Он кивнул и скорым шагом направился вверх по склону, стараясь не хромать, а едва Инна скрылась из виду – побежал.
Нет, в санаторий Ковалев вернулся вовремя, детей ещё не вывели в холл. Зато он немедленно столкнулся с Зоей Романовной.
– Где вы были? – спросила она строго и подозрительно.
– Я гулял, – фыркнув, ответил Ковалев – какого черта он должен давать ей отчет?
– У меня такое впечатление, что вы не гуляли, а валялись под кустом. – Она смерила его взглядом. – И перегаром от вас сегодня разит просто неприлично.
– Даже если я валялся под кустом, вас это не касается. И что я делаю по вечерам – тоже. Я в отпуске.
– Это детское учреждение. Здесь не место пьяницам и хулиганам.
– Я могу подождать Аню на улице, – усмехнулся Ковалев.
– Я была бы вам признательна, но у воспитателя не будет времени одевать вашу дочь. – Зоя Романовна сжала губы. – Так что просто приведите себя в порядок и старайтесь не дышать на детей, здесь лечатся астматики.
Она развернулась, давая понять, что разговор окончен, но Ковалев не удержался и кинул ей вслед:
– Вы считаете, что дышать свечным чадом детям-астматикам полезно?
Зоя Романовна оглянулась.
– Вне всяких сомнений, присутствие на богослужении благотворно сказывается на здоровье детей. Татьяна Алексеевна написала об этом монографию, можете с ней ознакомиться, это признанный научный труд.
– Если считать теологию наукой, может быть.
– Это монография по медицине, – сдержанно ответила Зоя Романовна и пошла прочь.
– Надеюсь, в туберкулезных санаториях детей не причащают одной ложкой на всех… – проворчал Ковалев.
Некстати из медицинского крыла вышел Владимир Петрович – пожилой педиатр.
– К вашему сведению, молодой человек, кагор, применяемый при богослужении, имеет концентрацию спирта, которая наилучшим образом способствует обеззараживанию. Наши предки были мудры.
– Способствует – это вовсе не означает «полностью уничтожает все бактерии». Надеюсь, шприцы вы не в кагоре вымачиваете, а в автоклаве кипятите.
– Мы уже давно используем одноразовые шприцы, – посмеялся педиатр и направился своей дорогой.
Ковалев пожалел, что снова ввязался в бесполезные препирательства, но все же подошёл к зеркалу – он не привык выглядеть неопрятно. И тут Зоя Романовна оказалась права: выглядел он и в самом деле так, будто валялся под кустом, что было не так уж далеко от истины… Даже сухие листья в волосах запутались. И если причесаться и отряхнуться ничего не стоило, то отекшее после вчерашнего лицо спрятать было трудно.
Ковалев застал только начало скандала из-за исчезновения Павлика – воспитательница надеялась найти его в одном из кабинетов физиотерапии. Пришлось поторопить Аню – ей было любопытно, что такое молебен, хотелось взглянуть на молельную комнату и на батюшку. Впрочем, батюшку она всё же увидела, рассматривала его широко открытыми глазами и спросила громко, с детской непосредственностью:
– Пап, а это поп – толоконный лоб?
Ковалев кашлянул, а отец Алексий, проходя мимо, улыбнулся Ане так же тепло и обаятельно.
– Ань, поп – это невежливое слово, вежливо надо говорить «батюшка».
– Почему батюшка?
– Так принято.
– А Балда говорил «батька». «Что ты, батька, так рано поднялся – чего ты взыскался?» – продекламировала она.
– Кто тебе сказал, что Балда был вежливым парнем? – усмехнулся Ковалев.
Он вовсе не собирался показывать Ане молельную комнату, несмотря на её любопытство, но, когда они направились к выходу, их нагнала главврач.
– Я ни в коем случае не агитирую вас присутствовать на службе, но мне кажется, Анечке было бы любопытно посмотреть на нашу молельню, – сказала она, сладко улыбаясь. Да, определенно, между ней и батюшкой имелось внешнее сходство, но Татьяна Алексеевна не имела и десятой доли его обаяния.
– Да, пап. Я только посмотрю одним глазком, и всё… – Аня глянула на него просительно.
Ковалев опасался, что исчезновение Павлика с минуты на минуту станет очевидным, и вовсе не хотел отвечать на вопросы о нем – не любил и не умел врать. Но отказать Ане было бы неправильно – запретный плод сладок.
И сначала ей понравилось. Она ахнула и остановилась на пороге – и улыбка батюшки, и вид молельной комнаты дополнял сказочные слова Зои Романовны за завтраком. Но прошло всего несколько секунд, и Ковалев заметил, что дыхание Ани подозрительно учащается, становится глубже, будто ей не хватает воздуха. Он не стал дожидаться страшного свиста у неё в груди, подхватил её на руки и бросился вон из корпуса. И услышал за спиной:
– Как черт от ладана…
Инна стояла на том же месте, где он её оставил, – наверное, высматривала «демона смерти». На воздухе Анино удушье тут же прошло, будто и не начиналось вовсе, Ковалев даже не успел достать ингалятор. Инна нисколько не удивилась ни начинавшемуся приступу, ни бесследному его исчезновению.
Они двинулись к кромке воды втроём, держа Аню за руки с двух сторон.
– Многим людям делается плохо в церкви, и детям тоже. Вы не находите это странным? – спросила Инна.
– Ничего странного в этом нет. Там душно и много людей, – пожал плечами Ковалев.
– В метро тоже душно и много людей.
– Вы передёргиваете. Во-первых, в метро не так душно. Во-вторых, там тоже многим делается плохо.
Инна словно не услышала его ответа:
– Они считают, что это происки дьявола. Что это бесы корчатся в человеке, не желают выходить.
– Надеюсь, православие не практикует экзорцизм, – поморщился Ковалев.
– Отчего же, отчитка, обряд изгнания бесов, существует и в православии, только экзорцизмом не называется. Они на полном серьёзе считают, что, если окрестить Павлика, он перестанет задыхаться от запаха ладана.
– В самом деле? Там нет ни одного врача в здравом уме?
– Думаю, они не сильно ошибаются. Сначала ребёнку внушили страх перед приступом на пороге молельни – и, конечно, приступ случается обязательно. Но показали и выход, избавление от страха, – надо только принять крещение. Плацебо тоже лекарство, а приступы астмы часто имеют психологические причины.
– Слушайте, но ведь это… мракобесие, натуральное средневековое мракобесие…
– Это вера, – пожала плечами Инна. – Если один идиот лечит ребёнка молитвами вместо антибиотиков – он сумасшедший, если так делают все вокруг – это психическая норма, какой бы глупостью вам это ни казалось. Скажу больше, скоро ваша убежденность перестанет быть нормой и будет объявлена психической патологией. Не в результате поповского заговора, а по определению психической патологии.
Ковалев издали заметил следы на песке. Отпечатки резиновых сапог мальчика – других следов рядом не было. Что же это, два здоровых парня оставили маленького на берегу реки в одиночестве? А если собака в самом деле бегает где-то рядом?
– Вы видите? – спросил он у Инны.
– Что? – не поняла она.
– Следы. Он один. Ребёнок шел здесь один.
Она испугалась, вскинула руку ко рту.
– Ой, мама… А я и не поняла сначала. Не сообразила. И если вы в самом деле видели эту собаку…
– Побудьте с Аней, я попробую его догнать, – сказал Ковалев.
– Да, конечно, конечно! – закивала она. – Ань, побудешь немного со мной, пока папа побежит вперёд?
По следу на берегу он шел минут пятнадцать и довольно скорым шагом – Аня и Инна давно скрылись из виду. С реки тянуло сыростью, над водой поднимался еле заметный парок и сползал вниз по течению – когда Ковалев смотрел на воду, ему казалось, что он стоит на месте. Река катилась рядом, блестела на солнце ледяная вода, и в голову все время лезли мысли, что плыть по течению получится быстрей, чем идти пешком.
В этих местах Ковалев ещё не бывал. Берег поднялся выше, кое-где превратившись в песчаный обрыв, и лес подступил к этому обрыву вплотную. Настоящий лес – он был не похож на тот, что окружал санаторий.
А зайдя за поворот, Ковалев увидел Павлика – далеко, метрах в трехстах впереди: его вел за руку человек в мокром ватнике. Они должны были вот-вот скрыться за следующим поворотом, и Ковалев закричал во всё горло:
– Эй! Стой! Стой!
Человек в мокром ватнике приостановился, оглянулся на крик, но, увидев Ковалева, направился дальше. Он не ускорил шаг, не побежал, просто пошел, и мальчик шагал рядом с ним не сопротивляясь – даже с такого расстояния было видно, как доверчиво он заглядывает этому человеку в лицо…
– Остановись, слышишь? – крикнул Ковалев и побежал, но как ни торопился, всё равно вскоре потерял их из виду.
А цепочка следов уверенно тянулась всё дальше и дальше: следов резиновых сапог мальчика – следов мужчины рядом не было. Впрочем, Ковалев тут же сообразил, что человек в ватнике шел по воде. Почему? Не хотел оставлять улик?
Ковалев добежал до поворота, за которым скрылся Павлик, но сколько ни всматривался вперед, никого не увидел.
А потом следы маленьких резиновых сапог повернули в воду и исчезли… Взгляд сам собой скользнул по поверхности воды, рука потянулась к верхней пуговице – то ли вдохнуть поглубже захотелось, то ли в самом деле Ковалев только и ждал повода раздеться и прыгнуть в реку… Мысли заметались в голове одна другой злее: на себя, на Селиванова со товарищи, на чертов молебен… Обычно Ковалев паниковал только тогда, когда опаздывал, наивно полагая, что в других случаях способен хранить хладнокровие. Он и теперь думал, что мыслит вполне ясно, просто не может решить, что предпринять. В двенадцать лет, имея первый юношеский разряд по плаванию, он не продержался в холодной воде и десяти минут, у семилетнего мальчика времени было намного меньше. Ковалев не сразу вспомнил, что Павлик не умеет плавать, и вряд ли единственный урок в бассейне ему помог. А ещё есть холодовый шок… Зато в памяти сразу всплыли слова Инны о жертвах, которые берет река… И этот человек – не собирался ли он принести ребёнка реке в жертву? Здесь все поголовно ненормальные: одни готовы тащить мальчика в церковь, не считаясь с приступами удушья, другие верят в водяных и «настоящее динго», так почему же одному из ненормальных не практиковать человеческие жертвоприношения?
С минуту Ковалев, машинально расстегнув куртку, метался по берегу, пробежал немного вперёд, думая о быстром течении, пока не наткнулся на следы маленьких резиновых сапог, которые вели из воды. Выглядело это мистически загадочно, но, подумав секунду, Ковалев догадался, что несколько метров мальчик просто прошел по воде. И стоило посмеяться над собой и своей паникой – следопыт, нечего сказать! – но почему-то было не смешно.
0
0