Гилоис зашел ко мне, когда Игоря не было дома. Я давно стала замечать, что они недолюбливают друг друга. Впрочем, им не наследство делить, разберутся.
Не спрашивая, прошел на кухню, уселся на свое обычное место возле окна, так, чтобы было видно входную дверь. Кормить моего бывшего куратора было не обязательно, он не в гости зашел, иначе предупредил бы о визите. Но я все же предложила ему чай, так, на всякий случай. Отказался. Лишнее доказательство того, что я права, и что пришел он не на мой цветущий вид полюбоваться.
Я уселась напротив и стала ждать, что он скажет.
— Саша, я тебе еще на прошлой неделе советовал лечь в клинику и провести полное обследование. Так?
— Совершенно точно. Но у меня в последнее время стойкая аллергия на подобные заведения, уж извините.
Он покачал головой. Читать нравоучения — хобби Гилоиса.
— Здоровье пациента после трансформации, это очень хрупкая вещь, обновленные клетки наиболее подвержены внешним воздействиям, а ты совершенно не бережешься.
— Я нормально себя чувствую.
— Но обследование необходимо! Саша, клянусь, это в последний раз.
Тут я заметила, что куратор мой нервничает. Не смотрит в глаза, и руки что-то теребят под столом. Я никогда не считала Гилоиса слишком храбрым человеком. Но неужели его так волнует состояние моего здоровья?
— Я же сказала, что прекрасно себя чувствую и не вижу необходимости в каких-то там обследованиях. Вы слишком заботитесь обо мне, а ведь я давно уже не ваша подопечная.
Обиделся. Поджал губы. А мог бы предвидеть, что я так скажу.
Но на удивление, не отступился, позволил себе еще одну попытку:
— Саша! Ты же знаешь, такое обследование проводится всегда после завершения трансформации…
— Я сказала — нет!
Он поднялся и, посмотрев на меня строго и прямо, договорил:
— Тогда будь осторожней.
Прозвучало, как угроза. Он ждал, что я остановлю его, спрошу о чем-то. Но я позволила ему уйти. Хватит с меня нянечек. Своя голова на плечах есть.
Хотя, лезть в бутылку, конечно, не следовало. Обследование в министерской клинике ничем мне не повредит, тем более что я собираюсь жить долго и счастливо. Но это будет мое решение. Только мое.
Буквально на следующий день по кому со мной связался человек, представившийся доктором Тилани из министерского центра трансформации. Хотел встретиться, интересовался самочувствием и советовал беречь здоровье. Я ни на минуту не усомнилась, что этот звонок — дело рук моего заботливого куратора. От встречи отвертеться не удалось, но я, по крайней мере, назначила ее сама, и выбрала день после отлета «Корунда», до которого осталось меньше недели.
Игорь появился как раз после этого разговора. Увидел мою мрачную физиономию, проницательно заметил:
— Что-то ты мне не нравишься. Ты себя хорошо чувствуешь?
За что тут же схлопотал диванной подушкой. Констатировал:
— Самочувствие удовлетворительное. Но настроение тебе кто-то изгадил. Кто? Гилоис?
— И он тоже. Всех интересует мое здоровье. Свет клином сошелся. Сегодня аж из министерства звонили, спрашивали. Я кто? Президент? Нашли, блин, национальное достояние. И ты туда же.
— Национальное достояние… — Игорь улыбнулся. — Иди сюда. Может, ты сама повод дала?
Почему я его всегда слушаюсь? Ведь знаю, что сейчас будет проверять зрачки и щупать пульс. Так и есть. Подвел к свету, уставился в глаза.
Долго терпеть его сосредоточенный взгляд я не стала — изловчилась и чмокнула доктора в щеку.
Он усмехнулся:
— Все у тебя в порядке, насколько я могу судить.
— Вот и я говорю.
— А все-таки… может, действительно тебя обследовать…
Ах ты, весело ему! В глазах — смешинки. Дразнится…
— Игорь, я ненавижу больницы! Я не лягу ни в какую клинику, ни на день, ни на два, ни на неделю…
— Подожди. — Он посмотрел на меня, словно впервые увидел, склонил голову набок. — Какая больница? Диагностик проводит анализ за двадцать минут. Ты заскучать не успеешь. А Гилоис что, хотел, чтобы ты легла в клинику? Надолго?
— Я не помню, надолго ли. Но мне показалось, что речь шла не о двадцати минутах. Может, в здешних клиниках не пользуются этими твоими диагностиками? Или они не подходят для таких как я.
— Ох, Сашка… и как я тебя тут одну оставлю?
В шутку сказал, не всерьез. Но в каждой шутке — только доля шутки. Сейчас я и сама бы половину жизни отдала, чтобы улететь с этой планеты. И если пауза затянется, я забуду обо всех своих планах и причинах. Я тоже хочу быть рядом с тобой — сегодня, завтра, в рейсе, или здесь, на планете. Какая, к чертям, разница, где.
— А у тебя глаза неправильные, — совершенно неожиданно сказал он.
— Почему?
— Я становлюсь настоящим специалистом по пен-рит. У них у всех глаза голубые, а у тебя в них рыжие точки. Так быть не должно.
— Глупости. Самые обыкновенные глаза, как у других. У тебя просто предвзятое мнение.
— Значит, предвзятое? Тогда давай поспорим.
— На что?
— На поцелуй.
— Слишком маленькая ставка. К тому же, в любом случае выигрываю я.
— Твое предложение?
Черт дернул меня за язык. А ведь могла согласиться.
— На вопрос и на ответ.
Игорь медленно кивнул. Посерьезнел. Сам не рад игре, которую затеял. Боится проиграть? Ха.
Я подошла к зеркалу, вгляделась в радужку своих глаз. Я к ним успела привыкнуть за почти полные четыре года в роли пен-рит. Привыкла и не вглядывалась. А ведь верно, рыжие точки.
Продула.
Игорь подошел сзади, обнял меня за плечи, прижал к себе. Я видела в зеркале половинку его лица.
— Ну, спрашивай. Или ты еще не придумал, о чем?
Мне казалось, что я знаю, о чем он спросит. Оказалось, ошиблась.
— Сашка, скажи, что такое «Старухин плющ»?
Старухин плющ. Из давнего-давнего детства, из моей самой первой жизни. Откуда ты слова-то такие узнал, загадочный мой человек? Где ты это услышал?
Он, словно угадав мой невысказанный вопрос, пояснил:
— Как-то раз тебе приснился страшный сон. Я не мог тебя добудиться, а ты все время повторяла это и еще какие-то цифры.
Ну и конспиратор. Ты же о чем-то другом хотел спросить. Вот только о чем? Очевидно, что из моего ответа ты надеешься узнать что-то помимо особенностей стелющегося кустарника с моей далекой родной планеты.
Придется рассказывать. Ох, Игорь, как бы мне хотелось, чтобы на все твои вопросы я могла найти честный и прямой ответ… а ведь я о тебе как ничего не знала, так и не знаю. А спросила бы, выиграй этот дурацкий спор?
Хорошо, что проиграла.
— Есть такая планета, Старуха называется. Я там родилась. Представь себе молодую колонию, всего два поселка, да с десяток ферм в окрестности. Основной экспортный продукт — этот самый плющ. Уникальное растение, у него там какие-то особые волокна, на их основе создают сверхпрочные материалы для промышленности. На планете мы его не перерабатывали, продавали в виде сырья, но и как сырье он приносил какой-то доход, и этот доход, наверное, по сей день там — основа экономики. А сон… знаешь, у нас там, на Старухе, был полигон и военная база. Тоже, источник дохода своеобразный. Прилетал транспорт. Высаживал курсантов человек двадцать. И начиналась для них школа выживания в полном объеме. Старуха — сложная планета, с сюрпризами. Иногда происходили накладки. Тогда военные обращались за помощью к моему отцу, он был лучшим проводником, и при том — первым ребенком, который родился на планете. Он чувствовал тамошнюю растительность, как родную, знал, к какому кусту можно подходить, а какую корягу следует обойти подальше. Погиб, спасая группу курсантов, заблудившихся во время ориентирования…
— Поэтому тебе и снится тот кошмар? — не поверил Игорь.
— Ну, просто, я видела, как это было. Через окошко вездехода. Машина не прошла бы через заросли плюща, отец наказал мне сидеть в кабине, и пошел. Он не заметил, что там кроме плюща еще и полынник рос. У полынника сок едкий, как кислота. Это и есть кислота… Если на тело попадет, разъедает до кости. Неприметное такое растение, низенькое. Он не сразу почувствовал, упал там, в глубине, кричал. А я так и не вылезла из вездехода. Мне восемь лет было… а хватило толку помощь вызвать и даже координаты передать. Вот тебе и Старухин плющ, и цифры.
— Сашка моя Сашка, — глядя на меня из зеркала, спросил Игорь, — Ну вот как я тебя здесь оставлю?
Вот так и оставишь, почти сердито подумала я, и нечего меня опекать, большая уже…
Через некоторое время Каролина пришла в себя и смогла оглядеться. В машине было тихо – все трое хранили молчание. Каролина видела впереди себя стройную фигуру Энтони, и все в ее душе пело и ликовало – он жив, жив, жив! Теперь, когда он снова был рядом, ей казалось, что все будет хорошо. Но почему Энтони молчит? Каролина стала лихорадочно думать, о чем его спросить, чтобы хотя бы просто услышать его волшебный голос. Но, как нарочно, все мысли путались в голове. Больше всего на свете ей хотелось сейчас прижаться к нему и расцеловать – эти руки, сильные и уверенные, держащие руль, эти крепкие плечи, эти мягкие и в то же время властные губы, которыми он уже однажды коснулся ее… Правда, тогда она была против, а теперь, к своему стыду, ей хотелось чуть ли не самой просить его об этом.
– Энтони, – вдруг позвала она, так и не придумав вопрос.
– Да? – сразу отозвался он, не оборачиваясь.
– Почему ты в темных очках? У тебя что-то с глазами?
Энтони тут же снял их и слегка обернулся, одарив ее мягким взглядом, от которого у нее внутри все потеплело.
– Со мной все в порядке, – ответил он. – Просто меня ищут. Вы оба не ранены?
– Нет, – радостно ответила Каролина. – А что это за машина? Где ты ее взял?
– Одолжил у генерала Стивенсона, – нехотя ответил он. – Если точнее, взял, когда он не видел. Наша база сильно пострадала, но наши военные смогли выдержать бой с марсианами этой ночью. К сожалению, генерал Тифс погиб. Я оказался прав, именно он передал информацию о корабле моему боссу, и Линда за это убила его.
– И генерал Стивенсон больше не считает тебя преступником?
– Нет. Это был отвлекающий маневр, чтобы заставить поверить нас поехать к Линде, а затем послать к ней отряд военных и попытаться устранить ее. Но попытка, как ты видишь, провалилась. Да, нас с тобой немного поимели, но когда речь идет о безопасности планеты, думаю, ты не сильно в претензии.
– Знаешь, Энтони… – неуверенно начала она. – Я хочу тебе кое-что сказать!..
– Позже скажешь, – перебил он и снова отвернулся. – Не отвлекай меня сейчас, пожалуйста. Ты же не хочешь, чтобы мы попали в аварию? Дорога почти разрушена, а мы должны добраться до того леса, пока марсиане нас не обнаружили.
Каролина расстроенно закусила губу. Тон Энтони был слишком холодным.
«А чего я, собственно, ждала, – упрекнула она себя. – Я ведь сама отвергла его любовь. Возможно, он меня уже и разлюбил…»
Ей не хотелось признаться самой себе, в какой страх повергли ее эти мысли…
Больше никто не проронил ни слова. Энтони приблизился к лесу и замедлил ход, а затем совсем остановил машину. Каролина открыла дверцу и вышла первой. Энтони встал рядом с ней, и Каролина почувствовала, как ее дыхание прерывается от волнения. Она боялась смотреть на него, чтобы не выдать нахлынувших чувств, и не могла понять, почему ей так сильно хочется обнять его. Но Энтони, казалось, вообще не замечал ее. Он несколько раз огляделся.
– Вроде тихо, – сказал он. – Идите за мной, и не разговаривайте!
Энтони повел их вглубь леса. Каролина терялась в догадках, что они будут там искать и что задумал Энтони, но спросить не решалась. Они шли недолго, и вот Каролина увидела за деревьями сразу три марсианских шаттла. Похоже, пилоты приземлились здесь, чтобы немного отдохнуть. Оставив шаттлы в стороне, они присели на траву и тихонько переговаривались. Прежде, чем Каролина успела что-то понять, Энтони приложил палец к губам и стал осторожно перебегать из-за одного дерева за другое, подбираясь к сидящим поближе. В руке он держал пистолет. Он подобрался совсем близко, и марсиане не замечали его. Энтони высунулся из-за дерева и выстрелил.
Один марсианин упал.
Двое остальных переполошились и сразу вскочили, но их шаттлы были в нескольких шагах, а Энтони был ближе. Второй марсианин имел оружие и тоже стал стрелять, но Энтони был проворнее, и после короткой перестрелки второй марсианин упал, выронив свое оружие. Третий попытался добежать до шаттлов, очевидно, чтобы вызвать подмогу, но Энтони выскочил из-за дерева и выстрелил несколько раз. Он промахнулся два раза, но третий выстрел все-таки достиг марсианина. Заряд попал марсианину в шею, когда тот уже дотянулся рукой до приборной панели шаттла, однако нажать он ничего не успел и упал рядом с шаттлом.
Энтони выбросил пистолет – похоже, там закончились патроны. Он подошел к шаттлам и махнул Каролине и Ноэлю рукой.
– Все чисто, идите сюда, – сказал он и, не долго думая, уже запрыгнул в шаттл и сел на место пилота.
– У нас мало времени, садитесь, – сказал он.
– Ты будешь управлять им? – не поверила своим глазам Каролина. – Но как?..
– Очень просто, – ответил Энтони. – У меня было время немного попрактиковаться сегодня ночью. Садись же!
Каролина села рядом с ним, Ноэль сел сзади нее, и шаттл почти сразу взлетел. Энтони держался за пультом уверенно, и Каролина смогла перевести дыхание.
– Куда мы летим? – спросила она, откидывая назад испачканные и спутанные волосы. Энтони мельком взглянул на нее, и ей показалось, что в его взгляде проскользнула неприязнь к ее внешнему виду. Каролине стало неловко.
– Так куда же? – поспешно спросила она, чтобы отвлечь его внимание. Но Энтони только сильнее нахмурился.
– Этот Уиттон оказался хитрее, чем я предполагал, – ответил Энтони как бы сам себе. – Помнишь, ты сказала, что он мог предвидеть разные варианты, в том числе, и вариант собственной гибели?
– Да, – осторожно ответила она. – И что?
– Ты оказалась права, – продолжал Энтони. – Уиттон действительно подстраховался на все случаи, в том числе и на тот, если вдруг погибнет, а одна из ближайших планет… – он бросил быстрый взгляд на Ноэля, – или не совсем ближайших, захочет напасть на Землю.
– Ну? – нетерпеливо бросила Каролина. – И что же он придумал?
– Обманул тебя, в первую очередь, – мрачно ответил Энтони. – Признаюсь, и я на какое-то время поверил. Слишком многие пытались меня убедить, что это правда. Но потом я все-таки решил проверить твою теорию. И не ошибся. Надо было сделать это гораздо раньше…
Энтони снова сделал паузу, но Каролина уже не торопила его – ей почему-то казалось, что она уже знает ответ.
– Уиттон сказал, что был построен только один межпланетный корабль «Звездный экспресс», – заговорил Энтони. – На самом деле, есть еще один корабль – «Звездный экспресс – два»…
– Я знала! – воскликнула Каролина. – Я чувствовала, что это так и есть! Я была почти уверена! Но как ты узнал? И где это корабль сейчас?
– Вот этого я не знаю, – мрачно ответил Энтони. – Именно это нам и предстоит выяснить в ближайшие часы. Мы должны найти его, потому что только этот космический корабль может заставить Линду остановить стартовый механизм своих ракет. «Звездный экспресс» – это не только космический корабль для путешествий, это еще и крупный военный объект, на нем есть оружие, и только оно может остановить марсиан. Это то, что пытался найти генерал Стивенсон. Это то, что пыталась выпытать у Грегори Линда, потому что она тоже знала о существовании этого корабля. Но Грегори, очевидно, убедил ее, что корабль не достроили.
– Грегори обманул ее? – с сомнением спросила Каролина.
– Этот секрет умер вместе с ним. Но возможно, он и сам не знал. Но Линда думала, что он и Барбара знают, поэтому и захватила их в плен… Информацию о том, что существует второй корабль, я получил еще на Нептуне. Сначала я предположил, что второй корабль был там же, где и первый – на орбите Земли, но я ошибся. Если бы он там был, марсиане его тоже уже давно бы уничтожили. Также мне не удалось найти никаких следов еще одной ракеты, которая доставляла бы людей со станции «Селена» на корабль. К тому же, лунной пересадочной станции тоже нет, а Уиттон предвидел, что ее могли уничтожить. Значит, остается только один вариант – корабль спрятан где-то здесь, на нашей планете, поэтому и не было необходимости строить вторую ракету. Этот корабль был запланирован так, чтобы стартовать сразу с Земли.
– Но где он может быть? – спросила потрясенная Каролина.
– Скорее всего, спрятан в подземном бункере, вроде того, что мы видели, – ответил Энтони. – Мы должны найти его. Этот корабль – последняя надежда Земли…
Энтони снова нахмурился и замолчал.
Каролина перевела их разговор Ноэлю, и тот задумался.
– Это странно, если Барбара и Грегори действительно ничего не знали об этом корабле, – произнес он. – Возможно, что они знали об этом что-то больше, чем сказали тебе.
– Но это маловероятно, – отмахнулась Каролина. – Уиттон даже не взял их с собой, когда улетал… – она вдруг осеклась. – Минутку… Почему же Уиттон все-таки не взял их? Может, он хотел, чтобы они остались на Земле и участвовали в его запасном плане, если что-то случится с ним самим? Но что именно тогда они знают?
– Грегори погиб, – ответил Ноэль. – Теперь только Барбара сможет нам сказать.
– Но она сейчас с Линдой!
– Возможно, это тоже часть плана Уиттона, – предположил Ноэль.
– Да ну, это совсем невероятно! – ответила Каролина. Энтони попросил ее перевести, и когда она перевела, кивнул.
– Твой приятель прав, – сказал он. – Мы встретимся с Барбарой и спросим ее сами.
– Но Барбара сейчас с Линдой! – повторила Каролина.
– Нет, ты ошибаешься, – возразил Энтони. – Барбара ждет нас в Спрингфилде. Она сама назначила мне эту встречу, и мы сейчас летим туда.
Наверное, голова закружилась от тепла, которого Ковалев не чувствовал, он опёрся на печку, чтобы не упасть, но жар ощутил только через несколько секунд, отдёрнул руку. Вот только обжечься не хватало до полного счастья!
– Черт… Ну дай же тапки, наконец!
– Ты чего? Горячая же печка!
Влада поставила тапки к его ногам и подняла голову.
– Обжёгся?
– Да нет, не успел.
– Давай я маслом полью, чтобы кожа не слезла.
Она выскочила в кухню и через секунду вернулась с бутылкой нерафинированного подсолнечного масла, купленного ещё тётей Надей.
– С ума сошла?
– Лучше будет, вот увидишь. Сядь.
Он сел на кровать, чтобы не так сильно кружилась голова, и Влада этим воспользовалась, принявшись намазывать маслом его правую ладонь.
– Серенький, что ж тебя так трясёт-то? Ты не заболел?
– Просто замёрз.
– Просто? Вот так просто взял и замёрз? Ты купался, сволочь такая! – Она шмыгнула носом и поставила масло на торшер. – Лучше?
– И куртка сейчас тоже вся будет в масле…
– Не чувствую искренней благодарности.
Правый рукав ещё худо-бедно соскользнул, а замотанная футболкой левая рука застряла в манжете.
– Нормально… – протянула Влада, увидев пропитанную кровью футболку.
– Я ловил собаку, – вздохнул Ковалев и добавил в свое оправдание: – Мне врачи сказали поймать собаку и отвести к ветеринару.
– Ты её в речке ловил?
И тут Ковалеву стало смешно. Мало было одного собачьего укуса, который обсуждало все Заречное, включая малолетних детей. Теперь его укусила рыба! Много ли людей могут похвастаться таким приключением – быть укушенным рыбой? Это в конце-то ноября…
– Ну… да. И в речке тоже.
– Мне пока ни разу не смешно. У тебя здесь от свежего воздуха с манной кашей мутится в голове. Давай-ка все это перевяжем и положим тебя под одеяло.
– А чаю мне дадим? Горячего?
– С коньяком, – кивнула Влада.
Кожа на ноге была ободрана до крови спереди и сзади, будто действительно по ноге проехали две широкие острые терки. Размер сомовой пасти впечатлял… Коленка распухла. Влада сказала, что понятия не имеет, как такое лечат, предполагала, что надо купить какую-нибудь мазь, а лучше всего съездить в травму. Перевязка руки укрепила Владу в мысли о поездке в травму, она считала, что надо накладывать швы, иначе большой палец не будет двигаться. В травму Ковалев не поехал, не очень-то хотелось рассказывать врачам об укусе рыбой – хотелось под одеяло с чашкой горячего чая.
Впрочем, под одеялом он всё равно не мог согреться, и озноб никак не проходил.
– Тебе не пора спать? – спросил Ковалев у Влады, которая сидела над нетбуком.
– А что?
– Я читал, что лучший способ отогреть замерзшего – положить его между двух женщин.
– Ну Серый, где же я среди ночи найду тебе двух женщин?
– Я же не совсем замерзший, мне хватило бы одной…
– Может, Инне позвонить? – Влада смерила его взглядом.
– У меня нет её телефона.
– Правда? – улыбнулась Влада – обрадовалась.
– Можешь проверить, когда я буду спать.
– Фи, Серый! Чтобы я опустилась до такой низости – ковыряться в твоем телефоне? Тем более когда ты спишь.
Она, конечно, тут же бросила свой нетик, пошла чистить зубы. И, конечно, после этого направилась во двор – Ковалев и думать забыл о собаке на крыльце и спохватился, только услышав крик Влады с веранды.
Он добежал до двери в три прыжка – пёс не боялся кинуться на взрослого мужчину, женщину он порвёт, как тузик грелку! Надо было посадить тварюгу на цепь! Надо было хотя бы предупредить Владу!
Ковалев оттолкнул жену в сторону, собираясь разобраться с собакой, но пёс только хлопнул хвостом по полу раз-другой, он даже не собирался вставать!
– Что? – всё ещё в испуге спросил Ковалев. – Он на тебя рычал?
Влада покачала головой и нервно хмыкнула.
– Нет, это я просто… От неожиданности… Что же ты не сказал? Его же надо покормить, надо постелить ему что-нибудь – холодно на голых досках… Ох, Серый, и ты голый выскочил… Но я… я всё равно боюсь мимо него пройти.
– Иди, я постою.
– Нет уж, отправляйся-ка под одеяло. Но если через пять минут я не вернусь…
Она вернулась. И пёс снова поприветствовал её вялым хлопком хвоста – Ковалев не решился уйти с веранды. Ну кто же знает это «настоящее динго»? Одно дело выйти из дома, и совсем другое – войти.
– Серый, ну ты что? Ну иди скорей обратно. Ты и так завтра заболеешь.
– Не заболею.
По пути на веранду Ковалев не вспомнил о больной ноге, а обратно еле-еле доковылял. Влада же всерьез озаботилась кормлением собаки – поделилась с ней привезенным рассольником, молоком и хлебом. И вытащила на крыльцо половик с веранды, уже совсем без опаски. Ковалев же нервно прислушивался, не доверяя псу.
Вернулся озноб, и когда Влада наконец разделась, Ковалева трясло так, что дрожала железная сетка кровати.
– Серенький, тут слишком узко… Ты вот так руку положи, чтобы я случайно её не задела. Когда что-то болит, надо удобно лежать…
– Я очень удобно лежу, – проворчал Ковалев. А собирался сказать совсем другое: что у него замечательная жена, умная, красивая и нежная. Любящая собак. Что так хорошо, как с ней, ему не может быть ни с какой другой женщиной. Что ни с кем ему не будет так тепло и уютно. Но, как всегда, не сказал.
– Да, пожалуй, тут не помешала бы вторая женщина… Ты холодный, как лягушка.
Он проснулся часа через два – ногу жгло будто кислотой, руку дергало так, что каждый удар сердца обращался вспышкой перед глазами. Если бы не спящая с краю Влада, он бы встал и выпил таблетку баралгина. Или даже две. В общем, ночь стала сущим кошмаром: Ковалев дремал понемногу, на грани сна и яви в голову лезли странные и неудобные мысли, бросало то в жар, то в холод, и только к утру стало вдруг легче и он заснул крепко, без снов.
Наверное, Влада решила его не будить, прикрыла дверь в кухню, Ковалев сквозь сон слышал Анин голос, думал, что пора вставать, и вроде бы даже садился на кровати, но потом оказывалось, что это снова ему приснилось.
– Мама, ну мне же уже жарко! – раздался с кухни голос Ани.
– Я иду, зайчонок! – отозвалась Влада из большой комнаты – наверняка красила там глаза. – Не выходи без меня!
Мысль о том, что на крыльце лежит «настоящее динго», а ребёнок запросто попытается погладить собачку, подбросила Ковалева с постели. Он, не догадавшись включить торшер, с трудом нашел в темноте спортивные штаны, не обнаружил тапок и вывалился в кухню босиком.
И вовремя, потому что Аня, совсем одетая, уже открывала дверь на крыльцо, а Влада, пока без куртки, бежала за ней следом, но не успевала её остановить.
– А что здесь делает дикий пёс? – оглянувшись, театрально спросила Аня, с той интонацией, с которой эти слова говорила Инна.
– Его имя уже не дикий пёс, а первый друг, – механически ответила Влада, замерев на месте.
– И он будет нашим другом на веки веков?
Разумеется, Аня присела на корточки и потянулась рукой к песьей голове. Ковалев хотел было крикнуть, чтобы она этого не делала, но побоялся её напугать – собаки не любят резких движений, неуверенности и страха. Влада тоже стояла не шелохнувшись, Ковалев с трудом подвинул её в сторону, чтобы выйти к двери на крыльцо.
– Какие ушки… – приговаривала Аня. – Гляди, мам, сразу разгибаются… Ой, то есть пап…
Она обеими руками прижимала песьи уши к голове, а потом отпускала. Пёс посмотрел на Ковалева с философской тоской в глазах…
– Убью, – одними губами шепнул Ковалев собаке, что, впрочем, было излишне – пёс не проявлял никакой агрессии, и вовсе не из страха быть убитым, а по каким-то внутренним этическим соображениям. Не верилось, что это тот самый «волк», который под луной бросился на Ковалева возле котельной. Тот самый, который преследовал Павлика у автобусной остановки. Который преграждал им с Владой путь от санатория и катил впереди себя волны злобы… Может, у «настоящего динго» был брат-близнец?
Влада выдохнула и вдохнула с нервным всхлипом.
– С ума сошла? – вполголоса спросил Ковалев. – А если бы…
– Это ты привёл собаку, – напомнила Влада.
– И что? И теперь можно держать одетого ребёнка в доме, пока ты красишь глаза?
– Я не красила глаза, я искала влажные салфетки.
– Папа! Перестань сейчас же ругаться на маму! – Аня выпрямилась и повернулась к дверям.
– А тебе мама что сказала? Не выходить без неё. Почему ты вышла?
– Потому что мне было жарко! – выкрикнула Аня в лицо Ковалеву.
– Не ори на ребёнка! – присоединилась к ней Влада.
Пёс поднял косматую башку и в недоумении оглядел всех троих.
– Это еще кто на кого орёт… – проворчал Ковалев.
– И вот мне ты почему-то не разрешаешь ходить босиком даже чуть-чуть по ковру, а сам вот босиком бегаешь, – назидательно сказала Аня.
– Цыц, малявка, – уже беззлобно хмыкнул Ковалев.
– Правда, Серый. Кончай ругаться и отправляйся в постель. Я Аню отведу и вернусь.
Пока Влада одевалась, Аня с удовольствием продолжила испытание лучших собачьих чувств: ушки выпрямлялись, шерстка вставала дыбом, если гладить не в ту сторону, зубки щелкали – Аня испуганно отдёрнула руки, только когда носик чихнул…
– Пап, а мы его так и будем звать, Первый Друг?
– По-моему, длинновато для собачьего имени…
– Можно же звать сокращенно. Просто Друг. – Аня на секунду задумалась и радостно улыбнулась: – Или Дружок.
– Это Колин чистокровный волкодав – натуральный Дружок. А у нас будет Хтон, – решил Ковалев неожиданно для себя.
– О, как здорово! Хтон гораздо лучше. Хтон… – Аня попробовала имя на вкус и сообщила псу: – Хтончик, ты теперь наша собака на веки веков.
Баба Паша пса не испугалась, а, наоборот, растрогалась и, смахнув слезу, сказала:
– На Фединого Ктона похож как… Наверно, сынок евоный…
– На кого похож? – переспросил Ковалев.
– У Феди пёс был, он его Ктоном звал. Хороший был пёс.
– А потом куда делся?
– Так от тоски издох… Всё на то место ходил, где Федя утонул… Ляжет на песок, подползет к воде, скулит жалостно так… Там и издох. А я вот, старая, все никак помереть не могу.
– Тьфу на вас, баба Паша… До ста лет живите, – пробормотал Ковалев.
Наутро после явления сэра Валентина в замок Торвайн Марина меньше всего думала о кухонных пересудах. Впрочем, она вообще была не особенно способна думать. Ее нежные тринадцать лет и вчерашние волнения сделали свое черное дело, и юную леди одолела лихорадка.
Такая досада с ней приключилась всего второй раз в жизни и впервые за шесть лет, прошедших с того дня, как брата забрало море. Именно брат ей и снился — протягивал руки из бурлящих волн и звал к себе, а Марина никак не могла решиться и нырнуть к нему, хоть и знала, что должна. Почему и зачем, во сне не думалось.
— Проснитесь, леди! — наконец, разбудил ее растерянный и взволнованный голосок камеристки, четырнадцатилетней Элюнед.
С трудом разлепив глаза, Марина села на постели и схватилась за спинку кровати. Голова кружилась и болела, будто Марину только что сбросила норовистая лошадь, да прямо головой на твердую землю.
— Будете завтракать? — сочувственно спросила Элюнед, подсовывая Марине под спину подушку. — Ее светлость велели сказать, что ждут вас у себя сразу как будете готовы.
Под носом у Марины оказалась кружка парного козьего молока и толстый ломоть хлеба с медом: видимо, матушка решила побаловать ее напоследок. Хорошо, что сама не пришла будить дочь, не надо ей видеть, как Марине дурно.
— Буду, — почти ровно ответила она, раскрыла глаза и улыбнулась Элюнед: девчонка еле сдерживала слезы, то ли жалея хозяйку, то ли себя, ведь ей теперь не стать камеристкой самой герцогини. — Что слышно в замке?
За завтраком и утренним туалетом камеристка поведала Марине все важные новости, начиная от качества сапог прибывших с сэром Валентином рыцарей и заканчивая выведанной лично у кухарки самой-самой свежей сплетней: сэры Гвинн и Уриен, а с ними граф Арвель, вчера весь вечер беседовали с сэром Валентином и сами вызвались сопровождать юную леди в монастырь. А сейчас сидят в гостиной у ее светлости леди Элейн и ждут. Рассказ прерывался то горестным шмыганьем, то вздохами. В этих вздохах так явственно слышался укор в адрес дивного народа, бросившего свою дочь на произвол какого-то пришлого англичанина, что Марина рассмеялась бы, не будь ей так тоскливо.
Чушь это все, насчет дочери дивного народа. Она — дочь своего отца, и похожа она не на каких-то там фейри из холмов, а на свою родную бабку, англичанку. Отец не раз показывал ей портрет в медальоне, и сам этот медальон теперь хранился у Марины в шкатулке. В той самой шкатулке, которую матушка тоже не разрешила брать с собой в монастырь. Портрет братика в той шкатулке тоже был. Всего лишь пером на пергаменте, его рисовал один из друзей отца, приезжавших к ним в Уэльс. У отца было много друзей, и все они были веселыми, галантными джентльменами, целовали ручки его дочери, а один из них, сэр Кей, даже обещал посвататься к Марине, когда ей исполнится четырнадцать.
Не посватается. Хоть сэр Кей и не умер на плахе, но покинул Острова и уплыл во Францию.
Марина вздохнула, представив на миг, как веселый сэр, усы которого так забавно кололи ей запястье, вот прямо сейчас прискачет в замок Торвайн и потребует отдать ему сговоренную невесту… А потом сэр Валентин скомандует своим стрелкам «бей!» — и веселый сэр Кей упадет с коня в летнюю пыль.
Не быть ей невестой, а потом и покорной счастливой женой. Прав был отец, ее ждет другая доля, вот только совсем не герцогская.
— Где Нед? — прервала она новые сетования Элюнед, едва та зашнуровала ей платье.
— Поутру был в конюшне, а сейчас за дверью, миледи, — не скрывая обиды, ответила та.
Марина поморщилась: слишком уж откровенно Элюнед ее хоронила, даже не дала себе труда сделать вид, что верит в ее возвращение. А ведь только вчера вертелась вокруг, на лету ловила каждый взмах ресниц, любое желание, не позволяя себе ни единого неподобающего идеальной камеристке взгляда, какой уж там обиды на госпожу. Еще одно подтверждение того, что женщин она понимает куда хуже, чем мужчин. Наверное потому, что ее воспитанием занимался по большей части отец, и фехтованию уделялось куда больше времени, чем вышиванию и искусству сплетен. Следует, наверное, об этом пожалеть — в монастыре фехтование ей ничем не поможет, а сплетни и женские интриги будут единственным оружием. Но жалеть не получалось. Этому отец ее тоже не научил. Видимо, к счастью.
— Нед! — позвала она, взмахом руки позволяя камеристке удалиться.
Рыжий одноглазый пират тут же воздвигся на пороге, пропустив камеристку подмышкой: ему и сам Длинный Педран, лучший герцогский кузнец, был едва выше плеча. Отец иногда шутил, что ему пришлось забрать Неда с эшафота из жалости к палачу: бедняга никак не мог повесить человека, который выше виселицы. Нед на эти шуточки скалил зубы и делал зверское лицо, а маленькая Марина топала ножками и кричала, что никто не смеет повесить ее Неда! А потом лезла ему на руки и требовала поиграть в морского дракона — что значило влезть в рыбный пруд позади замка, сесть Неду на плечи и кататься, распугивая карасей, уток и кухонных девок.
Сегодня Нед не скалился шутливо, но и не тосковал. Сегодня Нед походил на настоящего морского дракона: огромный, злой, опасный и непредсказуемый. В его единственном глазу не отражалось ничего, кроме готовности всех порвать за свою единственную любимую госпожу.
— Вы готовы выйти в открытое море, моя леди? — тихо спросил он, и в этом тихом голосе слышался рокот прибоя и далекие грозовые раскаты.
Марина шагнула к нему.
— Матушка позволила тебе ехать со мной?
— Нет, моя леди. Но это не имеет значения. Моя служба герцогу Торвайн давно закончена, а его супруге я никогда не присягал. Так что здесь нет никого, кто мог бы мне запретить ехать туда, куда я хочу и с тем, с кем я хочу.
Прижавшись к мощной груди, обтянутой кожаным дублетом и перекрещенными ремнями перевязей, Марина в последний раз зажмурилась и мысленно попрощалась с родными стенами. А затем молча отстранилась и так же молча вышла в раскрытую перед ней Недом дверь.
В покоях матушки стоял сырой, пропахший ладаном полумрак. Леди Элейн задернула шторы и, судя по припухшим глазам и бедным губам, всю ночь молилась. Сейчас же она встала с кресла, церемонно приветствуя дочь. Настоящая леди, всегда — настоящая леди. Терпение, достоинство, смирение, повиновение и молитвы. Наверное, она была бы рада, если бы дочь следовала ее примеру, но всегда с тем же достоинством принимала волю покойного супруга: раз ему угодно воспитывать из дочери герцога, не ей противоречить или быть недовольной.
На миг Марине захотелось прижаться к матушке, чтобы та обняла, спрятала и от монастыря, и от сэра жабы Валентина. Она даже сделала к ней неуверенный шаг — но мать всего лишь перекрестила дочь и напомнила, что Марине должно слушаться сопровождающих.
Сопровождающие стояли тут же, за матушкиным креслом. Сэры Гвинн и Уриен вместе с графом Арвелем, одетые в дорогу и преисполненные скорбной важности.
Целую секунду Марина всматривалась в их лица, пытаясь понять: они в самом деле повезут ее в монастырь? Те самые люди, что приносили присягу герцогу Джеффри и клялись до последней капли крови защищать и оберегать его дочь?
Да. Повезут.
Честные и прямые взгляды не позволяли усомниться в этом. Мало того, на этих лицах была написана чуть ли не святость, чуть ли не готовность отправиться ко львам в пасть! И наверняка — во благо сюзерена и родной земли. Только сюзерена-то они поменяли не далее как вчера вечером, иначе с чего бы сэру Валентину доверять им сопровождение опасной девицы в дальний монастырь…
Марина сглотнула. Опустила глаза, чтоб не угадали ее мыслей.
— Берегите себя, матушка, и да благословит вас Господь, — сказала подчеркнуто ровно и впервые пожалела, что не родилась мальчиком: мальчика бы в монастырь не отправили! Или что братец Генри утонул, с него б сталось выхватить у графа Арвеля из ножен фамильный клинок и тут же заколоть всех предателей, одного за другим…
Из-за спины матушки мрачной угловатой тенью выскользнул отец Клод, осенил Марину крестом и забормотал что-то латинское и благочестивое, больше всего похожее на «Изыди, бесовская сила». Матушкин духовник, даром что священникам невместно верить досужим сплетням и местным суевериям, больше всех в замке верил в нечистое происхождение Марины. А все потому, что был он книжником и звездочетом, и служанки шептались, что в своих покоях варил зелья, делал притирания для матушки и искал философский камень. Сколько в этих речах было правды, Марина не знала. Но, видимо и впрямь не бывает дыма без огня. Старая Глинис до сих пор вспоминает: в ночь, когда родились двойняшки, отец Клод выбежал из своей комнаты за часовней и кричал про то, как сошлись с Девой Марс и Юпитер, и что под окном госпожи проросла ядовитая наперстянка, и требовал принести холодного железа, дабы избавиться от подменыша.
А потом долго и горько плакал. И, говорят, не хотел благословлять герцогскую дочь.
Никто так и не смог его убедить, что негоже священнику во все это верить. Даже герцог Джеффри. Зато на братика капеллан надышаться не мог, и когда Генри остался в море — смотрел на Марину волком и шипел, что злые фейри позаботились о своем подкидыше, а герцогский род-то прервался!
Ерунду говорил. Если бы фейри заботились о Марине, они б оставили ей братика. Ей иногда казалось, что приходится жить за двоих — и за себя, и за Генри. Вот раньше, пока Генри был с ней, Марина терпеть не могла козье молоко, даже когда братик его пил, отворачивалась. А теперь — каждое утро, и вкусно же, как будто не ей раньше казалось, что козье молоко пахнет лягушкой…
Она склонила голову перед отцом Клодом, буркнула: «амен», и постаралась пропустить мимо ушей высокопарные слова, которыми граф Арвель утешал леди Элейн. Чтобы не стошнило.
Так же в точности она пропустила мимо ушей и нечто невнятно-поучительное, сказанное ей матушкой. Все равно истинная леди не обнимет дочь на прощанье и тем более не велит своим дворянам ослушаться сэра Валентина и отвезти Марину… да хоть куда, лишь бы не в монастырь!
Разумеется, не обняла и не велела, лишь прошептала еще одно благословение и бессильно упала на руки сэру Гвинну. Матушке в самом деле было дурно, иначе бы она не позволила себе такой слабости прилюдно. Но Марину матушкины страдания не утешали. Как, впрочем, не утешила и попытка сэра Уриена завести с ней беседу в дороге и высокопарно объяснить, что все что делается ими, благородными сэрами, суть с благословения герцога Джеффри и во благо Торвайна.
— Не стоит, сэр Уриен, — оборвала его Марина, уже не в силах быть вежливой. — Я прекрасно все понимаю. Оставьте меня.
Сэр говорил что-то еще, очень горячо и убедительно, но Марина уже опустила шторку в карете, откинулась на спинку сиденья и позволила себе, наконец, закрыть глаза. Ненадолго. Ровно до тех пор, пока карета не остановилась и в дверцу не постучали эфесом меча.
— Выходите, леди, приехали!
Наблюдаю за лицитатором. Украдкой ворую мимику. Если финальная ставка сорвётся, покривляюсь перед зеркалом, вспоминая встречу, теша самолюбие. Сейчас амбициозность страдает, забитая ногами. Впрочем, подставляться за деньги лучше, чем исповедоваться за каплю кагора.
— Начнём, — ведущий аукциона отрывает взгляд от гаджета, который до этого тискал минут десять, чтобы завести стринг нового донора.
Теперь он смотрит мне прямо в глаза. Обожаю этот момент. Щелк — программа запущена. Зрачки собеседника сужаются. Мои — чуть шире.
Глаза петуха. Квартирка, что досталась в наследство, забита сомнительной литературой. Астрология, гороскопы, эзотерика, физиогномика, искусство манипуляции, нумерология… Мама фанатела от подобной чуши. Среди макулатуры нашлась маленькая брошюрка про петушиную судьбу. Эта книженция сделала мои дни. Теперь каждое утро перед зеркалом — глаза в глаза с невысказанным вопросом: какого хрена?
С глазами петуха рождаются те, кто часто находит себе приключения на то самое место. Серо-голубые глаза, с темной обводкой и с язычками зеленых лучиков от черной точки. Зрачок расширен.
— Готова… — контролирую напор звуков. Инфантильность и зрелая, раскрытая на полную, внешность — цепляет. Карма от рождения. Сбой в перинатальной матрице. Родилась в рубашке, с глазами петуха.
Поднимаю глаза на лицитатора. Ждёт. Смотрит устало. Таких, как я, через него проходит немало. Зацеплю историей из прошлого, и тогда он выставит лот. Купят — мой счет пополнится. Стриптиз души в новинку, главное, чтобы соучастники выглядели красиво. Ловлю взгляд ведущего и улыбаюсь, мы не напрасно проведем время.
Ты и я.
Симпатичный, высокий, наглый, и мне это нравится. С такими мужиками всегда легко. Облизываюсь, во рту пересохло. И вот он уже переводит взгляд на мои губы. От первого слова зависит жизнь, и не только моя.
— Счастье… — произношу чуть слышно, но ведущий улавливает настроение и удовлетворенно кивает. Счастье стоит и продается дорого.
Чем изысканней раритет, тем больше спрос. На гаджете мигает режим «открыто». Шаг назад в мои двенадцать.
Поле. Огромное, бесконечное поле. Трава по пояс: островки ромашек и васильков, беззвучных колокольчиков. Стою, вдыхаю ароматы и смотрю вдаль. На горизонте зелень встречается с синью, шаг вперёд — и неровный частокол верхушек соснового бора подчеркивает расплывчатую границу.
— Катька, чего застыла, жги! — приседаю на корточки, расставляя колени, и бросаю спичку в сложенный горкой хворост. Вспыхивает махом. Навык от деда. Научил с одной!
— Давай им записку подкинем, — Витька присел рядом и подкинул веток поувесистей. — Дескать, если не свалите, хана вашему трактору! И подпись — Фантомас.
— Глупо как-то… — завороженно смотрю на огонь и чувствую, что хорошо. Вот от пяток до макушки — хорошо, и все! Свободно и легко, и Витьку обнять хочется за глупости, задушить от восторга, от того, что он часть этого Хорошо. Фиг с ним, пусть несет околесицу, главное, что сейчас вот тут — мы одни. Свободные, дерзкие, и впереди нас ждут приключения! На пятую точку.
— Ок, — не сдерживаюсь и обнимаю его за плечи. — Фантомас — это круто!
Витька недовольно бурчит под нос, косится неприветливо. А я лыблюсь как дура. Хорошо же! А то, что я в этот момент чудо как хороша, и в голову не приходит.
Шмыгаю носом, смахиваю влагу тыльной стороной запястья, и потом руку — о край юбки. Витька одобрительно хмыкает.
— Катька, больше так не делай, окей? — О чем просит, не понимаю, но счастливо киваю головой.
Садимся на землю. Витька припер ранец, там всё, что нужно: бумага, фломастеры, даже лекало! Пишем послание трактористам, рисуем морду Фантомаса.
— Есть хочешь? — Витька достает пакет с зефиром. От соседки по даче слышала, что в Америке дети жарят белобокие сладости на огне. Чем мы хуже? Натыкаю зефирину на кончик ветки и сую в огонь. Пахнет горелым сахаром и ванилью. Кайф! Ощущение счастья пронизывает от затылка в копчик, и я плюхаюсь на задницу, громко хохоча. Распугивая птиц и пугая Витьку.
— Странная ты сегодня! — Отодвигается в сторону. Скручивает бумагу, скатывая в трубочку морду Фантомаса.
А я впихиваю в рот горячую расплавленную зефирину, не обращая внимания на то, что верхнее небо и язык жжет так, что хочется орать от боли.
— Катька, ты че творишь-то? — Витька зло отпихивает меня в сторону, подальше от костра, отнимает раскрытый пакет со сладостями и бросает в середину костра, а потом для верности прыгает на тлеющие угольки, топчет догорающие ветки. Смотрю на беснующегося друга и хохочу.
Хорошо-то как! Живу и чувствую! Живу и чувствую!
В сумерках бежим к привалу трактористов. Железные красавцы «Беларусь» — новенькие, желтые и страшные. Запрыгиваю на подножку, просовываю записку под дворник. Прежде чем прижать бумагу к стеклу, плюю для верности, чтоб прилипло.
— Круто, Катька! Запужаются, стопудово! — Витька радостно улюлюкает и выбрасывает правую руку вверх, жестом победителя.
— Йаппи! — кричу я, и прыгаю ему на шею.
Хорошо же сработали! Ладно! Зацеловываю в щеки, не обращая внимания на возмущенные вопли:
— Катька, сдурела, слазь с меня, дура шальная!
Лицитатор хмуро смотрит на строку стринга. Желающих сделать первый взнос не видно. Ещё минута — и можно уходить. Поднимаю глаза, встречаемся взглядами. Зрачки расширенные — теперь больше, чем мои. А цвет янтарный. Теплый такой, тянущий. Резко сдвигаю ноги, готовясь вскочить с места.
Щелк — первая ставка! Хорошо-то как. Хочется вскочить и расцеловать ведущего, как Витьку. До боли стискивая в объятиях. «В десна» — воспоминания не отпускают.
Щелк. Новая ставка. Щелк, щелк… Лицитатор не отводит глаз.
— Зачем вы пугали трактористов?
Опускаю взгляд на его губы. Меняемся местами — не вставая, но меняемся. Улыбается.
— В котловане штаб был. Руками рыли, укрепляли стены. Они хотели разрушить все, что у нас было — наше укрытие от реальности… Секреты, тайны, свободу.
Пока говорила, щелкало как из пулемета. Цена росла. Остановлюсь, и мой процент упадет на карточку. Переведу всё до копейки. Одним махом — и в больницу. Витьке осталось жить меньше суток. Счастье за деньги. Какое, нахрен, счастье. Я только что спасла друга детства. Йаппи! Хорошо-то как.
Неожиданно настала тишина. Одно движение пальцев, и чувствую, как тренькает мобильник. Сжимала его в руке, забыла, что там что-то есть… в ладони, и тут приятно так. Вжжжж… Три клика — и деньги на нужном счету. Витька будет жить.
— Продолжим? — лицитатор улыбается. Размашисто так. Хорошо. Тепло. Ему процент со сделки капает, как мне с продажи. Чем выше мой рейтинг, тем шире его улыбка. Хмурюсь. И не стоит обольщаться, что этот размах адресован лично мне.
— Продолжим… — теперь в голосе нет инфантильных ноток. — Что продается круче, чем счастье?
И тут же отвечаю, выталкивая звуки, и они, набирая силу, со свистом вырываются наружу:
— Страсть…
С лица оппонента исчезает улыбка. Он опускает глаза на монитор, щелкает по клаве и ставит лот. Тема моментально вызывает интерес. У нас есть поклонники. Надо спросить ник-нейм, под которым меня ввели в матрицу воспоминаний.
— Продолжайте… — взгляд не поднимает, хотя нет, косится на стиснутые колени.
Слегка раздвигаю ноги и смотрю на его шею. Кадык движется, пытается сглотнуть… А я закрываю глаза, отступая в свои пятнадцать.
В подъезде темно. Стоим напротив друг друга. Я на ступеньку выше. Одни — внутри многоэтажного дома, где за каждой дверью кто-то существует, а нам параллельно. Стоим. Я и Лешка. Вздрагиваем каждый раз, когда открывают двери, входят и выходят. Когда вызывают лифт, и тот с грохотом поднимается или опускается. Из щелей и маленьких окошек лестничной клетки струится теплый желтый свет, он подсвечивает наши фигуры. Темные силуэты двух влюбленных, которые боятся ощущений. Смотрим друг другу в глаза. Если я выше, то наши слагаемые равны. И губы на одной линии. Математика любви. Символ бесконечности кажется осязаемым. Чувствую, как холодеет затылок, потом шея, плечи, пальцы. Дрожу, словно стою на морозе. Но глаз не отвожу.
— Давай на счет три, — предлагаю с усмешкой, дразня Лешку и прячась от мороза. Спина. Ей холодно, и стынут ступни. Дрожат колени.
— Смешная ты, Катька, — улыбается, и я слегка наклоняю голову. Вспомнив, что носы мешаются. Мы с подругой смотрели киношку в видеосалоне, я запомнила. Надо чуть вправо — и закрыть глаза. Но они не закрываются. С яростью петуха подаюсь вперед и тычусь губами в его смеющийся рот.
Лешка ловит меня на лету, я забываю о ступеньке. Куртки распахнуты. Они мешают, сбрасываю свою, не думая о грязной, заплеванной лестнице. Забывая о гремящем наверху лифте.
Хочется плакать. Первый блин комом. Лешка смеется громче. Вечер, двадцать минут до часа икс. И нас, жмущихся друг к другу подростков, погонят из подъезда поганой метлой.
— Прекрати! — шиплю и стаскиваю с него куртку, насильно. Резко, рывками вниз, рыча и проклиная его беспечность. Но Лешке уже не до смеха. Его трясет не меньше моего. Так и стоим на одной ступеньке. Я топчу его новые кроссы. Мелкая, хрупкая, злая…
— Катька… — шепчет чуть слышно. Приподнимаюсь на цыпочки, пытаясь дотянуться до его губ. Хочется орать и бить кулаками в грудь.
И тут чудо! Лешка приседает и обхватывает меня руками, чуть ниже ягодиц, и приподнимает. Мы снова равнозначны. Облизываю губы, они сухие, горячие, шершавые. Чувствую, как дрожат тела, и прикасаюсь влажными губами к раскрытому рту, впуская внутрь язык. Поскуливаю от желания быть глубже.
Лифт вздрагивает, пробуя нас на стойкость. Но нам пофиг. Лешка ставит меня на ступеньку выше. Приподнимает край свитера. И я закрываю глаза.
— Катька…- слышу и вздрагиваю вместе с открывающейся внизу дверью.
«Опять тискаются, суки!»
Хохочем. Хватаем на бегу куртки с пола и выбегаем на улицу. Январь. Через два часа я буду танцевать на столе: пьяная и счастливая, а Лешка будет тискать чужую грудь. Но сейчас я дрожу от страсти и хочу продолжения!
Оккультно-эфирная коррида
Неужели я Правда это заслужила?
А у победы одна цена —
Жизнь — так до дна!
Смерть — так до дна!
Крылья накроют песок,
как волна…
кровь на чёрном не так видна.
Art by Dostochtennaja
Анна Матвеева
#GoodOmens #благиезнамения #Crowley #Кроули #Aziraphale #Азирафаэль
— Как тебе удалось меня найти? И проделать такой путь?
— Я всего лишь хотел убедиться, что с ней все хорошо. Не думайте, я всё понимаю, — от волнения из его рта вместо привычного кваканья и бульканья вырывались внятные человеческие слова. — Я неловкий, застенчивый и не такой завидный жених, как думает мама. А она красивая, смелая, умная и так похожа на вас…
— Мне очень хотелось, чтобы у меня была дочка, — произнесла женщина, будто не слыша собеседника. — Но, едва появившись, она сбежала в самостоятельную жизнь. Сказала, что у неё срочная работа, и опять прыгнула в свой тюльпан.
— А можно, я тоже попробую?
Не дождавшись ответа, молодой жаб изо всех сил оттолкнулся лапками и попал прямо в середину цветка. Лепестки закрылись за ним, будто створки лифта.
***
— Ты? Здесь? Как ты сюда попал?
— Я всего лишь хотел тебе сказать, что буду счастлив стать другом или просто быть рядом, заниматься тем же, что и ты.
— Талантливый юноша! — послышался голос сверху. — Перспективный.
Только теперь молодой жаб оглянулся вокруг. С первого взгляда он понял — здесь работают ученые, которые занимаются чем-то важным и серьезным. Иначе зачем им столько аппаратуры, или как всё это называется.
— Вы не ошиблись, — продолжил слабо мерцающий шар, зависнув прямо перед ним. — Здесь решаются судьбы цивилизаций. Если придерживаться точности, мы последние прогрессоры. После того, как был принят Закон Бабочки, для нас всё изменилось. Никаких космических кораблей, никаких агентов. Всё, что теперь возможно — выстрелить с орбиты семечком-программой. Из него вырастет цветок, единственный в своем роде…
— Как тот тюльпан?
— Да, он один из них. Эмоции — вот что их активирует. Женщина мечтала о дочке, а брачный кодекс планеты требовал реформ. Благодаря агенту Ди… она хорошо поработала. Иногда цветок действует сам. Как раз недавно он поспособствовал встрече принца-мутанта и его невесты. Их внук родится супергероем и спасёт планету от катастрофы… Значит, вы хотите работать у нас? Есть подходящее задание: стать другом принцессы и воспитать в ней добрые чувства. Вам приготовят уютную кувшинку. И ещё одно: в момент переброски вы должны желать планете прогресса. Готовы? Тогда приступаем.
***
— Принц-жаб? Всю жизнь мечтала встретить.
— Я всего лишь хотел… хотел…
— У нас все будет пре-ква-ква-сно!
Юная лягушка поправила корону и незаметно спихнула в воду стрелу. Иван-царевич прошел мимо.
…Принцесса кормила кусочками сырого мяса огромных росянок. В пруду сверкала на солнце одинокая кувшинка.
Когда очень скучно, я иду в город Тысячи Сердец. Вообще-то в данный момент скучно не было, но потеряшки в пустоте закончились, выдалось свободное время, и я подумала — почему бы и нет? Давненько я там не показывалась, возможно, меня уже подзабыли и будут продавать всяких реликтов не так уж дорого. А то знают мои особенности и дерут такие цены, будто я у них демиургов покупаю…
Вообще-то продавцов понять можно, но и выкладывать половину резерва за какого-нибудь завалящего эльфа я не собиралась. Потому приняла облик самой обычной лесной эльфийки, скрыла свой настоящий резерв, накинула на голову капюшон созданного плаща и ступила на торговую площадь города Тысячи Сердец, словно так и надо.
Не то, чтобы я так приветствовала рабство и покупку-продажу разумных, но с другой стороны, на таких рынках вполне можно было откопать какого-нибудь реликта, в наших мирах не встречающегося. Некоторых даже заказывают поймать, но таких редких товарищей в открытую не продают.
Рынок встретил меня гвалтом возле одного из помостов. Раз шумно — значит, дорого. А раз дорого, то у меня есть шанс найти еще одного реликта. Шумели самые разные покупатели и зеваки, разглядывая стоящего на помосте худощавого парня с ярко-розовыми волосами. Я слегка поморщилась, проталкиваясь сквозь толпу. Кто-то озвучил цену, явно повыше, чем этот красавец стоил, толпа снова загалдела, возмущаясь тратой денег.
— Кто такой, чего умеет? — тихо пнула локтем кого-то из стоящих рядом покупателей.
— Парень продает сам себя. Говорят, отличный накопитель, — фыркнул пнутый, но даже не подумал посторониться.
Я прислушалась — озвученная стоимость в золотой кристалл сейчас была для меня сущей ерундой, но не для остальных покупателей.
— Три золотых кристалла! — рявкнула я, почти подпрыгивая и задирая руку, чтобы выделиться из толпы. Рост лесной эльфийки никак не мог мне помочь стать заметнее. Зато рожу может не с первой минуты узнают.
— С ума сошла девка, — пробубнил кто-то.
— Три золотых кристалла, кто больше? — продавец снова стал расписывать красоты паренька, особо уповая на то, что с его помощью можно заряжать амулеты и он подойдет любому артефактору. Станет фактически бесценным источником прибыли.
Я победно оглядела толпу — три золотых кристалла, наполненных энергией доверху, никто не собирался выкладывать. В результате эта красота досталась мне. Создав в руке кристаллы, я расплатилась и забрала свою покупку. При ближайшем рассмотрении парень казался усталым и загнанным. Белая кожа покрылась пылью, потому следовало его первым делом отмыть и накормить. Через портал он отправился на корабль, так что если меня и хотели ограбить, то крупно обломались. Дражайшие супруги сожрут любого, кто тронет уже фактически нашу собственность. А универсальный накопитель… ничего, устроим на работу, запомним, что он у нас есть, да и будет себе жить потихоньку. Вдруг где-то и пригодится, мало ли. У нас бывают самые разные ситуации, быть такого не может, чтобы не пригодился. Не сейчас, так лет через сто. Судя по тому, что этот красавец был оригинальным творением какого-то демиурга, то жить он обещает долго, если его не убивать, конечно. Жаль, демиург этот мертв и уже не защитит свое творение. Но на этот случай есть мы.
Я дальше прошлась по рынку, сторговала десяток эльфов обоих полов, устроив целое представление. Вообще, торговаться я не люблю — есть цена, есть товар — или покупай, или иди вон. Но на рабском рынке зевать не стоило — если узнают, что у тебя есть деньги, то этот слушок облетит все точки, и торговцы начнут драть втридорога даже за самого задрипанного человечка. Так что следовало сбивать цену, упрашивать сделать скидку, мол, потратила почти все кровные на этого вон розового. К тому же брать оптом всех этих ребят намного дешевле, чем выкупать поштучно. В комплекте с красивыми эльфийками наверняка впихнут какую-нибудь бракованную полукровку в довесок или же еще кого-то, вроде как без них продать не могут. А мне и хорошо — больше народу, больше силы, больше жителей наших миров. Полукровки там или чистокровные, не важно ведь.
Хорошенько потрусив торговцев на рынке города Тысячи Сердец я узнала одну интересную новость — демиурги создали собственный рабский рынок. На нем продавались те, кто остался в живых после уничтожения родных миров. Вроде бы и жестоко поступают, а вроде как и разумных сохраняют, и карманы свои набивают. Понять демиургов я могу. Мы их уже отвадили от кормушки — черной пустоты, вот они и крутятся как могут. Не все же имеют большой сильный клан, способный защитить и снабдить золотишком и энергией, а жить-то хочется. Осуждать я их права не имею — сама ничуть не лучше. А вот сходить выкупить какого-нибудь реликта можно. От меня не убудет, им много не прибавится.
Я отправила всех выкупленных на Приют в клиники, чтобы их там осмотрели, подлечили и распределили кому куда угодно. А сама с чувством выполненного долга вволю наелась за копейки в ближайшем кафе и отправилась на рынок демиургов с полным резервом.
Демиурги меня не ждали, но их мнением я интересовалась в последнюю очередь. Конечно же охрана встала на уши, стоило мне только выйти из экрана и примирительно поднять руки, мол, никого убивать не собираюсь. Демиурги тут были сплошь молоденькие, наверняка чьи-то лишние сыновья и дочери или же вообще сироты. Я бы не отказалась переманить парочку на нашу сторону, но пока так рыпаться не стоило. Пусть себе балуются со своим рынком, подпитаем чуток их экономику.
Первыми на глаза попались странные создания, похожие на миленьких разноцветных чебурашек, пушистые и очень маленькие — ростом не выше моего колена. Смотрелись они комично, если бы не грустные моськи и весьма печальные глазки. Узнав, что это вариант целителей, я сильно заинтересовалась таким добром. Значит, какой-то оригинальный мир все же грохнули, гады. И не поймешь, свои или паразиты. В любом случае грохнули, а этих малявок удалось спасти. Мелочиться я не стала, выкупив весь вольер и сплавив пока на корабль, пусть там Шеврин с Шиэс разбираются, они умные. Оставлять при себе покупки я не стала, памятуя о том, что могу увлечься чем-то и нагрести целую кучу, а из этой кучи кого-то обязательно похитят и перепродадут. Сразу же всех не запомню.
Тот самый демиург, продавший ушастых целителей, показал довольно редкий товар — трех близняшек магичек. Их проблема была в том, что друг без друга они быстро умрут, а купить всех троих никто не решался. Я прикинула резерв девчонок, подумала, что лишние огненные маги никогда не помешают, а что будут втроем куковать в одном доме, так то уже их дело. Можно вообще в какую-нибудь магическую академию устроить. Сначала выучить, а потом отправить преподавать, если они захотят, конечно. А нет, так другую работу найдут, миров много, где-то да пристроятся. Маги везде нужны.
Кроме магичек я выкупила ифрита, тоже почему-то никому не нужного, водного мага, сквернословящего на каждом шагу, и какую-то мелкую девчонку, полукровку бог знает чего и с чем. В ее родословной не потоптался только демиург и то это не точно. Острые эльфийские уши, ярко-алые глаза как у вампирши, темно-коричневая кожа словно после сильного загара, черные волосы то ли с полосами, то ли с проседью и в целом поджарое пусть и детское еще тело. В любом случае приживется, пойдет учиться в какую-то академию. Девчонку и мага продали за сущие копейки — похоже, от них просто мечтали избавиться, да никому не нужны были старик-матерщинник и ребенок-смесок.
Дальше я не удержалась от покупки эльфов — похоже, эльфийские общины здорово пополнятся сегодня эльфами из разных миров. Ну не могу я пройти мимо этих красивых грациозных созданий. Не могу и все. Вот и выкупаю где только можно. Эльфы меня всегда чем-то завораживали. Они могут быть как угодно истощены, забиты и ранены, но все равно остаются эльфами — дивным народом. Так что да простят меня драконы, но эльфов будет большинство.
Продавали много чего. Людей-магов, эльфов всех мастей, гномов, редких демонов и еще кучу всяких диковин, названия которым я не знала. Продавали даже что-то вроде разумного цветка, но на столь экстравагантную покупку я не решилась. Мало ли, что ему требуется для нормальной жизни… Потому сгребла все, что заинтересовало.
Попутно разговорилась с одним из демиургов. Он, оказывается, меня узнал, но не желал портить торговлю и вообще был рад, что эти «зверушки», как он назвал разумных, будут в хороших руках. Предложил заходить почаще, только не дебоширить. В принципе я-то согласна… Да и разрушать эти рынки бесполезно. Помнится, был период, когда я пыталась бороться с рабством, громила рынки, выкупала всех, кого видела… но это не дало абсолютно ничего. Рабские рынки как были, так и остались, только сменили хозяев и место дислокации. Столь прибыльный бизнес никак нельзя игнорировать, вот жаждущие легкой наживы и стараются. Так что проще уже выкупать кого можно и не морочить себе голову. Все равно абсолютно всех я физически не могу спасти. И даже вся наша семья не может спасти абсолютно всех нуждающихся и умирающих. Мы не всемогущие, хоть и приближаемся к этой точке. Но чем больше силы и власти, тем меньше ты можешь сделать своими руками, тем меньше у тебя способов влияния. Так что уж лучше я вручную буду скупать все эти красоты, чем уныло сидеть на троне и взирать, как корячатся смертные и не иметь возможности им помочь.
Какой толк во всей этой силе, если ее нельзя использовать? И какой смысл сидеть на этой силе и хвастаться всемогуществом, когда совсем рядом гибнут разумные существа? Проще уже потратить силу на покупку всяких страдальцев и дать им дом и работу, чтобы они нормально жили.
Перед выходом из рынка мне все же втюхали драконыша. Не высшего, разумеется, обычного драконенка, зеленого, как я в прошлом. Я бы сказала, что он цветом похож на Ирма, но Ирм все-таки истинный, а этот какой-то изумрудный или травяной. Черт его знает, как оно называется.
— А купите недорого? — предложила девчонка-демиург. Как я могла отказаться?
Драконыш в зверином облике был размером не больше моей руки до локтя, то есть, с некрупную кошку. Совсем мелкий и забитый. Еще и глаза слезятся — может плачет, а может заболел чем. Вот не хватало еще с детенышем возиться, но не бросишь же его тут. Еще купит какой-то садист или на опыты возьмет братия нашего уточки… И так уже эта братия достала, нарвались на Шеврина, он им сделал кару анальную, больше не лезут. Ну никак не поймут эти демиурги, что против дракона смерти они не котируются совсем.
Пришлось взять в довесок драконенка, так что вернулась я после покупок с сюрпризом и тут же отправила эту мелочь в клинику. Мало ли, что с ним. Пусть подлечат, посмотрят, а дальше подумаем, куда его приспособить. На крайняк можно отправить к нашим драконятам в загоны. Не съедят же его там в самом деле.