Заречным для ночлега лучшее место отводят… Да-да, наше с Ксапой. Я, понятно, не в восторге, но не спорить же со Старой и Мудром. Когда ОФИЦИАЛЬНАЯ ЧАСТЬ кончается, к ним заречные бабы косяком тянутся. О родных да близких выспрашивают. Раньше-то могли и сами сходить, а теперь
далеко… Долго полуночничают, всем спать мешают.
Утром, пока Заречные спят, моя опять с бабами шушукается. Шу-шу-шу, шу-шу-шу! Я ее даже поругал немного. Почему не собраться всем вместе, сесть в кружок да не обсудить все, как люди делают? Почему надо по углам, как будто тайком? Ксапа садится передо мной чинно, ладошки на коленки кладет, длинными ресницами мне машет. Мол, виновата, исправлюсь. Ну как на такую сердиться?
Заречные встают поздно. Их, как гостей, сытно кормят. А потом бабы всей толпой ведут хыз показывать, да хвастаться, как у них хозяйство ладно устроено. Хыз показали, ведут ТУАЛЕТ смотреть. Потом — ВОДОПРОВОД. А что его смотреть? Промерз до дна, мы на воду снег растапливаем.
Только к обеду Заречные от баб отделались, да с нашими охотниками о мужских делах смогли потолковать. А вечером разжигаем поярче КАМИНЫ, и заречные вместе с нашими ксапины сказки слушают. Ксапа старается поменьше
своих слов УПОТРЕБЛЯТЬ, но иногда проскакивают. Заречные переспрашивают, а я только диву дивлюсь, как быстро эти слова в нашу речь вошли.
Наутро Заречные еще затемно встают. Слушают хриплый, надсадный кашель своей степнячки и собираются в обратный путь. Мудр выдает им две оленьи туши из ХОЛОДИЛЬНИКА. То ли на дорогу, то ли за бабу — понимай как хочешь, и мы всей толпой провожаем их до МОСТА. То есть, до того места,
где Ксапа копье Мудреныша сломала. Там теперь четыре очищенных от веток ствола лежат. Не только охотник — брюхатая баба перейдет, не испугается.
Хороший день Заречным выпал. Солнце ярко светит, ветра нет, снег под ногами искрится. В такой день можно очень много пройти.
А когда мы в хыз возвращаемся, Мудр мою Ксапу НА КОВЕР вызывает. Не знаю, что такое КОВЕР, но что-то нехорошее. Ксапа так мне и заявляет:
— Я боюсь. Я без тебя не пойду.
Приходится взять ее за руку, вести к Мудру. А Мудр опять ведет нас к мосту. Только что добрый был, и вдруг — словно подменили…
— Ты что, сучья лапа, затеваешь?! Хочешь нас с Заречными рассорить?
Так кричит, что эхо в горах откликается.
— Не кричи, пожалуйста — просит Ксапа. — Нужна мне эта баба. Она часть моего ПЛАНА. Чем больше ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ различных племен будет на совете, тем лучше.
— Племен? Где ты племена видишь? Это ты Заречных племенем обзываешь?!
Запомни, дура-баба, племена — у дикарей. У нас — общество!
— Хорошо. А у степняков?
Мудр задумался. Как мян или триба степняков на человеческий язык переводится. А я за спиной Ксапе кулак показываю. Изучил уже ее штучки. Умеет она, чтоб не ругали, разговор на пустое переводить. Ксапа смущается, Мудр тоже все понимает.
— Что за совет племен?
— Когда наши снова появятся, надо, чтоб все общества были как одно большое, а не каждое само за себя. У наших закон такой — если у местных (местные — это мы) есть законы, эти законы надо уважать. Но когда в каждом обществе свои законы, тут одни, там другие, то их как бы и вообще нет.
Мудр даже на камень садится, чтоб переварить.
— Хорошо. пусть так. Но как ты со степняками договориться собираешься?
— Вот для этого мне и нужны их женщины. Своим бабам и Заречные, и степняки поверят. А главное — только в нашем обществе все языки знают! Без нас ни с кем говорить не смогут, пока язык не выучат. Мои соплеменники вечно торопятся, поэтому переводчики ПОЗАРЕЗ нужны будут.
— Идем в хыз. В тепле поговорим, — приказывает Мудр. Но в голосе уже больше раздумья, чем злости.
Чудом руку с ножом перехватить успеваю. Лава прямо в сердце метит. Степнячка то ли спит, то ли В ОТРУБЕ. Так и не узнает, что на полвздоха от смерти была.
А Лава даже вырваться не пытается. Обмякает в моих руках, только в глазах — боль и отчаяние. Как у Ксапы, когда мы не дали ей чудиков похоронить. Эта боль в глазах меня и останавливает. Я даже не бью Лаву. Нож только отобираю, наматываю покрепче ее волосы на руку и начинаю думать.
Лава брюхата ребенком Баламута. Пока не очень заметно, но все знают. Баламут ей волосы подрезал, перед всеми своей называет. Ксапа ей СИМПАТИЗИРУЕТ. Степнячки наши вокруг нее вьются. Боевая девка, ЭНЕРГИЧНАЯ. И новенькую убить хочет. За это если ее голышом в лес, на мороз прогонят
— считай, повезло. А потом скандалы пойдут, ссоры… Девок с тремя полосками опять МОРДОВАТЬ начнут…
Оглядываюсь незаметно. Вроде, все своими делами занимаются, на нас никто не смотрит.
— Одевайся и идем наружу, — говорю ей тихо. — Попытаешься бежать — копье догонит.
Выходим из хыза, веду ее к МОСТУ, куда Мудр Ксапу водил. Сажаю так, чтоб сразу вскочить не могла.
— Говори.
— Что?
— Зачем степнячку убить хочешь?
— Она из Чубаров.
— Ну и что?
— От Чубаров все наши беды.
И тут ее прорывает.
— Их всех убивать надо! Они хуже зверей! Они моих родных убили, нас с нашей земли прогнали, это из-за них я здесь! Я ее все равно убью, убью! Если меня не убьешь, я ее убью!
Вот такие дела… Три полоски — а совсем законы забыла. Даже не попыталась чубарку на честный бой вызвать. Не будь она девкой Баламута, отвел бы на мост да столкнул вниз. Она бы лед пробила и быстро утонула. Сказал бы всем, что поскользнулась. У брюхатых бывает. Но ребенок Баламута…
Сажусь на камень подумать, как Мудр пару дней назад, и замечаю, что к нам целая ДЕЛЕГАЦИЯ идет. Впереди — Ксапа, чуть ли не бегом. А шагов на двадцать позади — куча девок, из тех, что с тремя полосками. Видели, значит. Или знали…
— Рассказывай быстро, в двух словах, что случилось? — с ходу начинает Ксапа. Тихо так говорит, только я слышу.
— Хотела убить твою БОЛЬНУЮ, — говорю я и каменный нож показываю.
— В последний момент перехватил. Теперь мозгую, что с ней делать.
Ксапа меня почему-то в щеку чмокает, оглядывается на девок и кричит сердито:
— А вы что здесь делаете? Живо отойдите на сто шагов!
Поднимает Лаву со снега, сажает на камень между мной и собой. Как будто на камне теплей сидеть! По спинке гладит, ласковые слова говорит… Девка тут же в слезы, ей на грудь, и начинаются женские сопли. Я сижу, ФИЛЬТРУЮ БАЗАР и примерзаю задом к камню. Надо было хоть доху надеть, раз
на мороз иду. Не надо было с камня снег стряхивать. На снегу теплее…
Откуда пришли Чубары, Лава не знает. Но Чубары начали теснить степняков. Степняки попали между ними и Заречными. В одну из ночей, когда степняки отступили до самой реки, ночью напали охотники Заречных и увели Лаву с собой. Потом, голодной зимой, отдали нам. Только жизнь наладилась, тут опять Чубары появились. Их надо убивать, потому что они зло приносят, в души предков не верят, у них бабы с оружием ходят, они младенцев едят, чубарка чужая, у нее даже трех полосок нет. Ее убить надо!
Это от Лавы. А от Ксапы я узнаю, что Чубары не виноваты. Их самих теснят Скверные Парни. Они сами в беду попали. С одной стороны — Скверные Парни, с другой — степняки. И им намного хуже, у них даже бабам приходится с оружием ходить. Что младенцев едят — это вредные старухи выдумали. Они
всегда так — если кто им не нравится — он младенцев ест. Чубарам сейчас совсем плохо. Была битва, и степняки их сильно побили, а девок и баб себе забрали. А чубарку эту надо уважать, потому что она отважилась одна зимой в горы убежать. И вообще, всем надо дружно вместе держаться, иначе нехорошие МУЖИКИ совсем замордуют. А хороших мало, по пальцам пересчитать.
Замерз я эти женские байки слушать. Прижимаю обеих к себе, чтоб теплее было. И вдруг вижу, что девки, которых Ксапа на сто шагов отослала, тут все, позади нас толпятся.
А еще вижу, что к нам Баламут спешит. А за ним — Туна. Как говорит Ксапа, ПЕСЕЦ! Только, вроде, удалось примирить Лаву с чубаркой, как нате… Несет его нелегкая. До крови ведь дойдет, если срочно что-то не придумаю. Без копья Баламут мне не соперник. Но… Не степняк же он, чтоб мне с ним из-за степнячки драться. И вообще, это его дело — за своей бабой присматривать.
— Что за беда? — еще издали кричит Баламут. Я смотрю на нас как бы со стороны. Сидим, его бабу обнимаем, утешаем. Баба вся в слезах и соплях, у Ксапы на груди утешения ищет. Девки за спиной толпятся, шушукаются. Ох, как я этого не люблю…
— Тихо вы, — прикрикиваю я на девок. — Мужчины говорить будут.
Даже Ксапа замолкает.
— Ты знаешь, что новая степнячка из Чубаров? — спрашиваю я Баламута.
— Я вообще не знаю, кто такие Чубары.
— Плохо! Ты не знаешь, а Лава очень хорошо знает. Чубары всех ее родных убили. Из-за них она к нам попала. Не хочет она в одном хызе с чубаркой жить.
— А кто ее спрашивает? Из-за такого пустяка столько шума?
Баламут, выходит, не понял, что здесь жизнь его девки решается. Как говорит Ксапа, дуракам везет. Это я о себе. Да и о нем тоже. Не будут сегодня бабы в хызе голосить.
— Для тебя пустяк, а для нее — вопрос жизни и смерти. Она готова или сама на нож лечь, или в чубарку его вонзить, или, вон, с МОСТА вниз головой об лед… — с этими словами Баламуту нож протягиваю. Доходит до парня… Ну, приврал немного. Но правду сказал? Сказал! В смысле, и правду
тоже сказал. Пускай Лава на меня круглыми глазами смотрит, только бы рот не разевала. Зато Баламут понимает так, как мне надо!
Теперь он свою бабу обнимает, утешает. У Лавы снова слезы ручьем, и на одежке льдинками замерзают. Я-то думал, моя Ксапа плакса. Выходит, жизни не видел. Надоело мне это. Беру Ксапу за руку, к хызу веду. За нами девки тянутся. Ксапа все оглядывается, через шаг спотыкается. Солнце яркое, глаза слепит, но совсем не греет. Снег искристый под ногами
поскрипывает. Такой день чуть не испортили…
— Как думаешь, она больше не будет? — тормошит меня Ксапа.
— Тебя уважает, против твоего слова не пойдет, — говорю я. А в душе надеюсь, что чубарка в ближайшие дни сама помрет. Лаву-то мы успокоили, но степнячек у нас много…
Вечером Лава благодарить приходит. От волнения по-своему лепечет, мои ладони себе к щекам прижимает. Что-то этот жест у них значит, только я не знаю, что.
На следующий день Баламут меня у ТУАЛЕТА перехватывает, благодарит, что я его бабу спас. Глупый, Ксапу благодарить надо.
Потом Туна заглядывает. Я бы до вечера гордый ходил. Да случайно подслушиваю часть разговора Головача с Мудром. Жаль, не сначала.
— … Кто сегодня в обществе главный? Думаешь, мы с тобой? Вокруг посмотри!
— Но ведь лучше жить стали, согласись. А баба она скромная, до власти не рвется, — возражает Головач.
— Хитрая она, а не скромная. Или ты забыл, что про чудиков говорила?
— Так ты ей не веришь.
— Да, не верю! Я тогда ей верить начну, когда Клыку пацана родит, — отрезает Мудр.
— Но раньше верил?
— А еще раньше ходить не умел, на карачках ползал, у мамки титьку сосал! Ты присмотрись к ней, как она людьми играет. Я еще не знаю, как она нами играть будет, когда чудики придут.
— Но ведь жить стали лучше…
Дальше разговор по второму кругу идет. А мне так горько… Думал, если две полоски — значит, все! Своя навсегда. А тут — как была чужая, так и осталась.
Ксапа два дня допытывается, чего я как по голове тюкнутый хожу. Добилась. Рассказываю. И про разговор, и про полоски. Сначала сердится:
— Ах он… (Дальше совсем непонятно.)
— Переведи.
— Низшее существо из-под ободка УНИТАЗА.
— А что такое УНИТАЗ?
— Забудь. Мне что, больше всех надо, да?! Не хочу я больше ПРОМЕТЕЯ изображать.
— А кто такой ПРОМЕТЕЙ?
— Ой, забудь. Забыли и ПРОЕХАЛИ. Только РЕЛИГИИ вам не хватало…
Немного остывает и говорит мне:
— Ничего, перезимуем. Ты не сердись на Мудра. Он неправ, но ведь об обществе думает.
От этих слов мне совсем тоскливо становится. Неправ Мудр, я сам это чувствую, только себе признаться боюсь. Но если Мудр ошибаться начнет, то что с нашим обществом будет?
0
0