Для Геро осень рядилась в золото и осыпала дарами. Ему не приходилось с ней торговаться.
Вот он закинул голову и взглянул на могучее дерево, чьих спящих наследников бережно баюкал в руке. Похоже, благодарил. Вот безумец. Благодарить дерево! Кем он себя возомнил? Св. Франциск, по слухам, перед самой своей кончиной просил прощения у осла. Не задумал ли Геро ему уподобиться?
К своему ужасу она заметила, что по стволу дуба, по кроне будто катится рябь. Но ветра нет. Соседние деревья неподвижны. Это, скорей всего, она сходит с ума.
Клотильда закрыла глаза. А когда открыла, Геро уже не было в парке. Побитая желтизной крона дерева пребывала в дремоте. Там, где Геро, бледный всадник теряет силу. Если бы она могла остаться, то смерть обошла бы её стороной.
Но остаться она не могла. Она завязла в придворной игре, её влечет азарт и холодок страха под сердцем. Азарт, он как вино, манит и пьянит. А ещё — гордыня, жгучая, ненасытная. Увидеть их всех проигравшими, побеждёнными. Убедиться в своем таланте кукловода. Она тянет за ниточки, а они танцуют. Её самодовольная мать, её слабосильный братец, и великий визирь Ришелье.
Шахматы, она любит играть в шахматы, но фигуры в её партии живые. Те, кто на вершине, всегда ведут Большую игру. Это единственное, что горячит их кровь и заставляет бежать по застывшим жилам. Это дает им ощущение жизни, иллюзию божественности. Они мнят себя вершителями, но деревья им не кланяются в знак признательности. За ними следует всадник. С мечом и адом за плечами.
Она могла бы выйти из игры и остаться. Или Геро мог бы поехать в Париж. Почему ей раньше не пришло это в голову?
Она могла бы раздобыть ему титул! Мало ли при дворе проходимцев, кто скрывает за пышным именем своё сомнительное происхождение. Почему бы не украсить титулом того, кто действительно этого достоин?
Геро должен быть польщён. Он ещё не получал подарков без оговорённых условий. Все подарки выступали как следствие. Всегда присутствовала причина. Причина присутствовала и на этот раз, но была очевидна только ей. Геро о ней не догадывался.
— Хочешь стать графом?
Замешательство, недоумение. Он сразу насторожился. Стал искать её, эту причину. Тайный мотив, корысть. Что от него потребуется взамен? Какая услуга? Конечно же подумал о дочери. Какая опасность грозит девчонке? Не потребует ли герцогиня в обмен на титул отказаться от дочери?
Читать его мысли так просто.
— Зачем? – спросил Геро.
Она увернулась от ответа. Не объяснять же ему в самом деле, что она боится всадника.
— Тебе не нужен титул?
— Титул получают по праву рождения или за военные заслуги. У меня нет ни того, ни другого.
Как же он всё-таки наивен! И верит в то, что говорит. По праву рождения или за военные заслуги! Как же! Он, как дитя, верит в небылицы.
Герцогиня засмеялась. А разве он не слышал, что титул ещё и покупают? Кем были предки её матери, Марии Медичи, прежде чем породнились с королями? Ростовщиками.
А если заглянуть ещё дальше, то первый Медичи был аптекарем при дворе Карла Великого. Даже Лоренцо Великолепный не имел титула, ибо Флоренция была республикой, а вот своему сыну Джулиано он купил герцогский титул. Ибо титул — это такой же товар, как и все остальное.
Ещё забавней звучит его утверждение относительно военных заслуг. Тут и ходить далеко не надо. Герцог де Люинь, покойный коннетабль, фаворит Людовика. Ни земель, ни титула. Единственное преимущество – ловкий папаша, который пристроил сынка в королевскую свиту.
— Таких дворян в свите десятки, никто не помнит их имён, ибо вся их ценность в бессмысленной толкотне у двери, но ему повезло. Де Люинь сумел очаровать юного Людовика.
В силу своего положения, — дофин, наследник престола! — а также врожденных качеств её брат был очень одинок. Мать его не любила, даже не отказывала себе в удовольствии закатить сыну звонкую оплеуху безо всякой причины.
Отец был занят любовными похождениями, незаконнорожденные братья ненавидели, сёстры держались особняком, и маленький дофин вымешал свою горечь на птичках — воробьях, синицах и скворцах, на которых расставлял силки в парке Фонтенбло.
Придворные им пренебрегали — за исключением тех, кого удерживали непосредственные обязанности и жалованье.
Центром притяжения для тщеславной мошкары служил сначала король Генрих, а после его смерти королева-регентша и её фаворит, который уже мысленно примеривал корону.
Сосланный в парк болезненный, мрачный наследник интереса не вызывал. Он не имел никакой власти, за ним не стояла армия, а любовник матери принуждал его снимать шляпу. Никто не верил, что эта жалкая, долговязая тень когда-нибудь вступит на престол и преисполнится королевского величия. И даже если вступит, останется фигурой декоративной, номинальной.
Людовик, умом не блиставший, но от природы подозрительный, хорошо это понимал. Он страдал от того скрытого презрения, которое его окружало. Никто не имел над ним власти, кроме отца и матери, никто не смел его одернуть, наказать, но вместо с тем его никто не замечал. Его обходили стороной. Он был одинок.
Клотильда знала по себе, каких ненасытных, безжалостных чудовищ порождает в неокрепшей душе это одиночество, какое жгучее желание отомстить, причинить боль, заставить себя видеть и с собой считаться.
Людовик в детстве мстил птицам, возможно, за их непростительную, ничем неограниченную свободу, ибо для птиц он не был даже наследником, а всего лишь одним из двуногих. В более зрелом возрасте он готовился мстить людям. Люинь, неожиданно став другом скучающего дофина, невольно сыграл роль спасителя. Этот ничем не примечательный дворянин неожиданно сделал правильную ставку – он подружился с заброшенным, презираемым наследником: усовершенствовал его метод охоты на несчастных птичек. Люинь разделил забаву принца. И со временем это небольшое вложение в, казалось бы, проигрышное предприятие окупилось сторицей. Дворянин весьма сомнительного происхождения стал герцогом и коннетаблем Франции.
— Де Люинь не захватил Ла-Рошель, не разгромил Великую Армаду, не сверг с престола Филиппа Испанского, но ради него Людовик восстановил должность коннетабля. Бездарный вояка получил армейское звание, не сделав ни единого выстрела. Те маленькие города в Беарне не в счёт, они сдались от страха. Он получил титул и земли, он вошел в Королевский совет, он сверг Кончини. По какому праву? По праву рождения? По праву доблести? Вздор! По праву королевской прихоти. Все его заслуги состоят в том, что он сумел угодить королю.
Она привела и второй пример, весьма схожий с первым. Фаворит Якова Стюарта и первый министр Карла Первого. Джордж-Вилльерс, герцог Бэкингем! Этому смазливому проходимцу впервые за пятьдесят лет присвоили титул герцога. И это в пуританской Англии! Опять же, ни подвигов, ни доблести, ни взятых крепостей, ни каравана с испанским золотом.
— Этот старый греховодник Яков именовал его в своих письмах… женой, — понизив голос, добавила герцогиня. – И не постеснялся объявить об этом во всеуслышание перед Парламентом. Каково?! И никто не посмел возразить, никто не усомнился в титулах и правах этого господина. Воля помазанника божьего превыше всего.
Геро выслушал её речь с превеликим вниманием. Он только слегка поморщился при упоминании особых «заслуг» великолепного Бэкингема. Но продолжал гнуть своё, то ли прикидываясь, то ли в самом деле пребывая в неведении.
— Я не понимаю, зачем мне титул.
Клотильда задумчиво его разглядывала.
— Я в который раз спрашиваю себя. Что это? Гениальное притворство или неведение? Предположим, неведение. Ибо притворство по-прежнему не находит у меня никаких объяснений. Ты, как малое дитя, не понимаешь предназначения многих предметов, и потому отвергаешь. Но твое кажущееся неведение может исходить из гордыни. Это особый вид тщеславия, средство, чтобы подчеркнуть своё незамутнённое первородство. Мученичество от презрения. Ты желаешь отделить зёрна от плевел. Ты зерно, а я — плевел. Ты выше этой суетной мороки, этой тщеславной ярмарки. Титул тебе не нужен. Ты хорош и без него. Он не затронет твоей сути, не изменит тебя.
Он снова ей возразил.
— С титулом следует родиться. Тогда он полезен и важен. А мне он как драгоценная безделушка. Именно что тешить тщеславие. Титул ничего не изменит. Не вернёт мне свободу и не воскресит жену.
Клотильда поняла, что ей придется приоткрыть завесу над истиной. Само собой, она не станет ему рассказывать о стуке призрачных копыт, о пустых глазницах, о крадущихся тенях в снежных доспехах, об аде, следующем за всадником, об умирании и печати. Он, пожалуй, сочтет её безумной.
Для Геро четыре всадника – это вестники Апокалипсиса, их пришествие состоится в некоем туманном будущем по воле Отца нашего небесного. Ибо кроме Него день тот никому неведом. А тут вдруг она утверждает, что эти господа на разноцветных клячах шныряют по земле каждый год. Нет, для Геро будет объяснение попроще.
— Но если титул тебе не нужен, то он пригодится мне.
— Вам? Зачем?
— Затем, чтобы бывать с тобой при дворе.
Но он отказывался понимать:
— Зачем?
Ей придётся объяснить. Придётся признаться в мелочном тщеславном капризе. Что, собственно, не так уж далеко от истины. Кроме её страха, есть ещё и он, этот тщеславный интерес, такой смешной и где-то забавный.
— Я хочу бывать с тобой на людях. Хочу подняться с тобой по парадной лестнице Лувра или Фонтенбло. Хочу, чтобы все на тебя смотрели.
Геро ошеломлён. Ничего удивительного. Для него подобный мотив смешон. Он мужчина. Ему требуется что-то грандиозное, судьбоносное, спасение чьей-то жизни или целого государства. Ему не понять, что женщина, при самых головокружительных безумствах, довольствуется малым. Для неё покорение города ничего не значит, если вместе с этим городом ей не удастся заполучить мужчину.
Мужчина — её единственная, ценная добыча.
Женщина не командует армией и не ведет сражений, если она не Жанна д’Арк. Она не свергает и не казнит королей, если она не Изабелла Французская. Что же ей остается? Чем похвалиться? Как потешить самолюбие?
Остаются драгоценности и мужчины. Мужчины даже предпочтительней. Сама природа женщины нацелена на обольщение и порабощение мужчины. А через мужчину — порабощение мира. Мужчина — это основное орудие женщины, её стенобитное орудие, посредством которого она возьмёт и крепости, и города.
Ценность женщины определяется стоимостью пленённого ею мужчины, того мужчины, которого ей удалось обольстить и удержать. Она выставляет его напоказ, как мужчина выставляет напоказ голову загнанного кабана или оленя. Редко какой сын Адама догадывается о той участи, что ему уготована – быть выставленным в зале охотничьих трофеев. Гордыня застилает им разум. Они даже не подозревают, что на них охотятся. Как не подозревают об этом мухи, прежде чем запутаться в паутине.
Мужчины верят в свою богоизбранность, в своё первородство. Разве не сотворил Господь Бог Адама по образу своему? Разве не его, мужчину, назначил наместником за Земле? Мужчины уподобили Бога самим себе, чтобы подкрепить свое могущество. Точно так же поступили бы те же мухи, чтобы устрашить паука. Но даже этот небесный защитник, этот носитель возмездия, не смог уберечь их от участи охотничьего трофея. Женщина появляется при дворе и демонстрирует всем эту пресловутую голову.
Нет, герцогиня не хотела оскорбить Геро столь низменным сравнением. Под определение кабаньей головы мог подойти кто угодно, даже её августейший брат, но только не Геро.
Геро — это добытая со дня моря жемчужина, трофей ныряльщика, рискнувшего жизнью, познавшего удушье и саму смерть, прежде чем её добыть. Это драгоценность, артефакт, извлечённый из-под развалин погибшего и затопленного храма той страны, которую Платон назвал Атлантидой. Такой артефакт существует в единственном экземпляре. Это не кабан, один из множества прожорливых и клыкастых, а легендарный единорог, которого никто никогда не видел, символ чистоты и невинности.
Предъявить свидетелям такого зверя означало увековечить своё имя в веках.
Клотильда прикрыла глаза и даже вообразила, как это будет. Она, в сопровождении свиты, поднимается по парадной лестнице в Фонтенбло. Она будет как всегда в чёрном, но добавит больше кружев и жемчуга. И шея её будет полностью открыта, чтобы сверкать белизной. С чёрным бархатом это будет смотреться ослепительно.
Рядом с ней Геро. Она слегка опирается на его руку. Его она в чёрное не оденет. Слишком мрачно. У него чёрные волосы и смуглая кожа. Это необходимо подчеркнуть. Он будет одет в серебристое или цвета слоновой кости. Так же с жемчужной отделкой. Он будет слегка смущён, как это свойственно новичкам, но в то же время будет держаться гордо и с достоинством. Будет время от времени покрываться румянцем тайного удовольствия. Поглядывать из-под густых, мальчишеских ресниц, как он это умеет.
Клотильда услышала быстро пробежавший шепот.
— Кто это? Кто?
Почувствовала завистливые взгляды. Мужчины тоже будут завидовать. Потому, что никогда не окажутся на его месте. Потому, что тяжёлому коротконогому кабану не угнаться за единорогом.
А она, герцогиня, будет сохранять презрительное спокойствие, как бы утверждая этим, своей невозмутимостью, убеждённостью и бесстрастием, незыблемость своей победы.
Поимка и приручение таинственного единорога непостижима лишь для погонщика кабанов, а для неё, утончённой, возвышенной, одарённой вкусом и разумом, вполне по силам. Пусть другие, менее притязательные, утешаются тем, что их кабан обрастает золотой щетиной, что он безмерно силён, властвует над стадом, вспарывает животы собак и лошадей загнутыми клыками, вытаптывает поля и перегрызает глотки — у неё все атрибуты животной мужественности вызывают скорее тошноту, чем восхищение. Она не нуждается в золотой щетине, ибо богата, и в управлении стадом, ибо обладает властью, она умеет ценить другие таланты и качества, умеет видеть эфирный свет.
Вот что она вообразила за тот короткий миг, когда веки её опустились. Торжество — сладостное, женское торжество. Попрание и посрамление всех соперниц, всех придворных красавиц и волшебниц.
— Все хотят выглядеть пристойно. Одеваются в перья и украшают себя листьями. Но я предпочитаю ходить голой. Как в эдемском саду, ещё до грехопадения. Во всяком случае, если речь идёт о тебе. Зачем мне лгать? Я предлагаю тебе титул вовсе не из благородных побуждений, моя цель не возвысить тебя, моя цель – собственное удовольствие. Впрочем, ты и без меня это знаешь.
0
0