Яма собрался, приготовившись достойно принять удар, каким бы сильным он ни оказался.
Полторашка с минуту стояла напротив Ямы, сосредоточенно морща лоб. А потом ударила. Немного сбоку, в живот. Странно так, тремя сомкнутыми пальцами, словно и не била вовсе, а просто ткнула по-дружески.
Удар вышел совсем слабеньким.
Но довольно болезненным – по кишкам от него прошла неприятная дрожь, словно мокрой рукой хватанул кабель заземления в потрескавшемся кожухе. Несмертельно, но очень противно. Подлый удар. Наверняка тоже из сержантских приёмчиков.
Яма хотел было рассмеяться, показывая, что никакие самые подлые удары ему не страшны.
И понял, что не может вдохнуть.
И рук поднять тоже не может. Противная ноющая слабость расползалась по груди, плечам, через локти и до самых пальцев, и невозможно было их не то что поднять – шевельнуть даже просто. А боль в боку нарастала, вгрызаясь во внутренности, из просто неприятной становясь мучительной, а потом и нестерпимой. Яма упал – сначала на колени, ноги вдруг сделались ватными, а потом завалился на бок, ничего уже не соображая от дикой, буквально наизнанку выворачивающей боли, засучил ногами.
Он бы кричал – но голоса не было…
Сколько длилась эта пытка – Яма не мог бы потом сказать. Наверное, не очень долго, иначе он бы попросту задохнулся. Но по внутренним часам прошли века, прежде чем скручивающая внутренности дикая боль начала потихоньку отпускать и Яма смог со всхлипом втянуть в себя воздух. Задышал, мелко и быстро, подтянув колени к животу и прикладывая неимоверные усилия, чтобы не стонать на каждом вдохе и перестать корчиться.
– Убедились? – словно через вату донёсся до него спокойный голос сержанта. – Сила – не главное.
И тут, словно мало было уже случившегося унижения, к вящему ужасу Ямы его кишечник с шумом опорожнился, вызвав новый приступ веселья штрафников, сбившихся в кучку вокруг.
– По местам. Продолжаем работать, – голос сержанта раздался уже издалека. Вокруг закопошились, зашаркали. Но смешки прекратились далеко не сразу. А кто-то под шумок довольно болезненно пнул Яму тяжёлым армейским ботинком под рёбра.
Яма не отреагировал. Продолжал лежать на боку, прижав колени к животу и плотно зажмурившись. Он был бы рад потерять сознание. Он был бы рад умереть. Но боль, как назло, стихала, рассудок прояснялся. Уже можно было дышать без всхлипов и, наверное, шевелиться. Яма слышал отрывистые команды, хриплые выкрики и удары возобновившейся тренировки. Всё это звучало отдалённей, чем раньше – похоже, сержант увёл штрафников к полосе препятствий. Яма лежал, по-прежнему плотно закрыв глаза и вжимаясь щекой в сухую землю. Его трясло. Никогда и ничего не желал Яма так страстно и неистово, как оборвать весь этот кошмар. Умереть или хотя бы потерять сознание – надолго, до темноты, навсегда – ему было всё равно, чем завершится запредельный и совершенно нереальный ужас происходящего, лишь бы завершился он побыстрее.
Но ни умереть, ни потерять сознание так и не случилось. А случился сержант, ткнувший ботинком в плечо и сказавший:
– Кончай притворяться. И приведи себя в порядок.
И пришлось вставать и идти по плацу под насмешливыми и презрительными взглядами тех, кто ещё сегодня утром смотрел на Яму с опасливым уважением. Да что там утром – десять минут назад!
Хорошо, что Яма и раньше часто бегал на речку – и покупаться, и просто так. Через забор, конечно – и даже не потому, что в самоволку, просто обычно вломак было делать довольно крупный крюк, через забор-то напрямик как раз получалось.
Хорошо, что по пути ему никто не встретился. И тем, кто не встретился, повезло, и Яме – грех лишний на душу брать не пришлось.
Вода в реке была ледяная. Она всегда тут такая, старожилы говорят – даже в самые жаркие дни. С гор течёт. Это и хорошо, что ледяная. Яме было о чём подумать – и думать следовало на холодную голову.
Сержант, наверное, в виду имел душевую с прачечной, только Яме плевать на то, что там имел в виду сержант. Ну, отвалит ещё нарядов. Не смешно.
После сегодняшнего – не смешно.
Лёжа на тёплых камнях в ожидании, пока подсохнет расстеленный тут же комбинезон, Яма думал. И ещё больше, чем нагретые солнцем камни снаружи, грели его изнутри сладкие мысли о том, как он будет убивать Полторашку.
Медленно. Не торопясь. Со вкусом. Отрезая по кусочку и наслаждаясь.
Или нет. Лучше быстро. Чтобы и дёрнуться не успела. Чтобы сразу бац – и готово. В фарш, в лепёшку, в дерьмо. Моментально и без малейших шансов.
Яма больше не хотел здесь оставаться. Лучше снова голодать и мёрзнуть, чем вот такое.
Где расположен портал на Большую Землю, он представлял себе довольно смутно, но был уверен, что сумеет добраться. Не пропадёт. Даже без оружия. А там уж как-нибудь кого-нибудь уговорит пропустить. Или по затылку треснет, если уговорить не удастся. Главное – дойти.
Он мог бы уйти прямо сейчас.
Если бы не Полторашка…
Яма знал, что уйди он сейчас и оставь всё как есть – и не видать ему больше покоя. Нигде и никогда. Ни здесь, ни на Большой Земле, ни на Луне даже, если и удастся туда завербоваться. Везде и всюду днём и ночью будет грызть его осознание, что где-то далеко осталась совершенно безнаказанной так жестоко посмеявшаяся над ним мерзкая увечная тварь, недостойная даже называться человеком. И наверняка продолжает хихикать себе, вспоминая…
Какой уж тут покой!
Прежде, чем уйти, Полторашку следовало убить.
0
0