Аня за неделю привыкла рано ложиться, да ещё и не спала днем, а потому начала клевать носом в восемь вечера – Влада всегда читала ей на ночь по полчаса, но тут Аня не продержалась и пяти минут.
– Ну что? Теперь можно и в баню, – сказала Влада, хитро облизнув губы.
– А если Аня проснётся? Оставить ребёнку только ночник?
Красный фонарь для печати фотографий? У Ковалева мороз прошел по коже.
– Нет, ну ты представь – в незнакомом доме, да ещё и родители ушли… – вздохнула Влада. – Она может сильно испугаться, даже с ночником. И ведь неудобно, баба Паша нарочно баню топила… Как ты думаешь, будет очень нагло попросить её здесь посидеть?
И Ковалев побежал за бабой Пашей, уверенный, что она не откажется побыть с ребёнком, пока они попарятся. Именно из-за того, что она ни за что не откажется, было особенно неловко.
Он едва не промахнулся в темноте мимо её калитки и поднялся на крыльцо, подбирая вежливые слова для бесцеремонной просьбы. Стука в дверь веранды старушка не услышала, а дверь с веранды в дом была обита ватином, стучать в неё тоже было как-то глупо…
– Проходи, Сереженька, – улыбнулась баба Паша, распахнув дверь ему навстречу – наверное, услышала шаги на веранде. – Что ты застеснялся? Да проходи, проходи, не надо ботинки снимать.
У неё в доме гостиная (или столовая) совмещалась с кухней, по одну сторону от входа стояла газовая плита, раковина, кухонный стол, холодильник, а по другую – круглый стол, застеленный скатертью, диван, телевизор, комод с искусственными цветами в вазе…
– Я спросить вас хотел… – начал Ковалев, оглядываясь, и обмер – все придуманные слова вылетели из головы: на комоде стояла фотография в рамке, через угол которой тянулась черная лента, а с фотографии смотрел человек, которого Ковалев дважды встречал около санатория – в мокром ватнике.
Впрочем, поглядев внимательней, Ковалев решил, что человек на фотографии просто похож на того, которого он встречал.
– Это Федя мой, – виновато улыбнулась баба Паша. – Не его ты на речке видел?
– Нет, я видел совсем другого человека, – почему-то ответил Ковалев.
– Ну и хорошо. Ну я так и думала, – вздохнула баба Паша. – Баня-то готова уж, я трубу закрыла только. А я с Анютой посижу, пока вы помоетесь, – мало ли проснётся ребенок, а дома-то и нет никого…
– Мы побыстрей постараемся… – Ковалеву стало совсем неловко.
– Ни-ни-ни! Никуда не спешите, я вот кино у вас посмотрю, у Надюши много кино хорошего. Я уж вчера выбрала картину – «Зита и Гита», очень хорошая картина, двухсерийная.
Может, баба Паша и помогать Ковалеву взялась, чтобы смотреть кино с видеокассет тети Нади? Ковалеву эта мысль понравилась, как-то всё она расставляла по своим местам…
– Пойдем, я тебе баню покажу, – сказала старушка.
Баня покосилась немного от времени, но была еще крепкой и очень, очень жаркой. Раньше Ковалев не видел, чтобы в бане парились там же, где и мылись, а тут, чтобы помыться, надо было проветрить.
– Вот я всегда говорила, что нехорошо Иван сделал – окошко на воду смотрит. – Баба Паша покачала головой. – Иван – муж мой, царство небесное, Федин отец.
– Что же в этом нехорошего?
– Не по-людски, нельзя, чтобы окошко на реку выходило, надо к дому окошко делать. А он упёрся: хочу, говорит, сюда окошко.
Ковалев не удовлетворился объяснением, но расспрашивать больше не стал.
Две трети тесного предбанника занимала приличного вида тахта, которую баба Паша назвала топчаном.
– Тут на топчане матрас мягкий лежит и чистые простыни постелены. Ну, в случае чего, и плотенчико ещё можно расстелить.
До Ковалева не сразу дошло, о каком случае идёт речь, а когда дошло, он покраснел, как мальчишка, – до сих пор не мог уместить в голове, что старушки знают о супружеской жизни больше него в несколько раз. И если дед был с ним довольно откровенен с положенного возраста, то бабушка сохранила в его глазах что-то вроде ореола чистоты и даже целомудрия. Однако деликатный намек бабы Паши привел его в некоторое приятное волнение.
– Вот тут и в речку можно окунуться, если не страшно, – баба Паша кивнула на мостки, нависающие над водой, – только осторожно, скользкие доски, если намокнут.
Ковалева вмиг охватила нервная дрожь… Приятное волнение от предстоящей близости с женой было сметено, задавлено оглушительным желанием близости с рекой. Сердце бухнуло в уши, кровь бросилась в голову, да так, что едва не подогнулись колени.
– А тут глубоко? – спросил Ковалев, стараясь сохранить спокойствие в голосе.
– Федя нырял, ему по грудь было примерно. Он и зимой лёд сбивал и окунался. Дно тут чистое, песочек, – можно и с берега заходить.
Влада заметит. Не может не заметить. Нырнуть в реку с мостков почему-то казалось Ковалеву изменой жене.
Влада посчитала это если не изменой, то чем-то сродни… И – да, она заметила его нездоровое возбуждение, когда от её случайного прикосновения по его телу прошла заметная дрожь.
– Что с тобой, Серый? Ты как под током все равно.
– Да ничего со мной. – Он сделал вид, что спокоен.
Он нагнал столько пару, что Влада сползла с высокого полка, прикрыв лицо руками.
– Господам офицерам, наверное, это привычно… – проворчала она. – А я сейчас сварюсь.
– Да ладно. Хочешь, я тебя веничком похлопаю? – Ковалеву пар не казался слишком жарким, наоборот – он никак не мог согреться и избавиться от нервной дрожи. Даже веник не сильно помогал.
– Нет, не хочу. Я на воздух…
– Недолго ты продержалась, – хмыкнул Ковалев.
– Соревноваться с тобой, кто кого пересидит, я даже не думала. Добровольно отдаю тебе первенство, – сказала она, выскальзывая в предбанник.
Ковалев услышал, как скрипнула дверь на улицу, – и снова вздрогнул от мысли, что там, в двух шагах от крыльца, его ждет река… Он дал себе слово просидеть в парной как можно дольше и выйти на мостки спокойно, не бежать, не торопиться… Пожалуй, он немного переборщил, потому что с трудом поднялся на ноги, покачнулся и едва не схватился за горячую печку, чтобы удержать равновесие, – вовремя отдернул руку, сообразив, что к чему.
– А я окунулась, – с гордостью сообщила Влада, козочкой запрыгивая на крыльцо. – И даже не закричала! Осторожно, там сразу глубоко.
За ней захлопнулась дверь предбанника.
Голова плыла… От пара ли или все же от близости реки? Ковалев прошел по мосткам до самого края еле дыша, – сердце стучало часто и тяжело, не билось, а дергалось… Маслянисто-глянцевая вода в свете лампочки над крыльцом была чернее черного, казалась густой, как смола. Он сглотнул, прежде чем вскинуть руки, вдохнуть и оттолкнуться от скользких досок…
Она была восхитительна – после жаркой парной. Она обожгла кожу с головы до пяток не холодом вовсе, а вожделенной колющей прохладой. Она нисколько не напоминала смолу, она была лёгкой, весёлой и игривой. Ну, может, немного грубой – но не грубей веника, гоняющего по телу раскаленный пар. Дыхание перехватило на несколько секунд, но, скорей, от восторга. И Ковалев, вынырнув на поверхность, пошел вперед скорым привычным кролем, в эйфории от собственной легкости и быстроты. Много ли времени нужно мастеру спорта, чтобы переплыть реку? От этой мысли стало весело, к эйфории добавился азарт.
Он не добрался и до середины, когда плечо кольнуло забытой уже болью, и то ли в голове, то ли над водой тихо раздались быстрые отчетливые слова:
– Немедленно поворачивай назад, дурак…
И Ковалев не сразу послушался этих слов, прошел вперёд ещё немного – будто по инерции, пока не ощутил мощный ток воды под собой, черную глубину (он никогда не боялся глубины, он вообще не понимал, что такое глубина!), – ледяное тело реки в любую секунду готово было схватить, зажать его со всех сторон, оплести руки и ноги холодом, словно паутиной. И он почувствовал себя жалкой мушкой, которая вот-вот увязнет в липкой паутине… Нет, это был не страх, а всего лишь ощущение опасности (притупленное у мужчин, как вчера сказала Влада). Азартная игра с высокой ставкой. И Ковалев повернул обратно – течение здорово снесло его в сторону, но огонёк на крыльце бани послужил хорошим ориентиром.
Холод стал нестерпимым лишь в нескольких метрах от берега, по которому металась Влада, завернутая в простыню. Она забежала на мостки, поскользнулась и чуть не упала, вернулась на берег и снова бросилась к мосткам… Неужели она поняла, что он только что изменил ей – прямо у неё на глазах?
Ковалев взялся рукой за доску и нащупал ногами дно. И хотелось выбраться из воды побыстрее, но тело плохо слушалось, и голова опять закружилась. Влада соскочила с мостков и, шагнув в воду Ковалеву навстречу, влепила ему пощечину, довольно кривую, не звонкую вовсе, и повторила её с другой стороны – вышло лучше. А потом ещё и со злостью пнула его ногой под коленку. Злость её была смешной и беспомощной, отчего Ковалеву стало жаль её до слёз.
– Ты придурок! Ты идиот ненормальный! Я тебе говорила – у тебя крыша течет реально! – тихо-тихо прошипела она ему в лицо, повернулась к нему спиной и пошла к крыльцу, но тут же передумала и, снова развернувшись, ударила его обоими кулаками в грудь – это было ещё более жалко, чем удар босой пяткой, и простыня, не выдержав напряжения, потихоньку поползла вниз. Влада подхватила её одной рукой, но это простыню не удержало.
– Иди в баню, идиот! – рявкнула Влада и, пропустив его вперед, врезала ему ладошкой между лопаток. – Быстро!
– Да я иду, чего ты?.. – пробормотал Ковалев.
– Чего я? Я не хочу остаться вдовой в двадцать семь лет! Кретин. Недоумок. Сволочь.
– Да всё ж нормально… Чего ты испугалась-то? – Он оглянулся через плечо, поднимаясь по ступенькам.
Она поняла, наверное. Потому и разозлилась.
– Дурак! – Она всхлипнула. – Мне эта администраторша час назад нагадала, что ты утонешь! Если не уедешь отсюда немедленно и навсегда!
Если бы Ковалев не чувствовал за собой вины, он бы рассмеялся.
0
0