Киборг Bond X4-17
Дата: 5 апреля 2191 года
Все хорошее рано или поздно заканчивается. Эту прописную истину расслабившийся за два месяца в относительно спокойной обстановке в отделе наркоконтроля Bond не забывал, но надеялся, что у него еще есть отсрочка. Он ошибался.
Неприятности начались с совершенно невинного события. Тридцатого марта офицер-альфианин Сээди улетел на неделю в отпуск к семье. Казалось бы, что в этом такого? Рядовое явление, но оно дало старт последующему снежному кому, покатившемуся с горы. По крайней мере, так считал Bond. Второго апреля лейтенант Селд получил проникающее ранение правого плеча во время перестрелки с бандой торговцев контрафактными имплантами и загремел в госпиталь. Ник тогда еще отшучивался, что даже хорошо, что это случилось не первого апреля, а то хреновый какой-то розыгрыш получался. Ну а четвертого апреля оставшиеся сотрудники отдела наркоконтроля были срочно направлены в командировку в главный административный центр планеты Ферна повышать квалификацию. Bond остался один.
В течение дня он выполнял оставленные инспектором Рэнтоном поручения, покидая кабинет исключительно для походов в туалет. Вечером в штатном режиме выпив банку кормосмеси и стакан воды, киборг улегся на своей кушетке, посмотрел немного какую-то комедию и в половине одиннадцатого вечера заснул. Просто, по-человечески заснул, а не перешел в режим гибернации.
Проспал он два часа. Ему повезло, что первым на приход постороннего среагировал процессор, и он повел себя как положено правильному киборгу — плавно поднялся со своего узкого ложа, вытянулся по стойке «смирно» и машинным голосом доложил:
— Система готова к работе.
Ничего иного в данной ситуации он и не смог бы сказать, не рискуя выдать себя с головой. Если бы кто-то спросил Bond’a, снятся ли ему кошмары, он с уверенностью сказал бы, что сейчас перед ним стоит его главный кошмар — командир группы захвата майор Поллок. Лицо, все еще имеющее допуск второго уровня.
— Отключить запись. Стереть данные о пробуждении и о моем приходе. — Боевик был опытный и приказы отдавал абсолютно четко, исключая возможность двойной трактовки и не давая ни малейшего шанса обойти. — Следуй за мной.
— Приказ принят, — произнес Bond и двинулся вслед за майором.
Пришлось в срочном порядке выравнивать взбесившийся гормональный фон, расщеплять чудовищное количество адреналина, норадреналина и кортизола, заставляющее сердце выскакивать из груди. Он прекрасно знал, что его ждет.
Спустившись на первый этаж, они пришли в спортзал. Поллок открыл свой шкафчик, скомандовал:
— Взять черный пластиковый пакет, лежащий на дне шкафчика, достать комбинезон. Раздеться, свою одежду сложить по протоколу и поместить в пакет, положить в шкафчик. Одеться. Обувь поставить туда же.
Киборг повиновался: четкими механическими движениями снял свою добротную новую униформу, убрал, куда ему велел майор, натянул вместо нее старое, потрепанное камуфло. Берцы последовали за одеждой.
— Задание выполнено, — сообщил бесцветный голос.
То, что предстояло сейчас киборгу, майор Поллок называл «тренировкой», хотя к настоящим тренировкам это не имело абсолютно никакого отношения. Жестокий, беспринципный человек, с помощью Bond’а собирал компромат на сотрудников участка, а затем умело использовал его в своих целях, шантажируя, запугивая, стравливая полицейских друг с другом, наблюдая, как рушится дружба и доверие между людьми. А «тренировки» были лишь еще одним развлечением этого отморозка.
Боевик обошел вокруг Bond’a, остановился перед ним, затем протянул руку и, довольно ухмыляясь, похлопал по щеке. Как лошадь по холке.
— Ну что, красавчик? Соскучился? Ничего, сейчас мы это исправим, — насмешливо протянул он и рявкнул: — Ноги на ширину плеч! Руки сцепить в замок за головой! Смотреть на меня!
Киборг покорно принял указанную позу, передавая полный контроль над телом процессору, сковывая имплантами мышцы, чтобы не дрогнула даже ресница, не сбилось дыхание, не вырвалось ни звука. Он машина. Правильная. Послушная. Не чувствующая боли. Тем более, не чувствующая страха. Это всего лишь «тренировка», одна из многих, которые он пережил, будучи приписан к группе захвата.
Одетый в удобный спортивный костюм мужчина разминался. Несколько упражнений без оружия — на разработку подвижности суставов, на разогрев мышц, затем взялся за первый «тренировочный» снаряд — легкие четырехсотграммовые нунчаки. Вращения в двух плоскостях, мельница, простая восьмерка, обратная восьмерка, ускорение темпа, перехваты через плечо, задняя блок-восьмерка, горизонтальная восьмерка. Крутил он хорошо, поддерживая равномерный довольно высокий темп. Смотреть было бы, пожалуй, даже интересно, хотя киборг мог бы покрутить и получше, и не только двойные, но и тройные нунчаки, и даже четверку. Если бы он не знал, что последует за разминкой. А затем майор взял другие, тяжелые восьмисотграммовые нунчаки и пошли удары: прямой, боковой вперед. От прямых больше всего страдали ключицы и грудь, от боковых трещали ребра — нунчаки были с утяжелителями. От нижних вперед боль разрывала голени и бедра.
— Точность попадания равна 79%, сила удара на 8,34 балла, для человеческого тела повреждение составляют…
После каждого удара киборг обязан был предоставить отчет о нанесенных повреждениях. Бил Поллок веско и метко — все тело Bond’а после «тренировок» раскрашивалось черно-фиолетовыми и багровыми кровоподтеками, но лицо оставалось нетронутым. Майор и раньше тщательно следил за тем, чтобы не попортить «товарный вид» кибера, а теперь, когда лупил приписанного к другому отделу — тем более. Зато все, что могло быть укрыто одеждой… Нунчаки в умелых руках оставляли такие следы, что сведения о повреждениях залили внутренний экран почти сплошным красным цветом.
«Стоять, держать руки, не обращать внимания на то, что два ребра справа с трещинами. Забыть про то, что процент повреждений уже приближается к десяти. Представить себя просто тренировочным манекеном, макиварой, боксерской грушей».
На двадцать шестой минуте у Поллока сбилось дыхание. Он положил нунчаки на гимнастическую скамью, на которой лежала его сумка со снаряжением, достал бутылку воды, начал пить, глядя в упор наблюдая за киборгом. Усмехнулся своим мыслям, завинтил крышку и кинул бутылку в чрево сумки и достал оттуда сань-цзе-гунь — боевой секционный цеп. Майор был большим поклонники экзотического оружия, особенно японского и китайского происхождения.
— Закрыть лицо локтями.
— Приказ принят, — голос ровный, механический, тщательно выверенный, мимика скована имплантами.
Секции цепа при ударах изгибались на свободных соединениях из металлических колец. Даже если бы киборг и защищался, прекрасно владеющий этим оружием боевик доставал бы его и в обход блоков. В щель между предплечьями Bond следил за Поллоком. Все же мужик работал красиво, в его движениях была и сила, и ловкость. И если бы он так оттачивал свое мастерство на обычной макиваре, а не на нем самом, то киборг, пожалуй, даже искренне им восхищался бы. Но боль, та, которая именно боль, а не просто сигнал от рецепторов, мешала наслаждаться процессом.
— Правое колено, левое плечо, левая кисть руки, правое бедро, левый верхний квадрат грудной клетки, область почек…
Майор наносил удары точно в озвученные места. Направленные умелой рукой палки запросто ломали кости, а Bond’ы не отличались повышенной прочностью скелета, не то, что DEX’ы. Их готовили для разведывательных операций, с самообучающейся программой имитации личности самого высокого класса, а не как манекены для отработки боевых навыков.
Когда Поллок вдоволь намахался сань-цзе-гунем, киборг вновь предоставил ему развернутый отчет о повреждениях. Цеп добавил ему еще девять процентов. Думать о боли было невыносимо. Красные строки о повреждениях не сообщали ему ничего нового — он и так прекрасно чувствовал, куда и как прилетает. Зато помечтать о том, как можно скользнуть под летящую руку, заворачивая те же нунчаки вокруг собственного туловища и вклинить локоть в беззащитное горло противника… оказалась очень приятно и настолько реалистично, что пришлось повторно отдать себе команду о блокировке любых мышечных спазмов. Хотя с другой стороны — а чего ему, собственно, бояться? Средний срок эксплуатации аналогичных моделей он уже перекрыл в три раза с лишним. Так что, если и отключат, то не страшно, главное, чтобы живым не взяли. Пусть он и не DEX, но сдохнуть красиво и в бою и он сможет.
В лицо плеснула вода из бутылки.
— Я второй раз повторяю приказ, тварь!
«А вот это уже опасно. Киборги не задумываются, не витают в собственных мечтах. Полный контроль тела процессором».
— Повреждения составляют более восемнадцати процентов. Возможна некорректная работа системы. Для устранения неполадок рекомендуется обратиться в сервисный центр, — механический голос, мертвый взгляд. Повторить с той же интонаций и в том же темпе.
— Сейчас я тебе подкорректирую работу системы, — многообещающе ухмыльнулся Поллок и извлек из сумки свою любимую игрушку — кусари-фундо — боевую цепь длиной два метра с тяжелыми треугольными металлическими пирамидками на концах, весом по триста граммов каждая.
— Раздеться, занять исходную позицию, ноги на ширине плеч, руки опущены.
— Приказ принят.
Киборг снял старый потрепанный камуфляж, аккуратно сложил его на гимнастическую скамью, встал, радуясь, что импланты надежно блокируют непроизвольные мышечные спазмы. Не хотелось бы доставлять удовольствие этому садисту и дрожать в ожидании очередного удара.
Длинная цепь с грузом на конце захлестывала ноги киборга, сбивала на пол, впиваясь, раздирала кожу и мышцы шипами шариков, вделанных в нее на двадцатисантиметровом участке от утяжелителя. И уже упавшего майор припечатывал его пирамидкой, острые углы которой глубоко вбивались в плоть, оставляя чудовищные гематомы.
«Жаль, что у этой мрази нет с собой ни бластера, ни глушилки. Самоуверенный, гад. А забивать своими «игрушками» он будет долго. Слишком долго. Надо потерпеть. Судя по времени, осталось еще семь минут. А потом… надо будет выбрать момент, когда у людей будут бластеры. Полная батарея, разряженная в голову или в сердце, даже DEX’а убьет. Надо только провернуть все так, чтобы парни из отдела не пострадали. Надо еще потерпеть. Не двигаться. Терпеть».
Поллок увлекся «корректировкой работы системы» — охаживал Bond’а кусари-фундо на две минуты дольше. Даже запыхался. В конечном счете накорректировал еще на двенадцать процентов повреждений.
— В душ. Вымыться, высушиться, ждать здесь, у скамьи, — отрывисто скомандовал майор, запустил робота-уборщика, чтобы тот стер следы крови с напольного покрытия и сам направился в душевую.
Вода, стекающая на дно кабинки, окрашивалась даже не в розовый, а в ярко-алый. Шипы кусари-фундо изрядно изорвали киборгу голени. Все тело расцвечено черными, фиолетовыми и багровыми кровоподтеками. Вправив отломки плюсневых костей, расколотых пирамидкой, он смыл с себя кровь, высушился под тугой струей теплого воздуха и вышел в спортзал, изваянием застыл возле скамьи. Через пять минут из душевой вышел Поллок, велел взять сумку и камуфляж — ничего, кибер до шкафчика в раздевалке и в трусах дойдет.
Натягивая свою штатную униформу под пристальным взглядом боевика, Bond все также старательно контролировал каждое свое движение, жестко подавляя любое незапланированное сокращение мышц, особенно мимических.
Когда майор привел киборга в его отдел, он снова похлопал биомашину по щеке.
— Давай, красавчик, не скучай без меня. Еще увидимся, — пообещал Поллок и приказал: — Очистить логи с момента моего прихода в кабинет в ноль один часов ноль ноль минут плюс пять минут после моего ухода. Лечь на штатное место. Включить регенерацию.
Боевик ушел, заблокировав дверь кабинета. Bond выполнил приказ — стер все данные системы за указанный промежуток времени, взял банку кормосмеси и только тогда отключил тотальный контроль процессора. Руки тряслись так, что он едва не пролил питание. Опустошив банку, выкинул ее в утилизатор и улегся на свою кушетку. Камеру наблюдения в кабинете он зациклил на повторяющемся изображении, поэтому позволил себе свернуться калачиком прижав дрожащие пальцы к губам.
Эта «тренировка» была «юбилейной» — десятой по счету. Поллок устраивал их ему в каждое свое ночное дежурство. Его подчиненным не было никакого дела, до того, как начальник развлекается со своим «любимчиком», главное, чтоб не особо ругал их за их мелкие шалости. А киборг… А что с ним сделается? Отлежится на пару часов дольше, регенерирует, куда денется.
После перевода в отдел к «биологам» Bond вздохнул с облегчением, надеясь, что его мытарства закончились, но он ошибался. Поллок достал его и здесь. И парням рассказать нельзя — опытный садист позаботился, чтобы доказательств не осталось. И по записям камер наблюдения его не сдашь — там его приятель работает и подчищает все концы.
Хотелось просто сдохнуть. Жаль, что киборг не может покончить с жизнью самоубийством.
Последний луч скрылся за горизонтом, Закат наконец обернулся. В дверях стояла стройная девушка, старушечьи одежды висели на ней, едва доходя до колен.
Бабка, спрятавшаяся под боком у судьбы. Женщина, готовящая Героя на битву. Девушка, жертва Тёмного Властелина, умершая когда-то на алтаре от его ножа.
Сколько их было, таких жертв? Третьего дня третьей луны, когда весна уже пришла, но и зима не спешит отступать, и красная кровь впитывалась то в белый снег, то в черную землю. Он искал подходящих девушек или детей, черноволосых и кареглазых, выкупал их, воровал, убеждал и приводил силой.
Когда он решил, что слишком часто умирает из-за ненужного ритуала, судьба лишь раз послала ему жертву. День в день, третьего дня третьей луны.
— А ты хотела бы, чтобы в Залесье было две бабки?
Ежевичка улыбнулась, показав ровные белые зубы. Покачала головой, протягивая мешочек с травами, а когда он взялся за него, накрыла ладонь.
— Я не жалею о своей жизни. И не жалею, что Дичка осталась просто Дичкой. Но ты поступаешь неправильно.
Закат вырвал руку из её хватки, отвернулся молча и резко, зашагал по тропинке к деревне. Вслед донеслось тихое, ознобом проходящее по хребту:
— Ты оставил после себя пустоту, но не думай, что её никто не заполнит.
Повел плечами, словно пытаясь стряхнуть с них голос бабки-девы, упрямо сжал губы.
Он ещё верил, что не пожалеет о своем выборе.
***
До Лужи он добрался лишь на следующий день, передал травы. Старуха тут же отправилась их заваривать, оставив Заката разбираться с корзинами — перед сбором урожая многие опомнились и принесли своё старье на починку.
Он латал дыру, стараясь не думать о том, что сплести новую корзинку было бы проще, когда Лужа наконец вернулась из дома, грузно села на ступени крыльца. Понаблюдала молча за работой, вздохнула вдруг.
— Научился, ишь ты! Шустрый. Я-то уже боялась, что после меня и корзинщика в деревне не останется. Бочки-то сынок мой делает, да на бочке только с горы кататься хорошо и сусло варить, зерна в ней не сохранишь. А теперь знаю, можно уходить спокойно…
Закат, уже несколько раз слышавший разговоры про «после меня», сначала привычно пропустил слова старухи мимо ушей. У него была забота посерьёзней — одна из полос корзины растрескалась окончательно, и теперь её надо было вытащить, не развалив всё остальное. Новое лыко наконец удалось вплести в частую сетку старого, даже концы спрятались незаметно, когда Закат, которого подспудно грызли слова Лужи, вдруг понял их. Обернулся, уронив плод своих трудов на землю. Наткнулся на насмешливый взгляд, заставил себя спросить как можно спокойней:
— Ты скоро умрёшь?
— Дошло наконец-то! — всплеснула руками старуха, улыбаясь. — Конечно, помру! Мне уже ого-го сколько годиков. Дети выросли, внучек замуж выдали. Считай, только на Ежевичкиных травках и держусь. Надоели, ты бы знал как…
— Но ты же можешь пить лекарства и дальше? И не умирать?
Лужа отмахнулась, точно от назойливой мухи.
— Ну могу. Год ещё могу, может два. Пила я травки раз в пять дней, буду пять раз в день. Зачем мне это? Одна обуза, а обузой я быть не привыкла, и на старости лет привыкать не хочу. — Посмотрела на непонимающего Заката жалостливо, с кряхтением встала, подошла, растрепала волосы. — Эх ты, а ещё взрослый мужик. Смерть — она всегда рядом ходит, руку протягивает, по головке гладит. По детству та ласка ни к чему, а в старости ценить начинаешь. Думаешь — вот передам все дела, корзинщика выращу, лягу и усну наконец. Отдохну за все прожитые годы. А там, кто знает, может буду, как светлые говорят, на вас с облачка смотреть, или, как волки верят, новорожденным ребенком стану. А то и деревом, э, на севере? Интересно, небось, жить деревом…
Закат слушал скрипучую речь и не понимал. Лужа не боялась совершенно искренне, она думала именно то, что говорила, но Закат не мог ей поверить. Он привык считать смерть мгновением или несколькими часами боли и не понимал, как этого можно ждать. Будто ледяной водой окатило — он ведь теперь тоже умрет так, как Лужа! Раз и навсегда, спустя многие годы. Нет, он думал об этом и раньше, но отстранённо, почти мечтательно, как об обязательной детали простой жизни. А теперь, встретившись лицом к лицу с окончательностью бытия…
Старуха обняла его.
— Эх, мальчишка ты ещё! Молоденький, даром что лицо взрослое. Тебе-то жить еще да жить, не слушай старую Лужу. Тебе смерть пока не друг, а враг лютый. Это правильно. А поживешь с моё…
Он вцепился в обнимающие его руки с горячностью ребенка, увидевшего ночной кошмар, уткнулся в спускающиеся на грудь пряди седых, пахнущих распаренным лыком волос. Лужа гладила его по голове, а Закат понимал со страшной отчетливостью — если бы он раньше подумал о смерти вот так, как сейчас, то никогда не решился бы перестать быть Тёмным Властелином.
Мысли о смерти заняли его на несколько дней. Вертелось в голове так и эдак — старость, болезни, смерть как избавление от мирских забот. Посмертие, которое никто не видел, но все по-своему в него верили. Закат знал точно — когда он умирал, ничего не было. Просто не было, нельзя даже сказать, что это было похоже на сон без сновидений. Несколько часов или дней выпадали из жизни, отданные хладному пребыванию в виде трупа. Но сейчас ему отчаянно хотелось поверить, что он просто не помнит происходящее за той границей, где кончается боль от очередной смертельной раны. Ведь так могло быть? И могли быть правы светлые, или волки, или северяне — кто угодно, верящие, что за смертью начинается новая жизнь.
Закат подумал, что напоминает дерево-однолетку, еще не замерзавшее зимой и боящееся не проснуться по весне. После этого у него получилось заставить себя перестать бояться. По крайней мере, перестать думать о смерти. Всё равно от этого не было никакого толка.
***
До сбора урожая оставалась всего пара дней, когда наплыв старых корзин кончился, и Лужа, встретив на пороге поутру, отправила Заката обратно к дому старосты. Там оказалось, что мужчины уже ушли на луга — недавно они косили траву и теперь нужно было ворошить сено. Горляна не стала посылать свалившегося на неё работника к остальным, вместо этого поручив чистить мелкие зелёные яблоки, собранные детьми.
В погребе было прохладно, одуряюще пахло нагревшимися на солнце плодами. Закат сидел на лавке под маленьким оконцем и чистил очередное яблоко, когда крышка скрипнула. По ступенькам в подпол спустился рыцарь. Огляделся, улыбнулся светло, здороваясь. Тут же перешел к сути дела:
— Дичка сказала, вы рассказывали ей о Тёмном Властелине.
— Да, — отозвался Закат, не отрываясь от работы. — И что? Это тоже запрещено светом?
— Нет, — улыбнулся Светозар. Присел рядом, взял одно яблоко, перекатил в ладонях. Откусил. Закат сдержал улыбку, краем глаза наблюдая, как рыцарь силится не кривиться от вкуса дикого плода. Наконец, тот сумел разжать сведенные челюсти и договорить: — Просто мне стало интересно. Расскажете?
Закат уже в открытую смерил его взглядом. Пожал плечами, будто говоря: «Ты сам напросился».
— С чего начать? Дела давно минувших дней тебе наверняка рассказывали в вашей обители, в событиях последних лет ты сам принимал участие…
— Расскажите, каким был свет сто лет назад.
— Сто? Это не так уж много. Это всего… — Закат прикинул на пальцах, затем в уме, — десять, одиннадцать… Пятнадцать смертей назад.
Светозар совершенно не по-рыцарски присвистнул.
— То есть за сто лет мы побеждали пятнадцать раз? И каждый раз он возрождался?!
Закат кивнул, и рыцарёныш вскочил, пробежался по комнате. Неосмотрительно укусил яблоко, которое все еще держал в руках. Через силу прожевал и выдавил:
— Но это же бессмысленно!
Закат улыбнулся. Он вдруг увидел в этом рыцаре себя самого и ответил так же, как недавно отвечал себе:
— Не более бессмысленно, чем весна, наступающая вслед за зимой.
— Лучше скажите — осень, преследующая лето! Такую осень, возрождение зла, следовало бы отменить!
Закат медленно кивнул, будто бы соглашаясь, уронил в чан длинную закрученную очистку, посмотрел на сочное желтое яблоко в ладони.
— Допустим, у тебя получится отменить осень. Что ты отменишь вместе с ней? Яблоки? Тыквы? Дожди, поливающие сухую землю?
— Тогда я отменю только зиму!
— А с ней вешние воды, дающие жизнь новой траве. Это вечный круговорот, такой же как жизнь и смерть, день и ночь… Время Героя и время Тёмного Властелина. — Закат отвернулся, опустил глаза, которыми до того сверлил юного рыцаря. — Впрочем, этой весны не было больше ста лет. Я имею в виду Героя.
— Каждый рыцарь несет в себе частицу света магистра!
— Разве я говорил что-то о магистре?
Миг они смотрели друг другу в глаза — черные в светло-карие. Светозар отвел взгляд первым, неловко взмахнул руками:
— Ну, он же Герой… Был Героем. Приезжал и лично убивал Тёмного Властелина. Какая разница, что теперь это делаем мы, рыцари…
— Может быть то, что даже Тёмный Властелин никогда не нападал вдвадцатером на одного?
Светозар вспыхнул, открыл рот, собираясь что-то сказать… Закрыл его. Отвернулся.
— Но мы же всё равно свет?..
Это прозвучало поразительно жалобно. Закат усмехнулся.
— Вы так называетесь.
Светозар мотнул головой и вдруг выскочил вон, только огрызок яблока закрутился на дощатом полу. Подкатился к ноге Заката. Тот подобрал его, мгновение отрешенно рассматривал. Словно очнувшись, выкинул в помойное ведро.
Никто не просил Светозара есть дикое яблоко. Их чистят, режут, заливают медом, варят несколько часов, прежде чем получится то повидло, которое едят рыцари.
Закат подбросил на ладони новое, еще не попавшее под нож яблоко.
Ему не требовалось кусать его, чтобы вспомнить вкус.
***
— Господин, деньги кончились… Продавать уже нечего, и дань сейчас не собрать, до урожая больше луны.
— Погреба пусты?
— Почти, господин. Остались прошлогодние яблоки, но…
Верный шут мнется, Закат — Тёмный Властелин, тогда он ещё был Тёмным Властелином — решительно прерывает затянувшуюся паузу:
— Что «но»?
— Они дикие, господин, — признается Пай с таким тяжелым вздохом, словно это его личная вина. Тёмный Властелин смеется, ероша светлые волосы шута.
— Пай, при выборе питаться воздухом или дикими яблоками я выберу дикие яблоки. Пошли, покажешь, где ты это сокровище откопал. Надо переложить их свежим сеном, не дай тьма, сгниют.
Боец справа умирать не спешил. Напротив, азартно лупил короткими очередями, и Яма заторопился. Быстренько пристроил свою экспериментальную в бойнице, прижал поудобнее и начал выискивать цель. О том, что винтовка новая, и ещё каких-то полчаса назад стрелять из неё Яма не умел и боялся, он уже забыл. Всё стёр дрянолин – боец справа мог завалить лакомую цель первым, оставив Яму без заслуженного трофея. Что было бы в корне несправедливо. А несправедливостей Яма не любил и стремился не допускать.
Синий туман выдавливался из ближайшего разлома густыми жирными комками, словно полупрозрачный гель из тюбика. Таким в учебке заставляли натирать зубы, мерзкая штука, и вкус от неё во рту потом очень противный. Настенные воздушные пушки работали на полную мощность. Местные кустарники больше напоминали мотки колючей проволоки, но поднятый пушками ветер пригибал к земле даже их. И всё равно не справлялся – туман наступал. Медленно. Вязко. Неудержимо. А перед ним суетилась всякая мелочь.
Блохи-скауты скакали чуть ли не у самого периметра, плюясь короткими искрами, но не нанося никому из защитников стен особого вреда. Жвалы коротки. У этой мелюзги искры далее трёх метров не летят, лишь вплотную опасно. И Ямин сосед, похоже, был совсем новичком – ведь лупил короткими очередями он именно по этим безобидным разведчикам, радостно вскрикивая каждый раз, когда очередная серебристая тварюшка разлеталась огненными брызгами.
Яма же не собирался тратить ни время, ни заряды на эту мелочёвку, с которой ни трофеев приличных, ни бонусных плюсиков. Прильнув к прорези прицела, он хищно вёл стволом вдоль колышущейся границы грязно-синего облака. В мутном мареве двигались неясные тени, перемещались, исчезая и проявляясь вновь, что-то вспыхивало и искрило, проступали бесформенные массы, но увидеть толком ничего достойного не получалось. И так – до самого разлома. Иногда прошмцыгивали москиты – хитрые и стремительные, но опасные только вблизи. Яма аж застонал от досады, дёрнул стволом обратно, и вдруг…
Это был он.
Легендарный скорпен-патриарх, огромный и трудноуязвимый предок шустрой бронированной мелочи, мифический скорпен, завалить которого мечтали все наёмники, но пока не удалось никому. Яма даже моргнул, не поверив собственным глазам – считалось, что эти смертоносные и неуязвимые твари обитают лишь в самых глубоких тайных пещерах-кристальницах, и пробиваться к ним нужно по запутанным лабиринтам, преодолевая сопротивление сонмища слуг и приспешников, каждый последующий из которых круче и опаснее предыдущего. И вот, когда ты победил их всех, и заходишь в тайный секретный зал, стены которого целиком сложены из синих кристаллов – сплошняком! Ни одного пустого места!! И почти все – двойные!!! – вот тогда-то и предстаёт перед тобой Он. Огромный. Медлительный. Смертоносный. Настолько тёмно-бордовый, что в полумраке пещеры кажется почти чёрным, сливаясь с тенями. Лучший из всех возможных врагов. Непревзойдённый трофей.
А у тебя изодранная броня визит клочьями, боезапас на нуле, и шатает тебя не по-детски, и ногу левую подволакиваешь – от подлого удара какой-то мелкой бестии в наколеннике напрочь заклинило сервопривод…
Короче – ещё вопрос, кто кого.
Если честно, Яма не очень-то верил в эти легенды про кристальницу и её жуткого хранителя. Ну сами подумайте – если там кто побывал и сумел вернуться, то разве он будет рассказывать о подобном? Чтобы другие узнали, пробились, набили карманы кристаллами, победили самого лучшего в подлунных мирах врага и унесли роскошнейший трофей? Конечно же, нет! Они для себя всё это богатство приберегли бы, прорвашиеся хоть раз, и трофей, и кристаллы, и врага. Хорошего врага найти ой как сложно.
Но сейчас Яма был посрамлён – легенды не врали.
Вид стоящего на пороге Джиро развеял остатки надежды верней, чем порыв ветра разгоняет речной туман.
— Я сделал то, что не прощают. А ты так и не отомстил мне.
Акайо подавил недоуменное: «О чем ты?» Посмотрел внимательней. Джиро стоял, обхватив себя за плечи, глядя в сторону. Его внезапная вина была настолько не к месту, что Акайо только пожал плечами.
— За меня отомстила Таари. Сразу.
— Она только распяла меня и отдала тебе, — упрямо мотнул головой Джиро. — А ты не стал ничего делать. Нииша отдавала приказы, от которых было больно, и, наверное, я мог бы возненавидеть её за это. Но ты успел раньше — просто потребовал перестать. Защитил меня. Взял под опеку. После того, что я сделал!
— Да. Потому что Ниише ты ничего не сделал, и она не имела права мстить тебе. Тем более так, отдавая ненужные приказы.
— Но…
— Ты считал, что я вас предал, — прервал его возражения Акайо. — Для тебя естественно было попытаться отплатить мне болью за свое унижение. Я не держу зла, и хватит об этом. Иди спать. Утро уже скоро.
Джиро кивнул, так и не подняв взгляда. Развернулся по-военному, разве что не строевым шагом промаршировал к себе в комнату.
Акайо вытянулся на кровати. Полежал миг, пытаясь выкинуть из головы внезапные душевные терзания Джиро. Раздраженно сел.
Проще всего было бы пойти в комнату для сессий, давно уже не запиравшуюся, через неё проникнуть в спальню Джиро. Вытащить его из постели, связать. Сделать что-нибудь из того богатого арсенала практик, которые Акайо знал как нижний.
Но это было намного более личным, откровенным действием, чем он хотел допускать в отношении Джиро. Поэтому вместо того, чтобы считать, какая по счету дверь ему нужна, Акайо, ругая себя последним болваном, пошел к Таари. Слишком очевидно было, что даже если Джиро сможет не говорить о своей вине, не думать о ней для него невозможно.
— Поздравляю, — фыркнула сонная Таари, выслушав его. — Можешь почувствовать себя человеком, у которого внезапно завелся нижний.
Акайо посмотрел удивленно. Да, он пришел не вовремя, да, он помешал ей спать. Он бы понял, если бы она просто его прогнала, но это был целенаправленный болезненный укол. К счастью, очевидно неправдивый.
Таари, прикрыв ладонью широкий зевок, извинилась:
— Не обращай внимания, я просто тебя ревную. Джиро правда проще всего наказать. Дать ему то, что он хочет.
— Но он не мой нижний. Нам обоим это не нужно.
— Тебе не нужно, — уточнила Таари, жмурясь на сияющую в небе луну. — А за него не решай. Лучше научись держать в руках плеть. Когда вернемся, станешь свободным человеком, и всем будет проще, если ты при необходимости сможешь дать своим рабам то, что им потребуется.
— Нет, — покачал головой Акайо. — Это неправильно. Ты ведь так не делаешь.
— Тогда ничем не могу помочь, — раздраженно пожала плечами Таари. — Ты же сказал, что не винишь его? Ну и все. Можешь еще добавить, что именно благодаря этой глупой мести ты стал моим нижним. А в остальном его тараканы — его проблемы.
Акайо собирался уточнить значение слова «тараканы» — определенно имелись в виду не насекомые — но Таари объяснила, не дожидаясь вопроса:
— Тараканы — в смысле, заблуждения. Психологические проблемы. Дыра, главное, ты меня понял! А теперь дай мне поспать. Мне завтра весь день машину вести.
***
— Точно ничего лишнего не взяли? — Нииша грозно смотрела на растерянно переглядывающихся рабов. Груда вещей рядом с маленьким, почти декоративным багажником смотрелась как нога солдата рядом с туфелькой аристократки. Но что они могли выкинуть? Сменную одежду? Технику? Тент, который мог защитить их от дождя? Скатки, без которых придется спать на земле?
— Давайте грузиться, — вздохнула Таари. — Все тяжелое и твердое в багажник, остальное в салон. Попробуем собрать эту головоломку покомпактней. Сейчас ещё один заказ привезут, добавится несколько досок и тряпок, но сначала разберемся с имеющимся.
Багажник заполнился даже быстрее, чем они ожидали. В салоне груды по центру явно не выходило, рюкзаки легли вровень с сидениями, превратив их в подобие огромной, но не слишком удобной кровати. Таари, заглянув внутрь, только прикрыла ладонью глаза.
— Главное потом все это на спинах унесите, — беспокоилась Нииша. Акайо молча сожалел, что женщина с рюкзаком в империи выглядит немногим лучше женщины в мужской одежде, а следовательно, они будут нести меньше вещей, чем могли бы. В этих условиях замечание Нииши звучало весьма своевременно, но Таари не обратила на него внимания. Она следила за дорогой, то и дело поглядывая на телефон и явно злясь с каждой секундой все больше. Однако до того, как раздражение перелилось через край, к воротам подъехал кар. Немолодая пара сбивчиво поздоровались, извиняясь за задержку: “Там такая развязка, мы четверть часа плутали, не меньше!” Начали выгружать из фургона удивительно чужеродно выглядящие здесь тростниковые плетенки, травленые алым палки и доски. Акайо смотрел на них со сдержанным недоверием. В принципе, их можно было уложить в салон, но потом ехать на них?..
Таари, похоже, думала то же самое, особенно когда следом за огненно-красными подушками из фургона достали длинную толстую палку. Велела:
— Разгребите салон. Нужно уложить все это под низ, так и носилкам будет безопасней, и вам.
Акайо наконец понял, что это — паланкин невесты, легкий бамбуковый домик, подвешенный на центральной балке. Правда, этот выглядел сложнее, чем обычно, больше напоминая носилки аристократов, по крайней мере по количеству и массивности деталей.
Наконец сборы завершились. Они без комфорта, но вполне терпимо расположились на рюкзаках, Нииша крепко обняла Таари. Смахнула навернувшиеся слезы, потребовала:
— Куда это вы так шустро забрались? А ну вылезайте!
И едва сидевший ближе всех к выходу Юки последовал её просьбе, сгребла его в охапку. Заметив заминку, рассмеялась:
— Все давайте сюда, все. Какие же вы у нас хорошие, хоть и глупые до сих пор.
Действительно обняла всех по очереди, даже Джиро. Тот, к удивлению Акайо, не отстранился, положил подбородок на мягкое плечо, дохнул в ухо Нииши, как боевой конь.
— Ну вот. Теперь можете ехать.
Она махала им вслед, а они смотрели в заднее стекло. Невольно тянулись назад, якобы расслабленно ложились на вещи, прилипнув тоскливыми взглядами к женщине и дому за её спиной.
Акайо уверен был — многие в этот момент обещали вернуться. Потому что здесь их ждали, а в Империи… Думать о скором путешествии в страну, которую столько лет называл домом, не хотелось.
В тишине ехали недолго. Стоило дому исчезнуть за горизонтом, как кто-то спросил, взяли ли котелок, Юки взялся шепотом читать стихи, Кеншин достал из-за пазухи обрезки ткани, из которых шил лоскутное одеяло. Зазвучала музыка, Акайо растерянно оглянулся, ища её источник. Нашел на потолке почти незаметные сетчатые круги. В ритм незнакомых инструментов влился голос, вызвавший почти забытое ощущение невозможности происходящего. Акайо поймал растерянный взгляд Тетсуи, нахмурился, вслушиваясь.
Он не мог узнать ни одного слова.
Таари оглянулась на притихший гарем, недоуменно подняла брови.
— Что это за язык? — тихо спросил Иола.
— Английский.
Они переглянулись. Акайо приготовился услышать, что есть еще какая-то страна, о которой они не имеют ни малейшего понятия, но вдруг заметил спокойное лицо Рюу. Спросил:
— Ты что-то знаешь о нем?
Тот расплылся в улыбке.
— Ага. А вам разве не рассказывали?
Акайо мысленно оглянулся в библиотеке своей памяти. Рассказывать могли только здесь, но он это забыл. Значит, рассказывали давно. В больнице? Нужный свиток сам скользнул в руки, развернулся. Полустертые, обрывочные записи складывались в название «Исчезнувшие страны».
Теперь было очевидно, что не просто исчезнувшие, а существовавшие на другой планете.
— Это песня с Праземли? Там были разные языки…
Таари кивнула. Ответила не сразу, занятая обгоном огромного кара. Наконец успешно вернулась на дорогу перед железным чудовищем, уточнила:
— Были, но за двести лет до отправления их вытеснил общий язык, близкий современному эндаалорскому. Его специально разработали в эпоху Всепланетной империи, и с помощью имплантации переводчиков всех ему научили. Когда началось дробление, все пытались вернуть собственные языки, но после катастрофы стало не до таких развлечений. Ковчеги к тому моменту уже почти построили — первая проблема была в истощении ресурсов, а не в войне; но доделывали их уже в условиях постапокалипсиса. Потому и считают, что на Праземле должна быть цивилизация — в тех условиях никто не летал по зараженной территории и не проверял все бункеры, а времени прошло достаточно, чтобы планета восстановилась. Музыка у нас сохранилась по чистой случайности. Везунчики, ставшие первыми колонистами, старались взять с собой максимум, особенно что касалось науки и культуры. По пути большую часть потеряли, но песенкам повезло, — Таари усмехнулась. — Тем смешнее, что словари мертвых языков восстанавливали для истории по этим самым песенкам.
Замолчала, скользнула по панели, прибавляя громкость — еще не до оглушительной, как делал Лааши, но достаточной, чтобы стало возможно разобрать слова и отдельные инструментальные партии.
Гарем вернулся к прерванным музыкой занятиям, Акайо мысленно перебирал полузабытые свитки. Хотя он замечательно сдал экзамены в больнице, сейчас оказалось, что многое было забыто. Тогда, ещё веря, что он в плену у врагов, он старался отгораживаться от усвоенных знаний, а потом просто не вспоминал о них. Некоторые уроки легко было восстановить, другие сложнее. Математика, сквозь которую он продирался со всем отмеренным ему отчаянием, лежала в голове ровными рядами цифр, обманчиво легко давшаяся география выветрилась без следа.
Это было очень странно — сколько себя помнил, карты Акайо запоминал хорошо, без этого выше рядового он не поднялся бы, но разбираться в причинах такой забывчивости не стал. Куда интересней оказалось вспоминать историю Праземли, явно обрывочную, но все равно увлекательную. Появившаяся за время помощи с диссертацией привычка сравнивать все с тем, что известно в Империи, мешала, норовила подсунуть вместо воспоминания об уроках в больнице похожую легенду. Отделять их друг от друга оказалось так утомительно, что в конце концов Акайо сдался. Открыл глаза, возвращаясь из мысленной библиотеки. С удивлением обнаружил, что почти все остальные спят, за окном темно, а Таари ругается себе под нос.
— Дыра, да где там уже эта заправка?!
Заметив, что Акайо смотрит на нее, съехала на обочину. Велела:
— Пересядь вперед. Иначе я засну, никуда не доехав, а нам очень нужно на ночь поставить аккумулятор заряжаться.
Каролина очнулась только на второй день пути – так велико было ее потрясение. Она была в отдельной комнате, больше похожей на больничную палату, чем каюту. Очевидно, ее как раз использовали для таких случаев, если вдруг кто-нибудь заболеет в пути. Девушка-врач принесла ей успокоительное лекарство. Каролина послушно приняла его, но оставаться в палате не стала, а вышла в зал. Она узнала эту большую роскошную комнату. В ней она провела столько часов, когда летела на Нептун… От неприятных воспоминаний у нее снова болезненно сжалось сердце, особенно когда она увидела через одно из окон уже уменьшающийся в размерах Нептун.
Энтони тоже был в этой гостиной комнате, он сидел в кресле возле одного из столиков и пил кофе. Увидев Каролину, он чуть приподнялся и пододвинул ей кресло. Тихо поблагодарив, она села рядом.
– Как ты? – спросил он. – Что я могу сделать, чтобы ты чувствовала себя лучше?
– Не растравливать мои раны, – ответила Каролина. – Расскажи мне что-нибудь, желательно интересное.
– Интересное?
Она не ответила, и Энтони задумался.
– Моим самым первым заданием было расследование убийства одного молодого мужчины, при загадочных обстоятельствах, – начал Энтони. – Полиция не могла найти следов и передала дело федералам. Я работал с напарницей, она была старше меня и очень мне помогала. Мы вышли на его жену, и хотя у нее было алиби, я заподозрил именно ее, потому что у нее был мотив. Я познакомился с ней в баре под видом обычного бездельника и сделал вид, что увлекся ею…
– Я же говорила, что ты хороший актер, – бесстрастно произнесла Каролина. Энтони слабо улыбнулся.
– Сейчас уже гораздо лучше, чем был тогда… Но слушай! Она мне доверилась и через какое-то время даже пригласила к себе в дом. И там, когда она мне предложила покурить одну травку, я сразу понял, что она связана с торговцами наркотиков и пристукнула своего мужа, подстроив все как несчастный случай, чтобы получить страховку и расплатиться с ними. Сообщник помог ей с алиби, но мы его накрыли в одном баре неподалеку при попытке сбыть немного героина. Надеясь, что ему сбавят срок, он выдал свою сообщницу, рассказав про убийство и про то, как они его организовали. Но их тогда обоих упекли надолго… Так что, мое первое дело было не сильно сложным. После этого случая руководство разрешило мне работать самостоятельно.
– И давно ты работаешь в ФБР?
– Почти десять лет.
– Ого, – Каролина удивилась. – И как?
– По-разному, – Энтони пожал плечами. – В любой работе есть свои будни. Сложно бывает тогда, когда приходится все засекречивать и четко помнить, кому что можно говорить, а кому нельзя, иначе можешь провалить все дело. И конечно, всегда неприятно, когда в дело замешиваются штатские.
– Вроде меня.
– Ну, да, – признался Энтони. – Хотя с тобой работать было приятно. Обычно штатские или мешают, или еще больше все запутывают… Ты, наоборот, мне в тягость не была.
– Странно, – произнесла Каролина. – Меньше всего я ожидала услышать такое от миллионера Энтони Рейнберна… Уверена, что это не настоящее твое имя.
– Конечно, я ведь под прикрытием, – хитро подмигнул ей Энтони. – Хотя имя настоящее, только я не Рейнберн. Им я стал перед тем, как лететь на Нептун.
– А как вы узнали о фирме «Эльдорадо»?
– Из рекламы в интернете.
– Ты знаешь, о чем я, – нахмурилась она.
– Об этих незаконных турах мы узнали из надежных источников, – Энтони вдруг нахмурился. – Уверен, твой Уиттон не обрадуется, когда все узнает. К тому же, он хорошо знает нашего информатора и доверяет ему.
– Ты скажешь Уиттону?
– Информатора, разумеется, я не выдам. Но остальное скажу, ведь теперь их секретный проект так или иначе станет известен правительству США.
Каролина очень удивилась.
– Я думала, что они работают с разрешения правительства, – сказала она.
– Вовсе нет, – ответил Энтони. – Этот проект под названием «Птица» принадлежит одной очень крупной корпорации, но где именно она находится, на Земле или где-то еще, пока не ясно. Но очевидно, что они давно имеют связи с другими цивилизациями и нагло пользуются этим для наживы. Кроме того, они имеют мощное инопланетное оружие и сверхтехнологии, которых нет на Земле, в частности, этот корабль, – он обвел рукой каюту. – Он явно собирался не на Земле. И неизвестно, что еще они прячут…
– Все это мне было известно до того, как ты сказал, – немного насмешливо произнесла Каролина.
– Естественно, ты ведь работала на Уиттона, – парировал Энтони. – И то, что ты знала об этих незаконных турах, но не донесла полиции, делает тебя соучастницей преступления наравне с Уиттоном.
– А кто бы мне поверил? – воскликнула Каролина, вскакивая на ноги. – Ты что, хочешь свалить все это на меня?
– Тише, тише, я ни в чем тебя не обвиняю, – примирительно ответил Энтони, и Каролина снова села. – Прости. Просто иногда мне трудно было сдерживать свою неприязнь к тебе из-за этого…
– Я заметила, – с сарказмом ответила она. – Ты мне тоже был неприятен из-за своего высокомерия, которое, кстати, никуда не исчезло. И что же, теперь ты упрячешь меня в тюрьму, а сам раскроешь антиправительственный заговор и станешь национальным героем?
Энтони посмотрел на нее очень внимательно.
– Это не шутки, – сказал он с укором. – Во-первых, я не собираюсь тебя арестовывать, потому что ты сотрудничала и помогла мне улететь с Нептуна живым. Во-вторых, сейчас речь идет о безопасности всей планеты. Давай все наши личные антипатии оставим на потом.
Каролина глубоко вздохнула.
– Хорошо, – произнесла она. – И что ты думаешь делать?
– Пока не знаю, – задумчиво ответил Энтони. – Если у землян есть технологии, способные отразить вторжение, значит, шанс есть…
– А если нет?
Энтони поджал губы.
– Тогда мы все обречены, – сухо ответил он. – Нептунцы разделаются с нами, как с пачкой орехов. У человечества нет шансов.
Каролина почувствовала, как по спине пробежал холодок.
– Ты думаешь, они нас всех убьют? – спросила она.
– Не знаю, – повторил Энтони. Он встал и отошел от нее. – Не знаю…
«Как жаль, что я не расспрашивала ни о чем Ноэля, – с запоздалым сожалением подумала Каролина. – Наверняка он бы сказал мне правду, и я бы знала, к чему готовиться… Ах, Ноэль! Ты никогда не простишь меня…»
Она опустила лицо на ладони и застыла в этой позе. Энтони вернулся и сел рядом с ней.
– Все будет хорошо, – мягко сказал он. – Главное, нужно добраться до Земли, а там уже будет легче. Сейчас тебе кажется, что мы одни несем на себе всю эту ответственность за будущее, а дома…
– Тебя кто-то ждет на Земле? – перебила она, не отнимая рук от лица.
• Да, – Энтони удивился.
• Ты говорил, что у тебя есть жена?
• Есть.
– Она знает, куда ты отправился?
– Не в подробностях, но знает.
– Не в подробностях, – Каролина горько усмехнулась и посмотрела на него. – Расскажи мне про нее. Как ее зовут?
– Мелани, – неохотно ответил он.
– Вы недавно поженились?
– Да… Перед самой поездкой.
– Она боялась, что ты найдешь себе другую на Нептуне?
– Перестань, – Энтони рассердился. – Она не знала, что полет будет на другую планету. Но даже если бы и знала, то волновалась бы, прежде всего, за мою жизнь. И гордилась бы мной, понимая всю важность задания. А почему ты вдруг спросила про нее?
Каролина покачалась на кресле, в ее глазах сверкнуло что-то, что можно было принять за безумие. Она судорожно прижала пальцы к вискам.
– Знаешь, у меня странное чувство, – сказала она и нервно рассмеялась. – Вот мы летим сейчас на Землю, а мне кажется, будто я наоборот, улетаю на другую, незнакомую планету…
– Тебе просто надо успокоиться и отдохнуть, – сказал Энтони.
– Нет! – она резко поднялась и подошла к окну, повернувшись к Энтони спиной. – Я не хочу расставаться с этим чувством. Просто я подумала… Я как будто покидаю свой родной дом. Ведь он остался там… Ноэль остался там, – она положила ладонь на толстое стекло, словно хотела коснуться еще видимого Нептуна. И так она стояла какое-то время, поникнув, а Энтони смотрел на нее с невыразимой печалью, которую Каролина так и не заметила.
– На Земле все будет иначе, – проговорил он тихо, будто сам себе. Но даже Энтони не мог представить, насколько иначе все будет там, куда они возвращаются!..
…Дни полета тянулись медленно и однообразно. Каролина, хотя и была сильно удручена разлукой с Ноэлем, все же не могла не заметить той разительной разницы между Энтони-миллионером и Энтони-агентом. Это словно был совершенно другой человек. Он ни разу не позволил себе насмешек в сторону девушки, и хотя он говорил по-прежнему мало, Каролину поразили его сдержанность, сосредоточенность и серьезность. Он не наслаждался бездельем – он с нетерпением ждал возвращения на Землю. В нем было столько скрытой энергии, сколько у гепарда перед прыжком, который готов охотиться и выслеживать свою жертву, не останавливаясь, до самого конца. И Каролине иногда делалось страшно от мысли, что среди тех, на кого может напасть этот гепард, может оказаться единственный и любимый ею человек…
…Станция «Селена» радостно принимала их. Каролина увидела громадную и прекрасную Землю, висящую в пустоте, и сердце ее невольно сжалось от грусти и в то же время от радости. Тот же Луис встретил их и, вежливо улыбаясь, проводил к ракете, готовой отправиться на Землю.
Весь путь от Луны до Земли Каролина простояла возле окна, глядя на медленно приближающийся материк. Пока они летели, Земля был у них над головой, но затем ракета развернулась, чтобы Земля оказалась внизу, и вошла в атмосферу. Еще несколько томительных минут ожидания, и ракета села туда же, откуда стартовала много дней назад.
Каролина уже нетерпеливо стояла возле дверей. Когда, наконец, им разрешили выходить, Энтони подошел к ней и все-таки вышел первым, а затем помог ей спуститься по ступенькам. Каролина огляделась и узнала то же подземный зал, и металлические плиты над ракетой медленно закрывались, снова образуя монолитный потолок. В воздухе еще стоял слабый запах дыма, но генерал Тифс вместе с военными уже спускались в зал по боковым ступенькам.
– Рады видеть вас снова, господа, – сказал он, пожимая им руки. – Нам сообщили, что вы вернетесь раньше. Вам не понравилось путешествие, мистер Рейнберн? Вы в порядке, мисс Биггс?
– У нас все в порядке,– бодро ответил Энтони. – И путешествие тоже было отличным. Мы вам очень благодарны за хорошую организацию. Просто у меня возникли срочные дела на Земле. Я хочу встретиться с мистером Уиттоном и лично поблагодарить его за поездку. Где я могу найти его?
Каролину удивил его любезный тон. Удивился и генерал – несмотря на его маску самообладания, он выдал себя чуть поднятыми бровями.
– Конечно, сэр, если желаете, – ответил он. – Он в офисе, на работе. Наша машина отвезет вас.
– Отлично, – Энтони кивнул ему и, взяв под руку Каролину, почти потащил за собой. Они поднялись по ступенькам и, пройдя все коридоры, вышли на улицу.
Каролина остановилась на пороге и с наслаждением вдохнула такие знакомые, привычные и родные запахи. Здесь уже вовсю царило лето, и как раз наступал прекрасный теплый летний вечер. Каролине хотелось упасть на землю и обнять ее. Энтони, похоже, испытывал те же чувства, но сдерживал себя.
– Идем, – сказал он. – Радоваться будем позже.
Возле входа стояла машина. Энтони посадил на сиденье Каролину, забросил туда же сумку и сел на сиденье рядом с водителем.
– Бизнес-центр «Аква Плаза», – назвал он странный адрес. – Отвезите нас туда.
Заречным для ночлега лучшее место отводят… Да-да, наше с Ксапой. Я, понятно, не в восторге, но не спорить же со Старой и Мудром. Когда ОФИЦИАЛЬНАЯ ЧАСТЬ кончается, к ним заречные бабы косяком тянутся. О родных да близких выспрашивают. Раньше-то могли и сами сходить, а теперь
далеко… Долго полуночничают, всем спать мешают.
Утром, пока Заречные спят, моя опять с бабами шушукается. Шу-шу-шу, шу-шу-шу! Я ее даже поругал немного. Почему не собраться всем вместе, сесть в кружок да не обсудить все, как люди делают? Почему надо по углам, как будто тайком? Ксапа садится передо мной чинно, ладошки на коленки кладет, длинными ресницами мне машет. Мол, виновата, исправлюсь. Ну как на такую сердиться?
Заречные встают поздно. Их, как гостей, сытно кормят. А потом бабы всей толпой ведут хыз показывать, да хвастаться, как у них хозяйство ладно устроено. Хыз показали, ведут ТУАЛЕТ смотреть. Потом — ВОДОПРОВОД. А что его смотреть? Промерз до дна, мы на воду снег растапливаем.
Только к обеду Заречные от баб отделались, да с нашими охотниками о мужских делах смогли потолковать. А вечером разжигаем поярче КАМИНЫ, и заречные вместе с нашими ксапины сказки слушают. Ксапа старается поменьше
своих слов УПОТРЕБЛЯТЬ, но иногда проскакивают. Заречные переспрашивают, а я только диву дивлюсь, как быстро эти слова в нашу речь вошли.
Наутро Заречные еще затемно встают. Слушают хриплый, надсадный кашель своей степнячки и собираются в обратный путь. Мудр выдает им две оленьи туши из ХОЛОДИЛЬНИКА. То ли на дорогу, то ли за бабу — понимай как хочешь, и мы всей толпой провожаем их до МОСТА. То есть, до того места,
где Ксапа копье Мудреныша сломала. Там теперь четыре очищенных от веток ствола лежат. Не только охотник — брюхатая баба перейдет, не испугается.
Хороший день Заречным выпал. Солнце ярко светит, ветра нет, снег под ногами искрится. В такой день можно очень много пройти.
А когда мы в хыз возвращаемся, Мудр мою Ксапу НА КОВЕР вызывает. Не знаю, что такое КОВЕР, но что-то нехорошее. Ксапа так мне и заявляет:
— Я боюсь. Я без тебя не пойду.
Приходится взять ее за руку, вести к Мудру. А Мудр опять ведет нас к мосту. Только что добрый был, и вдруг — словно подменили…
— Ты что, сучья лапа, затеваешь?! Хочешь нас с Заречными рассорить?
Так кричит, что эхо в горах откликается.
— Не кричи, пожалуйста — просит Ксапа. — Нужна мне эта баба. Она часть моего ПЛАНА. Чем больше ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ различных племен будет на совете, тем лучше.
— Племен? Где ты племена видишь? Это ты Заречных племенем обзываешь?!
Запомни, дура-баба, племена — у дикарей. У нас — общество!
— Хорошо. А у степняков?
Мудр задумался. Как мян или триба степняков на человеческий язык переводится. А я за спиной Ксапе кулак показываю. Изучил уже ее штучки. Умеет она, чтоб не ругали, разговор на пустое переводить. Ксапа смущается, Мудр тоже все понимает.
— Что за совет племен?
— Когда наши снова появятся, надо, чтоб все общества были как одно большое, а не каждое само за себя. У наших закон такой — если у местных (местные — это мы) есть законы, эти законы надо уважать. Но когда в каждом обществе свои законы, тут одни, там другие, то их как бы и вообще нет.
Мудр даже на камень садится, чтоб переварить.
— Хорошо. пусть так. Но как ты со степняками договориться собираешься?
— Вот для этого мне и нужны их женщины. Своим бабам и Заречные, и степняки поверят. А главное — только в нашем обществе все языки знают! Без нас ни с кем говорить не смогут, пока язык не выучат. Мои соплеменники вечно торопятся, поэтому переводчики ПОЗАРЕЗ нужны будут.
— Идем в хыз. В тепле поговорим, — приказывает Мудр. Но в голосе уже больше раздумья, чем злости.
Чудом руку с ножом перехватить успеваю. Лава прямо в сердце метит. Степнячка то ли спит, то ли В ОТРУБЕ. Так и не узнает, что на полвздоха от смерти была.
А Лава даже вырваться не пытается. Обмякает в моих руках, только в глазах — боль и отчаяние. Как у Ксапы, когда мы не дали ей чудиков похоронить. Эта боль в глазах меня и останавливает. Я даже не бью Лаву. Нож только отобираю, наматываю покрепче ее волосы на руку и начинаю думать.
Лава брюхата ребенком Баламута. Пока не очень заметно, но все знают. Баламут ей волосы подрезал, перед всеми своей называет. Ксапа ей СИМПАТИЗИРУЕТ. Степнячки наши вокруг нее вьются. Боевая девка, ЭНЕРГИЧНАЯ. И новенькую убить хочет. За это если ее голышом в лес, на мороз прогонят
— считай, повезло. А потом скандалы пойдут, ссоры… Девок с тремя полосками опять МОРДОВАТЬ начнут…
Оглядываюсь незаметно. Вроде, все своими делами занимаются, на нас никто не смотрит.
— Одевайся и идем наружу, — говорю ей тихо. — Попытаешься бежать — копье догонит.
Выходим из хыза, веду ее к МОСТУ, куда Мудр Ксапу водил. Сажаю так, чтоб сразу вскочить не могла.
— Говори.
— Что?
— Зачем степнячку убить хочешь?
— Она из Чубаров.
— Ну и что?
— От Чубаров все наши беды.
И тут ее прорывает.
— Их всех убивать надо! Они хуже зверей! Они моих родных убили, нас с нашей земли прогнали, это из-за них я здесь! Я ее все равно убью, убью! Если меня не убьешь, я ее убью!
Вот такие дела… Три полоски — а совсем законы забыла. Даже не попыталась чубарку на честный бой вызвать. Не будь она девкой Баламута, отвел бы на мост да столкнул вниз. Она бы лед пробила и быстро утонула. Сказал бы всем, что поскользнулась. У брюхатых бывает. Но ребенок Баламута…
Сажусь на камень подумать, как Мудр пару дней назад, и замечаю, что к нам целая ДЕЛЕГАЦИЯ идет. Впереди — Ксапа, чуть ли не бегом. А шагов на двадцать позади — куча девок, из тех, что с тремя полосками. Видели, значит. Или знали…
— Рассказывай быстро, в двух словах, что случилось? — с ходу начинает Ксапа. Тихо так говорит, только я слышу.
— Хотела убить твою БОЛЬНУЮ, — говорю я и каменный нож показываю.
— В последний момент перехватил. Теперь мозгую, что с ней делать.
Ксапа меня почему-то в щеку чмокает, оглядывается на девок и кричит сердито:
— А вы что здесь делаете? Живо отойдите на сто шагов!
Поднимает Лаву со снега, сажает на камень между мной и собой. Как будто на камне теплей сидеть! По спинке гладит, ласковые слова говорит… Девка тут же в слезы, ей на грудь, и начинаются женские сопли. Я сижу, ФИЛЬТРУЮ БАЗАР и примерзаю задом к камню. Надо было хоть доху надеть, раз
на мороз иду. Не надо было с камня снег стряхивать. На снегу теплее…
Откуда пришли Чубары, Лава не знает. Но Чубары начали теснить степняков. Степняки попали между ними и Заречными. В одну из ночей, когда степняки отступили до самой реки, ночью напали охотники Заречных и увели Лаву с собой. Потом, голодной зимой, отдали нам. Только жизнь наладилась, тут опять Чубары появились. Их надо убивать, потому что они зло приносят, в души предков не верят, у них бабы с оружием ходят, они младенцев едят, чубарка чужая, у нее даже трех полосок нет. Ее убить надо!
Это от Лавы. А от Ксапы я узнаю, что Чубары не виноваты. Их самих теснят Скверные Парни. Они сами в беду попали. С одной стороны — Скверные Парни, с другой — степняки. И им намного хуже, у них даже бабам приходится с оружием ходить. Что младенцев едят — это вредные старухи выдумали. Они
всегда так — если кто им не нравится — он младенцев ест. Чубарам сейчас совсем плохо. Была битва, и степняки их сильно побили, а девок и баб себе забрали. А чубарку эту надо уважать, потому что она отважилась одна зимой в горы убежать. И вообще, всем надо дружно вместе держаться, иначе нехорошие МУЖИКИ совсем замордуют. А хороших мало, по пальцам пересчитать.
Замерз я эти женские байки слушать. Прижимаю обеих к себе, чтоб теплее было. И вдруг вижу, что девки, которых Ксапа на сто шагов отослала, тут все, позади нас толпятся.
А еще вижу, что к нам Баламут спешит. А за ним — Туна. Как говорит Ксапа, ПЕСЕЦ! Только, вроде, удалось примирить Лаву с чубаркой, как нате… Несет его нелегкая. До крови ведь дойдет, если срочно что-то не придумаю. Без копья Баламут мне не соперник. Но… Не степняк же он, чтоб мне с ним из-за степнячки драться. И вообще, это его дело — за своей бабой присматривать.
— Что за беда? — еще издали кричит Баламут. Я смотрю на нас как бы со стороны. Сидим, его бабу обнимаем, утешаем. Баба вся в слезах и соплях, у Ксапы на груди утешения ищет. Девки за спиной толпятся, шушукаются. Ох, как я этого не люблю…
— Тихо вы, — прикрикиваю я на девок. — Мужчины говорить будут.
Даже Ксапа замолкает.
— Ты знаешь, что новая степнячка из Чубаров? — спрашиваю я Баламута.
— Я вообще не знаю, кто такие Чубары.
— Плохо! Ты не знаешь, а Лава очень хорошо знает. Чубары всех ее родных убили. Из-за них она к нам попала. Не хочет она в одном хызе с чубаркой жить.
— А кто ее спрашивает? Из-за такого пустяка столько шума?
Баламут, выходит, не понял, что здесь жизнь его девки решается. Как говорит Ксапа, дуракам везет. Это я о себе. Да и о нем тоже. Не будут сегодня бабы в хызе голосить.
— Для тебя пустяк, а для нее — вопрос жизни и смерти. Она готова или сама на нож лечь, или в чубарку его вонзить, или, вон, с МОСТА вниз головой об лед… — с этими словами Баламуту нож протягиваю. Доходит до парня… Ну, приврал немного. Но правду сказал? Сказал! В смысле, и правду
тоже сказал. Пускай Лава на меня круглыми глазами смотрит, только бы рот не разевала. Зато Баламут понимает так, как мне надо!
Теперь он свою бабу обнимает, утешает. У Лавы снова слезы ручьем, и на одежке льдинками замерзают. Я-то думал, моя Ксапа плакса. Выходит, жизни не видел. Надоело мне это. Беру Ксапу за руку, к хызу веду. За нами девки тянутся. Ксапа все оглядывается, через шаг спотыкается. Солнце яркое, глаза слепит, но совсем не греет. Снег искристый под ногами
поскрипывает. Такой день чуть не испортили…
— Как думаешь, она больше не будет? — тормошит меня Ксапа.
— Тебя уважает, против твоего слова не пойдет, — говорю я. А в душе надеюсь, что чубарка в ближайшие дни сама помрет. Лаву-то мы успокоили, но степнячек у нас много…
Вечером Лава благодарить приходит. От волнения по-своему лепечет, мои ладони себе к щекам прижимает. Что-то этот жест у них значит, только я не знаю, что.
На следующий день Баламут меня у ТУАЛЕТА перехватывает, благодарит, что я его бабу спас. Глупый, Ксапу благодарить надо.
Потом Туна заглядывает. Я бы до вечера гордый ходил. Да случайно подслушиваю часть разговора Головача с Мудром. Жаль, не сначала.
— … Кто сегодня в обществе главный? Думаешь, мы с тобой? Вокруг посмотри!
— Но ведь лучше жить стали, согласись. А баба она скромная, до власти не рвется, — возражает Головач.
— Хитрая она, а не скромная. Или ты забыл, что про чудиков говорила?
— Так ты ей не веришь.
— Да, не верю! Я тогда ей верить начну, когда Клыку пацана родит, — отрезает Мудр.
— Но раньше верил?
— А еще раньше ходить не умел, на карачках ползал, у мамки титьку сосал! Ты присмотрись к ней, как она людьми играет. Я еще не знаю, как она нами играть будет, когда чудики придут.
— Но ведь жить стали лучше…
Дальше разговор по второму кругу идет. А мне так горько… Думал, если две полоски — значит, все! Своя навсегда. А тут — как была чужая, так и осталась.
Ксапа два дня допытывается, чего я как по голове тюкнутый хожу. Добилась. Рассказываю. И про разговор, и про полоски. Сначала сердится:
— Ах он… (Дальше совсем непонятно.)
— Переведи.
— Низшее существо из-под ободка УНИТАЗА.
— А что такое УНИТАЗ?
— Забудь. Мне что, больше всех надо, да?! Не хочу я больше ПРОМЕТЕЯ изображать.
— А кто такой ПРОМЕТЕЙ?
— Ой, забудь. Забыли и ПРОЕХАЛИ. Только РЕЛИГИИ вам не хватало…
Немного остывает и говорит мне:
— Ничего, перезимуем. Ты не сердись на Мудра. Он неправ, но ведь об обществе думает.
От этих слов мне совсем тоскливо становится. Неправ Мудр, я сам это чувствую, только себе признаться боюсь. Но если Мудр ошибаться начнет, то что с нашим обществом будет?
По дороге в квартиру Хью узнал, что Зельден вызывала полицию, но те не приехали, когда выяснили, что ничего не пропало. Обещали приехать в течение дня, раз дело не горит.
Хью подошел к двери, по дороге он надел силиконовые перчатки. Он осмотрел дверь и весь проем входа. Следов взлома не было. Скорее всего, квартира была открыта отмычкой или ключом, что не удивило Барбера, так как замок в квартире был стандартным и мог открываться даже от дамской шпильки. Следов в квартире не было, вернее, они могли бы быть, если бы не ужасающий беспорядок. Буквально всё было перевернуто. Было чему ужаснуться такой поборнице порядка и чистоты.
— С чего ты взяла, Зельден, что злоумышленников было двое? – осведомился Хью Барбер.
— Мне сказала бабушка, она слышала, что мужчины между собой переговаривались.
— Пожалуй, мне стоит побеспокоить старушку, — пробормотал Хью Барбер.
— Только будь с ней вежлив, — всхлипнула Зельден. – представь, какой страх она пережила. Я вышла только на полчасика, чтобы купить немного молока и сладкую булочку. Возвращаюсь, а тут – такое…
— А ты кого-нибудь встретила по дороге или обратно?
Зельден покачала головой. Потом спохватилась и вспомнила, что видела водопроводчиков на первом этаже, она заметила их форменные комбинезоны, но не придала этому значения. В доме постоянно подтекали батареи отопления. Когда Зельден возвращалась, то водопроводчиков уже не было. Хью подошел к лежавшей на диванчике старушке и поздоровался с ней. Зельден подошла к ней и с трудом развернула голову бабушки и плечи к молодому детективу. Хью обдало смрадное дыхание старости и тлена.
— Расскажите, что произошло.
— Ох, — старуха с трудом разлепила губы. – Пришли двое. Накинули простыню. Я не видела их, лежала лицом к стене. Увидела только кольцо на руке одного, крупное. С синим камнем. Рука холеная. Пахла одеколоном. – старуха промолчала. – Стали шарить везде. Они о чем-то говорили, что я не слышала. Плохо слышу.
— Что они искали?
— Не знаю, — старая Линденбрант говорила с трудом, отдыхая после каждой фразы. – они не говорили. Они ругались между собой шепотом. Я расслышала слова «документы» и еще «альбом». Потом они ушли…
— Думаю, что их спугнуло твое возвращение, Зельден, — сказал Хью, отойдя от старухи, которая явно ничего больше не могла пояснить.
Что же, зацепок много. Вот тебе и старуха после инсульта! Хью подозревал, что злоумышленники искали альбом Зельден, который она отдала Барберу, и который все еще хранился у него. Подозрения зиждились на принципе: «Случайных совпадений не бывает». Что же такого ценного могло быть в альбоме Зельден, что упустили из виду и Свенсон, и Бабербер? Всего-то навсего, заметки из газет и разные вырезки. Может быть, Юрген Бах заметает следы? Но откуда Юргену Баху знать, что Зельден коллекционирует заметки, что она отдавала альбом детективам?
— Зельден, ты говорила кому-либо, что отдавала мне альбом с вырезками про семью Майеров?
Зельден шмыгнула носом и отрицательно покачала головой.
— А для чего ты сообщила Лилиан Майер о том, что я пишу книгу и о том, что я — работаю в детективном агентстве? – на Хью накатил приступ злости.
Зельден снова заплакала.
— Майер всегда были такими надменными, такими…людьми высшего общества. Мне хотелось им сказать, что они тоже не уйдут от возмездия, что общество узнает все их мерзкие тайны…
Хью покачал головой то ли с укоризной, то ли с брезгливой жалостью. Он встал, отряхнул брюки и двинулся к выходу.
— Подожди полицию, ничего не убирай. Если будет что-то новое, прошу мне сказать.
Зельден покивала головой.
Дома Хью Барбер пролистал альбом Зельден. Он потратил на него битых два часа, перелистывая с последней страницы до первой, чтобы не отвлекать внимание на уже известные сведения и факты. Также детектив тщательно осмотрел корешок, переплет и обложку альбома. Ничего интересного не обнаружил. Что же искали злоумышленники?
Полицейские прибыли только к вечеру. К тому времени мать Зельден уже пришла с работы, и выяснилось, что пропал альбом с семейными фотографиями. Полиция нашла много отпечатков пальцев, но как часто это бывает, такие отпечатки скорее всего, принадлежат членам семьи и их друзьям. Оставалась надежда, то рука в кольце оставит свой след, поэтому Зельден настаивала на тщательном осмотре. Через три часа, наведя еще больший беспорядок, полицейские удалились.
Хью решил задать вопрос матери Зельден.
— Госпожа Линденбрант, — вкрадчиво спросил он, — а какие фотографии были в альбоме?
— Ох, Хью, дружочек, — покачала головой пожилая Фрида Линдендбрант, — там были фотографии нашей с Франком свадьбы, фотографии всей семьи на праздниках, вечеринках. Фотографии Пончика и Ватрушки. Фотографии Бублика.
— Пончик и Ватрушка – это кто?- переспросил детектив.
— Это мой сын старший сын Уильям и моя Зельден.
— А Бублик? – Хью уже догадывался об ответе.
— Это мой средний сын Никлас. Он умер в возрасте пяти лет от коклюша.
Хью покивал головой.
— Мама, там были фотографии из школы. Моего класса, например, и фото со школьных мероприятий. – вмешалась Зельден.
— За какой период фото были? – осведомился Барбер.
— Со дня свадьбы – 12 марта 1955 г. и примерно по 1974 год. Целая жизнь, — вздохнула Фрида.
— Больше ничего в альбоме не было? Вырезок, заметок? – пытался поймать ниточку Хью.
Фрида и Зельден отрицательно покачали головами.
— Кому мог понадобиться ваш альбом? – спросил Барбер.
Фрида и Зельден пожали плечами.
Барбер вернулся в квартиру. Никакой зацепки. Конечно, первое, что приходило в голову – это связь похищения альбома с историей семьи Майеров. Но какой интерес для похитителя могли представлять школьные фотографии Юджины и Зельден? «Все страньше и чудесатее», — усмехнулся Барбер, вспоминая цитату из «Алисы в Зазеркалье».
Поужинав, Хью сделал обычные для себя записи в дневнике, поставив несколько вопросов. Изложив события дня предельно подробно, он не забыл записать свои рассуждения и наблюдения. Вряд ли они могли пригодиться, но чем чёрт не шутит, пока бог спит….
Наутро молодой детектив был разбужен ароматами из кухни. Мать накрыла завтрак. Сладкая творожная запеканка пахла божественно. Только так и пахнут приготовленные с любовью блюда. Горячий шоколад дымился в старом кофейнике, а и запеченные яблоки истекали медовой слезой. Хью с удовольствием сел за стол, но мать прогнала его умываться. Всё, как в детстве.
Только Хью с улыбкой вернулся к запеканке, как ему позвонил шеф Свенсон.
— Хью, если стоишь, то лучше сядь и включи телевизор.
— Что случилось, шеф? — с набитым ртом спросил Хью.
— Якоба Майера опять убили, — странным голосом сообщил начальник.
Аня за неделю привыкла рано ложиться, да ещё и не спала днем, а потому начала клевать носом в восемь вечера – Влада всегда читала ей на ночь по полчаса, но тут Аня не продержалась и пяти минут.
– Ну что? Теперь можно и в баню, – сказала Влада, хитро облизнув губы.
– А если Аня проснётся? Оставить ребёнку только ночник?
Красный фонарь для печати фотографий? У Ковалева мороз прошел по коже.
– Нет, ну ты представь – в незнакомом доме, да ещё и родители ушли… – вздохнула Влада. – Она может сильно испугаться, даже с ночником. И ведь неудобно, баба Паша нарочно баню топила… Как ты думаешь, будет очень нагло попросить её здесь посидеть?
И Ковалев побежал за бабой Пашей, уверенный, что она не откажется побыть с ребёнком, пока они попарятся. Именно из-за того, что она ни за что не откажется, было особенно неловко.
Он едва не промахнулся в темноте мимо её калитки и поднялся на крыльцо, подбирая вежливые слова для бесцеремонной просьбы. Стука в дверь веранды старушка не услышала, а дверь с веранды в дом была обита ватином, стучать в неё тоже было как-то глупо…
– Проходи, Сереженька, – улыбнулась баба Паша, распахнув дверь ему навстречу – наверное, услышала шаги на веранде. – Что ты застеснялся? Да проходи, проходи, не надо ботинки снимать.
У неё в доме гостиная (или столовая) совмещалась с кухней, по одну сторону от входа стояла газовая плита, раковина, кухонный стол, холодильник, а по другую – круглый стол, застеленный скатертью, диван, телевизор, комод с искусственными цветами в вазе…
– Я спросить вас хотел… – начал Ковалев, оглядываясь, и обмер – все придуманные слова вылетели из головы: на комоде стояла фотография в рамке, через угол которой тянулась черная лента, а с фотографии смотрел человек, которого Ковалев дважды встречал около санатория – в мокром ватнике.
Впрочем, поглядев внимательней, Ковалев решил, что человек на фотографии просто похож на того, которого он встречал.
– Это Федя мой, – виновато улыбнулась баба Паша. – Не его ты на речке видел?
– Нет, я видел совсем другого человека, – почему-то ответил Ковалев.
– Ну и хорошо. Ну я так и думала, – вздохнула баба Паша. – Баня-то готова уж, я трубу закрыла только. А я с Анютой посижу, пока вы помоетесь, – мало ли проснётся ребенок, а дома-то и нет никого…
– Мы побыстрей постараемся… – Ковалеву стало совсем неловко.
– Ни-ни-ни! Никуда не спешите, я вот кино у вас посмотрю, у Надюши много кино хорошего. Я уж вчера выбрала картину – «Зита и Гита», очень хорошая картина, двухсерийная.
Может, баба Паша и помогать Ковалеву взялась, чтобы смотреть кино с видеокассет тети Нади? Ковалеву эта мысль понравилась, как-то всё она расставляла по своим местам…
– Пойдем, я тебе баню покажу, – сказала старушка.
Баня покосилась немного от времени, но была еще крепкой и очень, очень жаркой. Раньше Ковалев не видел, чтобы в бане парились там же, где и мылись, а тут, чтобы помыться, надо было проветрить.
– Вот я всегда говорила, что нехорошо Иван сделал – окошко на воду смотрит. – Баба Паша покачала головой. – Иван – муж мой, царство небесное, Федин отец.
– Что же в этом нехорошего?
– Не по-людски, нельзя, чтобы окошко на реку выходило, надо к дому окошко делать. А он упёрся: хочу, говорит, сюда окошко.
Ковалев не удовлетворился объяснением, но расспрашивать больше не стал.
Две трети тесного предбанника занимала приличного вида тахта, которую баба Паша назвала топчаном.
– Тут на топчане матрас мягкий лежит и чистые простыни постелены. Ну, в случае чего, и плотенчико ещё можно расстелить.
До Ковалева не сразу дошло, о каком случае идёт речь, а когда дошло, он покраснел, как мальчишка, – до сих пор не мог уместить в голове, что старушки знают о супружеской жизни больше него в несколько раз. И если дед был с ним довольно откровенен с положенного возраста, то бабушка сохранила в его глазах что-то вроде ореола чистоты и даже целомудрия. Однако деликатный намек бабы Паши привел его в некоторое приятное волнение.
– Вот тут и в речку можно окунуться, если не страшно, – баба Паша кивнула на мостки, нависающие над водой, – только осторожно, скользкие доски, если намокнут.
Ковалева вмиг охватила нервная дрожь… Приятное волнение от предстоящей близости с женой было сметено, задавлено оглушительным желанием близости с рекой. Сердце бухнуло в уши, кровь бросилась в голову, да так, что едва не подогнулись колени.
– А тут глубоко? – спросил Ковалев, стараясь сохранить спокойствие в голосе.
– Федя нырял, ему по грудь было примерно. Он и зимой лёд сбивал и окунался. Дно тут чистое, песочек, – можно и с берега заходить.
Влада заметит. Не может не заметить. Нырнуть в реку с мостков почему-то казалось Ковалеву изменой жене.
Влада посчитала это если не изменой, то чем-то сродни… И – да, она заметила его нездоровое возбуждение, когда от её случайного прикосновения по его телу прошла заметная дрожь.
– Что с тобой, Серый? Ты как под током все равно.
– Да ничего со мной. – Он сделал вид, что спокоен.
Он нагнал столько пару, что Влада сползла с высокого полка, прикрыв лицо руками.
– Господам офицерам, наверное, это привычно… – проворчала она. – А я сейчас сварюсь.
– Да ладно. Хочешь, я тебя веничком похлопаю? – Ковалеву пар не казался слишком жарким, наоборот – он никак не мог согреться и избавиться от нервной дрожи. Даже веник не сильно помогал.
– Нет, не хочу. Я на воздух…
– Недолго ты продержалась, – хмыкнул Ковалев.
– Соревноваться с тобой, кто кого пересидит, я даже не думала. Добровольно отдаю тебе первенство, – сказала она, выскальзывая в предбанник.
Ковалев услышал, как скрипнула дверь на улицу, – и снова вздрогнул от мысли, что там, в двух шагах от крыльца, его ждет река… Он дал себе слово просидеть в парной как можно дольше и выйти на мостки спокойно, не бежать, не торопиться… Пожалуй, он немного переборщил, потому что с трудом поднялся на ноги, покачнулся и едва не схватился за горячую печку, чтобы удержать равновесие, – вовремя отдернул руку, сообразив, что к чему.
– А я окунулась, – с гордостью сообщила Влада, козочкой запрыгивая на крыльцо. – И даже не закричала! Осторожно, там сразу глубоко.
За ней захлопнулась дверь предбанника.
Голова плыла… От пара ли или все же от близости реки? Ковалев прошел по мосткам до самого края еле дыша, – сердце стучало часто и тяжело, не билось, а дергалось… Маслянисто-глянцевая вода в свете лампочки над крыльцом была чернее черного, казалась густой, как смола. Он сглотнул, прежде чем вскинуть руки, вдохнуть и оттолкнуться от скользких досок…
Она была восхитительна – после жаркой парной. Она обожгла кожу с головы до пяток не холодом вовсе, а вожделенной колющей прохладой. Она нисколько не напоминала смолу, она была лёгкой, весёлой и игривой. Ну, может, немного грубой – но не грубей веника, гоняющего по телу раскаленный пар. Дыхание перехватило на несколько секунд, но, скорей, от восторга. И Ковалев, вынырнув на поверхность, пошел вперед скорым привычным кролем, в эйфории от собственной легкости и быстроты. Много ли времени нужно мастеру спорта, чтобы переплыть реку? От этой мысли стало весело, к эйфории добавился азарт.
Он не добрался и до середины, когда плечо кольнуло забытой уже болью, и то ли в голове, то ли над водой тихо раздались быстрые отчетливые слова:
– Немедленно поворачивай назад, дурак…
И Ковалев не сразу послушался этих слов, прошел вперёд ещё немного – будто по инерции, пока не ощутил мощный ток воды под собой, черную глубину (он никогда не боялся глубины, он вообще не понимал, что такое глубина!), – ледяное тело реки в любую секунду готово было схватить, зажать его со всех сторон, оплести руки и ноги холодом, словно паутиной. И он почувствовал себя жалкой мушкой, которая вот-вот увязнет в липкой паутине… Нет, это был не страх, а всего лишь ощущение опасности (притупленное у мужчин, как вчера сказала Влада). Азартная игра с высокой ставкой. И Ковалев повернул обратно – течение здорово снесло его в сторону, но огонёк на крыльце бани послужил хорошим ориентиром.
Холод стал нестерпимым лишь в нескольких метрах от берега, по которому металась Влада, завернутая в простыню. Она забежала на мостки, поскользнулась и чуть не упала, вернулась на берег и снова бросилась к мосткам… Неужели она поняла, что он только что изменил ей – прямо у неё на глазах?
Ковалев взялся рукой за доску и нащупал ногами дно. И хотелось выбраться из воды побыстрее, но тело плохо слушалось, и голова опять закружилась. Влада соскочила с мостков и, шагнув в воду Ковалеву навстречу, влепила ему пощечину, довольно кривую, не звонкую вовсе, и повторила её с другой стороны – вышло лучше. А потом ещё и со злостью пнула его ногой под коленку. Злость её была смешной и беспомощной, отчего Ковалеву стало жаль её до слёз.
– Ты придурок! Ты идиот ненормальный! Я тебе говорила – у тебя крыша течет реально! – тихо-тихо прошипела она ему в лицо, повернулась к нему спиной и пошла к крыльцу, но тут же передумала и, снова развернувшись, ударила его обоими кулаками в грудь – это было ещё более жалко, чем удар босой пяткой, и простыня, не выдержав напряжения, потихоньку поползла вниз. Влада подхватила её одной рукой, но это простыню не удержало.
– Иди в баню, идиот! – рявкнула Влада и, пропустив его вперед, врезала ему ладошкой между лопаток. – Быстро!
– Да я иду, чего ты?.. – пробормотал Ковалев.
– Чего я? Я не хочу остаться вдовой в двадцать семь лет! Кретин. Недоумок. Сволочь.
– Да всё ж нормально… Чего ты испугалась-то? – Он оглянулся через плечо, поднимаясь по ступенькам.
Она поняла, наверное. Потому и разозлилась.
– Дурак! – Она всхлипнула. – Мне эта администраторша час назад нагадала, что ты утонешь! Если не уедешь отсюда немедленно и навсегда!
Если бы Ковалев не чувствовал за собой вины, он бы рассмеялся.
«Впрочем, мы ещё успеем познакомиться. А пока, молодой человек, рассудите сами. Это не такая уж и сложная логическая цепочка. Мы впервые зафиксировали стабильный инообъект. Раньше этого не случалось. Как на полигоне, так и в нештатных ситуациях. Вынужден признать, что пациенты у нас иногда сбегают. — При слове «пациенты» ты непроизвольно вздрагиваешь, но он не замечает. Или делает вид, что не заметил. — Такова уж специфика работы. И данная пациентка — не исключение. Но раньше она ничего похожего не выдавала. Спрашивается, что изменилось в этот раз? Ничего. Кроме того, что рядом случайно оказались вы».
Нет, только ничего не говори. Не соглашайся. У него нет доказательств, одни подозрения. Хотя… Ты нервно оглядываешься на подошедших Шпиона и Дутого. Кроме них, поблизости никого нет. При раскладе «трое против одного» особых доказательств не потребуется.
«Но что я такого сделал?» — сдаешься ты.
Бородатый снова довольно ухмыляется.
«Вот это мы и собираемся выяснить. Только я ещё не решил, в каком качестве мы будем вас использовать — как лаборанта, или как пациента. Но хочу предупредить: если вы будете упрямиться, — его взгляд на мгновение становится еще более холодным и жестким, чем у Дутого, — я, скорее всего, выберу второй вариант».
В клинике с такими вот санитарами? Тебе оно нужно? А с другой стороны — разве кто-то спрашивает, нужно или нет? Начнешь вырываться — они тебя той самой серебристой штучкой уколют, и привет. А прохожие ничего даже не заметят. Как в тот раз, когда уводили девушку.
Это конечно, мало утешает, но хотя бы искать ее тебе больше не нужно. Эти люди сами тебя к ней отведут.
Вот наконец и их хваленый полигон. Огромное поле, со всех сторон окруженное лесом. А также колючей проволокой — и наверняка под током. Бежать отсюда — ещё глупее, чем из самой лаборатории. Хотя у тебя пока не было возможности проверить, насколько это глупо. Шпион и Дутый по очереди ходят за тобой как привязанные, а иногда — сейчас например — сразу оба. Они даже спят в одной комнате с тобой. То ещё удовольствие. Дутый храпит, как трактор, а Шпион периодически вскрикивает во сне. Видать, нелегкая у них работёнка.
Кстати, может быть, ты зря смеёшься. Неспроста же Бородатый выдал им сегодня усыпляющие пистолеты. По крайней мере, он сказал, что усыпляющие. Неужели он и в самом деле боится, что ты убежишь? Или это для пациента?
Ну да, пациент немного странноват, от такого всего можно ожидать. Толстый дядька, лет тридцати пяти — сорока, с двойным подбородком и пухлыми губами. Одет он в нечто напоминающее фланелевую пижаму. Скорее всего, это она и есть. Всю дорогу сюда Толстый сонно посматривал то на одного конвоира, то на другого и время от времени разочарованно бормотал себе под нос: «Живой, и этот живой «. Почему-то его тихий голос пугал тебя сильнее, чем вопли какого-нибудь буйно-помешанного.
Впрочем, чему ты удивляешься? Тебе уже объяснили, что все здешние пациенты — психи, только не буйные. Просто у них чрезвычайно развито воображение. Хотя на самом деле не так все это и просто. Психов много, но материализовать свои «чувственные идеи» — как выразился Бородатый — способны лишь единицы.
Вообще-то у Бородатого и его подчиненных есть имена, но ты из принципа обходишься либо кличками, либо местоимениями. «Ненасильственная форма протеста», по словам того же Бородатого.
Однако шутки, похоже, закончились. Дутый и Шпион выводят толстого пациента вперед, развязывают ему руки и вкалывают дозу чего-то бодрящего — тебе говорили название, но ты не запомнил. В обычное время пациентов держат на транквилизаторах, иначе сбегут. Никто не понимает, как они это проделывают. Бородатый подозревает, что просто проходят сквозь стену. Но никаких доказательств нет — система видеонаблюдения просто дает сбой. Как и другие приборы.
Тем не менее и тебя, и пациента облепили всевозможными датчиками. Особенно тебя, потому что это первый опыт с «закрепителем». Бородатый придумал тебе такую кличку в отличие от пациентов — «проявителей». Он подходит к тебе, по-отечески кладет руку на плечо и инструктирует:
«Когда появятся инообъекты, постарайтесь стабилизовать хотя бы один из них. Вспомните, что вы делали в прошлый раз, о чем думали, куда смотрели. Уверен, что у вас всё получится».
Судя по голосу, ни в чем он не уверен. Волнуется, как первокурсник перед экзаменом. Но тебе не до его переживаний — своих хватает. Могли бы хотя бы предупредить, что это будут за «инообъекты». Не в первый же раз они Толстого на полигон привозят? Или это всегда бывает по-разному?
Бородатый обрывает твои мысли легким толчком в спину. Ты возмущенно оборачиваешься, но он уже бежит без оглядки к укрытию, напоминающему блиндаж из фильмов о войне. Следом несутся и Шпион с Дутым. Ты стоишь в нерешительности, раздумывая, не броситься ли за ними. Но тут с грохотом захлопывается сварная металлическая дверь, щелкает засов, и ты остаешься один. Не считая толстого пациента и его фантазий.
Какое-то время ничего необычного не происходит. Ты даже успеваешь подумать, что всё обойдется. Но тут лес на горизонте начинает превращаться в силуэты высотных домов. Постепенно они приближаются, и ты понимаешь, что сними не всё в порядке. Похоже, добрая половина домов сгорела во время гигантского пожара. Некоторые до сих пор дымятся, а другие и вовсе стоят полуразрушенные. Уцелевшие тоже производят гнетущее впечатление, и приглядевшись — точнее говоря, подождав, когда они приблизятся, — ты понимаешь, в чем причина. В окнах нет стекол.
Ты оглядываешься на Толстого, и сразу же отворачиваешься, сдерживая тошноту. Он жадными, голодными глазами смотрит на приближающийся разрушенный город, тянется к нему. Нет, вытягивается. Он даже кажется теперь не таким толстым. Мысленно он уже там, на обезображенных пожаром улицах, которые перегораживают обугленные, перевернутые вверх колесами автомобили. В конце концов до тебя доходит, что, наоборот, это он тянет город к себе. И ждет, напряженно ждет встречи с кем-то. Но с кем? Город мёртв, и это должно быть ясно даже такому дебилу, как Толстый.
Всё, хватит паниковать. Соберись. У тебя есть задание. Стабилизировать этот, как его, инообъект. Чем быстрее ты справишься, тем раньше закончится этот кошмар. Давай, вспоминай, как ты выдернул из мира чужой фантазии ту арку. Что ты сделал? Да вроде бы ничего? А что подумал, почувствовал?
Точно! Ты испугался, что она исчезнет, и захотел сохранить её.
Вот, значит, как. Ну что ж, пугайся, сохраняй. Вот, например, эту кучу мусора в темном глухом переулке. Как раз подходящий размер.
Что, не хочется?
Не то слово. Тебе вдруг становится отчетливо ясно, что всё это безобразие, которое ты видишь перед собой, не собирается никуда исчезать. И его не нужно никуда вытаскивать, оно и без того настолько настоящее, что дальше некуда. Настоящие развалины, настоящий дым, настоящая вонь жженой резины и гниющих отходов.
Да пошел он в зад, этот Бородатый! Не будешь ты ничего здесь стабилизировать. Особенно эту кучу, подобравшуюся уже совсем близко. Настолько, что ты можешь различить, как в ней что-то копошится. Приподнимается. Встаёт на ноги.
За спиной раздается восторженный визг Толстого. Вот, оказывается, с кем он мечтал встретиться. Полусгнившая дырявая одежда, из-под которой проглядывает лилово-зеленоватая с бурыми пятнами кожа, ввалившийся рот с гнилыми обломанными зубами, тусклые бессмысленные глаза цвета жидкой глины. И протянутые вперёд костлявые скрюченные пальцы.
Тебе становится дурно. Настолько дурно, что ты не в состоянии даже блевать. Вообще ничего не можешь сделать. Ни заорать во всё горло, ни убежать со всех ног. Ни хотя бы закрыть глаза, чтобы не видеть всего этого.
Стоп! Вот что ты должен сделать! Не видеть всего этого. Оттолкнуть от себя этот жуткий мир. Раз уж ты «закрепитель», то и раскреплять тоже должен уметь.
Ты закрываешь глаза и мысленно возводишь стену между собой и разрушенным городом. Ты хочешь, чтобы появилась эта стена, чтобы она тянулась вдоль всей границы миров. Чтобы мерзкие твари никогда не проникли в твой мир. Ты очень этого хочешь, и твое желание должно сбыться.
Раз! Два! Три!
Ты открываешь глаза и с облегчением вздыхаешь. Вот она, стена! Пока ещё призрачная, непрочная, но с каждым мгновением становящаяся все реальней. Разрушенный город за ней просматривается уже с трудом. Только…
Что-то настораживает тебя. То ли изменившаяся панорама города, то ли счастливое хрюканье Толстого за спиной. Ты оборачиваешься и вскрикиваешь от ужаса. Пока ты зажмурился, этот дебил продолжал тянуть город к себе, и часть улицы с ковыляющим по ней зомби оказалась за стеной. Теперь эта тварь съест мозги толстого дебила. Да и черт бы с ним, не мозги и были. Но потом зомби сожрет и твои. А вслед за твоими…
Блин, да какая разница кого он съест потом, тебя-то уже не будет!
Бежать! Скорее бежать отсюда! Куда-нибудь. Пусть сами разбираются. Вызывают бригаду спецназа, или боевые вертолеты. Тебя это уже не касается. Твое дело — уносить ноги. Но в какую сторону? Ты дёргаешься вправо, но успеваешь сделать не больше десяти шагов. Черт возьми, куда ты раньше смотрел? Оказывается, зомби здесь не один. А может быть и не два. Может…
«А-а-а!» — кричишь ты, уже ничего не соображая, и бежишь куда глаза глядят. А глаза видят смутную тень впереди. Но ты уже не можешь остановиться и прешь напролом. В последний момент до тебя доходит, что это всего лишь Толстый, но тебе уже все равно. Ты втыкаешься в него на полном ходу, сшибаешь с ног, падаешь сверху и едва не теряешь очки. Вскакиваешь, чтобы бежать дальше, и со всей мочи попадаешь коленом по приподнявшейся голове Толстого. Оглядываться некогда. Придерживая рукой очки, ты мчишься так, как никогда в своей жизни не бегал, задыхаясь, но не сбавляешь хода. И останавливаешься только возле колючей проволоки. Вот и молодец, не хватало ещё под две тысячи вольт угодить.
Эта неожиданно пришедшая в голову здравая мысль немного успокаивает тебя, и ты отваживаешься посмотреть назад. Вот те раз! Никакого разрушенного города у тебя за спиной нет, только унылая равнина полигона с одиноким блиндажом метрах в пятистах. Возле железной двери стоит Бородатый и что-то кричит, а Дутый и Шпион быстрым шагом направляются к неподвижно лежащему на траве Толстому.
У тебя не осталось сил гадать, что произошло и куда подевались зомби, ты только смутно понимаешь, что опасность миновала, и тоже падаешь на траву. Пропади оно всё пропадом!
С первым светом его растолкали. Валентин поднялся с трудом — все тело болело, ноги, сбитые во время вчерашнего ночного броска, отказывались держать. К тому же сильно хотелось есть.
Вокруг, сонные и злые, собирались бойцы. Валентину сунули в руки банку холодных консервов и кусок хлеба. Парадоксально, но от одного вида еды его чуть не вывернуло.
Пробежал взводный, велел строиться у скалы. Велли поплелся следом за другими. Встал в заднем ряду. Там была возможность незаметно прислониться к стенке — он не был уверен, что сможет долго стоять без опоры.
Долго стоять и не пришлось. Эннет крикнул, что «пойдем открыто, и не ущельем, а по плоскогорью». Велли понял, что ему все-таки поверили.
Порядок движения изменился. Теперь он шел в арьергарде, в составе небольшого отряда. Всего около десятка человек — и полное ощущение, что они тут одни. Если вглядеться, то видно, что меж камней мелькают затянутые в светлые комбинезоны фигуры. Но когда тут вглядываться, если надо идти, и идти быстро…
А много я за ночь пробежал, удивился Велли после часа быстрой ходьбы по пересеченной местности. Может, не стоило так спешить? Теперь ведь еще не известно, что Эннет решит после боя. Может, решит, что я больше не нужен? Потому что трус и предатель?
Велли прикусил губу и прибавил шагу. Умирать он не собирался. Напротив, он собирался сделать что-нибудь такое, что бы подняло его в глазах командиров. На тех, кто оказался в его группе он старался не смотреть. Все казалось, что они знают, а если не знают, то догадываются, почему у него такая разбитая морда. И кто, а главное, за что его бил…
В первый раз остановились передохнуть после двух часов гонки. Валентин просто таки упал на камни. Он бы закрыл глаза и сразу заснул, но не успела эта мысль прийти ему в голову, как пришлось подниматься и топать дальше.
Бой он услышал задолго до того, как увидел — мешал пологий холм, усеянный камнями и утонувшими в песке скалами. Но стоило на него подняться, как перед Риммером открылась впечатляющая панорама. Никогда раньше он не видел бой. Вот так, по-настоящему. Рядом.
Крайние коттеджи дымились, над ущельем поднималось облако бурой пыли. Видны были короткие вспышки, слышался треск выстрелов и разрядов.
— Ну, что встал! — крикнул кто-то сзади, — пшшоооол!
Велли побежал. У него было оружие — незнакомой конструкции автомат. Но, чтобы им воспользоваться, нужно было сначала увидеть, по кому стрелять. А именно это и было непонятно…
Пахло гарью. Вблизи стало видно, что у поселка наведен периметр, и он тускло светится голубым — то ли сигнальная система, то ли какое-то новое оружие.
Люди Эннета уверенно брали поселок в кольцо.
Велли уже понял, что людей в их отряде куда больше, чем пустынников, предположительно защищающих поселок.
Рядом вскрикнул и упал на песок боец. На груди расплывалось красное пятно. Велли с ужасом смотрел, как тот двигает руками и ногами — медленно, словно пытается ползти. И только когда пуля взрыхлила песок возле ноги самого Риммера, он догадался присесть за одним из камней.
Кто-то пробежал мимо. Рядом грохнул взрыв, посыпался песок. Что дальше? Что делать? Бежать вперед?
Приказа не было.
Остаться здесь лежать? Ждать, когда подстрелят? Ага, а потом кто-нибудь обязательно заметит и доложит, что Риммер струсил…
Или, может, пока не поздно, уйти?
Впереди снова что-то взорвалось. Там закричали, и, кажется, не от боли.
Ну же…
Велли отважился высунуть нос из своего укрытия. Понятней от этого не стало: На отрезке между камнем, за которым он затаился, и крайним домом, было пусто. Только стелился черный дым, да солнце развешивало блики на всех гладких поверхностях. Пейзаж был яркий, даже какой-то нарядный. И страшный.
Ну, что, вперед?
Острое чувство, что когда бы он ни решился выбраться из-под защиты надежного камня, его все равно обязательно подстрелят, заставляло тянуть и тянуть время. Но тут впереди отчетливо мелькнула чья-то бегущая фигура, и Велли, уставший терзаться сомнениями, побежал тоже.
Вот уже и купол коттеджа. Не тот ли это самый, в котором Велли сидел прошлой ночью? И неужели это было всего только прошлой ночью? Дверь выбита, внутри явно видны всполохи пламени, и кругом этот смоляной горький дым. И труп у входа. В комбинезоне, значит, кто-то из наших. Но и защитника коттеджа что-то не видно, наверное, сгорел вместе с постройкой…
Еще тела. Раненый лежит, привалившись к стенке, зажимает рану рукой. Кровь течет по пальцам в песок. Велли поспешно пробегает мимо.
Поворот. Здесь у высокого склада стоят свои. Много, человек тридцать. Кто-то курит, кто-то сидит на песке. Велли подошел к парню, который показался ему наиболее безобидным, спросил шепотом:
— Что случилось?
— А… там они баррикаду навалили, сразу не подступишься. А в том высоком здании, видишь крышу? Снайпер сидит. Любого, кто в обход суется, снимает на раз. Один тут уже сунулся. Сейчас ждем, какие новости будут с той стороны.
— Понятно.
Схлынул первый страх, отступил второй. Велли почти освоился. Углядел удобный камень у обочины, придвинул к стене склада, уселся. Вытянул ноги.
Новости пришли в виде запыхавшегося парня-гонца. Этот был из совсем уж недавно набранных — Валентин в лагере его не видел.
Оказалось, что над обороной поселка хорошо поработали, и о быстром прорыве речи не идет. Парень сообщил, что убитыми Эннет потерял двадцать три человека, а защитники, похоже, не более двоих. Соотношение никуда не годное — это Велли понял не хуже остальных.
Вот бы придумать что-то такое, чтобы помочь прорыву… что-то, что позволило бы ему выделиться, показать, что он не трус, и что голова у него варит не хуже, чем у других…
Отпустило. Саат несколько секунд еще сидел, замерев, прислушиваясь к своему организму, в котором словно кто верньеру подкрутил — и стало возможно дышать. И тут выяснилось, что кар стоит.
Возможно даже, давно стоит.
Он покосился на соседнее сиденье — Джета там не было.
Действительно, значит, прошло как минимум несколько минут. Саат вытянул вперед руки — кончики пальцев дрожали. Впрочем, могло быть хуже, много хуже. Как тогда, на старой стоянке кхорби.
Выглянул в окно — и сразу увидел и Джета, и Джанелли, и раненого водителя, и доктора, который был с военными. Место он тоже узнал — юго-западный въезд в город, бывший заводской район. У обочины припарковано с десяток машин, невдалеке оборудован пост. Проверка документов? Понятно. Непонятно, почему так долго.
Саат подождал еще минуту, потом решительно выбрался из кабины. Снаружи было еще жарче, чем внутри, и он поспешно надвинул капюшон.
Дорожное покрытие чуть спружинило под ногами, Тепло, от него идущее, ощущалось даже сквозь ботинки. Похоже, это настала самая середина дня. В кочевье в это время стараются даже носа из шатров не показывать. Но то — в кочевье…
Интересно, как там дела у Меаса? Удалось ли задуманное?
Осторожно подошел к группе у въезда. Джет как-то услышал, обернулся. Сказал:
— Нужны документы на всех въезжающих. И на то, что везем.
— И?
— У Даны нет карточки. У доктора нет карточки. И понятно, что ни единого сопроводительного документа на груз.
— Так поговорите с Гусом.
— Я об этом подумал. Инспектор вне зоны досягаемости. Попробую поговорить с Мелиссой или с Кремером…
— Это кто такие?
— Мелисса это Интерпол, а Кремер — мой коллега в полиции.
Потные полицейские мрачно смотрели на них, но молчали.
По нижней трассе встречным потоком шли частные машины. Люди, напуганные сплетнями и новостями, покидали город. По мнению Саата — правильно делали.
Джет ушел в сеть, Джанелли громко переругивался с каким-то своим начальством, доктор стоял молча, скрестив руки на груди. Вид он имел отрешенный.
Наконец, вопрос решился — подъехал синий полицейский кар, из него выскочил Вик, предъявил дежурному личную карточку и тем самым избавил всех от дальнейшего медленного зажаривания.
В город въехали победным строем.
Джет, вновь устроившийся на месте водителя, заметил:
— А ведь город, кажется, принял угрозу всерьез…
— Наличие поста на въезде еще ни о чем не говорит.
Саат был настроен мрачно,- время уходит, и скоро его не останется совсем.
Машины миновали площадь и остановились у центрального офиса полиции.
У главного входа.
Там уже стояла угрюмая мисс Робсон.
Док и Джанелли первыми оказались возле нее и категорически потребовали, чтобы привезенное оборудование было немедленно отправлено в больницу — его там ждут. Мелисса не возражала. Она была занята тем, что высматривала Джета. А его все не было видно.
Он появился одним из последних, и тут же был припечатан к месту вопросом:
— Ну, и где вас, господин Дага, носило целую неделю? Вся полиция с ног сбилась…
Джет обреченно поднял к небу очи:
— По бандитским притонам и страшным подвалам. Мелисса, я все объясню, но чуть позже… а где инспектор?
— Где… в космопорт мэра повез. Тот решил-таки связаться с пограничниками.
Саат поморщился.
— Надо сразу на базу TR-12, военные к нам ближе, и это их прямая работа…
— Это еще кто? — Выгнула красивую бровь Мелисса, — великий эксперт из пустыни?
— Угадали. Мое имя — СтасГнедин, и мне тоже очень нужно в космопорт.
Саат нарочно выделил фамилию. Мелисса пожала плечами — мало ли, кого как зовут. Но посерьезнела.
А Джет вскинул на рыжего удивленный взгляд: такая мысль ему, конечно в голову приходила, и не раз, но он старательно гнал ее, как наименее вероятную.
Саат чуть развел руками и кивнул.
Мелисса тем временем позвала Вика, и попросила отвезти господина Гнедина в порт.
На прощание он попросил:
— Джет, если сможешь… присмотри за Даной… ей сейчас тяжело будет.
Как будто он сам не собирался.
Меж тем Джету предстояло еще довести грузовик до центральной больницы, вернуться в участок и подготовить подробный отчет обо всем, что он узнал и увидел в пустыне…