Киен Шао – талантливый и успешный ведущий, мускулистый брюнет, гроза девичьих мечтаний и настоящий герой – по совместительству ненавистный и нелюбимый мной супруг – был во дворце правителя Роана. Необходимо было обсудить некоторые пункты договора между Таларой и новой колонизированной планетой, а также условиться о совместных действиях при нападении аскай.
У меня же было акана четыре свободного времени, что несказанно радовало! Конечно, камеры следят неотрывно, а потому, я, как настоящий разведчик, не должна себя раскрыть никоим образом… С чего бы мне начать? Можно сходить к атакующим. Винки – единственное, что мне досталось от Агейры – мог быть не одним ключом к пониманию. Смогу ли я увидеть остальные вещи Алеса, или их уже забрали дознаватели?
Я направилась прямиком в пятый кассэ. Группа встретила меня радостно. Несмотря на мое замужнее положение, меня раза четыре крепко обняли и даже выразили соболезнования. Атакующие явно знали, как ко мне относился Агейра, что меня удивило.
– Он последнее время сам не свой был! – говорит добродушный инор Млен, – Мы-то сразу всё поняли, еще когда он занятия прогуливал в академии, вас поджидая. А уж тут, видя вас такой расстроенной, мы цветы так всей командой с планеты таскали.
– Да не робейте вы так! Оно, понятное дело, что за нелюбимого вышли. Не вы первая, не вы последняя. Женское дело подневольное. Да только Агейра не из тех был, кто руки опускает! Он хотел вас из этой заварушки вытащить. – Это уже инор Гаме.
– А Винки вам понравился? – спрашивает инор Даган, вечный конкурент и соперник Алеса, – Мы решили, что вам бы ребенка, тогда хоть немного счастливее будете.
Я, с удивлением и недовольством, глянула на него. – Да, ребенка достать накладно было, вот и получился мелкий пушистик, – посмеялся в ответ Даган. – вы, когда его не взяли, Агейра сам не свой был, решили, что одумается, наконец, чужую жену ревновать. Да вы сами пришли потом, испугались за любимого?
Я была шокирована! Это как попасть сразу из зимы в лето. Я, младшая Знающая, привыкшая держать лицо, но осознавшая, что все мои знания – обман, а правила поведения – ложь, пришла к ним, и увидела те искренние эмоции, которых мне не хватало. Они все знали, мне не требовалось ничего говорить. Атакующие не воспринимали меня, как жену их ведущего. Они знали мои истинные чувства, выразили словами то, в чем я сама себе не могла признаться. А я слушала, молча и удивленно, и не хотела их прерывать.
– Да вы не стойте столбом, пойдемте посмотрим вещи Агейры, может, себе сувенир какой возьмете. – снова инор Млен.
И мы двинулись к ящику. К одной из сотни железных дверок в стене. Я остановилась в нерешительности, видя экран, требующий ввести код. Что он мог загадать? Да что угодно! Разве я могу влезть в голову инопланетянина, хоть и такого любимого?
– Не робейте, маноре Манире.
И я снова смотрю на экран. А руки потянулись и набирают «Лирель»… Замок щелкнул. Я вздрогнула.
В ящике была форма, которая пахла Агейрой. Я взяла ее в руки, прижала к лицу, к груди. Мне сейчас было совершенно не стыдно! Я скучала, я любила, я теряла. Что бы не подумали про меня атакующие, это были вещи Лаартана… Это было еще одно касание к нему, как будто он жив. Мужчины разом, будто сговорившись, разошлись. В углу копошился только инор Гаме. Видимо, чтобы помочь в случае чего.
А я рассматривала свою железную сокровищницу. Сбоку на стенке висел серебристый блестящий кулон на цепочке. Метал был мне не знаком. Я взяла его. Прислонила к губам, прошептала «Лаартан» – совершенно неожиданно, то ли от моего голоса, то ли от угаданного пароля, кулон открылся, показывая свое нутро. Там были фотографии! Как в музейных экспонатах до-таларийской эпохи. Кулон с фотографиями внутри! Просто невероятно!
А еще невероятнее было то, что на первой были мы с Агейрой. Фото с камер записи. На площадке ожидания мигана. Я стояла с удивленным и чуть мечтательным лицом, которого от себя никак не ожидала, а сзади меня чуть приобнял Лаартан. Я помню этот момент. Он тогда так касался меня, что я тонула и таяла в его руках, не сразу сообразив, что маноре Знающей не полагается позволять учащемуся так себя вести. А он… Он тогда сказал, что заболел мной…
Что бы я могла сделать? Как бы я поступила, если бы все знала наперед?
Я бы сказала, что люблю? Да! Я всем сердцем хотела бы выразить те чувства, которые тайно росли во мне. Я бы сама прижалась к его нежным и волшебным губам, обняла бы, ни за что не отпустила бы… больше никогда не отпустила бы… и плевать на этот брачный договор и все мои обязанности разом! Но… если бы я полюбила сразу, то выдала бы шпиона арарсар… Он бы умер в пыточной. Что я могла сделать? Что он мог сделать? Ничего. Мы просто сделали так, как сложилось.
На второй фотографии была планета. Голубая планета, окруженная атмосферой, облаками и черным космосом. Его родная планета.
Не сразу заметила, что слезы катятся по лицу, уже откровенно измочив даже одежду на груди. Спрятала кулон в карман. Нужно что-то придумать, чтобы Киен его не увидел и не отнял.
На ровной стопке чистой одежды лежал учебный сеор. Я пролистала. У Агейры были великолепные оценки. Хуже было только с историей. За последний полный оборот Талары его работы проверяли трое старших Знающих. Трое, которые потом исчезли! Видимо, Алес хотел что-то им рассказать, открыть глаза на происходящее, хотел убедить, как знающего, так и группу… но камеры не дремлют… как его раньше не разоблачили? Хотя… атакующие – они такие, с ними всегда ждешь неординарных вопросов… Больше ничего особенного в сеоре не нашла.
В самом углу был странный сверток. В бумаге находилось непонятное устройство, размером с половину ладони, явно не таларийского происхождения. На округлом металлическом, и почему-то теплом, корпусе был экран и несколько кнопок с древними почти незнакомыми символами. Я спрятала устройство в складках за поясом. Кажется, оно даже само там закрепилось. Надеюсь, что этого жеста никто не увидит в записях камер. Делиться находкой я не планировала.
Почти в тот же миг инор Гаме кашлянул. Я обернулась и увидела мужа.
Сердце моментально ушло в пятки, руки дрогнули. Но я старалась выглядеть спокойной и невозмутимой. Киен стоял, широко расставив ноги на железном пупырчатом полу кассэ, его красный мундир выглядел каким-то особенно отглаженным, ровным и жестким. Широкие ноздри раздувались от гнева. Глаза неотрывно смотрели на меня. Только бы не отвести взгляд. Нужно выдержать.
– Киен, мы вскрыли ящик Агейры. – С самым наивным выражением сообщаю ему, – здесь нашелся сеор и несколько рисунков. Шао взял сеор из моих рук. Что-то мне подсказывало, что больше эту технику мне увидеть не придется. Супруг был зол, зол настолько, что не нашел слов для меня. Он не обнял, не поцеловал. Просто потащил меня за руку, не обращая внимания на сопротивление, и то, что я чуть не падала, едва поспевая за ним. Киен втолкнул меня в наше кимарти, дверь закрылась, затем снаружи провернулся ключ. Я снова была взаперти. Меня это устраивало.
И тут приключилось неслыханное. Давно забытое. Это было не отторжение, это был бунт! Он как будто забыл все прежние, вырезанные на коже уроки, сорвался с привязи, как пес, окрыленный щенячьей ностальгией. Конечно же, как она могла забыть! За время ее отсутствия его дочь побывала здесь трижды. А его дочь, это умелый подстрекатель, носитель оспенной бляшки, которому достаточно приблизиться и пожать руку ничего неподозревающему прохожему. Геро слишком много времени провел с этой девчонкой. Слишком долго был предоставлен самому себе. Вот и набрался дерзости.
— А знаю. Знаю, кто над тобой так славно потрудился и даже знаю, где ее искать.
После этих слов на лице Геро отразился смертельный ужас. Он так побледнел, что герцогиня подумала, уж не прячет ли он свою дочь в шкафу. С него станется. Чего он так испугался? Она всего лишь подошла к столу. Давно заметила разбросанные рисунки. Еще одна его забава. Сначала изводил бумагу сам, черкая на ней угольным карандашом, затем принялся учить свою дочь. За время пребывания здесь этого крикливого звереныша возникла целая стопка черно-белых набросков. Герцогиня приблизилась к столу и принялась их рассматривать. Кого тут только не было! Летопись Ноева ковчега. Всякая летающая, ползучая и скачущая тварь. Его дочь, вероятно, тыкала пальцем в каждое из подвернувшихся ей созданий. Вот вспорхнувший с ветки дрозд, вот замершая на камне ящерица, вот пес, тот самый, с подведенным брюхом и торчащим хребтом, с ободранным боком и поджатой лапой, вот вытянутая морда фриза с удивленно выкаченным глазом, вот голова мраморного сатира с пятнами плесени, с паутиной трещин, а вот… Боже милостивый, портрет самой уродливой служанки, кособокой Жюльмет, у которой во рту недостает с полдюжины зубов. Эта служанка была единственной из всей женской прислуги, кому дозволялось переступать порог его спальни. И как живо нарисовано, какое сходство! И, конечно же, с десяток изображений девочки. Ее он рисовал бесконечно. Каждый поворот головы, перемещение тени, движение губ и глаз. Он почти документировал ее бытие, как прилежный летописец. Были каракули и самой… наследницы. Чудовищных размеров цветы, фигуры в треугольных платьях, торчащие в стороны конечности с паучьими пальцами. И ни единого намека на нее, на ту, кто властен над их жизнью и смертью. Для нее, принцессы крови, не нашлось и клочка бумаги, жалкого обрывка. Ее там не было. Ее нигде не было. Были бессловесные, четвероногие твари, была уродливая служанка, а ее не было.
Позже, когда пришло осознание содеянного, а с ним привычная мука, она не нашла ничего лучше, как по многолетней привычке, возвести вину на жертву. Геро сам во всем виноват. Он всегда виноват. Чего ему стоило нарисовать и ее, свою хозяйку? Пусть даже рядом с кошкой, рядом с тем мраморным фавном, у которого слуги герцога де Майена отбили нос. Она бы не сочла это за оскорбление. Пусть бы даже рисунок был нелицеприятным шаржем, пусть бы он преувеличил ее черты, заострил бы нос, свел бы до узкой прорези рот. Она бы все стерпела. Но Геро о ней даже не вспомнил. Он нарисовал служанку. Служанку! Старую, уродливую горничную! И сотню раз запечатлел свою дочь. Даже пятна от фруктового сиропа, которым она перемазалась, уплетая десерт. Он запечатлел, правда, очень схематично, несколькими штрихами, лицо девочки едва угадывалось, но ясно видны ее грязные пальцы.
— Я приказала тебе раздеться, — произнесла герцогиня, не оборачиваясь. – Ты уже начал. Продолжай.
Что-то такое звякнуло в ее голосе, чему она сама была не рада, что-то уже за пределами страсти, уже враждебное, господское, чему он не посмел противиться. Он спохватился, но ей уже потребно другое. Ей не нужна его суетливая поспешность, с какой он готов устремиться в спальню. Ей это даже противно. Он упустил свой шанс.
— Здесь ложись. На ковер.
Он изумлен, но подчинился. Вообразил, что это ее фантазия. Нечто подобное уже случалось, ей нравилось видеть его обнаженным, распростертым у ног, стоящим на коленях. Когда человек наг, он слаб и жалок. Одежда это своеобразный статус, к ней прилагаются все права и законы. А без одежды смертный всего лишь червь. Тут уже не до божественного сходства. Тут первозданное несовершенство.
Она столько раз видела его обнаженным, что это зрелище давно бы утратило для нее интерес, будь на месте Геро кто-то другой. Да и сам Геро должен был свыкнуться с процедурой. Чего, собственно, ему стыдиться? Они все знают друг о друге. Они давние любовники, чьи тела уже давно приспособились и притерлись. Нет никаких тайн, стыд давно заместился бы привычкой. Так произошло бы со всяким, кто состоит в долговременном союзе. Но только не с ними. С ними этого рутинного привыкания не случилось. Во всяком случае, со стороны Геро. Он так и не избавился от своей провинциальной, монашеской застенчивости. Что вызывало порой раздражение. Герцогиня догадывалась, что это был вовсе не стыд, а скорее попытка сохранить себя, свою человечность, не дать свести божественное подобие до животного бесчувствия. Было и подозрение, что с любимой женщиной он бы не играл в эти ханжеские игры. А ее, свою владелицу, он не желает, и потому ее взгляд по-прежнему оскорбителен. И он по-прежнему делает попытку уклониться, укрыться отнее, подтянуть колени к животу, скорчиться и стать невидимым. Но ему это не удастся. Он будет лежать так, как она прикажет, как освежеванная добыча со всеми жилами, венами, связками напоказ.
Она стояла над ним с рисунками в руках. Она еще не решила, что сделает с ними. Она вся обратилась в орудие, в мясницкий крюк, клещи, штырь, зазубренный клинок, в наточенный клин и все прочие средства для извлечения боли. Еще она хотела бы стать пыточным колесом, а заодно и дыбой, чтобы разнообразить его опыт. У нее нет нужды притворять все эти фантазии поочередно. Она воплотит их все сразу. Ибо есть одна незаживающая рана, есть несросшийся перелом, где кости до сих пор находят одна на другую, есть вживленная в самое сердце проволока, за которую можно потянуть. Нет, этих ран не видно, они скрыты от непосвященных, но ей они известны. Его дочь. Вот она рана, вот куда она вонзит свой раскаленный прут, свой ржавый, с зазубренными клинок, и медленно повернет в этой ране.
— Знаешь, твоя дочь очень красивая девочка. Смышленая.
Портрет девочки оказался самым верхним рисунком. Она смотрела в ненавистное лицо. Она верила, что способна осуществить то, что пророчествовала. Он слышал и тоже верил. Он даже пытался вскочить, но она ловка придавила башмаком кисть его руки, на которую он оперся. Она говорила и говорила. Говорила нечто чудовищное, ужасаясь собственной изобретательности, той грязи, что порождали ее фантазии, их подробной красочности. Она выкладывала свои фразы, как раскаленные докрасна бляшки. Она впечатывала их и вгоняла. Она слышала, что существует особое искусство украшательства тела, коим злоупотребляют дикари в Новом Свете. С помощью иглы под кожу вливается краска. Бывалые путешественники в светских салонах рассказывали о замысловатых узорах, таинственных знаках и даже географических картах, которые иглами и краской внедряли в самую плоть. Ей вдруг представилось, что у нее в руке связка подобных игл, и она макает их в краску. Да и зачем ей краска, если есть его кровь? Этими иглами она будет выводить свои фразы на его теле, накалывать мелкими точками, для того, чтобы ранки не успели затянуться, она будет освежать этот след, углубляя кровавую бороздку. Она могла бы поступить согласно прецеденту, воспользоваться способом быстры и действенным: сплести свои фразы из стальных волокон, раскалить и выжечь их все сразу, покрыть этим узорчатым приговором все его непокорное тело, с головы до ног, чтобы он уже не мог заслониться от нее забвением, а был бы приговорен к вечному познанию этих рун.
— Нет, не надо, пожалуйста, — шепчет он.
Он уже чувствует боль. Губы сухие, дыхание прерывистое.
— За детскую чистоту платят немало. За изначальную, божественную девственность, за ту, что до грехопадения, в первые часы воплощенной вселенной.
Его кожа останется гладкой, нетронутой. На ней все так же зазывно будут плясать тени, то скрывая, то подчеркивая совершенство линий. Он по-прежнему желанен, цвета золотистого плода, с черным шелком спутанных волос, в переплетении натянутых жил и связок. Но где-то в глубине его разума, за туманом зрачков, происходит черная работа, где-то иглы вонзаются, извлекаются, смачиваются кровью и вновь погружаются в эфирную плоть, где-то проступает несмываемый, неизлечимый узор.
Но ей и этого показалось мало. Не было видимых свидетельств. Того, что происходит в его разуме, она не видит, к тому же, шумом собственных мыслей и страхов он способен заглушить ее слова. Он так взволнован, что близок к горячечному забытью, а ей не хотелось бы его отпускать, он должен присутствовать, видеть и слышать. Тогда ей пришел в голову этот отвлекающий маневр, чтобы занять его глаза и озадачить разум, а если удастся, то и вернуть заиндевевшему телу былую чувствительность. Она медленно, так чтобы он успел заметить ее движение, поднесла к ближайшей свече верхний рисунок. Бумага быстро занялась, огонь побежал, разлагая волокна в пепел, а затем черные хлопья посыпались на его грудь и живот. Геро инстинктивно свел колени и прикрылся рукой. Но взгляда не отвел. Он смотрел, будто на его глазах кто-то развеял пепел погребального костра. Еще один пылающий треугольник она отпустила, когда огонь едва не коснулся пальцев. Угроза пустая, уголок испустит огненный дух, изойдет дымом, прежде чем достигнет живого тела. Так и случилось. Усмехнувшись, она взялась за второй рисунок. И заговорила вновь, с тем же мстительным вдохновением.
— Я тут бессильна что-либо изменить. Устройство мира такого, что судьба женщины, высокородной или простолюдинки, быть купленной или проданной.
Второй рисунок догорел. И снова горящий отрывок не достиг цели.
— Их отвозят на телегах в Отель-Дье, там они умирают, их бросают в общие ямы и засыпают известью.
Она все подбрасывала рисунки в огонь, он жадно поглощал добычу, уродуя, растворяя лица и образы. Пепел уже засыпал его лицо, уже налип на ресницы. Он был подобен еретику, чьи богохульные сочинения приговорены к аутодафе у него на глазах.
— Горчайшее из разочарований избегнуть свой судьбы. Если уж сам Господь установил этот справедливейший миропорядок, примерно наказав Еву и ее дочерей, то как можем мы противиться Его воле?
Последний рисунок догорел. Геро не шевельнулся. Действительно в забытьи? Но дыхание по-прежнему короткое, рывками. На груди по своду ребер выступили бисеринки пота. Его обычная уловка – попытаться укрыться в самом себе. Но это иллюзия. Ему даже не удалось оглохнуть. Он все слышал. Хотя и притворяется бесчувственным. Лицедей. Его голова от прикосновения только мотнулась. Он впал в оцепенение. От него мало что добьешься. Подобрав юбки, она направилась к двери.
[1] Так называли казнь гильотиной
[2] Кахексия — крайнее истощение организма.
[3] В Средневековье, когда знатные мужья уходили на войну (особенно на Столетнюю. Или еще куда), их жены ткали гобелены, изображая их подвиги: настоящие и не очень.
[4] Клистир — устаревшее название клизмы.
[5] Шарантон — клиника для душевнобольных.
[6] Кроули имеет в виду философское сочинение "Левиафан" Томаса Гоббса. Гоббс отождествлял библейского монстра Левиафана с государством.
[7] По непостижимому замыслу во французском языке это слово тоже состоит их трех букв. (le zob — и нет, это по контексту не зоб)
[8] И такой порох действительно был! Порох Бертолле. В 1788 году после несчастного случая на фабрике с этим порохом работы с ним были приостановлены. Забавно, что часть запасов летом 1789 года была перевезена в Бастилию. На следующий день состоялся штурм этой крепости. Порох мог попасть в руки кому угодно.
[9] Кроули цитирует строчки из монолога Катрины. "Укрощение строптивой" — У. Шекспир
[10] Азирафаэль цитирует строчки Бенволио. "Ромео и Джульетта" — У. Шекспир
"Трахнул" и "соснул" упоминаются в самом что ни на есть культурно-литературном значении!
В далеком тринадцатом веке один итальянский монах имел неосторожность заявить, что ангелы неспособны грешить. Эта прописная истина вышла из сомнительной посылки, мол «раз ангелы постоянно созерцают Бога, являющем собой чистое БЛАГО, то никому из них не взбредет в голову выбрать зло». Кроули мог бы легко заткнуть этого затворника, просто предъявив ему Азирафаэля. Может, тот слишком часто прерывал «созерцание» земными трапезами, может, по другой причине, но его ангел не вписывался в общую благополучную картинку. Это не было открытием. Все-таки они знаются без малого пять тысячелетий! Однако события последних дней показали, что Азирафаэль — саквояж с двойным дном. И если первое, в меру греховное, Кроули изучил хорошо, то второе явило столько омерзительных подробностей, что лучше бы он туда не лез. Вот хотя бы две главные, которые он выделил:
1) Азирафаэль — сволочь, каких еще поискать. И ладно бы сволочь, которая только дразниться и умеет. Теперь сволочь перешла в наступление, расковыряла душу (или что там у него вместо души?), как заправский алиенист, и радостно унесла ноги. А из позыбытой вскрытой души хлынуло все самое гадкое и отвратительное и никак не желало затекать обратно.
«Прекрасный, восхитительный, сводящий с ума?» — так он говорил?!
«Да я тебя с грязью смешаю, как только увижу снова».
Возможно, Кроули отреагировал бы спокойнее, очнись он в пропитанном пылью мраке не один, а рядом с тем, кого опрометчиво назвал «прекрасным и восхитительным»! Но, увы, он очнулся один: на полуразваленном диване, с пульсирующей болью в висках и ломоте во всем теле, будто его несколько раз приложили о стену.
С ним еще не случалось такого, чтоб его оглушали сразу после поцелуя (ВЗАИМНОГО!) и почти что невинных (ладно, не очень) поползновений на выставленную вперед ляжку. Когда-то давали пощечину — да, было дело. Но чтобы оглушить и оставить в темноте и одиночестве… ЭТО ОН ОСТАВЛЯЛ других в темноте и одиночестве. Это его работа!
«Поговорим, дорогой», — тьфу. Как он мог на это… о, ужас.
2) Азирафаэль — сволочь. Но это уже даже не личное. А, так сказать, общественное.
— Максимилиан! Не время падать духом, когда Республика в опасности! Дантон с Демуленом совсем страх потеряли, им мало твоего Комитета справедливости, они вопят, чтобы мы открыли тюрьмы и отпустили ВСЕХ подозрительных! Эбер в «Пьере Дюшене» винит нас в травоядности и просит большой красной обедни [1]! Патриоты обеспокоены твоим долгим отсутствием! — Сен-Жюст прислонился щекой к двери, которая, несмотря на все его многочасовые увещевания, оставалась наглухо закрытой.
Элеонора стояла рядом, блестя слезами в огромных темных глазах. Куталась в шаль, словно в ознобе, и то и дело мусолила ее края.
— Максимилиан! — вторила она. — Ну пожалуйста!
Робеспьер заперся в своей комнате и никому не отвечал уже третий день. Кроули сидел в кресле, не снимая упелянда, прижимал к себе котомку с едой для мадам Бланк и лицезрел спектакль «выкуривание лидера якобинцев из его кельи».
Браунт — пёс Робеспьера — уже с полчаса слюнявил его колено. Кроули поглаживал тяжелую лохматую голову и нисколько не противился компании. Браунт устраивал его больше, чем эти двое.
— Да оставьте его в покое. Проголодается — сам выйдет. А как посрет — от запаха взвоет. Тоже выйдет.
— ГРАЖДАНИН СЕРПЭН.
— Ну, а что? Зато правда.
— Вместо того, чтобы перемывать кости у него за спиной, идите и поговорите с ним.
— Как вы, Элеонора? — Кроули размазал вязкую собачью слюну по колену, а затем вытер руку с ее остатками о шерсть Браунта, — Вы разговариваете с дверью третий день. Она вам не очень-то отвечает.
— Вы — бессердечный и отвратительный! — с юношеским пылом заявил Сен-Жюст, грозя ему указательным пальцем с идеально подпиленным ногтем, но быстро вернулся к восклицаниям. — МАКСИМИЛИАН! Ты нужен стране! Отопрись!
«Блестит корсарской серьгой, лохмами трясет, пилит взглядом исподлобья — ох, боюсь-боюсь!»
На самом деле Кроули даже представлять не хотел, что чувствует несчастный Робеспьер. Попасть под соблазнение ангела — это надо как-то пережить. А попасть под соблазнение ангела, который явился в виде твоего идеала (но ведет себя не как идеал, а как напористая начитанная путана) — лучше сразу под нож и наверх. Или вниз. Как получится.
Человеческий разум хрупок… Мало того, история, достойная пера Софокла обернулась Мольеровской комедией. Еле переводящего дух Робеспьера огорошили вестью, что настоящая Элеонора слегла с приступом мигрени. Ни на каком балу она не была и в помине, а отец просит прощения за неоправданные ожидания и приболевшую дочку…
Интересно, что подумал Робеспьер, когда сопоставил факты? Что он сошел с ума? Померещилось? Или что он, простофиля, просчитался даже с семьей Дюпле, и роялистские заговоры просочились в его последнюю обитель спокойствия?
— Уйдите. Я попробую, — сказал Кроули, почесывая чувствительное место под ухом Браунта, отчего тот благодарно поскуливал. — У меня через час встреча, а наблюдать ваш цирк и далее нет никакого желания.
— В-вы! Вы отвратительны! — кипел Сен-Жюст.
— А вы повторяетесь! — фыркнул Кроули.
— Луи, — взмолилась Элионора. — Может быть, дадим гражданину Серпэну шанс?
— Да чтобы я… и ему…
— Ну, если вы так хотите, чтобы ваш идол позорно помер от кахексии [2], я откланяюсь прямо сейчас…
— Нет, нет! — Элеонора разъяренной кошкой вцепилась в локоть Сен-Жюста. — Мы с Луи прекрасно проведем время за вязанием перчаток! Луи, ты ведь не откажешь мне в услуге и подержишь пряжу?
— Но я… — Сен-Жюсту не предоставили выбора. Кроули не без внутреннего торжества проследил, как этого провинциального щеголя увлекли вниз по лестнице — в гостиную.
«В роли вязальной прялки ты будешь в сто крат полезнее».
«Что ж, неправильный демон, приступай творить благодеяния!»
Все-таки сняв упелянд, Кроули оставил его на кресле (но котомку предусмотрительно взял с собой. Мало ли чего ожидать от этой прожорливой псины!) и прильнул к замочной скважине.
Легкий посвист ветерка гулял по недоступной комнате.
«Этот дурак еще и окно настежь растворил?»
Казалось бы, делов-то! — призвать демоническую силу, и ригель замка отскочит сам собой. Но подвергать еще не окрепший после пережитого дух Робеспьера новому потрясению — нет, это уж слишком. Он должен сам отпереть дверь. Или подумать, что сам. Как бы Кроули того ни хотел, легкого пути не будет.
— Утро добрым не бывает, так и выпить подмывает! — громко провозгласил он.
Ну, а что? Хуже он уже точно ничего не состряпает. А так, может быть, нарвется на лекцию о добродетели…
Ноль реакции.
— Представляете, в моей секции один затейник маркиз выдумал преинтересную вещицу. На манер «Гусиной игры», но только в патриотическом духе. Бросаешь кубики и ходишь фигуркой на определенное число полей: да только в каждой клетке памятный момент славной Революции: от Бастилии до созыва Национального собрания. Я принес! Составите компанию? Увы, сам я застрял на дереве Свободы!
Опять ничего.
— А вы не очень то словоохотливы сегодня, дорогой Максимилиан!
Молчание становилось тягостным.
«Я кто ему, исповедник, что ли?»
Вдруг послышалось хлопанье крыльев. Выразительное «курлы» не оставляло сомнений в их обладателе.
— Голубей кормите? Ну как, клюют?
— Нет, голубиную Конституцию принимают! Естественно, клюют! — голос Робеспьера был не мягче наждачной бумаги, но ОН ДОБИЛСЯ ЭТОГО! Робеспьер заговорил.
— Значит, вам скоро придет письмо.
— Что за чушь вы мелете?
— Это не я мелю, а народ. Примета такая есть.
— Приметы-поговорки-предания-легенды, — протараторил Робеспьер, — банальные игрища досужего ума. Постойте… Как там письмо, что я передал вам?
— Все прошло как по нотам! — Попробуй тут не приври! — Буквально сегодня получил известие, что оно покинуло пределы Франции на торговом судне, следующем в Бостон.
— Уже хоть что-то хо… — остаток фразы утонул в сплошном шелесте крыльев.
— Осмелюсь спросить, у вас там вдоволь хлеба? Как бы вас не сожрали.
— Последняя краюха на исходе.
— А у меня есть. Только что с рынка. Свежайший!
— Птицам нельзя давать свежий хлеб! — Сколько гнева!
— Не беда, — нашелся Кроули. — Черствый хлеб тоже имеется. Вы берете или нет?
— … беру.
— Но для этого придется отпереть дверь!
Спустя минуту дверная ручка неохотно дрогнула и провернулась, дверь открылась ровно на два дюйма. Кроули этого хватило, чтобы просунуть ногу в образовавшийся проем.
— Когда я говорил «беру», я имел в виду хлеб, а не вас!
— Но я тоже люблю птиц! Мой отец в Бретани держал голубятню, пока мать не взъярилась и не велела распродать, мол, весь ее палисад изгадили. Сколько горя-то было!
— Ну проходите, только быстро!
Перед Кроули предстал Робеспьер в своем черновом варианте: обширные, как лунные озера, круги под глазами; засаленные волосы, заплетенные в небрежную косицу; рыхлая воспаленная кожа. Тощие лодыжки выглядывали из-под полов полосатого шлафрока, и длинные кривоватые пальцы поджимались от сквозняка. Никаких тебе белоснежных чулок, темных очков и кропотливо убранного парика. Самый обыкновенный человек без масок и оков.
Робеспьер слеповато и зло щурился, когда закрывал за ним дверь.
«Красавец», — искренне подумал Кроули.
— А вы, смотрю, тоже рыжий! Сколько у нас общего. А вы мне открывать не хотели…
Кроули, прижимая котомку к груди, с любопытством огляделся. Когда он еще побывает в спальне столь видного политического лидера?
Кровать была аккуратно заправлена — ни единой складочки. Зато рабочий стол был не в лучшем состоянии: похороненный под грудой скомканных листов и поломанных перьев — он напоминал поле побоища, где все кончилось плохо и все умерли. Залистанный томик Руссо возвышался над побоищем как монумент павшим воинам.
Отделившийся от пернатой стаи, оккупировавшей подоконник, серый наглец восседал на плафоне лампы и ожидал подаяния. Кроули протянул засранцу горсть крошева, и тот, словно давно прирученный, покорно защипал.
— Хотите, я вас тоже покормлю? — спросил Кроули, краем глаза наблюдая, как Робеспьер потерянно бродит по комнате. — Вы же явно ничего не ели. Могу что-нибудь приготовить специально для вас и принести. Что вы любите?
— Апельсины любил. — сказал Робеспьер. — До недавнего времени.
— Чего нет, того нет. Но могу достать варенье. Пирог сладкий хотите? Гх-м. Шарлотку?
— Антуан. Зачем вы пришли?
— Они заставили, — признался Кроули. — И если вы не хотите, чтобы они и дальше таранили вашу дверь, то лучше бы вам покинуть пернатую компанию. Элеонора …вас ждет. Два дня глаз не смыкала. Только сейчас за вязание села. Пойдемте уже, а то она свяжет вам рыцарский гобелен. [3]
— А я совсем забыл о ней… — Робеспьер воровато оглянулся на свой стол, заваленный бумагами — в них были явно не стихи.
— Никогда не поздно объясниться.
— И что я ей скажу?!
— Скажите, как есть. Она не пришла на литургию, вы заволновались, вам стало дурно … Один мой дядя страдал видениями. Так страдал, что не отличал реальность от вымысла. Однажды вообразил себя кукушкой и улетел жить на дерево. Каждому проходящему мимо гражданину с ветки куковал, сколько ему осталось. Но парочка клистиров [4] и припарок скипидаром сделали свое дело! Да здравствует Шарантон! [5]
— Вылечился? — оживился Робеспьер и наконец занял место у плеча, погладив обедающего голубя по серому крылу. Такой… миниатюрный по сравнению с ним — дылдой. Кроули едва подавил желание переплести его жиденькую косицу: некоторые прядки некрасиво торчали из-за ушей.
— Нет. Умер.
— Правда?
— Нет.
Робеспьер демонстративно закатил глаза.
— Хотите сказать…ничего не было?.. — медленно произнес он больше самому себе. — И что это всё… наваждение? И Элеонора… и Левиафан…
— Как это ничего не было? — перебил Кроули. — А я? Я был! Чуть-чуть. Как вы могли забыть! И какой Левиафан? Вы Гоббса [4] перечитали, дорогой мой. Вам надо чаще гулять.
— Гулять, — в прострации повторил Робеспьер. — Но…
— Так, значит, пирог? Я отменно готовлю. И закройте уже окно. У вас такая холодрыга… — Кроули докормил голубя и прогнал его с лампы, сам исполнив собственную просьбу. — Так-то лучше. А теперь…
— Антуан. Кто сидел у вас на коленях?
— Девица какая-то. Просто пригласил потанцевать. Она меня оттанцевала, а потом на колени еще как прыг! Лягушка-затейница. Но вы ее так отчаянно согнали своим «Элеонора»! Я аж подумал, вы ревнуете. Меня, конечно. Так что? Приведем вас в порядок и обедать? О! И игра! Мы просто не можем не сыграть! Вы же не откажете?..
Какую чушь он только ни нес, на какие ухищрения ни шел! И игру какую-то дурацкую на ходу придумал, и корку свежего хлеба с куском сыра незаметно всучил, которые Робеспьер стал жевать будто бы механически, и вывел его, как ягненка на веревочке, в гостиную.
Доставлен Робеспьер, одна штука. Одетый. Напудренный. Прилично пахнущий. Получите-распишитесь.
Элеонора тут же заквохтала над ним, как над треснутым яйцом.
«Милый Максимилиан».
«Голубчик».
«Я так за тебя перепугалась».
Тьфу. Тошно.
Сен-Жюст вторил такой же тупой курицей.
Хоть раз в жизни нашлась бы курица на его голову, которая с таким же рвением кудахтала бы над ним. Плевать, что со стороны выглядит ужасно.
Робеспьер таял от этого внимания. Улыбка появилась на его губах, как весеннее солнышко из-за тучи — такая же робкая и неуверенная. Но теплая. От тепла сходит снег и взрастают цветы. Может быть, и тут что-нибудь… взрастет.
«Да нужен ты кому-то, нужен, везунчик», — Кроули незаметно оставил эту компанию, забрав с кресла упелянд. Все равно они удалились на кухню пить чай, совершенно забыв о его присутствии.
Что ж. Свою роль выкуривателя он отыграл.
А уж как Элеонора залечит раны, оставленные Азирафаэлем, и залечит ли вообще — не его дело.
***
— Мадам Бланк…
— Да, Антуан?
— Можно я с вами посижу? Чуть-чуть.
— Что-то случилось? — уже явно готовящаяся ко сну мадам Бланк шире распахнула дверь. Лохматая Фру-Фру выглянула из-за ног хозяйки, недовольно тявкнув.
— Нет-нет. Просто я готовил другу и… много вышло. Лишнее. Не хотите со мной поужинать?
— Тут целый пирог, Антуан!
— Я перестарался, — широко улыбнулся Кроули. — Так отведаете?
Мадам Бланк видела всю его убогость как на ладони. Одинокий, стареющий никому не нужный комиссар, у которого кроме работы — ничего нет. Но смысл играть в гордеца, раз он сам поднялся…
— Заходите, Антуан. Вы же знаете, я всегда вам рада.
«Старики должны держаться вместе!» — он утешал себя этим.
В общем, она была неплоха. Неплоха настолько, насколько может быть неплоха шестнадцатилетняя девочка. Миленькая, чистенькая, компактная, как дорогой свеженький аксессуар, который еще никто не облапал на витрине. Эдакая хорошенькая сумочка, если бы он коллекционировал сумочки.
А еще она была молчалива. И говорить приходилось ему.
В общем, это тоже… неплохо. Он любил говорить. Он вообще был тот еще болтун, как заметила одна дама, с которой он делил койку еще в девятом веке. Дама питала слабость к его рыжим кудрям и не пугалась змеиных глаз, считая их безобидной незаразной болячкой.
— Тебе просто не повезло, Кроули, — говорила она.
Дама ждала, что он поведет ее под венец, купит корову, заделает семерых карапузов и состарится с ней в одной постели. Он уже присматривал корову — пятнистую, толстобокую и большеглазую — и разучивал роль главы семейства, но дама узнала, что он демон. Швырнув в него грубый самодельный крест (он очень ловко увернулся, между прочим!), она ушла в монастырь. Колючее «изыди» и четыре поросших травой холмика на заднем дворе — все, что он получил по окончанию той пятилетки. Корову так и не успел приобрести. На том спасибо.
На самом деле он любил женщин. Впрочем, мужчин он тоже любил. Просто ни с теми, ни с другими ему не везло катастрофически. То вот «изыди», то мерли, как мухи, то просто Азирафаэль «случался», и смертные меркли, отступая на второй план… И хотя Азирафаэль случался не так уж часто, но когда все-таки случался…
«Ох».
Его улыбкой можно было осветить самую темную ночь. А в пуховые волосы хотелось зарыться, как в одеяло.
Когда-то Кроули сказал Азирафаэлю, что он белокож и белокур, как эталонный ангел. Таких надо помещать на полотна и высекать в мраморе.
— Я не белокурый, я седой, — сказал Азирафаэль, доставая из корзинки очередной абрикос. Кроули не поверил.
Девочка смотрела на него выразительными зелеными глазами. Он смотрел в окно и рассказывал про Англию: про клочья сырого тумана, серое небо, за которым и неба не видно, и Шекспира, который писал ужасные трагедии. Мадам Бланк хлюпала чаем и неприкрыто умилялась.
На днях она шепнула ему, что гражданский брак, заключаемый в ратуше — это возмутительно! У нее есть знакомый кюре, который может обвенчать, если он хочет. Не в храме, естественно, ведь те давно закрыты. Священник на дом. До чего дошел прогресс. Конечно, венчаться в пору, когда за одно отправление культа могут упечь за решетку — задумка рискованная. С другой стороны, почему бы и нет? Дантону можно, а ему нельзя? Рыжий, что ли?
Развалившись в кресле, он невинно развлекал своих слушательниц рассказами, то и дело косо поглядывая на мадам Бланк. Конечно, она случайно позвала свою кузину погостить на неделю. С такой же случайностью она звала на ужины в течение этой недели и его — «за компанию, вы же все равно, Антуан, сидите один, как сыч».
Совпадение? Не думаю!
Мадам Бланк все-таки решилась разбавить его концентрированное одиночество вот этой… девочкой. Как там ее зовут-то?..
Кроули не сопротивлялся. Он позволял себе заигрывать с кем угодно. Он свободный демон в конце концов. И никому ничего не должен. Если желание появится, зайдет и дальше, хоть оживит парой-тройкой пикантностей сухие отчеты для Вельзевул. Пусть от зависти лопнет!
Правда, чем дольше он болтал, тем сильнее понимал, что на самом деле хочет спуститься к себе и лечь спать. Спустя полчаса он заявил об этом желании открыто и, невзирая на умоляющий взгляд мадам Бланк, поспешил откланяться, поцеловав дамам руки.
Закрыв за собой дверь, он обессилено прислонился к ней головой. Постоял, представляя, как смотрится со стороны, и со всем театральным изяществом, которое только мог выдать, сполз вниз. Внизу и остался.
Тут хорошо. Раздеваться не надо…
Он снял мешающиеся очки и прикрыл глаза.
До дивана было лень добираться.
***
Рабочий день, казалось, никогда не подойдет к концу. Вереница просителей протянулась от стола вплоть до входной двери, а там — терялась в изгибе коридора.
Кроули всегда наперед знал, о чем его попросят.
— Выдайте свидетельство о благонадежности на моего сыночка. Ну написал он пару нехороших слов на декрете Конвента, так это дело молодое. Не в тюрьму же его за три буквы?! [7]
— Выдайте мне, пожалуйста, новую продуктовую карточку. Я опять потерял. Честное слово!
— Прошу сочетать нас гражданским браком. Нет, не потому что я не хочу в армию! Мы искренне любим друг друга!
Эх. Людишки, людишки. Со своими маленькими и не очень прегрешениями. Но Кроули смотрел на них с сочувствием и ироничной улыбкой. Это у Робеспьера французский народ абсолютно стерилен, будто его только что вынули из чашки Петри. Но стоит сделать хотя бы шаг из-под сени дома Дюпле, как мириады людских прегрешений невидимыми бациллами тут же липнут к коже.
Добродетель Робеспьера, увы, оставалась красивой сказкой на ночь.
За своим обшарпанным столом Кроули исповедовал совсем другую добродетель, но считал себя нисколько не хуже. Ему даже доставляло удовольствие подменять своей персоной весь состав местного Комитета. Все-таки все его члены должны когда-то работать и на себя тоже. Муниципальным жалованьем при галопирующей инфляции особо не разживешься. Одному справлялось даже легче, никто не лез со своей инициативой.
Но вот свет из окон потускнел на два тона, а это значило лишь одно: пора закрываться. Все ходатайства были удовлетворены, или так заявителям казалось…
Кроули запер бумаги и чернильницу в шкафчике стола и уже набросил на плечо каррик, как дверь протяжно скрипнула. На пороге очутился сутулый старик внешним видом смахивавший на огромную потасканную ветошь. Ветошь-ветошь, тебе пора на помойку.
— Прием окончен, — сказал Кроули. — Приходите завтра с девяти. Работаю без обеда.
— Мне только спросить… — И наглый старик зашаркал по направлению к нему, размазывая таявший грязный снег по полу.
— Дядя, вам сюда не надо. По домам, по домам! Комиссар не железный, он хочет на покой. Его дети ждут.
— Нет! — Старик не церемонился и щедро высморкался, утерев влагу обшлагом куртки. — Это вы послушайте меня, гражданин! Я пришел сюда донести на одного премерзкого дезертира, гнусного изменника и самое страшное слово: недобродетельного!
Клацнув с досады зубами, Кроули скинул каррик и сел обратно на протертый стул.
— Ну раз так, вещайте. Кто он этот ваш дезертир?
— Он перед вами! — На этих словах старикашка поднял голову и одарил его щербатой улыбкой.
Кроули не без омерзения всмотрелся в перекошенное лицо, на котором долгие годы жизни отыгрались, как могли. Его не покидало ощущение дежавю.
— Вы кого-то мне напоминаете, дядя.
— А вы подойдите поближе, гражданин. Я не кусаюсь.
Кроули исполнил просьбу. Слегка вздернутый нос, выцветшие непонятного цвета глаза, пигментные пятна по дряблой шее…
Старикашка протянул руку. Золотой лев блеснул на перстне в тусклом вечернем свете.
— ТЫ! — Называть имя не было надобности. — ТЫ ПОСМЕЛ ПРИТАЩИТЬСЯ КО МНЕ НА РАБОТУ?! ПОСЛЕ ТОГО, ЧТО БЫЛО?!
— Спокойно, Кроули, я все объясню! — Азирафаэль, будь он не ладен, вскинул руки вверх.
— Что, теперь по старушкам пошел?! Не советую. Маскарады — твое слабое место.
— Ты дашь мне шанс объясниться?!
— Как ты мне дал?!
Кроули отступил на шаг: кулак слишком просил встречи с растерянно улыбающейся физиономией. Отвернувшись, он запустил ногтем в многострадальную столешницу и стал проделывать в ней очередную бороздочку. Бороздочек скопилось много. Будь его воля — просто испепелил бы. Но нельзя. Имущество казённое.
— Кроули, когда ты лишился чувств…
— Не продолжай! Я сделаю это за тебя! — Кроули даже не подозревал, какой чудовищный запал ярости он скрывал за маской добродушия все эти дни. Реакция пошла, рванет! АТАС! — Ты с самого начала не хотел со мной! Но я был напорист, о да! И ты спасовал, прикрывшись жалким «давай поговорим». Чудесно поговорили.
— Кро-у-ли!
— Уж не знаю, чем ты там меня трахнул. Но соснул я знатно! Просыпаюсь — а моя пташка-то вжух! Тю-тю! Улетела! Я лежу позабытой рухлядью на ссанном диване и кормлю клопов.
— Там не было клопов!.. И он был не ссанный!
— О! Конечно. Это самое главное. Знаешь, кто ты после этого?! ТЫ…
— АНГЕЛЫ! — завопил Азирафаэль. — Там было пруд пруди ангелов! Я прикрыл тебя от Гавриила.
— Свою задницу ты прикрыл, а не меня.
— Нет, дорогой. Мне бы тоже досталось, но ты… совсем другое. Тебя бы не только развоплотили, если бы всё это вскрылось.
— Ты серьезно?
Азирафаэль кивнул.
— Ладно, это надо хорошенько обдумать… — К этой фразе обычно полагался штоф коньяка. Кроули опустился на стул и достал из стола рюмку и полупустую бутылку. Налил. Выпил залпом.
— А мне?..
— И какого рожна армия ангелов явились поглазеть на Мое Высочество?! — Кроули проигнорировал взгляд, полный мольбы, и намеренно не достал второй рюмки. Попостится немного, не умрет.
— Да не на твое, — сказал Азирафаэль, следя, как он снова взялся за бутылку. — Видишь ли… ты проспал кое-что важное…
— ТВОЙ УХОД?!
— Нет, — «Вот только не надо закатывать глаза!», — Роялисты подорвали Робеспьера. Ну, в смысле, не его. А того… короче, ты оказал медвежью услугу тому санкюлоту, выбросив платье Робеспьера. Кишки со стен оттирали. И Я ОТТИРАЛ В ТОМ ЧИСЛЕ. ТРЯПКОЙ, КРОУЛИ.
— Врешь! — нахмурился Кроули. — Будь так, об этом знал бы весь Париж!
— Пришлось запирать в зале всех присутствующих и аккуратно подчищать память. Взрыв выдали за падение люстры. Жалость-то какая… Гавриил лично бил ее. Такая красота канула.
— Какой к черту взрыв?! «Робеспьера» посадили на бочку с порохом, подожгли фитиль и сказали «подожди»?!
— Урна с прахом. Сам до сих пор удивлен. Вместо праха насыпали чудо-порох, который взрывается без запала [8]. Люди такие изобретательные… Прогресс не остановить. Если бы не заминка с переодеванием… Представляешь? Этот особо одаренный еще и очки не поленился достать из фрака. Надел. Ходил и кривлялся, изображая из себя лидера якобинцев…
Азирафаэль оперся об угол стола, и его дурацкая маскировка стекла с него, как вода. Он снова был в мужской оболочке в наряде санкюлота с красным фригийским колпаком.
Кроули поболтал маслянистую жидкость в рюмке, поднес было ко рту, но передумал. Отставил обратно на стол.
— Это что это получается? Ты одним махом спас нас обоих — и меня, и Робеспьера? Своим никчемным соблазнением?!
— Ну… получается так.
— Я ТЕБЕ ЕЩЕ И ДОЛЖЕН ОСТАЛСЯ?!
— Ничего ты мне не должен, — Азирафаэль обиженно насупился. — Я просто по тебе соскучился.
Запал отсырел. В горле противно и мокро запершило.
— А в старикашку зачем нарядился? Чтобы я не прибил с порога?
— Нет. Скинуть хвост.
Кроули, вытянув шею, попробовал оглядеть Азирафаэля сзади.
— Что-то не замечал раньше…
— Да не в том смысле! Небесам не очень-то понравилось, что я прозевал покушение.
— Что, неужели гневная записка?
— Хуже, дорогой. Ко мне приставили компаньона! Но это только на словах. Это не компаньон, а тюремный надзиратель! Вот и приходится рядиться. Я поменял несколько обличий, прежде чем дошел до тебя!
— Что за бестия? — спросил Кроули.
— Уриэль. Вряд ли ты ее помнишь.
— Постой!.. Это такая въедливая, как щелочь? Мелкая, как клоп, и достающая всех своим «покайся?»
— ДА. И Я КАЮСЬ. КАЮСЬ, КРОУЛИ! ПРИЧЕМ ПОРОЙ ДАЖЕ ЗА ТО, ЧТО НЕ СОВЕРШАЛ.
— Подойди сюда, бедненький, я тебя утешу.
Кроули шутливо распахнул объятия, не особо надеясь, что Азирафаэль действительно подойдет. Все моменты были упущены в тот самый вечер. Чего ради лелеять рухнувшие надежды? Но Азирафаэль сразу оторвался от стола и занял его колени.
Непривычно тяжелый. А на балу-то был легкий, будто созданный для его рук…
Неважно.
Кроули стянул красный колпак и бросил его на стол: пушистые волосы снова защекотали его лицо. Азирафаэль бережно обнял его за шею.
Внутри Кроули корил себя за излишнее милосердие. Надо было заставить Азирафаэля объясняться дольше… чтобы страдал. Мучился. И вился вокруг него, выдумывая сотни причин оправдания своего поведения.
Но…
— Я скучал-скучал-скучал. Честно-честно-честно, — бормотал Азирафаэль, доверчиво прижимаясь. — И в мыслях не было оставлять тебя. Даже когда произошел взрыв. Я был с тобой. И если бы не Гавриил… Ты простишь меня, дорогой?
— Ну как тебя не простить с такими красивыми бесстыжими глазами?
Азирафаэль с тихим фырканьем потерся своей щекой о его. Кроули наклонил голову, чтобы Азирафаэлю было удобнее. На самом деле, чтобы было удобнее ему самому.
Больше площадь соприкосновения.
Трись-трись-трись о меня
— Так что… — Кроули робко запустил руку в белые кудри, не встретив ни сопротивления, ни недовольства. — Может, сейчас поговорим? Смотри. Стол. Чем не горизонтальная поверхность?
— Н-нет. Мне уже пора. Мне надо… действительно пора. Уриэль наверняка меня уже ищет и бесится. Мне и так стоять на коленях остаток вечера… Но я приду к тебе через два дня. На ночь приду, Кроули. Там и поговорим. Только… Будут условия. Очень много условий.
— Мы что, в укрощение строптивой играем?! А от тебя он хочет лишь любви, приветливого взгляда, послушанья — ничтожной платы за его труды.[9]
— Что-то такое я и предполагал… — Азирафаэль шумно вдохнул воздух у его уха и быстро слез с колен. — Приготовь что-нибудь. Я буду рад. И выпить! Мне точно надо будет…
Азирафаэль не по-старчески бодро прошагал к двери, вновь примеряя на себя маскировку ветхого страшного оборванца. Правда, в дверях все-таки замер, обернулся:
— Быть может, твой единственный алмаз простым стеклом окажется на глаз. [10]
— Ой-ой-ой. И что это значит?
— Что я тоже помню что-то из Шекспира. Между прочим, не один ты ему подсказывал. До встречи, дорогой.
«Два дня, два дня, два дня».
Кроули в исступлении глазел на потолок, стараясь не слушать кувыркающегося в груди сердца.
«Заткнись. Замедлись!» — приструнил он его.
Сердце послушалось и забилось тише.
Отсчет пошел
День подбирался к полудню, расшалившееся солнце слепило глаза и грозило попортить морок. Впрочем, дикарям тоже должно по глазам бить, еще неизвестно, кому хуже. Этот штурм, вторую попытку, маг помогал планировать лично. По веским причинам. Тем самым, что подтолкнули к самоубийственной атаке младшего главу. Увы, как бы ни пугал маг тупицу командующего, вину за прискорбное событие возложат не на этого дурака. Кому интересен мелкий командующий сотней? От его казни или понижения никто не выиграет. А вот если объявить виноватым одного из Высших Круга — сколько приятных комбинаций открывается! Для обвиняющих, естественно.
Значит, следует сделать что? Подпортить им радость, взяв этот драконов город! Еще двое «уважаемых соратников» явятся послезавтра — как раз к оговоренной дате. И до их прибытия все должно быть сделано!
Ну, вот и все!
Готово.
Две группы атакующих столпились на краю барьера. Одна — видимая, ощетиненная стрелометами и мечами, поблескивающая шлемами и кольчужными накидками. Кто-то угрюмо топчется на месте, кто-то в последний раз проверяет снаряжение. Высокий здоровяк с тупой физиономией что-то спешно дожевывает.
Маг поморщился и отвернулся, скрывая отвращение. Бойцы! Им только с птичником сельчанским воевать! И зачем Нойта-вельхо тратит деньги на это недоразумение?
Вторая группа тоже не слишком обрадовала. Морок невидимости спрятал бойцов, но дыхание то и дело мелькало туманными облачками, выдавая присутствие… А, дракон с ним, все равно невидимость слетит, как только эти наемники добегут до безмагической полосы. Главное — до городской стенки пусть доберутся, пусть не все, мне и пятерки… что там, мне и тройки хватит! Пусть доберутся, пусть «кружок» донесут и «огонечек» к стенке прилепят. Амулетики ведь крохотные, во рту пронести можно. Проглотить было бы еще лучше, но попробуй объясни — зачем, чтоб никто не отказался и не проболтался. Да и великоват он…
«Кружок» — дивная вещь, секретное изобретение, о котором даже Рука не в курсе. Откровенно говоря, о нем даже не все члены Круга информированы. Полезная, очень полезная вещь, позволяющая любому, кто прикоснулся к амулету — невзрачному витому обручу размером с ноготь большого пальца — мгновенно «шагнуть» туда, где этот «кружок» в данный момент находится. Изобрели его обычные личинки, причем не из родовитых даже, а из новой крови. И цель у них была сама примитивная — «кружок» подбрасывали в лавки со съестным и по ночам еду таскали. И долго бы еще юных воришек не раскрыли, если бы мальчишки, окончательно обнаглев, не решили навестить свою родню. Добрые соседи тут же поделились своим беспокойством с вышестоящими, юные дерзецы отправились в Подвалы, а запас «кружков» осел у мага… Не выпускать же такое опасное изобретение в мир?
Круг несет ответственность за благо страны! Да. Именно.
А «огонечек» еще лучше. Это тоже была личиночья задумка, создателя, вот только, к сожалению, не удалось «отблагодарить», сбежал мерзавец. На вид «огонечек» совершенно не напоминает об огне — комок невзрачной липкой массы размером с кулачок девушки или ребенка, вовсе не привлекающий внимания. Но сожми его и прилепи к стене, к земле, к дереву. Выжди малую минуту — и словно «эксплози» полыхнет! Грохот, взрыв, дым — и все. Нету вашей стенки, земли и дерева. Только кучка мусора.
Жаль, мало амулетиков… мало…
А еще жаль, что желтомордые иномирцы, славно называющие себя друзьями, оказались такими прижимистыми в отношении оружия. Не положено якобы. В Дни Безумия было положено, а сейчас нет? Тогда вельхо про такое оружие даже не подозревали, «друзья» сами предложили, сами пользоваться научили, правда и цену за него взяли немаленькую, до сих пор выплачиваем! Да. Именно. Нойта-вельхо до сих пор платит, целую систему развернуть пришлось, чтобы никто не спохватился. Тогда, после победы,желтомордые эти свои «тярны» очень быстро забрали обратно, а платим до сих пор, так не много ли?
Радует, что тогда удалось припрятать несколько этих «тярнов». Драконов обвинили. Сожалеем, дорогие друзья, эти крылатые самоубийцы грудью бросились, все смяли, оплавили, в землю втоптали, в лаву сбросили. «Друзья» поворчали, потребовали показать место. Маг тогда доставил их как раз на точку гибели одного Огненного. Хорошее место было. Желтомордые поглядели на кипящий вулкан и отстали, только плату повысили слегка — «оправдать расходы». Как же эти припрятанные сейчас пригодятся! Хорошо, что припрятал, плохо, что в Нойта-вельхо тогда сдал. Не пришлось бы сейчас на кружки-огоньки надеяться.
Ну а что простяки без магии могут? Добежать до городской стены и плеваться оттуда в дикарей? Чтоб по-настоящему взять целый город силами обычных людей, этих людей раз в пять больше надо. Хотя какое там пять! Пять раз по пять! И то мало будет, против диких, но все же магов. И надо лестницы. И надо… много чего надо! А куда потом этих штурмовщиков девать? Они не вельхо, их молчать не заставишь, от сплетен потом не отмоешься, не отчистишься! И стольких сразу не уберешь…
Как бы они сейчас пригодились, эти тярны!
Но увы, они прибудут лишь послезавтра. Как же вы меня подставили, тупые жадные мерзавцы, со своим поспешным штурмом! Обязательно потом навещу пострадавших, с «соболезнованием». Чтобы точно попередохли.
Да. Именно. К сожалению, придется обойтись без «тярнов». Придется точно все рассчитать и аккуратно сработать.
Одни смертники отвлекают защитников. Пока все внимание на них, вторая тоже бегом к стенке и клеит туда подарочки. А после взрывов сработают «кружки» и туда нацеленным Шагом двинутся вельхо — все, сколько их тут уцелело. Главное вломиться туда и выцелить вельхо из Руки. Они, они там заправляют! Только они могли эту ловушку устроить, ловушку, магию отнимающую.
Их надо сразу… и его ставленника в первую очередь! Кто его знает, что наболтать может! И остальных. Секреты коллег лишними бы не были, но на этот раз придется обойтись. А дальше попроще. Давить дикарей — дело более-менее привычное. Знаков у них нет и быть не может, даже изменники из Руки не решатся на такое нарушение Зароков. А сырая магия не слишком опасна. Не слишком… все равно сам он туда не пойдет, Высшему невместно драться на улицах, да еще и с дикарями.
Вот попозже… попозже как раз приятное. Сортировка и отбраковка добычи. Туда маг, естественно, явится. Да. Именно.
Первое, самое отрадное — отбор детей. Одаренных, естественно. Полностью безопасны младенцы и дети до трех-пяти лет. Их можно взять всех. Хорошо, что город такой населенный. Можно смело рассчитывать на пару сотен. А может, даже… Подумать только пара сотен! Как усилится его группировка через два пятерика лет! Можно рискнуть и включить в отобранные детей до десяти… даже до двенадцати, но воспитывать примерно как змеенышей… то есть отродьедраконоверов. Надзор, контроль и неуклонная строгость.
Второе, тоже «вкусное». Девушки. Даже молодые женщины.
Все вельхо хотят жену с магией, это естественно. Ведь все хотят детей с магией, это тоже естественно. А от сельчанской телки не получишь породистого бычка! Так что у девочек этого городка неплохой шанс выжить, даже если они будут куда старше двенадцати лет. Даже старше шестнадцати… если проявят должную кротость нрава и благодарность за оставленную жизнь. Да. Именно. А хорошо бы еще, как однажды, прихватить и нескольких молодых с приплодом. Спасая жизнь своего отродья, молодки из кожи готовы вылезти, не то что подарить немного благодарности обаятельному вельхо, да…
Третье. Просеять молодежь, отбирая парней посильней искрами, но послабее характером. Пусть работают на благо вель… на благо мира. Эти не будут ворчать, что служба тяжела, эти будут стараться за саму жизнь.
И четвертое. Остальных выживших можно просеять только на способности. Все равно в Подвалы, там не побрыкаешься и проболтаешься — некому. И отобрать нужно только тех, с кем стоит возиться. Хорошо бы целителей, самая стоящая добыча. Зеленцов, амулетчиков…
Но слишком многих брать нельзя, в городе после «нападения стаи драконов» должно остаться достаточно тел для опознания скорбящими родственниками и знакомыми. Слухи об исчезновении людей нам не нужны, и так в прошлый раз едва замяли.
Хорошо все же, что он здесь! «Дорогие коллеги» тоже хотят добычу, но им достанется что останется! Кто раньше встал, тот пирожок и прибрал!
— Достопочтенный маг, сигнал о выступлении вы скомандуете?
Мысли о добыче и завистливых глазах «уважаемых коллег» наконец вернули магу былое хорошее настроение. Он взвесил на ладони привязанную к поясу фляжку, раскупорил касанием пальца и, не отвечая на вопрос, хорошенько приложился. Драгоценный напиток приятно обжег язык и согрел горло. Прекрасно, прекрасно. Он уже вполне довольными глазами обозрел ждущих его слова бойцов и махнул рукой:
— Вперед!
Несколько малых минут маг смотрел вслед разлетающемуся снегу. Все-таки «досточтимый коллега» Льес отчасти прав — в зрелище бегущих мужчин есть нечто привлекательное.
Особенно когда они бегут по твоему приказу.
Они миновали то место, где снег пятнали черные следы копоти и багряные крови, место, где начиналась ловушка диких…
Ничего не случилось. Маг незаметно для окружающих перевел дыхание. Все-таки расчет оправдался. Прекрасно!
Вот так же сработают и другие, да!
Вторая группа тоже миновала предполагаемое место ловушки без осложнений. Даже морок не слетел, как ожидалось, а медленно таял. Все-таки сильный маг есть сильный маг, господа. Да. Именно. Превосходно, превосходно… а что это?!
Всего лишь подрагивающий снег. Ничего особенного, при морозе снег всегда легкий и от шагов разлетается, а не сминается в лепешку. Только этот снег вихрился до того, как на него ступали ноги, а не после…
И не взлетает… Светлой такой пеленой… странной… будто хищной! Она была неоднородной, просто на шагов на пятьдесят-сто в стороны быстро поднимались снежные вихорьки, тянулись друг к другу и сливались в светлую пелену. И она почему-то… пугала. Глупо бояться снега. Магу — впятеро глупей. Но Высшему вельхо пришлось приложить усилие, чтобы остаться на месте.
— Вот пакость, — сорвалось с губ.
Снежная дымка будто услышала. Игнорируя начавших притормаживать бойцов, она плавно изогнулась, качнулась влево-вправо, игриво взвихрилась, словно пританцовывая, плеснула волной…
И бросилась. Точно змея, узревшая добычу.
Вихрей разом стало много, очень много. И каждый нашел свою цель.
Взвыли, хрипло и яростно-безнадежно, несколько штурмовиков, схваченных в ледяные объятия — землю вырвало из-под ног, и неведомая сила, злая и безжалостная, поволокла их вверх. Вверх, вверх, вверх!
Отчаянно завопил тот самый туповатый громила — его вихрь внезапно потемнел и распался, выпустив ИХ — громадных пауков. Хищно разошлись жвалы, предвкушая добычу…
Дико орали наемники второй, тайной группы. Невидимость с них сошла, точно унесенная зимним ветром, и теперь они, все пятьдесят человек, в ужасе бились, выдирая ноги из неожиданно топкого и липкого снега. Да полно, снега ли? Эта серая каша, утробно чавкающая, с каждым мигом темнела и наливалась бурым. Она хватала ступни, тянулась выше… И не отпускала.
В панике кричали вырвавшиеся вперед — их снег стал змеями. Но этот крик очень быстро затих…
Бессильно хрипел, не имея сил что-то сказать, пятерик стрелометчиков. Их душили корни. Или не корни? Они выметнулись из-под земли, узловатые, неровные. У них не могло быть глаз, но добычу они нашли безошибочно…
Кричали все, крик висел над заснеженным полем и бил по ушам, въедался, казалось, в самое сердце. И оно леденело — ведь в глубине души каждый человек чего-то боится. И чей-то крик — как спусковой крючок для собственного ужаса.
У людей так много страхов…Пауки и змеи. Высота и глубина. Трясина и зыбучие пески. Хищные травы и корни. Толпа и одиночество.
А потом пришло оно.
И маг попятился.
Оно…
Оно было черное. Оно было бесформенное. Оно не бежало, не шло, не летело, не ползло — оно точно струилось по земле, чуть заметно поблескивая на зимнем солнце, точно жирная смола. Целеустремленно струилось, точно видело, где живое. Оно искало людей. И от мысли, чтооно сможет притронуться, пересыхал рот и проваливалось в живот сердце…
Пятеро богов. Пятеро… Только не это. Не это, нет…
«Не получилось», — эта мысль словно протолкалась в голову оцепеневшего Высшего мага. Словно ее кто-то выдохнул прямо в ухо — ледяным могильным вздохом…
Не сработало.
Не сработало. Проклятие. Не сработало…
Он даже не пытался поставить свой барьер и защитить кого-то из штурмовиков, и спроси его сейчас — что именно не сработало — вряд ли маг был в силах ответить. Он даже не пытался призвать Знаки.
Не сработало! Не вышло!
Он бежал. Как презираемый им командир, как бежали те, что стояли в резерве и наблюдали, готовясь пойти следом за штурмовиками. Они бежали, не оглядываясь, и за их спинами затихали крики, и казалось, если они замедлят ход, оно их нагонит…
Вторая атака провалилась.
ДИКАРИ ЗА ЭТО ЗАПЛАТЯТ!
Маг повернулся к городу.
Шлушать от него «Никаких прошений в включении в боевые группы», согласиться, что молодежь надо беречь, признаться, что они, собственно, уже там… вздохнуть, что времена опасные, и на этом основании потребовать себя поженить. Да, срочно! Да, именно сейчас! А что они, не люди, что ли? Тем более, что времена опасные, мало ли…
Явиться к ратуше, обратиться к решительно настроенной девичьей стае, спросить: девушки еще остались? Тьфу, да он не в том смысле, не надо кидаться! Просто Ерина Архиповна говорит, что жен… девушки, девушки! В общем, они очень точно и правильно способны делать мелкую работу. Короче, кто хочет Знаки наносить?
Еще раз отловить детей и строго-настрого велеть сидеть в убежище! И отправляться туда немедленно! И чтоб слушались как положено, а не как всегда! Утешить внезапно расплакавшееся чадо, пообещать, что все будет хорошо, что город не сдадут, что они, выстоят, конечно, выстоят. Правда-правда…
Город кипел и бурлил. Но не собирался сдаваться. Но не боялся.
Почти…
Коля сделал отступление о свойствах резиновых лодок, между делом выпив стопку и налив следующую, деликатно не заметив, что стопка Ковалева осталась полной.
– Так я о чем? А, двое дачников! Утонули. Обои. Что-то там в лодке сломалось по ходу. Один камнем на дно пошел, а второй побарахтался ещё, но до берега не доплыл. Дык, холодина! Кто неместные, городские особенно, думают, что в речке круглый год можно плавать, только не хочется. Так вот Смирнов будто доподлинно знал, кто тонуть будет и где. Столько их из воды повытаскивал! А когда сам утонул, так и некому стало их спасать, вот и топнут теперь. Не, ну ты представь! Ещё пока спасательная станция была – понятно, он спасатель, ему положено. Но потом-то закрыли станцию! А он – всё равно. Хороший был человек, царство небесное…
Коля выпил за упокой души дяди Феди Смирнова ещё раз, приподняв стопку в знак того, что не чокается.
– Но тут вот какое дело… Человек-то был хороший, а покойник – тут другое совсем дело. Я его, конечно, не видал, но как-то ночью послышалось мне, что он ко мне в окно стучит. Выпивши был, мысли разные в голову лезут… Ну, думаю, вспомнит теперь, как я его в школе за уши таскал и мелочь отбирал на завтрак…
Коля громко хмыкнул, помолчал и с тоской посмотрел в темное окошко.
– И вот откуда бы ему знать, кто когда утонет? А я тебе скажу. Тут всё завязано на науку эзотерику. Много ерунды болтают, но что-то такое все же есть… Я вот фильм видел про это, не какой-то там художественный, а настоящий, документальный. У нас уже давно, ещё при Сталине, был специальный НИИ, который всё это изучал. В тот НИИ по всей стране собирают экстрасенсов, и они потом в ФСБ работают, в спецподразделении под названием «Омега-три». Три – это эзотерическое число. Вот я и думаю, что Смирнов был экстрасенсом, это по наследству передается, кстати. К нам из этого НИИ однажды тоже приезжали, но Смирнов ни в какой Омеге служить не хотел и простачком прикинулся. А до революции они были мельники, а мельники всегда в народе считаются ведьмаками, потому что с водяным заключают до́говор. На той стороне мельница стояла, сейчас от неё одни пеньки остались. Это я смутно, но помню, как её ломали – когда новый мост строили. Мне вот дедка рассказывал, как хотели прадеда Федькиного раскулачить и мельницу отобрать. Свои-то его не трогали, опасались, что завещает водяному, а кто водяному завещанный, тот в тот же год и утонет. В общем, темные люди. Приехал чекист из области, наганом размахивал и бумагой. Но мельник его хорошо так встретил, спать у себя на мельнице положил, а ночью чекист сначала все патроны из нагана расстрелял, а потом как был, в кальсонах, с мельницы выскочил и бегом обратно в область и побежал. Больше никто не приезжал, мельник сам мельницу отписал колхозу, по-доброму. Потом уж насочиняли, в кого чекист стрелял и от кого ноги уносил. Но я считаю, что мельник чекиста просто загипнотизировал, экстрасенсы это могут. И белую горячку могут наслать, через гипноз.
И тут Коля, наполнив стопку, неожиданно закольцевал тему:
– Так вот, Мишаня Смирнова потому и боялся. Мишаня человек-то не злой, хороший и понимающий. Это Зойка чокнутая верунья, всё про нечистую силу болтает, а Мишаня знает, что Смирнов доброе дело делал. Хоть ведьмаком звался, а поступал-то по-божески, людей жалел и спасал. А что его, Мишаню, не любил – так, видно, было за что, Мишаня ему это по-христиански прощал. А с освящением реки тут какое дело… По-православному выходит, что если речку освятить, то Смирнов вместе с другой речной нечистью в ад отправится, а Мишаня считает, что несправедливо это. Ну, про ад это Мишаня так думает, а тут опять эзотерика замешана. В святой воде есть мельчайшие частицы субстанции, которую по-латыни называют агиазма, что в переводе означает «серебро».
Ковалев хотел сказать, что «агиасма» скорей всего греческое слово, серебро по-латыни называется иначе и в святой воде присутствует не «некая субстанция», а ионы серебра, но не смог вставить в Колину речь ни слова.
– Так вот, эту агиазму очень не любят потусторонние существа. Ну, серебряные пули потому из серебра и делают, там тоже есть агиазма. И если их агиазмой сбрызнуть, они этого не любят очень и обижаются. Вот ты «Бежин луг» читал?
Ковалев кивнул и хотел уточнить, что было это в далеком детстве, но снова не успел.
– Я вот тоже читал. Недавно, да. Ивана Семеновича Тургенева. Сестра приезжала с внуками. «Дядь Коль, почитай да почитай»… Ну, у меня детские книжки на чердаке валялись, я и достал. И я тебе скажу, это классика, да… Мелкие и до половины не дослушали, а мне так интересно стало! В жизни книжек не читал, а тут – прям за душу взяло. За три дня прочитал! Вот там был момент такой, с русалкой. Где она смеялась-смеялась, а потом заплакала, когда мужик крест на себя наложил. Обиделась. А тут – целая речка. Есть кому обижаться…
Коля вздохнул, и Ковалев наконец-то вставил:
– Кому?
– Да мало ли есть потусторонних существ в речке-то? Тут и русалки тебе, и водяные, и утопленники… Я вот фильм смотрел…
И Коля, между делом глотнув первача, рассказал о русалках с рыбьими хвостами, которых ученые давно уже нашли и заспиртовали в специальных банках, но придавать гласности этот факт не спешат, чтобы не вызвать паники среди населения. И ещё несколько историй об утопленниках, которых видели по берегам рек, – и не какие-нибудь сплетни от дуры Николаевны или бабы Коблуковой, а научные факты из документальных фильмов. С пространным рассказом об американских эзотериках, которые все это снимали на видео и измеряли специальными приборами.
– Я вот тебе расскажу по секрету, и мамка твоя приходила… – продолжал Коля, основательно захмелев. – Теть Надя моей матери, царство небесное, рассказывала, она врать-то не будет. Неверующая была ну совершенно. А на годовщину собрались они у теть Нади: моя мать, Михална с Федькой, Лукьяниха ещё – соседи, в общем. Теть Надя лишку выпила, что скрывать, – горе-то какое, у ней ведь своих детей не было, она Наташку как дочку родную любила, дом вот тебе оставила, не кому-то там… Так вот и рассказала. Проснулась она ночью, как девять дней справили, и слышит, как в той вот комнате, – Коля мотнул головой в направлении спальни, – будто кто-то поет. Тихонечко, тоненьким голосом. Она мать Наташкину будить не стала, пошла посмотреть. Заглядывает – а там Наташка над твоей кроваткой наклонилась, качает кроватку и поет. Вся беленькая, в том халатике, в котором утонула. Не страшная совсем, несчастная. Услышала, что кто-то смотрит, и просит, чтобы ребёночка, тебя то есть, от неё не увозили. Говорит, приходить будет, чтобы ты по ней не скучал. И так слёзно просит, ручки ломает, плачет… Теть Надя, на что неверующая, топнула ногой и говорит: «Сгинь-пропади». Наташка и пропала. Теть Надя плакать… Потом объяснила все по-научному: что от горя виденья у людей случаются, потому что очень они не хотят с покойными расставаться, особенно если безвременно человек погиб. Но я так думаю, что тут опять наука эзотерика нужна, чтобы все такое разъяснить. Вот если б тогда можно было прибором специальным всё это померить, неизвестно, что бы он намерил. И с Федькой, я думаю, то же самое происходит. Чего бы Николаевне его на речке видеть? Она, может, скучала по нему? Да ни разу не скучала! А видала ведь, от страха чуть умом не тронулась и всему Заречному ходит рассказывает.
* * *
Павлик весь день ждал похода к дому ведьмы, вечер же никак не наступал и не наступал. Днем, во время шмона, обычного по понедельникам, Зоя нашла у Павлика смартфон, будто заранее про него знала – больше никого из младшей группы не шмонали. Расспрашивала, где Павлик его взял, и не поверила, что смартфон ему купила мать, пообещала ей позвонить. Но отбирать смартфон не стала, записала себе номер Павлика и на всякий случай вбила ему в контакты себя, Татьяну, Люлю и Тамару.
Вечером Павлик очень боялся уснуть, опасаясь, что Витька его не разбудит. Сначала он дрожал от нетерпения и спать ему вовсе не хотелось, но время шло, было скучно просто так лежать и смотреть в окошко, и Павлик, уверенный, что не спит, наверное, все-таки задремал, потому что проснулся от толчка в плечо.
– Ну чё, пойдешь или спать будешь? – шепотом спросил Витька.
Павлик подпрыгнул на кровати.
– Конечно пойду!
– Тихо! – зашипел Витька. – Одёжу с собой бери, в сортире оденешься.
Павлик нарочно сложил одежду как следует, чтобы в темноте ничего не забыть. Решил не брать только ненавистные колготки, над которыми Витька всегда смеялся. И теперь сгреб в охапку приготовленные вещи – Витька остался доволен быстрыми сборами.
Пока Павлик одевался в туалете, тот принес ему одежду из шкафчика – куртку, резиновые сапоги, шапку и теплые носки. Без колготок носки противно кололись и сапоги показались слишком большими – топали и стучали по пяткам, Павлику пришлось идти на носочках, чтобы получилось тихо.
Из корпуса, как всегда, выбрались через туалет первого этажа, где уже ждали Сашка Ивлев, Аркан и Русел из второй группы, и они, конечно, начали вопить, что Павлик идет с ними, но Витька им быстро заткнул рты: сказал, что они могут идти искать дом ведьмы сами, если им что-то не нравится. Вот такой брат был у Павлика! Настоящий брат.
Когда выбрались за территорию, Витька еще раз велел позвонить ему по смартфону – проверил связь. Ну, если вдруг что-то пойдет не так и Павлик окажется один, то сможет позвонить. И телефон МЧС Витька добавил ему в контакты тоже.
Носки сползли ещё на шоссе, но жаловаться Павлик не стал – Витька, конечно, остановился бы, но остальные опять начали бы орать, что не надо было брать с собой сопливую малышню. По шоссе шли недолго, свернули в болото, перебравшись через канаву. Вода захлюпала под ногами, и когда все остановились, чтобы закурить, сапоги у Павлика ушли в грязь по щиколотку (и едва там не остались). Остальные тоже с трудом выдернули ноги из грязи, Аркан даже руками тянул к себе сапог.
— Почему, как вы думаете, все проблемы семьи Майеров с легкостью спихнули на меня? Отчего я жила одна в полуразрушенном особняке после пожара? Почему Лилиан Майер без боя отдала меня полиции и психиатрам? Почему не искала после побега? — спрашивала веселым тоном Юю, но в глазах ее сверкали капельки слёз.
− Ты — не Майер, — вздохнула Трулте и подошла к своей подруге, обняв ее за плечи.
− Да, я не Майер, я Брегер. Брегер — фамилия моей матери до замужества. Об этом мало кто знал. Разумеется, все Майеры были в курсе, Бо Олливен и Смолланды, разве что за исключением Константа.
− Теперь все становится на свои места, — покивал головой Хью, переваривая информацию.
− Ну, или почти всё, — лукаво заметила Юю-Лаура.
− А твоя мать? Где она? — вмешался Федерик.
− Она умерла в сумасшедшем доме, я ее почти не помню. Отрывочные какие-то воспоминания. Якоб женился на ней, когда мне было полтора года. Она была манекенщицей, или как теперь говорят — моделью. Кто мой настоящий отец — я не знаю. Наверное, русский космонавт, — сказала Юю, и все засмеялись.
− Наверное, поэтому ты так любишь русских, — в тон ей пошутил Барбер.
− Якоб удочерил меня, всю процедуру провел официально и тайно. Видимо, очень любил мою мать. Говорил мне всегда, что я очень на нее похожа. У меня есть несколько вырезок из журналов с ее фотографиями. Это единственное, что я забрала из дома Майеров, когда ушла от них.
− Лилиан Майер, видимо, не очень обрадовалась тому, что появилась еще одна Майер. — уточнил детектив.
− Да, это так. Она не сразу узнала, а только в 1972 году, и избила меня, будто я виновата в том, что Якоб удочерил меня. Это случилось незадолго до пожара.
− А когда Лилиан узнала, что Якоб сделал на тебя завещание.?
− Мне кажется, что до пожара Лилиан об этом не знала. Якоб ей не доверял ей, и хотел иметь гарантии своей безопасности. О, я это поняла уже потом, когда повзрослела. Якоб боялся, что его убьют. Он все делал наперекор Лилиан Майер. И она могла запросто от него избавиться. А тот факт, что наследницей состояния становилась не я, а Миранда Майер устранялась от наследования, то смысл в его убийстве пропадал. Майеры ничего не получали от реальной смерти Якоба.
− Почему он боялся своих? В голове не укладывается! Это же бесчеловечно! — спросил пораженный Федерик и обнял Трулте, как самое дорогое, что было у него.
− Видимо, он знал, на что они способны ради денег. Якоб никогда не хотел заниматься бизнесом, но его отец оставил завещание на его имя, и жена почти ничего не получила после смерти старого Майера. Якоб мне говорил, что у него никогда не получалось руководить пивной империей, хотя он и старался, как мог. Но и отдать бразды правления матери он не хотел, потому что привык жить на широкую ногу, а мать его бы посадила на хлеб и воду. И потому он потихоньку распродавал активы империи, пока мать не узнала об этом.
− Сколько грязи! — воскликнула Трулте.
− Да, и это еще не все. — Юю провела ладонью по лбу, словно смахивала усталость. — Якоб заключил сделку, по которой он продавал свой пакет акций какой-то международной компании. Эта сделка должна была быть одобрена советом директоров. Когда Лилиан Майер об этом узнала, то она пригрозила Якобу, что убьет его, если он сделает это. Но и расторгнуть контракт он не мог. Может, боялся, что ему головы не сносить, партнеры его не оставят в покое, слишком многое было поставлено на кон, слишком глубоко увяз…
− И потому он решил инсценировать убийство?
− Нет, об этом он не думал. Он решил инсценировать пожар и гибель, то есть несчастный случай.
− Но подвернулась ты, — подсказал Федерик.
− Но подвернулась я, — грустно сказала Юю. — и всё списали на меня.
— Хватит на сегодня воспоминаний, — резко сказала Трулте. — довели вон девчонку до слёз.
Хью обнял Юю и отвел ее в комнату, где спал Констант. Юю наклонилась над пострадавшим и сказала Хью.
− Спит, но ему хуже. Температура явно поднялась, и бинты снова все мокрые. Где же Губерт…
Губерт Зильберштейн приехал не так, как обещал, а через два часа. За это время Хью Барбер задал Юю тысячу вопросов на тему: «Можно ли доверять ему и что мы будем делать». Как выяснилось, Юю не имела четкого плана и только переживала за жизнь Константа.
Губерт оказался высоким улыбчивым бородачом примерно сорока лет. Он был одет в полосатую видавшую виды рубашку и такую же древнюю серую ветровку. Джинсы не отличались новизной, но и заплат на коленях было только по одной. Губерт крепко стиснул девушку в объятиях, прогремев: «А наша малышка выросла, хоть замуж отдавай!» Но Юю попросила быть говорить потише, так как Трулте с Федериком уже легли спать, да и Констант ворочался, забывшись чутким сном. Губерт однако включил свет и без лишних разговоров раскутал Константа, вытащив его из под пледов.
Довольно беглый осмотр не удовлетворил доктора.
− Пить давали? Температуру измеряли? Сознание терял? — на парочку сыпался поток вопросов.
Губерт сказал:
− О том, чтобы оставлять его здесь — не может быть и речи. Перевозить куда-либо также опасно. Сейчас состояние его стабильно плохое, без ухудшений. Вообще, не представляю, как он убежал из ожогового центра, как он сюда добрел. Все признаки того, что интоксикация организма нарастает. Могут отказать почки, сердце тоже работает с повышенной нагрузкой. Его надо принудительно кормить и поить, неизбежно возникнут проблемы с мочеиспусканием и калоотведением, даже с дыханием, — простите меня за подробности. Обезболивание — обязательно. Терапия в целом. Я его забираю.
− Куда вы его поместите? — спросил Барбер.
− В свою психиатрическую клинику. Там его точно искать никто не будет. Положим в отдельную палату. У нас есть все необходимое. По минимуму, конечно, не так как в специализированных центрах….
Барбер и Зильберштейн помогли плохо соображающему Константу спуститься по лестнице и сесть в машину Зильберштейна. Барбер поехал следом за доктором, а Юю осталась с Трулте.
Спустя два часа Хью Барбер пил черный кофе в маленьком кабинете Губерта. «Отважный садовник» как окрестил его Зильберштейн лежал в палате, переодетый в больничное, перебинтованный и подключенный к системе искусственного питания. Опутанный трубками, Констант спал. В него вливались поочередно витаминизированная жидкость, антибиотики и анаболические стероиды.
— Джет… извините. — Голос инспектора казался приглушенным. — Я понимаю, вы устали…
— Я слушаю.
— Вы хорошо знаете этого Станислава Гнедина?
— Под именем Саат-саа. Я не могу о нем сказать ничего плохого: он здорово нам помог. А что не так?
Инспектор долго молчал, потом рассказал:
— Понимаете, он связался с военной базой, те обещали нам помочь, но…
— Так в чем дело?
— Дело в том, что со мной только что разговаривал мэр. Не перебивайте, дослушайте до конца. Мэр не уверен, что этот человек тот, за кого себя выдает. Мэр утверждает, что возможно, он разговаривал вовсе не с адмиралом Гнединым. Они не называли друг друга по именам. Это мог быть кто угодно. Так вы можете поручиться, что…
Джет вспомнил поселок Слепака. Алекса. Остальных. Тех, кто остался там — защищать Руту, хотя, в сущности, они могли этого не делать.
Пожал плечами:
— Тогда запишите меня в сообщники.
Инспектор, хмыкнув, отключился.
Дана, уже приодетая в светлые шорты и оранжевую майку, спросила:
— Они нам не очень верят, да?
— Верят. Но как-то криво. Ну? Поехали?
Она кивнула. Сказала:
— Длинные у меня получились гастроли. Я, наверное, сюда не вернусь.
— Идем. Машина ждет на улице. И… Дана, капюшон, все-таки, надень.
Сообщение о захвате космопорта застало их на полпути.
Саат сразу понял, что происходит. Дежурный еще даже не приступил к подстройке «ступы», как со стороны главного входа зазвучали выстрелы и топот. А уж когда из диспетчерской выскочили бандиты в комбинезонах цвета рутанского песка, последние сомнения исчезли даже у мэра. Пока работники порта, сам градоначальник и его свита вертели головами в поисках источника шума, пустынник аккуратно, словно на ученьях, расстрелял телепортатор СТП-мега из маленькой «Мерилин-бэты». Той самой, что когда-то принадлежала Бродяге. Пистолет выпал, когда они тащили уничтоженного андроида к машинам. Саат подобрал его, а вернуть хозяйке забыл. Теперь вот пригодился…
Расстрелял не саму арку — ее и танком не поломаешь, — систему контроля и узел настройки. Теперь, если у бандитов нет на это оборудование технической документации, восстановить стационарный контрольный блок они не смогут.
Удивительно, в зал ворвалось одновременно не менее полусотни бандитов. Смели полицейский кордон на входе, действовали быстро и слаженно. Саат только успел оттолкнуть мэра с линии огня и сам укрылся за одним из контрольных узлов, как в помещении стало чересчур людно.
И, разумеется, ни мэр, ни его люди, даже не подумали оказать сопротивление. Более того, когда на главу города оказались направлены сразу несколько стволов он зажмурился и честно признался:
— Это не я! Мне в голову не пришло бы портить… такое цененное оборудование…
— Тогда кто? — спросил кто-то из нападавших. В этих комбинезонах они мало, чем отличались друг от друга.
И мэр, конечно, показал пальцем в нужную сторону.
Саат сплюнул и, держа на виду пистолет, вышел из укрытия. Быть расстрелянным в темном и пыльном углу никак не входило в его планы.
Прицел блуждал от фигуры к фигуре, не останавливаясь ни на секунду. Он и сам стал мишенью как минимум для десятка стволов…
Нужно было непременно что-то сделать, сказать — еще секунда, и их всех просто убьют.
Ситуацию разрядил мэр:
— Кто вы? Что происходит? Что вы творите?!
Внимание части бандитов переключилось на него, и Саат успел даже вздохнуть с облегчением. Правда, облегчение длилось не больше секунды: бандит, стоявший к нему ближе всех, злорадно улыбнулся, и вскинул руку, вооруженную бинком. Парализующий луч взорвался в голове бледным фонтаном, и мир исчез…
В первый момент Каролине показалось, что она ослышалась.
– Что? – проговорила она наконец. – Нептунцы воюют с марсианами? Этого не может быть!
– Идем, я тебе кое-что покажу, – сказал Энтони. Они вышли на улицу и подошли к его машине, которая стояла у входа в больницу. Энтони сел на сиденье водителя, Каролина села рядом с ним. Энтони достал папку с какими-то документами.
– Это часть документов из тех, что я достал на Нептуне, – сказал он. – И часть тех, что я сумел добыть на Земле. Кое-что все равно не сходится, но я продолжаю искать. Люди на Нептуне дали мне информацию о планах нептунцев, но похоже, это была дезинформация, и организовали ее, скорее всего, марсиане. Я планировал выяснить это на Земле. К сожалению, сам проект «Птица» сейчас вне досягаемости. Как только началась вся эта паника с метеоритами, они все разбежались, – Энтони вдруг сердито стукнул кулаком по приборной панели. – Черт бы их побрал всех! Мне приходится собирать крохи информации от тех, кто хоть что-то знает, а это адски трудно – ведь заказчиками были не простые смертные, а богачи, и подступиться к большинству из них просто нереально. А некоторые просто боятся болтать, очевидно, опасаясь за свою шкуру. Уиттон здорово их запугал! Но они не понимают, что вместе со всеми сыграют в ящик, если будут продолжать молчать! Некоторые даже не верят, что Уиттон свалил с Земли! Они надеются, что их миллионы заставят Уиттона в случае чего увезти их в безопасное место, пусть даже на другую планету! И некоторым Уиттон даже обещал это! Ты можешь себе представить всю глубину его цинизма и подлости?
Каролина только покачала головой.
– Я тоже не так много знаю, – сказала она. – Я работала у Уиттона слишком мало…
– Мне это известно, – Энтони бросил на нее короткий взгляд. – Но приходится работать с тем, что есть. У нас катастрофически мало времени. Нужно обязательно найти тех людей, которые продолжают каким-то образом поддерживать связь с Марсом и Венерой, или хотя бы с Луной… Они могут помочь, они просто еще не знают, насколько все серьезно!
– И как же ты собираешься их искать? – в полной растерянности спросила Каролина. – И потом, у нас все равно нет ни корабля, ни ракеты, чтобы полететь хотя бы на ту же станцию «Селена»! Чем они могут помочь?
– Ракеты действительно на Земле нет, – согласился Энтони. – Но я не думаю, что она была единственной…
– Может, так и было, – перебила Каролина. – У меня появилась идея. Я познакомлю тебя с моими друзьями. Думаю, они знают больше, чем я.
…В больнице ее не обманули – район, где жили Грегори и Барбара, действительно был разрушен, хотя и не так сильно, как район Каролины. Здесь сохранились почти целые здания, и на дорогах не было видно жертв – очевидно, жители заранее эвакуировались. Шоссе тоже не было сильно повреждено, но Энтони ехал медленно и старательно объезжал куски крупного мусора на дороге. Возможно, он опасался пробить шины своего авто, и это было разумно, потому что заменить их было просто негде. Каролина смотрела в окно.
– Кажется, здесь, – сказал Энтони, сверяясь с навигатором, и остановился.
– Ты уверен? – она вышла из машины, оглядывая половину дома, бывшего когда-то довольно милым коттеджем. Каролина пошла по разбитой и замусоренной каменной дорожке к пустому дверному проему, где раньше была дверь. Теперь эта дверь валялась в нескольких шагах от дороги, будто ее выбило ураганом. Энтони догнал Каролину и остановил.
– Осторожнее, – предупредил он. – Стены могут обвалиться. Лучше жди меня на улице, я сам проверю, есть ли там кто.
– Нет уж, я привела тебя сюда, сама и пойду, – возмутилась Каролина. – Сам жди меня на улице, если хочешь.
– Не спорь со мной, – он отстранил ее, но настолько у него это получилось нежно, что Каролина удивилась. – Держись сзади, хорошо?
Каролина промолчала, а когда Энтони вошел, последовала за ним. Они оказались в комнате, похожей на зал, в которой частично не было потолка, однако весь мусор был уже убран. Грегори вышел на них из коридора, причем так неожиданно, что Каролина вскрикнула. Энтони сразу напрягся, но она махнула ему рукой, что все в порядке.
– Здравствуй, Грегори, – сказала она. – Извини, что без стука…
– Не извиняйся, – он широко улыбнулся. – Я вас слышал, когда вы подъезжали, и даже успел сделать коктейли.
Он действительно держал в руках два высоких стакана. Каролина немного успокоилась.
– Вы оба в порядке, – с облегчением произнесла она. – Где Барбара?
– Она здесь, ее вчера чуть задело, когда стена упала, – он кивнул в сторону, и следом за ним вышла Барбара, ее плечо и часть руки под блузкой были забинтованы.
– О, ты наконец-то к нам заглянула, – с улыбкой произнесла Барбара. – Да еще и с приятелем! – она протянула Энтони здоровую руку, и тот немного удивленно пожал ее.
– Пойдемте с нами на кухню, – предложил Грегори и провел их в небольшую, но уютную кухню, где усадил за столик и поставил перед ними коктейли. Барбара достала из холодильника лимон и кубики льда.
– Жаль, вы застали нас не в лучший момент, – добавил Грегори. – У нас больше нет гостиной.
– Главное, что вы живы, – ответил Энтони. Он смотрел на Барбару. – Вы сами делали повязку? Она выглядит серьезно. Я думаю, вас должен осмотреть врач.
– Нет, – одновременно сказали Грегори и Барбара, и последняя чуть смутилась. – Ерунда, ничего серьезного. Правда.
Энтони покачал головой, но настаивать не стал.
– Может, еще коктейль? – предложила Барбара.
– Да вы с ума сошли, – не удержалась Каролина. – Здесь вам нельзя оставаться!
– Вы поедете с нами, – поддержал ее Энтони. – Дом может развалиться в любой момент. Мы отвезем вас в безопасное место.
Грегори вопросительно взглянул на Каролину.
– Кроме того, нам нужна ваша помощь, – тихо сказала она.
– Хорошо, – ответил он. – Но пока вы не попробуете мои фирменные коктейли, мы все равно вас не отпустим.
Коктейли действительно были очень хороши.
А затем все четверо сели в машину – Грегори на сиденье рядом с Энтони, Каролина с Барбарой сзади. Грегори пытался вовлечь Энтони в легкую беседу, но почти не достигнул успеха, однако Каролина успела наклониться к Барбаре и спросить:
– Что у вас здесь произошло?
– Утром Грегори встал, чтобы сделать мне кофе, – тихо ответила та. – Он ушел на кухню, и тут что-то рухнуло на наш дом… Стена обвалилась прямо на меня, и Грегори почти час разгребал куски стены, чтобы вытащить меня, – она смущенно улыбнулась. – Повезло, что это была именно я, Грегори бы не выжил… А ты как?
Каролина коротко рассказала про взрывы, Барбару это очень впечатлило, она даже несколько раз спросила, точно ли Каролина не пострадала. Но еще больше ее заинтересовал рассказ о летающих сферах.
– То, что ты видела, похоже по описанию на мини-шаттлы, – сказала она. – Они состоят из кабины водителя и оболочки из сжатого особым способом воздуха. Если оболочка повреждается, сфера может взорваться, но чтобы взорвались все три… Это очень странно.
– Почему?
– Так не бывает, – заявила Барбара. – Они не могли быть все сразу неисправны. Что-то взорвало их.
– Что взорвало?
– Например, марсианское оружие, – помедлив, ответила Барбара. – Усовершенствованное здесь, на Земле. Я не была причастна к этим разработкам, но слышала, что они были…
– Ты хочешь сказать, в этих шаттлах были люди с Земли? – удивилась Каролина. Барбара только пожала плечами.
– Такое возможно, – произнесла она. – Ты же знаешь, что марсиане сотрудничают с нашей планетой. Возможно, разработки увенчались успехом, и люди применили это оружие против марсиан.
– Но я видела только розовый дым!
– Лучи невидимы для человеческих глаз. У них другой цветовой спектр. Кстати, увидеть их как слабые вспышки могут люди с искусственно пониженной цветочувствительностью, как у тебя…
– Хм, хм, – Каролина задумалась, вспоминая, что же она видела той ночью.
– О чем вы разговариваете? – подозрительно спросил Энтони, но Грегори отвлек его.
– Смотрите, вон там, – сказал он.
– Что? Я ничего не вижу! – ответил Энтони.
– Будьте осторожнее, – с тревогой предупредил Грегори. – Советую сбавить скорость.
– Но почему? – Энтони послушался, но взглянул на Грегори с неприязнью. – Что вы видите такого, чего не вижу я?
– Я вижу марсианку, – с паникой в голосе ответила Барбара и вцепилась Энтони в плечо. – Остановитесь!
Энтони резко нажал на тормоз, и они остановились, съехав с дороги на обочину.
– И что дальше? – немного нервозно спросила Каролина. – Нам лучше поехать назад!
– Мы не успеем, она будет преследовать, – ответила Барбара. – А так, может, она нас не заметит!
Около минуты они молчали.
– Это смешно, – наконец сказал Энтони. – Или вы меня разыгрываете, или…
– Вот она, – перебил его Грегори.
К машине быстро приближалась какая-то фигура, по очертаниям напоминающая девушку. На ней была темно-розовая форма, похожая на парадную, с черными нашивками на плечах, поясе и коленях, что делало ее немного похожей на летчицу. Однако нигде не было видно ее шаттла. Девушка двигалась уверенно и остановилась в нескольких шагах от машины.
Каролина приникла к окну.
– Да это же… Это же Линда, – проговорила она. – Что ей надо? Я думала, она тоже на Венере!
Она открыла дверцу, но Барбара схватила ее за руку.
– Лучше сиди тут, – сказала она.
– Но это же Линда! – ничего не понимая, удивленно повторила Каролина. – Она нам ничего не сделает!
Энтони открыл свою дверцу и вышел из машины, следом за ним сразу вышел и Грегори, поэтому Барбаре пришлось отпустить руку Каролины, чтобы они тоже вышли. Грегори хотел заговорить с Линдой, но Энтони отстранил его и вышел вперед.
– Добрый день, мисс, – сказал он. – У вас какие-то проблемы?
Он, видимо, старался что-то прочитать по ее лицу, но та выглядела непроницаемой и даже не взглянула на него.
– Уйди, жалкий землянин, если хочешь жить, – бросила она. – Я вижу, с вами наша сестра. Она пойдет со мной.
– Что? – Энтони обернулся на Барбару, которая вся сжалась от этих слов.
– Они причинили тебе боль? – спросила Линда, разглядывая Барбару. – Жалкие выродки! Но их час пришел. Пойдем со мной, а другие позже разберутся с ними.
Барбара не двигалась. В ее глазах были слезы и паника. Линда двинулась к ней, но Каролина неожиданно перегородила ей путь.
– Ты! – произнесла Линда, будто не ожидала увидеть ее. – Помню, помню тебя! В память о прошлом я тебя не трону. Все-таки, пела ты неплохо… Отойди!
– Нет! – ответила решительно Каролина. – Барбара не пойдет с тобой. Она живет на Земле и считает ее своим домом, как и мы. Тебе придется уйти одной.
Линда посмотрела через плечо Каролины на Барбару и задумчиво покусала губы.
– Они сломили тебя, сестра, – произнесла она. – Ты предала свою планету. Значит, ты погибнешь вместе со всеми.
– Не смей угрожать ей в присутствии федерального агента, – предупреждающе сказал Энтони. – Или мне придется тебя арестовать. Мы едем дальше. Приятно было познакомиться с вами, мисс Линда.
– Она пойдет со мной, – спокойно повторила Линда и снова сделала шаг к Барбаре, Энтони шагнул наперерез ей, но Грегори чуть оттолкнул его в сторону.
– Не вмешивайся, – предостерег он, а сам подошел к Линде.
– Что ты хочешь за нее? – сдержанно спросил он.
– Не приближайся ко мне, мерзкий нептунец! – огрызнулась Линда.
– Это же я, Грегори, – спокойно ответил он. – Уиттон учил тебя быть сдержанной… А во что ты превратилась? Почему ты надела эту форму? Ее носят только официальные послы Марса. Разве сэр Джосэни не лишил тебя этих полномочий?
– Джосэни, это жалкий выскочка! – крикнула Линда в ярости. – Он мне не указ больше! Мы стерли его в порошок! Эти полномочия мне дал новый Федеральный глава Марса Лентор!
– Ты предала жителей Марса! – воскликнул Грегори.
– Заткнись! – Линда издала странный шипящий звук… И вдруг набросилась на него.
Они двигались быстро, быстрее людей, но Каролина сумела увидеть, что Линда схватила Грегори за горло и старалась задушить, но тот ловко перебросил ее через себя. Они сцепились снова, и Линда все пыталась подобраться к Барбаре, но Грегори успешно мешал ей приблизиться. Каролина схватила Барбару за руку, и они спрятались за машиной. Но Линда, видимо, все же была сильнее нептунца – она сумела повалить его на землю и выхватила из рукава что-то, похожее на тонкий карандаш. Вспыхнуло пламя, и Грегори вдруг закричал, пытаясь сбросить Линду, но та держала его крепко.
В воздухе неожиданно прогремело несколько выстрелов. Каролина невольно обернулась на звук и увидела, что Энтони держит в руке пистолет. Он, без сомнения, попал в Линду, но пули не причинили марсианке вреда, поэтому Энтони выглядел немного растерянным. Энтони выстрелил снова и попал Линде в голову, та бросила Грегори на земле и метнулась к агенту, сбив с ног так легко, как танк тростинку. Марсианка выбила пистолет у него из рук, но Энтони не растерялся – он продолжал драться с ней. Каролина, хоть и сильно испугалась, невольно восхитилась, как ловко и быстро он двигался. Его профессиональные боевые движения помогали ему сдерживать разъяренную марсианку гораздо эффективнее, чем это получалось у Грегори. Но победить ее он, конечно, не мог. Руки Линды вдруг вытянулись, как веревки, и скрутили запястья Энтони. Линда отпрыгнула назад, и Энтони упал, изо всех сил пытаясь освободиться и встать.
Но тут неожиданно вмешалась Барбара.
С криком она бросилась к Линде и схватила ее сзади за горло. Блузка порвалась, повязка слетела, обнажив огромный синяк и рану на плече. Линда от неожиданности выпустила Энтони, и обе марсианки покатились по земле.
Это было жуткое зрелище – руки и ноги марсианок извивались, как щупальца, с бешеной скоростью, пытаясь достать друг друга. Энтони приподнялся и с изумлением смотрел на них. Но вдруг что-то со свистом пронеслось в небе, и Каролина увидела синюю сферу, которая вернулась и сделала над ними большой круг. Линда вдруг бросила Барбару и быстро побежала прочь. Остановившись в десятке шагов от них, она обернулась.
– Сестра, ты совершила ошибку, – сказала она. – Ты пожалеешь! И вы все тоже!
И, оглянувшись на сферу, она умчалась с необыкновенной скоростью, а сфера быстро улетела за ней.
Налаживалась после войн торговля, дела в стране шли в целом неплохо, но у короля их всегда оставалось невпроворот. Правление состояло отнюдь не только из славы и власти, нет — в первую очередь из многих утомительных каждодневных хлопот и решений, но это оказалось интересно, и Арнис мог быть счастлив, если бы не… По ночам, когда в делах наступал перерыв, засыпал он далеко не сразу, думая о Линде. А когда проваливался в сон — королева приходила в видения, стояла и смотрела, не приближаясь, холодная и неподвижная. И когда Арнис касался её, собираясь привлечь к себе, оказывалось, что это статуя, столь хрупкая, что тут же рассыпалась.
Линда давно не оставалась с мужем наедине, хотя днём, на людях, они виделись часто — то во время приёмов и советов, на которые королева ходила регулярно, то проводя время с сыном.
Мальчишка, которого назвали Тамиром, уродился темноволосым и сероглазым, но чертами лица больше напоминал мать. Арнис старался вырывать каждый день немного времени от дел для него — и, конечно, рядом часто бывала Линда.
Иногда ему чудилось, что отношение жены меняется, но стоило присмотреться внимательнее, чтобы убедиться в этом — и он вновь замерзал в ледяных озёрах.
По ночам каждый уходил к себе, а во время встреч они обменивались лишь необходимыми фразами. Король несколько раз заговаривал о делах, о чём-то отвлечённом, о погоде, наконец, но женщина словно не слышала его, и он прекратил попытки. Лишь думал, что дворец, который Арнис не мог даже представить себе в самых смелых мечтах, когда был ещё юн, оставался всё таким же чужим, как и тогда, когда он вошел в него в самый первый раз.
***
Полуденный дворцовый сад тих и пуст. Позже он заполнится людьми и звуками, но сейчас там гуляет королевская семья. Мальчик бегает вокруг беседки, в которой сидит мать, увёртываясь от отца, делающего вид, что очень старается его схватить. Король, королева, принц и тройка стражников на своих постах.
Твоё чувство опасности, казалось, притупившееся, просыпается мгновенно, и ты хватаешь Тамира, который обиженно вскрикивает — но игры кончились. В два прыжка ты оказываешься на пороге беседки, к счастью, каменной и открытой только с одной стороны — этакая маленькая пещерка — и кидаешь мальчика на колени матери. Линда удивлённо распахивает глаза, забыв добавить льда в них, но ты даже не замечаешь этого, потому что уже обернулся и видишь стрелу, вздрагивающую в земле там, где ты и твой наследник были несколько мгновений назад.
Выхватываешь короткий меч — без оружия ты ходить не приучен с детства. Королю не положено носить топор или копьё, к длинному лезвию ты непривычен, а сноровка важнее длины.
Стражники бегут к тебе, клинки наголо, но почему-то ты сразу понимаешь — бегут не для того, чтобы помочь. Ты прячешься от стрел в беседке.
Сейчас ты потеряешь всё, чего добился. Вместе с жизнью.
Вот прыгнуть бы, ударить с наскока, перекатиться, исчезнуть за углом, но тогда останутся без защиты Линда и сын, а сейчас ты между ними и лучником, который — уже понятно — вон там, за деревом.
Может, нужен только ты, они не тронут… королеву и наследника. Заговорщики-то? Смешно.
Зато он сохранит жизнь и власть, потом расправится с врагами. Мало ли красивых женщин, что готовы сидеть на троне и рожать королю детей, не обжигая равнодушием или презрением? Разумно.
Выбрасываешь нелепую, никчёмную мысль и остаёшься, став так, чтобы наверняка перекрыть дорогу стреле туда, вглубь беседки.
Ты зовёшь на помощь, жена тоже кричит, но враги уже рядом, собираются тебя убить. Сверкают мечи, но их трое и они не могут напасть одновременно — вход в беседку слишком узкий. А ещё они мешают лучнику, и это вовсе замечательно. Теперь он не может стрелять.
Где-то во дворце звучит музыка — мирная, спокойная. Уберите её, может, тогда нас услышат?!
Принять удар на гарду, с силой отшвырнуть врага назад — и отмахнуться от удара сбоку. И вот противников остаётся двое, а третий падает, хватаясь за живот, но тут поёт стрела, и больно жалит в руку… но зато не летит дальше, в тех, кто за тобой. А ободрённые враги бросаются вперёд, и ты отбиваешь все их удары левой, успев перехватить выпавший клинок. И выставляешь немного вперёд правое плечо — как приманку, на которую они клюнут. Новый удар, и скрежет металла — вспыхнула боль, когда ты хватаешь за лезвие меч, не давая убрать, и рубишь, калеча врага. Отсечённая рука падает оземь, ртутно сверкает клинок, стрела выбивает каменное крошево прямо в глаза, и ты щуришься, а затем, превозмогая боль, выбив меч из руки мощным ударом, хватаешь за горло врага и, закрывшись его телом от стрел, бьёшь меж доспешных пластин своим коротким клинком.
Кровь хлещет из ран. Перед твоими глазами багровый туман становится гулкою тьмой, Линда кричит, ещё кто-то кричит, приближаясь, свистит ещё одна стрела, и ты, кажется, падаешь, как со скалы в детстве…
Пока король был в беспамятстве, Нилит взял на себя государственные дела, а Малор расследовал заговор. Из храма мрачных богов бежали двое жрецов, включая верховного, но их поймали по дороге. Допрашивал военачальник лично. На эшафот приговорённых пришлось тащить — они не могли стоять на ногах, зато стало известно всё о покушении. Лейтенант дворцовой стражи, из числа горцев, считал, что только кровь людей удовлетворит обитающих в горах покровителей их народа, тем не менее до поры служил верно. И всё же жрец убедил его постоять, наконец, за правую веру. Трое доверенных подчинённых были расставлены в саду, хотя в первую очередь рассчитывали на удачный выстрел — тогда стражникам осталось бы только завершить дело, расправившись с семьёй. Правителем они планировали провозгласить двоюродного брата Арниса, ярого приверженца культа.
Возможно, план бы удался, несмотря на сопротивление короля, но Малор услышал подозрительный шум и подоспел вовремя.
Участники заговора были казнены ещё до того, как король встал на ноги: слишком серьёзными оказались раны и долгим — выздоровление.
Открывая глаза, Арнис почти каждый раз видел над собой озабоченное лицо королевы, и озера её глаз больше не были ледяными, будто наступила, наконец, весна. А однажды ночью, когда он уже достаточно окреп, Линда встала со своего кресла у его постели, решительно заперла дверь и скользнула под одеяло. Провела ладонью по уродливым шрамам.
Она больше не казалась застывшей и холодной.
***
Церемония совершеннолетия принца Тамира подходила к концу. Прозвучали торжественные слова, завершились обряды, стекла с небес ненадолго расцветившая их краска фейерверков.
Время перемен.
Король стоял в небольшой комнате возле окна, привалившись к стене, и смотрел на одетого по-дорожному Нилита, борода и волосы которого были уже полуседыми.
Время прощаний.
— Всё же уходишь? Мне жаль.
— Черта начала отступать, и туман уже не отравлен, многие решили вернуться домой. Здесь я не слышу голоса духов, и мне всё ещё нужен ученик. Не боишься отпускать нас?
— Не хочу. Но нет, не боюсь. Уже не копья горцев защищают мой трон. Видел флаги?
Нилит кивнул, тоже приблизился к окну. Чёрные пантеры и снежные барсы, тёмные стяги и стяги белые вытягивались по ветру на стенах, окружавших двор. Многие покинули мятежников, многие присмотрелись к правителю и теперь поддерживали его.
Старый король, отец Линды, умер несколько лет назад.
— Думаешь, это нужно?
Арнис усмехнулся, и усмешку подчеркнул и продолжил оставшийся после покушения шрам:
— Иногда символы для людей важнее сути. Если им нужны флаги, чтобы поддержать меня… Да и вообще, кажется, под цветами ночи легче брать, то, что нужно, а удерживать — под белым. Разум диктует цвет знамён.
— Твоему предшественнику белый цвет не помог.
— Я же не снял чёрные, — теперь король оскалился как-то хищно. — Они всегда готовы вернуться. Ошибки не стоит повторять, ни свои, ни чужие.
— Ты старался учесть всё. И всё же ты мог погибнуть.
— Как ни крутись, ни в чём нельзя быть уверенным абсолютно. Иначе жить было бы скучно. Но я уж постараюсь, чтобы возможным неприятностям пришлось потрудиться.
Они помолчали. Сквозь толстые стёкла не проникал шум ещё шедшего снаружи праздника, и тишина сгущалась вокруг обоих. Когда она начала становиться тягостной, Арнис резко сказал:
— Тебе пора. Может, ещё увидимся. Но я туда не пойду, сам знаешь.
Говорящий с духами кивнул, крепко пожал своему ученику, соратнику и королю руку и вышел.
Арнис смотрел ему вслед и жалел, что Малора уже точно не увидит никогда. Место погибшего недавно в одном из сражений полководца занял не менее достойный преемник, но того же места в памяти, в детском соперничестве и последующей дружбе он занять не мог.
Время утрат.
Время перемен.
Время перемен — всегда, каждый день жизни.
Арнис прошёлся по комнате, слегка прихрамывая — место старого перелома всегда болело в плохую погоду.
Ему ещё не стукнуло сорок, и он оставался по-прежнему ловок и силён, и всё же сейчас показалось, что пласт прожитых лет рассыпается лавиной мгновений и дней, проносясь в сознании и засыпая всё внутри снегом, колким и холодным. Погребая всю прошедшую жизнь, засыпая настоящее, гоня вперёд, чтобы по его следам замести всё, что осталось, отодвигая в прошлое его самого…
Как надвигающаяся Черта. Как надвигается туман.
Снаружи послышались лёгкие шаги, и в комнату вошла Линда.
Никто не мог понять по лицу владыки, что творится в его душе, когда он сам не желал этого. Никто — кроме неё. Молча вглядевшись в глаза, королева взяла мужа за исполосованную шрамами руку и подвела к окну. Они оба посмотрели на площадку у фонтана, где принимал поздравления гордый и довольный Тамир, а рядом играли его младшие брат и сестра, близнецы Алрик и Альда.
Арнис обнял жену за плечи и улыбнулся.
Оккультно-эфирная коррида
Часть 18. Пляши, Демон, пляши!
Вторая терция
Art by Dostochtennaja
Анна Матвеева
#GoodOmens #благиезнамения #Crowley #Кроули #Aziraphale #Азирафаэль