И только однажды… Когда развод стоял на пороге…
— Эй, ты! — крикнул он кривляющейся амальгаме. — Какого чёрта! Ты не можешь даже изменить свою примитивную внешность! Кто ты такой, в конце концов? Усталый странник на финише своего пути? Да, полно… Обычный меркантильный индивид, каких много по обе стороны океана. Только пытаешься выглядеть красиво и бескорыстно. А это ещё больший грех, чем быть записным грешником, не задумываясь о том…
И как ты можешь сетовать, что тебя бросили? Ты кто, Эйнштейн…. Или, на худой конец, Пикассо? Но ведь и этим гениям женщины предпочитали узколобых самцов с накачанными мышцами таза. И какое же право ты имеешь жаловаться? Смотрел на себя в зеркало… хотя бы чаще, чем бреешься? Так вот как?! Ты и бреешься очень редко. Хорошо, взгляни на это отражение. Что там видишь, изгой?
Одутловатый, невнятный в своей бесформенности сгусток протоплазмы есть ты? Да, я… И как себе думаешь, может ли это недоразумение имени твоего отсталого детства на что-то рассчитывать? На что-то такое, от чего будет не стыдно… не умирать до глубокой старости?
Вот видишь, всё узнаваемо. Всё проходит. Не так и не тогда, как предполагал премудрый Соломон. Ты видел его кольцо? Ах, ты даже не знаешь, что сей знаменитый перстень был найден…. Где? Где он найден? Чёрт меня возьми совсем! Стой, нервничать нет смысла… Тебя бросили. Ты далеко не юн, ты должен смириться. Золото не липнет к бессребреникам. Ты ждал иного?
Видишь, как всё просто… Ты остался один, и она осталась… не думаю, что одна. И что? И зачем теперь думать о неотвратимом? Всё же было ясно раньше… Господи, она, разумеется, не могла остаться с тобой навсегда. Ты совсем не умеешь писать, всего только обозначаешь своё присутствие в тексте. А этого мало.
Так что и беллетрист из тебя не вышел. Неудачник. Да, неудачник. Но не боюсь и не скрываю этого. Только дурак боится признаться, что он далеко не так умён, как бы того хотелось…
Ну и что, если получается многомудро рассуждать о всякого рода понятиях. О жизни, о королях… прости меня, О’Генри, Уильям Сидни Портер… Простите меня все вместе.
Да-да, поток сознания. Кому это нынче понравится, если ты не в силах порвать кожу зубовным скрежетом и писать артериальным беспределом по вековым обоям, засиженным клопами из созвездия тех самых, не к ночи помянутых, Габсбургских паразитов времён влияния и роскошества? Самовнушённого, большею частью, влияния и попугайского роскошества.…
Помню, ты говорила… Прими в награду поцелуй воздушный… Он у тебя такой воздушный, что аж закладывает уши….
И всё. И любви нет, и не нужна она… вовсе… Только я и Высший Разум. Зачем ещё кто-то? Между нами. Не люблю, когда посредники… даже в этот чёртов четверг… Шутка. Такая нелепая. Нелепей, чем пижама из советского санатория времён торжества ВЦСПС. Теперь не ПэЭс, теперь ПиСи…. Теперь шлюзы для SQL-серверов… а раньше — для перемещения из какого-нибудь русла в очередное рукотворное водохранилище.
Из одной трубы вливается, из другой выливается…
Ферштейн? Вот именно! Как это будет по-французски? Парле ву? Будто марлю, просоленную солёными Бретонскими ветрами, порвали неосторожным движением локтя… Парле ву… Парле? Ву?
Вот видите, все остались при своих… А душа-то снова, чёрт возьми, не на месте.
И где взять того успокоительного… Где?!
Когда-то я ушла от него, потому что не могла больше жить на этом пепелище вулкана, выработанного до состояния пемзы. Но и уйдя, осталась на пепелище. Вопреки желаниям и надеждам пепелище — наша общая судьба…
Ощущала ли я приближение конца? Думаю, необратимые изменения чувств начались после потери нашего талисмана — серебряного рубля. Подумаешь, попросила помочь одноклассница. Почему он должен был пожертвовать семейной реликвией ради сомнительной болезни ее сына? Наши дети здоровы, потому что я защищала их интересы вопреки всему.
Вадим не хотел знать, какова цена нашего благополучия. Ему казалось — само собой получается, и надо помогать другим, потому что им хуже. Не признавал, что здоровье дорого стоит, что надо хорошо питаться, носить удобную одежду, жить в человеческих условиях, ездить на курорты. Слишком многого я была лишена в детстве, чтобы позволить ему оставить без необходимого наших детей. Мне жаль того неизвестного мальчика, если он был действительно болен, но разве мы вправе жертвовать близкими, чтобы помочь чужим?
Какой описал он меня в своих заметках? Признал, что любила, но обвинил в планах с норковым отливом. Смеюсь и плачу, читая эту белиберду. Разве женщине есть дело до норки, когда не хватает постельного белья и хорошей посуды? Почти пять лет мечтала о стиральной машине, и только потом приобрела импортную. Соседки завидовали. Он посмотрел и спросил:
— Зачем тебе такая огромная?
— А почему должна быть маленькая?! — возмутилась я.
Он махнул на меня рукой, как на дурочку, и опять ушел в свою библиотеку.
Думаю, наш большой разлад вырос из маленького, но принципиального расхождения: я принимала жизнь, какая она есть, он же требовал от судьбы невозможного, не соглашался со временем.
Он был бессребреником и этим делал меня алчной. Таков закон природного равновесия, который мало кто понимает.
Театр закрыл занавес. Собственно, не сам театр, а его служащие. Всё кончилось благополучно. Мир не рухнул…
Ещё одной коллекцией стало меньше, коллекцией самоедских заблуждений. Думаю, не жалко…
Завтра соберемся с детьми и помянем Вадима.
С серебряным рублём или без него, но я любила. А он? Может, так мало писал обо мне, потому что боялся вспомнить? Странно, но и сейчас — после его ухода из жизни и, возможно, на пороге собственного исчезновения — это не перестает меня волновать.
Что в нас было неправильного? Почему счастье оказалось хрупким, а потребность в нем разрушительной? И почему девочкой я была робкой, а с возрастом превратилась в бойца?
Неужели и Екатерина Великая в юности мечтала о любви, а не о славе?
Грустной получилась наша с Вадимом история, но таковы инь и ян двадцать первого века.
***
День стоял замечательный. Поколебавшись, Дима махнул рукой на занятия и направился в парк. Одна лекция — это такая малость, а красота уходящей натуры… Красота уходящей натуры не повторится уже никогда. Её можно только запомнить.
Монеты почти не было видно. Листья осени прикрыли матовое серебро аверса, похожее на седину надвигающейся зимы. Но Дима её заметил… Этот начавший темнеть металлический кругляк. Поднял двумя пальцами, поднёс к глазам. И вдруг неожиданно почувствовал — от монеты исходит тепло. Неужели магическое?
Мороз по коже!
Посмотрел на женский профиль: интересная тётка в буклях, кто такая? Наверное, императрица, — пришло в голову. Чей еще профиль могли отчеканить на серебряном рубле? Надо глянуть в Сети, поспрашивать на форуме нумизматов.
Серебряный рубль казался вытертым многократными ласкающими движениями пальцев. И не просто пальцев, а всей пятерни, включая ладонь. Некоторая шершавость не вызывала неприятия. Будто человек, когда-то державший в руках этот кусок формованного серебра, был ему близок. Нет, не по генетическому родству — на уровне подсознательного…
Как он сюда попал, этот рубль? Кто-то случайно обронил или выбросил намеренно — разве узнаешь?
Парень эффектно подбросил серебряную монету в воздух. А потом поймал её, будто репетировал это движение очень долго, и зашагал из парка на улицу, к автобусной остановке.
Впереди его ждали посиделки с институтскими друзьями, свидание с девушкой… Терпкий вкус только початой, пьянящей возможностями жизни коллекционера…
0
0