Киборг «Paramedik», Энди
8 июня 2191 года
Две недели после памятной ночи Энди жил, как на иголках. Хотя иголки бы не причиняли столько беспокойства, тянущего, занимающего все мысли и чувства, выматывающего до потери сна. Энди спасали только процессор и имплантаты, позволяя вести себя как обычно, не вызывая подозрений. Он работал, обследовал пациентов, делал искусственное дыхание и инъекции, все как всегда. И ждал, заинтересуется ли кто-нибудь его своеволием, станет ли кому-нибудь известно отсутствие дежурной Элеоноры, аукнется ли ему этот случай или все пройдет незамеченным?
Дни проходили, ничего не менялось, и Энди постепенно успокоился, поверил, что в безопасности, что все обошлось. Пока однажды в совсем не прекрасную для него ночь, просматривая записи внутрибольничного искина, не наткнулся на запись о заказе нового киборга. Парамедика, такого же, как и он сам.
Новость была ошеломительной. Она выбила дух, словно Энди попал под тяжелый грузовой флайер. Из глаз непроизвольно покатились слезы, система гормональной регуляции спохватилась с секундным опозданием. Энди зло вытер остатки влаги кулаком. Надо было что-то делать, если хотелось уцелеть. А уцелеть хотелось — за семь лет Энди привык уже к тому, что он есть на свете, и прерывать это положение вещей было ему не с руки, ведь на свете еще так много интересного, которое можно если не потрогать и попробовать на зуб, то понюхать, в конце концов, просто посмотреть. Хиленький, но безлимитный канал выхода в инфранет этому немало способствовал.
Когда-то давно главный врач разрешил Энди скачать необходимое обновление. Причем, когда киборг пришел сообщить начальству о выходе нового софта и необходимости апгрейда, начальство в запарке отмахнулось, мол, качай, что хочешь. Энди тогда только начинал осознавать себя, поэтому немало удивился, как это так, «что хочешь»? Киборги ведь не умеют хотеть, просто физически к этому не приспособлены. Потом скачал обновление, обдумал произошедшее и решил никому не говорить, что он мог обрести какие-то либо желания. Потому что не бывает такого. И точка.
Вот и сейчас Энди не стал пороть горячку и решил понаблюдать — ведь может быть и так, что нового купили для расширения штата. Больница в последнее время получила много нового оборудования, может быть, и парамедика тоже. А потом новейшую разработку — микрохирурга. Ведь может быть такое, да, может? Так почему бы и не случиться счастливому случаю.
Энди поспешно перековырял все записи о подвижке старого оборудования по всем больницам города, но про себя ничего не нашел. Не нашел сведений ни о замене, ни о планирующейся ежегодной проверке, которой уже подходило время, ничего. С одной стороны это радовало, а с другой — несколько напрягло, как это, как будто о нем все забыли, как будто его уже нет.
Все эти размышления заняли полностью ночь, а рассвет начался с вызова:
— Семнадцатая, вызов от полиции, семейная ссора, ножевое ранение.
— Принято. Бригада, на борт!
Еще на подлете медики заметили во дворе старого трехэтажного дома полицейских, волокущих во флайер бьющуюся в истерике женщину. Рабочий комбинезон ее был разорван от плеча, и в прорехе то и дело мелькала грудь в плотном бюстгальтере. Едва только флайер скорой сел, из окна второго этажа медикам отчаянно замахал еще один полицейский.
Бригада перешла на бег. Подъезд встретил их запахом дешевого жилья — въевшимся в облупившуюся краску стен дымом дрянных сигарет, кислятиной несвежей, третий раз перекипяченной на коптящей конфорке еды, сыростью сушащегося в коридорах застиранного белья. Чуткое обоняние Энди уловило густую вонь незаживающей гнойной раны. Он повел головой, высматривая источник. В углу лестничной площадки скрючился котенок, грязный до такой степени, что цвет его был уже неопределим. Запах гноя шел именно от него, людям, живущим в этом подъезде, было не до страдающего животного — слишком много было своих проблем. Киборг тоже не мог ему помочь — не для спасения умирающих котят его сделали и купили, лишний шаг в сторону обязательно стоил бы ему жизни.
Одна из проблем обнаружилась в квартире — лежащий на полу мужчина в той самой мерзкой степени алкогольного опьянения, в которой пьяный не в меру активен, но отчета своим поступкам дать уже не может— участки коры головного мозга, ответственные за торможение, отключились напрочь. Отсюда и возникают самые страшные проблемы человеческого общества: унижение, драки, насилие… Мужчина был синюшен и гол, и в груди его торчал, загнанный по самую потрескавшуюся и замотанную синей изолентой рукоятку, обычный кухонный нож.
Медики тут же сгрудились вокруг хрипящего раненого, одновременно раскрывая укладку, готовя тампонаду и совершая еще кучу необходимых действий. Возле головы лежащего оставалось место для Энди — диагноста и носильщика. Но киборг не спешил занимать место, положенное ему раз и навсегда по штатному расписанию. К запаху крови раненого, резкому и горьковатому от отравивших весь организм сивушных масел примешивался запах другой крови, чистый и сладковатый. Запах крови ребенка.
Струйка этого запаха тянулась от двери в спальню. А также струйка запаха страха, почти ужаса, боли и содержимого кишечника. Энди прислушался — в комнате заполошно билось чье-то маленькое сердце и слышалось дыхание, смешанное с рыданиями, тщательно задавливаемыми обратно в горло. Поднявшись, Энди сделал два плавных шага по годами не крашеному занозистому полу и распахнул дверь. От рывка она соскочила с верхней петли и ударила по стене. Фельдшер, не оборачиваясь, рявкнул:
— Энди, сюда!
Имплантаты дернули тело киборга на место, но он, уже подскакивая к раненому, отрапортовал:
— Обнаружен несовершеннолетний пострадавший.
— Где? – тут же отреагировал врач, распрямляясь. Взгляд его упал на растворенную дверь. Он шагнул в полураскрытый проем, обвел глазами затемненную комнату. Разобранная постель с серыми простынями, запятнанными красным, поваленные стулья с ворохами одежды, от трусов до курток, прожжённые в нескольких местах мятые занавески. Из угла донесся рваный всхлип.
Врач откинул мешающий пройти стул, за ним обнаружился свернувшийся в комок голый ребенок. Поняв, что его убежище обнаружено, ребенок попытался свернуться в комок еще плотнее и засунул кулак в рот, давя всхлипы. Врач включил фонарик на комме, осматривая возможного пострадавшего. Яркий бескомпромиссный луч света выхватил из мглы синяки на тощих ребрах, измазанные в крови внутренние поверхности бедер.
В трех словах высказав, что он думает о происходящем, врач подхватил мальчишку и очень быстро понес из квартиры, на ходу бросив:
— Ребята, за мной! Энди, на тебе раненый.
Медики скрылись за врачом. Энди медленно подошел к раненому. Картина произошедшего была ему совершенно ясна, так же, как охотничьей собаке ясен след убегающей дичи: женщина, вернувшись с работы, обнаружила неприглядную сцену и ударила ножом обидчика своего сына. Родственных связей между мужчиной и ребенком не прослеживалось. Энди почему-то стало очень жалко мальчишку, словно того сидящего на лестнице котенка. Почему-то в голову пришло сравнение этого фактически лишенного детства существа, ровесники которого весело играли в благополучных кварталах, с собой, появившимся на свет уже взрослым. Сравнивание принесло понимание, что они оба по сути своей никогда не видели родственного тепла.
Мужчина открыл глаза и прохрипел, царапая рукоятку ножа скрюченными пальцами:
— Что стоишь, помоги, жжет…
Энди, мгновенно присвоив раненому статус лица с правом управления наклонился и выдернул нож из раны. Прекрасно зная, что извлечение инородного предмета приводит к усилению кровотечения. Но что же делать, если это лицо, которое может приказывать, приказывает. А почему оно с правом управления — да программа так сбойнула, бывает. Врач же сам сказал: «на тебе», то есть, назначил временным хозяином. А что временный хозяин решил самоубиться — так он и не хозяин первого уровня, чтобы его жизнь была в приоритете.
Пока Энди выстраивал логические цепочки, стоя с окровавленным ножом в руке и стирая строчки приказов с внутреннего экрана, раненый просветлел лицом, избавившись от причиняющего боль предмета, а потом вокруг раны начала очень быстро разливаться красная лужа, расползаясь все шире и шире. Мужчина задергался, желая не то встать, не то заткнуть рану обратно, но спустя несколько секунд бледность залила его лицо, и он затих, медленно разжимая пальцы. Энди заглянул в его глаза и увидел расширяющиеся в клинической смерти зрачки. Программа погнала его зажать рану и как можно скорее проводить комплекс реанимационных мероприятий.
Рука Энди дернулась, но вместо тугого стерильного медицинского тампона подхватила с пола кусок рыхлой грязной тряпки. Первые несколько толчков в грудину практически полностью выжали остатки крови из сосудов уже трупа, лишая возможности вернуть его к жизни.
Когда врач и фельдшер вернулись, Энди навытяжку стоял рядом с остывающим телом, преданнейшим образом глядя на своего непосредственного хозяина.
***
На следующий день Энди отвезли к программистам. Те прогнали его по всем тестам, особых отклонений кроме чуть-чуть увеличенного времени реакции не выявили и развели руками:
— Ничего не можем сказать, вполне себе рабочая машинка. Сбойнула система, бывает. Но от греха подальше либо перепрошейте его в официальном сервисе, либо спишите. Пока он вам кого-нибудь не угробил по серьезному.
— Да, пожалуй, так и надо сделать. Вот нового пришлют, и спишем, — задумчиво протянул фельдшер семнадцатой бригады.
В лице неподвижно замершего Энди не дрогнула ни одна черта, а в мозгу мухой в стекло билась одна-единственная мысль:
— Бежать!
Ро кивнула. Ответила на второй вопрос, уже готовый сорваться с губ:
— И проснулась, когда её поцеловал принц. Король пообещал выдать её замуж за того, кто снимет проклятие. Вот и получилось, что она вышла за первого встречного. Жила с ним, и тоже понесла под сердцем девочку, и тяжело заболела, и была выкуплена торговцем в обмен на «неучтенного человека», так как никто её мужу обо всем этом не рассказывал… Одна разница — принцесса, к тому времени давно бывшая королевой вместо своей матери, умерла при родах. И её дочь повторила её судьбу, и дочь её дочери, и дочь дочери её дочери, — голос Ро опустился до едва слышного шепота. Она выпрямилась, до того совсем сгорбившаяся над тканью. — Вот что бывает, если торговать с незнакомцами. Вот что бывает, если попытаться обмануть бродячего торговца.
Рыбка поежилась, Горляна, подвинувшись ближе к Ро, обняла ту за плечи. Спросила Дичка:
— Но раз сейчас принцесс нет, эта история закончилась?
— Закончилась, — тихо отозвалась сказочница, замерев под теплой рукой. — Он же обещал, что замок их недолго простоит. Наверное, по его меркам он и правда стоял недолго.
Все замолчали. Скрипнул ставень окна, ойкнула Дичка, от неожиданности уколовшаяся иглой.
— Ну все, попугались и хватит, — решительно тряхнула выкроенной штаниной Горляна. — Закат, у тебя есть какие-нибудь не страшные истории, чтобы эту заесть?
Тихонько фыркнула Ро, Закат тоже оценил — истории Тёмного Властелина как средство перестать бояться. Однако за прошедшую луну он запомнил много разных сказок, и теперь мог рассказать хоть о девушке и волке, хоть о северной королеве и лесорубе, хоть на ходу придуманную Колосом байку про то, как дружили кот с мышью.
Впечатление от сказки Ро сгладилось быстро. Но не забылось.
***
Он слушает доклад советника и смеётся до колик в животе.
— Что же, через год эта девчонка заснёт?
Пламя кивает, раздвоенный змеиный язык трепещет в приоткрытой пасти.
— И вы получите её как законную супругу, ведь она с рождения обещана принцу, который разбудит её поцелуем.
Его юный ещё господин мрачнеет, отворачиваясь к окну. Миг стоит, рассеянно поглаживая кружева манжетов, затем ухмыляется:
— Мне скучно ждать год. Пусть выходит за меня сейчас! Я Тёмный Властелин, она принцесса. Сама утренняя заря склонится перед моим Черным королевством!
Дракон качает головой. Принцессу в самом деле зовут Авророй, как и её мать, и мать её матери. И старому дракону, убившему больше людей, чем он может вспомнить, жаль увиденную один раз мельком деву. Её судьба без того незавидна, однако вряд ли она может представить, что бывает участь даже хуже, чем бесконечные рождения и смерти.
Сказочная принцесса, сказка которой закончилась на нём. Пусть ей была продана далеко не лучшая жизнь, но финал оказался страшней всего остального.
Закат берёг память о своей королеве, перебирал жемчужинами — золотая карета, голубое платье, красная сорочка, ощущение входящего в спину меча. Улыбка, которую он не видел ни разу до того вечера, когда она убила его. Когда он убил её в ответ.
У них не рождались дочки, сказка не могла продолжиться. Что-то в этой мысли беспокоило Заката, хоть он и точно знал, что помнит правильно.
Однако после воспоминания, пришедшего следом за сказкой Ро, жизнь снова потекла так мирно, что сны отступили. Рубашка, раскроенная под мрачную историю о зачарованной принцессе, удалась на славу, Лужа нахвалиться не могла.
— Не руки, а золото! Эх, была б я помоложе, честное слово, на холм бы увела! — Закат слегка краснел, старуха веселилась, подсказывая, как лучше подрубать край, чтобы не трепался. Шитьё оказалось даже проще плетения — знай себе тыкай иголкой по намеченной угольком линии. К концу луны Закат наконец решился заняться ещё одной рубашкой. Мерки снял с себя, прикинул на глаз, насколько уменьшить. Сметав наживую, взялся за вышивку, замучив Лужу расспросами. В конце концов та, посмотрев, как он корпит над рисунком, отобрала работу.
— Давай я тебе размечу, уж на это-то меня хватит! А дальше крестиком вышьешь. Не мельчи главное, а то скоро Медведь всех в поля позовёт, снег пахать. Жалко будет, если не успеешь.
Ему оставалось совсем немного, когда одним морозным утром Лужа, выглянув в окно, зафыркала, поторопила:
— Долго тебе там ещё? Ну давай я его задержу немножко, как раз успеешь.
Закат заставил себя не спешить, слушая, как старуха забалтывает гостя на пороге. Провел рукой по получившейся полосе вышивки — белая на сером, неброская, но красивая. Вышел в сени, протянул рубашку Паю. Попросил:
— Примерь. Я на глаз шил, мог ошибиться.
Лужа, поглядев на смущенного, не знающего, куда себя деть Пая, захихикала:
— Ну чего ты мнёшься, а? Ты же не девица, которую замуж зовут.
Пай вспыхнул, поблагодарил неловко. Рубашка села прекрасно, нигде не жала и не висела. Закат улыбался.
— Не всё же тебе обо мне заботиться. Ты ведь до сих пор в старом ходишь.
— Мне Дичка обещала рубашку сшить… Спасибо, — Пай запнулся, едва не назвав Заката господином. Снова замер, не зная, что говорить.
— Ты приходил-то зачем? — напомнила Лужа.
Как оказалось, его послал Медведь, сказать, что завтра нужно идти в поля. Перед уходом Пай всё-таки решился, обнял Заката. Убежал, подпрыгивая, будто мальчишка.
Вздохнула Лужа.
— Хороший он у тебя. До страшного хороший — он же тебя не просто любит как друга. Ты ему отец, господин, спаситель. Так собаки к людям относиться должны, а не другие люди.
Закат кивнул. Увы, с чувствами Пая он вряд ли мог что-то сделать. Разве что действиями, а не только словами показывать, что тот дорог ему не меньше.
***
Следующим утром снова выпал снег. Закат не знал, что по такой погоде нужно делать в поле, но пришел, как и обещал. Увидел плуги, в один из которых пытались запрячь Злодея. Подошел, помог, успокаивая недовольного коня.
Оказалось, что снег тоже нужно пахать, чтобы потом пшеница лучше росла. Закат, став за плугом, старался как мог, убеждая коня идти ровно, а не выплясывать, всё время норовя подняться на дыбы. Как ни странно, получалось.
— Верховой, непривычный, — усмехнулся Медведь, подошедший посмотреть на борозду. Похлопал коня по бархатистой шее, отдернул руку, не дав себя укусить. — Но старательный.
Закат улыбнулся, вытирая плечом пот со лба. Несмотря на лежащий ещё снег, он взмок, будто летом. Злодей в самом деле, хоть и кусался, работал усердно, раздраженно выдергивая ноги из глубокого снега. Хотя он и не был приспособлен к роли крестьянской лошадки, всё равно так работа шла быстрей, чем если тащить плуг на собственной спине, да и борозда за ними ложилась довольно ровная.
Они остановились передохнуть, когда от дороги, тянущейся по верхушкам холмов, отделился всадник в таких белых одеждах, что на фоне заснеженного леса только по движению и можно было догадаться, что это не новый сугроб. Закат наблюдал за ним с притворным спокойствием, опершись на плуг, Злодей увлеченно хрупал овсом, пытаясь зарыться поглубже в подвешенную к морде торбу.
— Приехали, — подошедший Щука почесал затылок, сбив шапку на лоб. — Всю пахоту испоганят. Сейчас ещё заявит, что лес на их сторожку тоже нам рубить…
Гонец светлых рыцарей, впрочем, торопиться с новостями не стал. Спешился у края поля, повертел головой, выискивая главного. К нему подошел Медведь, заговорили о чем-то. Закат, отобрав у фыркающего Злодея торбу, снова приналег на плуг. Борозда подвела их ближе к разговаривающим, заставила пройти мимо. Закат впервые смог идеально развернуть плуг, провести следующую борозду рядом. Доносились обрывки фраз:
— Ближе к весне…
— Пахать же надо…
— Приедет три рыцаря…
— Лес заготавливать?..
— Будет телега…
Шестая борозда оказалась уже слишком далеко, и Закат не разобрал слов. Повел плуг дальше — в конце концов, основной целью было поле вспахать, а не разговор подслушать. Староста и гонец отправились в деревню, к Закату снова подошел Щука:
— Ну чего? Видно, этот у нас останется, а дальше-то что?
— Ближе к весне приедут три рыцаря с телегой, — не стал скрывать услышанное Закат. — Наверное, с брёвнами для стройки.
— Так и знал, что они нам всю пахоту испоганят, — повторил Щука, сплюнув в снег. — А если ещё и приедут те доставучие, так хоть из дома беги.
Закат кивнул задумчиво. Щуке-то бежать вряд ли придётся, а вот ему…
***
— И не думай, — заявила вечером Лужа, у которой непонятно каким образом собрался целый женский совет, только Горляны недоставало. — Здесь твой дом. Кто после меня за избой-то присмотрит?
— Если они узнают, кто я, в опасности будет вся деревня, а не один дом, — тихо отозвался Закат.
— В какой опасности-то, выдумщик? — еще сильней вскипятилась старуха. — Это может когда ты только пришел, бледный весь и серьёзный, подозрительно было. А сейчас селянин как селянин, с какой стороны не посмотри!
— В одном он прав, — тихо вклинилась всегда молчаливая Крошка. — Свет может быть опасен для всей деревни. И не в Закате дело. Мы же, на самом деле, живём не по их законам, что бы там Светозар не говорил. Праздник будет третьего дня третьей луны, как мы его отмечать будем? Надо же чучело делать, жечь потом в поле…
— Как начало жатвы отмечали, — отмахнулась было Лужа, — рыцарь его проспал вообще!
— Это потому что рыцарь такой, — возразила Ежевичка. — Светозар вон ко мне приходил ещё в самом начале, за отваром для спокойного сна. Спрашивал про травки мои, улыбался. Я тогда понять не могла, это он такой глупый и не догадывается, что у меня половина лекарств сказочная, по-ихнему — колдовская, или мимо ушей пропускает. Сейчас понимаю — он вообще об этом не думал. Не подозревал нас ни в чем, не искал зла. А если кто захочет поискать — найдёт наверняка.
Помолчали. Закат думал о том, что Светозар, рыцарь с куцыми усиками, вопросов и подозрений в первые дни вызывал не меньше гонца. Но хотя ему хотелось бы верить, что поодиночке все рыцари хорошие люди, цена ошибки была слишком высока.
— Зовут-то его как? — ворчливо спросила Лужа.
— Яросвет, — ответила Рыбка, успевшая по пути забежать к Горляне и узнать последние новости. — Мы спросили, теперь у всех рыцарей такие имена. В городах сплошные Лучезары, Солнцелики и Добронравы.
— Совсем с ума посходили, — развела руками старуха. — Если они и нас переименовываться заставят, вот будет потеха, запутаемся все напрочь…
— Вряд ли они так глупы, — вклинился все-таки Закат. Ему до сих пор было странно от подобных разговоров — от того, что кому-то кроме Темного Властелина нужно было защищаться от света. — Зачем ломать то, что работает?
— Глупый ты, — фыркнула Лужа, взлохматила ему отросшие волосы. — Чтобы себе подчинить, конечно. Чтобы люди с новыми именами новые законы принимали без споров, слишком озабоченные тем, как теперь зовут соседа.
Закат опустил голову. Похоже, он понимал происходящее хуже всех.
Или остальные могли поверить в то, как изменился свет, скорее, чем бывший Тёмный Властелин, еще помнивший Героя.
Стажеру Никласу Виннеру было невыразимо скучно. Под дверями в палату Лауры Брегер он стоял уже шесть часов. Сначала сидел, потом стоял, потом снова сидел. Потом подходил к окну, потом гулял по коридору. Совсем не к этому его готовили в полицейской академии. Он хотел участвовать в захвате преступников, перестрелках, освобождать заложников и искать улики на месте преступления. Ясмина Ленц не ставила его ни в грош. Она долго насмехалась над ним, когда шеф полиции направил Никласа на ответственное дежурство. Предлагала ему взять стопку кроссвордов, и термос с растворимым кофе, чтобы не заснуть от скуки. А ведь в это время в камере находился Виктор Шилов, который требовал адвоката и консула и отказывался говорить по-немецки. Вот с ним бы на допросе Никлас с удовольствием пообщался! Но нет – стой тут столбом, охраняй дверь… И ведь ни одной красивой или хотя бы симпатичной пациентки, и медсестры все старые и толстые.
Примерно около десяти вечера были погашены все лампы, кроме контрольных лампочек в коридоре. Никлас сел на стул и закрыл глаза. Но подремать ему не удалось. И палаты напротив выглянула молоденькая сиделка и позвала Никласа:
— Молодой человек!
— Да, — с готовностью откликнулся Никлас.
— Помогите мне жалюзи закрыть, прошу. Рычажок висит высоковато, я не достаю.
— Я не могу пост покидать, — неуверенно возразил Никлас.
— А мы никому не скажем, — хихикнула девушка. – к тому же мы дверь оставим открытой.
Никлас поколебался, но согласился. В самом деле – что тут такого? Отлучиться на тридцать секунд – не так уж и страшно. Никлас вошел в палату и… упал на пол, поскольку на его лицо была наложена маска с хлороформом.
Через несколько минут в коридор отделения со стороны пожарной лестницы вошел Юрген Бах. Увидев, что стажера на посту нет, он быстрой и бесшумной походкой двинулся к двери палаты Юджины Майер. В палате был выключен свет, но в углу приглушенно горел свет ночника, и лампочки медицинских приборов тускло мигали. Юрген Бах подошел к кровати Юджины. Она мирно лежала, было слышно мерное дыхание, поддерживаемое аппаратом. Юрген, не колеблясь, выдернул штепсель из розетки питания, рассудив, что все системы жизнеобеспечения подключены к одной розетке. Послышался тихий писк прибора, лампочки мигнули и погасли. Юрген задержался, наклонившись ухом к телу Юджины. Юджина дышала. Что за черт! Бах стал шарить пальцами в перчатках по приборной доске, шепча проклятия. И в этот момент он услышал звонкий голос Хью Барбера:
— Вы что-то потеряли, герр Бах?
От неожиданности Юрген попятился и с грохотом опрокинул больничную тумбочку. В этот момент свет в палате включился, и Юрген Бах увидел весь отдел полиции Рамзау в полной красе.
— Герр Юрген Бах, вы арестованы, — сообщил ему комиссар полиции и зачитал арестованному права. От злости у Юргена пошли пятна по лицу. Он вспылил и закричал:
— Я молчать не буду, я все расскажу, как было, и даже не сомневайтесь, Майерам не помогут их деньги.
— Разумеется, — спокойно сказала Ясмина Ленц, улыбаясь Хью Барберу, который уже сидел на кровати Лауры Брегер и обнимал ее. Девушка всхлипывала и сдирала бинты с головы.
Через пятнадцать минут Юрген Бах уже писал показания в камере, к нему спешил консул и адвокат, а патрульная машина остановилась возле отеля «Радужный перевал», где ничего не подозревающая Лилиан Майер готовилась отойти ко сну, а Миранда и Уилли беспечно целовались на балконе на фоне темнеющих гор.
Пожалуй, Инна оказалась права: этот раунд она Зое проиграла… Потому что вместо сочувствия к Бледной деве, вместо взгляда сверху вниз Павлик собирался от неё откупиться. А это совсем другое.
– Ты не понял. Не за открытку, – попытался объяснить Ковалев. – А за то, что ты её жалеешь, хорошо к ней относишься. За то, что ты один вспомнил про её день рождения и поздравил.
– А вы чего же про её день рождения не вспомнили?
Ковалев понял, что заврался, и промолчал.
– А, я понял! – обрадовался Павлик. – Это вы потому, что она и вас утопить собиралась!
– Она не собиралась меня топить. Она меня спасала, – неожиданно резко ответил Ковалев.
Наверное, надо было выбрать тон помягче – Павлик замолчал, будто чего-то испугался.
Ковалев издали заметил, что в доме не горит свет. Хтон, завидев нового хозяина, начал радостно рваться с цепи.
– А это… тот самый волк? – Павлик испуганно попятился.
– Не бойся, он же на цепи. Но вообще-то он оказался совсем не злой – просто его никто не любил, вот он и злился на всех.
– Анька говорила, что спокойненько его гладит, – вздохнул Павлик и поежился.
Ни Влады, ни Ани дома не было. Ну вот куда они подевались? Отправились гулять? И баба Паша нарочно не пришла, не хотела мешаться. Ковалев набрал номер Влады – её телефон тут же зазвонил в маленькой комнате…
На столе в кухне лежали привезенные Владой пирожные, и, понятно, оставить Павлика без угощения, сразу пойти искать Владу и Аню, было просто жестоко, с таким вожделением ребёнок смотрел на стол…
– Раздевайся. Попьем чаю с пирожными, а потом пойдем гулять. Если хочешь, и Хтона с собой возьмем.
– А он меня не загрызёт?
– Нет, не загрызёт совершенно точно. И даже не укусит.
Ковалев не успел снять ботинки – вешал куртку Павлика на вешалку, – когда услышал за окном шум подъехавшей машины. Низко и грозно залаял Хтон. А через минуту, распахнув настежь все двери, в дом ворвались человек пять полицейских. И первым был капитан, похожий на мышь и таракана одновременно… Брань его была преимущественно нецензурной.
Перепуганный Павлик забился в угол кухни, между столом и холодильником, а Ковалева скрутили быстро и без церемоний, хорошенько приложили лицом о дверной косяк и надели наручники. Ему хватило ума не сопротивляться.
– Теперь ты точно у меня сядешь… – сквозь зубы процедил капитан и прибавил несколько сочных ругательств.
– За что? – всё-таки спросил Ковалев, хотя поза – лицом в стол – не располагала к конструктивному диалогу.
– Статья сто двадцать шесть в отношении заведомо несовершеннолетнего – от пяти до двенадцати, статья сто тридцать пять часть третья в отношении лица, не достигшего двенадцатилетнего возраста, – от двенадцати до двадцати.
Номера статей ни о чем Ковалеву не говорили – раньше его не сильно интересовал уголовный кодекс.
– Это вы обвинение предъявляете? – уточнил Ковалев.
– Ты поговори у меня, пидор гнойный… Гляди-ка, мужики, он сейчас еще и адвоката потребует! – Капитан хохотнул. – Пакуйте его, в отделении разбираться будем.
Куртку Ковалеву надеть не предложили, а просить он не стал. И к милицейскому козелку тащили, держа под руки с двух сторон, хотя ни бежать, ни сопротивляться Ковалев не собирался, и это было очевидно. Из разбитого о косяк носа на белый свитер капала кровь, и бровь, похоже, тоже рассекли до крови.
– А ребёнка-то куда? – между делом поинтересовался один из ментов.
Надо же, про ребёнка они и забыли!
– Веди его в санаторий, – велел капитан, – там воспитательши волосы на заднице рвут с перепугу…
Хтон рвался с цепи и захлёбывался лаем. Счастье, что он был привязан, – собаку запросто могли и застрелить…
Из дома в тапочках выскочил Коля, подбежал к своей калитке, заорал, перекрикивая собачий лай:
– Вы чё, мужики? Охренели? Это ж сосед мой, Серёга!
– Коль, а ты каждой бочке затычка? – Капитан искренне расстроился появлению свидетеля. – Я давно на тебя дело завел.
– Это какое такое дело? – неуверенно спросил Коля.
– Аппарат на чердаке стоит? Значит, гонишь.
– Я себе. Для личного, так сказать, потребления, – с еще меньшей уверенностью пробормотал Коля, но все же спросил: – Морду-то за что ему так расквасили?
– Это он упал. О порог споткнулся, – снова хохотнул капитан. – А, гражданин майор?
– Бился головой о косяк в порыве искреннего раскаяния, – проворчал Ковалев.
– Ты пошути мне здесь! А то я ещё и сопротивление при задержании добавлю. Здесь тебе не город, тут я царь и бог, понятно?
Чего ж не понять? Приехал хлыщ из города в чистой одежде, в звании майора к двадцати девяти годам, – приятно, должно быть, над ним поглумиться, чтобы нос не задирал… Особенно если к сорока ты сам только до капитана дослужился…
Впрочем, будь Кавалев на месте ментов, он бы тоже не церемонился с похитителем ребёнка, но… их не интересовал ребёнок, они не ребёнка защищали. Им даже козел отпущения не требовался – зачем заводить дело на ровном месте? Однако они упорно доказывали самим себе, что абсолютно правы. Им нравилась эта их абсолютная правота…
Последнее, что Ковалев увидел, прежде чем его посадили в козелок, – баба Паша, изо всех сил торопившаяся в их сторону. Она не успела – УАЗ рванул с места, когда она не прошла и половины пути. И Ковалев надеялся, что она его не заметила… Однако сильно сомневался, что Коля промолчит о том, что видел…
Били они здорово, со знанием дела – не оставляя заметных следов. Даже сопли было не утереть из-за наручников, и вдобавок Ковалева вырвало прямо на собственные джинсы. Последний раз его били лет в пятнадцать, в темной подворотне, – их было много и они были старше, но он всё равно находил ту историю донельзя унижающей его человеческое достоинство. Ещё совсем маленьким, на первых же тренировках он понял и запомнил, что боли надо стыдиться, и в глубине души презирал тех, кто считал иначе.
Менты ничего пока не требовали, просто оттягивались. Или надеялись, что после этого Ковалев подпишет любой протокол? Напрасно надеялись, ему вполне хватало мозгов, чтобы сравнить несколько допросов в отделении с годами на зоне по весьма скверной статье. Впрочем, он не сомневался, что ни один суд не признает его виновным, – разве что невменяемым, потому что только невменяемый станет похищать детей на глазах у сотни человек.
Вообще-то о его задержании менты должны были уведомить воинскую часть, но на этом Ковалев настаивать не стал.
Капитан, конечно, орал, что у него пятеро свидетелей того, как Ковалев раздевал ребёнка, и ещё двое – как он нес его через мост и за какие места при этом держался. И, наконец, заикнулся о признательных показаниях. Ковалев на всякий случай поинтересовался, в чем должен чистосердечно признаться.
– А ты не знаешь? – осклабился капитан, отчего его мышиные усы смешно зашевелились. – Зачем похитил ребёнка и какие развратные действия с ним совершал.
– Я не совершал никаких развратных действий. И ребёнка не похищал.
– Да тебе мало, что ли? – будто бы удивился капитан. – У меня весь санаторий будет в свидетелях, как ты его похитил! Или ты думал, кто угодно с улицы может прийти, взять ребёнка за руку и вести куда угодно? Ха-ха! Это самое натуральное похищение, от этого тебе вообще не отвертеться. А ты еще людей в столовке запер, это отдельная статья.
– Какая? – спросил Ковалев.
– Сказал же: отдельная.
Когда за окном стемнело, Ковалев начинал подумывать, что на суде подписанный протокол ничего значить не будет… Наверное, полиции в райцентре было чем заняться, кроме как прессовать педофилов: его трижды и надолго оставляли одного в запертом кабинете, выдав бумагу и карандаш, – каждый раз, прочитав написанное, капитан отправлял «чистосердечное признание» в мусорную корзину. И под конец написал «правильный» протокол допроса. Впрочем, к тому времени Ковалев вряд ли смог бы удержать карандаш в руке – разбитые пальцы посинели, распухли и тряслись, как у алкоголика. Посылая капитана с его протоколом ко всем чертям, Ковалев уже не испытывал ни злости, ни презрения, но всё ещё хотел верить, что ему вовсе не страшно. Вот если бы не наручники… И если бы не умели они так ловко и неожиданно вышибать из-под него стул…
Должно быть, Ковалев отключился, ударившись об пол. Или нет? Но вместо ругани ментов услышал вдруг звуки переполненного пляжа – с визгом детей, гомоном множества голосов и ревом скутеров, почуял запах цветущей от жары речки, увидел вместо кабинета с крашеными стенами ее веселую летнюю воду… И усатого капитана, вусмерть пьяного, который падает за борт лодки, смешно и неловко взмахнув руками… Падает – и топором идет ко дну. И веселая летняя вода вокруг него, чуть зеленоватая, просвеченная солнцем, становится всё темней и холоднее, звенит в ушах всё громче, давит на грудь все сильней…
Впрочем, удар ботинком под рёбра привел Ковалева в себя. Капитан сидел за столом, со стороны наблюдая за работой своих подчиненных. И лицо его было самодовольным и презрительным.
– Ну погоди, сука… – сквозь зубы выдавил Ковалев. – Будешь ты тонуть…
Лицо капитана вмиг переменилось. Побледнело. Вытянулось – даже кончики усов поникли. Он испугался! Он натурально испугался, отшатнулся, откинулся на спинку стула и сделал какой-то неопределенный жест рукой – то ли перекреститься хотел, то ли остановить коллег. Однако они все же остановились. Признаться, Ковалев не ожидал такого сильного эффекта от своих слов.
Его усадили обратно на стул, когда на столе зазвонил телефон. Капитан долго на него косился, но трубку так и не снял – после чего телефон запел у него в кармане. Взглянув на экран, капитан всё же нажал на кнопку ответа.
Из трубки на весь кабинет загрохотал мужской голос:
– Ты что, Колтырин, себе позволяешь? Ты что за дела там творишь?
– Игорь Моисеевич, вы про что? – спросил капитан, сделав лицо, как положено, лихим и придурковатым, будто его могли увидеть из телефона.
– Я пробиваю бесплатную операцию матери заслуженного работника милиции, а он ни черта не заслуженный, он того и гляди с работы вылетит за превышение полномочий!
– Игорь Моисеевич, да я…
– За что ты приезжего майора задержал, Колтырин?
– Это… он ребенка, типо, украл. И раньше сигналы были… Что он мальчиков… того…
«Приеду через полчаса?» – знак вопроса был редкой данью вежливости от Эйдана Келли. Норвуд даже отвечать не стал: напарник в любом случае явится. «Нужно кое-что тебе показать». Если Келли хотел что-то обсудить, объяснить или передать, то старался делать это, не впутывая технику. Даже личные заговорённые смартфон и ноутбук он использовал только в крайнем случае. При этом с оружием он дружил: пули летели точно в цель, огнестрел не давал осечек и, кажется, заботясь о своем неустойчивом стрелке на скейте, смягчал отдачу. Но все, что имело в себе микросхемы, Эйдана не любило страшно, а тот отвечал взаимностью. Вот, даже в дверь предпочитал стучать, а не звонить.
Келли вихрем влетел в квартиру, принося с собой холод и влажность вечернего города. Не раздеваясь и не выпуская скейта, сунул в руки Норвуду пачку фотографий.
– Будешь учиться смотреть!
– У меня нет проблем ни со зрением, ни с вниманием, Келли.
– Проблема именно в этом: ты слишком внимателен.
Разумеется, база преступников нечеловеческого происхождения у них была, но помогала она только в работе с рецидивистами. Да и способность на глаз определять принадлежность к Изнанке в их работе была точно не лишней. Эйдан и ему подобные своих узнавали сразу, а вот людям приходилось учиться, и получалось не у всех.
Норвуд принес Эйдану чашку кофе. Он взял её, не глядя, увлечённый раскладыванием фотографий на журнальном столике в гостиной. Скейт пристроился под столом, оставлять его в прихожей Келли отказался наотрез.
– Вот, что скажешь о ней?
Норвуд взял протянутый ему снимок. Молодая женщина, одетая в черный офисный костюм с белой блузкой. На шее мерцает украшение – черная звезда. Красивые глаза, кажется, тёмно-синие. Тонкие черты лица, волна тёмных вьющихся волос, гордая посадка головы и осанка королевской особы – дама явно с характером.
– Ничего странного не наблюдаю. Она человек?
– Окей, это было сложно. Одна четверть нашей крови.
– Ты издеваешься, Келли?
– Нет, но ты бы и детеныша огра не обнаружил. Не нужно так пристально, Ричард. Мы этого не любим и прячемся, даже на фото. Смотри сквозь него или искоса.
Для Норвуда, склонного к сосредоточенности и дисциплине, это казалось абсурдным. Он честно пытался, но всё равно получался привычный полицейский взгляд, только слегка косящий. Эйдан расхохотался.
– Давай попробуем иначе. Посмотри на меня, как на них.
– Тогда ты спрячешься? Было бы неплохо.
– И не надейся, ты меня уже ничем не напугаешь. Начинай.
Норвуд раздраженно уставился на Келли и ничего нового, разумеется, не увидел. Те же блондинистые кудри с отросшими корнями. Зачем он их, кстати, красит, если может просто изменить? Те же серые глаза, острые скулы с едва заметными веснушками, кривоватая усмешка, жилистая шея. Интересно, веснушки у него только на лице или на плечах тоже?
– А теперь быстро смотри на фото и снова на меня!
– Черт!
На лице изображённого на снимке благообразного пухленького джентльмена вместо носа проступил свиной пятачок, а глаза закрылись бельмами. Норвуд поднял взгляд на широко улыбающегося Келли и вздрогнул, заметив немаленькие клыки. Улыбка моментально сменилась знакомой ухмылкой.
– А ты небезнадежен, Ричард, даже со мной сработало. Принцип ты понял? Потренируйся ещё утром, окей?
– А что, ночью нельзя?
– Без разницы. Но люди обычно спят ночью, нет?
Конечно, спят, должны спать, но после тесного знакомства с Изнанкой Норвуда мучила бессонница. А ведь он даже в детстве не верил в монстров под кроватью. И правильно делал, потому что всё это время они жили в его городе и спокойно ходили по улицам, барам и магазинам. Одного из таких монстров ему теперь даже в напарники выдали. Ничего странного не было в том, что они поселились и в его снах.
– Если не спится, можешь посчитать тех, кого Килух призвал на помощь в поисках Олвен.
– Кто это? Тоже твои родственники?
– Их соседи. Но способ семейный, со стопроцентной гарантией. Ты только послушай!
Эйдан Келли и его родственники… а теперь ещё и их соседи. Норвуд обреченно откинулся на спинку дивана, закрывая глаза.
– «Я, Килух, сын Килита, сына короля Келатона, и Голайтит, дочери короля Анлаута, твой двоюродный брат, прошу тебя, помоги мне найти Олвен, дочь Аспатадена Пенкаура. И твоих воинов прошу я о том же. И Кая, и Бедвира, и Грайдаула Гахлдонида…»
Голос Эйдана, обычно резкий, сейчас удивительно преобразился. Он шелестел листвой в роще, перекатывался ручьём по камням, шуршал песком под ветром, звенел колокольчиками с дальних лугов…
Только к упоминанию Сирина, сына Сигнедита, способного выпить море, Норвуд заснул достаточно крепко. Эйдан уложил напарника поудобнее и накрыл пледом. Постоял с минуту, наблюдая, наклонился и провёл рукой по лбу спящего, окончательно прогоняя дурные образы. Теперь можно было уходить.
Соседи родственников Эйдана Келли оказались на удивление эффективным средством. Теперь Норвуд засыпал без проблем, легко и быстро. Только где-то на самой границе сознания неуловимо знакомый голос шептал о том, что будет стеречь его, Ричарда, сон. Но стоило хоть немного прислушаться – и шепот исчезал.
Все изящество шутки его преосвященства о новом хорошем учителе Тоньо понял в первые же минуты знакомства с капитаном Хосе Мария Родригесом, под началом которого ему предстояло служить. Знакомство это состоялось на следующий же день: отец Кристобаль не любил откладывать на потом то, от чего можно избавиться прямо сейчас. Ему понадобилось два часа, одна записка и один задушевный разговор с адмиралом за бокалом кальвадоса, чтобы устроить Тоньо назначение на флот. Пошив мундира и то занял больше времени — почти сутки.
За эти сутки Тоньо успел написать восемь длинных писем Анхелес, все их порвать в клочья и написать девятое, на четвертушке листа. Оказалось, что кроме сожалений, уверений в вечной любви и просьбы дождаться его возвращения на сушу, ему вовсе нечего ей сказать. Не посвящать же ее в тонкости семейных отношений, тем более что свадьба откладывается на неопределенный срок.
Успел он и поговорить с отцом, очень вовремя вернувшимся от ее величества Изабеллы. Беседа вышла сердечной, но короткой. Без сожалений и уверений отец отлично обошелся, читать речь о долге перед родиной не стал, а просто обнял Тоньо и сказал, что надеется вскоре его увидеть. Повзрослевшим и поумневшим. И что отец Кристобаль совершенно прав: на флоте Тоньо будет в куда большей безопасности, чем на суше, неважно, в Мадриде, Саламанке или Малаге. Через морскую пучину Фердинандо до него не дотянуться, и Тоньо до Фердинандо — тоже. Даже случайно. Вода суть лучшая преграда огненному дару, и даже если Фердинандо уснет в камине или опрокинет на себя жаровню с угольями, Тоньо будет ни при чем.
Тоньо внимательно все выслушал и согласился. А куда деваться? У него была лишь одна просьба:
— Позволь мне жениться на Анхелес, когда вернусь с флота, отец.
— Если ты все еще будешь этого желать, мой мальчик, то ты получишь мое благословение.
Звучало это прекрасно, но почему-то Тоньо не верилось, что все будет так просто.
Но все смутные предчувствия подвоха вылетели из головы, стоило ему, одетому в новехонький мундир, подняться на борт «Санта-Маргариты» и увидеть капитана Хосе Марию Родригеса.
О нет, капитан Родригес не был ни уродом, ни особым красавцем. Ни низким, ни высоким. Его лицо не несло на себе печати порока или света добродетели. Он был самым обыкновенным мелким дворянчиком, выслужившимся до капитана фрегата и гордым своим высоким положением. Гордым ровно до тех пор, пока к нему на мостик не поднялся новый канонир и не представился.
Собственно, Тоньо мог даже не представляться, капитан Родригес прекрасно его узнал, хоть с их встречи прошло уже больше двух лет, да и встреча была всего одна.
Зато какая!
Той встречей Тоньо не гордился.
Они был веселы и пьяны, как бывают веселы и пьяны лишь студиозусы, только что сдавшие экзамен по римскому праву. Празднование сего великого события началось в университетском городке, но его тесные пределы не могли вместить в себя столько бурного счастья, и толпа студиозусов выплеснулась на улицы славной Саламанки и растеклась по трактирам, тавернам и борделям.
Тоньо с полудюжиной приятелей по борделям не пошли — к чему им продажная любовь, если Саламанка полна прекрасных доний, готовых восхищаться ученостью и доблестью славных студиозусов? А у доний, которых на всех может и не хватить, есть премилые служаночки, млеющие от латыни и цитат из святого Августина.
Вот они и отправились петь серенады одной из прекрасных дам, супруге не кого-нибудь там, а самого коменданта речного порта. И надо же было случиться такой оказии, что именно в тот вечер, именно этой прекрасной даме пришел петь серенаду влюбленный Родригес.
Пел он, надо признаться, вполне сносно, и бас был весьма хорош — хоть и совершенно не соответствовал заурядной внешности. Капитан даже успел закончить пару куплетов, прежде чем под балкон дамы явились студиозусы под водительством Тоньо. Его, юнца семнадцати без малого лет, обуяла высокая страсть к прекрасной донье Эмилии — что донья замужем и старше него аж на три года, его ничуть не смущало. Это, право, такие мелочи перед вулканом чувств!
Влюбленный идальго тоже был мелочью, о чем ему Тоньо великодушно сообщил, предложив убраться и выпить в ближайшем трактире за здоровье ее величества.
Дон Хосе, разумеется, отказался и потянулся за шпагой. Мало того, он имел неосторожность припугнуть нахальных студиозусов своим высоким положением. Вот это он сделал зря. Потому что Тоньо стало вдруг невыносимо смешно… ну да, третий кувшин кальвадоса был лишним… не суть.
Капитана позорно разоружили, порезали завязки на его новеньких бархатных штанах и отправили вон. При этом Тоньо издевательски-вежливо посоветовал ему никогда не задавать вопросов «да кто вы такой?» и «как вы смеете?» благородному дону Альваресу де Толедо-и-Бомонт, а то можно нечаянно остаться не только без штанов.
Серенаду он так и не спел. Кальвадос подвел. Да и дама была не в настроении — захлопнула окошко, едва только благородные доны начали свой неблагородный спор.
А теперь этот вот мелкий идальго, опозоренный перед прекрасной доньей Эмилией — его капитан.
«Чтоб вам икалось, дядюшка!» — подумал Тоньо, представляясь по всей форме и оценивая злорадный блеск капитанских глаз. Этот блеск, как и издевательская вежливость тона, обещали благородному дону Альваресу де Толедо-и-Бомонт незабываемое морское путешествие и бесподобные уроки смирения и служения.
Что ж. Если отец Кристобаль посчитал, что это необходимо — так тому и быть. С такой мелочью, как капитан Родригес, Тоньо уж как-нибудь справится. В конце концов, его не раз кусали клопы, когда доводилось ночевать в придорожных тавернах. Ничего, не умер. Даже не злился — ни на себя, ни на клопов.
А капитан Родригес не выдержал, торжествующе ухмыльнулся:
— Вы не представляете, лейтенант Альварес, как я счастлив вашему назначению на «Санта-Маргариту»! Поверьте, я сделаю все возможное, чтобы вы стали настоящим морским офицером, достойным флота ее величества.
— Ничуть не сомневаюсь, капитан Родригес. — Тоньо склонил голову ровно настолько, насколько требовал устав, и ни на волос ниже, и парировал невинно-восхищенным тоном: — Я непременно поблагодарю его преосвященство за высокую честь служить под вашим началом.
Благодарить отца Кристобаля за великолепные уроки смирения и сдержанности Тоньо пришлось не раз и не десять. Впрочем, вскоре он с удивлением понял, что благодарить нужно не только за это. Для начала он обнаружил, что заниматься пушками — невероятно интересное дело. В первые же полгода он уломал адмирала заказать усовершенствованные мортиры по его чертежам. Капитан Родригес ярился, орал о субординации, грозился засадить лейтенанта Альвареса в карцер, но после испытаний замечательно принял из рук ее величества именную шпагу в качестве признания своих заслуг перед Испанией. Впрочем, это не помешало ему все же засадить Тоньо в карцер на трое суток за какую-то выдуманную провинность. Правда, трех суток Тоньо там не просидел: в тот же вечер капитану подали холодный ужин, потому что на камбузе «Санта-Маргариты» погасли все плиты. Разом. И не зажигаются. И пистоли не стреляют — порох внезапно отсырел.
Тоньо выпустили и пригрозили, что еще одна такая выходка, и его вздернут прямо на рее во славу Святой Церкви, как богопротивного колдуна, и плевать капитану Родригесу, что там думает по этому поводу его преосвященство!..
Утершись кружевным платочком, — капитан от избытка чувств слишком брызгал слюной, — Тоньо пообещал, что больше таких выходок не будет, и выразительно покосился на именную шпагу на боку капитана. Раз его не ценят и обвиняют каракатицы знают в чем, он пойдет в свою каюту возносить молитвы и ждать, когда же порох высохнет. А то, упаси Пресвятая Дева, им сейчас попадется какой-нибудь наглый турок, а «Санта-Маргарита» не может сделать ни одного выстрела… Думаете, ее величество будет довольна, что вы довели фрегат до такого плачевного состояния?
Капитан побрызгал слюной еще немного, но от пагубной для его карьеры идеи сажать лейтенанта Альвареса в карцер отказался. И слава богу.
Потому что Тоньо с еще большим удивлением понял, что все его угрозы по большому счету — пустой звук. Нет, он может не дать пороху взорваться. За это, кстати, тоже следовало поблагодарить прекрасного учителя капитана Родригеса: огонь слушался Тоньо тем лучше, чем ярче горели его досада и ненависть. Но оставить испанский фрегат беззащитным перед турками или пиратами в угоду собственным, не будем врать, детским обидам? Нет и еще раз нет, даже если опустить опасность таких экзерсисов для самого лейтенанта Альвареса.
А еще Тоньо внезапно обнаружил, что те самые ветераны-канониры, которые поначалу смотрели на зеленого мальчишку, как на господню кару, его полюбили. Не за доброту или подачки — Тоньо никогда не считал нужным покупать чью-то любовь. Им достаточно оказалось его новых мортир, ежедневных обходов всех оружейных палуб и того, что в нередких стычках с пиратами Тоньо всегда сам подносил первый запал к орудию — и всегда попадал, несмотря на качку и дальность.
Но самым неожиданным открытием было то, что теперь он может погасить огонь не только на «Санта-Маргарите», но и на чужом судне, подошедшем на расстояние пистолетного выстрела. Обнаружил он это в очередной стычке — когда пистолеты противника просто не выстелили. Осечка. Сразу у всех.
Пожалуй, именно после этой феерической победы капитан Родригес перестал на него орать и грозиться трибуналом, а матросы стали украдкой креститься, когда он проходил мимо. Правда, ни одного доноса в Святую Инквизицию на него не поступило, может быть потому, что капитан не был совсем уж имбесиль.
Зато был изрядным неудачником, в чем Тоньо убедился совершенно случайно, когда «Санта-Маргарита» целых две недели стояла в Барселоне — захолустном приморском городке, славном лишь своими сладкими винами и тем, что именно в Барселоне родился дон Хосе Мария Родригес.
Само собой, две недели отпуска на берегу были для всей команды «Санта-Маргариты» настоящим счастьем, и это счастье никак нельзя было потратить даром. Потому Тоньо первым делом выбрал самую прелестную из местных дам — выбор был, надо сказать, весьма небогат, если не принимать в расчет незамужних девиц. Но с незамужними Тоньо не связывался принципиально — это было бы предательством его любви к Анхелес!
Достойная его внимания донья оказалась всего одна, супруга аделантaдо Кортеса. Пока аделантaдо завоевывал для отчества новые земли, донья Каталина Хуарес Маркайда тосковала в одиночестве, навещая родню и посещая приемы. Как раз на приеме у градоначальника Тоньо с ней и познакомился. Его нежное сердце не могло остаться безучастным к страданиям прекрасной доньи Каталины и потребовало утешить ее в тот же вечер.
Чем, собственно, Тоньо и занимался уже во второй раз, когда под окошком раздался подозрительно знакомый голос. Очень вовремя, надо сказать: гитарные переборы и проникновенный бас так чудесно вписались в романтический вечер и так изысканно оттенили тихие стоны доньи!
— Вы любите музыку, моя роза? — спросил Тоньо, когда дважды утешенная донья задумчиво улыбалась деревянной Пресвятой Деве, взирающей на нее с пониманием и сочувствием, и покачивала ножкой в такт знакомому каждой благородной испанке мотиву.
— О да, я очень люблю музыку. — Донья перевела просветленно-задумчивый взор на Тоньо, провела пальцем по его ключице. — Вы бы могли спеть для меня, Тоньо. Ваш голос… — Она мечтательно вздохнула, совершенно игнорируя второй уже призыв баса под окном явить свой дивный лик и осветить улыбкой ночь.
— Ваше желание, моя роза, для меня закон, — со всей куртуазностью ответил Тоньо и не удержался от любопытства: — Благородный идальго посмел вам не угодить?
Донья Каталина засмеялась.
— Ах, Тоньо! Он так зануден, уж вам ли не знать! К тому же, он фальшивит. Ненавижу фальшивые ноты!
В ее голосе проскользнуло нечто, не имеющее отношения к пению за окном: дон Хосе Мария вовсе даже не фальшивил. Уж чем-чем, а сладким голосом его Господь не обделил. Хоть и недодал так нужных настоящему идальго, а тем более морскому капитану, храбрости и безрассудства. По крайней мере, сам Тоньо в этот романтический вечер не стал петь серенад, а просто залез на балкон к донье, не обращая внимания на слова протеста, но повинуясь азартному блеску сливовых глаз.
О чем ни секунды не пожалел.
— Вы правы, моя роза. Я не позволю больше оскорблять ваш слух фальшью.
Поцеловав донье руку, Тоньо вскочил с постели и, не надев даже сорочки, подошел к прикрытому лишь тонкой кисеей окну. Сладкоголосый капитан, почти отчаявшись добиться хоть улыбки, хоть взгляда, уже в третий раз призывал прекрасное виденье…
— Ну раз вы так просите, мой капитан, — тяжело вздохнув и подмигнув через плечо хихикнувшей донье, Тоньо отдернул занавеску и явил капитану долгожданное видение.
Тот поперхнулся и дал петуха. Удивительно, как его удар не хватил — хотя капитан и был к тому близок, судя по выпученным глазам и хрипло-придушенному голосу.
— Вы?..
— О, так эта серенада была не мне? Какая досада, право слово, а я-то надеялся на ваши чувства, дон Хосе…
— Каналья. — Капитан опомнился, отступил на шаг. — Вы опорочили донью Каталину, мерзавец!
— О нет, дон Родригес. Всего лишь спас от невыносимой скуки. Кстати, вы сфальшивили во втором катрене.
Про второй катрен Тоньо говорил уже в спину позорно отступающего соперника. Впрочем, не соперника вовсе, скорее жертвы несчастливой фортуны и собственных амбиций. Ну скажите на милость, как могла бы донья Каталина польститься на этакую заурядность?
Все время отпуска Тоньо провел с доньей Каталиной. Официально — как знакомый ее супруга по университету в Саламанке. Конечно, это было некоторым преувеличением: Тоньо поступил туда, когда дон Кортес уже закончил университет и вовсю завоевывал Новый Свет, но такие мелочи никого не волнуют.
С капитаном Родригесом Тоньо почти не встречался, разве что на парочке званых вечеров, затеянных в его честь — и то лишь потому, что не мог отказать донье Каталине сопровождать ее. Донья желала блеснуть уж если не супругом, то хоть поклонником. На этих приемах оба делали вид, что едва знакомы — что никого не удивляло. Должно быть, думали благородные доны, весьма неловко иметь в подчинении столь высокородное лицо, как дон Альварес де Толедо-и-Бомонт. Проблемы субординации. А дон Хосе Мария Родригес вызывал в них некое даже уважение тем, что не пытался навязаться в друзья собственному лейтенанту, несмотря на все выгоды подобного знакомства.
Пожалуй, нежелание лебезить перед ним было единственным, что уважал в капитане и сам Тоньо. Все же отец Кристобаль был прав, выбирая ему учителя.
Тоньо думал так ровно до тех пор, пока капитан Хосе Мария Родригес не закончил свои дела в Барселоне, и «Санта Маргарита» не снялась с якоря. И только в открытом море понял, что даже его преосвященство способен недооценить человеческую глупость. Или ненависть.
Почему в шестнадцать так трудно сказать: «Пап, ты классный! И я очень тобой горжусь, правда-правда!»? И пусть даже он буркнет про телячьи нежности, ему всё равно будет приятно. Он ведь и сам пытается наладить контакт, в спортзал вот позвал. И я пошел. Хотя терпеть не могу бокс. Думал, получится поговорить. Ни фига. В шесть лет было проще, я тогда ему кружку сделал с корявой надписью «Лучшему папе!»; гордился, помню, ужасно. А сейчас — ну вот как? Подумает, что подлизываюсь.
И подсадка хороша, нет бы помочь — отключилась! Ну да, мы же закончили и к душу подходим, неприлично типа. Ненавижу её. Впрочем, она меня тоже. Поскорее бы ей новое тело вырастили, достала уже. Когда не надо — лезет, а когда нужна до зарезу — не дозовешься! Что ей стоило помочь? Ей бы он поверил, взрослые всегда друг другу верят больше. Так нет же, смылась! А мне теперь одному.
Впрочем…
Отвожу плечи назад, она всегда так делает, давно заметил. Деликатно откашливаюсь и беру отца за локоть — почти манерно, двумя пальчиками. Чтобы сразу обозначить.
— Валерий Павлович, можно вас задержать на минуточку? — говорю этак со значением. — Володю я отключила, он нашей беседы не услышит, вредно ему такое слушать. Он хороший мальчик, Валерий Павлович. Шалопай, конечно, и лентяй, но добрый. И вас очень любит, только сказать стесняется. Не давите на него, в его возрасте деткам трудно дается откровенность. Просто знайте, что это так. Ведь не обязательно же всё и всегда проговаривать вслух, правда?
Странное у отца лицо. Растерянное. И чем дальше — тем более растерянным оно становится. Растерянным и… обиженным? Почему? Я что-то не то говорю. Не то и не так. От страха меня всегда пробирает неудержимый словесный понос, и хотел бы остановиться, а уже никак. Тороплюсь, частя и паникуя с каждым словом всё больше, но стиль держу:
— Я сейчас отключусь, пока Вовик не подумал чего, он у вас очень трепетный и ранимый … — что я несу?! — Но вы знайте, что он вас очень любит! И боится разочаровать, подвести, не оправдать возлагаемые надежды… — боже, а это я о чем?! Какие надежды?!
К счастью, тут мой бессвязный и жалкий лепет прерывает отец.
— Да понял я, понял! — голос у него раздраженный. — Нет у меня маразма! Сразу все понял. С первого, в смысле. Вчера ещё. Зачем повторять-то? Хотя и… ну, типа спасибо.
Моргаю. Сглатываю. Что тут можно сказать?
— Пап?.. А за что спасибо?
Надо отдать предку должное — сориентировался мгновенно:
— Да за спарринг, конечно! Славно постучались.
Оккультно-эфирная коррида
Бонус 2. Пикник
Страница 3. А меня поцеловать?
Art by Dostochtennaja
Анна Матвеева
#GoodOmens #благиезнамения #Crowley #Кроули #Aziraphale #Азирафаэль
Тальми Аскаэни старался не тратить слов попусту. Но были случаи, когда молчать просто невозможно.
— Значит, их нашли споки в поселке пен-рит. Я, видимо, должен предположить, что работу эти идиоты не выполнили. Казалось бы, что проще? Убрать ничего не подозревающую дамочку прямо у нее в доме. Быстро выполнить работу, быстро уйти. Не подставляться! Так ведь нет. Я уже не знаю, каким богам молиться за того спока, который их убил. Иначе последовал бы допрос, который наверняка стоил нам как минимум круглой суммы…
— В деле замешены иномиряне… — неуверенно вставил один из собравшихся в зале.
Зал был расположен на третьем этаже здания, которое во всех адресных книгах звалось учебным центром министерства экономики, а за глаза жителями именовалось Домом аппозиции, ибо во все времена его перекупали друг у друга разные политические силы, по каким-то причинам оказавшиеся отодвинутыми от реальной власти. На первом этаже действительно работало несколько аудиторий учебного центра. Но — и только.
— Это вы меня так хотите успокоить, Эльчен?
— А я не понимаю, из-за чего пожар? Какая опасность может исходить от этой пен-рит? Она, во-первых, ничего не знает, во вторых, вообще скоро покинет планету…
Тальми возвел очи горе. Нет, ну как можно работать с людьми, которые не способны видеть дальше собственного носа! Но он взял себя в руки и вежливо объяснил:
— Видите ли, нет ничего хорошего в том, что дамочка покинет планету. Представьте, что будет, если она однажды заявится в метрополию, и будет всем кричать, что ее де незаконно трансформировали на Флоре? Моргнуть не успеем, здесь окажется столько иномирян, что плюнуть будет некуда. А мы, если помните, добиваемся совершенно противоположного эффекта. И есть еще одна куда менее приятная возможность. Если она начнет пользоваться… теми скрытыми талантами, которые в ней заложены. Вспомните, она вполне адекватна, есть данные, что к ней возвращается или уже вернулась прежняя память. Это притом, что она моложе наших самых юных образцов как минимум, в шесть раз. Ей нет еще полного года! А нам, если помните, удалось частично вернуть память только двум э… экземплярам. Обоим не менее восьми лет. В общем, нам тут нужно всем молить богов подземного царства, чтобы последний инцидент с ней и споки, и, что более важно, иномиряне, приняли за стечение обстоятельств, за случайное нападение, за что угодно, только не заподозрили политическую подоплеку. До выборов совсем недолго, а я не хочу, чтобы нас в последний момент вычеркнули из списков. Иначе наша миссия окажется под угрозой. Вот так.
— Однако, — Эльчен не собирался сдаваться, — повторная попытка ее убрать будет чистым безумием. Если ее жизнь еще раз окажется под угрозой, тупой заподозрит неладное. А я не считаю ни споков, ни сотрудников БКоИ такими уж тупыми.
— Вот именно, — вклинился третий голос. — В любом случае, эта пен-рит сейчас отнюдь не первоочередная наша проблема.
— Да ну? — вскинулся обозленный лидер движения, — а какая же проблема, по-вашему, на первом месте?
— Последняя группа Ханчиэни. Мы смогли найти двоих, третий образец каким-то образом оказался в руках у социального министра.
Просторный полукруглый зал-амфитеатр наполнила тишина. Зал не привык, что в нем собирается так мало людей. Всего-то семеро, в самом низу, у кафедры. Зал привык, что его наполняют сотни…
— Ну, этот вопрос мы решим довольно быстро. — Тальми улыбнулся, — у меня в их исследовательском центре есть несколько надежных людей. Вы бы лучше подумали, как будем отчитываться о работе. И образцы пора готовить к отправке…
— Умрешь, безмозглая.
Я отключаюсь от судовой локалки, смотрю на часы. Одиннадцать. Отбой. Жаль, я как раз вышла на финишную прямую. Программа почти готова, осталось проверить циклы и обкатать на имитаторе.
— Посмотри, — говорю, — какая получилась интересная штука.
— Я ж в твоих схемах ничего не понимаю.
Но подходит, послушно подключается к сети, и честно несколько секунд вглядывается в мои расчеты.
Я вглядываюсь в его лицо. Круги под глазами, складки меж бровей. Новые морщинки возле губ. Волосы отросли и торчат теперь, как иглы у дикобраза. По иглам хочется провести ладонью. Не задумываясь, я воплощаю это желание, Игорь тут же откладывает планшетку, смотрит на меня снизу вверх.
Как-то так само получилось, что я оказалась отдельно от всех прочих людей на борту. От постоянно занятого экипажа, от ученых, у которых тоже ни минуты свободной. Свое время я пристроила в первый же день: оговорила с Димычем право пользоваться бортовым компьютером для совершенствования навигаторских и штурманских навыков. Сама когда-то говорила студентам на Ашате, что пилотирование без знания теории гроша ломаного не стоит. Вот, представился случай заняться самообразованием.
— Саш, ты выглядишь усталой.
— Ты тоже. Не надо меня опекать, ладно?
— Боже упаси. Я еще жить хочу. Лаура переслала мне письмо, от Калымова. Я хочу, чтобы ты тоже прочитала.
Очень интересно. Активировала в очередной раз планшетку, посмотрела.
Прочитала вслух:
— По вашей просьбе сообщаю, чтобы потом не было ко мне вопросов. События на Флоре катятся по худшему сценарию. Бюро не уполномочено впутываться в местную политику, Шерриланд и так нарушает все и вся, ввязавшись в историю с похищениями. Его людям удалось многое выяснить. У пен-рит, если исключить низкую социальную приспособляемость и некоммуникабельность, как оказалось, много качеств, выгодно отличающих их от обычных людей. Они лучше регенерируют. В разы лучше. При условии постоянных тренировок они выносливей. И еще. Пен-рит подвержены внушению намного больше, чем мы. Они не устойчивы к гипнозу. На флоре появилась новая сила, политическая организация изоляционистского толка. Курт считает, что политика — только прикрытие. Эта организация занимается обработкой пен-рит на предмет создания из них боевого отряда. Я не очень в это верю, но доказательства достаточно убедительны. Мы не имеем возможности дальше продолжать работу по этой теме, чтобы не вступать в конфронтацию с местными политическими силами. Все данные переданы в СПК и военное министерство Флоры, но боюсь, прогнозы неутешительны. Сейчас на Флоре становится опасно. Особенно для Сандры. Возможно, покинуть планету было оптимальным решением. В. А. Калымов.
— Возможно, это было оптимальным решением, — передразнила я, — сказал бы лучше, что рад до глубины души, что мы убрались оттуда. Очень интересное письмо. Выходит, я подвержена гипнозу… Игорь, признавайся честно! Ты меня загипнотизировал?
— Разумеется. И продолжаю гипнотизировать до сих пор. А больше ты в этом письме ничего не заметила?
— Угу. Я и без письма знала, что на мне любой царапок зарастает, как на кошке.
— Есть еще кое-что.
— Что?
— Тебя хотели убить. Видимо, это те люди, о которых пишет Вак. Раньше речь шла только о похищениях. Значит, ты чем-то для них опасна или знаешь о чем-то, о чем знать не должна. Подумай!
— Может, их смущает сам факт моего существования…
— Не выдерживает критики. Тогда нужно отстреливать всех трансформированных на планете. А их слишком много. Скорей, они подозревали, что ты покинешь планету, и о тебе станет известно…
— Кому?
Игорь усмехнулся:
— Не знаю я, кому. Заинтересованным лицам. Например, в Солнечной…
— А что за ерунда про боевой отряд? Для чего? Кто-то планирует захват власти на Флоре? Тогда этот захват на что-то должен опираться…
— А на планете соответствующих сил нет, кишка тонка… н-да. Пустые домыслы, Саш.
Макс
Я успокаивал драконят. Рехнуться можно! Кто бы мне сказал, что в разгар сражения я буду держать в объятиях драконенка, утешать его и злиться из-за того, что меня не берут на войнушку? Уроды эти вельхо. По малышне из своих ружей палить!
Ничего, посчитались.
Давно мне так не хотелось набить кому-то морду…
Эфир продолжал кипеть:
— Срочно на улицу Медников!
— Гости?
— Они. Пытаются спрятаться, восемь человек…
— Они уже прячутся. Отлично. Будем. Сторожа, пошли!
— Прорыв у причалов! Там…
— Спокойней! Сейчас пришлем помощь. Дис, свободен?
— Ага, уже выдвигаюсь!
— И не увлекайся! Кристаллами их, кристаллами, ясно! Никакой драки стенка на стенку!
— Никакого счастья в жизни…
— Я Белый Лис, я Белый Лис, — вмешивается в сумятицу переговоров знакомый голос, и все от неожиданности затихают. — Докладываю — место пролома зачищено. Есть пленные.
— После вас еще и пленные остаются? — неведомый собеседник явно веселится. — Добрые вы ребята, драконоверы…
— Какие новости из переулка Ткачих?
— Без изменений. Гости забаррикадировались в доме сестер Чипе. Не уходят и не сдаются.
— Не давайте им скучать.
— Гостеприимство прежде всего!
… К вечеру штурмовики пытались только сбежать из «беззащитного города», обернувшегося смертельной ловушкой, или спрятаться. Они уже не думали ни о захватах, ни о славе. А горожане, ощутившие вкус победы, гоняли и отлавливали их всюду, где замечали. А я вот тут сижу…
— Макс… — опять всхлипывает в моих крыльях малыш с тусклой коронкой. — А они точно не…
Да елки-палки!
— Нет. Они совершенно точно никогда больше не. Я не дам. Обещаю.
А что?
Я правду сказал. Раз уж так вышло, что я отвечаю за этот деприемник (или чего у них тут?), то всяким искателям поживы лучше идти мимо. Целей будут, ага. Знаков у меня нет, но тот козел, что по детям стрелял, на это ж не жаловался, нет? И не пожалуется. Вон какая красивая статуя стоит, переливается. А гуманизм и все такое — нафиг. Потому что нефиг!
В лагере. Высший.
Время в последнее время повадилось течь особенно медленно и неспешно. А уж сегодня и вовсе отвратительно медлило. Высшему, наконец упихавшему свое «доблестное войско» в мятежный (а если честно — то просто неудачливый) город, было отчаянно скучно. Коллеги, сподобившиеся наконец-то дать согласие на доставку оружия, должны были прибыть только к вечеру, в лагере не было ни лаборатории, ни интересных случаев для вскрытия. Удобств нормальных — и тех не было. Селянская изба, в которой до сих пор, несмотря на все принятые меры, еще попахивало хозяевами! Даже если бы он перенес сюда свою любимую ванну, она бы в эту, с позволения сказать, постройку, попросту не поместилась бы.
А еда?
Он уже столько лет ест на завтрак пирожное со сливками и ореховой посыпкой, без этого и день — не день, все наперекосяк! Чашечка дивного взвара и любимое пирожное — и он готов встретить все испытания дня! А здесь?
Испечь пирожное в этих селянских печках его повар не в состоянии! А доставка Шагом, как ни уверяет помощник в обратном, на вкусе все-таки отражается. Не хватает то ли воздушности лакомства, то ли той нотки сладости, что таится под самой корочкой…
На какие только жертвы не приходится идти во имя процветания Нойта-вельхо!
Но сегодня это, наконец, закончится.
И прекрасно.
Выпроводив этот сброд, возомнивший себя воинами, Высший злобно послонялся по снегу и отправился спать. Прошлая ночь пропала благодаря этому ублюдочному командующему, дорогие коллеги совершенно точно появятся не раньше вечера, а нынешней ночью будет что угодно, но не сон — ибо делить добычу следует сразу. До того, как ее учтут. Нет, решено — спать. А если кто-то из прислуги посмеет его разбудить, то пусть попробует — ему в лаборатории остро не хватает опытного материала.
Не разбудили. Высший проснулся уже ближе к вечеру и в прекрасном настроении. До прибытия «подмоги» оставались считанные часы, отлично.
Что ж, стоит встретить дорогих коллег достойно. В блеске величия, так сказать. Дабы не казалось им, что привезенное ими оружие так уж необходимо. Не стоит им переоценивать свою помощь… и цену за оную помощь тоже. Все должно быть соразмерно. Так ведь?
Что ж, пожалуй, стоит встретить гостей за столом. Для пирожных поздновато, да и не стоит демонстрировать всем и каждому свои маленькие слабости. Но запеченная в яйце рыба и эти дивные пирожки, которые так хорошо удаются его повару… и, пожалуй, еще немного мясного супа и свежей зелени. И, разумеется, выпивка. Подороже. Но немного, немного. Стоит, наверное, послать помощника за теми славными рюмками из драгоценного стекла, в них так дивно смотрится наливка. Хотя не стоит. Чересчур изысканно — тоже плохо. Слава изнеженного эстета — не то, за чем следует гнаться. Да. Именно. Он разбирается во всех этих условностях, он не раз доказывал! Он прекрасно знает, на какой посуде подают рыбу и почему этот распроклятый вишенный пирог положено по правилам есть без вилки! Все пироги — вилкой, а этот нет, дракону бы под хвост все эти глупости Поднятых. Словом, теперь ему нет необходимости выглядеть изысканным. Не прежние времена. Просто… хочется порой.
Он еще раз придирчиво осмотрел стол. Тот изящно воздвигался, казалось, прямо из снега. Белые витые ножки, округлая столешница. Салфетки, тарелки глубокого синего цвета, серебряные приборы. Блюдо с рыбой, блюда с пирожками, зелень прямиком с Островов. Дымящийся суп — янтарная мечта…
Все свежее, вкусное и недоступное для широкой публики. Да. Именно.
Как раз отличное создастся впечатление: он по-прежнему силен и влиятелен, взыскателен и гостеприимен… Воин, а не бестолковый болтун, подобный большинству коллег.
А хорошо получилось. Этакий уголок изысканности посреди сурового снежного поля — с видом на место битвы. А что угощения немного, так ведь война?
Да. Имен…
Стоп. Что это?
До этих пор он не вслушивался в обстановку… Опрометчиво, возможно, но держать постоянно семь щитов — от такого устали бы даже легендарные маги из драконьих порождений! Вот и Высший воспользовался тем, что вокруг не змеиная яма с дорогими коллегами и даже не столица, а лагерь. И в этом лагере нет никого, хотя бы вполовину равного ему по силе! Сплошные слабосилки, из шестого-седьмого поколения. Опасности не было, и он просто снял большинство защит и сигналок. И, кажется, сглупил…
Город был не слишком близко, разумеется, не будет же Высший стоять под стенами, это смешно и унизительно… но самые громкие звуки долетали. И этот звук… Пятеро богов, да что же это?
Неужели эти безмозглые придурки довели кого-то до отпечатка? Неужели дикари уже способны производить отпечатки? Они уже настолько сильны? Мы опоздали с атакой?
Проклятье!
Еще несколько взрывов, сильнее разрывцов, сильнее даже его тайного оружия… и гул, от которого дрогнули пальцы и нехорошо что-то шевельнулось в животе. Нечто черное, странно-большое черной тенью скользило по-над стеной, плавно, очень плавно. Но неотвратимо. Почему в голову пришло именно это слово?
Что… что это?!
Он вскочил… и застыл.
Медленно-медленно в его голову протолкалась мысль, что все может кончиться не так однозначно, как казалось раньше. Если эти одаренные драконами дички и впрямь получились настолько сильными магами, как он кричал на всех собраниях посвященных… если они и в самом деле смогут не просто проредить штурмовиков… если все то, что он навыдумывал для пущего устрашения Нойта-вельхо, окажется правдой?! Если… если…
Он ведь может этого и не пережить.
Он может… его могут…
— Доложите ход сражения! — голос чудом не сорвался, но пальцы пришлось сцепить — дрожали. А его не должны видеть… они не должны видеть…
— Высший… — помощник отводил глаза. — Связи нет. Шкатулки молчат. А из города никто не вернулся… пока.
«Пока» явно было добавлено ради смягчения ситуации. Пятеро богов, что происходит?!
— Почему не доложили?!
— Я Шагал по вашим поручениям, — напомнил помощник, и… показалась или нет в его голосе нотка злорадства? — А остальные исполняли ваш приказ не тревожить вас во время… раздумий.
Не показалось. Тварь!
Но выдать поганцу должное ему помешали.
— Впечатляет, — хмыкнули откуда-то слева. — Это и есть тот «одним своим существованием угрожающий самим основам нашей жизни» город? Выглядит довольно жалко. А почему там уже идут какие-то беспорядки?
— Беспорядки? Коллега Диссе, вы имеете в виду явно рукотворный смерч и многочисленные эксплози? А меня больше занимает вопрос, отчего эти беспорядки там, а наш дорогой Арн — здесь.
— Действительно смерч! — восторженно прокудахтал поименованный Диссе. — Прелестно! Понимаю вас, коллега Аарн, таким зрелищем хочется любоваться и любоваться! На расстоянии, — добавил он ядовито.
О боги. Прибыли драгоценные коллеги!
Только не сейчас!
Не в этот миг!
Да чтоб им дракон попался по дороге!
Но здесь и сейчас он был бессилен что-то изменить. Коллеги уже были здесь. В городе действительно шли бои. А он каким-то дурным стечением обстоятельств оказался в лагере. Позволил себя уличить чуть ли не в трусости. И, что еще противнее — в препирательствах с собственным помощником! Подумать только, всего лишь из-за нескольких часов сна! Словно выдуманные двести с лишним лет назад Пятеро богов ополчились на него.
— Диссе. Хайки. Благодарю богов, подаривших мне радость встречи с вами.
Век бы с вами не встречаться.
Коллеги его чувства разделяли (настоящие чувства). В ответном взгляде Хайки плескалось презрительное недовольство:
— Это вы так дожидаетесь оружия, уважаемый коллега? Или оно вам было не так уж нужно?!
Несколько часов назад он просто жаждал услышать такой вопрос! Чтобы ответить с рассеянной небрежностью что-то вроде того, что по-настоящему сильный человек способен обойтись и без хваленого иномирного оружия…
А что он ответит сейчас?!