Кожа вокруг глазниц Кроули припухла и воспалилась, по краям появилась желтоватая корочка, на губах застыла пленка налета. Щеки, казалось, запали еще больше, чем это было утром.
Азирафаэль отдавал себе отчет, что последнее, скорее всего, было все-таки самообманом, вызванным чувством вины. Самовнушением. Всего лишь. Выдаванием нежелаемого за действительное. Ведь для Кроули отсутствие ангела длилось меньше сотой доли секунды, и отсутствие поддерживающего ангельского крика — тоже. За сотую долю секунды его состояние не могло ухудшиться настолько, чтобы это стало заметно. Да оно вообще не могло ухудшиться, ангельский крик не панацея, не волшебный эликсир, он просто поддержка, не более, и лечебный эффект у него накопительный, а не как от удара током: раз — и готово. Кроули не могло стать хуже лишь оттого, что эта комплексная и срабатывающая лишь со временем поддержка прервалась на долю секунды. И Азирафаэль это отлично понимал.
Однако чувство вины никуда не исчезло.
К тому же ни воспаление, ни гнойная корочка плодами самовнушения не были и требовали срочного внимания.
Самое простое было воспользоваться благодатью, и ее бы сегодня хватило на все, и на нейтрализацию воспаления, и на снятие боли, и даже на регенерацию — пусть не на полную, но на частичную точно бы хватило, он хорошо надышался. Но благодать нужна была для другого — вся, сколько ее есть, до капли, и все равно будет мало, он знал. Благодать нужна была для того, справиться с чем не могли примочки и мази, против чего не помогли бы самые лучшие антибиотики. Значит, снаружи человеческую оболочку лечить следует опять по-старинке, человеческими же методами. Разве что еще немного усилить концентрацию активных веществ в мази и добавить и в нее антибиотик широкого спектра. Три выдернутых щепотки пуха Гавриил как-нибудь переживет. И больше переживет, никуда не денется, потому что наверняка понадобится что-нибудь еще, о чем Азирафаэль сейчас даже и не догадывается. Как, например, с машиной сегодня утром…
Покончив с перевязкой, Азирафаэль приступил к главному — переливанию благодати в эфирное тело Кроули. Вернее, в эфирно-оккультную спарку, потому что оба астральных тела Кроули сплелись настолько плотно, что могли показаться единым целым.
Эфирное закуклилось в плотный и даже на вид очень тяжелый шар бледно-желтого цвета, блеклого, словно выцветшего. Вырастило на внешней оболочке многочисленные бронированные чешуйки и плотно внахлест их сомкнуло так, чтобы каждая последующая на три четвертых перекрывала предыдущую, словно рыбья чешуя у некоторых пород — таким образом получился тройной бронированный кокон, плотный, гибкий и непрошибаемый, да еще и ощетинившийся острыми шипами во все стороны.
Оккультное тело Кроули представляло собою змею, Азирафаэль его видел не раз, симпатичный такой аспид с почти черной спиной и ярко-алым брюшком, и улыбка у него такая, что не перепутаешь.
Сейчас эта змея распласталась по шару так, что почти сливалась с ним, намотавшись между шипами (а может быть, и прямо на них насадившись, не разобрать). Была она такой же выцветшей, бледно-песочной, и то ли расплющилась, то ли сумела вдавиться-втиснуться в эфирный шар, но выглядела совершенно плоской, ничуть не нарушая формы самого шара. Как ни присматривался, Азирафаэль так и не смог найти ее головы (а он искал, потому что очень хотел убедиться, что хотя бы на оккультном плане у Кроули с глазами все в порядке) — просто выцветшая грязноватая лента, плотно намотанная на шипастый шар. Словно присыпанная пылью или все тем же мельчайшим песком, тусклая, сухая, выцветшая и словно бы неживая… ну, почти.
Ассоциация с песком появилась не случайно — благодать уходила в эту полумертвую спарку, словно вода в песок, не оставляя на поверхности ни малейших следов. Вся, до последней капли. И ничего не менялось. Можно хоть до рези в глазах всматриваться, хоть до того, что все вокруг поплывет и размажется — не увидишь ничего обнадеживающего: все тот же желтовато-серый тусклый шар, ощетинившийся шипами. И не почувствуешь ничего, ни на астральном плане, ни на физическом — все та же абсолютная пустота, все те же холодные мертвые пальцы, которые невозможно отогреть ни руками, ни губами, ни даже крыльями. Такие холодные, высохшие и мертвые, словно в них совсем не осталось крови.
Кровь…
Азирафаэль задумчиво сдвинул брови, выражение его лица стало словно бы равнодушным, почти отсутствующим. Вообще-то кровь тоже по сути своей в чем-то похожа на благодать, так сказать — некий суррогат благодати в грубом тварном мире. Благодать для бедных. В тех человеческих оболочках, что выдавали ангелам, она присутствовала изначально, как и все остальные комплектующие; причем высшего качества, без вредных примесей, ультра-нулевой идеальной группы. Воспользоваться для ослабленной оболочки Кроули человеческой донорской кровью, пусть даже и самой лучшей, чистой и нулевой, Азирафаэль бы не рискнул: в ней все равно оставалось слишком много разной чисто человеческой дряни. Но ведь ему и не надо этого делать, правда? Зачем ему человеческая, если в пределах досягаемости есть вполне себе ангельская?
Все с тем же отсутствующим выражением лица Азирафаэль потянулся свободной рукой за резиновым жгутом…
Возможно, это тоже был всего лишь самообман. Ну действительно: жалкие пол-литра крови (Азирафаэль не рискнул перекачать больше, во всяком случае — не для первого раза), пусть даже и ультра-нулевой, ангельской, сверхчистой… Ну что они могут сделать такого, чего за прошедшее время не сделали никакие другие вливания?
Но когда пластиковый пузырь с его кровью опустел (под конец, чтобы не потерять ни капли, он чудеснул туда миллилитров двести физраствора, в который уже раз мысленно извинившись перед Гавриилом), ему стало казаться, что бледное лицо Кроули больше не отливает той жутковатой мертвенной синевой, уходящей в серое, что его так пугала. Нет, оно не порозовело. но… словно бы потеплело. Чуть-чуть. И пальцы, тонкие бледные пальцы… Нет, они не сделались теплыми и живыми, резко и сразу. Но они перестали быть такими пугающе ледяными, такими мертвыми. теперь они были просто холодными. Или даже прохладными. Всего лишь.
Пристраиваясь щекой на эти прохладные пальцы и привычно кутая Кроули расправленными крыльями, Азирафаэль понял, что улыбается — впервые со дня неслучившегося апокалипсиса.
Как люди любят делить то, что им не принадлежит. Даже город диких магов… Только дикие маги — против!
Жемчужный. Южный остров в теплом море.
Этому дому обитатели острова Жемчужного завидовали. И хозяин дома наслаждался этой завистью, впитывал ее, как самый дорогой ма ши та. Купался в ней.
Было чему завидовать.
Порой бывает так, что скорлупа обычного яйца канкухи таит до поры рождение драгоценной бейлисы, каждое перо которой продается вдесятеро дороже бриллианта. Слишком красивы эти перья, слишком дорога пыльца на них — одна крупинка способна подарить год жизни… Дивная птица, прекрасная птица, воплощенная мечта миллиардов живущих. Но бейлисы не рождаются в неволе и никогда не приручаются, и закономерность, по которой в гнезде среди обычных птиц вдруг вылупляется бесценный птенец в сверкающих перьях, неясен до сих пор. Яйца при этом не отличались от обычных ни по форме, ни по величине, ни по цвету скорлупы, ни по весу, ни по плотности. Они никак не отличались. Просто однажды в обычном гнезде сероватая скорлупа обычного яйца трескалась, и вместо темной головки канкухи на свет являлось серебристое сияние…
Так было и здесь.
Стандартные белые купола и привычные арки окон, затянутые сетью «пийян» — совершенно обычная, канонная застройка — скрывали красоту. Нет, то, что лучше красоты — роскошь, изысканность. То, что делает хозяина избранным…
То, что дома было доступно лишь чийитам, урожденным частицам Золотого Облака, тут радовало глаз.
Настоящий деревянный пол! Не подделка из пластиката, не имитация, а плитки из натурального дерева, некрашеного, отшлифованного и натертого душистым воском до нежного сияния, так что каждая жилка проступала…
Деревянные панели! Шелковая гладкость, инкрустированная утонченными узорами из чего-то светлого, кажется, кости…
Потолок, невероятным образом превращенный в многоуровневый изысканно-прекрасный светильник — светильник, части которого вспыхивают и гаснут по желанию хозяина…
И зелень.
Живые растения!
Дома для того, чтобы завести в квартире хоть одного «зеленого жильца» (даже жалкий колючий хакто!) нужно было Позволение начальника, разрешение от уличного Представителя канона, согласие от членов семьи и лицензию. Немало везения понадобится, чтобы собрать все и нигде не сбиться с тропы удачи. Три растения уже считались садом, поводом для законной гордости и демонстрацией благоволения судьбы к хозяину дома. А уж пять и вовсе возносило обладателя в глазах знакомых на невиданную высоту.
Здесь все они уже понемногу привыкли к буйству местной жизни. Уже не восхищались каждым раскидисто-пышным диким деревом, случайным цветником, карабкающейся на раму окна лозой или лианой. Научились не дергаться от страха, случайно наступая на цветок, и суетливо оглядываться, ожидая штрафа. Этот мир был восхитительно, невообразимо щедр на зеленую жизнь… но даже здесь присутствие растений в жилище человека вызывало некую оторопь и подсознательное восхищение. И увидеть, как вдоль стен вьются зеленые лианы, как кусты (нет, целые деревья!) высятся в нарядных кадках — это было как удар в живот. Зависть, черная зависть хватала гостей за горло и царапала внутренности.
Зависть…
И оттого собственное довольство хозяина только возрастало.
Впрочем, в настоящий момент его состояние души было далеко от довольства…
— … досадная случайность, дорогой друг. Мы сожалеем…
— Чхио бай! Сожаления вместо заказа меня не устраивают! Когда будет сырье? — обитатель роскошных комнат зло смотрел на бело-золотую коробочку и, казалось, готов был грохнуть ее о прекрасный пол. И удушить того, кто в ней говорил.
— В кратчайшие сроки.
— Когда?!
— Мы постараемся сделать все от нас зависящее. Возможно, уже через пару дней…
— Пара дней? Вы ведь пошутили, верно? — удлиненные глаза хозяина роскоши нехорошо сощурились. — «Дорогой друг», не заставляйте нас жалеть о том, что тогда, в те дни… мы выбрали для заключения договора именно вас. Не только вы здесь были разумной расой, и не только вы, «дорогой друг», хотели взобраться на вершину. Многие мечтали о власти, а досталась она вам. Я надеюсь, вы помните, благодаря кому?
— Я всего лишь…
— И мы требуем не столь многого за свою помощь, верно? Ваш товар — наши услуги. И если вас что-то не устраивает…
— Нет-нет!
— Если вы позволяете себе не исполнять договора…
— Мы, безусловно, выполним обязательства и доставим ваш заказ, и даже снизим цену в знак доброй воли…
— Разумеется, вы ее снизите! И куда больше, чем рассчитываете!
— Но, светлый гость, здесь нет моей вины! Бывают различные досадные… стечения обстоятельств.
Терпение «светлого гостя», и так балансировавшее на краю незримой пропасти, наконец сорвалось. Он вспыхнул.
— Зиуккуно! Выкидыш безмозглой пиявки! Дерьмо драконье! Мне безразличны все твои обстоятельства! Мне нужен товар! Три дня, слышишь? Я даю тебе три дня! И если потом сердце дракона не будет у меня, я найду того, кто мне его доставит, и дальше буду говорить с ним. Не с тобой. Понял?! Шиби шу!
Золотисто-белая коробочка речевика полетела на мягкие сиденья и погасла, но хозяин не обратил на это внимания. Он метался по комнате, кипя от гнева и беспокойства.
Никогда нельзя полагаться на дикарей. Лишенные истинного разума, лишенные умений и чести! Он нашел им этот остров, он (и с каким трудом!) выделил и передал этим безмозглым почти два десятка образцов, он систему безопасности продумал. Такую, чтобы их не нашли, не почуяли анализаторы Проверяющих. Каких трудов стоило организовать все это, найти связи и пути продажи ценного сырья, утаить от Вышестоящих, скрыть от завидующих Равных, соблюдать осторожность, складывая свое обеспеченное будущее и безбедную уважаемую старость…
И все это может рухнуть благодаря бездарности дикарей, упустивших ценные образцы! Как их можно было упустить, как?
И что теперь скажут покупатели? Под угрозой наработанные связи, его имя, как надежного поставщика. Сама его жизнь может быть подвергнута риску!
О бездна, сколько бед!
Будь прокляты эти дикари!
Собеседник его, впрочем, тоже в этот момент жизни не радовался. Что ж, даже у вельхо Высшего Круга бывают тяжелые минуты. И, если в такое время выказать слабость и страх, тяжкие минуты могут затянуться на дни и месяцы. А при особо несчастных обстоятельствах и вовсе прервать нить жизни.
Осторожно, как рой ядопчел, вельхо отложил на стол желтую коробочку, и тяжело уставился на стоящего перед ним человека. Мага.
— Доложите.
— В вашей воле, выш…
— Без именований.
— Да я уж рассказывал, ваша вы…
— Я сказал, без именований и поклонов. Лучше с подробностями. Всеми. И теми, о которых ты умолчал.
— В вашей воле. За товаром в условленный срок отправился Скорый.
— Почему он? Вы же должны были идти парой?
— Так пара. Но мы… в общем, я и он по очереди ходим. Один шагает вечером, готовит товар и пакует, учет ведет, а второй шагает утром, рассчитывается за товар и помогает с его переносом на место.
Первый изъян. Вместо того чтобы работать как должно, посыльные приловчились облегчать себе труд. Один работает, второй в это время свободен и может хлебнуть ягодника и баб потискать. Тварюхи.
— Дальше, — в ровном голове вельхо почудился дальний отзвук надвигающейся грозы, и он даже приостановил повествование. Но нетерпеливый жест — и слова полились дальше.
— В срок сигнала не было, — подчиненный помялся. — Я сначала подумал, что они…
— Продолжай.
— Скорый иногда носил им туда что-то этакое, понимаете? Выпить, закусить, по мелочи кое-чего.
Еще изъян. Приторговывали выпивкой! А, может, и глюшью? А взамен что брали, если у островных деньги под присмотром? Ладно, это подождет…
— Они еще и пили. Ясно.
Гроза в голосе явно приблизилась. Подчиненный поторопился перевести ее на что-то другое. Или кого-то.
— Я шагнул туда. А там уже все. От домов угли, от драконьего загона пепел, и земля под ногами тлеет. И никого.
— Ты все осмотрел? Тела, кости, оружие, одежда, следы на земле, хоть что-то!
— Нет там следов. Все погорело. А где не сгорело, так все истоптано в пыль. Как будто кто стадо пускал. Люди… нет, в развалинах скелетов не было. Одежда? Сундук один в третьем доме уцелел, он железный, но внутри тот же пепел — не поймешь, было там чего или нет.
— А драконы? От драконов должны были хоть скелеты остаться!
— Нету. Камни ихние есть, те, к которым их цепляли, цепи тож на месте, целенькие. А драконов нету. Вообще ни одной кости нет. Чешуи — и той мало, а она ведь негорючая.
Нет, посыльного менять надо, менять. Чешую он искал драконью, жадная скотина! Вместо того, чтобы все осмотреть как надо!
— Так… Твои догадки?
— Ну…
— Какие-то же догадки у тебя есть? Что это было? Драконий налет?
— В ваше воле, ваша милость, но на налет кровавых тварей никак не похоже. Те бы просто разнесли все, что видят. Даже своих, — уточнил он, — Они ж когда их накрывает, ничего не видят и не слышат.
Старший вельхо нахмурился. Помолчал.
— А если не безмозглые?
— Это как?
— Предположим, что они разумные. И явились спасать… своих?
— Детенышей, что ли? Да вряд ли, вашмилость. Они б не все забрали, только детенышей, коли так. Деньги бы и вещички — те остались бы на местах. А тут даже деньги, что Скорый приволок, и то пропали.
— А ты и деньги поискать успел? — терпение вельхо медленно иссякало.
— Я проверял! На тот случай, если вы спросите, вашмилость.
— Ну да. Ладно, чушь это все. Хотя… Ты след Шага пробовал снять?
— Думаете, кто-то из наших мог, что ли? — дошло до посыльного. — В смысле, из Круга? Да кому в голову пришло против вас-то?
— Не твоего ума дело! Снимал или нет?!
— Пробовал, — со вздохом признался незадачливый подчиненный. — Узнать хотел, Скорый ушел или там остался. Да только ничего не вышло. Много там накручено чар, против драконов-то. Что лопнуло, что осталось, а что-то так спуталось, что и Ульве не под силу разобрать.
— То есть были Шаги или не были, не разберешь. Интересно. А скажи-ка, эти островные… не могли они просто удрать?
— Да куда ж им с острова? Не вельхо же, простые! Один там мажонок был, да и тот недоучка. Нет, вашмилость. Они и сами бы не ушли, а тут еще и драконы… драконов-то им куда было девать, с собой тащить, что ли? Нет, сами вряд ли.
Пауза. Задумчивое постукивание подушечками пальцев о крышку стола.
— Не могли, значит. Еще что?
— Да ничего, ваша милость, — облегченно выдохнул тот… и попятился от пронизывающего взгляда. — Клянусь, ничего! Только пару вещичек прихватил, они все одно ж никому не понадобятся из этих!
— Показывай.
Серебряная цепочка, погнутая и довольно сильно поцарапанная. Почти плоская коробочка с изображением голой девицы. Дешевая писалка из мягкого темного металла… и еще одна вещь, при виде которой старший вельхо замер. И очень медленно поднял глаза на подчиненного.
— Где ты это взял?
— Там валялась… неподалеку от бывшего загона… господин, я не…
— Поди вон!
Вельхо придвинул вещичку поближе. Знакомая. Пятеро богов, какая знакомая!
— Как интересно, мой светлый друг… Сам у себя, значит, драконов воруешь? А на меня, значит, убытки повесить собираешься?
Весь день я пребывала в скорбных думах об убиенном агнце, оскверненном саде, о людях, получивших доступ к знаниям и вступивших на тропу порока, и о разочаровавших меня ангелах, а в голове тем временем навязчиво крутился и зудел, сбивая с минорного настроя, пошленький романс сексуально озабоченного Адама:
Какой тут сон, когда стояк с утра
Влечет меня в твои горячие объятия.
На том и этом свете буду вспоминать я,
Как упоительны в Эдеме вечера.
Тьфу ты, напасть-то какая! Неужели у меня пошаливает файервол, и я подцепила человеческих мозгошмыгов? Абсурд полнейший, но против фактов не попрешь. Вот засада так засада!
Пока не стало слишком поздно, я решила отантивирусить свои трансцендентные хранилища информации, осенив их крестным знамением, приговаривая с чувством, с толком, с расстановкой: «Изыди, бардовский самопал! Признаю лишь оперу, рок и металл. Аминь!», закончив обряд экзорцизма нажатием «Ctrl+Alt+Delete».
Ага, вроде отпустило…
Убедившись, что зловредные мозгошмыги не успели размягчить связи моей сложнейшей нейронной сети и побить файлы в хранилище знаний, я облегченно выдохнула (пронесло) и опять погрузилась в пучину махровой рефлексии.
Эх, ангелы! Откуда в моих творениях, имеющих по праву рождения все самое лучшее, столько лени и глупости? А преступная попытка утаить от ока Божьего происшествие в саду? Вся эта трусость и ложь… Печально осознавать, что не все дети — цветы жизни.
И как поступить с начавшими плодиться людьми? Я совсем не планировала превращать свой чудесный райский сад в ясли для вопящих младенцев. А что ждет Эдем через пару сотен лет хаотичного размножения смертных? Перед мысленным взором проплыла картина райских кущ, изгаженных ордами человеческих потомков.
Будучи глубоко интеллигентным существом, рефлексии я предавалась с размахом, пока размышления и переживания не извели меня вконец. К вечеру я пребывала в самом отвратительном настроении. К чему Суд? Бесполезная трата времени. Не проще ли без лишних юридических проволочек распылить Землю и перейти к показательной порке виновных? Но слово Господне есть слово Господне, разве пристало его нарушать? Придется выслушивать показания и нудные оправдания. Тянул же кто-то меня за язык!
республика Магерия, город Варна
21 Петуха 606 года Соленого озера
Жених скушал свой драгоценный проект и не поморщился! Циска подбросила шкатулку со сломанным замком и слегка помятыми бумагами на маршрут стражи. Те, правда, добычу прошляпили, но подобрала куда более внимательная разномастная группа, и, как хорошие наемники, мигом притащили заказчику. Адельхайд в итоге целый вечер пришлось слушать прочувствованные речи о том, что хотя Аластер погиб, их дело будет жить.
Все еще могло получиться. Пусть плохо, пусть с потерями, но могло!..
Когда во время утренней прогулки, на которую Адель вышла просто потому что не могла уснуть, она нос к носу столкнулась с Гиром, показалось, что у корабля, из которого она так долго вычерпывала воду, лопнул разом весь трюм.
Друг был хорошо одет и выглядел в парке вполне уместно. Ада обронила веер, «приличный незнакомец» подобрал, подал ей с вежливым приветствием. Неспешно пошли бок о бок, говоря о погоде и ценах, и только убедившись, что их не слышат, замолчали.
— Сбежал? — она тут же обругала себя за бессмысленность вопроса. Ну конечно сбежал, что бы он иначе тут делал!
— Вроде того, — легко отозвался Гирей. — Пришлось дать по морде паре ребят, которые решили, что награда за мою голову нынче стоит больше, чем уличное товарищество.
Под ногами хрустел светлый камень насыпной дорожки, в кронах деревьев чирикали птицы. Вдали на центральных аллеях так же бессмысленно щебетали люди.
— Куда ты теперь? — наконец спросила Ада.
— Попробую выбраться из города, — друг пожал плечами. — Как я своим и советовал. Прибьюсь к какой-нибудь деревне, поскучаю в полях, если повезет, или побродяжничаю. Не впервой.
И тут же, без перехода сказал:
— Ада, меня возьмут. Слишком крепко вцепились, птицы знают, в честь чего, убийство этого мажека на облаву не тянет, даже если бы он твоему дожу не другом, а любовником был. Вряд ли получится выкрутиться, но чем птицы не шутят, так что самостоятельно топиться в озере я пока не собираюсь. Но и тобой рисковать — тоже.
— Ты меня не сдашь, — уверенность в голосе не вышла, растаяла, как кусок горного льда в низине.
Гир усмехнулся.
— Я вот тоже могилой матери поклясться не могу. Ты ж знаешь, какие у нас байки про допросы ходят. Так что я другое подумал. Поэзия ведь может изменить память?
Ада молчала. Показался край парка, кованая ограда с калиткой. На улице за ней кипела обычная утренняя жизнь торгового района — спешащие люди, стопки бумаг, курьеры, товары на пробу, крикуны-зазывалы. Каждый в этой круговерти был на своем месте, каждый играл роль и относился к другим сообразно. Одежда, манеры, внешность — все превращало людей в театральные маски со строго определенными возможностями.
У Адельхайд был целый веер таких масок. Но иногда приходится выбирать одну, которая ценней других. Которую не можешь потерять.
— Да, — кивнула терпеливо ожидавшему ответа Гирею. — Поэзия может изменять память.
Он взял ее за руку, сжал пальцы.
— Ты знаешь, что делать. Удачи. Это все равно были отличные годы, я рад, что знал тебя, — усмехнулся, обрывая путанные слова, коснулся шляпы. — Дождей твоим полям, леди Зальцман.
Медленно пошел вперед по аллее, Адельхайд смотрела ему в спину. Вздохнула, скользнула пальцами в непрошитый шов корсета, обмакнула маленькое перо в серебряную фляжку с гербом — вполне обыденный аксессуар при такой жаре.
У нее был заготовлен подходящий сонет. На самый экстренный случай, и она никак не ждала, что будет писать его Гиру, но стихотворение было, и от этого становилось еще больней.
Адельхайд сглотнула, нахмурилась, беря себя в руки. Она стоит посреди парка с пером, надо делать дело и жить дальше, прямо сейчас!
Капли воды легли идеально, даже чуть засветились, прежде чем унестись к подходящему к ограде Гирею.
Он ушел. Не оглянулся даже, просто отворил калитку, свернул в сторону городских ворот, сунув большие пальцы за пояс и насвистывая.
Аде хотелось привалиться спиной к дереву, но она не могла этого позволить. Спрятала перо, похлопала веером по ладони.
Что делать теперь? Куда идти?
Она глубоко вдохнула, медленно выдохнула. Сейчас второй восход, вечером Тилль устраивает небольшой прием. Он уже не в опале, так что следует прийти, к тому же Фриц должен сегодня официально объявить о помолвке — завтра утром он уедет наконец в свой Гарн. До того можно воспользоваться советом Зары и посетить хороших портных. В конце концов, это подозрительно — у нее скоро свадьба, а она к ней совершенно не готовится.
А вот плакать нельзя. Глаза покраснеют, будет заметно.
Плакать нельзя. Да и о чем? Леди Зальцман ведь ничего не грозит.
***
Южная Империя, подземелья
17 Петуха 606 года Соленого озера
Хотелось спать. Сикис не мог точно подсчитать время, прошедшее с тех пор, как спустился в подземелья, но подозревал, что провел на ногах уже две ночи. Вода кончилась, припасов изначально не было, но подземники на прощание поделились своими и указали путь к трущобам поближе к дворцу.
Сложней всего сейчас было бы говорить, продумывать детали безумного плана, но не пришлось. Спутники не начинали разговор, Текамсех негромко насвистывал — не как подземница, скорее на мотив смутно знакомой трактирной песенки, Отектей шел молча, мечтательно улыбаясь и безумно раздражая.
У них один шанс из сотни, если не меньше. С чего бы вообще их пустили напрямую к Императору, а не послали в канцелярию? Глупость. Воздушный замок, воздвигшийся из речного тумана, встанет солнце и он растает без следа.
Но все же они поверили: и Отектей, и Текамсех, и проклятая подземница с кровавыми волосами.
Сикис пытался представить, какой может стать Империя, и не мог. Каким будет город? Что станет делать гвардия? Что он сам будет делать, если все получится? Сладкая мысль о мести канцелярше растаяла первой со странным, непрошеным пониманием — она ведь тоже кому-то подчиняется. Она работает, как и сам Сикис.
Он никогда прежде не думал об этом. Не пытался увидеть систему целиком, это огромное строение, в основании которого был всего один человек. Император. Да и не видимость ли это? Не окажется ли, что смерть Императора, ради которой они идут на самоубийственный план, вообще ничего не изменит?
Каменный пол ложился под ноги, мерцал светильник за плечом, тянул длинные тени, выхватывая рисунки на стенах. Сикис шагал ровно, отслеживая повороты.
— Здесь, — остановился Текамсех у поднимающегося вверх колодца, отмеченного черным треугольником. Вместе взялись за железку, с помощью которой открывался люк, навалились.
Лестница была вырублена в стене и Сикис уже представлял, как придется подсаживать раненых, но Текамсех предпочел воспользоваться магией — изобразил маленький смерч, взлетел на нем. Очень эффектно. Нужно запомнить, что он и так умеет вдобавок к тому, что вроде бы прекрасный фехтовальщик.
— Тебе нарисовать? — тем временем спросил Текамсех, сев на край. Отектей покачал головой:
— Я не удержусь.
Однако сумел забраться сам, держась за железный рычаг. Сикис выбрался последним, толчком вернул на место люк.
Подземничий ход прятался в маленьком полуразрушенном доме. Сикис глянул в проем, убеждаясь, что на улице пусто. Дворцовая дорога начиналась всего в нескольких кварталах.
— Идемте!
Он знал эти трущобы, кажется, даже сам этот дом. Знакомая яма на дороге, когда случался дождь, дети пили из нее.
В полутьме утренних сумерек легко не разглядеть дороги, споткнуться. Сикис придержал Текамсеха под локоть, помогая выровняться.
Сталь обнаженной сабли удивительно легко вошла в бок предателя. Сикис отскочил — даже умирающий командир гвардии еще мог отомстить своему убийце. Но Текамсех только кашлянул, упал на одно колено, прижимая ладонь к ране. Усмехнулся, подняв голову.
— Да славится Император?
Скорее можно было прочитать по окровавленным губам, чем услышать.
— Да славится Император, — яростно выплюнул Сикис. К птицам воздушные замки! Командирский пояс — вещь куда более надежная.
***
магреспублика Илата, город Илата
16 Петуха 606 года Соленого озера
Обри никогда раньше не заколдовывали, но она почему-то думала, что тогда ты совсем лежишь, словно чушка бессмысленная и все. Лучше бы правда так было! А она чувствовала, думала. Только даже плакать не получалось.
Ястреб умер. Она знала его всего пару дней, но он прикрывал ее в драке, он спас Сида, он был рядом. А теперь его больше не было. Вообще. И птицы не было — Обри видела, как ее затоптали в драке. Зачем она только ввязалась в это! Могла бы убраться оттуда, она ведь уже была ранена.
Какая пакость эта поэзия, когда очень нужно разрыдаться, а не получается!
Сид сидел рядом, такой равнодушный, словно каменный. А мага, который сделал так, чтобы Обри не приходилось больше драться с лучшим другом, здесь не было. Он остался там, на берегу канала, в руках банды. В руках Витама, который умеет делать из людей куклы. Получается, маг им теперь все расскажет? Вот же сушь.
Напротив Обри безвольно растекся по сидению господин О’Киф. Ей очень не хотелось смотреть на него, а еще очень не хотелось думать, что он забыл на Старой рыночной. Они оба — птицы, она ведь даже имени второго мага не знает! А называть его Ольгой или Джейн было противно. Это же ложь, как у господинчика Эдвард и Даниэле.
Получается, как этого на самом деле зовут, Обри тоже не знает, только дурацкую окающую фамилию. Ну и сушь с ним.
Кольнуло — тот маг, который был Джейн, назвал Сида как-то длинно. Обри тогда видела лицо друга и могла поклясться — он понял, что это к нему, узнал то ли голос, то ли имя. Сильваном его назвали, что ли? Нет, но вроде похоже.
Но он же Сид. Обри его семь лет знает!..
И Джейн тоже семь. А ее, оказалось, вообще нет.
Обри бы головой потрясла, если бы могла, чтобы все эти глупые мысли вылетели из нее! Или, еще лучше, просто спросила бы Сида. Вместо этого приходилось кулем болтаться на сидении, надеясь, что там, куда их везут, придумают, как убрать эту дурацкую магию. Обри она уже просто до дрожи бесила — мало того, что ни шевельнуться, ни поговорить, ни даже заплакать не получается, так еще неудачно подвернувшаяся нога затекла и болела все сильней.
Наконец карета остановилась и все стояла и стояла. Обри тупо рассматривала красную обивку — уже даже злиться не было сил, а считать она все равно не умела так хорошо, чтобы этим развлекаться.
— В смысле они сами идти не могут, — дверца распахнулась, ударило по глазам светом. Темная фигура с фонарем на фоне первого рассвета присвистнула, фыркнула: — О, привет, Кит. А это еще кто?.. Впрочем, одна сушь к начальству тащить. Лора, поможешь?
— Мы все поможем. Начнем с девочки?
Их было трое, девушек примерно возраста Нэнси. Первую, темноволосую, в мужском костюме, звали Меган, Лора была русой, в россыпи веснушек и с подведенными глазами, а третья, Эбигейл, оказалась рыжей, в каком-то сложном платье, так что сразу понятно — леди. Хотя по остальным тоже было понятно, говорили они совсем не как служанки. Кажется, Обри их даже видела, когда тут работала.
Тошно было возвращаться в этот дом, да еще вот так, беспомощной тушкой.
— О, этого нести не придется, — обрадовалась Лора, когда Сид сам выпрыгнул из кареты следом за Обри. — Кис-кис, иди сюда, котик!
— На них разная магия. На этом еще и в два слоя, кажется, — Меган повертела пером, решительно сунула его за пояс. — Нахрен, я в это не полезу!
— Мег, — мягко сказала Эбигейл, — здесь, конечно, хоть нахрен, хоть к суши, но вечером прием.
— Да ладно тебе! Не уроню я фамилию О’Фоули бранью во дворце, не переживай. Дай хоть сейчас расслабиться.
— К тому же как будто на советах все всегда остаются в рамках приличий, — захихикала Лора, бедром открывая дверь в малую гостиную. — Давайте, кладем девочку на диван. Вы вдвоем Кита дотащите? Я пока присмотрю, мало ли, какие в них крючки заложены.
Над головой был красивый, в розетках потолок. Обри помнила, как надоедает протирать его щеткой на длинной палке. Ее, правда, тогда наняли только на кухню, но она сама стала хвататься за все. Хотела научиться разному, чтобы потом стать настоящей служанкой и денег больше получать.
А если бы не полезла, может, и пронесло бы.
От этой дурацкой неправильной мысли показалось, у нее сейчас пар из ушей повалит. Как же все-таки мерзко лежать таким вот бревном!
Сид сел у Обри в ногах, краем глаза можно было разглядеть Лору — она устроилась в кресле напротив и чуть взмахивала пером, словно на невидимой лютне играла. Вит совсем не так делал.
Обри его видела не раз: мальчишка ходил к скупщикам и иногда на главный рынок. Знала в общем историю — прибился такой к циркачам, еще когда совсем малышом был. На бандита Вит даже сейчас не тянул, но любой банде нужны не только громилы, так что Обри не слишком удивлялась. А вот что он станет главным, конечно, не ждала.
— Эй-эй, освобождай кресло!
Девушки принесли господинчика — получается, его звали Китом. Столпились вокруг, переглянулись, словно разговаривали, не разжимая губ.
— Шеф не сказал, когда вернется? — спросила Меган.
Ее подруги покачали головами и тут же стукнула дверь.
— Уже вернулся, — знакомый низкий голос и лицо знакомое! Ну да, наверное, можно было догадаться, что этот таинственный Ямб из господ. — Что тут у нас?
Наклонился над креслом, куда посадили Кита, потом подошел к Обри, посмотрел внимательно в лицо. Хмыкнул, глянув на Сида.
— Эбигейл, попробуй раскрутить сонет на нем, — достал перо, повертел в пальцах, словно кинжал. — Следи, чтобы то, что под сонетом, не заработало снова. Если что — перекрывай сразу, не рискуй.
Обри смотрела, как они водят перьями — не так, как когда колдуют, а словно угадывая сначала смысл в общем, потом ритм, потом отдельные слова. Меган погрызла губу и размашисто сыграла что-то, Обри не поняла, что. Ямб хмыкнул.
— Спасибо, но больше силы не трать. Найди мне настойку лучше и попроси у слуг воды.
Это было долго и скучно. Обри лежала, смотрела, как они распутывают стихотворения, и даже думать ни о чем не получалось.
— Ну здравствуй, друг мой Алан, — непонятно проворчал вдруг Ямб. Тряхнул пером, задумался ненадолго и написал такой стишок, что Кит мигом выпрямился в кресле.
— Шеф, у них Роксан остался! Я пойду…
— Сидеть и докладывать, — даже Обри вздрогнула от командного тона, хотя вроде бы еще не могла. Впрочем, через мгновение смогла — ей тоже написали стишок. Ямб отхлебнул из плоской фляги что-то, воняющее как травяная настойка Макса, коротко кивнул.
— Раз вы в моем доме, должен представиться — Шеймус О’Флаэрти. А теперь рассказывайте оба, где вы встретили Алана Макгауэра.
***
там же
— В смысле, Макгауэра?..
Кит аж замер, словно на стену налетел. Да ну нет, не может быть! К ним что, опять Тривер лезет?
Все время, что Кит работал в тайной службе, Алан Макгауэр был просто страшилкой, иллюстрирующей что даже когда кажется, что ты все делаешь правильно и смотришь в оба, можно прошляпить убийцу главы совета. То есть, смотреть надо во все четыре, обмениваться информацией, и при любых подозрениях мчаться к начальству.
Макгауэр, то есть поэт. Прямой наследник своего рода, он был ровесником Ямба, но когда толпа юных тогда магов создала Илату, этот человек остался по другую сторону границы. И в одиночку провел единственную операцию Тривера, увенчавшуюся до отвращения полным успехом. Если бы не Дара, железной рукой перехватившая поводья после своей матери, и не то, что весь совет мигом объединился, прекратив ругаться по мелочам, Илата бы рухнула.
Кит это помнил. Ему было десять, уже два года как официально господин О’Киф в Совете. Он тогда мало что понимал на заседаниях, просто старался слушаться Эмму О’Хэллоран, голосовать, как она, и все равно постоянно получалось птицы знают что. Но в месяц после убийства леди Киарнет О’Доннелл все стало иначе. Совет собирался часто, Кит ужасно уставал даже просто сидеть среди взрослых, зато они разом стали какими-то другими. Как будто немного похожими на маму.
Потом все вернулось в прежнюю палитру, конечно.
Но если в городе Алан Макгауэр, если это он швырнул им в спину эпиграмму, если его имел в виду Роксан…
То есть целая тайная служба, чтобы с ним разбираться! А Кит должен спасти брата.
Его даже слушать не стали, отмахнулись. Кит молча рванул к дверям, но Меган поймала за шкирку.
— Пусти! Ты не понимаешь, там…
Глянул на начальство и заткнулся сам, уверившись, что сейчас на собственной шкуре испытает, что Шеймус О’Флаэрти умеет не только оды для повышения боевого духа писать. Однако тот лишь шумно выдохнул, покачал головой.
— Кит. Прямо сейчас ты не можешь спасти брата. Если он еще жив, его убьют, как только тебя заметят. Мы возьмем эту банду, но сначала мне нужен доклад.
От спокойного голоса еще сильней хотелось кричать, драться хоть со всеми тут. Кит заявил запальчиво:
— Вы меня вообще отстранили от дела, я не должен им заниматься!
— Хватит! — Он становился рекордсменом, раньше шеф никогда ни на кого не повышал голос. Даже на заседаниях Совета только лицо ладонью прикрывал при особенно странных предложениях. — Ты был отстранен, потому что это единственный способ заставить тебя взяться за работу всерьез, а не между двумя бутылками рейнарского! Ты часто все делаешь наоборот и в этот раз тоже меня не разочаровал. Но сейчас ни у Илаты в целом, ни конкретно у твоего брата нет времени на подобные выходки. Поэтому садись и работай.
Кит открыл было рот, но наткнулся взглядом на Обри. Она замерла на диване, сложив ладони на коленках, на вид девчонка совсем. Которая недавно потеряла вообще всех, но взялась за дело. И вот, благодаря этому ее друг сидит рядом, хоть и под поэзией, но живой. Обри вообще первой имела право потребовать, чтобы Кита отсюда убрали, да хоть вообще в тюрьму бросили. Но она сидела и ждала, пока он заткнется. Прекратит свои выходки, как сказал шеф.
Он никогда раньше такого не говорил. Вообще никогда. Наоборот же было, Кит ныл, а Шеймус рассказывал, что он хороший агент. Почему он всегда пропускал это мимо ушей?
Кит решительно плюхнулся на пол, обхватил колени, как в детстве. Начал доклад с того, что кивнул на Сида.
— Это его Роксан приложил. Шедевром, я такой никогда не слышал.
Эбигейл наморщила лоб, попросила:
— Перескажи, что запомнил.
Стихи были красивыми: о безнадежном пути к звезде, которой никогда не достичь, но все равно к ней нужно стремиться. Шеф проворчал что-то нелестное о Сагерте, Кит не понял, к чему это, а Эбигейл тут же вывернула сонет наизнанку, превратила в противоположность.
— Там еще была музыка, — подала голос Обри. — Витам приказал ему драться со мной.
— О, это по нашей части! — обрадовалась Меган. — Ты саму мелодию не слышала?
— Нет.
Девушки переглянулись, Кит тоже задумался. А это вообще как получалось? Всем известно, музыканты работают с толпами, потому что не могут контролировать площадь распространения магии — в центре бьет сильней всего, а дальше зависит только от силы дара. Мег, например, в куче-мале совершенно бесполезна, накроет и своих, и чужих. А этот пацан, получается, может то, чего вообще не бывает? И мало того, музыка — это ведь только про эмоции, как можно с ее помощью приказывать, это ведь не поэзия?
— Вслух рассуждай, пожалуйста, — подтолкнула его носком туфельки стоящая рядом Эбигейл.
Он рассудил, добавил:
— Не понимаю, кто вообще его учил. Он странно колдует, не скорописью и не как по струнам водят.
Обри кивнула, нахмурилась, изобразила пальцем рваный рисунок. Лора с Меган переглянулись еще раз, теперь обеспокоенно.
— Шеф…
— Обычным способом вы это не снимете, — предугадал он. — Ясно, значит, надо пытаться скомпенсировать. Думайте лучше, что эта банда во главе с таким гением и Аланом будет делать.
Все посмотрели на Кита, он опустил голову.
«Они уже внутри стен», хотелось сказать. Теперь они выбьют двери, выкатят бочки, упьются своей водой прямо над телами тех, кто пытался помочь им выжить… Только правда в том, что Илата не была замком О’Киф.
— Они кормят людей сахаром, — решил говорить о фактах. — То ли его зачаровывают, то ли просто одновременно музыка звучит и как-то цепляется. В общем, люди сходят с ума.
— Убивают, — тихо добавила Обри. Посмотрела в лицо шефу. — У нас в трущобах это не банды были. Просто пришла толпа безумцев и убила всех, кто подвернулся под руку.
— Это я уже знаю, — кивнул тот. — Сахар, значит. Кто такой музыкант, выяснили?
— Роксан выяснил, — Кит прикусил губу, ущипнул себя за руку, чтобы собраться. — Сказал, бастард О’Доннеллов.
— Кого конкретно? — резко уточнил шеф. Кит только плечами пожал:
— Не знаю. Зато он наверняка самоучка.
— Его Алан не мог учить? — уточнила Эбигейл. — Или у них в Тривере совсем жесткое разделение на типы дара?
— Среди циркачей есть простой музыкант, — вставила Обри. — Дядя Падди, на дудочке играет. Он и научил, наверное.
— А мальчишка перевел в магию? — уточнил предположение шеф. — Что ж, возможно. Важно не это. Зачем они это делают, в общем, довольно очевидно — армию собирают, чтобы воевать. Как именно они это собираются делать?
— Натравят людей под сахаром на нас, — предположил Кит.
— Это понятно, — фыркнула Эбигейл. — Но когда? У них уже достаточно зависимых, чтобы это сделать?
— Прием, — Кит повернулся на незнакомый голос, поймал взгляд Сида. Низко опустил голову, почти поклонился, только не вставая с пола. — Музыкант рисует чужие лица, а Питер им делал перья.
— Подменить детей О’Хили, — аж подпрыгнул Кит. Зачастил: — Роксан рассказывал, они ничего в ее доме не взяли, но заходили в комнаты детей. Она же верит, что они вернутся, и вот они бы вернулись!
— Зачем? — уточнила Меган между глотками настоя. На ней, да и на Лоре тоже, лица не было. Ничего себе у мальчишки магия!
— Опресненная озерная вода, — коротко ответил Сид.
Повисла тишина.
— То есть они, — севшим голосом начала Лора, — хотели…
— Лишить магического дара всех, кого смогут, — подтвердил Сид. — А потом устроить революцию руками зачарованных людей. Им всем говорили, это не магия, а просто сахар такой. Который есть у господ, а простым людям его не достать.
Словно к полу придавило пониманием, что должно было случиться. Представилась беспомощность — всеобщая, когда даже шеф не мог бы писать стихи. Обезумевшая толпа, которая растерзала бы растерянных, вмиг ставших безоружными магов.
— Но это должно было случиться позже, — Кит встрепенулся, услышав продолжение. — У них пока людей мало, а сахар кончился. Третьего Петуха я отказался идти с ними на дело, шестого безумцы разнесли трущобы. Циркачи меня подобрали, ну и уже не спрашивали, понятно.
— Я думала, ты умер, — едва слышно сказала Обри. Она все сидела, как каменная, только за руки они с Сидом держались. — Кого-то переодели в твои вещи и разбили лицо, чтобы не узнать было. Ненавижу.
Сид исподлобья глянул на шефа, тот отчего-то ухмыльнулся.
— Не бойся, я тебя насильно отцу возвращать не собираюсь. Это сейчас далеко не первый приоритет, да и вообще мы сбежавших из дома детей не ищем.
— Я давно не ребенок.
— Да уж вижу.
Кита утешало только, что не он один ничего не понимал — девчонки, даже Обри, тоже удивленно моргали. Сид вскинул голову жутко знакомым движением и тут Кита как молнией ударило.
— Сильвестр О’Тул! Я тебя помню!
В самом деле видел же, даже не раз, хоть и не общались никогда толком — в детстве пять лет разницы в возрасте это много, тем более когда ты уже господин О’Киф, а у собеседника еще даже дар не открылся. Потом Роксан как-то незаметно занял место наследника О’Тулов, и родный сын Сагерта и Софии стерся из памяти.
— Ты меня иначе должен помнить, — прошипел Сид. Кит искренне улыбнулся:
— Как того, кто набил мне морду, да, — коснулся пальцем шрама на губе. — Спасибо, что не убил. И простите меня. Я не имею права, я понимаю, но…
— Драматичные покаяния, — прервал его шеф, — откладываются до тех пор, пока мы не разберемся с угрозой переворота. Ясно?
Кажется, он смеялся, хоть и говорил с серьезным лицом. Обри щурилась злой кошкой, Сид просто показательно отвернулся. Меган вернула разговор в прежнее русло:
— Вряд ли эти бандиты такие дураки, что полезут на прием теперь — они же знают, что ты у нас. Тебя как называть, кстати?
— Сидом. Они не дураки, верно.
— У них вообще мало времени, — заметила Эбигейл. — Мы же должны постараться сегодня до приема их накрыть. Что они будут делать?
Переглянулись. Кит встал.
— Бунт, — озвучил шеф то, что подумали все. — Сид, извини, но ты сейчас сам пойдешь к отцу. Пусть поднимает свою армиеподобную стражу, на этот раз от нее будет толк. Кит…
— Маска и на рынок, — перебил он. — Они наверняка начнут там: толпа, музыканту работать удобно, и вдобавок прямая дорога в каналы. Я попробую им помешать.
Голос его при этом оставался совершенно обыденным и скучным, таким впору просить передать салфетницу или уведомить собеседника о том, что на улице опять идет дождь, какая неожиданность, и это в Лондоне, ну кто бы мог подумать… Разве что улыбка стала чуть более напряженной.
— Что… — Кроули показалось, что он ослышался. Ведь не мог же Азирафаэль на самом деле…
— Что слышал. Я спросил: для нее ты тоже танцуешь голым? Только не надо врать, что вы просто случайно встретились и зашли выпить кофе, я видел диск. Тоже… пилон? Или она предпочитает более откровенные… ролики… с твоим участием в главной роли? Роль в ролике. Я скаламбурил, если ты не заметил. Правда, смешно?
— Ангел…
Кроули показалось, что он не смог выдавить вслух даже это короткое слово, таким спазмом перехватило горло. Но, похоже, все-таки смог: Азирафаэль презрительно сощурился, вздергивая подбородок. Короткая голубая молния ударила в столешницу, зашипела, брызгая искрами.
— Я шесть тысяч лет ангел, мой дорогой. И я задал вопрос. Очень простой вопрос.
— Ох, ангел… — Кроули понял, что улыбается, отчаянно, радостно, облегченно, и это было плохо, наверное, очень плохо и неуместно и могло только еще больше обидеть и разозлить и оттолкнуть Азирафаэля, но Кроули ничего не мог поделать со своим лицом. — Ох, ангел… знал бы ты, как же я тебя обожаю!
Какие у Азирафаэля глаза… Он опускает голову, смотрит исподлобья, пытается грозно хмуриться, но глаза… Огромные, пронзительно голубые, растерянные.
— Не… не надо врать. И… и смотреть… так… — Его голос падает почти до шепота, губы поджимаются в тонкую нитку, огромные голубые глаза становятся возмущенными и отчаянно несчастными. — Я видел диск. Черно-красный, не перепутаешь. Что на нем было?
— Мультики, ангел! Просто мультики. Ну, такие, специфические, она их любит, а внизу не достать, ну сам подумай, какие в Аду мультики! Попросила записать, я записал, у меня целая пачка таких дисков. Ох, ангел… Если бы ты знал, как…
— Как… глупо. — Азирафаэль верит сразу, он всегда верил Кроули сразу и до конца, хотя чаще всего хватало сил (или чертовой ангельской чопорности) сделать вид, что это не так, и даже произнести ритуальное «конечно же, я тебе не верю, ты же демон, как тебе вообще можно верить, заходи, мой дорогой, и чувствуй себя как дома, я давно тебя ждал и ужасно соскучился». Но не в этот раз. В этот раз сил у него не хватает ни на что, и ангельская чопорность не помогает. Он горбится, обхватывает себя руками за плечи, словно ему вдруг стало холодно, обмякает на стуле, пряча опущенное лицо.
— Мультики… — Голос его звучит еле слышно, горький смешок скорее угадывается. — Мультики. А я проболтался. Так… глупо.
Тихо, почти неслышно. Кроули ни за что не расслышал бы, будь между ними стол. Только вот стола между ними больше нет, никакого чертова стола, хотя Кроули и не помнит, чтобы щелкал пальцами, но наверное все-таки щелкал, потому что нет никакого стола, а есть только ангел, поникший и совершенно несчастный ангел с мокрыми голубыми глазами — и сам Кроули, на коленях у ног этого ангела. И теперь можно все.
— Кроули! Перестань! Это же неприлично… люди же смотрят…
Щелчок пальцами.
— Больше не смотрят, ангел.
И можно улыбаться. И прижиматься щекой к теплым и мягким коленям. И обнимать за талию, крепко-крепко, чтобы точно никуда даже и не подумал смыться, а то знаем мы этих ангелов. И, запрокинув голову, смотреть в голубые глаза, такие теплые, такие смущенно-возмущенные, такие счастливые.
— Я люблю тебя, ангел.
Ответом — мгновенная вспышка розового и голубого. Розового больше, но голубое ярче.
— Спасибо. — Чопорно поджатые губы, сдержанный тон, полный достоинства. И — предательская ямочка на левой щеке. И — сияющие глаза. И — румянец, заливающий обожаемое лицо от ушей до самого кончика вздернутого носа.
— Я очень тебя люблю, ангел.
— Большое спасибо.
— Очень-очень.
— Очень большое спасибо.
Азирафаэль словно обретает внутренний стержень — чертов чопорный ангельский стержень! — выпрямляет спину, опускает руки, расправляет плечи и гордо задирает подбородок. Но глаза у него сияют, а в уголках плотно стиснутых и предательски подрагивающих губ прячется такая же теплая усмешка. Да и руки, что характерно, опускаются как раз туда, куда надо (и Кроули наверняка бы замурлыкал от удовольствия, если бы змеи умели мурлыкать).
И пока ангельские руки ерошат волосы Кроули, а глаза такие теплые и сияющие, что в них так легко потеряться и утонуть — он может говорить все что угодно, этот чертов ангел!
________________________________________
ПРИМЕЧАНИЕ
* — Ангельский торт в представлении британцев — это три коржа из кексового теста (розовый, желтый и натуральный), промазанные очень сладким масляным кремом. Тесто для таких коржей называют “мадейрой” или “четыре четверти”, ибо масло, яйца, сахар и мука присутствуют в нем в равных долях. Более правильным считается тесто с добавлением сметаны, тогда оно получается более пористым и легким (хотя и не достигает американской воздушности). Все три одинаковых коржа 10х20 выпекаются одновременно, для чего вам потребуется или три одинаковых формы или специальная британская форма-трансформер с переставляемыми перегородками.
Ангельский торт — не месть, он не из тех блюд, которые требуется есть охлажденными, и куда вкуснее при комнатной температуре. К тому же это очень насыщенный десерт, а потому есть его следует небольшими порциями и обязательно запивая чаем, с которым он великолепно сочетается (что делает его еще более английским с точки зрения всех небританцев). Если бы нашелся кто-то, кто поинтересовался бы на этот счет мнением Кроули, тот заметил бы, что Ангельский торт идеально сочетается и с Азирафаэлем — впрочем, трудно было бы в Британии или даже во всем мире отыскать что-то, что плохо бы сочеталось с этим конкретным ангелом или хотя бы не напоминало о нем — во всяком случае, с точки зрения Кроули. А уж обоих ангельских кексов это касалось в полной мере: американский напоминал ангела своей воздушностью и эфирной мягкостью, британский — основательностью и твердым обещанием, что даже если ты из-за него и упадешь, то это будет очень сладкое падение.
«2 июля 1852 года Толстой написал письмо редактору журнала «Современник» с просьбой о публикации «Детства». Втайне мучился, бросаясь от отчаяния к надежде. Решил: напечатают — значит, поощрят к сочинительству, и тогда изменится вся его жизнь, а нет — так сжечь все, что уже было начато. Рукопись была принята, и Толстой радовался «до глупости»». https://www.kommersant.ru/doc/340984
Вам часто хочется сжечь свои книги?
А удалить из интернета?
Успокойтесь.
Психика писателя и не может быть «толстой» и устойчивой к критике, душевной боли и перепадам настроения. Мы так устроены: у бегуна должны быть крепкие ноги, у писателя – ранимая душа.
Это ваш рабочий инструмент. Нужно относиться к нему с пониманием. Бегун же ноги моет, ногти стрижёт? Обувь специальную покупает? Носки?
Вот и писатель должен мыть своей душе ноги. Только… Никто не знает, где они у души.
Я начал свои увлечения писательством с эзотерики.
До этого я только читал. Много. Очень.
Когда поступил на филфак, выяснилось, что нечитанного у меня из мировой литературы – буквально… полтора-два десятка имён.
Сейчас признаюсь, чтобы не врать. В вузе я открыл для себя
Камю.Гессе.
Впервые прочёл обоих Маннов.
Ну и мелкие имена какие-то были. Вроде русского поэта Дмитриева, который мне попался на экзамене, а я и тогда не знал его стихов, и теперь не знаю.
А, ну и да. Была куча писателей из Советских Республик, из которых я до вуза читал Фазиля Искандера, которого очень люблю и сейчас, Олеся Гончара и Чингиза Айтматова, потому что это был тогда актуальный писатель. Вот я и сейчас больше никого не помню из «советских-братских». А, нет, Расула Гамзатова ещё помню, но у нас советских поэтов вообще почему-то проходили только обзорно.
Конечно, как переначитанный ребёнок, я что-то писал с самого раннего детства.
Фигню какую-то откровенную. Потому что вся она была вторична до не могу.
Графоманией это, я думаю, тоже не было.
Я вообще с трудом понимаю, что такое графомания.
Клептомания – понятно, да? Пиромания? Что там ещё? Маниакально-депрессивный синдром…
Сразу понятно, что всё это надо срочно лечить.
Как, наверное, и графоМАНИЮ, да?
Видимо, при графомании некто должен испытывать нездоровую страсть как написанию чего-либо? И эта страсть болезненна и требует укольчиков? А куда?:)
И как отделить нездоровую страсть к писанию от здоровой страсти?
В общем, если вас ещё не госпитализировали, то вряд ли вы – графоман. А написание вами чего-либо — может быть (с равным успехом):
1.Следствием естественного процесса развития и игры в буквы здорового мозга.
Процесса гормонального, как правило. Развивается мозг, развивается психика, гормоны реализуются и в стихах тоже.
Странно ведь НЕ писать стихи про любовь, когда ты ещё не понимаешь, что это такое, верно?
Стихи и проза – часть познания мира. Нормальное дело, вообще-то. Почему вдруг – графомания-то?
2. Литературой с большой буквы.
Вот тут уже сложнее разделить, правда? Где литература, а где ЛИТЕРАТУРА…
А как-то надо.
Хочется знать: тварь ты дрожащая или…
Чем я занимался в текстовом плане ДО увлечения эзотерикой?
Созданием некого душевного комфорта путём игры с текстами.
Мне это доставляло удовольствие. Эти операции со словами вызывали выбросы гормонов: серотонина, когда я писал про индейцев и животных, адреналина – когда про бандитов. Ну и других разных гормонов, сами догадайтесь.
Мне не требовались читатели, как не нужны они, разгадывающему кроссворд.
Ну, разве что так, слегка, иногда похвастаться. 18 штук разгадал. 4 романа сбацал. Во какие толстые!
Я даже почти ничего не записывал. Часть сюжетов болталась в голове, часть — реализовалась через ролевые игры.
И вот там этих гормонов было ещё больше. А записывать было откровенно лень.
Когда я, уже гораздо позже, столкнулся с понятиями «осознанное сновидение» и «тульповодство» – я долго ржал.
Плох тот ребёнок, который всё это не попробовал. Но каким «недоигранным» в детстве должен быть взрослый, если ему это всё ещё интересно?
Забавно, что в детских играх все, так называемые, опасные моменты ОС… были… отмечены мою и моими друзьями, и не более. Психика переросла через них сама, плавно перейдя к визуализации целей (у большинства) или осознанности паутины допричинных и причинно-следственных связей (у тех, кто как и я съехал потом в эзотерику).
Возможно, если взрослый человек со всей его серьёзностью начинает практиковать простые детские состояния…
Блин, ну не знаю я. Может, я не прав… Но я и в компьютерные игры не играю именно потому, что это лишние оковы для игры, которую прекрасно может генерировать собственная психика. Взрослая психика.
Я вырос. Мне вообще ничего не надо, кроме своей башки, чтобы играть с собою и миром.
А реализуется ли это в написании текста, создании картин, музыки, строительстве домов, убивании людей, вышивании крестиком – зависит только от свойств моего личного мозга – генетически заложенных, воспитанных и натренированных.
Своя голова – самая большая игрушка. Своя душа – самые большие потёмки.
Потому сначала была именно эзотерика. Медитация, маятники, эгрегоры… Потом – паутина. А потом я начал писать тексты. И это были уже другие тексты. Может быть, тоже графомания, но уже взрослая.
Эзотерика для меня послужила инструментом, с помощью которого я стриг своей душе ногти и покупал носки.
Сейчас попробую поделиться. Мне интересно, понятны ли простые инструменты, без медитации и иже с ними.
Итак. Чтобы писать легко и с удовольствием.
Хитрости порабощения собственного мозга
Познакомьте мозг с темой.
Вам надо прочесть текст, а он, блин, нечитаемый. Что делать?
Откройте, прочтите, сколько сможете, хотя бы страницу.
Закройте. Отложите на сутки.
Через сутки откройте и начните читать сначала.
Тот текст, что вы прочитали вчера, ваш мозг «узнает» и успокоится. Станет воспринимать его, как «понятное», и чтение пойдёт лучше. Так и матчасть пилить легче, и конкурсные рассказы читать.
Поразил неписец
Не нервничайте. Начните набирать материал по теме.
Мозг так устроен, что, когда вы его будоражите информацией, возникают новые связи между нейронами.
Просто садитесь каждый вечер (утро), кто как привык, перечитывайте маленький фрагмент уже написанного (с полстраницы) и старайтесь написать хоть сколько-то.
Не пишется? Собирайте материл дальше. Читайте что-то по матчасти, продумывайте мир. Но – каждый день. Делайте это КАЖДЫЙ ДЕНЬ.
Связи возникают «вдруг», и не сегодня так завтра — текст попрёт сам. Только тогда не ставьте себе искусственный стопор. Если текст «попёр» в автобусе – пишите на билетиках.
Вы создавали в себе состояние «потока». Пожалейте его, дайте ему реализоваться.
Ходите пешком
Отделы мозга, где бегают ноги и буковки, — находятся рядом. Одно стимулирует другое. Когда ходишь – очень хорошо обдумывать сюжет.
Делайте паузы
Когда вас обругали критики – сделайте паузу. Не вчитывайтесь в критику. Просто подождите пару дней. Отложите тему. Что не перегорит – то и будете потом анализировать.
Особо нервным можно вообще не читать критику. Напишите «спасибо» и не читайте.
Читайте чужие тексты
Чужой текст стимулирует ваш. Старайтесь читать тексты УМНЕЕ своего. Умный тест вас чему-то научит, заставит переосмыслить своё.
Реализуйте написанное
Пишете про лошадь – сядьте на лошадь. Лошадь в рассказе тут же станет поживее))
Вот интересно, зайдут такие советы, без медитации? Без умения в секунды собрать тело и душу в комок, сосредоточиться, уйти в свой мир так, что даже хвоста не будет видно?)))
Пробуйте.
Помните, что магия текста рождается на стыке:
таланта,
ремесла,
усидчивости.
Если особенного таланта нет, писать крепкие тексты всё рано можно. Есть схемы написания романов. Есть генераторы разного рода.
Ну вот, например — генератор сюжета
http://litgenerator.ru/story/
«С помощью «Литературного таро» вы сможете нажатием одной кнопки сконструировать трехактный драматический сюжет, который сегодня считается общепризнанным форматом для жанровой литературы, кинодраматургии и сценариев игр. Если какие-то ключевые пункты в получившемся сюжете покажутся вам плохо совместимыми между собой, отдельные карты можно переиграть, закрыв их и нажав на кнопку «перегенерировать». В «Литературном таро» сюжет строится по следующей схеме:
1. Экспозиция
• Тема
• Антагонист
• Заряженное ружье
2. Акт I
• Завязка
• Препятствие
• Перипетия «К счастью»
3. Акт II
• Ход антагониста
• Действие героя
• «От счастья к несчастью»
4. Акт III
• Последняя капля
• Решающий выбор (месседж)
• Развязка
Это одна из возможных схем романа, трёхактная. А есть ещё куча других. Тот же «Путь героя», который мы уже разобрали. Дерзайте.
Не знаю, интересует ли магия текста тех, у кого действительно нет особенного таланта и так называемого творческого зуда? Проверяйте.
Теоретически, вам должно быть скучно об этом читать. Но критерий истины всё-таки практика.
На практике я бы всё-таки посоветовал начать с медитации.
Я не верю, что есть люди: которым тема интересна, а таланта вроде как нет.
Иначе – почему им это интересно?
Чем вызван интерес, если не развитостью зон мозга, отвечающих за работу с текстом?
Герой — паренек из захолустья. В один прекрасный день к нему заваливается: а)знакомый маг, б)незнакомый маг в)просто непонятный тип, и тут же потрясая перед его носом талмудом с пророчествами, а также непременными доказательствами скорого конца света отправляю паренька мочить ВЕЛИКОЕ ЗЛО. Процесс мочения ВЕЛИКОГО ЗЛА растягивается на два десятка томов, в итоге зло остаётся недомоченным а главный герой обычно погибает. Впрочем, у него остается немало друзей и наследников, так что мочить ЗЛО будут еще долго и старательно.Рысёнок Дэн, Эпохальная фэнтезиhttp://samlib.ru/k/kuprijanow_d_w/tipologiya.shtml
Кристофер Воглер считал, что «…используя мифологические схемы, можно создать примитивный комикс или глубокую психологическую драму».
Мне кажется, что кроме схем нужно что-то ещё, но, похоже, в современном дискурсе подобные мнения мало кому интересны.
Этим летом я имел неудовольствие посетить два литсеминара и на одном из них озвучил крамольную мысль: мол, текст начинается с идеи, затем следует проработать сюжет (можно и по схеме), а уж потом выбрать соответствующий стиль. На что один очень известный и многопечатаемый мэтр сказал мне, что язык произведения – на первом месте. И точка. И никаких возражений он слышать не может, не хочет, а все другие мнения – страшная ересь.
В прочем, на костре меня не сожгли, хотя прощальный костёр на литсеминаре был. Наверное, это уже успех.
Сейчас есть много писательских курсов, где обучают именно «писать по схеме».
Я скажу так: если у вас зудит – учитесь, это одна из составляющих успеха. Схемы надо знать, но нужно так же помнить, что вести по этой схеме читателя будет всё-таки ваша мысль.
Мысль. «Мысью по древу». И ни чем вы её не замените.
Но, опять же, талант, не знающий схем, будет каждые пять минут заново открывать велосипед, а оно ему надо?
Грустно, но и книга Воглера проникнута духом некоторого «ленивого озарения». Оно похоже на озарение школяра, который нашёл-таки философский камень. Ну или самую-самую схемистую схему, по которой можно взять и из куска… текста сделать настоящий бестселлер.
Учитывая, однако, что «философский камень» — штука неоднозначная, не всегда безопасная, а иногда и откровенно убийственная, то и у тех, кто строго следует схеме написания бестселлера, получается чаще всего какая-нибудь мертвечинка.
Вот замечали: возьмёшь иной корявый текст, а он, зараза, живой. А возьмёшь отлично сделанный и весь такой правильный – а от него мертвечинкой тянет.
Схемы мало, в схему нужно уметь вдохнуть жизнь. Этому – не научишь.
А вот если вы уже чуть-чуть маг, то есть имеете хоть какой-то писательский талант. Схема действительно может помочь вам создать что-то стоящее.
Знать схемы Воглера и прочих полезно, так что – поехали.
Воглер смело сравнивает свой концепт с Кэмпбелловским. И даже табличка в книге есть вот такая:
Как видим, Воглер просто убрал из Кэмпбелла самые трудные для понимания куски. Всю эту мифологическую «мреть».
Куда он её дел? Засунул в «сокрытую пещеру». Ну и закопал, по сути, вместе с этой пещерой. Формализовал он её.
Почему?
Да потому что эта вся юнговская пещерная магия действительно сложна. К ней с линейкой не подлезешь. А Воглер хотел «с линейкой».
Отмечу сразу, что слово «герой» у Воглера используется так же, как «доктор» или «поэт»: оно может относиться и к мужчине, и к женщине.
Путешествие героя у Воглера
Воглер считает, что, при всем многообразии историй, речь всегда идет о путешествии.
Ведь, оставив привычный уютный мир, герой принимает вызов незнакомого мира. Этот мир может быть миром внешним, миром его души – всё одно. Герой вступает на некий путь. И у пути есть этапы.
Читателю легко отождествить себя с таким героем – ведь все мы в жизни проходим некий путь познания. А раз мы все люди, все устроены примерно схоже: руки, ноги, гормоны — то и пути у нас примерно похожие.
Стадии путешествия героя по Воглеру из пункта А в пункт Б:
1. Обыденный мир
2. Зов к странствиям
3. Отвержение зова
4. Встреча с наставником
5. Преодоление первого порога
6. Испытания, союзники, враги
7. Приближение к сокрытой пещере
8. Главное испытание
9. Награда (обретение меча)
10. Обратный путь
11. Возрождение
12. Возвращение с эликсиром
Разберём подробнее.
1. Обыденный мир
Герой большинства историй – из привычных обстоятельств переносится в некий неведомый мир. Это или мир внешний, или мир неведомых ранее душевных страданий.
Чтобы показать этот «дивный новый мир», автору сначала нужно хорошо описать старый. Но не забывайте о том, что старый мир плох, а герою в нём неуютно.
Возьмём для примера Гарри Поттера. Ему плохо живётся с семейкой Дурслей. Его мир обыденен до отвращения, противен и, вроде бы… куда денешься из этого мира, да?
2. Зов к странствиям
И тут герой бац и сталкивается с проблемой, с вызовом или чувствует потребность что-то предпринять. Он не может больше равнодушно пребывать в комфорте своей обыденной жизни.
Здесь всё как у Кэмпбелла. Герой получает письмо из Хогвардса или иной другой намёк на то, что существует иной мир, другое восприятие ситуации. Герой получает потенциальную возможность изменить и свою жизнь.
В боевиках функцию зова к странствиям часто выполняет оскорбительное нарушение естественного порядка вещей, несправедливость, которую необходимо устранить. В «Графе Монте-Кристо» ни в чем не повинный Эдмон Дантес оказывается в тюрьме, и жажда отмщения толкает его на побег.
В романтических комедиях роль зова к странствиям нередко отводится встрече с кем-то особенным, кто поначалу раздражает героя/героиню и с кем он/она непрерывно сталкивается и ссорится.
Зов к странствиям обозначает момент, когда ставки сделаны и становится очевидной цель героя: найти сокровище, завоевать сердце возлюбленной, отомстить злодею, восстановить справедливость, воплотить мечту.
3. Отвержение зова
Понятно, что герою становится страшно.
Страх – сильная и древняя эмоция. С ней не так просто справиться.
Страх перед неизвестностью – один из мощнейших страхов.
И ведь не поздно ещё повернуть назад? Отказаться от мыслей о побеге, от мести?
Иногда зов отвергает не сам герой, а кто-то из его окружения. Гарри, например, не дают узнать правду у Хогвардсе Дурсли.
4. Встреча с наставником
И вот тут-то появляется кто-то или что-то, чтобы помочь герою.
Это «что-то» толкает героя в бездну неизвестного или появляется некий помощник, который помогает ему побороть страх, справиться с препятствиями. За Гарри, например, приезжает Хагрид.
Часто наставник обучает героя, помогает ему сделать первые шаги. Так Хагрид помогает Гарри купить учебники и волшебную палочку, вряд ли Гарри сумел бы сделать это сам.
5. Преодоление первого порога
Поехали?
Пора герою попасть в другой мир. Он уже почти готов. Нужно только преодолеть порог. Разбежаться и пройти сквозь стену на вокзале, например….
6. Испытания, союзники, враги
Ну здесь всё ещё проще. Автор знакомит читателя с друзьями героя, его врагами и намечает конфликты.
С будущими врагами и друзьями Гарри знакомится прямо в поезде в Хогвартс. Там же происходят первые ссоры и столкновения.
7. Приближение к сокрытой пещере
Центральный персонаж приближается к ужасному, нередко глубоко потаённому месту, где хранится то, ради чего и затевалось путешествие.
Таким местом, как правило, оказывается гнездо злейшего врага героя, самая опасная точка особенного мира, или сокрытая пещера.
Заставив себя преодолеть страх и войти туда, персонаж преступает второй порог.
Перед тем как сделать решительный шаг, он нередко останавливается, чтобы собраться с силами и разработать план, который поможет ему перехитрить вражеских привратников. Это фаза приближения.
В нашем примере про Поттера — это будет или место, где Хагрид прячет философский камень, или тайная комната и т.п.
8. Главное испытание
Здесь герой искушает судьбу в столкновении с тем, что внушает ему наибольший страх.
Он сталкивается со смертельной опасностью и вынужден вступить в бой с враждебной силой.
В этот момент читатель или зритель испытывает наивысшее напряжение, не зная, выживет персонаж или погибнет.
Главное испытание — критический момент любой истории.
Центральный персонаж словно бы умирает, чтобы родиться заново.
Это основной источник магии в героическом мифе. Преодолев вместе с полюбившимся героем все предшествующие преграды, мы, читатели или зрители, сопереживаем ему и воспринимаем все происходящее с ним, будто с нами самими. Мы горюем, когда нам кажется, будто он умер, и радуемся, видя, что он вернулся к жизни.
Такие сцены — ключевой элемент и некоторых религиозных церемоний, и обрядов инициации, о чём мы уже говорили.
Герой должен почувствовать вкус смерти, пережить что-то страшное, а затем испытать радость второго рождения в качестве нового члена группы. Причаститься тайн жизни и смерти.
Поэтому кульминация Пути героя включает в себя момент на грани выживания, когда самому герою или его цели угрожает смертельная опасность.
И вот уже Гарри Поттер размахивает мечом. Бац, бац! Он почти погиб, но… Почти не считается. Наши победили.
9. Награда (обретение меча)
Повстречавшись со смертью и победив дракона или Минотавра, герой и читатель/зритель предаются радости. В награду за проявленную храбрость персонаж получает то, что искал: волшебный меч или другое чудодейственное оружие, святой Грааль или эликсир, способный исцелить болезни оскудевшей земли.
Иногда таким «мечом» служат опыт или знания, позволяющие лучше понять враждебные силы и смириться с ними.
В общем, меч Гриффиндора уже у нас, осталось принести победные баллы своему факультету.
10. Обратный путь
Однако опасность ещё не миновала!
Герою ещё многое предстоит совершить. Если герой до сих пор не примирился со своими отцом, с богами или враждебными силами, они могут броситься за ним по пятам.
Именно на этом этапе путешествия, когда герой пускается в обратный путь, часто происходят самые захватывающие погони: преследуют силы зла, желая вернуть похищенный меч, волшебный эликсир или сундук с драгоценностями.
В нашем примере Гарри в финале узнает, что Волдеморт – живее всех живых и история битвы с ним только начинается…
11. Возрождение
В древности охотники и воины, возвращаясь в свои общины, проходили обряд очищения, поскольку их руки были запятнаны кровью. Так и герой, побывавший в царстве мертвых, должен очиститься, пройдя последнее испытание смертью и возрождением, после которого он сможет вернуться в обыденный мир живых.
Часто в этот момент герой во второй раз оказывается на грани гибели. Тучи снова сгущаются, прежде чем навсегда рассеяться. Это своего рода последний экзамен для героя: он должен доказать, что извлёк урок из пройденного главного испытания.
Гарри Поттер в «Тайной комнате» ещё не победил, уничтожив Василиска. Он должен уничтожить Дневник. Догадаться, справиться с хитростью зла.
Этот же элемент неоднократно обыгрывается в эпопее «Звездные войны»: каждый из первых трех фильмов завершается тем, что Люк кажется убитым, но потом он чудесным образом выживает. Каждое новое испытание приносит ему знания, дающие власть над темными силами. Каждый раз полученный опыт меняет его.
12. Возвращение с эликсиром
Персонаж возвращается в обыденный мир, но путешествие было бы бессмысленным, если бы он не вынес из особенного мира какого-либо чудодейственного эликсира, сокровища или урока. Эликсир — это волшебное зелье, обладающее целебными свойствами. Им может оказаться святой Грааль, способный залечить раны земли, или ценное для людей знание.
Гарр Поттер возвращается к Дурслям, но теперь у него есть сова и волшебная палочка. И он знает, что магия существует.
Иногда эликсир — это сокровище, добытое в борьбе, иногда — любовь, свобода, мудрость или просто знание о том, что есть особенный мир, в котором нужно выжить. А иногда это просто возвращение домой с хорошей историей, которой можно поделиться с другими.
Если персонаж ничего не вынес из сокрытой пещеры, ему наверняка придётся повторить путешествие. Подобный финал нередко используется в комедиях: простофиля так ничему не научился и теперь остаётся с теми же проблемами, с которых все начиналось.
Итак, повторим.
В путешествии героя:
1. Герой предстает перед нами в обыденном мире.
2. Привычный уклад жизни героя нарушает зов к странствиям.
3. Герой пребывает в нерешительности и пытается противостоять зову.
4. Но в этот момент на сцене появляется наставник.
5. Воодушевленный его поддержкой, герой переступает первый порог и входит в особенный мир.
6. Здесь он сталкивается с испытаниями, приобретает союзников и врагов.
7. Герой приближается к сокрытой пещере и преодолевает второй порог.
8. Наступает момент главного испытания.
9. Одержав победу, герой получает награду.
10. На обратном пути в обыденный мир его преследуют враждебные силы.
11. Герой преодолевает третий порог и переживает возрождение. Полученный опыт изменяет его.
12. Герой возвращается в обыденный мир с эликсиром, наградой или сокровищем.
Я посмотрел много схем. Да, схема Воглера – действительно самая простая и понятная.
К чести Воглера, он полагает, что эта схема не должна быть самоцелью, и ей не обязательно строго следовать.
Порядок элементов может варьировать: их можно опускать, добавлять и энергично перемешивать без ущерба для общего смысла.
Главное здесь – ценности путешествия героя. Образы основной версии – юноши, стремящиеся завладеть волшебным мечом, который хранится у старого колдуна, девушки, рискующие жизнью ради спасения любимого, рыцари, жаждущие сразиться с драконом в темной пещере и т. д., – всего лишь символические воплощения универсального жизненного опыта. Символы могут быть сколь угодно разными, в зависимости от выбранной истории и потребностей общества.
И вот в этом моменте он уже лукавит, говоря далее, что схема эта универсальная, но очень и очень гибкая.
Только сама жизнь и универсальная, и очень гибкая. Схемам такое не свойственно, к сожалению.
Воглер полагает, что схема Путешествия героя легко переводится и на язык современной драмы, и мелодрамы, и комедии или приключенческого фильма.
Что, используя мифологические схемы, можно создать примитивный комикс или глубокую психологическую драму.
Я скажу более резко.
Для чего нужна схема? Для того чтобы вы знали, как её нарушать.
Именно для этого нужно знать основные схемы, читать тексты, написанные по этим схемам.
Мне кажется, что сегодня нет универсальных путей и схем.
Но. Есть пути и схемы, которые нравятся определённым группам читателей, и об этом надо помнить. Хотите быстрой популярности – используйте проверенные пути.
И помните, что Воглер в предисловии честно пишет, что замысел его книги шёл всё-таки от кино. Это некий «учебник для Голливуда», а далеко не любой сценарий, а уж тем более книга, подойдёт для Голливудского кино. Там важна «широта» аудитории, массовость. Это и запомним.
А ещё запомним, что стадии путешествия героя часто прослеживаются в сюжете даже помимо воли автора. Ведь мы все родились и воспитывались в одном и том же мире.
И знать их полезно: это помогает создавать более увлекательные истории, понятные, если не всем, то многим.
Другие схемы
Что тут ещё нужно знать?
Есть и другие схемы, также известные в узких кругах. Например. Схема Молчанова. (Есть такой сценарист и литератор, который ведёт в сети платные и бесплатные литтренинги).
Структура от Молчанова ещё проще Воглеровской. Она учитывает ещё и «раскачку по эмоциям». Если «-» то читателя пугают. Огорчают, заставляют поволноваться за героя. Если «+» то герою везёт, он побеждает и т.п.
Схема Молчанова
1. Обычный мир (эмоция +)
2. Я чужак в обычном мире (эмоция -)
3. Событие, проявляющее п. 2 – «зов приключения» (эмоция +)
4. Отказ от зова (эмоция -)
5. Встреча с учителем (эмоция +)
6. Путешествие (эмоция -)
7. Встреча союзника (эмоция +)
8. Погружение в бездну (эмоция -)
9. Приобретение в бездне – артефакт, знание и др. (эмоция +)
10. Сражение с чудовищем (эмоция -)
11. Возвращение с победой (эмоция +)
12. Хозяин двух миров (эмоция +/-)
Про Молчанова поговорим чуть позже, а здесь я просто приложу, наверное, ссылку на схему, где трудолюбивый человек объединил все более-менее раскрученные схемы в одну таблицу. Посмотрите. Вышло забавно.
Бонус здесь: https://drive.google.com/file/d/0B_tgi3UK_hixbndQOUFjQ3RDNlk/view
Дальше будет про магию, а то схемы, схемы… Устал я от них).
Седло науга может показаться удобным только тому, кто привык к такому способу передвижения с детства. Саат, например, выглядел верхом на буром звере органично и держался в седле уверенно. А вот Алекс так и не освоился. Добился только того, что науг терпел его на своей спине. И то, именно этот, конкретный науг.
— Говорил, надо хоть одну машину собрать, — пожаловался он приятелю, как только закончился первый переход, и стало возможно думать о чем-то кроме равновесия.
— Мгм. Варианты источников энергии?
— С тобой неинтересно. Любую мечту губишь на корню.
В этом месте соединялись два ущелья. Одно спускалось от отрогов Полой горы, другое, видимо, было руслом пересохшего ручья. Тени хватило всему большому отряду.
Саат крикнул:
— Четверть часа на отдых!
— Пойду, отправлю разведчиков вниз, — вздохнул Алекс. — Хоть и не ждем пока никого, а меры предосторожности надо соблюдать.
— Давай. И к источнику. Помнишь?
Алекс кивнул.
Они нашли удобное место для засады, в скалах над ущельем, которое в том месте расширяется и становится глубже. Узкую площадку, метра три шириной, снизу разглядеть невозможно, а сверху смотреть некому. Одна беда: до ближайшего источника больше часа ходьбы. Значит, необходимо иметь своих людей и там. Чтобы в случае чего не вышло сюрприза.
Сил, скопившихся у Полой горы, следовало опасаться больше всего. Вряд ли бандиты задумаются, прежде чем начать убивать пустынников, которых они в грош не ставят. Если, конечно, караван окажется на пути. Это следовало предотвратить.
Отряд, который сейчас остановился на отдых, скоро разделится. Часть останется здесь, прикрывать единственный удобный путь на равнину от лагеря бандитов. Это обезопасит и караван Меаса, и другие кланы, проложившие путь по границе дюн. Часть спустится к югу — на случай, если бандиты двинутся по разведанным тропам, в поисках источников воды. Рано или поздно, а кхорби придут к старым колодцам, и сразу же окажутся в безвыходном положении…
По данным на это утро, было уничтожено два каравана кхорби. С кланом Меаса провернуть тот же сценарий не удалось. Наученные Алексом и вооруженные Саатом, кхорби заняли круговую оборону, огородив часть шатров гружеными повозками, и дали достойный отпор врагу. У них убили одного парня, и сгорел шатер, а имущество почти не пострадало.
Более того, отступившие бандиты встретили на пути группу Тха, и не смогли уклониться от стычки. Ушло лишь несколько человек.
С тех пор вестей от Меаса не поступало, но это Саата не сильно беспокоило. Вот если от него никто не придет и к вечеру…
Он перебрался под скалу, чтобы можно было присесть и с пользой потратить только что им самим назначенные минуты отдыха. Вокруг устраивались его солдаты. И это было странное ощущение. Раньше Саат не задумывался, что все они, и кхорби, и жители иных миров, и колонисты, в сущности, идут за ним. Не за идеей, не за наживой. За его умением видеть происходящее, за его пониманием, что правильно, а что нет. А право на ошибку было уже единожды истрачено. Следующая ошибка будет стоить жизни не только ему самому, — всем, кто поверил и решил разделить с ним этот путь. У маленькой общины «тех, кто никуда не идет», был альтернативный вариант. Остаться в своей долине, организовать оборону и, так или иначе, переждать период смуты и убийств. На памятном совещании в шатре Саата он был еще раз озвучен. И еще раз отклонен.
Погонщик некочевого кочевья знал: сейчас в маленькой долине уже не осталось ни одной палатки, ни одного шатра. Люди перебрались в верхнюю пещеру. Она невелика, и теперь битком набита припасами и имуществом. Она неудобна для жизни — три зала соединены лазами-шкуродерами, в которые трудно протиснуться даже от природы миниатюрным кхорби. И вода там пахнет известкой.
Но у пещеры всего один, незаметный снизу вход. В ней можно пережить самые трудные, первые дни войны. И ее оборонять куда проще, чем всю долину…
Знать бы еще ответы на основные вопросы. Те, что прочно застряли в мозгу: кто объединяет банды? Зачем объединяет? Согласуются ли действия одиночных группировок? Есть ли еще большие лагеря?
Действовать, не зная ответов на эти вопросы, значит, действовать вслепую. Но пока ничего другого не оставалось.
Отдохнуть не получилось. Вернулся Алекс в сопровождении незнакомого парня-кхорби.
Тот поднял ладони в приветствии и, не дожидаясь встречного жеста, заговорил:
— Тха велел передать, что они проводят Меаса до открытых песков, клан выступил два часа назад. Пока шли, разведчики видели караван из машин. Это было у красных скал.
— Сколько машин?
Он показал на пальцах. Четыре. О том, какие именно, спрашивать бесполезно. Это могли быть и туристы из города, выбравшие на редкость неудачный день для сафари. Могли быть бандиты. В кольце красных скал укрылся оазис, один из пяти в пределах четырехчасовой езды от города. А где оазис, там открытая вода.
— Я понял. Хорошо.
— Это не все. К Меасу приходили люди из города. Погонщик говорил с ними. Он хочет, чтобы вы встретились. Я видел этих людей…
Саат приподнял брови. В последний раз, когда его сродник выказывал такое желание, сам Саат приобрел хорошего друга, а клан «тех, кто никуда не идет» заполучил толкового военного консультанта. Речь, разумеется, об Алексе.
— И где они?
— Ушли. У них тоже есть машина.
— Говоришь, видел их…
— Двое. Мужчины. Из города. Один странный — плаща не носит. У второго плащ блестящий.
Саат потер виски, переспросил:
— Что значит — не носит плащ?
— Совсем не носит. Одежда с рукавом, а плаща нет.
— Возможно, андроид, — предположил Алекс. — С трудом можно поверить, что кто-то сунется в пустыню без снаряжения.
— Я один раз сунулся, — хмыкнул Саат. — Выбора не было.
Алекс качнул головой, но погонщик достаточно хорошо знал его, и видел, что сначала он хотел покрутить пальцем у виска.
Так и не удалось узнать более точной даты. Впрочем, это не та проблема, на которую стоит тратить время и силы. Главное сейчас – продержаться.
Я всё-таки добился! Я был прав!
Боже, какое же это счастье – знать, что ты был прав, что ты нужен, что тебя ценят и уважают, и готовы порвать пасть любому, кто покусится…
Слава Создателю всего сущего, что позволил мне дожить и воочию увидеть торжество справедливости и триумф толерантности. Быдлоюзеры – такие же, как и мы! Они тоже способны на большие чувства, надо им только помочь – и они раскроются во всей своей первозданной красе и величие. Чему я и явился свидетелем шесть дней назад, и что – льщу себя надеждой! – произошло не без моей скромной помощи.
Сегодня — шестой день после того, как появилась надежда. Схватка с зарвавшимися дикими была около двух недель назад, переломный момент, надо обязательно записать! Вдруг повезёт, и кто-нибудь всё-таки… или даже я сам – когда-нибудь, потом, тихо и спокойно состарившись, буду зачитывать внукам…
Но – по порядку.
В тот день, когда я пришёл в себя, меня не просто пригласили показать очередное представление на потеху Клыку со товарищи – меня приняли в свои. По высшему разряду.
И Клык сказал речь. Прочувствованно так. Какое бешенство и какую горечь утраты они ощутили, когда увидели надо мной того дикого с окровавленным ножом. Раньше они не понимали, насколько я им дорог и как без меня будет плохо, а тогда сразу всё поняли. И решили торжественно принять в почётные братья, и даже жён мне предложили – любых, на выбор…
Как я мог отказаться от столь щедрого и по-детски наивного дара? Конечно же, никак не мог. Их было пятеро, и недостаток мастерства они с лихвой искупали избытком энтузиазма. Сказали, что я могу прогнать любую, если не понравится, или же оставить всех. Пожалуй, склоняюсь к последнему, девочки так старались.
А потом меня торжественно проводили до каюты, и Дохляк опять вертел своей колбасой чуть ли не перед носом, но мне было плевать, пусть сам ею давится. Я был доволен и сыт – перед тем, как предложить мне жен, Клык разделил со мною копченый окорок того дикого, что так резко изменил мою жизнь, попытавшись её забрать. Я аж прослезился от умиления – они же специально не стали просто жарить, а закоптили, чтобы и я мог причаститься, когда оклемаюсь.
А кто-то ещё смел утверждать, что им чужды благодарность и благородство?!
Пусть теперь подавятся этими утверждениями, как Дохляк своей колбасой!
***
Вроде бы конец. Кажется, июля…
.
Колбаса оказалась тухлой…
Полгода не брался за ежедневник. А вот взялся – и понимаю, что писать толком и не о чём.
Да и некогда.
Я был прав, хотя даже сам не понимал, насколько: быдло – наша последняя надежда. Мы, опомнившиеся потомки безумных евгенистов, оказались слишком рафинированными, слишком чистенькими, слишком зависимыми от нами же созданных приборов. Быдловане не таковы, они – плоть от плоти матери-природы, и нам бы самим стоило многому у них поучиться. Хотя бы умению выживать.
Но мы опомнились слишком поздно и уже ничего не успели.
Остаётся надеяться, что на остальных «ковчегах» догадаются раньше и сумеют перенять ценный опыт. Мне же остаётся только учиться самому – и учить, насколько хватит сил и времени. Выжить мои развивающиеся друзья сумеют и сами, но вот насколько они при этом останутся людьми – зависит целиком от меня одного.
Похоже, что одного…
Совсем недавно во время прожигания очередного прохода в одной из переборок мелкие перерубили кабель электропитания систем гибернации. Всё бы ничего, там пятикратное дублирование. Только вот этот кабель как раз и был пятым. Последним. Прежние четыре нашли и повыдирали из переборок месяца три назад, тогда как раз была мода на плетёные фенечки, а у кабельных проводочков такая красивая разноцветная оплётка, как же тут было устоять…
Меня потрясает их детская бездумность. Когда в переборке выжигается дыра просто потому, что кому-то лень пройти полсотни метров и завернуть за угол, чтобы попасть в соседний коридор. И ведь быстрее всё равно не получится – расплавленный пластик жжётся, приходится ждать, пока остынет.
Все равно прожигают и ждут.
Или вот фенечки эти опять же…
Как это сочетается с повышенной выживаемостью? Но ведь сочетается же как-то!
Впрочем, это даже и к лучшему, что из криокамер никто не встанет – продовольственные склады разграблены. Месяц пировали до кишечных расстройств, вонь стояла просто чудовищная, думал, очистители не справятся.
Ничего, справились.
Думал ли я, что смогу выжить в таком вот, даже не знаю, как его назвать?
Ничего, тоже справился.
Человек способен привыкнуть к любому миру. Если в этом мире для него есть ниша. Мне повезло – я местный кинематограф и цирк в одном лице. Пытаюсь сеять разумное, доброе, вечное…
Вру.
Ничего я уже не пытаюсь.
Только выжить.
За мною присылают почти каждый вечер – и я иду демонстрировать своё искусство. Иногда удаётся привлечь их внимание песней или сказкой, но чаще от меня требуют примитивный театр теней.
За мной присылают отвратительного жирного типа по имени Дохляк. Примитивный юмор, как же иначе обозвать пузанчика? На нём драная офицерская форма, на ремне болтается палка сырокопчёной колбасы – своеобразный символ власти, подобными мягкими дубинками Клык одаривает только самых приближённых. Съесть такой атрибут для получившего – верх глупости, но некоторые съедают. Просто так, хохмы ради. Они очень многое делают ради этой самой хохмы. Мне грех жаловаться — я ведь и жив-то тоже только из-за этой их любви к бессмысленному веселью.
Но всё же – интересно, что это за колбаса?
Несколько раз пытался прочитать название, но никак не удается, Дохляк вертит её в руке, словно специально дразня. Знает, паскуда, что я готов убить за эту палку, вот и дразнится.
Я легко мог бы его убить – он слабый и низенький, даже по меркам мелких. Ручонки тонкие и шейка хлипкая, несмотря на пухленькое пузичко. Схватить за цыплячью шейку и треснуть мордой о переборку, все мозги наружу и вылезут.
Только вот что потом?
Вряд ли Клык пошлёт кого другого, если я так поступлю с одним из его посланцев.
Без театра теней им будет скучно, но прожить они смогут. Я же без гонорарных консервов загнусь очень быстро, столовская автоматика давно уже не работает, очевидно, её кабели тоже пошли на фенечки. Так что представления у Клыка – мой единственный шанс выжить. Я это знаю. И Клык знает, что я знаю.
Потому и не боится присылать Дохляка со столь вожделенным символом власти на поясе. Знает – я не лишу себя шанса на будущее из-за одноразовой возможности полакомиться.
Хотя иногда и очень хочется…