и определила себе право убедиться в сказанном. Она взяла руку спящего, которую прежде исследовал Оливье. Её неприятно поразило безволие этой руки, будто она принадлежала несчастному паралитику. Или мертвецу. Но герцогиня поспешно отогнала эту мысль. Он жив, он дышит. Это всего лишь сон. Или обман?
Возможно, опий усыпил тело, обездвижил, но он всё слышит, чувствует, только не в силах пошевелиться. У него подрагивают ресницы, и в лице странная печальная сосредоточенность. Он пытается изнутри порвать путы, вырваться из склепа собственного тела.
Ей даже показалось, что пальцы на руке, которую она держала, чуть шевельнулись. Его бедные руки вновь изранены. Оливье прав. Раны заживают плохо. Запястья изрезаны железным ободом.
Когда она впервые любовалась этими руками, руками воина и поэта, она представляла их в перстнях, затянутыми в тонкую замшу, укрытыми кружевом манжет или ласкающими грудь женщины. Она искренне хотела их видеть такими.
Она хотела, чтобы эти руки поддерживали её, когда она сходит с подножки или восходит по лестнице в Фонтенбло, хотела видеть их обнажёнными по локоть, напряжёнными в схватке, с синеватыми постромками вен, с тёмными, золотистыми у корня, волосками; она хотела, чтобы эти руки властвовали и покоряли.
Но она видит их совсем другими. Будто кто-то насмехается, переворачивает её мечты вверх дном, как злокозненный шут. Она в который раз видит его руки бессильно брошенными, в ранах, в ссадинах.
Она рисовала себе восторги милостей и украшательства. Придумывала, как будет щедра, будет расточительна, как будет баловать и восхищать. А он со смирением, с тихим обожанием будет принимать её дары, её ласки, будет усмирять капризы и замаливать промахи.
Как неуклюже всё выходит! Неправильно. Его скулы обозначились резче, губы сжаты, а в самых уголках по горестной складочке, излом бровей стал тревожней, и снова — набежавшая тень, морщинка на лице самой юности. И худоба вот-вот обозначится. Она могла бы, даже не касаясь, отыскать тот рёберный провал, где зародилась плоть белокурой Евы.
Она заметила уже пожелтевший кровоподтёк на бедре и ссадину на колене. Видимо, его тащили, когда он упал. Или это следы ещё тех, первых увечий? Почему всё так нелепо? Что она делает не так?
Герцогиня отпустила руку своего подневольного гостя. Если он увидится с дочерью, заживут ли эти раны быстрее?
— Вы убедились? – подал голос лекарь. – Я делаю всё, что в моих силах.
— Этот юноша сражается со мной, а не с вами. Вашей вины тут нет. Это мой просчёт. Моя ошибка. И мне её исправлять.
Она позволила Анастази привезти девочку в замок.
Изначально её великодушие не заходило дальше словесной уступки. О девочке уже позаботилась придворная дама, а самой принцессе оставалось только признать этот поступок легитимным. Она всего лишь произнесла несколько фраз, и запретное обрело статус догмы. Более ничего от неё не требуется.
Анастази засвидетельствует сделку. Герцогиня не сомневалась, что её служанка уже сделала это. Иначе Геро не вел бы себя столь смиренно. Он поверил Анастази и ничего не потребовал от герцогини.
Но она обещала ему свидание, он ждёт. Его сопротивление глубоко внутри него самого, в частицах самого его тела, как болезнь. Чтобы спасти его от болезни, ей придется уступить. Она прислушивалась к себе, улавливая судороги и кривляния взбешённой гордости.
Почему это должно её трогать? Это свидание с ребёнком, а не с женщиной. Интересно, а если бы его жена, эта тень с бледным пятном лица, была бы жива?
Он точно так же бросился бы мстить, был бы схвачен, брошен в темницу. Но в живых остались бы двое — жена и старшая дочь. Жена после тяжелых родов слаба, без средств к существованию. И он предлагает себя в обмен на жизнь, не только дочери, но и матери!
Пикантная ситуация. Лечь в постель с одной женщиной, чтобы спасти другую. Верные и любящие жёны не раз спасали своих мужей, соблазняя палачей и судей. Но приходилось ли мужчинам делать нечто подобное ради своих жён?
У мужчин для защиты и спасения есть оружие. Они сражаются. А если враг — женщина?
Герцогиня слышала о некоем принце из маленького германского княжества, который был влюблён в красивую сироту и напрочь отказывался заключить брак по воле родителей — пока отец, взбешённый строптивостью сына, не повелел похитить девушку и запереть её в монастырь. Ей грозило насильственное пострижение. И тогда принц женился на избранной для него наследнице.
Но эта история скорее исключение, чем правило. Мужчины заключают сделки ради самих себя, женятся на некрасивых вдовах, ухаживают за перезрелыми дочерьми своих суверенов. Они могут оправдывать свои поступки жертвенностью или сыновним долгом, но исходный мотив всегда — честолюбие.
Во имя почестей и титулов мужчины готовы даже продавать своих дочерей. Герцогиня без затруднений назвала бы несколько имен. Отцы обеих королевских фавориток, Габриэли д’Эстре и Генриетты д’Антраг, неплохо поживились, когда король пожелал взаимности.
Но есть и обратный пример. Леонора Галигай, молочная сестра Марии Медичи, уступившая королеве своего мужа. И сделка так же принесла немалую прибыль.
К чему ей лезут в голову все эти мысли? Ах да, она вообразила гипотетический треугольник. Геро, его жена, и она, принцесса крови. С кем из них было бы выгодней заключить сделку?
Интересно, согласилась бы жена в обмен на безбедное существование смотреть сквозь пальцы на измены мужа?
Занятно было бы провести подобный опыт, измерить глубины человеческой алчности. Сначала возглас негодования, затем вспышка ревности, но по мере роста цен негодование сменилось бы на растерянность, затем на ложную стыдливость, а несколько минут спустя Геро был бы принесён в жертву во имя спасения детей, престарелой матери, а то и по причинам более прозаическим — из-за неоплаченных счетов булочника и мясника.
Жаль, что смерть помешала разыграть столь чудесную партию. К сожалению, она вовлечена в другой треугольник, где позиция у неё откровенно слабая, ибо соперницей её выступает ребёнок. Сделка заключена с отцом, довольно грубо, без дипломатических ухищрений. И она, герцогиня, сторона пострадавшая.
Анастази вернулась из Парижа не только с ребёнком, но и с тёщей.
Герцогиню раздирало любопытство, но она позволила себе только пренебрежительный взгляд издали. В её намерения не входило удостаивать аудиенцией столь ничтожную особу, какой являлась эта женщина, жена торговца с улицы Сен-Дени.
Но ей очень хотелось взглянуть на ребёнка – дочь его и той невзрачной женщины. Чувства герцогини были иррациональны. Она то испытывала отвращение, то жгучее любопытство, то гнев, то жалость. Ей одновременно хотелось то разрушить договорённость, пойти на попятную, свести к нулю все позорящие её уступки и вернуть статус носителя власти, то броситься вниз и самой привести эту неведомую ей девочку к отцу, чтобы услышать слова благодарности.
Но она не сделала ни того, ни другого. Она оставалась неподвижной, будто меж двух скрижалей с роковыми пророчествами, так и не сделав выбор в пользу одного из них.
Из полузашторенного окна герцогиня видела и девочку, и её бабку. Девочка оказалась совсем маленькой, почти младенцем. Она нетвёрдо держалась на ногах, но всё же шла сама, уцепившись за руку Анастази.
С раздражением герцогиня подумала, что, оказавшись среди незнакомцев, девочка поднимет крик, но она молчала. Её бабка оказалась высокой, сухопарой старухой с жёлтым и злым лицом.
Герцогиня знала такие лица. Это — одна из тех, кто неустанно твердит о праведности и добродетели и тут же совершает самые отвратительные, богопротивные сделки. Из тех, кто одержим тщеславием и гордыней, из тех, кто верит в собственную непогрешимость, клеймит радость как смертных грех и обрекает на погибель собственных детей.
Ей вдруг доставило странное удовлетворение, что своим вмешательством она попрала злую волю этой женщины и выступила едва ли не посланницей Промысла. Подумать только, эта особа прокляла свою дочь за любовь к Геро, за любовь к тому, кто сам по себе, без суетного блеска, являлся наградой.
Какая ирония! Жена ювелира не смогла распознать благородный камень среди стеклянных обломков.
Герцогиня вновь брезгливо поморщилась. Знаком она подозвала стоящего у дверей лакея и холодно приказала:
— Ту особу, что приехала с мадам де Санталь, дальше конюшни не пускать. Еды и питья не предлагать.
Лакей поклонился и вышел.
И то, что она подарила Геро и его дочери целых два часа, отчасти объяснялось именно этой брезгливостью.
Она не знала, что происходило в это время. И даже не пыталась вообразить. Потому, что никогда не проводила времени с любимым, долгожданным ребёнком, а собственное детство вспоминала как череду мучительных ограничений и привыканий.
Её собственный сын был далеко, в Ангулеме, на попечении опекунов и наставников. Она регулярно получала от них письма и видела в этих сухих, но подробных отчётах нечто вроде финансового коммюнике, которое составлял для неё управляющий герцогством, а также поверенный по её недвижимости в Париже, в Ангулеме и поместье в Иль-де-Франс.
Её сын тоже был своего рода дорогостоящим имуществом, хорошим вложением в будущее, и она не позволяла себе пренебрежения и забывчивости. Её сын рожден с королевской кровью в жилах, и его судьба — стать одной из перекладин вечного миропорядка. Он должен быть здоров, хорошо развит, ловок, в меру жесток, хладнокровен, дерзок и образован. Он должен вырасти принцем, носителем власти, который всегда при самом неопределенном, раздвоенном или даже расстроенном будущим, может стать королем.
А будущий государь даже в детстве не тратит времени на нежности и забавы.
Дети — это всё равно, что молодые, необученные собаки, лающие, прыгающие, вносящие сумятицу и беспорядок, их следует обучить и укротить.
Вернувшись из кабинета в свой будуар, окна которого выходили в парк, она вдруг увидела их внизу, Геро и его дочь. Кто позволил им быть там? По всей видимости, это Анастази. Придворная дама решилась превысить данные ей полномочия.
В сущности, это такая мелочь. Геро разрешалось проводить в парке столько времени, сколько он пожелает. Почему бы ему не взять на прогулку дочь?
Солнце скользнуло над Корабельной скалой, зацепилось брюхом за мачту, и из прорыва полилось неприятно красное небо. Над скалой как всегда кружили черные падальщики, знаменуя незыблемость мира. За окном капитанского дома город постепенно погружался в сумерки.
Грегори Хорвен затворил окно, чтобы морозный воздух не проникал в комнату. Пожилым людям вредно находиться на сквозняке. Недовольно заворочался на полу Гасс. Гасс слушал улицу, а закрытый иллюминатор отрезал его от этого надежного источника собачьих знаний.
— Ничего, псина, еще полчаса, и пойдем домой. — Грегори наклонился, чтобы почесать пса за ухом. Тот охотно потянулся навстречу.
— Соэн, поди сюда… — прохрипел капитан. Он лежал на высокой койке под тремя одеялами.
Грегори вздохнул — капитан все чаще путал его с сыном. И проще было с ним согласиться, чем доказывать обратное.
— Я здесь, капитан.
— На «Райле» пожар. Скажи, чтобы задраили трюмы. Скажи, чтобы они закрыли чертовы трюмы!!!
«Райль», флагман королевского флота, сгорел на рейде дель Констанц больше, чем полвека назад. Тогда капитану уже было лет сорок, и он командовал воздушным эсминцем «Святой Дерк». Именно его пароход пришел «Райлю» на помощь.
Капитану до сих пор снится тот день. Он путает прошлое и настоящее, так бывает со стариками. Он единственный из живущих ныне, кто видел море. Видел воздушно-морской королевский флот над бухтой. Флаги, вольно реющие на ветру… выросло целое поколение тех, кто обо всем этом только слышал.
— Да, капитан,- ответил Грегори. — Я передам на «Райль» чтоб закрыли трюмы.
Капитану есть, чего вспомнить. Ведь он ходил еще под флагом адмирала Фарна, величайшего из воздушных флотоводцев. Он участвовал в трех воздушно-морских сражениях. У капитана есть несколько наград и синяя лента героя.
Грег иногда завидовал старику — тот в своих грезах уходит от неприглядного настоящего в такие синие дали, каких не достигнет больше никто.
— Хорошо, Соэн, сынок. Ты настоящий моряк.
У него сохранилось отличное зрение, и он узнает воздушно-морскую форму адъютанта. Он узнает ее сквозь толщу времени и своих синих далей, и привычно дорисовывает знакомый образ Соэна.
— Служу Отчизне, — без тени улыбки ответил Грег.
Он ведь ей и вправду служит. Страна осталась далеко-далеко, за горами, пустошами, лесами. Страна осталась за огромным пыльным стеклом истории. Страны нет. «Страны нет. А мы есть. Мы — осколки некогда великой державы. Но это не отменяет службы. Потому что не будь мы моряками, все бы здесь развалилось на хрен. Поросло бы пылью, пошло прахом. Как это ни пафосно звучит, Страна — это мы. То, что от нее осталось».
Грегори часто думал об этом. Если верить в то, что у тебя тоже есть предназначение, то как-то проще смотреть на то, во что постепенно превращается мир вокруг.
— Ступай, сынок. Спасибо, что не забываешь старика.
Жизнь в капитанском доме идет по часам. Сейчас судовой хронометр покажет семь, отзвенят склянки, с камбуза отзовется будильник Аграны. Через минуту внизу хлопнет дверь и по стальному трапу застучат каблуки Даниэля. Даниэль приходится капитану внучатым племянником. А сам Грегори видит в нем друга и наставника. Так же как многие другие его сверстники. Немного ученый, немного поэт, главный смотритель морского музея, любимец мальчишек — он единственный человек, который постоянно обитает в капитанском доме помимо самого капитана.
Как только Даниэль войдет в дом, вахта закончится, и Грегори сможет уйти.
Первым поднялся и затрусил к выходу Гасс. Он лучше людей умеет считывать знаки событий.
Грегори попрощался со стариком как раз, когда Даниэль сошел с трапа. Они встретились в дверях. От хранителя музея пахло вечерним морозцем и углем.
— Ну как тут? — без приветствия спросил Даниэль, протирая запотевшие круглые очки.
— Пожар на «Райле», — отчитался Грегори. Гасс пробрался мимо них к трапу и зацокал когтями по ступеням.
— Просветлений не было?
— Нет.
— Ничего. К весне ему и в прошлом году было худо. Устал, моряк?
— Нет. У него интересная библиотека.
Даниэль понимающе кивнул.
— Завтра приходи в музей, провертим твои наброски. А потом сходим на Корабельную. Инструмент прихвати.
— Приду.
В музее уютно и светло. Там есть большой стол, книги и таблицы. Когда у Грегори выпадает свободный вечер, он идет именно туда, чтобы потихоньку превращать мечту в цель.
Раскланявшись с Даниэлем, Грегори поспешил вниз, на ходу поднимая ворот шинели — на улице холодно, а скоро будет еще и темно.
Город постепенно заливали розовые тени заката. Ветер дергал Грега за полы, совал ледяные пальцы за воротник. Ветер сдувал с сугробов тонкие снежные кисеи.
Над буксиром «Родерик» поднимался дым. Дым пах углем, его прижимало к земле и гнало через улицу. Тепло светились окна и на тягачах Нижней Штормовой улицы, за которыми вставал темный и печальный линкор «Его Императорское Величество Чезар Воитель».
Линкор намертво притерт к скале. Отсюда кажется, что он цел, но на самом деле это не так. Раньше он был пришвартован выше к Корабельной, и его турбины обеспечивали энергией сразу несколько кварталов. Но лет двадцать тому назад случился большой обвал, огромное судно потеряло опору и, накренившись, сползло вниз, подмяло под себя несколько малых судов и всю Рыбачью улицу.
Мальчишкой Грегори бегал смотреть. В память врезалось, как полицейские гоняли пацанов оттуда, угрожая ружьями и баграми. А тем казалось, что это самый последний-распоследний шанс прикоснуться к историческим событиям. Грегори добыл там красивое медное кольцо от подзорной трубы. И оно до сих пор где-то хранится, может быть, в нижнем ящике стола. А может — в кармане старой куртки.
Выше, на относительно ровной площадке мерцали огни кораблей Наследников. Это сердце города, та его часть, без которой жизнь на скале не просто остановится — исчезнет за какой-нибудь год. Там хранятся невосполнимые запасы продовольствия и сырья и обитают там именно что наследники прошлой эпохи — дети бывших флотоводцев, негоциантов, аристократов того, другого, канувшего в историю мира.
Грегори поежился от дурных предчувствий: в последний год цены сильно взлетели, от электричества оказались отключены несколько крупных пассажирских судов. Люди оказались на улице. Кого-то приютили родственники, кто-то нашел работу ближе к центру, но многие были вынуждены перебраться в крошечные хибары у самого Мусорного берега. Чтобы отапливать такую, достаточно дров или небольшого количества угля…
В городе росло недовольство, но пока что оно обитало в личных каютах, на кухнях, у крошечных чадящих костров. Даниэль говорит, что если Наследники не изменят политику, может случиться большая беда. И добавляет: «Но город выстоит. Пока есть морской патруль, и пока мы помним свое прошлое, город выстоит». А Грегори чудится что-то зловещее в этом неуверенном «пока».
Открылась дверь бара «На маяке», вывалились на каменную мостовую его завсегдатаи — кто проветриться, а кого потянуло к родному очагу. Да и патруль скоро пойдет. А морской патруль это не дневная полиция. Он шутить не любит.
Из дверей плыл вкусный запах горячего хлеба и мяса. Можно было задержаться, но это привело бы к двум неприятностям.
Первая — обитатели Маяка сразу начнут требовать «капитанских» историй, а Грег не считал себя хорошим рассказчиком. То ли дело Даниэль. Он давно рядом с капитаном и помнит больше.
А вторая неприятность заключалась в том, что Эри будет сердиться. Грегори не хотел ее расстраивать сейчас, когда между ними наконец-то установился мир. Пусть хрупкий, зато настоящий.
Он брел по верхним кварталам. Когда-то они целиком и полностью состояли лишь из корпусов кораблей. Палубы были улицами, с борта на борт пролегали широкие трапы, подвесные лестницы и сходни. Лишь кое-где виднелось обнаженное каменное основание и стальные, а где-то и каменные опоры стапелей.
Сейчас все иначе. Многие суда давно разобраны, их части пошли на строительство более простого жилья. Где-то прямо на палубах появились новые надстройки. И только центральные улицы сейчас еще напоминают тот город, каким он возник здесь, ка утесах Корабельной скалы полвека назад. Эти пароходы каждую весну красят свежей краской. Латают палубы и трубы, укрепляют днища, чистят медь. Их паровые машины обеспечивают светом и теплом большую часть города. А выше, над ними — силуэты стройных яхт и легких воздушных катеров. Если не приближаться к скале, если смотреть сквозь вечерний сумрак и морозную пыль, можно представить, что все эти корабли все еще готовы к рейсу, что все они только ждут команды, чтобы отправиться в путь. Их крылья давно разобраны, их несущие аэростаты разрезаны на лоскуты и использованы в хозяйстве. Но они все еще помнят соленые морские ветры, они знают, что такое настоящая большая жизнь в большом мире.
Грегори не раз пытался представить, каким был город в первые годы существования. Каким тогда казалось небо, о чем мечтали те люди? Чем они жили? Как вообще смогли выстоять, зная, наверняка уже тогда зная, что назад хода не будет?
Раньше у него было много вопросов и огромное желание задать их капитану. Он даже в матросы пошел, чтобы однажды оказаться рядом с ним, услышать правду из его уст. Теперь вопросов уже почти не осталось. Капитан помнил события давние, времена, в которые был жив сын, когда сам он был высоким стройным офицером, а мир был прочен и незыблем. Все, что было после Катастрофы и для него тоже — страшный сон, череда немыслимых, но болезненно важных событий, решений и ошибок. А кто хочет помнить свои ошибки?
…вот уже впереди показался люк, прорезанный в брюхе крейсера, и больше всего похожий на ворота ангара. Дежурный полицейский топтался у сходней, согревая руки о переносной фонарь. Он оглянулся на звук шагов, громко высморкался, и вернулся к своему увлекательному занятию. Он простужен, но заменить его некем.
Грег привычно махнул ему рукой и нырнул вглубь черного прямоугольника. Гасс задержался. Заглянул робко в глаза полицейскому, выпрашивая подачку. Он привык, что его здесь балуют. Грегори шагов не замедлил. Знал, что получив гостинец, пес тут же его догонит, тем более что впереди уже маячил прямоугольник выхода. Привычная дорога, все, как в любой другой день. Если только…
Неподалеку ему померещилось некое движение. Словно в темном трюме шевельнулась более темная тень. Грегори потянулся за спичками, но достать коробок не успел.
Кто-то сильно и неожиданно ударил его по затылку. Удар отозвался вспышкой перед глазами. Сознание угасло вместе с ней — как гаснет разбитый шальной пулей штормовой фонарь. Медленно и багрово.
Пятьдесят лет миновало со времен Катастрофы, повергшей в пучину богатую страну, уничтожившей прекрасные бухты и острова. Те, кому повезло уцелеть, нашли приют на Корабельной скале где-то далеко-далеко от знакомых берегов, за цепью гор. Величественные воздушно-морские корабли, унесшие когда-то жителей бухты дель Констанс от огненной смерти, постепенно ветшают, ресурсы тают, людей становится все меньше. Но надежда еще жива, потому что есть те, кто готов за нее сражаться и умирать.
Интересные рецензии и отзывы:https://lit-era.com/blogs/post/18601##https://lit-era.com/blogs/post/21565https://lit-era.com/blogs/post/22885
У человека в душе дыра размером с Бога, и каждый заполняет её как может.
Ж.-П. Сартр
Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны.
Год 1203 от заключения Договора.
Провинция Ангон, город Ангистерн.
6 день.
Алисса спала. Она присела на лавку и сама не заметила, как сон сморил её.
Рядом на земляном полу кухни возилась девочка с глуповатым, но свежим лицом. Алисса звала её Белкой.
Девочка не помнила своего имени, не знала, как и когда попала в Ангистерн. Короток был её век, да и ум – не долог.
В доме префекта Белку считали дурочкой, но Алисса видела в ней прежде всего добрую душу, потому и опекала. А сегодня и совсем спасла: разбудила, успела вывести из дома, когда туда ворвались погромщики.
Девочка напевала, ловко перебирая сушёный горох и выбрасывая на неметеный пол шелуху и семена сорных трав.
Ой, малоньку!
То меня же поцелуй!
То меня же помилуй!
Так мы с тобой обнимались,
Так мы с тобой целовались.
А то бесы набегут,
Да малоню заберут!
Белка пела и тихонько улыбалась сама себе, хотя на лице её виднелись грязные дорожки от слёз, а волосы выбились из косы.
Допев куплет, девочка поднимала голову, с надеждой и любовью смотрела на спящую. Она боялась даже думать о том, что придётся одной выходить из кухни, где было тепло, где спала её спасительница и наставница. Белка по-детски чуралась того, что вокруг, думая: пока дверь заперта крепко – прочий мир – далеко за морями.
Где-то высоко дёрнули за шнур, и в комнате под потолком зазвенел колокольчик. Девочка подняла голову. Алисса же вздрогнула и проснулась.
Она выпрямилась на лавке, бездумно оправила платье, встала и подошла к крепкой деревянной двери. Там Алисса прислушалась и только потом отодвинула засов. Бесшумно ступая и озираясь, она поднялась по узкой крутой лестнице в обеденную залу и застыла на пороге.
Пахло гарью и разогретым металлом. Пол так и остался замусоренным, хоть она и посылала мальчишку прибраться и вымести грязь. Блюда стояли на столе в беспорядке, рядом с кувшинами для вина высились пыльные бутылки – кто из слуг посмел поставить их на стол, не протерев?
Фабиус за ночь осунулся и посерел лицом. Но что человек – даже демон выглядел усталым и измученным.
– Доброго восхода, девочка, – сказал магистр Фабиус, тяжело поднявшись из-за стола.
Он подошёл к Алиссе, ласково и аккуратно приобнял её, словно боясь раздавить.
Та судорожно вздохнула, коснулась глазами его щеки и тут же опустила взгляд, не решаясь перебить мысли магистра вопросом, который он мог прочитать в ней.
– Я должен ехать, – продолжал маг тихо и устало. – Нужно организовать размещение беженцев и предотвратить беспорядки: бандиты всё ещё бродят по улицам, будоража людей. Я попрошу тебя никого не впускать в дом. И от моего имени объявлять всем, что префект болен и выйти никак не может. Никак!
Фабиус обернулся и посмотрел на демона в костюме магистра Ахарора. Слишком смуглого, с алыми искрами в глазах, но издалека вполне похожего на богатого ловеласа, прибывшего из провинций у моря. С точёными чертами лица, тонкими запястьями и длинными пальцами, с волосами – чёрными и волнистыми.
– Оберегай его, Алисса. Он защитит дом от бандитов, если таковые появятся, но ты должна уберечь его от молвы. Лучше бы вообще никто не узнал о том, что он здесь.
Демон хмыкнул и тоже встал из-за стола. Улыбнулся. Нервно облизал губы.
– Зови уж меня Борн, ты ведь знаешь моё имя, а её – я не боюсь.
– Борн, – тихонько прошептала себе под нос Алисса.
– Проклятый Борн? – с усмешкой уточнил магистр Фабиус.
Но усмешка была невесёлая.
– А как же Совет магов? – спросил демон.
– Из церкви я пошлю ворона, там есть птичник. Это слегка растянет процедуру, но, я полагаю, что с Пакрополюсом мы как-нибудь столкуемся. Совсем же не поставить в известность Совет Магистериума я не могу.
– А если тебя спросят, почему ты не прибегнул к силе камня?
– У меня есть что ответить, не беспокойся. И это будет даже не ложь.
Алисса покачала головой: Фабиус больше не бледнел и не стекленел глазами, обращаясь к порождению Ада. Маг и демон говорили как равные. Что-то случилось между ними на рассвете. Что-то, что дало им общую цель.
Фабиус тяжело вздохнул, ухватился за цепь на шее, и в разорванном вороте рубашки показался большой синий кристалл в серебряной оправе.
– Надо бы зашить, – тихо сказала Алисса.
– Пустое, – нахмурился маг, лаская пальцами камень.
– Я принесу нитки и иглу, – произнесла она твёрдо, чуть присела и выбежала вон.
Маг и не заметил, что Алисса ушла. Он был словно бы в полусне от усталости и бед, свалившихся на него.
Хотел было крикнуть слугу, чтобы привели коня. Поднял руку к шнурку колокольчика, но вспомнил, что Фенрир пропал, и вот так, с поднятой рукой, пошёл по лестнице вниз, намереваясь лично пойти в конюшню и подобать себе другую лошадь.
Однако во дворе выяснилось, что младший конюх, высокий чернявый парень, давно заседлал и вывел хитрого чубарого мерина, что норовил козлить, пугаясь то ли мёртвых, то ли живых.
Воздух был по-осеннему сладок, лишь тонкие дымки ночных пожаров поднялись кое-где над крышами. Громко командовали стражники, научая плотников как им лучше чинить ворота. Все свободные слуги и служанки столпились у задней стены дома, поглазеть на трупы ночных «гостей». Мальчишки тыкали тела палками, женщины взвизгивали в притворном испуге и отворачивались, но потом снова смотрели.
– Доброго восхода, мейгир, – глухо произнёс конюх, подводя чубарого. – Конёк резвый, но не такой выносной, как ваш. Бывает, дурит.
Лицо его было мертвенно-бледным. Ведь он тоже мог бы лежать сейчас во дворе, в куче трупов, если бы не выпросился на ночь проведать мать.
Фабиус кивнул, вскочил в седло.
Чубарый решил было поддать задом, но ощутил железную силу покалеченной химерой руки и присмирел.
Магистр направил коня к воротам, объехал стражников и галопом поскакал к казармам.
Алисса тем временем спустилась в свою каморку, взяла корзинку с нитками и иголками, метнулась наверх, но вспомнила про Белку и с полдороги вернулась, заглянула в кухню.
Там и нашла её, забившуюся в угол между лавкой и очагом. Понимая испуг ребёнка и не в силах ничего с этим поделать, Алисса открыла кладовую, взяла хлеб и несколько яблок, сложила девочке в подол, усадила её на лавку и заперла дверь на замок. Ключи от всех дверей в доме префекта ключница, по должности, носила на медном кольце, прикреплённом к поясу.
Решив таким незамысловатым способом проблемы ребёнка, Алисса подхватила юбки и бегом поднялась в обеденную залу, но магистра там уже не застала.
Пока женщина растерянно озиралась, инкуб, улыбаясь, встал ей навстречу, а обе дверные створки захлопнулись сами собой.
Алисса попятилась. От обжигающего взгляда Борна щёки у неё загорелись, и сердце стало стучать мелко-мелко, словно у испуганного щенка.
Когда она увидела инкуба в первый раз, здесь же, у дверей залы, она не могла дать волю страху. Фабиус бездыханным лежал тогда на холодных камнях. Она и не поняла, где взяла сил перетащить магистра через порог. До демона ли ей было? Но вот теперь он стоял так близко, что тепло его тела она ощущала телом своим – грудями, бёдрами, словно на ней совсем не было платья.
Демон встряхнул головой. Пряди его чёрных волос взвились и развились, словно змеи, брачующиеся весной на вытаявшей поляне в лесу.
Не каждый мужчина умеет красиво избавиться от одежды. Многие сильные людского мира становятся смешными, когда их застают за сниманием штанов. Но с инкуба одежда стекла сама собой, будто кожа его стала стеклянной и гладкой.
Алисса смотрела, не моргая. В животе у неё заныло, словно бы Фабиус снова опустился перед ней на колени и прижался горячим лицом к лону. Она видела, как плоть инкуба дрогнула и налилась жаром. Засветилась живым золотистым светом, будто сосуд, наполненный изнутри и тонкий в стенках.
Демон тоже смотрел на женщину, и на лице его радость сменялась удивлением. Алисса, созерцая прелести адского создания, думала… о Фабиусе, как сладко ей было с ним. Потом инкуб узрел в её глазах лицо пропавшего мужа. Алисса вспоминала его молодым. Острым и жилистым, и даже немного страшным, когда он сбросил нарядную свадебную рубаху и штаны перед их первой брачной ночью. Вот муж… он поразил её тогда в самое сердце, Фабиус – сумел это сердце согреть, а демон…
Демон будил в ней воспоминания. Красота его была сродни скульптурам, что можно увидеть в богатых домах. Такой же гладкий, словно фарфоровый. И с подсветкой. Словно позади кто-то забыл канделябр.
Алисса фыркнула, нагнулась, подняла, упавший на пол камзол, съехавший с плеч демона. Сделала шаг – подобрала рубаху и штаны.
– Я постираю, – сказала она. – А пока принесу вам халат и рубашки префекта. Ему они, видно, уже не к надобности…
Тут Алисса неловко скользнула глазами по мужскому достоинству инкуба, которое питалось всё это время совсем иными образами, нежели стирка рубашек, и всё росло. Её сковал страх. Да как же это можно? Это же не каждый конь…
Сердце застучало так, что Алисса на миг оглохла. Она прижала к животу мужскую одежду, остро пахнущую корицей, и стала пятиться к двери.
Фабиус скакал, не разбирая дороги. Он словно бы уснул, и происходящее снилось ему. Потому он не боялся посылать коня намётом на щелястые деревянные настилы улиц, не щадя ни его, ни себя.
Что было бы, оступись чубарый?
Но хитрый мерин ловко ставил копыта и всё дальше увозил впавшего в полудрёму магистра.
Город был неспокоен с утра. Досужие горожане шарахались, но иные, сбившиеся уже в стаи, хватались за камни и палки.
Чубарый, однако, был настороже. Он вовремя забирал то влево, то вправо, и принёс-таки седока к казармам, где начальник стражи осматривал пополнение. Там жеребчик перешёл на шаг и затормозил у коновязи, ловко сунув морду в казённую торбу с овсом.
Фабиус спешился и двинулся к начальнику стражи, взирая на него огромными, во всю радужку, зрачками. Он так и не очнулся до конца, пребывая где-то рядом с химерами и тенями.
Начальник стражи открыл, было, рот, но тут же в конце улицы Шорников раздался гул, и на Железную площадь вытекла серая людская масса, неразличимая пока как следует, похожая на многоголового спрута, поднимающегося из глубины городских улиц.
Фабиус запоздало вспомнил, что где-то в той стороне – тюрьма, знаменитые Гейриковы ямы, и что Саймон писал ему…
Он всмотрелся в толпу, подключая дальнее демоническое зрение, что просыпалось, стоило ему вспомнить о нём. (Наверное, это Борн откликался на немую просьбу. Они союзники – маг и демон. Какая…)
Фабиус вздрогнул и выбросил из головы посторонние мысли. Нужно учиться контролировать себя, когда демон так близко. Чтобы не раболепствовать, но и не оскорбить.
Маг стал разглядывать неожиданно приблизившуюся мешанину лиц. Да нет, безоружная, вроде, толпа. Из возбуждённых горожан, что слышали ночью шум, почуяли утром дым в воздухе, уловили смутные слухи и спешат на Ярмарочную площадь – где ещё узнаешь последние вести?
Начальник стражи, разумеется, тоже увидел скопление людей. Он прокричал команду, и два десятка арбалетчиков нестройно встали наизготовку, а за их спинами приготовились заряжающие с крючками на поясных ремнях.
Однако горожане уже смекнули, что выбрали не самый лучший путь. Толпа не смогла бы поворотиться вспять, но она изогнулась змеёй и свернула на улицу Водовозов, что выходила потом на широкую Ярмарочную, а следом и на саму Ярмарочную площадь.
– Оправиться для пешего! – заорал начальник стражи, командуя готовность идти на перерез толпе, чтобы разогнать горожан, пока они не наслушались еретических речей и не стали бандитами и бунтовщиками.
Фабиус положил руку ему на плечо, развернул к себе, впечатывая кожу химеры в доспех так, что под ней задымилось адская сила, всколыхнувшая на миг и волю.
– Чего тебе, маг? – усатый квадратный начальник стражи навис над магистром.
– Горячку не пори, – тихо сказал Фабиус. – Да пошли часть людей охранять чумных. Как бы их резать не начали. Если наказ мой выполнен, они должны были лагерем встать на Кровавой площади у церкви.
– Десятника слал, должны были встать, как должно.
– Мало десятка,– нахмурился Фабиус.
– Ещё десяток отниму если – сам посмотри, что будет! – поморщился начальник стражи, обводя глазами хилое свое войско из двух десятков арбалетчиков, сотни копейщиков да недоростков, что были на подхвате.
Фабиус знал, что стражи город кормил совсем немного, и у четырёх городских ворот, на площадях да в патруле было сейчас ещё до двух сотен. Более крепких и обученных, но как же мало…
Он мрачно кивнул и добавил:
– Думаю, самые опасные – те, кто ночевал в Гейриковых ямах. Я слышал, что казематы открыты, а стража взбунтовалась.
Начальник стражи ощетинился, как ёж, огрызнулся:
– Есть и такие, да виселиц в Ангистерне хватит!
– Я не о виноватых, – перебил Фабиус. – А об опаске. Оттуда могут прийти с копьями и с арбалетами. Упреди людей!
Он развернулся, без прощаний зашагал к коновязи. Надо было ехать к церкви, а следом и в ратушу, посмотреть на торговый совет да на тех из магов, кто остался в городе…
Его замутило вдруг, он опёрся на коновязь…
– Великий магистр, вам помочь сесть на коня? – выскочил откуда-то мальчишка из тех, что при гарнизоне «подай да принеси» за еду и науку.
– Помоги, – выдохнул Фабиус. – Да смотри, кусается чубарый.
Мальчишка придержал стремя, и магистр кое-как взгромоздился в седло.
– Побежать за вами, а то ведь надо будет и спешиться? – спросил нежданный помощник.
Глаза у него были светлые, тело лёгкое и худое. Говорил неожиданно чисто, как чаще услышишь в Вирне, чем в дальних от столицы городах.
Фабиус оглянулся, кивнул, беги мол, если сумеешь, и тронул коня.
Чубарый покосился недовольно на мальчика, взявшегося за стремя, укусил удила. Не хотелось ему покидать относительно спокойное место. Но маг потрепал его по шее и твёрдо послал вперёд. Фабиус торопился отправить ворона в столицу, чтобы Совет Магистериума узнал наконец, что творится в городе.
Ярмарочная площадь шумела. С высокого помоста, уже довольно плотно окружённого горожанами, кривлялись ораторы.
Фабиус не видел, кто там витийствует, но подозревал своих вчерашних знакомцев: крещёных да бандитов, что подчинялись демонической твари под личиной разбойника Барбра.
Стражники жались у ворот ратуши. Их было слишком мало, чтобы разогнать бунтовщиков, и те, пока ещё вяло, подначивали горожан… Против кого? Не нужно было иметь камень мудрости за пазухой, чтобы догадаться!
Маг поспешил к церкви Отца людей Сатаны. К площади, ближней от Ярмарочной, что называлась Кровавой.
Он издалека увидел, что и на церковной площади народа скопилось небывало: беглецы из чумного Дабэна расположились там табором.
Одни стелили на красный кирпич сено, дерюги, тут же ели, справляли нужду. Другие спали, обессиленные и словно не слышащие шумящей рядом толпы.
Бунтовщики толкались вокруг лагеря беженцев, сбивались в стайки, науськивали любопытствующих горожан на дабэнцев, готовясь обвинить пришлых во всех здешних грехах. Бандиты тоже не зевали – присматривались к скудному имуществу беглецов. А крещёные, наступая иногда на спящих, ходили прямо по лагерю, ища праздных, чтобы рассказать им о своём боге.
Фабиус попытался объехать площадь по краю. Крещёные, однако, заметили его, побежали наперерез, загородили дорогу. За ними кинулись и горожане, определив по одежде, что Фабиус – какая-то важная птица, и можно бы для острастки стащить его с коня и повалять в пыли.
Чубарый не был боевым конём. При явной угрозе он тут же занервничал. Пустить его на людей нахрапом, чтобы разметал и потоптал – было бы дурной затеей. Тем более что бунтовщики узнали мага.
И магистр осадил жеребца.
– Чего столпились? – спросил он. – Люди тут нужны не торчать, а помочь посчитать пришлых, чтобы торговый совет выдал хлеба!
– Нетути им хлеба! – тут же заорали горожане, что пришли от Ярмарочной, надеясь первыми поживиться дабэнским скарбом.
– Чумных не хотим! Не нать заразу!
– Префекту скажи: не хотим!
– А иде префект, а?
– Та в ратуше!
– Бунту, грят, спужался…
– …та помер!
– …щоб б издох!
– Префект болен, – громко прокричал маг в толпу. – Будет вам Совет Магистериума, коли вздумали бунтовать!
– От те нате вашей мате!
– Эва!
– Эй! Не пущайте его до церкви!
– Не то ворону пошлёт!
– Не нать магов!
Конопатый парень с «крещёным» лицом попытался схватить чубарого под уздцы, но увязавшийся за магистром мальчик неожиданно ловко оттолкнул протянутую руку, а конь оскалился и рванул человека за грязный рукав.
Крещёные отступили слегка, не тот был ещё накал, чтобы с самого утра да под кусачую лошадь бросаться.
– Поворачивай, маг! – вперёд протиснулся вчерашний знакомец, сутулый, с бельмастыми глазами, главарь крещёных.
Место ему было на Ярмарочной, как он оказался здесь?
Магистр нахмурился: похоже, у ратуши блажили сейчас только бунтовщики и воры. А крещёные тогда – что затеяли?
– Тут мы сами решим, наше тут дело, – напирал бельмастый. – Мы видели Его этой ночью. Он спасёт нас всех. Мы снесём церкви Сатаны! Будем жить в мире – и на земле, и на небе! А бесы в Аду – пусть сдохнут с голоду без наших душ!
Маг поморщился: крещёные приняли в темноте инкуба за своего бога, но не прозрели с рассветом. Что если они и впрямь поведут горожан громить церковь? В огне она не горит, но Сатана может покарать людей за осквернение святыни!
Фабиус заставил чубарого попятиться, но отступать было особенно некуда. Позади ворочалась прорва дабэнцев, что не давали дороги не по охоте, а потому, что обсели площадь.
– Неча тут магам! – орали из-за спин крещёных трусливые горожане.
Фабиус устало провёл рукой по лицу, словно пытаясь разгладить его. Мимические морщины сложились в нечеловеческую гримасу усталости и боли, и потому ангонцы вели с ним дискуссию с почтительного расстояния.
– Чумных не хотим!
– Жги чумных!
– Жги церковь!
Толпе было, конечно, плевать на идеалы крещёных. Но дабэнцев-чужаков она в город пускать не хотела, а хотела крови, грабежа, виноватых, на которых можно свалить и неурожай этой осени, и убийства, совершённые фурией. А крещёные взирали вполне понимающе.
«Где-то получили закалку бунтовать? Где? Разве, в Гариене, оттуда и пошла ересь?»
– А ну, прочь! – маг попробовал двинуть чубарого вперед, но пугливый жеребец пятился и норовил поддать задом.
Горожане осмелели, полезли ближе.
На пути магистра стояло уже до сотни. Ещё не очень разгорячённых, ведь не было первой крови, но…
– Прочь, я сказал! – крикнул Фабиус и поднял коня на дыбы.
Маг понимал, что дальние даже не слышат его. Рядом копошились беженцы, орали бандиты на соседней, Ярморочной площади… Воздух от этого стал плотен, и слова за двадцать шагов превращались в неразличимый гул.
Что делать? Снова просить помощи демона? Неужто нет у него своей хитрости и своих сил?
Фабиус зашептал про себя:
«Гори, Отец наш,
В пламени Геенны своей.
Освещай светом плоти огненной
Мир наш.
И содрогнёмся мы,
В боли и мучениях,
Питая тебя своими душами».
Укрепившись духом, он обернулся к мальчику у стремени:
– Зажми уши.
А потом наложил защитное заклятье на коня, вскинул руку, призывая Ветер Мёртвых, а потом достал амулет с круглой дыркой посередине и засвистел в него.
Ветер ответил. Ужасающий, почти неслышный свист пронёсся по Кровавой площади, поднимая бурую кирпичную пыль.
Он бил по ушам, по костям, заставлял трястись тела. Люди шарахались, падали, обхватывая головы руками. Кричали от ужаса, но свист заглушал все звуки.
Фабиус ждал. Порыв ветра – дело недолгое. И как только он начал стихать, перестав заглушать людской вой и стоны, маг тронул коленями чубарого и послал чуть в бок, в обход толпы, чтобы объехать площадь и попасть в церковь с тыла.
Но тут раздались испуганный крик, ржание… Магистр обернулся: весь в копоти, перемазанный засохшей кровью – Фенрир возник у входа в церковь. Он стоял за её чёрной острой оградой, словно призрак. Далёкий, обгоревший, страшный. Видно, укрылся в церковном дворе и спал там часть дня, а теперь, услыхав свист…
– Мальчик! Фенрир, иди сюда, ко мне!
Фабиус спешился, бросил повод чубарого светловолосому мальчишке, что как-то перетерпел голос Ветра, вцепившись в стремя, побежал навстречу своему жеребцу, прямо в толпу беженцев, отталкивая и перешагивая заполонивших площадь людей.
Пешим, он тут же смешался с толпой, став на время неразличимым для преследователей. Да, его тоже толкали, хватали за руки, но маг упорно продвигался вперёд.
Вот и ворота церковного двора. Тяжёлые, словно бы кованые, а на самом деле растущие из земли чёрными переплетающимися прутьями. Запоров на них по обычаю не было.
Конь, шумно обнюхивая, тыкался магистру в грудь. Тот, не в силах сдержаться, гладил его грязную морду, шептал ласковые слова в обгоревшие уши.
– Хватайте мага! – кричали, поспешая за магистром, крещёные.
Фабиус затворил ворота, взял коня за гриву и пошёл к церкви. Пусть попробуют сунуться за ним. Ведь не замками сильна церковь Сатаны, а людским страхом.
Снова в настоящем.
В мире офисного планктона каждый второй четверг был днём зарплаты, а значит, каждый второй четверг магазин заполоняли размахивающие стаканчиками с латте, упакованные в джинсу и щеголяющие чехольчиками для телефонов хипстеры. Всё, что им было нужно, это докупить новый альбом и пополнить им свою невероятную коллекцию. Обычно при виде этих заросших физиономий у Тодда портилось настроение. Но сегодня они его абсолютно не волновали.
Сегодня он сидел за стойкой, прижав к уху телефон, и полностью игнорировал клетчатое море, захлестнувшее магазин. Сегодня он улыбался.
— Ничего не было, — сказал он Аманде, самой приставучей женщине на свете. По её смеху он понял, что она ему не поверила.
— Ты поэтому позвонил только утром? — осведомилась она.
— Просто поздно уже было… когда он ушёл, — сказал Тодд, тут же проклиная себя за эти слова. Если принять во внимание восторженный писк Аманды, то выходило, что она поняла его слова совсем не так, как он надеялся. — Я не это имел в виду, — сказал он.
— Но ты же привёл его к себе домой.
Тодд колебался. Вообще-то всё было немного иначе, но объяснить произошедшее будет уж слишком сложно. К тому же, ему не хотелось рассказывать о кошмарной первой половине вчерашнего вечера. Лучше пусть Аманда думает, что свидание прошло хорошо с самого начала.
— Мы заказали пиццу и сидели, болтали. Вот и всё.
— Ну-ну, — сказала Аманда, будто не поверила ему.
— Это же только первое свидание, — начал Тодд, и тут же осёкся, потому что когда это ему было нужно больше, чем первое свидание? Или свидание вообще, чего уж там?
— Ты такой странный, — сказала Аманда, и наверное, так оно и было. Он прямо слышал, как она улыбается. Тодд тряхнул головой и переложил телефон к другому уху.
— Слушай, мне кажется, он не из тех, с кем стоит спешить, — сказал он, и если подумать, то это казалось похожим на правду. Тодд накануне не пытался как-то… проявить инициативу, но он точно дал понять о своих намерениях, и реакция Дирка или была отказом, или попыткой замедлить события. И то, что он согласился присоединиться к ним в субботу, скорее подтверждало последнее. По крайней мере, Тодд на это надеялся, а иначе он окажется посмешищем. Ещё большим, чем раньше.
— А, то есть он из тех, кому нужно три свидания, — сказала Аманда, отказываясь оставить эту тему. Тодд отлично знал, что она прикалывалась. На фоне он слышал, как открылась и закрылась дверь гаража, а потом барабанные палочки легко пробежались по ударной установке.
— Ну не знаю, может, — ответил Тодд, хотя это ещё был вопрос. Считался ли тот обед за свидание? Вчерашнее свидание было первым или вторым? Означает ли это, что в субботу будет уже третье?
Пожалуй, он несколько торопил события.
— А давай ты будешь поменьше думать о моей личной жизни и побольше об этой субботе. Ты уже решила, что мы будем делать?
У него были идеи на этот счёт. Тут за углом был клуб, в котором всегда была толпа народа и подавали разбавленное водой пиво. Тодду бы там вряд ли понравилось, но Аманду он легко представлял в таком месте. Ещё в нескольких автобусных остановках была неплохая кофейня, не очень в стиле Аманды, но пожалуй, она бы понравилась Дирку. Если бы Тодд выбирал, они пошли бы в бар недалеко от дома. Правда, именно там Тодд приставал к девушке и выпросил у неё выдуманный номер телефона, но бар ему нравился, потому что там играла приятная музыка, а в глубине зала были тихие столики, где можно было общаться, не перекрикивая шум.
Кажется, он чересчур нервничал из-за предстоящего вечера.
— Дирк-то придёт? — спросила Аманда слишком игриво.
— Да, — ответил он, безуспешно пытаясь сдержать улыбку.
— Расскажи, какие есть варианты.
Похоже, она решила подойти к этому вопросу стратегически. Он поделился своими идеями.
— Лучше бар, — сказала она, выслушав его. — В клубе будет слишком шумно, а в кофейне слишком интимно.
Конечно, она была права, а ещё Тодд обрадовался, что ему не придётся слушать ту ужасную музыку, которая нравилась сестре. И Дирк, как Тодд подозревал, тоже был бы за это благодарен.
— Он зайдёт в семь, поэтому, наверное, я закажу такси к тебе на три. Подойдёт?
Говоря это, он встал, прижимая телефон плечом к уху, и повернулся к первому из трёх покупателей в очереди. Утреннее затишье стремительно подходило к концу, набежавшие клиенты теперь спешили оплатить свои находки. Тодд молча продал упаковку для пластинки, слушая, как Аманда выговаривает ему, что она вполне может добраться до города сама.
— Я не думаю, что ты сама не доберешься, — сказал Тодд, обслужив следующего клиента. — Просто мне нужно как-то отвлечься.
Он не обманывал, но Аманда всё равно сопела, будто не совсем ему поверила. Тодд воздержался от комментариев, но вздохнул с облегчением, когда она наконец согласилась.
— До субботы, — сказал он на прощание, и сбросил звонок, отчасти потому, что он опасался, что та передумает, но в большей степени потому, что пришёл Альфредо, опасно балансируя с двумя коробками пластинок в руках.
Отложив телефон на стойку, Тодд поспешил ему навстречу.
— Ты так рано, — сказал Тодд, забирая верхнюю коробку и получая в ответ благодарную улыбку.
— Это только начало, — сказал Альфредо. — Там ещё коробок десять наберётся, но только если заберём всё сегодня. Я вызвал Мару. Она приедет, присмотрит за магазином. А ты поедешь со мной.
За тот небольшой период, что он тут работал, Альфредо уже дважды брал его с собой за пластинками. Первый раз это был аукцион, и Тодд сидел в машине, пока Альфредо участвовал в торгах. Потом он помог погрузить в багажник проигрыватель. В другой раз это была ликвидация склада, пришлось соперничать с десятком других музыкальных магазинов. Тогда Тодд ехал обратно на автобусе, чтобы освободить в машине место под пластинки.
Это была его третья поездка. Тодд взглянул на часы, пытаясь прикинуть, сколько времени она займёт. Он не ждал Дирка, но не хотел пропустить его, если вдруг тот решит зайти.
Боже, права была Аманда — какой же он странный.
Через десять минут Мара расположилась за стойкой, а Тодд вместе с Альфредо отправился к машине. Альфредо был за рулём «Фиата Спайдер» 1967 года, ярко-зелёного и чрезвычайно ухоженного. Машины были единственным, что Альфредо любил сильнее, чем пластинки. Было очевидно, что в этот автомобиль десять коробок пластинок не влезут, а значит, им придётся съездить несколько раз. Забираясь на пассажирское сиденье, Тодд вверил себя судьбе.
— Домовладелец позволил нам взять эту коллекцию на реализацию, — объяснил Альфредо по дороге. — Но на условиях, что заберём мы её сами. Что вполне справедливо, тот парень был жуткий барахольщик. Квартира просто полный завал.
Они стремительно проехали через город, вскоре оказавшись в тихом районе недалеко от побережья. Парковочное место нашлось вдоль ряда трёхэтажных домов, где первые этажи занимали магазины, а последующие — офисы и квартиры. Через дорогу была заправка и кафе, дверь которого заметно выделялась другим цветом на фоне стены.
Альфредо заглушил двигатель и вышел из машины.
Судя по всему, им нужно было попасть в квартиру над одним из магазинов. Альфредо вручил Тодду несколько пустых коробок и повёл его через узкую дверь рядом с дверью прачечной. В поисках какой-либо альтернативы съёму квартиры в Риджли он посмотрел пару мест, подобных этому. Там всегда было слишком тесно, слишком шумно, и срочно был нужен ремонт. Он не представлял, как можно жить над прачечной, где постоянно было влажно. Наверное, половина альбомов этого чувака потеряла форму от сырости.
За узкой дверью оказался ещё более узкий коридор, застарелый запах сигаретного дыма проник в ноздри Тодда, едва он вошёл. Он поднимался по ступенькам вслед за Альфредо, наклонив коробки, чтобы не задевать ими стены. Чем выше они забирались, тем ужаснее становился запах, пока они не оказались в грязной квартирке, и хуже её запаха был только беспросветный хаос, поглотивший всё пространство. Груды и груды всякого мусора занимали почти весь пол, каждый дюйм пола был покрыт разным барахлом. Тодд осмотрелся. В этом беспорядке были затеряны десятки и сотни пластинок.
Альфредо поставил коробки. Из верхней он вынул два респиратора и упаковку латексных перчаток. Протянул пару Тодду.
Тодду стало интересно, положена ли ему доплата за работу в нечеловеческих условиях. Ему оставалось лишь надеяться на то, что кто-то позаботился найти и забрать тело предыдущего владельца квартиры и пластинок. Страшно было подумать о том, что оно всё ещё где-то здесь.
~*~
— Фара, — начал Дирк, пока они ожидали автобус. — А ты подумала…
Он не представлял, как сформулировать этот вопрос, чтобы не расстроить её. А она и так уже была не в духе, что вполне подтверждала её часовая нотация Дирку накануне вечером. Хотя пришёл-то он не так уж и поздно, да и не случилось ничего такого. Ну если не принимать в расчет тот факт, что он был на свидании. С Тоддом. Который был не его Тоддом, но всё равно Дирк не считал, что какой-то Тодд может быть плохим — уж точно не тот, который улыбается Дирку, словно Дирк ему…
Ну, точно больше, чем просто лучший друг.
— Дирк, — сказала Фара, оглядывая улицу с таким видом, будто она предполагала, что из канализации вот-вот начнут вылезать враги. — Если это напрямую не касается дела, мне кажется, нам лучше сосредоточиться на более насущных задачах.
Ну да, подумал Дирк. Насущная задача. Они искали те самые рисунки. Точнее, они старались повторить те же шаги, которые сделали они с Тоддом в их временной линии, ведь именно это сейчас было нужно для раскрытия дела.
Тогда они обнаружили шесть рисунков с дельфином, разбросанные по городу без всякой связи. Во всяком случае, Дирк никакой связи найти не смог. Хотя конечно, они должны быть связаны. На всех картинках был дельфин, они были сделаны одинаковой чёрной краской, а это уже немало. Хотя и недостаточно, чтобы раскрыть дело, но определённо, с этим стоило разобраться более тщательно.
Разумеется, он рассказал Фаре про аквариум, про того мужчину и про комнату с аквариумами, ставшую ветеринарной лечебницей. Не то чтобы это были очень полезные сведения, но впервые за долгое время они хоть как-то продвинулись.
Только вот туда ли, куда он хотел?
— Я просто подумал, — сказал Дирк, слегка отступая назад. — А вдруг, чисто гипотетически, мы не исправим временную линию?
Раньше эта мысль не приходила ему в голову — всерьёз, по крайней мере. Одно дело думать о том, что будет, если они не смогут исправить временную линию, и совсем другое — умышленно оставить всё как есть. Фара смотрела на него чрезвычайно строго.
— В аквариуме произошло что-то, из-за чего ты предполагаешь, что это невозможно? — спросила она.
— Нет, ничего такого, — признал Дирк.
— Тогда скажи… с чего вообще рассматривать… То есть, нам нет никакого смысла…
Она замерла, так и не закончив, и на её лице отразился ужас от осознания истинной причины вопроса. Дирк отвёл глаза.
— Дирк… — начала она.
— Я просто предположил, что если… — попытался отвертеться он. Фара мотнула головой.
— Слушай, Дирк, я… Я знаю о твоих чувствах к…
— Тодд тут вообще не при чём, — сказал Дирк чуточку поспешнее, чем надо. Быстрый взгляд в направлении Фары лишь подтвердил, что она не поверила ни слову. Дирк сдался. — Ладно, это из-за Тодда. Но по другой причине. Он просто… он тут счастливый. И парарибулита у него нет, а значит, нет его и у Аманды, и какое право мы имеем отнимать это у них? Они живут своими жизнями, а мы… что? Просто их отнимем?
Он не знал точно, кого именно пытается убедить. В его мыслях всё это как-то лучше выглядело.
— Дирк, — снова сказала Фара. Дирк узнал эту интонацию: она у Фары была припасена для нотаций об ответственном отношении к использованию денежных средств и о недостатках отношений с Тоддами из других вселенных. Дирк уступил.
— Ладно, ты права. Нужно это исправить, а значит, разобраться с этим делом.
Он понимал, что она и сейчас не до конца ему поверила, что она готова в любой момент вернуться к этому разговору, но вселенная выбрала именно этот момент, чтобы наконец послать им нужный автобус, и Дирк счёл это знамением.
Нельзя сказать, что Фара была не права. Права, конечно. И он это знал. Он понимал это и тогда, когда сидел на диване у Тодда. И ведь не было речи о том, что он теряет Тодда. Вообще-то он сможет получить обратно своего Тодда. И требовать чего-то большего было бы слишком эгоистично с его стороны.
Но легче всё равно не становилось.
Впрочем, можно было притвориться, что ему стало легче. Дирк с Фарой зашли в автобус и заняли те же места, на которых в прошлый раз сидели Дирк с Тоддом. Фара продолжала наблюдать за Дирком так же подозрительно, как в первые недели после освобождения Дирка из «Чёрного крыла». Дирк улыбнулся ей.
— Дирк, — мягко начала она, и Дирк с ужасом понял, что именно она сейчас скажет. — Я понимаю, что ты и слышать об этом не захочешь, но мне кажется, что было бы неплохо, если бы ты перестал видеться с Тоддом, пока мы не разберёмся во всём.
Пожалуй, слово «ужас» и частично не передавало то, что почувствовал Дирк.
— Почему? — спросил он, не успев сдержаться.
— Разве это нужно объяснять? — сказала Фара. — Дирк… Ты с ним встречаешься. Он это знает. И я уверена, ты тоже это знаешь. И учитывая твои чувства к нему…
— Да нет… я вовсе не…
Да кого он обманывал. Разумеется, чувства к Тодду у него были. Его искренне удивляло, что до сих пор никто этого не замечал. Но на чувство такта со стороны Фары надеяться не приходилось.
— Я без проблем смогу состоять с Тоддом в дружеских отношениях, не проявляя к нему своих чувств, — сказал он. Ведь до сих пор ему это отлично удавалось. И то, что Тодд в этой временной линии ответил ему взаимностью, не должно ничего изменить. Фара взглянула на него.
— О, смотри-ка, — сказал Дирк. — Вот и наша остановка.
Это и правда была их остановка, хотя до места, где водитель остановил автобус по требованию Тодда в прошлый раз, было ещё с полквартала. Дирк отлично помнил Тодда, барабанящего по двери, и как напуган был Дирк, что он довёл Тодда до предела, и теперь тот может уйти от него и никогда больше не вернуться.
Думать об этом ему было неприятно, так что он не стал, вместо этого сосредоточившись на поиске пустующего магазина, где они впервые нашли рисунок с дельфином. Фара шла рядом, и к счастью, молчала.
— Вот это? — спросила она, когда они остановились перед знакомыми белыми дверями. Она видела их на фотографиях, но, как и Дирк, она видела здание из их временной линии, а здесь оно заметно отличалось.
Во-первых, рисунка с дельфином тут не было, а краска вокруг входа не обваливалась. Окна не были заклеены газетами, и заведение явно работало. Дирк заглянул в окно и увидел ряды стиральных машин. Он нахмурился и обернулся через плечо, чтобы убедиться в наличии того самого кафе с британским чаем — оно никуда не делось.
— Я…
— Дирк? — Фара смотрела на него с неприкрытым изумлением.
— Это прачечная, — сказал он. Это казалось важным.
— И?
— Почему это прачечная? — спросил он.
Его взгляд метнулся туда-сюда, вдоль улицы стояли точно такие же трёхэтажные дома, как и в их временной линии, и прачечная была единственным отличием. А значит…
— О! — воскликнул Дирк. Как же он забыл? Он повернулся к Фаре и теперь они стояли лицом друг к другу. Вот и начали складываться кусочки мозаики. — А знаешь, что это значит? — спросил он. Фара помотала головой. — В нашей временной линии на этом месте был пустующий магазин, и Тодд был уверен, что раньше там продавали обувь. Он видел статьи про его закрытие, и так далее.
— Л-ладно, — сказала Фара. — То есть в нашей вселенной это был… обувной? А тут это прачечная?
Дирк тряхнул головой.
— Всё дело в том, что я точно помню, как стирал тут одежду, когда только приехал в Сиэтл.
Он взмахнул рукой в направлении кафе через дорогу.
— Вон там я покупал чай.
Фара нахмурилась сильнее. Было ясно, что она не понимает, о чём речь.
— Видишь? Сперва это была прачечная, потом — обувной, а потом заброшенное помещение с дельфином на стене, а сейчас тут снова прачечная.
Фара прищурилась. Она смотрела на Дирка так, будто всерьёз волновалась, что у него окончательно поехала крыша. Этот взгляд был до боли знаком. И он отчаянно хотел, чтобы Фара перестала так на него смотреть.
— Превращение, — попытался объяснить он. — Ещё раньше, в нашей вселенной. Было одно, стало другое. Перемены произошли не только здесь, Фара.
И теперь он смог увидеть связь, благодаря которой они оказались там, он отследил её к началу, вселенная раскрылась перед ним и позволила заглянуть в свою суть. Это не было интуицией. Это было никак не связано с его… чем бы оно ни было. Наверное, это и была настоящая детективная работа.
И Фара теперь смотрела на него иначе, будто она тоже увидела эту связь, пока неясную, но в событиях стало видно общее направление.
— Думаю, я понял, что нам нужно искать, — сказал Дирк. — Вернее, у меня есть идея о том, что нам нужно искать. Что бы это ни было, оно… оно превращает одно в другое.
— Превращает? — переспросила Фара.
— Прачечные в обувные. Или путешественников во времени… в не-путешественников во времени. Или, если уж на то пошло, парарибулит в последствия травмы.
Он снова запутал Фару, хотя отлично понимал, что эти подробности слишком туманны, но всё равно он абсолютно точно знал, что он на верном пути, и едва мог сдержать восторг.
— Это как переписать историю, только без использования временных петель, — попробовал объяснить он, обдумывая эту идею.
— Кажется, масштабы очень велики, учитывая всё, что мы знаем, — сказала Фара, взмахивая руками и указывая вокруг.
— Не обязательно, — уверил её Дирк. — Связи между причиной и следствием куда более неуловимые, чем мы представляем. Любое изменение во временной линии отразится буквально на всём!
— Ладно. Хорошо. Значит, мы ищем машину времени. Уже хорошо. Получается, если мы её найдём, то сможем поменять всё обратно, так? Ты сможешь?
Он не хотел обещать то, чего не сможет выполнить, и не был уверен, что им нужно было искать машину времени. Он даже не был полностью уверен, что разобрался в особенностях того, что им нужно найти, его теория пока что была слишком свежа для этого. И всё-таки впервые за эти недели у него появилось чувство, что он сможет это вытянуть.
— Думаю… — сказал он, понизив голос и наклонившись к ней, — я могу… что-то сделать, да.
~*~
Тодду ещё никогда в жизни так не хотелось принять душ. Час в этой квартире, и вся её грязь, казалось, впиталась в него на клеточном уровне. Он чувствовал, как она налипла в его лёгких, и это при том, что на нём был респиратор. И хотя он был очень благодарен Альфредо за перчатки, он предпочел бы одеться в полный костюм биозащиты.
Альфредо ушёл минут двадцать назад, чтобы отвезти в магазин первую порцию пластинок, и оставил Тодда упаковывать следующую. Сотни пластинок доставались им практически даром. Это стоило того, чтобы провести там весь день.
Он вышел в коридор и только там стянул респиратор на шею. Застарелый запах сигаретного дыма на узкой лестнице был приятнее неописуемой вони захламлённой квартиры. Тодд всё ещё допускал, что они обнаружат тело бывшего владельца коллекции. Балансируя с двумя коробками, одна поверх другой, он пошёл по ступенькам вниз.
Первый вдох свежего воздуха оказался настолько приятным сюрпризом, что Тодд застыл в дверях, и верхняя коробка с пластинками качнулась вперёд. Перед его глазами уже встала ужасная картина рассыпающихся по асфальту пластинок, и как часть их них раскалывается от удара о тротуар, и Тодду остаётся лишь собирать обломки, объясняя Альфредо, как это произошло.
Но этого не случилось: буквально откуда ни возьмись появились чьи-то руки и подхватили уже почти упавшую коробку. Тодд рефлекторно шагнул назад, выравнивая баланс, после чего взглянул на своего спасителя.
Знакомые тёмно-серые глаза и ещё более знакомая жёлтая куртка возникли перед ним над чудом спасённой коробкой с пластинками.
— О господи, Дирк! — вырвалось у Тодда. Он был настолько удивлён, что мог только молча таращиться на Дирка. Похоже, что Дирк удивился не меньше.
— Тодд, — наконец сказал Дирк. Несмотря на неожиданность, он вроде бы был искренне рад видеть Тодда, и Тодд решил, что это хороший знак. Так он думал, пока не сообразил, как выглядит: весь потный и в грязи, с чумазым респиратором, болтающимся под подбородком.
— Что ты тут делаешь? — спросил он и поставил свою коробку на тротуар. Вместо неё он забрал из рук у Дирка вторую коробку.
— А ты что тут делаешь? — вернул вопрос Дирк. Он строго указал на него пальцем, но интонация была лёгкая и даже игривая. Тодд улыбнулся, ставя вторую коробку поверх первой, уже стоявшей на асфальте.
— Помогаю начальнику забирать пластинки, — объяснил Тодд, указывая на них.
— А, точно, — Дирк через плечо покосился на пластинки. Только теперь Тодд приметил женщину, стоящую позади Дирка. Она смотрела на Тодда, вытаращив глаза, как будто узнала его, хотя Тодд был уверен, что никогда её не видел. Он перевёл взгляд с неё на Дирка и снова обратно, а потом посмотрел Дирку в глаза.
— Мы занимаемся расследованием, — объяснил Дирк. Он так и не познакомил его с этой женщиной. Сотрудница? Партнёр? Подруга? Пожалуй, Тодд не хотел знать. Она несомненно была симпатичной, и смотрела то на Дирка, то на Тодда так, будто не одобряла их знакомство.
— А-а, — протянул Тодд, снова припомнив аквариум, погоню через несметное число коридоров, и подозрения сменились неловкостью.
— И нам уже пора, — сказала вдруг эта женщина, Тодда почему-то смутил звук её голоса. Теперь она смотрела прямо на Дирка, и под её взглядом выражение лица Дирка стало более робким.
— Да, разумеется, — сказал он извиняющимся тоном, и улыбнулся Тодду. Махнул рукой куда-то себе за спину. — Нам правда нужно…
— Да, не стоит… То есть, я был рад тебя увидеть, — сказал Тодд, всё ещё не до конца понимая, что происходит.
Улыбка Дирка стала нежнее.
— Увидимся в субботу, — сказал он с некоторой неуверенностью, будто он опасался, что Тодд передумает. Тодд улыбнулся как можно приветливее.
— Обязательно! — ответил он. Спутница Дирка теперь демонстративно глазела на него.
Показалось, что Дирк вот-вот скажет что-то ещё. Тодд ждал, затаив дыхание, но тут женщина кашлянула, и Дирк подобрался под тяжестью её взгляда. Он мягко улыбнулся Тодду и ушёл вдоль улицы, Тодд провожал взглядом его жёлтую куртку, пока она не растворилась вдали. А Тодд так и остался стоять на тротуаре в ожидании Альфредо, не совсем понимая, что только что произошло.
Пожалуй, он и не хотел этого знать.
9. ФОТОГРАФИЯ НА ПАМЯТЬ
Кто там опять про Инфузорию Андревну всуе? Да ничё. Сейчас вот как отожмусь два раза — сразу поймёте у кого здесь мускулы. И не надо мне в глаза таращиться, ты на мышцы смотри! На трицепсы вот. Всё понял? А про поэзию мы с тобой в больнице поговорим, когда я навещать приду. Там и поговорим. Нечего на пузико еёшное заглядываться.
Тебе фотографию на память надо? Вот тебе фота. Это мы на пляже во всей красе. Она за мной, поэтому не видно. А мои трицепсы хорошо видно? Ну вот, давай подпишу: «Поклоннику Инфузории Андревны на память.»
И всё. Аудиенция окончена. Я кушать хочу теперь. Что непонятно? Ик.
10. ОЖИВШАЯ СКАЗКА
Утром в душике смотрел в зеркало и несказанно радовался за Инфузорию Андревну. Решился её разбудить, чтоб и она порадовалась, полицезрела, какое сокровище ей досталось.
Не получилось. Повернулась на другой бочок, мурлыкает, что надо сон досмотреть. Какой сон? Вот он я — ожившая сказка.
— А позвольте полюбопытствовать, а про кого сон? Про того, про кого я думаю, или не про меня? А я весь тута — и вкусно пахну!
Посапывает сладко. Чует.
Сварил кофе, принёс — поразнообразить ароматы. Посапывает.
Сбегал за цветами, поставил в вазочку рядом на столике. Посапывает.
Обед приготовил — три блюда и все пахнут. Принёс на цыпочках, поставил. Посапывает.
Что ещё делать? Ванночку с солькой ароматной. Принёс, погрузил тихонечко. Посапывает.
Полез в холодильник за книжками. Смотрю — а они все прочитанные. Вот оно что. Ну, больше я в библиотеку не ходок. Лёг рядом на коврике, газетку почитал, поотжимался, разминочку провёл. Она проснулась — а у меня мышцы в тонусе и программа новостей готовая. Рассказываю с бульончиком, греночки подсыпаю.
Потом только не выдержал, сказал:
— Вот вам честное моё слово — больше я в библиотеку не пойду. Скажете мне сдержать слово — сдержу.
Не сказала.
— Ну, я пошёл? Вам какую книжечку? Розовенькую или чёрненькую?
11. ВАГОН НЕЖНОСТИ
Вот ты мои мускулы хорошо разглядел? Понял, сколько во мне тепла и нежности? А теперь посмотри на мой рост — насколько я тебя выше. Вот за это и любит: за возвышенную нежность. Прохихикайся, это нервное, я понимаю. Со многими случается. С кем ни поговорю — начинают икать или хихикать.
Цветы? Давай. Сколько с меня?
И вас с супругой с Новым годом! Нету? Кого нету? Как нету супруги? Куда девал? А чего припёрся? Вот и вали отсюда.
Когда найдёшь — приходите. Вдвоём. Будем рады. Пока.
— А чем это у нас ненагляднейшая занимается? А мы стишочечки почитываем… А какие же мы стишочечки почитываем? А это мы про любовь стишочечки почитываем!… А кому это я цветочков вот такенный веничек притаранил? Это вам от Деда Мороза!
12. АНТИКВАРИАТ В СПАЛЬНЮ!
— А я откуда знал, что мы трельяж купили? Я смотрю — у нас в спальне мужик. У меня рефлекс сработал. Ах, антикварный… то-то он мне подозрительным показался.
Отнёс драгоценнейшую в зал, обложил подушечками на диване, включил про природу, сам пошёл пылесосить. Все осколки собрал, пыль смахнул. Смотрю — а в углу опять тот мужик. А у меня опять рефлекс. Что-то я себе не нравлюсь. Украсил пластырем.
— Завтра куплю другое зеркало, ещё больше сегодняшнего. И повесим его с вашей стороны. Для красоты.
13. РАСПРОДАЖА
Вот только вставать на колено — это лишнее. Дама уже занята. Пояснять не буду. От моих пояснений всем только хуже становится.
Туфельки примерить я сам могу.
— А какую туфельку мы хотим примерить? Розовенькую с тесёмочками? А позвольте вашу ложноножку в мои нежные объятия…
Кто сказал, что мачо кружавчиками не интересуется? Настоящего мачо за уши от кружавчиков не оттянешь. Если Инфузория Андревна интересуется — значит, и я интересуюсь. Отвернись и смотри по своим делам. А нефиг.
Мачо — это самец мужчины. Не путать с самцом ребёнка или женщины. Или с самкой мужчины.
Где тут у вас кружевной отдел? Нам тазика два надо.
— Я правильно понял, обожаемая? Нам кружавчиков надо во все уголочки и на каждую выпуклость?
Да, и чтоб совсем понятно: это только дикие мачо по распродажам не ходят. А я ручное.
14. ТВОРИМ ПОЭЗИЮ
Обожаемая накормила мясом. Сразу приступ энергии и пробежка в магазин:
— А что, почтеннейшая кассирша, где тут у вас огурчики для Инфузории Андревны?
Провели, показали, обслужили со всяким почтением.
Принёс домой ворох еды. Съел ещё мяса. Отжался, пропылесосил.
— А чем это ненагляднейшая занимается?
А она стишочечки сочиняет. Подключился. Помог.
«От кефира плечи шире… »
А «гири в мундире» мы отметаем по итогам дискуссии. Стихи должны быть правдивые.
— В общем, направление я указал. И даже рифмы обозначил. Теперь только слова подставить — и шедевр.
15. ПОЛЁТ ТАПОЧКА
Проснулся от стука. Стучали долго и громко, что есть силы. Стучали тапочками по голове. Открыл один глаз. Почесал голову.
— Я вас чем-то расстроил, обожаемая?
Говорит, кофе готов.
А? Каково? Кофе в постель? — Сейчас принесу. Встал, принёс. Забрала, понесла обратно в кухню. Гуляем через зал. Беседуем.
У обожаемой сегодня День Рождения. Положено, чтоб цветы. А я разве не понимаю? Понял всё. Одна ложноножка здесь — другая там. Протянул букет прямо с порога, и тут же упал и отжался два раза на коврике. Совершил подвиг. По-быстрому в душ, гель, шампунь, крем до и после, дезодорант, зеркало — хорош!
Чего ещё надо? Романтики? Взял кастрюльку, зарядил музычку, поставил, булькает.
Теперь подарок. Уж я-то знаю, как угодить женщине. Ребёнок — лучший подарок! Позвонил, заказал аиста. Говорят, раньше весны не получится. Зато девочка. Вечером обрадую. Смотрю на драгоценнейшую лукаво, подмигиваю. Спросила в чём дело — рассказал. Амёба я.
Тапочки так и запорхали. Музыка, тапочки любимой женщины, ужин почти готов — что ещё надо?
— Почему слёзки?
Оказывается, ребёнок с аистом уже заказан на середину февраля. Мальчик. Вылитый я. Говорю:
— Так можно позвонить, переоформить. Адрес-то один.
Мальчик, так мальчик. Мачо никогда не спорит с женщиной. У мачо должно быть своё мнение.
— Как насчёт вкусить неземного блаженства?
Не выспалась страшно. Но место первой наложницы хозяина точно за мной! Отныне и вовеки! А сколько о людях узнала… И сколько вопросов к Линде! Пока не забыла, надо узнать, что такое «грудь третьего размера». И где на небе звезды Голливуда? И почему я — «кавайная няка»? Кто такие пушистик, тигренок, пчелка и зубастик? И почему все это — я? Как хозяин в темноте, на ощупь узнал, что моя точка G над основанием хвоста и что это за точка такая? Для чего иноземцам клитор, которого у меня нет? И нельзя ли где-нибудь его достать? Почему у людей эрогенная зона на шее сбоку, когда у всех нормальных она сзади? И почему хозяин говорил, что люди не мурлычут, хотя сам под утро мурлыкал. И даже очень громко. (Надеюсь, ему я снилась!)
Хозяин встал по будильнику, а мне разрешил еще поспать. Мол, раз никуда сегодня не еду, могу часик поваляться. А на запись лучше идти со свежей головой. Но, конечно, как только он в ванную вышел, я вскочила, привела себя в порядок и заправила постель. И побежала в столовую готовить хозяину завтрак. Хотя, какая тут готовка? Несколько кнопочек нажала, на стол перенесла — и все.
Появился заспанный Стас. Погладил меня по попе. Именно погладил, а не шлепнул, выпустив кончики когтей. Я не сразу вспомнила, что когтей у людей нет, но, как положено, муркнула. И хотела уже заказать ему завтрак, но Стас в последний момент перехватил мою руку.
— Нет, сегодня третий номер, с кружкой кофе. Иначе не проснусь.
— Стажерка не понимает…
Оказывается, у хозяина в меню один завтрак, а у Стаса около десятка. Он показал, как выбрать нужный. И мы за пару вздохов записали мне в меню еще два завтрака. С компотом и чаем. А кофе мне не понравился. Стас сказал, что это на любителя.
Вошел хозяин, заметил завтрак на столе и погладил меня по спине. Я муркнула и потерлась щекой о его плечо. Хозяину это очень нравится.
Трапезная наполнялась. Вошли Мухтар с Мартой, Петр и растрепанная Линда. Началось обсуждение планов на день. Говорили на языке иноземцев, но я понимала почти все, даже не прислушиваясь к подсказкам ошейника.
— Не надо слишком перетягивать одеяло на себя, — говорил хозяин.
— Сегодня — никаких представлений и цирковых номеров. Мы просто зрители. Стас, что узнал насчет покушения?
— Тайная канцелярия работает вовсю. Девять арестов в одном знатном семействе. Я отследил четырех курьеров из дома арестованных, но никакого криминала. Курьеры просто оповестили другие дома о факте ареста.
— Может, поможем котам со средствами допроса? Детектор лжи,
препараты всякие? — предлагает Линда.
— Насчет детектора лжи можно подумать, — соглашается хозяин. — А сыворотку правды сначала изготовить нужно. Мухтар, Марта, что скажете?
— Препараты первого поколения вроде пентотала натрия и скополамина на прраттов не подействуют, это ясно. А последние на котах никто не испытывал. Скорее всего, тоже не подействуют. Для котов нужно синтезировать свой каллокаин. Даже если начать работу сегодня, ответ будет не завтра. И не послезавтра.
— Стас, Линда, Миу проработайте идею с детектором лжи. Сыворотку правды отложим до лучших времен, — подвел итог мой хозяин.
— Принято, — ответил Стас. Линда сморщила носик. Я на секунду
склонила голову, как полагается рабыне, получившей приказ. Немного страшно, что не знаю, что делать, но Линда объяснит.
Проводила хозяина и Линду до летающей машины. Хозяин у меня красивый. Пусть иноземец, все равно красивый. Только эту красоту понять надо. Высокий, плечи широкие, взгляд властный! И даже умеет слегка шевелить ушами. Чуть, чуть, самую малость. Но Стас и Мухтар даже так не умеют, я спрашивала.
А насчет детектора лжи Стас сказал, чтоб я ничего не боялась.
Он, Стас, скачает чертежи и схемы с Земли, киберы сделают, а я буду испытателем. Когда на мне отладят, Линда займется обучением местных товарищей и внедрением. Марта погладила меня по плечу и сказала, что испытывать детектор лжи — это не больно и совсем не страшно. Намного приятнее, чем соленые огурцы кушать. Мы посмеялись, и Стас пригласил нас посмотреть, что во Дворце происходит.
Когда вошли в аналитический центр, летающая машина как раз подлетала ко Дворцу. Стас зажег много экранов на стенах, и на них замельтешили картинки. Дворец со всех сторон, парк, стражники на постах, слуги и рабыни вокруг Дворца, занятые своими делами. Окна фасада. Марта шепотом объяснила мне, Стас проверяет, не готовит ли какой шпион нападение на хозяина и Владыку. Но ничего подозрительного не было, и Стас оставил
только восемь экранов в два столбика. Сказал, что четыре глаза закреплено на костюме моего хозяина, и четыре на одежде Линды. Один глаз смотрит вперед, второй — назад, и два на рукавах, смотрят влево и вправо. На всех экранах картинки дрожат, прыгают, глаза смотрят не туда, куда надо, а куда получится. Я и то лучше снимала. Но Стас объяснил, что это издержки документального кино.
А потом к хозяину подошел папа, и мне стало не до качества картинки. Я ловила каждое слово. Это так удивительно — до Дворца чуть ли не два дня караванного пути, а я вижу и слышу, что там происходит.
А затем мы смотрели спектакль. Стас попросил Линду поменьше двигаться, пустил картинку на большой, во всю стену, экран и сделал что-то, чтоб картинка совсем не дергалась. Марта позвала Мухтара, они сели на диван за нашими спинами и обнялись. А я даже слезу пустила. Однажды в детстве уже смотрела эту мистерию, спрятавшись на втором этаже за перилами балкона. Там такие чувства, такая любовь… Как пожар!
Не понравилось только, что всем плохим актерам сменили имена. Причем, не просто сменили, а дали имена из языка рыжих. Смахивая слезу, я поделилась этим со Стасом. А он — с Линдой и хозяином. Откликнулся почему-то Петр.
— Это «ж-ж-ж» неспроста, — сказал он. А потом добавил: — Никогда не любил театр кабуки. Слишком много условностей и мало реализма.
— А чем наш римский и греческий театр лучше? — спросил Стас. — Это же в них родились маски комедии и трагедии. Представляешь, Миу, актеры закрывали лица масками. Ужас! А стиль классицизма? Единство действия, места и времени — это хорошо?
— К счастью, я их не застал, — усмехнулся Петр. — Они умерли раньше.
— Серьезный аргумент, — согласился Стас.
Дальше я их не слушала. С головой погрузилась в действие спектакля. Это я сражалась с разбойниками, ворвавшимися ночью в мою спальню. Это меня продали с помоста на рынке рабов. Это я пыталась бежать — и чуть не лишилась ног. Это меня в последний момент выкупил мой парень. За что тут же получил оплеуху, хоть и без когтей. Это меня предлагали прибить к позорному столбу за оскорбление хозяина. А когда хозяин наотрез отказался, в нас кидали гнилыми овощами. В общем, когда спектакль
закончился, у меня вся блузка от слез промокла.
Не успела успокоиться, на меня вновь небо обрушилось. Оказывается, я хозяина так подвела, что и словами не выразить. Владыке иноземцев нельзя иметь наложницу. Только жену. А я — рыжая. Что теперь делать? Предупреждала же меня Линда. Еще в первый день предупреждала. Чем я слушала?
— Что ты, маленькая? — принялась утешать меня Марта. — Мы знаем, ты хотела как лучше.
— Я плохая, глупая рабыня, — рыдала я у нее на плече. — Я думала
только о себе.
Стас тяжело вздохнул и покачал головой.
— Идем отсюда, не будем отвлекать мужчин, — Марта повела меня в страшную комнату, усадила на кушетку. — Хоть ты уже взрослая, а совсем еще глупенькая. Лучше подумай, какой мужчина тебе достался! Ну просто ум, честь и совесть. Один раз с тобой переспал — и уже в жены готов взять.
— Я его недостойна, — опять слезы полились. И себя жалко, до слез жалко. И понимаю, что дальше так жить нельзя. Надо как-то уйти из его жизни.
— Вот бестолковая! — рассердилась Марта. — Если сейчас недостойна, так стань достойной. Живи так, чтоб он гордился тобой!
— Правда? — почему-то такая простая мысль не приходила мне в голову.
— А я сумею?
— Это уж только от тебя зависит. Если любишь — сможешь.
Тут я впала в ступор. Выпала в осадок, как Линда говорит. Люблю ли я хозяина? Он красивый, сильный, справедливый. Я уважаю его, слушаюсь, горжусь им. Мало кому такой хозяин достается! По одному его слову жизнь отдам. Только, если можно, чтоб быстро и не больно… Я за ним — как за каменной стеной. Лучшего хозяина у меня никогда не будет. Потому что просто не бывает. Но люблю ли его? Как папу, как Шурртха? Как в спектакле.
Наверно, нет. Любовь — это что-то другое.
— Миу, ты не уснула? — Марта помахала перед моим лицом ладонью.
— Миу самая глупая в мире рабыня, — созналась я.
— Ну, это мы знаем. Все в молодости такими были.
— Глупая рабыня сделает все, чтоб быть достойной хозяина.
— Вот это — другое дело. Тогда вытри слезки и намочи голову. На
подвиг не ходят с заплаканными глазами.
— На какой подвиг?
— Ты первая сегодня пройдешь ментальное обучение. Твое имя войдет в летописи. Попасть в летопись — разве это не подвиг?
Ой! Совсем забыла.
…Кажется, я на время отключилась. Медленно открываю глаза — ничего не меняется. Всё так же темно. Откуда-то доносится невнятный шум. Осторожно ощупываю себя. Переломов вроде нет. Голова на месте, комбинезон тоже. Но в руках непривычная лёгкость. Гарпун с правой руки исчез. Браслета терминала на левой — тоже нет. Теперь я одна в темноте — без оружия, без связи, без света.
Обнаруживаю у себя шее ошмётки. Это же остатки моего худа! Капюшон сработал-таки за мгновение до удара, превратившись в надувную подушку. Бедный мой капюшончик! Если бы не ты, у меня сегодня появилась бы лишняя дыра в голове… Но где же это я?
Ощущаю под собой сырой шершавый цемент. Холодный сквозняк несёт запах погреба и собачьей мочи. Похоже, я всё ещё в трущаках. Но где все остальные курьеры?
Вдруг мои руки натыкаются на железную решётку. Со всех сторон меня окружают толстые ржавые прутья. Я в клетке?! Из-за прутьев раздаётся глухое рычание. Или показалось? Как же меня бесит эта темень!
Блин, как же я могла забыть — в комбинезоне есть подсветка! Мягкое белое свечение загорается вдоль швов. Вообще-то это примочка для красоты, но лучше, чем ничего. В тусклом свете понимаю, что сижу в клетке размером метра полтора. Такие же клетки придвинуты слева и справа.
За решёткой вдруг вспыхивает пара светящихся глаз. Рядом — ещё одна. Рычание переходит в хриплый лай. Несколько собак смотрят на меня из соседних клеток. Хорошо, что нас разделяют прутья. Что же это за место? В «Берлоге» такого отродясь не было. Я едва могу разобрать низкий бетонный потолок, с которого свисают железные цепи.
И тут меня молнией пронзает догадка: это же «Живодёрня»! Я сижу в клетке на базе норманцев! Страх накатывает ледяной волной. Что же со мной теперь будет?!.
Вместо ответа я слышу скрип двери. Щелчок — и подвал заливает светом! В дверь заваливается вожак нормов, тот самый, что бросал нам вызов перед «Берлогой». Его левая рука в свежих бинтах. Бойцовские псы в клетках заливаются радостным лаем. Вожак бродит между ними, бросая голодному зверью куски мяса. Не хочется даже думать, чьё оно! Мясо из магазина — слишком дорогое удовольствие для собак.
— Оклемалась уже? — туша вожака нависает над моей клеткой.
— Мы на «Живодёрне»? — после темноты я щурюсь от света.
— Догадливая!
— И что вы собираетесь делать?
— Будем ждать, когда за тебя заплатят выкуп! — он задумчиво чешет грязную бороду.
— Да хрена с два! У моих родителей нет денег! — может, блеф меня спасёт.
— Не надо заливать, детка! Я знаю, сколько стоит твой комбинезон! — лыбится вожак.
— Я сама его купила!
— Ну, значит, сама и заплати! — гогочет он.
— Придурок! Мне завтра в школу! Меня искать будут! — не успеваю я выдумать ничего лучше.
— А спорим, никто и не заметит! — вожак скалится. — Можно подумать, ты уроки никогда не прогуливала?
Он бросает псам последний кусок мяса и собирается уходить.
— Эй, постой! — кричу ему вслед. — А если за меня никто не заплатит?
— Тогда Белая Королева отправит тебя на ринг. В честную схватку против пёсика! — от его гогота сотрясаются бетонные стены; бультерьеры в клетках сердито рычат. — Собачьи бои у нас тут регулярно. Зрители заплатят за зрелище. Это будет веселее, чем просто придушить тебя по-тихому.
Вожак щёлкает выключателем и захлопывает тяжёлую дверь. Я снова одна во тьме. Псы в соседних клетках чавкают и грызутся за кости.
Что же делать? Звать на помощь? Кроме нормов и бультерьеров меня тут никто не услышит. Позвонить? Но у меня забрали терминал! Да и куда бы я звонила? Полиция в жизни не приедет ночью в трущаки! Разве что, если тут начнётся Четвертая Мировая война. И то сомневаюсь. Впутывать сюда мать — ещё более глупая идея. Чего доброго, ушлёт меня потом в какой-нибудь загородный интернат закрытого типа — и прощай, вольная курьерская жизнь! Нет, свои проблемы я буду решать сама!..
Изо всех сил вцепляюсь в клетку. Дверца заперта на увесистый замок. Прутья — толстые: тряси, не тряси — не согнёшь. Только псы начинают нервно рычать в темноте. От злости и бессилия из глаз брызгают слёзы. Ну, что я за слабачка такая?!
Устало сползаю на холодный пол. Надо успокоиться и всё хорошенько обдумать. Вспоминаю про обогреватель, встроенный в комбинезон. Ну, хоть от холода я не умру. По крайней мере, пока не сядут батарейки…
***
Мерцающие неоном вывески Старого города отражаются в окнах крохотной мансарды. Мужчина за тридцать сосредоточенно смотрит в большой экран моноблока. Стопка приборов рядом переливается разноцветными огоньками. Знакомые знают мужчину под кличкой Спай. Для них он — шаман.
В мире, где даже кофеварка не работает без подключения к Сети, всем управляют цифровые потоки данных. Девяносто процентов людей, правда, об этом даже не задумываются. Им неважно, как это устроено, достаточно знать, где включить и выключить. Поэтому человека, умеющего управлять этими невидимыми потоками, они воспринимают как мага или шамана.
Спай сейчас очень занят — он заклинает демона. Демон, открывающий вход в один из городских банков, капризничает и не хочет приручаться. Промучившись битый час, Спай устало тянется за банкой рисового пива.
— Ну и чёрт с тобой! Пойдём дедовским методом. Медленно, но надёжно… — устало выдыхает он и вызывает «Голема».
«Голем» — сетевой бот для чёрной работы — появляется на экране, морща трёхмерный глиняный лоб. Спай вкладывает ему в рот папку с данными и приказывает:
— Пережуй мне это до завтра и вытряхни все пароли.
Затем щёлкает его по лбу, и «Голем» уходит трудиться. Кажется, работа Спая на сегодня окончена. Что ли за пивом сходить? Когда сутки напролёт сидишь перед экраном, не хочется вызывать курьера. Небольшая прогулка в ближайший магазинчик — как благословение.
Спай накидывает полиуретановую куртку и тут замечает красный сигнал в углу монитора. Не мог же «Голем» так быстро справиться. Нет, это сигнал радио-маячка: что-то случилось.
Спай открывает сообщение. Этот маячок он подарил девочке-курьеру, что порой делает для него кое-какую работёнку. Когда-то она здорово ему помогла в срочной доставке секретных материалов, и за это он ей благодарен.
«Эй, чувак! Ты меня слышишь? Это Кэйт! Мне зверски нужна твоя помощь!..» — её голос дрожит и тонет в шумах. То ли собаки скулят на фоне, то ли она плачет? На такую сорвиголову, как Кэйт, это совсем не похоже. Видно, дело и впрямь — дрянь.
Спай ищет источник сигнала. Трущаки. А точнее — «Живодёрня», опорная точка норманцев. Вот дела! В логове матёрых радикалов вряд ли что-то хорошее ждёт девочку с восточным разрезом глаз. Надо спешить.
Спай выскакивает из мансарды, на ходу набирая на браслете вызов беспилотного такси. На улице уже совсем стемнело.
***
Бетонная коробка «Живодёрни» сотрясается от воплей и хардкорных ритмов. Сегодня ночью здесь собачьи бои. Нормы, потрёпанные неудачным набегом на «Берлогу», и всякий сброд, охочий до кровавых зрелищ, собрались развлечься и поиграть на ставках.
Когда-то «Живодёрня» была скотобойней промышленных размеров. С потолка до сих пор свисают цепи с крюками. В цементном полу посреди цеха — пустой бассейн, который теперь используют как ринг. Вокруг — трибуны, собранные из всякого подручного хлама.
— Значит, ты пришёл за девчонкой, шаман? — Белая Королева слегка приподнимает бровь.
Она восседает на широком троне, похожем на ложе из собачьих шкур. С трёх сторон трон защищён решётками и задернут старым брезентом от гуляющих тут сквозняков. Длинные волосы Королевы выбелены словно вата. Она ослепительно красива и прекрасно это знает.
— И что такого ценного ты нашёл в этой косоглазой малолетке?
— Она — мой партнёр по бизнесу, — голос Спая твёрд.
Королева пристально рассматривает его покрытое щетиной лицо. Не то, чтобы очень мужественное, но спокойное в своей решительности. Простенькая полиуретановая куртка, чёрный капюшон на голове. Ничего примечательного.
— Ну что ж, бизнес — есть бизнес. Хочешь забрать товар — плати выкуп.
— Ты сперва покажи.
Королева хлопает в ладоши, и два здоровых норма втаскивают клетку с Кэйт. Та испуганно вцепилась в прутья, под глазами чёрные потеки, но вроде цела.
Спай одобрительно кивает:
— У меня нет сейчас денег, но я могу отработать. Труд хорошего шамана дорого стоит.
— Откуда мне знать, что ты хороший? — ухмыляется Королева.
— А ты у своих берсерков спроси, — в ответе Спая звучит ирония.
Белая Королева вопросительно смотрит на стоящего рядом вожака.
— Королева, он снял три кодовых замка и обошёл пятерых дозорных, пока шёл сюда! — вожак виновато хмурится.
Королева размышляет, теребя край жилета, похоже, из настоящей кожи. Интересно, из чьей, думает Спай. Натуральная кожа в мегаполисе — редкое украшение.
— Допустим, у нас есть давняя мечта… — Белая Королева хитро щурится и делает многозначительную паузу. — Украсть базу ДНК всех граждан города. Несколько миллионов записей. Чтобы направлять деятельность нашей организации, нам нужно знать расовое происхождение каждого жителя. Скачаешь нам базу — девчонка твоя. По рукам?
Спай кивает:
— Мне нужен мощный терминал с хорошим каналом.
— Без проблем, — по кивку Королевы нормы вносят моноблок и ставят на стол рядом с рингом, откуда собачники уже вытаскивают окровавленное тело очередного пса.
Спай подключается, проверяя соединение.
— Только вот что… — вдруг добавляет Королева. — Мы тут не в шахматы играем. У нас принято повышать ставки. Сейчас на ринг выставят двух лучших псов в «Живодёрне». Успеешь украсть базу до конца боя — получишь, что хотел. Не успеешь — значит, твоя косоглазая отправится на ринг в следующем бое. Видишь ли, моим зрителям нужно шоу, а не унылый стук по клавишам.
Черная пустота не переставала радовать. То в нее затесались выпотрошенные русалки, то драконы… Мне как всегда везло на всякое добро. С русалками особо намучились, поскольку наши приютовские клиники для них не приспособлены. Пришлось на коленке создавать водные сканеры… Но это мелочи. Главное, что все живы и отправлены к Тэвлину на морскую планету. Хорошо, когда действительно есть куда девать это добро…
С драконами было сложнее. Сотня розовых драконов а-ля мечта гламурной блондинки меня ну никак не обрадовала. И куда это все девать, я тоже не знала. Вообще, история этих драконов достаточно темная, как по мне.
Начать с того, что этих драконов создал… дракон. Ага, серебряный соплеменник Шеата. За что его, скорее всего, и кокнули свои же. Ибо нефиг создавать всякую пародию на себя. В итоге остались эти вот гламуры, в миру именуемые рассветными драконами, и один неформал, именуемый ночным драконом. С ним история была уже более веселая.
Очухавшиеся рассветные поведали, что у них имеется еще один собрат, ночной. Но он пропал, а, скорее всего, просто не смог удрать от серебряных. В принципе, драконов понять можно, хоть какой, а собрат, тем более вышедший из рук одного творца. Они свято уверяли, что все россказни о гибели творца из-за творений — брехня полная и творец погиб из-за собратьев. Ничего удивительного, зная серебряный клан. Там до сих пор свары и склоки идут, не смотря на все попытки их утихомирить.
Вот я и решила поискать того самого заплутавшего ночного дракона. И если обращенные в человеческую форму гламуры оказались почему-то блондинами, то найденный достаточно быстро ночной — серебряным. Да-да, это чудушко было серебряным. Может за это того дракона и убили.
Сначала я совершенно случайно нашла черного дракона смерти, хорошенько так прикрученного в лаборатории серебряных. И пока все тусовались возле ночного, преспокойно стырила черного. Не, а чего они? Мальчонка был совсем подростком, явно худым и каким-то замученным. Пришлось отдать его временно Лимме на откорм и сообщить о детеныше Шеврину. Пусть он и не состоит в клане, зато одного вида с ними и может хоть как-то вести переговоры…
Вот с ночным было сложнее. Особенно сложно управляться со всем через экран, чтобы даже духу моего у драконов не было. Иначе придут с предъявами и смертным боем. И пофиг, что это они вообще-то собирались резать в лаборатории собрата.
Так что пришлось им устроить маленький пожар в соседнем отсеке, чтобы драконы отвлеклись и на минуту оставили ночного в покое. Мне хватило всего пары секунд, чтобы стол вместе с драконом оказался сначала в черной пустоте, дабы запутать следы, а потом в корабле. Пустота она такая, скроет все…
Полученный дракон особо почти ничем не отличался от серебряных в целом. Серебристые волосы, как-то криво обрезанные до середины спины, бледная светлая кожа, серые, светящиеся глаза… Одет в лабораторную сорочку, которую мы быстро сменили на стандартный комбез. Ничего особенного и выдающегося, если не считать, что этот товарищ имеет почти безграничную силу ночью и чертовски слаб днем. Рассветные же, точнее дневные, наоборот, сильны днем и слабы ночью. Зачем так сделал их создатель, Теанар, я без малейшего понятия.
Если бы их создавала я, то создала бы сильными круглосуточно, чтоб никто не доколебался. Но это ж я. А что было в голове у почившего дракона, мне уже никогда не узнать. Впрочем… мне никто не помешает создать этому красавцу друзей и подруг. Но это будет уже потом. А сейчас следовало приютить драконов, подлечить, накормить и куда-нибудь пристроить, чтобы их опять не стырил не пойми кто.
Идеальным вариантом была разумная планета, но с ней еще следовало договориться. Уж оттуда их точно никто не похитит, планета сама устроит такой армагедец, если кто-то припрется с плохими намерениями… Пока что там выживали только гномы, поскольку это самая мирная раса. И Тэвлин пока никого туда не подселял, чтобы не возникало конфликтов. Иначе — кранты всем.
Пришедший Шеврин меня смачно выругал и даже от души дал подзатыльник. Любя, конечно. А потом отправил меня отдавать черному клану мелкого дракона, чтобы хотя бы те претензии не катали… В серебряном же клане назревал нехилый переполох…