Киборг Bond X4-17
Дата: 6 апреля 2191 года
С самого возвращения из командировки инспектора Рэнтона не покидало какое-то странное ощущение. И связано оно было с их штатным киборгом. Когда Ларт вошел в отдел, Bond вскочил, вытянулся по стойке «смирно», программно поздоровался, но вот улыбка… Улыбка показалась инспектору какой-то слишком живой, словно кибер обрадовался возвращению командира.
Рэнтон тогда даже на минуту задумался, припомнив разговоры с другими командировочными копами и все более набиравшую обороты шумиху из-за «сорванных» киборгов, выходивших из-под контроля и нападавших на людей. Кровавые сцены нет-нет, да и всплывали на головиденьи. Конечно, речь шла об определенной партии DEX’ов шестой модели, а у них как никак Bond. По идее, сорваться не должен бы. Но, говорят, той самой злополучной партии DEX’ов в порядке эксперимента устанавливали процессоры от Bond’ов. Додумать эту мысль инспектору не дала начавшаяся операция по захвату лаборатории, производящей файерболы.
Пока ждали сигнала о начале, Селд в подробностях рассказывал о перестрелке с «зажигалками», в которой его подстрелили. Взгляд Рэнтона невольно зацепился за руки Bond’а, сидевшего напротив него, — слишком уж крепко они сжимали тяжелый штурмовой бластер. Не будь на киборге перчаток, наверняка видно было бы побелевшие костяшки его пальцев. Но тут мимо пробухали берцами бойцы группы захвата и бесшумными тенями проскользили их DEX’ы и Ларт отвлекся.
Майор Поллок начал переговоры с наркоторговцами и тут Рэнтон снова обратил внимание на то, как едва заметно скривились тонкие губы Bond’а.
— Что-то не так? — спросил инспектор, внимательно глядя в глаза киборгу.
— Процент искренности ниже пятидесяти, что в мимике, что в интонациях. У них есть киборги. Ему не поверят.
— Нашли переговорщика, — процедил сквозь зубы Ларт и зло сплюнул на дорожное покрытие.
Поллока он недолюбливал. За показную браваду, за презрительное отношение к другим полицейским, словно они в чем-то хуже боевиков, за вскрывшуюся благодаря Сволочи слежку за сотрудниками участка… Да много за что можно было не любить майора. Похоже, их киборг его тоже не любит… если так можно выразиться.
А киборг вел себя все-таки странно. Когда Ларт высовывался из-за укрытия, тот не нудел, как бывало, что голова командира оказалась на траектории предполагаемого выстрела, а молча прихлопывал сверху пятерней. Да еще и зыркнул пару раз явно недовольно. Совсем, Сволочь, распоясался!
Когда Bond побежал, было, на подмогу к боевикам, а потом, резко развернувшись, в прыжке толкнул его в сторону, инспектор сначала ничего не понял. А затем сверкнула вспышка плазмы и послышался глухой удар упавшего тела. Больно приложившийся локтем Ларт с матюками встал на четвереньки и подполз к растянувшемуся на бетонке киборгу. Глаза его стеклянно смотрели куда-то в пустоту, затем он моргнул и сфокусировал взгляд на лице командира. Показалось или в них на самом деле промелькнула досада? Bond пружинисто вскочил на полусогнутые ноги и уже, было, рванул выполнять приказ, но Рэнтон не зря в школе и в полицейской академии был лучшим вратарем в футбольной команде. Броском дотянувшись до киборга, он схватил его за штанину комбинезона и только потом рявкнул: «Стоять!»
Киборг пробормотал привычное «Приказ принят» и застыл. «Да пригнись ты, дубина», — снова дернул его Ларт и Bond послушно сел на бетон за укрытием. Рэнтон осторожно высунулся, махнул рукой засевшим неподалеку Селду и Дживсу. Те знаками показали, что стрелка сняли. Ну а раз их не подстрелят вот прям щас, то можно заняться и раненым кибером.
Здоровенное обгорелое и даже обугленное пятно на боку киборга порядком напугало инспектора. Легкий бронежилет подплавлен, по краям тлеет комбинезон, пузырится выступающая и тут же застывающая от жара кевларитовой пластины кровь. С таким ранением Рэнтон столкнулся впервые. Пришлось срочно вспоминать основы оказания первой помощи, которые в обязательном порядке с теорией и практикой проходили в академии.
Ларт расстегнул и стянул с киборга броник, к счастью, не приставший намертво к плоти, а, может, это Bond оторвал его, он же не лежал на месте, вскочил и бежать собирался. Увиденная картина только подтвердила предположения Рэнтона. Синтетическая ткань комбеза приплавилась к коже и от резкого движения оторвалась вместе с приставшей к ней коркой ожога, оставив обширную обугленную и обильно кровоточащую рану. Инспектор распорол ножом комбинезон, чтобы не мешал, достал из разгрузки плоскую коробочку индивидуальной аптечки, вынул оттуда баллончик с универсальным спреем, обеззараживающим рану и застывающим сверху эластичной пленкой.
— Мать твою DEX-company! Что ж ты творишь, Сволочь?! Тебя ж чуть не угробили, дурень! — выругался Ларт, равномерно поливая его бок спреем.
— Жизнь командира в приоритете, — безэмоциональным голосом ответил Bond. — В повязке нет необходимости, кровотечение будет остановлено имплантами.
— Вот я тебе щас дам по башке приоритетно и по необходимости! — пробурчал Рэнтон. — А ну-ка быстро назови мне полученные повреждения!
— Ожоги 7% кожных покровов второй, третьей и частично четвертой степеней. Задеты мышечные ткани и поверхностное обугливание девятого, десятого и одиннадцатого ребер справа, поверхностное термическое повреждение печени первой и второй степени…
Киборг зачитывал с внутреннего экрана список повреждений, а сам с удивлением отмечал странную смесь эмоций, которые он считывал у командира. Выходило, что, несмотря на напускную сердитость, Ларт испытывал облегчение и… радость от того, что его, Bond’а, не убили.
— Система готова к выполнению предыдущего приказа отправляться на подмогу группе захвата, — напомнил он Рэнтону.
— Да пусть идут в жопу со своей подмогой! — рявкнул тот и замер, глядя на подозрительно внимательно смотрящего на него киборга. — ОК! Это просто фраза такая! Идиоматический оборот! Понятно?
Bond кивнул, а Ларт оттянул край ткани, чтобы посмотреть, нет ли еще ран, и увидел большой багровый кровоподтек.
— А это еще что за херня? — нахмурился он. — Ты, что, падал что ли?
— Информация отсутствует, — механически ответил Bond.
Рэнтон скептически прищурился, но тут его окликнул Дживс:
— Ларт! Что там у вас? Поллок кибера требует. У него там половина машин из строя вышла. А оставшиеся бандюки, похоже, на прорыв прут.
— Перебьется! У меня у самого машина из строя вышла! — огрызнулся тот. — Да и вообще хуй с ними! — добавил он вполголоса и подмигнул Bond’у. — Я еще перевязку не закончил.
— Большинство членов преступников группировки — мужчины, — проинформировал киборг, — следовательно, если они не женщины, и если не переносили операцию по ампутации пениса, то он действительно с ними. Точнее, они.
Находившиеся в пяти метрах от них и все прекрасно слышавшие Дживс и Селд заржали так, что на них невольно стали оборачиваться другие полицейские. Ларт показал им кулак и парни заткнулись, но губы так и расползались в улыбках.
Рэнтон прихватил края прорехи в комбинезоне парой полосок пластыря, убрал аптечку в карман разгрузки и спросил:
— Каков процент боеспособности?
— Шестьдесят один процент, — честно ответил киборг.
— Сколько? — удивленно округлил глаза Рэнтон.
Bond повторил. Многовато, да, но ведь инспектор не знал, о повреждениях, полученных им во время вчерашней «тренировки» и от которых он еще не успел восстановиться. Вот и лишние десять процентов.
— Так, теперь точно пошли все в задницу! — рявкнул Ларт, активировал клипсу рации и сообщил: — Прием! Ригель на связи. Кибера прислать не могу ввиду большого процента повреждений у машины. Отбой. — Отборный мат майора Поллока он уже не слушал, посмотрел внимательно на киборга и сказал: — Ты вот что, держи-ка обратно свою батарею, сиди тут, особо не высовывайся, прикрывай нас отсюда и постарайся снять бандитов, если они будут появляться в поле зрения. В окнах, например. А я к парням выдвинусь.
— Есть прикрывать! — отчеканил Bond, вставляя батарею в свой бластер.
Рэнтон подобрался, словно кот, готовящийся к прыжку, а потом коротким быстрым рывком перебежал к Дживсу и Селду. Шевельнувшаяся в одном из оконных проемов второго этажа тут же попала в перекрестье прицела Bonda. Выстрел и на подоконник упал человек, выронивший оружие наружу. Ларт обернулся и показал киборгу большой палец. Тот ответил тем же, вызвав улыбки у парней.
К зданию склада подлетели оставшиеся дроны, вооруженные пулеметами, и снова проутюжили все окна и двери сплошной лавиной огня. А затем внутрь, наконец, прорвались киборги и бойцы группы захвата. Еще пятнадцать минут на зачистку и с лабораторией наркоторговцев было покончено.
Пока прочесывали склад, пока прибыла следственная группа и эксперты, штатные медики тридцать третьего участка уложили раненых бойцов во флайеры скорой помощи и отправили в госпиталь. Bond’а и троих еще живых, но порядком потрепанных DEX’ов группы захвата погрузили в один из полицейских флайеров и отвезли в участок, в медблок на попечение капитану медслужбы Шелдону.
Подошедшие парни провожали флайер взглядами, Мэш, находившийся от них во время памятного выстрела довольно далеко, озабоченно спросил Ларта:
— Сильно его?
— Порядочно, — ответил Рэнтон. — Ожоги третьей и четвертой степени, ребра и даже печень задело. Ничего, Пол его подлатает. У него сейчас праздник — целых четыре пациента, хоть и кибермодифицированных. Он с ними, как с родными детьми, возиться будет. Поставит нашу Сволочь на ноги.
— Кто бы сомневался! — рассмеялся Дживс. — Кто к Шелдону попал, тот невылеченным не убежит.
— Ну разве что наш Ник, — хмыкнул Мэш.
— Как твое плечо, кстати? — поинтересовался Рэнтон.
— Терпимо, — кивнул Селд. — Закончим тут, загляну к Полу, пусть проверит.
— Идет, — хлопнул его по здоровому плечу Ларт. — А сейчас пошли. Вон Поллок своих головорезов уже в катер повел. У нас еще в лаборатории дел до хрена.
Парни развернулись и торопливо зашагали к зданию, хрустя осколками стекла и бетона.
Через неделю весь двор потрясло мое предложение руки и сердца. Дядя посмеялся и сказал, что запретный плод сладок, но для наследника можно было бы найти более полезную жену, если я уже готов жениться.
Мое желание не приняли всерьез. В этот же вечер познакомили с избранной для меня девушкой. Я горел от злости. И загорелся! Главный зал дворца нескоро отстроили заново. Выгодная невеста отказалась от брака даже в случае угрозы ее жизни. А моя Кеалир вдруг прониклась ко мне чувствами.
В этот вечер, когда я переодетый, отмытый, но все еще пахнущий гарью, пришел в ее комнату, она не стала избегать меня, а обняла, прижала к себе, долго гладила по волосам. А когда я, наконец, расслабился и даже осознал, что мутность во взгляде — это влага моих собственных слез, то она тихо и уверенно сказала: « Я согласна». В этот же момент я решил надеть ей кольцо. Она как-то неуверенно вздрогнула, попыталась сказать, что это сейчас уже не самое важное.
На следующий день состоялась небольшая свадьба. Дядя не мешал, но выглядел весьма задумчивым. Я был счастлив и слеп. Свадьба скорее напоминала репетицию, чем реальное событие. Не так скромно выглядят свадьбы наследников трона. Уходя в опочивальню, мы получили от слуг бутылку рубинового густого вина, больше похожего на кровь. С фразой «Подарок короля на свадьбу» — слуга поспешно удалился. А когда за полдень я проснулся, то горю моему не было предела!
Осознав, что девушка, подарившая мне ночь, судьбу, честь… не проснется живой больше никогда, осознав причину отравления, я изо всех сил старался не сжечь все вокруг — я вышел в коридор, передо мной как-то сам собой возник портал, (новая способность от темной крови), а затем я просто очутился в спальне короля.
Я бы убил его тот же час. Но меня остановил Тадор Шерарн! Именно он сказал, что смерть короля не воскресит Кеалир, но вечные могут помочь. Он, сам какой-то бледный и шатающийся, отдал мне мое же обручальное кольцо. Не ответив на немой вопрос, просто предложил переместить Герона к его давно почившей первой жене в запертый склеп — авось там и останется. Я черканул пару слов на гербовой бумаге, открыл портал. Оставляя дядю в склепе, увидел, как Тадор махом руки снял заклинание стазиса.
Шерарн сказал мне, что мы вряд ли увидимся, потому, как именно из-за таких невинных жертв он не хочет сотрудничать ни с властями, ни с самими отступниками. Поэтому в дальнейшем приходил уже другой связной.
Ей пришлось вернуться в гостиную. И там у нее возникло странное ощущение. Ей показалось, что прямо перед ней водрузили огромное, в человеческий рост, зеркало. Но отражение в этом зеркале дает только некоторые, особо важные совпадения с оригиналом, расходясь в такой немаловажной детали, как принадлежность к женскому полу. Этим ее отражением был мужчина. Граф де Монтрезор. Он стоял, скрестив руки на груди, прислонившись к каминной полке. До того, как она вошла, граф смотрел на огонь, а затем взгляды их встретились. И тогда Клотильда поразилась их неожиданному сходству. Граф не настолько хорошо владел собой, чтобы в отличии от нее надежно скрывать свои чувства. Он прилагал к тому все возможные усилия, прятал свое искаженное лицо в отблесках пламени, чтобы те, кто наблюдал за ним, приняли бы лицевую судорогу за чехарду огненных пятен. Он надеялся скрыть за пробегающей тенью гуляющие под кожей желваки. Возможно, что в глазах прочих зрителей этот спектакль был удачен, но только не в глазах той, кто познала те же раздирающие чувства и готова была с той же мученической готовностью погрузить и лицо, и руки, и душу в очистительное пламя.
Подобно ей граф был безжалостно отвергнут. Жанет все же вышла победительницей из этого поединка, герцогиня в ней не ошиблась. Ее прежнее разочарование явилось от излишней поспешности. Но Клотильда не чувствовала удовлетворения. Каким-то невероятным усилием ей удавалось поддерживать внешнюю невозмутимость, а может быть и саму форму тела, где за внутренним фасадом гудела пустота. Начался обратный процесс самопожирания и разлодения. То слоновидное существо, с драконьим гребнем, в сверкающей чешуе, что вырвалось четверть часа назад наружу, чтобы насладиться трапезой, теперь, заглотав лишь воздух, обернуло свою ненасытную пасть к хозяйке, вернее, к своему человекоподобному двойнику. И принялось за десерт. Неизбежные последствия. Она знала об этом, как знает о муках похмелья запойный пьяница, как извещен об объятиях виселицы вор, как обучен всем церемониям на эшафоте государственный изменник. Она давно не дебютантка. Она уже проходила все назначенные ей мытарства. Она встречалась со своим чудовищем, знала его зубы, она виделась со старухой, она хладнокровно спускалась в чистилище, но подобно всем вышеперечисленным персонажем, которых наслаждение грехом и безумством делает нечувствительными к доводам рассудка,она вновь пила допьяна и решалась на разбой.
Тот, кто сидел напротив нее, еще не был достаточно опытен в похмелье. Он не понимал его очищающего значения и упивался подступившей яростью. Он еще не укрощен и не обучен. Урок, преподанный ему Жанет, один из первых. Он еще не понимает, что разбуженное им чудовище, того же облика, родственное с ее темным обитателем, приступает к опустошительной трапезе. Он еще не подозревает, что, когда это чудовище закончит, от него останется пустая оболочка. Тонкая, как бумага. С ней это стало происходить быстрее, маятник, качнувшись, быстро совершал зеркальный разворот, а у него это произойдет медленнее и мучительнее, ибо тяжелому чугунному шару предстоит увязнуть в гордыне и недоумении. Пройдет немало времени, и будет совершено немало ошибок, прежде чем этот редут будет сокрушен и наступит подлинное осознание. Только избавит ли это от мук? У нее это осознание наступило, но лишь удвоило грех. Ей уже не воскликнуть с мольбой «Прости, Господи, ибо не ведаю…» Она ведает, видит, осознает, только остановить свой маятник не в силах. Так чей же грех чернее, его, слепого невежды, или ее, искушенного мудреца?
А Жанет все не было. Беспокойство проявила и герцогиня де Шеврез. Она бросила вопросительный взгляд на Монтрезора. Жанет дала ему отпор, отпор неожиданный, унизительный для баловня судьбы, отказа прежде не знавшего. Впрочем, охотничий замок герцогини Ангулемской не Лувр, где непосвященный рискует заблудиться в лабиринте тайных покоев, и не остров Крит, где за темным поворотом, в неосвященном тупике, поджидает Минотавр. Тот, кто может быть отмечен титулом, не бродит в полумраке, он давно здесь. Или она. Ее придворная дама, Анастази де Санталь, так же отсутствовала. Она как раз и могла покинуть гостиную раньше, чтобы из предосторожности проследить за гостьей. Следовательно, скоро вернет беглянку.
Клотильда взялась за бокал, но сразу же поставила его на место. У нее дрожали руки. Приступ бессильного отчаяния, отвращения усиливался. Подступало раскаяние, негодования на собственную несдержанность, на барскую вспыльчивость. Вновь этот нестерпимый галдеж в голове, когда каждая из ее уменьшенных копий, каждая со своей правотой, с апломбом римского сенатора, кричит о собственной невиновности. Одна оправдывает: имела, дескать, право. По рождению, по титулу. Другая стыдит: «Вы позволили себе произнести непристойность». Третья обвиняет: «Ты причинила ему боль. Ты его ранила. Нанесла ущерб единственному мужчине, кто оправдывает твое существование как женщины». Четвертая склонна увещевать: «Дорогая, не пора ли вам превозмочь вашу несдержанность? С вашей-то ясностью ума, с вашим опытом пора бы вам излечиться от девичей обидчивости».
А что же она сама, подлинная? Она опустошена. Уничтожена. Ей все же удалось сделать глоток. В комнате стало как-то светлее. Она стала различать слова. Ей нельзя сидеть вот так, неподвижно, это привлекает внимание. Ей будут задавать вопросы. Она не граф де Монтрезор, чье поражение вызывает лишь благодушное сочувствие. Она принцесса крови, чье унижение будет стоить обидчику жизни.
Внезапно появилась Жанет. А за ней Анастази. Жанет выглядела, как птица, которую внезапно вынесли на свет. Вид у нее странный. Она напоминает кошку, которую хозяин выдернул из драки. И застигнутая врасплох этим вмешательством, кошка повисла в воздухе, растопырив бесполезные когти. Она и в ярости, и в растерянности. Клотильда усмехнулась. Неужели неудачливый поклонник так оскорбил ее, что она все это время искала пусть к отмщению? Если так, то заметив своего врага, она, чего доброго, бросится на него. Кулаки у нее сжаты, глаза сверкают, и вид очень решительный. Жанет явно не принадлежит к числу женщин, кто оправдывает оскорбительные действия мужчин страстью, или даже находят себя польщенными. Но Жанет графа не замечала. Она смотрела прямо перед собой с той же пугающей сосредоточенностью, с какой готовилась к скачке. В ней шла какая-то борьба. Щеки у нее горели. Затем она огляделась, но опять же, без всякого интереса к графу. Но взглянула на хозяйку. Клотильда не ошиблась. Жанет смотрела на нее. Смотрела, будто не узнавая, будто некто, выдававший себя за сводную сестру, предстал в своем подлинном обличье. Клотильда чувствовала неловкость. Почему эта выскочка так на нее смотрит? Взгляд нехороший, сверлящий. Но в это время Анастази что-то шепнула за спиной княгини. Жанет вздрогнула и отвела взгляд. Анастази продолжала что-то шептать. И ярость Жанет угасла. Ее плечи обмякли, опустились веки, пальцы, сведенные, скрюченные, распрямились, а кисти рук подрезанными цветами опустились вдоль тела. Что пообещала ей придворная дама? Сыграть роль Немезиды?
По пути на работу Нина зашла в кондитерскую купить Грете и Аслану пирожных, но песочных не было, а зеленоватый крем в эклерах отпугнул – и потому купила только килограмм печенья «Минутка» для киборгов и полкило зефира для себя и Рины.
Желание что-то делать исчезло начисто, разболелась голова – и на вопрос Рины: «Что случилось?» сама не заметила, как всё рассказала о ночи, проведённой сначала в ожидании привоза киборгов, а потом в хлопотах по их размещению и лечению.
— …эти киборги разумны… наверняка… и их можно вылечить и пристроить к работе. Хочешь познакомиться? Приходи вечером… в полседьмого, например. Посмотришь сама, в каком они состоянии… может, возьмёшь под опеку.
— Взять? Вряд ли… уже думала, но с моей зарплатой киборга не прокормить. И вечером вряд ли зайду. Работать сможешь? Или я сама пойду в хранилище…
— Смогу… наверно. Начнём с вот этой описи… и продолжим на первом этаже… – Нина сделала паузу, думая, стоит ли рассказывать Рине о своих дополнениях в копии Описи или не стоит, и всё-таки начала говорить:
— Я сделала копию этой описи с голографиями, разделённую по мастерам, времени и месту изготовления предметов и по номерам в томах Книги Поступлений – с КАМИС’ом удобнее работать киборгам, мне было удобнее с такой описью. Продолжи её, работай с ней, но в музейную сеть не копируй… это для себя рабочая опись. Скопируй на Хлою или Аслана… кстати, Хлоя из основного фонда и её надо беречь.
И как-то само получилось, что перед заходом в хранилище Нина выдала преемнице целую лекцию о специфике работы хранителя, а Рина старательно делала вид, что слышит это впервые, так как ссориться при передаче дел ей не хотелось:
— В Книги Поступлений, называемую коротко КП, заносится информация обо всех предметах, принятых в Основной Фонд, и каждому предмету присваивается порядковый номер. Сейчас пишется уже шестнадцатый том… от руки в большой и толстой бумажной книге. И хранятся эти Книги в сейфе в кабинете главного хранителя. Это прописано в инструкции на случай, если будут сбои в сети или будет запущен компьютерный вирус – бумаге этот вирус не страшен. После этого предмет заносится ещё и в опись по той коллекции, в какую определит ФЗК… это фондово-закупочная комиссия, обновлённая опись выдаётся хранителю коллекции под роспись вместе с документами приёма предмета на хранение. В описи по одной коллекции может быть несколько тысяч номеров КП предметов основного фонда. У нас самая большая на планете этнографическая коллекция с Северного региона материка Евразии Старой Земли…
Нина договорить не успела – закружилась голова, Платон её подхватил и помог прилечь на диван в кабинете и накрыл пледом. Она мгновенно заснула, а в хранилище вместо неё пошёл Василий. На чайный перерыв Платон будить её не стал, а бесшумно собрал на стол чашки и согрел чайник. Через час Вася слетал на скутере в столовую за комплексными обедами на всех и позвонил Алле Юрьевне, что Нина Павловна и Катерина Андреевна решили работать без обеда и уйти с работы на час раньше, чтобы успеть посетить ЦНР «Лада». Алла была не против – и потому после скорого обеда в кабинете Рина села за терминал, а Нина снова прилегла на диван.
***
Центр народных ремесел «Лада» образовался в начале сентября как филиал при областном центре занятости населения.
Когда некоторые мастера неожиданно для себя получили по киборгу на празднике в заповеднике, куда они приезжали с мастер-классами и с продажей изделий, один из мастеров на следующий день пришел в центр занятости, чтобы пристроить киборга – доставшийся ему Irien вроде как ни к чему пенсионеру, а кому-то другому может пригодиться – то ему посоветовали собрать остальных мастеров, получивших киборгов на празднике, и создать Центр народных ремёсел. Мастер подумал, переговорил с друзьями и знакомыми, нашёл всех мастеров, тем временем директор центра занятости арендовала для образованного ЦНР небольшой коттедж на окраине города и подала срочную заявку на федеральный грант по поддержке народных ремёсел – и уже в первой декаде сентября ЦНР «Лада» начал работу.
К середине апреля в ЦНР трудились семь мастеров – пять женщин и двое мужчин, все в пенсионном возрасте – мужчины занимались изготовлением игрушек и сувениров из глины и дерева, а женщины – вышивкой, ткачеством и орнаментальным вязанием, и все вместе пытались обучать ремеслу пятерых парней-Irien’ов. И если вязание у киборгов стало получаться с одного раза, то лепка двигалась с очень большим трудом. Программ по лепке не было, а выдавать разум киборги не спешили – их хозяева в таком возрасте, что всякое может случиться, и неизвестно, что с ними сделают наследники нынешних хозяев.
Нина думала про себя, что есть в этом недоработка ОЗРК – недосмотреть и упустить из виду появление в городе этого ЦНР было огромной ошибкой, которую срочно надо исправлять. Она пришла с Платоном уже в конце и так укороченного рабочего дня, и часть мастеров уже успели закончить работу и уйти – в кладовке на стеллажах стояли сотни глиняных и деревянных игрушек, уже готовых к продаже.
Но, как оказалось, мастера не рассчитали потребность в материалах, мало заготовили глины, и она, эта глина, уже заканчивается – в сентябре не смогли заготовить столько, сколько необходимо для бесперебойной работы гончара и игрушечниц, — а на дворе весна, и приглашённая на полставки бухгалтер уже готовится подсчитывать убытки и закрывать производство. Ткачество и вышивка – занятия очень медлительные, и нет ни программы для киборгов, ни методики обучения, поэтому первую прибыль планировали получить как раз от реализации керамики. Но продажа продвигается не так быстро, как хотелось бы.
Директор – довольно громкое название должности такой организации – Шихова Зия Олеговна, узнав, что Нина сотрудник ОЗРК и ищет возможность трудоустроить своих подопечных, задумалась:
— Киборги нам нужны… но нужен и программист, а его услуги могут дорого обойтись. Зарплату дать ему пока не сможем, а работы много. Надо бы лавку свою открыть, да продавца принимать на работу со стороны не хочется… а для киборга нужна программа.
— У вас свободные комнаты, где киборги могли бы работать и жить, найдётся? – поинтересовалась Нина, — программист ОЗРК поставит и обновит ПО за наш счёт, если примете на работу наших подопечных.
— Комнаты? Одна свободная есть, думали небольшой выставочный зал в мансарде сделать, но поскольку выставлять пока нечего, можем поселить киборгов там… временно. Всё сделанное сдается на реализацию… в музейную лавку пока что. А жить… троих ваших разместить сможем сейчас, а чуть позже и ещё троих можно. У вас пять Irien’ов, не так ли? Этих не надо, со своими проблемы. А вот DEX’ов примем всех троих, на охрану территории. И Mary возьмём, если появятся. Комната для проживания будет. У Вас всё? До встречи.
Нина попрощалась и полетела сначала в офис – сообщить о посещении ЦНР и о необходимости отправить туда Родиона при первой же возможности:
— …место есть и для работы, и для проживания. Познакомились с мастерами, в основном это женщины пенсионного возраста, до этого почти не имевшие дела с киборгами. Дома киборгов до этого праздника не было ни у кого, а тут не просто киборгов вручили – а Irien’ов… вот и задумались, что с ними делать? Надо где-то поселить, кормить-одевать, занять работой – а программ по работе с деревом и глиной нет…
— И совет объединиться уже не показался таким уж глупым? – вопросом на вопрос ответила Карина, — сами они бы вряд ли решились на такое… а что, DEX’ов им не хватило?
— Какие были, тех и подарили… если бы не центр занятости, не было бы ничего… это мы упустили, давно можно было бы сотрудничать. На волне энтузиазма заявку на грант написали очень быстро и также быстро получили деньги… а теперь кончается срок аренды коттеджа, и так уже дважды продлённый, полная кладовая непроданных изделий, нет точки сбыта, отсутствие кормосмеси для киборгов… и нечем платить зарплату сотрудникам и охранникам. К тому же – нецелевое использование жилого помещения…
Сидящий с планшетом Родион в разговор не вмешивался, пока говорящие не затрагивали тему здания для «Лады». Но при словах о заканчивающейся аренде коттеджа сел ближе к Карине и повернул свой планшет так, чтобы обе женщины могли видеть:
— Смотрите… есть подходящее здание в долгосрочную аренду с возможным выкупом… вот объявление на сайте администрации города. В «исторической» части города, но не в самом центре, фасад выходит на набережную… в стиле российской провинции конца ХIХ века по летоисчислению Старой Земли… смотрите, самое то, можем и мы туда переехать, поместимся… двухэтажный особняк с мансардой, флигелем и небольшим парком в одной ограде. Объявление висит на сайте уже пару месяцев… но нам одним не по карману, а с «Ладой» на двоих возможно и взять. Оформим аренду пока на полгода, но косметический ремонт сделать придётся, все работы произведём сами, вместе с киборгами. Могу сам сходить и посмотреть на месте.
— Посмотри стоимость здания с флигелем… здесь указано, – остановила Карина. — Аренда, ремонт… Дом хорош, но это дорого и нам не потянуть.
— Было бы желание… зато здесь можно разместить всё. Вот схема… на первом этаже холл, раздевалка, кабинет, где можно посадить директора «Лады», вот здесь можно разместить лавку для торговли, вот здесь может быть столярная мастерская, вот здесь – три смежные комнаты для ОЗРК, напротив — две спальни киборгов, в каждой из которых поместятся по две двухъярусные кровати, две пока пустые комнаты… пока не придумал, что там разместится, подсобка с печью для обжига керамики и небольшая столовая с кухней.
Нина просмотрела несколько голографий особняка, и увиденное ей явно понравилось:
– Так… второй этаж… есть большой зал, там можно разместить постоянно действующую выставку работ мастеров и киборгов, рядом может быть чайная комната… а в этих комнатах могут быть мастерские по глиняной игрушке, ткачеству, вышивке… мансарда такая большая, можно сделать игровую комнату. А деньги…
— Это дело наживное. Нина Павловна, Вы что-то про сомов в озере говорили? Змей с бригадой пару штук поймать сможет? Их мясо очень дорого…
— Да, дорого… но этого всё равно будет очень мало для такого особняка… и поймать сома очень трудно. Но… озадачить Змея можно… Родион, давай сейчас позвоню, и ты всё объяснишь и покажешь, — и Нина стала набирать номер Змея, но он не отозвался, и тогда Родион пообещал скинуть ему информацию и вопрос о ловле сома по сети.
Вечером, во время отчётов с островов, Змей сам спросил о сомах:
— Поймать даже одного действительно сложно… да ещё сейчас. Но мы постараемся, этот особняк реально хороший, надо брать. Завтра попрошу помочь Влада. Сообщу, когда выловим. Пока.
— Хорошо, жду. Пока.
***
В понедельник Родион вместе с Эстер на весь день ушёл в «Ладу» настраивать киборгов. Кроме программ по лепке и ткачеству, поставил и программы по кружевоплетению, и после выполнения работы поделился с Зией Олеговной своими планами по приобретению особняка и о вселении в этот особняк офиса ОЗРК – она была так ошеломлена таким предложением, что вместо ответа сказала:
— Мы подумаем… и кстати, моё полное имя Зиярат, и только знакомые зовут Зией… но вам в ОЗРК можно. Здание хорошее, но цена… потянем ли? Посоветуемся с мастерами и позвоним на днях.
— Отлично! Завтра приду снова, скажете, что надумали. – и воодушевлённый программист отправился в офис.
***
О поимке сома Змей сообщил только через три дня и сразу скинул с десяток коротких видеозаписей охоты, снятых и под водой, и на берегу. Ныряли и сканировали дно парами и в аквалангах – сначала Змей и Самсон, потом Влад и Лютый. В воде рыба казалась огромнее, чем вытащенная на берег, но и на берегу размеры сома впечатляли.
— Поймали, разделали, мясо закоптили и уже отправили в заготконтору в посёлке. Деньги получишь если не сегодня, то завтра… но, как я понял, этого мало? Поищем ещё одного… а знаешь, что мы нашли в желудке этого сома? Почти новый нетбук, четыре планшета, видеокамера в чехле и три десятка видеофонов… все разряжены, но почти все отремонтировать возможно.
— Гаджеты в желудке у рыбы! – изумилась Нина, — неужели они исправны? И… как они попали в рыбу? Неужели туристы столько роняют в воду? Или сом так широко плавал?
— Большая рыба… почти полтонны массой… не проблема плавать по всему озеру. Гаджеты только те исправны, которые в чехлах. Но и в этом нет полной уверенности, надо смотреть… пока вынули батареи и прочистили корпуса. На сим-картах и флешках сохранилась часть информации… передал всё Степану Ивановичу, он решит, что с этим делать. Сколько надо всего денег на покупку этого здания?
— Очень много. Почти четыреста тысяч… денег за одного сома хватит или на неделю аренды этого особняка или на зарплату мастерам «Лады». Жемчуг собирать рано… но вы попробуйте. Объявление на сайте висит уже два месяца, это собственность города, но требуется основательный ремонт. Так что… так. И ещё. Мастерам нужна глина. Если сможете накопать, привези… хотя бы полтонны, и можно не за один раз… кстати, тебе разрешение на копку и вывоз глины нужно? Оно платное?
— Понял. Поныряем. Поймаем. Привезём… если копаем лопатами, то особое разрешение не требуется, тут карьер большой и неплохо разработан, по прямой на флайере двести километров от берега всего… берут все. Но если загонять в карьер экскаватор, то да, нужно платить и брать допуск. Пока.
Деньги Нине пришли утром двадцать седьмого апреля – две с половиной тысячи галактов. И почти все они были переданы на счёт ЦНР «Лада» для погашения долга по зарплате и покупки одежды для киборгов. И в тот же день Нина с Дамиром отвезла в «Ладу» троих почти поправившихся DEX’ов.
Предупреждение: NC-17/R — не знаю.
Последовательность персонажей в пейринге, указанном в шапке, в сексе значения не имеет (для автора).
[1] Уриэль — ангел (правда, по православной церкви), выставленный охранять Рай после грехопадения и изгнания Адама. Изображается с мечом и пламенем. Автор не учитывает сериальный образ.
[2] Шахматы "вслепую" (шахматы не глядя на доску) действительно существуют, и это не авторская выдумка. Такой метод игры известен еще с XIII века.
[3] Альмавива — темный мужской плащ без рукавов.
[4] В то время презервативы подвязывались ленточками, так как не имели современной резинки.
[5] Белые гвоздики на языке цветов, который был популярен во Франции в XVIII веке, означали «да» и «чистую, невинную любовь».
е2-e4
е7-e5
f2-f4
е5:f4
Азирафаэль помнил эту комбинацию наизусть. Бегтиэль любил разыгрывать королевский гамбит, на первых ходах жертвуя пешкой, иногда — двумя, а порой даже легкой фигурой. Он развивал фигуры быстро и создавал опасные атаки.
Азирафаэль медлил. Контргамбиты — не его. Он осторожничал. Иногда на втором ходу вовсе не брал предложенную пешку, и тогда возникал отказанный королевский гамбит. Бегтиэль раздражался. Ему хотелось играть лихо и агрессивно.
Азирафаэль улыбался, поглаживая угол лакированной доски.
Спеши медленно
Но все-таки в одном Бегтиэль был прав. Королевский гамбит — не тот дебют, где можно позволить себе вальяжные ходы пешками.
Уриэль [1] хмурилась. В перерывах между «кайся, Азирафаэль» и обсуждением «как вызволить дофина», они играли в шахматы. В эти моменты она становилась даже сносной.
— Может, подумаешь еще раз? — сказал Азирафаэль, не слишком обращая внимание на происходящее на доске. Нужды в том не было. Он отлично держал шахматную партию в голове [2], поэтому стоял на коленях, сложив руки в молитвенном жесте, и смотрел в окно. — Твоя тактика плоха.
— Не советуй, а играй, — огрызнулась Уриэль.
— Ферзя на h5.
— Король на e7.
Далее последовало позорное отступление короля, несколько очевидных ходов, и все равно всё кончилось…
— Шах и мат, — сказал Азирафаэль в седьмой раз. — Ты неправильно играешь. Даже человек к шестнадцатому веку понял, как разыгрывать этот дебют.
— Давай снова! — не сдавалась Уриэль. — Я пойму.
— Мне скучно, — сказал Азирафаэль. — Я хочу есть. Дальше развлекаю только за печеную картошку. С соусом, пожалуйста. И побольше соли.
— Ты не можешь хотеть есть. Кайся, Азирафаэль. Храм тела должен быть чист, — Уриэль начала заново расставлять шахматы. Складывалось впечатление, что Гавриил перенял это кредо как раз у нее. Ну не могли два архангела прийти к этой фразе независимо друг от друга.
«Но я могу захотеть хотеть!»
«И я уже захотел!»
— Pater noster, qui es in caelis… — загнусавил Азирафаэль. — Можно я схожу и куплю себе сам?
Таракан пробежал рядом с коленкой. Азирафаэль было занес карающую руку, чтобы раздавить гада, но в последний момент только сильнее сжал ладони. Опять будут нотации «каждая божья тварь заслуживает жизни!» Он не выдержит этого снова.
— Нельзя. e2 на e4.
— Если ты снова захочешь выдвинуть ферзя в самом начале игры… — простонал Азирафаэль и озвучил свой ход.
— Откуда ты умеешь так играть?!
— Бегтиэль, — просто сказал Азирафаэль, и Уриэль так и не донесла фигуру до клетки — Азирафаэль не услышал стука.
— Бегемот? — поправила Уриэль, будто смена имени имела хоть какое-то значение.
— Да.
— Он… да. Точно. Он же придумал. Но ты же… он же чтец! Где вы с ним пересекались?
— Он называл меня очаровательным тупицей и развлекал на посту, — сказал Азирафаэль. — Он ставил эксперимент. Ему было интересно, можно ли переквалифицировать ангела в другой чин. Защитника в воина. Творца в защитника. Созерцателя в…
— Поняла. И… как?
Азирафаэль пожал плечами. Обычно ангелы не разговаривают о таких вещах. Странно, что Уриэль поддержала разговор.
— Он мне читал. Много читал. Мне… наверное, мне нравилось? Потом он со мной играл. Мне понравилось и это. А потом Бегтиэль сговорился с Натаниэлем, и они вместе создали первую яблоню. Помнишь? Выросла прямо на облаке. И плоды такие розовые, как девичьи щеки… а потом пришла Богиня и сказала, что мы все глупцы. Люцифер ее успокаивал, а она все равно кричала и кричала…
— Да, ей это не понравилось… — признала Уриэль.
— Такие же яблони появились в Эдемском саду. Это не она их придумала. А Бегтиэль и Натаниэль. Ты, кстати, извини. Ну, за ту дыру в стене. Ты ее заделала?
— Да. Не страшно. Львы больше не сбегали, — с насмешкой сказала она, и Азирафаэль почувствовал стыд.
— Где твой меч? — спросила она.
— Потерял.
Уриэль невольно коснулась эфеса своего, прячущегося за теплой накидкой.
— Как ты мог потерять то, что является продолжением тебя?
— Это всего лишь железка. Не в этом смысл, — сказал Азирафаэль, уже жалея, что начал этот разговор. Но Уриэль испытывала его взглядом. Она не осуждала и не пыталась переубедить. Просто… изучала?
«Донести на меня хочешь?»
— Я… Я могу зажечь, что угодно, — неуклюже продолжил Азирафаэль. — Не важно, чем защищать и как. Главное, кого. Меч — всего лишь орудие. Меч — это не я. К тому же мой был такой короткий, что больше походил на толстый шампур.
— Толстый шампур, — Уриэль хрюкнула в руку, и ее раскосые карие глаза хитро сощурились. — Так. Довольно, Азирафаэль. Кайся.
— Каюсь, — пропыхтел Азирафаэль и вернулся к молитве.
Вечером он клятвенно пообещал обследовать весь первый этаж Тампля. Ну. Разнести бурду, именуемую ужином, по камерам. И начать чертить планировку всех видимых помещений, входов и выходов из них. Уриэль все-таки устроила его стряпухой, пообещав, что его уже дожидаются половник и кастрюля.
— Азирафаэль! Только попробуй…!!!
— Все будет в порядке, — сказал Азирафаэль. — Утром вернусь и начну переносить на бумагу. Не волнуйся.
Сказал и пошел в противоположную от Тампля сторону. Угрюмый донжон средневековой крепости грозил ему островерхими, точно пики, крышами, но ровно до тех пор, пока Азирафаэль не поймал проезжавший мимо фиакр. Поворот на улицу Четырех сыновей — и досадное напоминание исчезло из его поля зрения.
Увы, от раздумий о произошедшей встрече с мадам Клермон было отделаться сложнее. Едва покончив с ликвидацией последствий взрыва в театре, он позабыл все предосторожности и нагрянул следующим же утром к ней домой. С самого порога заявил:
— Произошло то, чего вы, мадам, так боялись! — Азирафаэль снял шляпу, теребя наспех прикрепленную к тулье траурную ленту. — Двое ваших близких друзей по несчастью вконец отчаялись и дерзнули покончить с Робеспьером!
Мадам Клермон и бровью не повела, только прикрыла за ним входную дверь — от лишних ушей подальше.
— Они мне никакие не друзья. Несчастье у каждого свое. Личное. Ну, продолжайте. В чем, собственно, вы видите опасность, мсье Кёронт?
— Было покушение. Безрезультатно. Один заговорщик погиб на месте, а другой… другой…
Мадам Клермон утопила смешок в воздушных складках фишю:
— Господин Ронсан, тот солдафон, недальновидно тыкавший в вас шпагой?
«Она что, ясновидящая? Да и откуда ей знать?.. Мы стерли память всем!» — мелькнуло у него в голове.
— Да. Вы очень проницательны. Это он очень погорячился. Приструните вашего мальчика. Если он один раз выкинул такое, то…
Напрасно он ожидал увидеть смятение за толстым слоем пудры. Мадам Клермон повернулась к нему спиной (как грубо!) и бросила мимоходом:
— Уже приструнила. На дне Сены все становятся прям-таки шелковыми. Бунт надо душить в зародыше. Не знаю, как вы, а я на гильотину не хочу. Я еще слишком молода. А то, что второй мертв… Что ж. Тем лучше. Не придется дважды марать руки.
Когда дверь захлопнулась за спиной Азирафаэля, он еще долго доходил до смысла слов мадам Клермон. Когда дошел, горько пожалел. У «ясновидения» было только одно объяснение.
«Она всё знала. Знала про заговор внутри заговора. Почему не отговорила, не спасла? Предприятие гиблое изначально… Выходит, она не хотела спасать?!»
«То есть… она велела утопить человека, который даже не помнил, что успел совершить?!»
И вот с этим человеческим материалом ему предстоит работать!
Но… нет, только не сейчас! Сегодня больше никакой политики, заговоров и плененных принцев! Сегодня на земном шаре существуют только две твари: он и Кроули. А Уриэль… Она — не более чем переменная в их сложном уравнении. Сегодня есть, завтра приравняется к нулю и исчезнет.
«Если бы».
Он почувствовал знакомый запах еще на подступах к дому. Азирафаэль попросил остановить лошадей, не доезжая пары домов до места назначения. В монотонном гуле улицы прикрыл глаза, обостряя чувства до предела. Если он сейчас свернет за угол, то сможет увидеть окна квартиры Кроули.
Родной запах робко колыхнулся в воздухе. Затрепетал, как дымок под порывом ветра. Волновался…
Да.
Это Кроули.
Азирафаэль открыл глаза и вышел на Сен-Сюльпис.
Кроули сидел у окна, как томящаяся девица в башне. Правда, девица курила, пуская в небо дым кучерявыми кольцами. Ветер дергал длинные волнистые пряди.
Азирафаэль широко улыбнулся, помахав рукой. Кроули его тут же заметил. Дернулся, судорожно туша папиросу, хотел было спрятаться за шторой (будто бы к нему полиция нравов нагрянула…). Но! Поздно. Застукали с поличным. Кроули очаровательно взвился и скрылся в комнате. Надеется, что это его спасет? Не спасет…
Когда Азирафаэль поднялся по лестнице, ему даже не пришлось прикасаться к змеевидному молоточку. Уже раскрасневшийся Кроули стоял на пороге, разъяренно комкая кухонное полотенце.
— Ты рано! Я ждал тебя к ночи! — прошипел он. — Я не готов.
— А, — Азирафаэль растерянно оглядел Кроули. Тот стоял в том самом белом баньяне, который он материализовал ему после ванны. Волосы лишь слегка вились на концах — влажные. — А что? У тебя какие-то особые приготовления? Я могу прогуляться и вернуться через пару часов.
— Н-нет. Заходи уж.
Азирафаэль с любопытством прошел в коридор, снимая альмавиву [3], и ненароком бросил взгляд в сторону спальни.
Догадки подтвердились: огромная ванна занимала практически всю комнату. Только, в отличие от созданной им, больше походившей на кривую лохань-переросток, Кроули баловал себя изящной металлической конструкцией. Когтистые львиные лапки, служившие ножками, скребли пол, как настоящие… вот же охотник до деталей.
— Я, правда, могу зайти позже, — предупредил Азирафаэль, замечая, что Кроули даже не поленился расставить свечи по периметру комнаты, хотя вполне можно было зажечь пару ламп. — А ты заканчивай со своими водными процедурами. Мне неудобно тебя прерывать.
Кроули почему-то посмотрел на него тяжелым взглядом палача, желающего снести его белокурую голову. Таким же взглядом на него смотрел Жан-Клод.
«Я его чем-то расстроил?» — подумал Азирафаэль.
— Кроули?
— Иди на кухню, ангел, — нечитаемым голосом сказал Кроули. — Я сейчас подойду.
На кухне тоже горели свечи. О! Откуда взялись эти красные лепестки? Кажется, розы? Тут целая… дорожка!
«Видно, у бедняги букет осыпался», — пожалел Азирафаэль канувшую красоту. — «А убрать не успел. Надо помочь».
Азирафаэль знал, где у Кроули хранилась метла. Поэтому и минуты хватило, чтобы достать ее из кладовой и сгрести досадное недоразумение в аккуратную кучку у стола. С чувством выполненного долга Азирафаэль уже заметал мусор в совок, как Кроули вернулся.
— ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?!
— Помогаю тебе, дорогой. Не волнуйся. Я почти уже все убрал. Может, мне и коридор подмести? Там, кажется, тоже рассыпалось…
У Кроули дернулась щека. Уголки рта поползли вниз, будто на них повесили гири, а нижняя губа опасно задрожала.
«Что я делаю не так?!»
— Кроули? — уже почти с мольбой произнес Азирафаэль.
— Все… в порядке. Я видно… да. Да, мусор. Хорошо, что ты все убрал. Спасибо, ангел. Садись… наверное.
Кроули расстроился. И Азирафаэль никак не мог взять в толк чем. Он же только хотел помочь! Кажется, лучше вообще ничего не предпринимать, да?
— Смотри, ангел! — сказал Кроули, и стал заставлять стол блюдами, умудряясь расположить их так, чтобы он мог дотянуться до чего угодно. Каждое блюдо было представлено ему по всем правилам хорошего тона. — Волован с куриной грудкой под соусом бешамель. Чечевица а-ля бывшая королева. Перепелки-эмигрантки с лучком. И на десерт — фигурные фрукты под соусом варен. И… да. Вино. Все, как ты и просил.
— Кроули! Ты чудесен. Ты сам все приготовил?
— Ну… как сам. Считай, один зажравшийся депутат Конвента не досчитается нескольких блюд. Но волован — мое исконное.
— С него тогда и начну.
Азирафаэль сел за стол и приготовился осквернить храм тела на недели вперед. Он так много каялся последние дни, что будет возмутительно не распробовать каждое блюдо на вкус! Распробовать основательно, не скупыми порциями для дегустации.
Азирафаэль с придыханием приоткрыл хлебную крышечку волована и запустил ложку в горячие внутренности хлебной клетки. Куриное мясо так и таяло во рту.
— М-м-м-м! Кроули! Это прелестно! Давно так вкусно не ел!
— Ну, хотя бы тут ты стонешь…
— Извини?
Кроули махнул рукой и откупорил бутылку. Быстро разлил вино по бокалам и, не чокаясь, осушил свой с такой быстротой, будто это заменяло ему дыхание.
Азирафаэль стучал ложкой. Следил краем глаза, как Кроули накачивается вином и совершенно не желает вести светскую беседу. На все вопросы отвечал односложно и неохотно. Что с ним…
— Может, тебе хватит? — наконец спросил Азирафаэль, когда Кроули приступил ко второй бутылке.
— Сам решу, когда мне хватит, ангел.
— Не напивайся пока, пожалуйста. Ты должен быть в состоянии прочесть.
— Прочесть что?
Азирафаэль достал из кармана фрака аккуратно сложенный листок и протянул его Кроули.
Спустя минуту послышалось первое хмыканье. За хмыканьем последовали ехидные смешки. Кончилось все уже откровенным безумным хихиканьем. Кроули смял листок. Равнодушно скормил его огоньку свечи и бросил в собственную пустую тарелку.
— Ты чокнутый, ангел. А я тебе не жиголо с поминутной оплатой, который будет томиться у окна и ждать тебя: придет мой содержатель сегодня или нет.
Огонёк потух, и серый пепел клочьями стлался по тарелке.
— Я тебя таковым и не считаю.
— Две ночи в неделю по четным дням — как придется? Не дольше получаса акт? Никакой ответственности, ревности, допросов? Никаких разговоров о чувствах, и ты всегда снизу?! Прекращаем, как только тебе взбредёт в голову?! Что ж пункта о презервативах-то нет?! Может быть, я заразный. Напиши новый список с этим пунктом. А то непорядок! Я сбегаю. Куплю. Голубая ленточка или розовая?! [4] А может и ту, и другую?!
— Кстати, разумное предложение, — нахмурился Азирафаэль. — Но я согласен и без.
— Так мне доверяешь?! Ну что ты!
— Нет. Я смогу себя вылечить. Это не проблема.
Кроули сжал вилку. Погнул четыре металлических зубчика.
— Меня даже в Аду так не унижали, как ты сейчас.
— Я не унижаю, Кроули, — Азирафаэль тяжело вздохнул, запуская ложку в остатки куриной грудки. — Это просто меры предосторожности. Мое дело предложить, твое отказаться или согласиться. Я думаю в первую очередь о тебе. Со временем ты поймешь это.
— Как унизительно-унизительно-унизительно… — Кроули даже не скрывал отчаяния.
Отчасти Азирафаэль мог его понять. Но только отчасти. Пусть лучше сейчас тихо поненавидит, чем в один момент обнаружит себя стоящим в очереди на новую оболочку. Если лёгкая бесконтрольная волна лишила Кроули чувств, что будет…
Азирафаэль покусал губы. Не стоило этого начинать. Не стоило писать список. Не стоило приходить Кроули в богадельню… но… Собственное сердце противилось. Оно хотело объясниться. Попробовать. И юркнуть к Кроули в руки трепещущим комком. В них и остаться.
— Попытка — не пытка. Ты тоже всегда можешь это прекратить, едва тебе надоест.
— Я на поблядушки не согласен. Поблядушек мне в этой жизни хватило. Спасибо, сыт.
— А на что ты согласен?..
Кроули молчал долго.
— Пошли. Покажу, — наконец сказал он.
Итак. Комната.
Огоньки свечей трепыхаются, заставляя тени выплясывать тарантеллу на стенах.
Архипелаги сухого пола посреди растекшихся от ванны луж. Остатки лепестков обломками кораблекрушения плавают в них.
Надежные ставни защищают от лютующей за окном непогоды.
Камин гудит и дышит волнами тепла, но руки и ноги все равно покрылись гусиной кожей.
Странно. Он сотни раз продавливал этим самым телом кровать Кроули, но сейчас она казалась бледной незнакомкой. Может быть, потому что Азирафаэль никогда не рассматривал другое ее применение, кроме как для сна.
Кроули возвышался, избавившись от баньяна лишь легким движением плеч.
Азирафаэль заметил знакомые веснушки на груди. Все та же хлесткая, но в то же время безобидная худоба. В ней нет ни рельефных мышц, ни жил, ни выступающих из-под кожи костей. Только когда Кроули выгибается, кожа натягивает косые улыбки рёбер.
Зелёная ткань больше не обрубала кучерявую дорожку от пупка. Дорожка соединяла две точки по прямой — кратчайший путь.
Кроули покрыл расстояние в метр и пять тысяч лет двумя шагами.
— Я тебя раздену, — сказал он.
Азирафаэль кивнул.
Кроули легко коснулся его плеч. Шеи. Затем ладони легли на затылок и там и остались. Прикосновения были теплыми и приятными.
— Эта ванна была для нас, — сообщил он. — Я хотел тебя вымыть.
— Я грязный? — удивился Азирафаэль.
— Нет, — Кроули со смехом выдохнул. — Просто потому что это приятно и расслабляет. А лепестки, которые ты с таким рвением смел и выбросил в мусорное ведро — это элемент романтики.
— У людей понабрался?
— А почему нет? — Кроули очертил большим пальцем его скулу, погладил. — Они еще дарят друг другу цветы. Совершают милые глупости. Обещают друг другу то, что никогда не исполнят. Хотят вместе пойти под венец и вместе состариться. Немногим везет.
— Ты хочешь от меня цветов и милых глупостей? — не понял Азирафаэль.
— Необязательно. Но я когда-то любил такое делать.
— И почему сейчас забросил?
— Потому что тот, кому я хочу это делать, сгребает лепестки метлой и выкидывает их в печку.
Азирафаэль, теряясь, посмотрел на часы, уставившееся на него огромным оком-циферблатом. Маятник мерно качался, отсчитывая утекающие напрасно минуты.
— Смотри на меня, а не на часы, — попросил Кроули. — А лучше…
Маятник дрогнул и замер. Стрелки прервали ход, образовав тупой бессмысленный угол.
— Ты остановил время?
— Нет. Просто сломал часы, — усмехнулся Кроули. — У меня скромные резервы. И они очень медленно восстанавливаются. Чего тебя впечатлять дешевыми трюками.
Азирафаэль прислушался к собственному сердцу. Не зря он тогда представился дезертиром. Сердце бешено стучало, будто от страха получить пулю в предательскую спину. Но запах Кроули витал по комнате светлым духом — успокаивал и прогонял помыслы о бегстве.
Кроули был тих и серьёзен.
Шквалистый ветер наконец успокоился и смолк.
Полный штиль.
Камин плевал искры и урчал, как голодный кот, разбавляя своим мурчанием их тишину.
Зимнее солнцестояние выкатилось и застыло, хоть и опоздало на пару месяцев.
Азирафаэль вцепился пальцами в худые плечи, и Кроули продолжил гладить его щеки.
— Чего ты хочешь, Азирафаэль? Удовольствий? Утех? Любви? В чем был смысл этой убогой бумажки? Зачем тебе это все? Право. Ты можешь соблазнить любого смертного. Не смотри на Робеспьера. Он просто дурачок, не понимающий от чего отказался. Но ты пришел ко мне.
Я убил бы его через пару месяцев
Азирафаэль честно пытался понять то, что доносил до него этот ласковый голос. Но смотрел только на мерно шевелящиеся губы. Слова шелестели и не значили ничего.
— Я хочу тебя, Кроули, — сказал он.
Кроули прекратил поглаживать щеки. Потянул ненужную одежду прочь.
— Принимается, — Ни один мускул не дрогнул на его лице, голос стал сдержаннее обычного.
Азирафаэль послушно опустился на кровать, подставляя шею под легкие поцелуи — почти целомудренные. Он ожидал, что Кроули сгребёт и похоронит его тело под своим. Но тот обходился с ним, как с девственницей в первую брачную ночь.
Где тот жар, с которым Кроули тискал его под сенью театра?
— В женской оболочке я тебе нравился больше? — спросил Азирафаэль.
— Я без ума от тебя в любом обличии. А в чем дело?
Кроули легким тычком перевел его в горизонтальное положение, но только ради того, чтобы почтить поцелуями остальное тело. Зарылся носом в его жесткие кучерявые волосы на груди и шумно вздохнул. Ей богу, будто затянулся нюхательным табаком. То ли льстит, то ли смешно…
— Как тебе сказать… Тогда, в театре, когда ты прижал меня к стенке, ты был отчаяннее, что ли.
— Запомни раз и навсегда, — и Кроули наказал его поцелуем в чувствительный бок. Щекотно! — Отчаяние мне неведомо. Просто тогда я не был уверен, не передумаешь ли ты.
«Отчаяние ему не ведомо…»
— Так все изменилось? — Азирафаэль хотел было поднять голову, чтобы наблюдать за сползшим вниз Кроули, но шея затекла бы слишком быстро. Поэтому он довольствовался только бледной панорамой потолка и ласковыми прикосновениями, будоражащими не только бренное тело, но и что-то гораздо большее. Душу, наверное?
— Еще как! Считай, как рыбы падают с неба, только в хорошем смысле. Теперь ты ищешь со мной встречи. Кто тайком пробрался ко мне на работу? Кто обманул зануду-Уриэль? И кто сейчас застонет, чтобы мадам Бланк больше никого за меня не сватала?
— Я?
— Умный ангел.
Азирафаэль и не заметил, как Кроули усыпил болтовней его бдительность. А он, проныра, успел поравняться с его ляжками и коварно нарушил их покой языком, вылизывая внутреннюю сторону. Догадался же, что это его слабое место! Азирафаэля так и подмывало расспросить Кроули «а что, красивенькую хоть сватали?», но больно не хотелось отвлекать язык Кроули от такого важного задания.
— А ножки-то подрагивают!
«Я даже свое тело сторожить не умею».
Член начал неуклонно твердеть, а в яйцах приятно заныло.
— А я смотрю, мне тут рады.
— Я всегда тебе рад, — Азирафаэль прикрыл глаза рукой, шире раздвигая ноги. — Только не говори, что я какой-нибудь спелый плод, упавший к тебе в руки.
«Перезревший».
— Конечно нет. Ты — гребаное зеленое яблоко, которое я тряс с ветки на протяжении пяти тысяч лет. Все яблоки уже упали, а ты, сволочь, висишь.
— А мог просто взять сучкорез.
— Я возьму что-то поинтереснее.
Прежде, чем в голову Азирафаэля пришло что-то остроумное, его член оказался надежно обхвачен губами. Рыпаться было поздно. Хотя Азирафаэль еще бы с охотой поболтал с Кроули. Но тот оказался очень занят.
Возбуждение нарастало и захватывало сознание кусочек за кусочком. Сознание сдалось без боя и выбросило белый флаг.
Простыни стали мокрыми. На спине выступил пот, и его запах смешивался с вездесущим запахом Кроули, который, казалось, еще чуть-чуть и станет осязаем. Азирафаэль тихо ахнул и, получив насмешливую поддержку в виде порхающего влажного движения по уздечке, ахнул уже громче.
Кроули не делал ничего сверхъестественного. Не было в его арсенале уникальных техник или отточенной методики. Но Кроули действовал плавно, будто создавал что-то новое. Специально для него. Его язык изучал, запоминал и повторял те движения, на которые отзывалось тело. И Азирафаэль подсказывал ему путь, толкаясь навстречу или шумно выдыхая сквозь стиснутые зубы.
Кроули читал эти знаки. Схватывал: брал в рот глубже, резче, быстрее. Сжимал яйца пальцами, вызывающе ударяя головку о собственные губы. Актерничал, надевая маску развязности.
Не было в нем и капли развязности.
«Это только для меня».
За маской скрывались чуткость и желание угодить. Отдать. Показать, что все это не зря: «ты не пожалеешь об этом Азирафаэль».
Руки скомкали покрывало, хотя жаждали обнять Кроули, прихватив кожу на его спине, хотя Азирафаэль догадывался, что сделать это будет, ох, как непросто. То ли дело его спина… Ухватывайся — не хочу.
Кроули ненадолго прервал ласки, отчего член возмущенно дрогнул, и быстро облизал пальцы.
— Ай, — Азирафаэль дернулся, когда почувствовал, что его потянули за ногу.
— Ай. Ну ты же не думал, что я тебе только отсосу? Наивный. Соблазнение с одной фелляцией — это все равно что уйти с именин, не дождавшись десерта.
— Я люблю десерты, — сказал Азирафаэль, поерзав.
— Я знаю. Передай подушку.
Он исполнил просьбу.
Азирафаэль чувствовал себя странно. Воспоминания о давнем опыте таяли: все ощущалось словно впервые. И будто не было ни сеновала, ни пьяного дыхания у уха, ни смачного харчка на мозолистую сухую ладонь. Никто с ним тогда не сюсюкался. Наклонили да вставили. А тут…
— Постарайся расслабиться, — сказал Кроули.
— Парадокс.
— Что?
Азирафаэль махнул рукой:
— Продолжай, дорогой.
— Как соблаговолит Ваше Высочество.
Азирафаэль фыркнул: он не знал, обижаться ли ему на обращение, которое теперь шло в ход наравне со «шлюхой» и «шельмой», однако пальцы Кроули отбили у него всякое желание пререкаться. Наверное, тому, кто собирался овладеть его задницей, дозволено все.
Было неприятно. Немножко щипало.
Но Кроули обещал десерт! К тому же Азирафаэль никогда не ушел бы с именин. Тем более со своих собственных.
Азирафаэль послал легкий заряд собственных сил на помощь пальцам Кроули. Неприятное чувство поупрямилось, но спустя полминуты отступило. Кроули заметил эту уловку.
— Левее. И сильнее надави, — попросил Азирафаэль. — И возьми уже масло. Я же вижу на тумбочке флакон.
Если Азирафаэль ожидал страсти, урагана, маленького личного Армагеддона (но без разрушения, пожалуйста) — он просчитался по всем фронтам. Кроули обошелся с ним бережно, будто пересадил капризный саженец. Саженец посидел в горшке, попривык да выпустил бутон.
Не было ни боли, ни стыда, ни смущения.
Только его солнце, обретшее форму обычного человека, тяжело навалившегося сверху.
Солнце устало и давно укрылось горизонтом. Кроули остался, обдавая горячим загнанным дыханием. Слизал капли пота с висков. И наконец поцеловал, не остывая, а продолжая греть своим расслабленным телом.
— Я люблю тебя, — сказал Кроули, ложась рядом на собственную вытянутую руку.
Азирафаэль посмотрел в ласково сощуренные глаза, не ожидавшие ни ответного признания, ни принятия. Кроули просто поделился фактом.
Азирафаэль вдохнул окружавший его запах и наконец понял, что это такое.
— Я тоже тебя люблю.
И никакой мучительной лепки признания с неловкостями и потеющими ладонями. Слова были естественны и абсолютно правдивы. Кроули это тоже чувствовал. Потому улыбнулся и боднулся лбом о лоб.
— Видишь, и никакого дурацкого списка. Ты будешь со мной, Азирафаэль?
Прими ответственность, Азирафаэль
Только если раньше ответственность казалась мистическим чудовищем, тем же Левиафаном, то теперь она была словно ребенок, жадно тянущий к нему пухлые ручки. Да, пожалуй, страха в будущем только прибавится, но счастье настоящего момента затмевало его.
Кроули принял, сцепляя их пальцы.
Азирафаэль сжал в ответ. Он просто не мог быть хуже.
Нечего бояться, когда рядом будет тот, кто разделит с ним и мистического монстра, и капризного ребенка. И… что угодно.
Азирафаэль кивнул, вытянул руку вперед.
— Что ты?..
Кроули с насмешкой тронул собственное ухо. Приподнял брови, нащупав там что-то. Ругнувшись, выпутал спустя несколько неудачных попыток белую гвоздику. [5]
— Ну ты же хотел цветов, дорогой. Видишь. Даже похоже вышло.
Кроули перевернулся на спину и растерянно оглядел полученный подарок.
— Идеально вышло… будешь мне каждый раз дарить по цветочку?
— Только если ты этого хочешь.
— Я хочу оранжерею!
Азирафаэль улыбнулся. Что ж, когда-нибудь Кроули придется выделить цветам отдельную комнату.
В ваме пусто. Ни Ксапы, ни Жамах, ни Мечталки. Мои вещи брошены у постели, значит, Ксапа здесь была. Заглядываю к Мудру, нахожу Фантазера. Опрашиваю малышню, посылают в хыз. Странно. Никто летом в хызе не живет. Очень странно…
Ксапа лежит на нашей постели, зажав ладошки между колен и, конечно, плачет. Тихонько так всхлипывает, только плечи вздрагивают. Жамах сидит рядом, гладит ее по волосам и утешает. Я сажусь спиной к печке, скрещиваю ноги. Молчу и улыбаюсь.
— Они улетели? — спрашивает Ксапа. Я пожимаю плечами.
— Ты их видел?
— Как тебя.
— Ты с ними говорил?
— Как с тобой.
Ксапа вскакивает и бежит из хыза. Я сначала даже не понимаю, зачем. Ведь если дети не гомонят, значит, гостей нет. А Ксапа возвращается такая обиженная, что мне сразу захотелось ее уложить на шкуры и утешить. Пусть даже без СЕКСА, только словами и губами. Просто я и она. Рядом. Но очень жалко ее стало. Вытаскиваю из кармана черную штучку, качаю за шнурок перед ее носом. Как она завизжала!!! Вырывает у меня штучку, прыгает на месте как маленькая девочка, а затем лезет обниматься.
— Ты знаешь, что это такое?
— Платон с ней говорил.
— Это рация! Я могу через нее говорить со своими. Стоит только КНОПОЧКУ нажать. Понимаешь, в любой момент! Ишь ты!!! Они МАЯЧОК включили!
— Что это такое?
— Потом объясню. Сначала расскажи, как ты с ними встретился. Сейчас решающий момент наступает. Я не имею права на ошибку.
Я рассказываю. В лицах, с голосами и интонациями. Почти все. Ну мог же я что-то подзабыть, правда?
— А чего ты на них ругался?
— Да все твои слова из головы вылетели. Только нехорошие остались.
— Боже мой!.. Надо следить за языком, — Ксапа в ужасе прижимает ладошку к щеке. И вдруг загорается идеей: — Слу-ушай, сейчас не я, а ты с ними говорить будешь. Мы только СЦЕНАРИЙ разговора прогоним. А если что не так пойдет, я подскажу. Они просто обалдеют!
— Как Ворчун с Фантазером? — знаю я, чем дело кончается, когда у Ксапы так глаза блестят.
— Ну что ты как не родной? Ну не смешно получилось. Не знала я, что Ворчун ЮМОРА не понимает.
Уломала меня. Столько времени потеряли, пока новые слова заучивал, учился за руку здороваться, на рации КНОПОЧКУ нажимать, когда говорю… Потом Ксапа малышню зовет, РОЛИ между ними РАСПРЕДЕЛЯЕТ. Кто когда что сказать должен. Самых шустрых посылает за Мудром, Старой и другими
уважаемыми людьми. И тут я понимаю, что Ксапа побаивается. НЕРВНИЧАЕТ и дрожит как перед серьезным разговором с Мудром. И без конца повторяет: «БОЖЕ МОЙ, ничего не готово». Беру я ее, закидываю на плечо и несу из
хыза НА УЛИЦУ.
— Клык, ты что делаешь?!
— Тебя несу.
— Куда?
— Туда, где волокуша сесть сможет.
— Это не волокуша. Это АВИЕТКА. Пусти!
— Не пущу. Убежишь, кто с чудиками говорить будет?
Охотники на нас смотрят, шутки отпускают. Бабы за голову хватаются, ругают, что совсем стыд потерял. Девки сзади бегут, хихикают, советы дают. Ксапа ногами дрыгает, визжит, кричит непонятное: «РАТУЙТЕ, ЛЮДИ ДОБРЫЕ!» Всем весело.
Сгружаю я Ксапу на травку, она РАЦИЕЙ занялась. Какие-то КНОПОЧКИ нажала, протягивает мне и одними губами шепчет:
— Говори.
— Эй, Платон, ты меня слышишь? — И ДУБЛИРУЮ то же самое на языке чудиков.
— Клык??? Слышу тебя хорошо, — звучит из штуковины голос Платона.
— ТОГДА ЗАСЕКИ НАПРАВЛЕНИЕ НА МОЙ… НЕ ЗНАЮ ВАШЕГО СЛОВА. НА МОЙ ГОЛОС, — говорю я.
— ПЕЛЕНГ, — подсказывает Ксапа.
— У нас это называется пеленг, — сообщает Платон. — Уже засек. Клык, с тобой хотят поговорить еще четыре человека.
— С ВАМИ — восемь… КУДА ЖЕ МЫ ВАС ПОСАДИМ? — Смотрю, какие яростные гримасы мне Ксапа строит и разрешаю: — ХОРОШО, ПРИЛЕТАЙТЕ.
— Спасибо, вылетаем. Через десять минут будем у вас. Конец связи.
— КОНЕЦ СВЯЗИ, — повторяю я и отдаю штуковинку Ксапе.
— Клык, ты крут! Я тебя обожаю. Ой, как волнуюсь! — и бежит Мудра со Старой ИНСТРУКТИРОВАТЬ.
Вскоре мы слышим гудение АВИЕТКИ.
— Вот они! — кричит Ксапа, скачет на месте и крутит над головой бинокль за ремешок. Я кричу людям, чтоб к деревьям отошли, волокушам место освободили. Бабы с радостью под деревья бросаются, страшновато им. Охотники видят, что я не боюсь, степенно отходят. А ребятня вся вокруг Ксапы столпилась и притихла. Ксапа чудикам жесты показывает, будто двумя руками к себе зовет, потом опускает что-то.
АВИЕТКИ садятся. Сначала одна, потом другая. Я втыкаю копье в землю и иду к той, что первой села. Хотел, как наметили, за руку поздороваться. Но Ксапа не выдерживает. Я так и знал, что не выдержит, очень уж у нее глаза блестят. Бегом бросается, меня обгоняет и кричит:
— Парни! Я так рада вас видеть! Вы чьи будете?
— Чиво?
— Ну, Тырина или Сизова? Из какого геологоотряда?
— Из четвертого западного, — отвечает обалдевший Петр. — А Тырина на Землю отозвали.
— А я из третьего!
— О-о-очень приятно… Э-э-э…
— Оксана Давидовна Макарова-Заде!
— Очень приятно, Оксана.
Тут я подхожу и представляю чудиков. Лица у них растерянные. Они явно не знают, с кем говорить, со мной или с Ксапой.
— Скажите, Оксана, — наклонившись к Ксапе, тихонько спрашивает Платон, — Клык сказал, мы должны переговорить с Омксапой. Кто это?
— Так и сказал? — строго переспрашивает Ксапа. А сама на меня смотрит.
— Вроде, я ничего не напутал.
Ксапа сгибается от хохота. Платон удивленно смотрит на меня.
— СМЕШИНКУ СЪЕЛА. ЭТО С НЕЙ БЫВАЕТ, — поясняю я.
— Клык!!! Я тебя поколочу! — визжит Ксапа. Я привычно поворачиваюсь спиной, и она молотит по ней кулачками. Несильно, но часто. Впрочем, недолго. — Ну что мне с ним делать? — жалуется она чудикам. — Ом-Ксапа переводится на русский как Великая Хулиганка.
Чудики неуверенно улыбаются.
— Но все-таки, кто у вас за главного? — стоит на своем Платон.
— Ксапа — это я. А поговорить успеем. Но сначала поедим. Так здесь полагается.
Пока мы разговариваем со знакомыми чудиками, из второй волокуши вылезают незнакомые чудики. Один устанавливает треножник — выше меня на две головы — с какой-то калабашкой наверху. Другие подходят к нам. Ксапа оглядывается на них, взвизгивает и бросается на шею к седому с короткой бородкой:
— Василич!!!
— Ксюша! Мы же тебя похоронили!..
Ну вот, опять носом шмыгает. На всякий случай я присматриваюсь к седому. Вдруг это теперь мой родственник? Может, ему Жамах пристроить? А что? Для него она молодая…
Тем временем нас окружает малышня. Потом — девки. За ними подтягиваются и охотники. Бабы по-прежнему наблюдают с отдаления.
— Дядя, а как быстро твоя волокуша летает? — пристает к Вадиму подготовленный Ксапой пацан по имени Жук.
— Пятьсот пятьдесят километров в час.
— Э-э, дядя, я твоих киметров не знаю. Ты скажи, во сколько раз быстрее, чем я бегаю!
— Ну-у… Раз в сорок, наверно, — растерянно произносит чудик.
— В сорок… Сорок — сорок — сорок… Это что, вокруг всего мира за три дня облетит? — делает вид, что удивился, Жук.
— Ну-у… Да, где-то так…
— Не облетит, — смеется паренек постарше. — В большой воде утонет!
— Это почему? — удивляется Вадим.
— Ей еды не хватит. До большой воды долетит, там упадет и утонет!
— В океане, что-ли?
— Может, по-вашему, и в океане. В большой горькой воде, которая вокруг нашей большой земли, — парнишка широко разводит руки, как его Ксапа учила.
Я замечаю, что все чудики и все наши слушают разговор и вмешиваюсь:
— Хватит гостей вопросами мучить. Проверьте, как там мясо жарится.
Ребята убегают. Я неторопливо веду всех к костру. Вечером отругаю Ксапу. Это она должна вести чудиков к костру. Или Мудр. Но не я. А она со своим другом болтает и обо всем забыла. Хорошо, Мудр все понял. Берет под руки Головача и Мудреныша и уводит к костру. Когда я подвожу чудиков,
они уже сидят у костра, и я могу их представить. А чудиков по именам только четверых знаю. Но тут Ксапа опомнилась, за дело берется. Сперва за треножником с калабахой бежит, за спинами чудиков ставит. Потом рассаживает всех как условились. И баб, как договорились, сажает. Старую — от нас,
Жамах — от чубаров, Лаву — от степняков, Кудряву — от Заречных. Очень все солидно получается. Когда Ксапа баб чудикам представляет, кто из какого общества, у меня даже мурашки по спине забегали. Никогда еще на такой важной встрече не сидел. Чудиков восемь, и наших восемь. Четыре уважаемых охотника и четыре бабы, все из разных обществ. А Ксапа как бы и от наших, и от чудиков. Широкий круг получается. В центре костер, вокруг него наши бабы суетятся, горячее жареное мясо по глиняным мискам раскладывают. Мы
на них внимания не обращаем. Бабы перед каждым три миски ставят: С мясом, с ЗЕЛЕНЬЮ и с ягодами. Ксапа между чудиками садится, наши ЭТИКЕТЫ им разъясняет. Солидно сидим, неторопливо едим.
— Кажется, дождь начинается! — вдруг во весь голос заявляет Ксапа. — Предлагаю всем перейти под крышу.
Я от стыда хотел себе по шее дать. Но несолидно теперь. Эх, Ксапа…
Мудр строго смотрит на Ксапу, на небо, на хыз, на меня…
— Так и сделаем, — говорит. Первый поднимается, миски берет и в хыз идет. За ним остальные тянутся. Бабы суетятся, головешки и угли с костра сгребают на старую носилку, обмазанную глиной, несут камин разжигать. А пока камин холодный, в трубе тяга плохая. Дымно в хызе будет…
Успели до дождя в хыз перебраться. Рассаживаемся, как будто Ксапа будет сказки рассказывать. Сколько дней хыз пустой и холодный стоял — а тут никто в своем ваме не захотел дождик пережидать. У каждого свое место есть, привычно рассаживаемся, быстро. И гости это замечают. Пришлось,
конечно, малышню шугануть, чтоб лучшие места гостям освободить.
За окнами темнеет, ливень шумит. И тут Ксапа опять учудила.
— Парни, — говорит, — принесите электрические фонари. Все, сколько есть.
Не знаю, что это такое, но кто же гостей гоняет? Сама не могла сходить? А два чудика поднимаются и в дождь бегут…
Электрический фонарь — это вещь!!! Никогда еще в хызе так светло не было! Это вам не ксапины ОПЫТЫ С ЛУЧИНОЙ. А Мудр даже глазом не ведет. Как будто сто раз фонари видел. Мясо доедает, руки листом лопуха вытирает и говорит:
— Сегодня мы видимся в первый раз. Поэтому о делах говорить не будем. Будем знакомиться. Вы расскажете о себе, мы о себе.
Мудр громко говорит, чтоб все общество слышало. Ксапа вполголоса чудикам переводит. Я почти все, что она говорит, понимаю. А еще понимаю, зачем она между чудиков села.
— Сегодня у меня к вам будет только один вопрос, — продолжает Мудр.
— Вокруг наша земля. Вы прилетели на нашу землю издалека. Будете ли вы уважать наши законы и обычаи? Не торопитесь с ответом. Посоветуйтесь с уважаемыми людьми вашего общества, и в следующий раз ответите. А сегодня вы уважаемые гости.
Я в очередной раз поражаюсь мудрости Мудра. И главный вопрос задал, и ответа не попросил. Гости могут ночевать остаться или спокойно, с достоинством уйти. Ксапа так им и объясняет.
Потом чудики рассказывают о себе и своем обществе. А Ксапа переводит. Я слушаю слова чудиков, сравниваю с переводом Ксапы и чувствую себя так, словно зимой под ель встал, а на меня весь снег с нее обрушился. Все, о чем говорят чудики, мне знакомо по сказкам Ксапы. Выходит, не сказки это
вовсе.
Затем Мудр рассказывает о нашем обществе, о Заречных, о Степняках, о пожаре, из-за которого мы сюда переселились. Ксапа опять переводит. О пожаре, о нас, о Заречных все точно переводит. А вот о степняках… Они в ее переводе не хуже Заречных получаются. Ну да, били нашу дичь на нашей
земле. Нехорошие такие… Чувствуете? Не плохие, а нехорошие. О том, что наших девок воровали, ни слова. О том, что мы их девок уводили перевела, но так гладко, будто девки по своей воле к нам пошли. И ни слова не говорит, что наше общество самое сильное.
За окнами темнеть начинает. Гости домой собираются. Мы идем их провожать.
— Парни, я сейчас буду вас нагло грабить, — заявляет Ксапа,
открывает заднюю часть волокуши, перебирает вещи, которые там лежат, одни кидает на землю, другие кладет назад. — Вроде, тут все… — И переходит ко второй волокуше.
— Оксана, побойтесь бога! Хоть трос оставьте, — изумляется Вадим.
— Мне нужнее, — заявляет ему Ксапа и отбирает фонарь. — Спасибо! Зажигалка есть? А то в моей газ кончился. Спасибо! А перочинный ножик? Спасибо! Авторучка есть? Записывай, что мне в следующий раз привезешь.
— Ксюша, разве ты не летишь с нами? — удивляется тот, которого она называет Василичем.
— Хотела бы, да не могу. Дел по горло! Василич, поговори с
начальством, чтоб мне авиетку с пилотом выделили. Надо все окрестные племена предупредить, чтоб вас копьями не встретили. А пешком это слишком долго и небезопасно.
— Хорошо, что ты об этом подумала. Ксюша, я так и не понял, у вас здесь матриархат, или как?
— Если не считать не в меру наглую меня, то или как.
— А эти женщины из разных племен у костра?
— Наблюдатели. Я потом объясню, тут много тонкостей. Видишь полоски у меня на щеках? Это местные документы. Паспорт, прописка, гражданство, статус и так далее. Две мои параллельные, наклонные говорят, что я родилась не здесь, пришла из дружественного народа и принята как полноправный член со всеми правами и обязанностями.
— Варварский обычай!
— И не говори! Так больно было. Зато все глазами видно, а не чип под кожей, в котором неизвестно, что записано, и без сканера не прочитать. Да, аптечку я тоже конфискую.
— Ксюша! А мы как?
— На базе новую возьмете.
— Не зря тебя хулиганкой прозвали.
— А то! Василич, проверьте, чтоб Вадим из моего списка ничего не забыл. И можете от себя добавить, я не обижусь. Да, гончарный круг раздобудьте! Только чтоб никаких электроприводов. Здесь розеток на стенках пока нету.
И была в каждом Драконе суть Сестры и суть Брата, Свет и Тьма, Жизнь и Смерть. Но не поровну досталось детям от родителей: Красный, Оранжевый и Лиловый драконы больше походили на отца, а Синий, Голубой и Зеленый – на мать.
Только Золотой дракон унаследовал поровну от Хисса и Райны, и сутью его стало равновесие Сумрака.
Катрены Двуединства
16 день пыльника, через 3 дня после битвы в Олойском ущелье
Тавосса, городок к западу от Кардалоны
Шуалейда
Жаркое пахло старой мертвечиной.
Шуалейда отбросила вилку и выскочила из-за стола, прижимая салфетку ко рту. Подбежала к распахнутому в сумерки окну, вдохнула предгрозовую влажность, пропитанную сладостью жасмина пополам с гноем, — и желудок скрутило спазмами.
Тут же в запертую дверь ударил тяжелый кулак.
— Что случилось? Тебе нехорошо? — Медный подергал дверь. — Открой!
— Ничего, — выдавила Шу. — Оставь меня. Пожалуйста.
— Может быть, принести тебе воды?..
— Нет! — крикнула Шу и снова закашлялась. — Я ничего не хочу. Доброй ночи, Фортунато. Я буду спать.
Несколько мгновений висела тишина, лишь за окном шелестел сад и где-то далеко рокотал гром.
— Добрых снов, Шу, — в тон грому пророкотал Медный и ушел.
Шу вернулась к столу, оглядела фрукты, пирожные, паштет, — и снова к горлу подкатила тошнота. Поварские изыски воняли ненавистью, в точности как слуги и домочадцы гостеприимного шера, как сам шер, в доме которого остановился Медный.
Шу не понимала — почему? Разве она сделала что-то плохое? Разве она виновата в том, что она — сумрачная, а не светлая? Почему газеты пишут про нее гадости?
Перед глазами вновь замелькали заголовки: «Ману Одноглазый возвращается?» «Кронпринц выражает соболезнования». «Совет министров обеспокоен темным влиянием на дофина». Фортунато почти успел убрать с ее глаз газеты. Он переживает за нее. Он верит в нее. Он ничего не может сделать — только убить ее. Из милосердия.
Живот свело голодной судорогой. Схватив кувшин с водой, Шу задержала дыхание и припала к горлышку. Вода лилась на руки, на платье, но не глоталась. Горло снова сжимал спазм. Проклятье! Если бы ей налили вместо воды ужаса и боли… Если бы она посмела их съесть — просто взять то, что плещется вокруг, само…
Она закашлялась от ударившей в нос гнилостной вони и швырнула кувшин в стену. Осколки осыпали ковер, за дверью послышалось нервное шуршанье — но лакеи не решились сунуться в логово к ужасной сумасшедшей колдунье, хиссову отродью.
Трусы. Лицемеры! Если бы зурги прошли ущелье и начали грабить долину, вы бы не требовали защиты у Конвента? Вы бы сказали темному шеру Бастерхази «пойдите вон, мерзостное порождение Ургаша, мы сами защитим свои дома и своих жен»? Ненавижу!
Следом за кувшином полетели тарелки с жарким, омлетом, паштетом и пирожными — жалкие, политые брезгливостью откупные. Нет. Обойдетесь! Подавитесь вашими подачками! Провалитесь вместе с вашей худой крышей и клоповой постелью! Я, ураган и буря, должна мириться с шепотками за спиной и брезгливыми взглядами бездарной деревенщины?!
Похоже, она думала слишком громко. Или думала вслух — за дверью стало тихо и пусто. Ну и ладно. К ширхабу их всех, и Медного с его утешениями тоже.
Содрав мокрое платье, Шу натянула бриджи, сорочку, схватила солдатскую куртку с капюшоном и вылезла в окно, прямо в куст жасмина. Сад шумел, трещал на ветру и отчаянно сладко пах древесным соком и цветами, сверху летели листья и веточки, путались в растрепавшихся волосах. Чулок зацепился за куст, там же слетела туфля — Шу дернулась, оставив на ветке клок шелка, содрала остатки чулок вместе со второй туфлей и побежала прочь, к дороге. Где-то неподалеку должна быть таверна. Там никто не знает ее в лицо, никто не будет бояться и ненавидеть. Быть может, там она сможет что-то съесть?
Внутренности снова скрутило приступом голода. Страх, боль — всюду, в каждом, и нет сил закрыться, не чуять, не желать. Совсем рядом, в гостевой спальне — четверо раненых солдат. Кровь, гной, переломанные кости, вонь разложения и целые вихри боли, такой вкусной, нужной, необходимой боли, которую можно просто выпить и снова стать сильной, снова лечить… Ведь убить одного и вылечить остальных — это же хорошо! Это же правильно! И Медный поймет, Медный сказал: «Не бойся и делай что должно, это война».
— Я не темная! — крикнула Шуалейда клокочущему небу.
Небо отозвалось насмешливым рокотом грома, ветер подхватил ее плащ, закрутил и швырнул через дыру в живой изгороди прямо в дорожную пыль. Ветер играл с ней, не мог понять — почему она, сестра по сути, так слаба? Почему не летит, не поет с грозой — ведь гроза здесь, рядом, третьи сутки следует за ней от самого Олойского ущелья, словно ручная зверушка.
Гроза проводила ее до таверны, напоила свежей, ничем не воняющей водой и разогнала всех селян — по дороге Шуалейде попалась лишь сельская девчонка, загоняющая корову в ворота. До незнакомого оборванца, ловящего ртом дождь, селянке не было дела, она слишком боялась хворостины в отцовских руках…
Этот страх был так гнилостно-сладок, что Шу не удержалась, слизнула его вместе с дождевыми каплями. И тут же, как из прорванной запруды, хлынули деревенские страстишки, зависть и опасения, ревность и злость, детские лихорадки и нытье прищемленных пальцев — все даром, только возьми!
На несколько мгновений Шу замерла, закрыв лицо руками. Она впитывала кожей вонь и мерзость, словно пожирающий навоз червяк, не в силах остановиться, а в висках билось: нет, я не темная, нет, не буду! Я никого больше не убью!..
Лишь когда пустота внутри, грызущая ее третьи сутки, утихла, Шуалейда отняла руки от лица и огляделась. Почему-то казалось, что сейчас вокруг нее соберутся люди, будут тыкать пальцами и кричать: ведьма, ведьма! Но деревенская площадь была пуста и темна, в редких всполохах молний виднелись лишь коновязь у дверей таверны и машущие ветвями чинары и гранаты, да светились узкие оконца той же таверны — маяком для заблудившихся в грозе путников.
Облегченно вздохнув, Шу надела мокрый насквозь капюшон и сунула руку в карман: надо было вспомнить о деньгах раньше, но вдруг что-то завалялось?
Не завалялось. Пальцы нащупали лишь дыру. И ладно. Не отступать же только потому, что нет денег!
Шу дернула дверь. Из освещенного фонарными жуками зала пахнуло жарким, вином и мужским потом, крепко настоянным на похмелье, обжорстве, похоти… Пришлось сцепить зубы и переступить порог, держась за косяк. От сумбура эмоций снова затошнило, выпитая дождевая вода подступила к горлу, но Шу пересилила себя и, сглотнув горечь, твердо пошла через зал.
Таверна «Полкабана», Тавосса
Шуалейда
Слава богам, ни селянам, ни солдатам Медного не было дела до какого-то там мокрого мальчишки. Селяне жевали баранину, пили вино и расспрашивали солдат, подливая им в кружки из глиняных кувшинов. А солдаты нахваливали местную кислятину и рассказывали сказки о несметных ордах краснорожих, мудрости Медного генерала, собственной доблести и Хозяйке Ветров — колдунье неземной красы, божественной силы и милосердия, сосредоточии всех возможных добродетелей. Хозяйку Ветров солдаты искренне любили, восхищались ею и готовы были за нее в огонь и воду, а с ней — хоть против самого Мертвого.
Шу натянула капюшон на горящие уши и постаралась слиться со стеной. Почему-то посмотреть в глаза рассказчику — кажется, это был тот самый не то Змей, не Хомяк, которому она не позволила разбиться прямо у стен крепости — было страшно. Может быть потому, что его друг прыгнул и разбился, чтобы спасти ее. И потому что еще десяток его друзей остался там, в Олойском ущелье. И еще четверо умирали сейчас в доме гостеприимного шера, и она не могла им помочь — потому что она темная, а темные не способны лечить, только убивать.
«Завтра приедут шер Бастерхази и целитель из Кардалоны. И раненые доживут до завтра, если ты, темная тварь, будешь держаться от них подальше!» — очень убедительно сказала себе Шу и скользнула в самый темный угол. Еды она заказывать не стала, все равно карманы пусты, а расплачиваться золотым кольцом за миску похлебки — глупо, ее тут же узнают или примут за воришку, и Хисс знает, что хуже.
— Выпьем за Хозяйку Ветров, надежду нашей Валанты! — раздалось от центрального стола.
— За драконью кровь! За Суардисов! Слава Свету! — подхватили солдаты и селяне, застучали кружками.
— Эй, малыш, чего не пьешь? — толстяк с кудрявой бородой улыбнулся Шуалейде, подмигнул и кинул ей краюху. — Налейте кто-нибудь мальчишке! Выпьем за Суардисов, лучших королей во всей империи!
Поймав краюху, Шу приготовилась к новой порции тошноты, но, на удивление, хлеб пах только хлебом, немного бараниной и чуть-чуть вином. Как на столе перед ней очутилась кружка с кислятиной, Шу уже не заметила. Косого взгляда не то Змея, не то Хомяка, брошенного в ее сторону, она тоже не заметила — то есть предпочла не заметить. Шу просто впилась зубами в хлеб, серый и мягкий, пахнущий победой хлеб… А потом она пила вместе со всеми за здоровье Медного генерала, за мир в империи, за дружбу с гномами, железную дорогу и урожай оливок, и впервые после Олойского ущелья чувствовала себя живой и нормальной, а не вечноголодной нежитью с обостренным слухом и нюхом.
Ей хотелось напиться пьяной и просидеть в таверне до утра, слушая простые деревенские разговоры об отеле и сортах винограда, разглядывая редких путников, загнанных в таверну грозой, и наслаждаясь крохой иллюзорной свободы. Наверное, Медному уже доложили и куда сбежала принцесса, и сколько выпила, и кто как на нее посмотрел. Но Медный, благослови его Светлая, доверяет ей — темной, полоумной девчонке. Зря. Завтра приедут настоящие маги, объяснят ему, что она никакая не сумрачная, а самая настоящая темная, что место ей — в монастыре на острове Прядильщиц, что доверять ей нельзя, что все гадости из газет — чистая правда…
«Но ведь шер Бастерхази — темный! — пробился сквозь тоскливую муть слабый голос надежды. — Даже в Конвенте есть темные! Может быть, шер Бастерхази возьмет меня в ученицы?..»
«…и вместо острова Прядильщиц я попаду в рабство к темному колдуну. Будет у него не один слуга Эйты, а два. Две. Ширхаб!..»
— Эй, малыш, пить, не закусывая — нехорошо! — Волосатая рука знакомого толстяка выдернула у нее из рук полупустую кружку и вместо нее сунула тарелку с бараниной и огурцом-переростком. — Ешь, вон худой какой! Таких тощих Медный в армию не берет…
Толстяк говорил еще что-то ободряющее, но Шу не слушала его, не ела благоухающую чабрецом и чесноком баранину — в сумбуре грозы за окнами ей померещилось что-то чужое, страшное. Что-то — или кто-то?! Внезапный, иррациональный ужас придал ей сил: ровно столько, чтобы стать невидимой, неслышимой и всеми забытой. И толстяком тоже — он замолк на полуслове, подозрительно вгляделся в «пустой» темный угол, пробормотал что-то о вреде пьянства и, почесывая бороду, вернулся за общий стол. А Шу порадовалась, что тарелка с бараниной тоже попала в область чар: ужас ужасом, но она трое суток толком не ела!
Через минуту, когда от баранины осталась кость, а от огурца — огрызок, Шу поняла, что ничего ей не померещилось. Там, на дороге, был хищник страшнее всех шаманов, вместе взятых. Его огненно-лиловая аура давила мощью, обжигала, манила и отталкивала, заставляла замирать от страха пополам с восторгом. И Шу догадывалась, кого принесли гоблины: темный шер Бастерхази так спешил исполнить свой долг, что пожаловал не завтра, а сегодня. Проклятье. Только бы ему не пришло в голову зайти в таверну! Но с ее удачей — вряд ли.
Облизав пальцы, Шу вытерла их о подкладку куртки, тщательно утерла ею же лицо — морщась от отвращения к собственным манерам, но встретить темного шера с грязными руками и лоснящимися от жира щеками? Проще умереть!
Тарелку из-под баранины она сунула под стол, увесистую кружку придвинула поближе, с тоской вспомнив оставленную дома шпагу и дивясь собственной дури: оружие против темного мага. Но, ширхаб дери, какая разница?! Если ее найдут, она будет выглядеть полоумной что с кружкой, что без кружки.
А вдруг не найдут? Если хватило сил остановить зургов, может быть хватит и спрятаться от магистра? Она же совсем маленькая и незаметная, ее же совсем не видно, она же — мышь, серая мышь…
Чтобы заглушить страх, Шу отпила вина. Неполные две кружки, всего-то! Что для истинного шера две кружки?! Они не мешают слушать и прятаться. Подумаешь, чуток пьяная мышь.
Шу хихикнула, зажала рот ладонью и снова прислушалась. Показалось, она различает не только пылающую тьму, разрезающую дождь подобно древнему фламбергу, но и свет — жемчуг, лазурь и фиалки, манящие прохладной негой. Наверное, это и есть целитель, о котором говорил Фрай.
Тьма и свет вместе, прямо как Двуединые, посмотреть бы на них поближе…
Грохот молнии ударил по ушам, эфирные потоки взбесились, закружили десятками шаровых молний и устремились к ней. Касание, взрыв, искры — щекотно! Нестерпимо захотелось самой взлететь вместе со стихией — под облака, нестись грозой над горами, до самого моря!
Последовать за мечтой Шуалейде не позволила распахнувшаяся дверь. В таверну ворвались струи дождя, вспыхнула ослепительная синева молнии, загрохотало — а следом донесся громкий, шальной мужской смех. На два голоса.
Шу замерла, вжалась в стену — не пытаясь обновить заклятие, не думая, она просто перестала быть, оставшись чистым слухом и зрением. Селяне и солдаты замолкли и настороженно обернулись к дверям: не надо было быть мудрецом, чтобы понять — явились благородные шеры. Только благородные шеры, в чьих жилах течет драконий огонь, способны остановиться на пороге таверны в такой ливень и смеяться. Одна хозяйка таверны была рада гостям — быстро собрав на поднос неведомо откуда взявшиеся бокалы и пузатую бутыль, пошла к дверям, покачивая бедрами.
— Только после вас, мой темный шер! — голос целителя был ярким и светлым, как его аура, и опасным, как бездонное ледяное озеро.
— Только раз вы настаиваете, мой светлый шер! — голос Бастерхази обжигал, словно гудящее пламя.
— Вы уверены, мой темный шер, что сие скромное заведение достойно?..
— Зато здесь есть выпивка!
Оба снова рассмеялись. И, наконец, из бушующей за открытой дверью грозы появился темный. Перешагнул порог, встряхнулся, разбрызгивая воду с волос и рубахи. Прозрачный батист неприлично облепил сухощавое, тренированное тело. Хищник. Красивый, породистый, опасный хищник — какого ширхаба Шу понесло в таверну, где водится такое?! И где Медный?! Как он мог оставить ее одну рядом с этими?!
Оглядев зал и смерив хозяйку таверны по-мужски наглым взглядом, темный шер повел носом, похожим на ястребиный клюв, и обернулся к дверям:
— Здесь определенно есть выпивка, мой светлый шер! Правда, зовется она ослиной мочой. Да заходите уже! Мокро!
Бастерхази отмахнулся от залетающего в дверь дождя: струи воды изогнулись и плеснули прочь, натекшая у порога лужа спешно выползла за дверь, оставив пол сухим. Селяне дружно ахнули и осенили лбы светлым окружьем, хозяйка таверны встряхнула кудрями и зазвенела бокалами на подносе.
— Для вас, благородные шеры, есть десятилетнее кардалонское! Да и ландесское возим в самое Фьонадири, императорская семья не брезгует!
Бастерхази снова с сомнением повел носом и заглянул в вырез хозяйкиной блузы.
— Так чего вы ждете, милочка? — послышался с порога голос светлого шера, не такой низкий, как у Бастерхази, но так же пробирающий до самого нутра. — Раз мы не брезгуем — несите!
Хозяйка глянула на целителя, ахнула и присела в неуклюжем реверансе. Селяне притихли.
А Шу просто смотрела на воду, текущую с собранных в хвост темных волос и по голой смуглой груди, на яркие до боли морские глаза — о боги, только у одной семьи такие глаза! — и сросшиеся брови в дождевых каплях, на небрежно касающуюся эфеса руку… Не может быть, чтобы это «мы» было всерьез! Нечего делать кронпринцу империи в захолустье! Если только не сватать себе племенную принцессу… а потом искать эту принцессу по всему королевству… Помилуй Светлая, бежать, немедленно бежать к Медному, пока эти двое не заметили! Встретиться с его высочеством Люкресом в таверне, чумазой и босой… какой позор!
Шу прикусила губу, но ни сдвинуться с места, ни оторвать глаз от шеров не смогла. Хотелось вдохнуть разлетевшиеся по всему залу искры тьмы и света, коснуться бесстыдно обнаженной кожи, сплетения стихийных потоков, хотелось надеяться, что шеры слишком заняты друг другом и не обратят внимания на тень в углу… Хотелось понять — как могут светлый и темный вот так шутить, смеяться вместе, словно лучшие друзья?
Но он надеялся, что она поняла.
Потому что очень обидно было слышать от неё такое. Словно она в самом деле считала, что умение быстро ходить важнее остального. Акайо думал о том, сколько людей отдали бы такое простое, физическое умение за дар ясно мыслить, и впервые за долгое время злился.
Таари почувствовала. Обернулась, приподнялась на подушках, скользнула пальцами по его лежащей на балке руке. Улыбнулась:
— Ты не прав. Но спасибо.
Села ровно, дернула занавесь, скрывшись за частой тростниковой плетёнкой. Акайо опустил голову, следя за дорогой под ногами. Медленно вдохнул и выдохнул, сам себе удивился — что случилось? Почему его так сильно задели её слова?
Потому что тренировки были просто тренировками. Чем-то, что он должен был делать и добивался успеха естественным путем, ценой многих повторений. А вот учение, знание добывалось совершенно иначе. Нужно было не просто сто раз повторить чужое движение, нужно было осознать нечто новое, встроить в систему. Знание говорило о том, каков на самом деле мир. Каков на самом деле сам Акайо. Ни одно физическое умение не давало таких чувств.
Вдруг подумал — это он тренировался с четырёх лет. Это он открыл для себя наслаждение от впитывания новых знаний совсем недавно. Для Таари и, возможно, для многих эндаалорцев, всё было наоборот. Они с детства учились, узнавали мир вокруг себя так же быстро и по такой же необходимости, по которой юные имперцы тренировались до седьмого пота. Логично, что после этого именно физические упражнения кажутся желанными, именно в них, как в чем-то более сложном и редком, хочется добиться успеха.
А он просто ревновал — к их образу жизни, к тому, что казалось ему счастьем даже теперь, когда розовое марево влюбленности в новый мир развеялось.
Перед ними открылась прогалина, деревья расходились широким кругом. Судорожно вздохнул Джиро, споткнулся, растерянно оглядываясь, Тетсуи.
— Место военного лагеря, — спокойно, будто представляя кому-то старого, но не слишком близкого знакомого, сказал Иола. — Можно остановиться на обед.
Здесь не оказалось брошенных палаток и обозов, сгладились выкопанные вокруг шатров канавки, дожди смыли следы от костров. Акайо, опустив паланкин на землю, оглядывался, узнавая то тонкое деревце посреди поляны, на которое вешали знамя, то расколотый молнией пень, вид на который открывался из генеральской палатки. Прошел чуть дальше Джиро, потоптался, замер, подняв голову к небу. Акайо вспомнил — там была собранная из бамбуковых прутьев вышка дозорного. Сейчас палки от нее валялись в стороне, наполовину уйдя в землю. Оглянулся туда, где стояла полевая кухня, ожидая увидеть на ничем на первый взгляд не отличающемся месте Иолу…
Но тот вместо того, чтобы бродить по поляне, разбирал свой рюкзак. Акайо встряхнулся, подошел помогать. Эти воспоминания были бесполезны, отвлекали от настоящего дня, затягивали, заставляя думать — а что, если бы? Даже когда точно знаешь, что никакого “если бы” быть не могло.
Костёр разводить не стали — здесь, у подножия гор Эндаалора, было тепло, еду на первые дни готовить не требовалось. В бумажных свертках, которые они распихали по рюкзакам в последний момент, оказалось что-то похожее на пироги. Хлеб напоминал имперский, хотя здесь такие тонкие, полные начинки лепешки обычно варили, а не обжаривали. Впрочем, эти улики были уничтожены за минуты, даже крошек не осталось. Джиро нашел родник, из которого брала воду армия. Хотя после дождей он разбух и помутнел, достаточно было процедить воду через ткань, чтобы вернуть ей прозрачность. Таари сидела на подушках паланкина, повторяя за Тэкэрой формулы вежливых приветствий и прихлебывая воду из фляги. Акайо не задумывался раньше, как много вещей она нашла, сколько людей в Эндаалоре делали для них паланкин, посуду, обувь. И всё это привезла Таари, договорилась с мастерами, пока они шили одежду, искренне веря, что именно от их труда зависит успех похода.
Впрочем, и от него тоже. Это было похоже на действия армии — если один фланг совершит ошибку, не устоит, проблемы будут у всех. Пока казалось, что эту битву они выиграют… Однако до первой встречи с имперскими крестьянами это было такое же пустое утверждение, как попытка предсказать исход битвы, увидев армию на марше. Когда начинается настоящий бой, многое может пойти не так, как планировалось на карте.
До заката было далеко, так что после не то завтрака, не то обеда они снова двинулись в путь. Дорога, которую протоптала армия на месте узкой лесной тропы, еще не успела зарасти, идти по ней было легко. Паланкин взяли Наоки и Рюу, дно корзины едва не касалось земли, зато почти не кренилось. Акайо припомнил, что полгода назад армия проходила деревню, но на карте её почему-то не было. Возможно, скрывали кроны деревьев, ветвистые, как метелки, с глянцевыми, жесткими на вид листьями. Иола, с которым он поделился предположением, согласно кивнул:
— Я тоже помню. Маленькая такая, слева от дороги. Можно будет заночевать и купить еду.
Таари идею одобрила, мечтательно улыбнулся Тетсуи, наверное, предвкушая сон в настоящем имперском доме. Акайо не стал его разочаровывать, хотя предполагал, что все равно придется лечь под открытым небом — слишком их много, вряд ли в деревне найдется место для всех. Один Кеншин выглядел странно напряженным, часто оглядывался по сторонам, словно скрываясь от погони. Акайо решил, что спросит вечером, но всё стало ясно намного раньше.
— Не прикасайся!
Страшный крик заставил всех замереть. Умиротворяюще шуршали кроны деревьев, щебетали о чем-то своем птицы. Акайо, убедившись, что прямой опасности нет, медленно оглянулся. Нашел взглядом Кеншина, который протягивал руки в не то умоляющем, не то останавливающем жесте, словно мог волшебным образом дотянуться до стоящего в десяти шагах от него Джиро. Тот как раз собирался опереться о дерево и вытряхнуть попавший в сандалию камушек, а теперь замер с протянутой рукой, балансируя на одной ноге. Бросил взгляд на остальных, медленно выпрямился, на всякий случай отступая от дерева подальше. Кеншин, переведя дух, объяснил:
— Они ядовитые. Сок этого дерева как кислота, разъедает кожу, даже кора жжется.
Паланкин покачнулся, Таари выглянула из-за занавеси.
— Почему ты не сказал раньше?
Кеншин дернул головой, заменяя этим ставший запретным жест пожатия плечами.
— Если мы пройдем через рощу достаточно быстро, они нам не навредят.
— За ней должна быть деревня, — не то спросила, не то просто напомнила Таари, внимательно глядя на опустившего голову раба. — Мы хотели зайти туда, купить еды и переночевать.
Он коротко кивнул, но Таари продолжала смотреть, не делая знак двигаться дальше. Кеншин мялся, как солдат, пойманный на попытке взять двойную порцию риса из общего котла. Наконец вздернул подбородок, сказал с нарочитой, явно скопированной у Джиро дерзостью:
— Я туда не пойду. Вы этого добивались?
Она неожиданно мягко улыбнулась.
— Как я понимаю, так будет безопасней. Подождешь нас, спрятавшись в зарослях у дороги. Идемте.
И скрылась за занавесью, оставив гадать — что она поняла про Кеншина? Почему ему не стоит появляться в деревне?
***
У поворота на узкую тропу их встретил не традиционный храм, а крохотное святилище. Столб высотой едва до колена накрывала крыша из двух пластов глины, в выемке под ней вместо колокола стучали друг о друга тростниковые палочки, выкрашенные в черный цвет. Имена предков покрывали белый камень такой густой вязью, что спрашивать о возрасте деревни было бы глупо.
Акайо шел первым и первым опустился на колени перед святилищем. Вспомнил мать матери, единственную, кого застал из своих предков, и с которой всё равно не был близок. Встал. Отошел, глядя, как повторяют ритуал другие. Паланкин поставили на землю, Таари, внимательно проследив за Тэкэрой, постаралась не упустить ничего — так же мелко подошла к столбу, так же скользнула ладонями по подолу, опускаясь на землю. Встать в непривычно узкой одежде не смогла, на помощь поспешила ободряюще улыбающаяся Тэкэра, подхватила «невесту» под локоть. Акайо слышал обрывки слов, но не вникал в их смысл. Куда сильнее его беспокоил Кеншин.
Тот стоял в стороне, сложив руки на груди и глядя куда-то в небо, будто не замечая святилища. На него косились — по знанию деревьев и нежеланию идти в деревню было почти очевидно, что он из этих мест, и тем непонятней казалось показательное неуважение к собственным предкам.
Акайо понимал, что нужно заговорить с Кеншином, спросить. Но идти тоже было нужно.
***
Деревня показалась из-за деревьев как раз тогда, когда скрылись оставшиеся за спиной столб и замерший рядом с ним Кеншин. Сумерки еще не опустились на лес, лишь вытянулись тени, и дома в резком, полосатом, как тигриная шкура, свете, выглядела даже не бедными — нищими. Здесь не было высоких деревянных полов и рисовой бумаги, не было резных ступенчатых крыш. Меж некоторых столбов были натянуты только тростниковые плетенки, пестрые от того, сколько раз старые прутья заменяли на новые, у других были все-таки прочные стены, но тоже не из дерева, а из бамбука потолще, похожие на хибарки, что устраивали столичные рыбаки на берегу. Акайо помнил — эти дома были такими легкими, что рыбаки поднимали их на спинах и относили подальше во время прилива. Но рыбаки в них прятались от солнца и ветра, а не жили!
Из большого, лучше всех выглядящего дома, вышел старик, поклонился гостям. Они ответили более глубоким поклоном, уважая возраст. Тот улыбнулся, затряс головой:
— Не диво спутать измятый пояс со старым. Я вряд ли старше вас, путники, простите, что ввел вас в заблуждение.
Заинтересованно наклонилась вперед Таари, пришлось спрашивать быстрее нее:
— Как так вышло, господин?
— Это долгая и неинтересная история, — вежливо сообщил старик, утверждавший, что видел не больше тридцати дождей. — Мой дом подобен мелкой чаше, которая не способна вместить букет лотосов, однако во дворе всем найдется место.
Акайо, уже взявший на себя роль голоса путников, поклонился, выражая согласие. Тут же показались соседи старика, споро вынесли циновки, расстелили. Когда-то красивая, но слишком усталая женщина принесла котелок и миски, исчезла. Акайо молчал, ожидая, когда приготовления будут завершены, а хозяин назовет своё имя. Присматривался, видел у многих шрамы на руках и лицах. Искоса поглядывал на Таари, которая рассматривала все с жадностью эндаалорского ребенка. Думал — слава звездам, что она играет роль невесты. Им, уже вышедшим из дома отца и еще не вошедшим в дом мужа, позволялось то, на что не имели права остальные. В том числе неприкрытое любопытство.
– Вить, а это трясина, да? – спросил Павлик.
– Ага.
– А если ещё подольше постоять, совсем утонешь?
– Не знаю, не пробовал. Проверять не будем.
Было почти светло, луна висела прямо над головой и светила через тучи, которые ползли по небу быстро-быстро. Русел попробовал включить фонарик от телефона, но от этого стало только темней.
– Вить, смотри, вокруг луны радуга! – Павлик показал на неё пальцем.
– Тихо ты, мелкий… – проворчал Аркан. – Ведьма услышит – урою.
– Ты на кого шуршишь, пакетик? – как бы между прочим поинтересовался у него Витька. – Зубы жмут? Я ещё не забыл, как у вас в райцентре гайка заслабла.
Павлик вздохнул и потом, попозже, спросил:
– Вить, а как у них гайка заслабла?
– Да на нас накатили местные на дискотеке, эти три енота забздели и ноги сделали, мне одному пришлось отбиваться. А их человек десять было, не меньше.
– И чего, ты отбился?
– А то! – фыркнул Витька. – Я одному вштырил в зевло как следует, остальные всё поняли и разбежались.
По болоту шли медленно и очень долго, почти целый час, – Павлик смотрел иногда на экран смартфона, чтобы знать, сколько прошло времени. Идти было тяжело, потому что ноги вязли в болоте – не сильно, конечно, но все равно неудобно. Павлик же старался шагать так же широко, как Витька, чтобы не отставать. Носки сползли совсем, и голую пятку, сбоку, терло сапогом – с каждым шагом все сильней и больнее.
– Вить, а как ты узнаёшь, куда идти? Тут же все одинаковое, – спросил Павлик.
– По приметам, – ответил Витька.
– А мы не того? Не заблудились? – испугался вдруг Аркан. – Что-то мне кажется, я эту косую ёлку уже видел…
– Тут половина ёлок косая, – ответил Витька невозмутимо. – Не ссы.
– Это нас леший, может, кружит? Или ведьма… – предположил Сашка. – Мне вот тоже показалось, что мы тут уже были…
– Чё, правда, что ли? – переспросил Русел.
– Никто вас не кружит, – отмахнулся Витька. – Я знаю дорогу.
– Вить, а скоро уже? – спросил Павлик – он думал остановиться, чтобы подтянуть носки, но не решался. Пока сапоги снимешь, пока то да се… И сесть некуда. Он ведь обещал, что не будет ныть.
– Скоро, скоро… А чё, ты устал уже?
– Не… – Павлик замотал головой. Но, подумав, добавил: – У меня только носки сползли очень…
– Драсте приехали… А чё раньше молчал?
– Ну я это… Думал…
Витька совсем не рассердился, а, наоборот, помог снять сапоги и велел Сашке и Аркану подержать Павлика, чтобы тот не упал и босой ногой не наступил в воду.
И Аркан, конечно, ворчал себе под нос, что так и знал – придётся мелким сопли утирать и трусы подтягивать, но Витька цыкнул на него, и Аркан заткнулся.
Павлик никогда не видел, чтобы Витька с кем-то дрался (но не сомневался, конечно, что в санатории он побьёт любого, и не только в санатории), и вообще Витька был добрым. Однако его всё равно слушались. Вот Русел, например, был выше Витьки на полголовы, а делал всегда так, как Витька говорит, и никогда с ним не спорил. Его раньше дразнили Руслик-суслик (меньше всего он был похож на суслика – скорей, на кенгуру или пингвина), а Витька сказал, что он не Руслик, а Русел. И все тоже начали Русела так называть. Павлик догадывался, как раньше дразнили Аркашку… Но Аркан, правда, мог и сам за это врезать кому хочешь, он злой был. А Витьку все-таки слушался.
Носки все равно скоро сползли опять, но еще не до конца, и Павлик хотел остановиться, пока их можно было подтянуть, не снимая сапог, но тут над болотом разнесся унылый, жуткий волчий вой…
Все разом остановились и стали переглядываться. И Витька тоже остановился.
– Фигасе… – хмыкнул он. – Остерегайтесь выходить на болото по ночам, когда силы зла властвуют безраздельно…
– Вить, это волк? – задохнувшись, спросил Павлик.
– Это черная собака Баскервилс. Она живет на болотах и светится в темноте, чтобы её было видно издали. Кто её увидит, тут же умрет от страха.
– Правда, что ли? – пробормотал Русел.
– Ну, ты-то от страха умрешь, если мышь в коридоре встретишь.
Вой не становился громче, но все замолчали, и он зазвучал отчетливей: ещё горше, ещё страшней…
– Чё ждем? Зеленей не будет, – усмехнулся Витька и направился вперед, потянув Павлика за руку.
Сашка Ивлев трижды перекрестился, прежде чем двинуться дальше.
– Унылый, прочти-ка «Отче ваш» без ошибок! – приколол его Витька. – Может, собака Баскервилс услышит и заткнется.
И Сашка, как дурак, начал шептать «Отче наш».
– Фтопку. Не маршевая какая-то мелодия, шагать неудобно, – проворчал Витька, когда Сашка читал молитву в третий раз. – Не мажорно ни разу.
Но тот довел молитву до конца, хотя и совсем тихо, осенил себя крестным знамением – и надо же так случиться, но вой смолк именно в эту секунду…
– Оба-на… – вскинул голову Аркан.
– С нами крестная сила… – восторженно выговорил Сашка, обалдев от неожиданного успеха.
– А чё? – Русел посмотрел по сторонам. – Правда, что ли?
– Бог всегда помогает хилым задротам, потому что они созданы по его образу и подобию, – хохотнул Витька. – Пашка, если хочешь, чтобы Бог тебе помогал, как всем задротам, бери пример с унылого.
Павлику совсем не хотелось быть хилым задротом, он хотел быть как Витька, или Александр Петрович, или дядя Федя… Чтобы самому никого не бояться.
– А чё это там, пацаны? – спросил Аркан, показывая пальцем вперед.
– Не вижу, – Витька всмотрелся. – А чё там было?
– Там мелькнуло что-то! – горячо зашептал Аркан.
– Волк? – обмер Павлик.
На болоте, совсем недалеко, мигнул вдруг желтый огонек и снова пропал, а Витька почему-то сильней сжал руку Павлика и приостановился. А огонек появился снова и больше не гас.
– Ого… – упавшим голосом сказал Витька. – Ведьма дома…
– И чё? – еще тише спросил Аркан.
– А ничё. – Витька громко хмыкнул и снова пошел вперед. – Заглянем к ней на огонёк…
Скоро в лунном свете стал виден и редкий забор из кольев вокруг большого темного дома, поднимавшегося над болотом, и Павлику показалось, что на некоторых кольях белеют человеческие головы. А желтый огонек – это был свет в окне, только горела там не лампочка, а, наверное, свечка. Павлик нисколько не сомневался, что хозяйка дома – это Зоя, и от этого горящий огонек показался ещё более страшным.
– А может, не пойдем? Ну её… – засопел сзади Русел.
– Жаба вислоухая, – оглянулся к нему Витька. – Тебя никто за жабры не держит.
– С нами крестная сила! – громко и торжественно сказал Сашка и смело ускорил шаг.
– Вить, а там головы? На кольях? – спросил Павлик.
– Не, это черепа. Видишь, белые?
Сашка, немного обогнавший всех, приостановился.
– Чё, правда, что ли? – пискнул Русел.
– Не ссы. Это лошадиные черепа, я их близко видел. Вон унылый и тот не ссыт.
Сашка от этих слов снова расправил плечи и пошел дальше, но уже наравне с Витькой и Павликом, не забегая вперед.
Дом приближался, и Павлик разглядел два больших вытянутых черепа по сторонам от закрытых ворот.
– Не, а стремно-то как, пацаны… – нервно хихикнул Аркан. – Все как тогда было, с бабкой Ёжкой…
– Погляди, твоей головы на заборе нету? – серьезно спросил Витька.
– А может, не пойдем? – снова заныл Русел.
– Ибо народ… – сквозь зубы проворчал Витька. – Не ходи! Вот тут встань и стой, пока тебя в трясину не затянет!
Русел шмыгнул носом – понятно, что остаться одному на болоте было еще страшней, чем идти со всеми.
Забор оказался гнилым, половина кольев пообломалась, а когда Витька тронул один из них, кол затрещал и с хрустом повалился на землю.
– Ты чё? – зашипел Аркан. – Щас ведьма услышит!
– Да и писюн ей в оральное отверстие.
Витька прошел вдоль забора, поглядывая на освещенное окошко, пока не обнаружил дыру между кольев, через которую можно было пролезть во двор. Снизу в окошко Павлик ничего не разглядел – оно было высоко, дом стоял как будто на холмике и не больше чем в пяти шагах от забора.
– Отче наш, иже еси на небесех… – истово зашептал Сашка Ивлев.
– Кончай висягой дроболызгать, – буркнул Витька. – Полезли. Зубов бояться – в рот не давать.
Он первым протиснулся в дыру и протащил за собой Павлика. Русел так испугался остаться снаружи в одиночестве, что оттолкнул Аркана и пролез во двор сразу за Сашкой.
– Ну? – шепотом спросил Витька. – Кто полезет в окошко смотреть?
Русел замотал головой, Сашка отступил на шаг.
– Что-то мне пока стремно… – Аркан почесал в затылке.
– Я просто так спросил. Думал, может, кому-то неразменный рубль больше, чем мне, нужен, – усмехнулся Витька и шагнул к окну, выпустив руку Павлика. Но потом оглянулся и сказал: – Если чего, только попробуйте Пашку тут одного бросить, – с того света достану, впитали?
Пока Витька держал его за руку, Павлику не было страшно. Ну или почти не было.
– Вить, не ходи, а? – Павлик почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.
– Все будет фэншуй! – Витька осклабился, а Павлика взял за руку Сашка Ивлев.
– Мы за него помолимся, – сказал он Павлику на ухо. – Вместе.
Витька подошел к стене, потрогал бревна и ухватился за откос окна – едва достал. Наверное, бревна были скользкими, потому что сперва у него не получилось подтянуться, нога сорвалась обратно на землю. Сашка Ивлев шептал в ухо Павлику молитву, но тот не обращал на это внимания – смотрел на Витьку. А Витька подтянулся во второй раз, стал обеими ногами на бревна и заглянул в окно. Прошло несколько долгих секунд, а потом за стеклом что-то шевельнулось, свет задрожал и его тут же накрыла тень – Зоя подошла к окну! Павлик видел только ее страшный силуэт, а лицо, вплотную приблизившееся к лицу Витьки, оставалось в тени…
Витька отшатнулся от стекла, нога соскользнула с бревна, он не удержался, свалился на землю и молча перекатился через голову назад. Тут же заорал Русел и бросился к забору, но, похоже, застрял в дыре. Или испугался один оказаться на болоте.
Павлик тоже закричал, потому что думал, будто Зоя убила Витьку взглядом, но тот встал на четвереньки и встряхнул головой.
– Козе в трещину… – выругался он, поднимаясь на ноги. – Там Инна Ильинична…
– Да ты гонишь… – Аркан раскрыл рот.
– Падла буду. Она там… что-то ела… У неё рот весь в крови!
Зильберштейн в халате сидел напротив Барбера, явно борясь со сном.
− Не работал по ночам со времен студенчества, — с извиняющей улыбкой доктор налил себе кофе.
− Уважаемый профессор, — начал Хью. — у меня очень мало времени. Я пока не знаю, что нам делать с Юю, но, возможно, ваша помощь еще понадобится. Давайте поговорим о деле
− Понимаю, — сказал Губерт. — я готов. После того, что сделал профессор Бреццель с моей карьерой — мне уже ничего не страшно. — Доктор почесал густую бороду и спросил: — Вы адвокат Юю? Мы под диктофон будем разговаривать?
− Я не адвокат, я детектив из частного детективного агентства «Барбер, Свенсон и сыновья», меня зовут Хью Барбер. — молодой детектив протянул удостоверение Губерту.
− Не слышал о таком, — улыбнулся доктор, — ну, да ладно. Начнем, а то утро близится.
− Расскажите, что вам известно о пожаре на вилле «Синий вереск» в 1972 году и о лечении Юджины Майер.
− О пожаре на вилле я знаю очень мало, из интереса читал полицейские отчеты. Так что владею информацией, доступной всем и каждому. Другое дело, как я эту информацию оцениваю. А оцениваю я ее через призму того, что мне стало известно о причинах пожара Юджины Майер и от Густава Граббе.
− Как вы познакомились с Густавом Граббе?
− Густав Граббе работал в антверпенской полиции, отдел расследования убийств. Он был включен в группу по расследованию инцидента на вилле «Синий вереск», но потом его выкинули из группы после скандала с Лилиан Майер. Густав Граббе был не согласен с основной версией следствия, и полагал, что нужно провести ДНК -экспертизу трупа Якоба Майера. Лилиан Майер была против, так как труп был опознан близкими. Но Густав не остановился на достигнутом. Ему удалось незаконно получить частичку трупа Якоба Майера и срез ногтя девочки, которая находилась в ожоговой клинике. Анализ показал, что эти лица родственниками не являются. Назревал скандал. Густав пришел напрямую к шефу полиции и потребовал эксгумации трупа. Ему заткнули рот. Лилиан Майер сообщила, что раскрыта тайна усыновления Юджины, и она не потерпит ее разглашения. Всё представили так, что не Якоб Майер — разгаданная загадка, а Юджина. В общем, Лилиан Майер потребовала увольнения Густава Граббе.
− И его уволили?
− Да. Отправили на пенсию. Но после этого, когда Юджину официально признали виновной в смерти Якоба Майера, когда она уже находилась на лечении в клинике под присмотром профессора Бреццеля, Густав Граббе нашел меня. Мне удалось с ним поговорить. Бывший полицейский решил поквитаться за свое увольнение и начал собственное расследование гибели Якоба Майера. Не знаю, что он накопал в этом направлении, но он собирался со всеми материалами идти к Лилиан Майер.
− С целью шантажа?
− Наверное. Я ему отсоветовал, и предложил продать сведения в какую-либо газету. Придать всё огласке. Поскольку я тоже считал Юю Майер невиновной в убийстве отца, то согласился сделать заключение о ее вменяемости.
− И вы его сделали?
− Да, сделал, но Густав Граббе меня обманул. Он не отнес свои данные в газету, а отдал их Лилиан Майер. В итоге, он получил свои деньги, а меня выкинули из клиники.
− Где же теперь этот шантажист? — спросил Хью.
− Этого я не знаю, но видел его случайно во время летнего отпуска в Брюсселе. Вроде бы он там обосновался и даже преподает в полицейской академии.
− Перейдем к теме лечения Юджины Майер.
− С Юджиной я познакомился в клинике профессора Бреццеля. Я работал его ассистентом. Это произошло в 1973 году. К тому времени Бреццель уже устал бороться с этой девочкой. Именно с девочкой, а не с болезнью ребенка. Как настоящий специалист своего дела, Бреццель не мог не понимать, что перед ним совершенно здоровый ребенок. Несмотря на то, что Бреццелю довольно много заплатили за его молчание и липовое заключение о болезни Юю Майер, у него не поднималась рука «глушить» сознание ребенка сильнодействующими препаратами. Он находился в чрезвычайно сложном положении. С одной стороны был здоровый ребенок, а с другой стороны — заключение, в котором Юджина была представлена как невменяемая. И в любой момент по прихоти Лилиан Майер все могло измениться. Написав недостоверное заключение, Бреццель стал его заложником. Меня, разумеется, в тонкости этого дела он не посвящал. Но все было видно невооруженным взглядом. Юджина ненавидела Бреццеля и устраивала ему скандалы и истерики, отказывалась есть, швырялась вещами, пыталась укусить его, поцарапать. Держать ее в клинике без того, чтобы не задавить препаратами было невозможно, но и пойти на такой грех Бреццель не мог. Поэтому он поручил дело мне, вкратце сообщив, что если я найду подход к ребенку, он чуть ли не озолотит меня.
− И вы нашли к ней подход?
− Как видите, — усмехнулся доктор. — Я начистоту поговорил с Юджиной. Сказал, что мы будем играть с ней в игру, и если она все будет делать правильно, то скоро выйдет из клиники. Девочка мне поверила, потому что я поверил ей. Я действительно поверил, что она не убивала своего отца, и что ее отец действительно жив.
− Вы видели когда -либо Якоба Майера?
− Нет, я не встречался с ним, но я встречался с Борисом Казариным. Этот человек в итоге согласился на то, чтобы Юджина переехала жить к нему. Всё было сделано тайно и с согласия Лилиан Майер. Они заключили какую-то сделку, суть которой я не знаю. Профессора Бреццеля, насколько я понимаю, в хитрый план не посвятили. Мне без труда удалось украсть документы из архива клиники на Симону Этель, которая была нашей пациенткой. Под этими документами Юджину вывезли из страны. Паспорт был подлинный, риска никакого.
− Что именно вы предложили сделать с Юю в клинике?
− Я разработал ее план лечения и ежедневно заполнял его, показывая улучшения состояния больной. Юджина перестала встречаться с Бреццелем. Через год мы составили с профессором коллективное заключение о возможности ее выписки из стационара. Ребенок вернулась на виллу с тем, чтобы наблюдаться у меня. Дважды в неделю она посещала мои консультации.
− Лилиан Майер была в курсе этого плана?
− Лишь в общих чертах. Она не интересовалась судьбой девочки.
− Кто платил вам за ваши заключения и план лечения?
− Профессор Бреццель.
− Кто платил вам за наблюдение после выписки Юджины?
− Лилиан Майер оплачивала счета.
− Почему Бреццель вас выгнал из клиники?
− Это произошло после того, как Густав Граббе пришел со своими документами о расследовании к Лилиан Майер. Там имелось мое заключение от 1973 года, в котором я говорил о вменяемости ребенка и ошибочности диагноза.
− Зачем вы написали это заключение?
− Когда я писал данное заключение, я еще не был привлечен к лечению Юджины Майер, и всерьез думал, что могу своей правдой чем-то ей помочь. Поверил Густаву, который работал тогда в полиции. Потом подумал, что заключение пропало, и не беспокоился о нем. А оно появилось в самый ненужный момент и причинило столько неприятностей.
− Именно это заключение стало причиной побега Юю из дома?
− Да, но побегом это по сути не являлось. Версия о побеге и самоубийстве возникла у Лилиан Майер, которой не терпелось избавиться от Юю хоть каким-либо способом, да и от шантажиста также. Удалось уговорить Бориса Казарина, который был хорошим приятелем Якоба Майера, приютить ребенка. Тот не долго ломался. Лилиан ему щедро заплатила. Все было обставлено в считанные дни.
− Вы можете подтвердить в суде всё, что сообщили мне здесь?
− Разумеется. Эта тайна много лет не давала мне покоя. К тому же вернуть себе доброе имя… Разве можно отказаться от этого?