Киборг Bond X4-17
13 апреля 2191 года
Ларс Харальд скучал. В палате не было никого, даже того парня, с которым их спутали, выписали. Хороший был собеседник, внимательный. Говорил мало, зато как слушал! А сейчас тишину нарушало только едва слышное гудение регенерационного модуля на бедре, но и оно уже начинало действовать на нервы. Видеофон он давно отключил, потому что беспрерывные звонки от его помощника, менеджеров и тому подобное уже откровенно достали.
И тут случилось чудо. В палату вошли рослый темноволосый офицер и бывший сосед по палате, одетый в гражданское и отчего-то очень сильно напомнивший Харальду его собственное отражение в зеркале. «Что за чертовщина? — подумал он. — Этот парень реально невероятно на меня похож».
— Добрый день, — поздоровался полицейский. — Инспектор Ларт Рэнтон. Не могли бы вы уделить нам несколько минут?
— Добрый день, офицер, — сухо кивнул Харальд, стараясь не показывать вида, что заинтригован. Он указал на стул рядом с кроватью. — Я вас слушаю.
Офицер уселся, а бывший сосед по палате остался стоять чуть позади него.
— Мы просим вас оказать содействие в проведениии одной очень важной операции, — официальным тоном сказал инспектор и стал излагать суть дела. Коротко, точно, без лишних деталей.
Бизнесмен внимательно слушал его, изредка бросая короткий взгляд на своего бывшего соседа по палате. Как следовало из речи полицейского, вот этот парень, который пару дней провел рядом с ним, вовсе не человек, а киборг. А Харальд за все это время даже не заподозрил, что с его соседом что-то не так. Обычный молодой мужчина, его ровесник. Да, немногословный, но очень располагающий к себе. И даже врач, осматривавший его при Харальде, называл его исключительно «приятель» и «дружище». И этот киборг, так похожий на человека, должен будет выдать себя за него, Ларса Харальда, чтобы подкатить к элитной эскорт-леди, пассии крупного наркоторговца, чтобы через девицу установить местонахождение ее главного клиента. Попутно полиция намерена провести расследование, чтобы выяснить, не была ли перестрелка в баре, в которой ранили Харальда, преднамеренным покушением на него. Ну, а от самого бизнесмена требовалось отсидеться пару, может, тройку недель вначале здесь, в медблоке, а затем на конспиративной квартире.
— Когда я разговаривал с вашим начальником участка насчет подлечиться у вас, мне не сообщали, что от меня потребуются какие-то дополнительные услуги, — холодно заявил Харальд.
— Это не дополнительная услуга, — инспектор запнулся. Было видно, что он увереннее чувствовал себя в мизансцене «полицейский ведет допрос», чем «деловые переговоры». — Это просьба…
— А зачем мне это надо? Я, увы, не настолько зациклен на своей активной гражданской позиции. Тем более, что Ферна не является моей родной планетой или местом постоянного проживания и у меня нет обязательств конкретно перед населением этого участка Галактики. И я не понимаю, зачем мне так подставляться? Если у вас что-то пойдет не так, то потом проблемы могут появиться у меня, а вам разве что выговор впаяют.
Инспектор несколько раз пытался сформулировать вескую причину, и каждый раз закрывал рот, так ничего и не сказав. Операция по Сизому — это их дело чести, и Харальд действительно не обязан рисковать.Вот он и отказал. Причем в очень любезной форме.
— Инспектор, позвольте мне поговорить с господином Харальдом. Наедине, — заговорил вдруг Bond.
Рэнтон долгим взглядом посмотрел на киборга, молча кивнул, поднялся и так же, не говоря ни слова, вышел из палаты. Киборг подождал, пока инспектор выйдет, и лишь тогда шагнул к койке, поколебался, но присел на освободившийся стул.
— Привет. Пугаться будешь?
— А надо? — заломил бровь Харальд.
— Мне надо попросить прощения? — Bond пристально посмотрел в глаза человека.
— А зачем врал? Я думал, ты перед своими придурка корчишь, а Сволочь — просто прозвище такое. Это было забавно.
Харальд отвел взгляд. Он впервые в жизни умудрился не просто разговориться, а разоткровенничаться с этим молчаливым и немного странным парнем. Кроме трех молчаливых DEX’ов, словно манекены лежащих на своих койках, в палате был только он. Харальду было скучно, а второй пациент полицейского доктора почему-то вызывал доверие. Может быть дело в том, что к нему регулярно приходили посетители и притаскивали лакомства, а парень стал ими делиться. Это было нелепо и мило. Или потому, что раненый сосед ни о чем не расспрашивал, а просто слишком внимательно слушал.
— Я не корчил. Просто вел себя как обычно. Я тебя не обманывал. Я не говорил, кто я, а ты не спрашивал. Я думал, ты сам слышал, — тихо сказал Bond.
— Ладно, проехали. — Харальд протянул раскрытую ладонь для приветствия и киборг, улыбнувшись чуть смущенно, пожал ее. — Ну, ты на киборга не особо похож. — Харальд заложил руки за голову и стал рассматривать потолок. — А на меня похож. Значит, это тебя хотят подставить в этом деле?
— Я — Bond, киборг-шпион. Моя назначение — вот такие операции. Когда человеку слишком опасно. А моя программа имитации личности позволяет успешно заменить…
— Да понял я уже, что ты не телохран, — Харальд помолчал. — Значит, ты сорванный? Черт, какой идиот придумал это название?! — скривился он. — Разумный — так точнее. Ведь так?
— А что, не заметно? — Bond криво усмехнулся.
— Твои знают? — бизнесмен кивнул на дверь, за которой скрылся Рэнтон.
— Думаю, догадываются.
— А мне зачем признался? — Харальд приподнялся, оперся о спинку койки.
— Так получилось… — Киборг опустил голову. — Я стал с тобой разговаривать.
Пауза затянулась. Молчание повисло между ними тяжелой тучей.
— Скажи своему командиру, что… — через пару минут тяжело вздохнул Харальд, — что я согласен. Пускай готовит свою операцию, но потом я тебя отсюда выкуплю. Пойдешь ко мне?
— Согласен, — тихо проговорил Bond.
Харальд не знал, что киборг соврал ему.Это DEX’ов, когда подходил к концу срок эксплуатации, можно было списать и после форматирования продать. Bond’ы, которые отработали свое, подлежали обязательной утилизации. Без вариантов.
— Слушай, а ты не обидишься, что я тебя куплю? — неуверенно спросил Харальд.
— Нет, я биомашина. Это для меня нормально, — Bond пожал плечами.
Какими бы связями ни обладал этот бизнесмен, Bond’а ему все равно не продадут. А жаль… с этим человеком он мог бы подружиться, а не просто выполнять приказы.
Харальд подался вперед, сжал руку киборга.
— Я тебе документы сделаю. Будешь человеком, а не куклой. Знаешь, у меня еще не было друзей. Ни одного. Есть партнеры, есть противники, есть соперники. А другу можно доверять. Я хотел бы, чтобы ты стал моим другом, — Харальд чуть улыбнулся. — Ты заходи поболтать, а то… Нет, я понимаю, что секретность, но пока операция еще не началась. А то мне скучно, а с тобой поговорить можно.
— Хорошо, — кивнул Bond. — Думаю, это можно организовать. Мне же нужно будет составить поведенческую карту, зафиксировать характерные слова, жесты, мимику. Для большей достоверности. Кроме того, мне нужно посмотреть на тебя без одежды, чтобы по возможности скопировать родинки, волосяной покров и прочие особые приметы.—
— Чего?! — Харальд вытаращился на киборга.
— Я, конечно, не смогу воспроизвести все полностью, до мельчайших подробностей, только основные, самые запоминающиеся и особые приметы, — объяснил тот. — Но… — заминка была почти незаметна, — было бы неудобно просить тебя обнажиться при командире.
Человек растерянно моргнул, хмыкнул, осознавая, о чем его попросили, а потом заржал. Смеялся он громко, от души, и настолько заразительно, что даже Bond улыбнулся. На его гогот в палату заглянул Рэнтон.
— Все в порядке?
— Да, инспектор, — все еще улыбаясь, ответил бизнесмен. — Можете войти. Я побеседовал с вашим сотрудником. В общем, я согласен участвовать в вашей операции. Условие одно — вы предоставляете мне возможность общаться с ним, — он ткнул пальцем в Bond’а.
Киборг повторил Рэнтону объяснение про поведенческую карту.
— Собственно, сейчас я сканирую объект для выявления дополнительных внешних признаков, необходимых для достижения наибольшего сходства.
Харальд и Рэнтон с одинаково задумчивым видом посмотрели на Bond’а, потом друг на друга.
— Слушай, инспектор, он всегда у вас такую зубодробительную заумь выдает?
— Да, это его любимое занятие, — мстительно осклабился тот и, удовлетворенно отметив смущение на физиономии киборга, добавил: — Было, по крайней мере.
Полицейский и бизнесмен рассмеялись.
— А голографий из инфонета не достаточно?
— Там отсутствуют некоторые необходимые ракурсы, — дипломатично обрисовал ситуацию Bond.
— Это без трусов, что ли? — с ехидной ухмылкой спросил тот. — Я так понял, тебе предстоит вместо меня с девицей по вызову общаться в интимной обстановке.
— А вдруг у нее есть особые приметы твоего члена? — скопировал выражение лица киборг.
Тут уже и Рэнтон не сдержал улыбку и, прикрывшись планшетом, старательно давил смех.
— Да пожалуйста, — хохотнул Харальд, откидывая одеяло. — Помоги только модуль отстегнуть.
Bond кивнул, быстро нажал несколько сенсоров — модуль с протяжным шипением отключился. Харальд стянул футболку, встал с кровати, болезненно поморщился, опираясь на раненую ногу, помедлил пару секунд, решительно спустил боксеры и упер руки в бока.
— Любуйся!
Киборг с нейтральным выражением на лице обошел вокруг человека, тщательно фиксируя каждую родинку и каждый шрам. Харальд светлокожий, но плечи, верхняя часть груди и руки слегка тронуты загаром, на правой щиколотке — бледная полоска кожи от серферского браслета. Растительность на теле у «близнеца» практически отсутствовала, как и у него самого, только на руках и ногах золотились короткие редкие волоски, а в самом пикантном месте наблюдалась аккуратная интимная стрижка.
— Все рассмотрел? — усмехнулся Харальд. Позировать было привычно, а отсутствие одежды и присутствие копа его не смущало.
— Да, благодарю. — Bond немного церемонно наклонил голову и насмешливо добавил: — И рассмотрел, и заснял.
— Если будешь продавать как эксклюзивную съемку, то я в доле, — подмигнул Харальд. — И ценник заламывай повыше. Я ж, как-никак — селебрити, а не первый встречный с улицы.
Киборг задумался, специально наморщив лоб, и чуть коснулся пальцем подбородка, воспроизводя жест Харальда.
— Буду иметь в виду. И, пожалуй, выложу на аукцион… один, самый примечательный кадр. А остальные увидит лишь победитель.
Рэнтон решил, что этот балаган пора заканчивать и спросил:
— Ну и как, по твоим расчетам, много у вас сходства?
— Если не проверять сканером, то больше семидесяти процентов, — сказал Bond. — Особенно, если не брать в расчет это, — он указал на подживающую рану на его бедре Харальда.
— Да уж, — протянул бизнесмен, — ранениями мы не совпадаем.
Bond расстегнул, а потом и стянул джинсы и замер, переводя взгляд с ноги Харальда на свою, затем протянул руку:
— Ларт, дай мне твой бластер.
Рэнтон на автомате достал из набедренной кобуры оружие и вложил в ладонь киборга.
— Что он делает? — удивленно спросил Харальд.
— Не знаю, — отвлекся на него инспектор и тут же послышался характерный звук выстрела из бластера.
На ложе моём ночью искала я того, кого любит душа моя, искала его и не нашла его. (Песня Песней 3:1)
Возможно, она проезжала по тем улицам, где проходил он. Или, исполняя поручение епископа, переходил на правый берег и направлялся по улице Сент-Оноре или Сент-Тома. Их пути не раз могли скреститься, будто невидимые клинки. Она – в карете, он – пешком. Она могла бы выглянуть, заметить, поманить. Он тоже мог бы засмотреться.
Он был свободен! Во власти пьянящей юности. А юность, как белое бордо, легко ударяет в голову.
Забавно было бы вернуться в ту беззаботную повесть, испещренную легкомысленными стишками. Как бы она взглянула на него? На улице, у ворот Лувра, на площади Сорбонны, в приёмной Пале-Рояля. Заметила бы? Или равнодушно скользнула бы взглядом? Хм, красивый мальчик… И через мгновение погрузилась бы в прерванную партию, мысленно передвигая фигуры.
Возможно, их встреча, со смещением, искривлением, переплетением судеб, могла состояться только под сводом скриптория, в холодный весенний день, под бледными лучами, текущими сквозь мутные стекла. Судьба не устраивает встреч преждевременно, без того, чтобы душа не напиталась скорбью, обрела необходимый опыт, накопила бы в эфирном теле в равном количестве горечи разочарований и нектара надежды. Ибо сказано: «время любить, и время ненавидеть; время войне и время миру». Время встреч и время потерь.
Она встретила его в час, указанный судьбой, и в такой же назначенный час потеряла. Нечто схожее совершается и сейчас. Он не свободен. Рядом с ним женщина. Другая. Иной породы. Иного статуса.
Та бледная, с пятнами на лице, с утиной походкой, мало походила на достойную соперницу. Она была лёгким, досадливым препятствием, как забытый долг скаредному торговцу. Не случись того скандального происшествия, вся интрига легла бы в основу банальной пьесы. Муж, жена и любовница. Ещё одна разбавленная копия трагедии Еврипида.
Но покойница мало походила на Медею. Её ревнивого огня вряд ли хватило бы на то, чтобы соткать для соперницы пеплос, а затем убить своих детей. Дочь ювелира скорее извела бы себя или ожесточила мужа бесконечными жалобами. Судьба своим убийственным вмешательством оказала ей услугу, избавила от долгих мук.
А почему, собственно, долгих? Интрига могла быть короткой. Чем завершилось бы то первое свидание? Разочарованием? Раскаянием? Вернувшись в епископский альков, Клотильда могла бы почувствовать презрение к самой себе и отвращение к нему. Утолив каприз, она бы познала пресыщение.
Да и Геро, с его секретарской покорностью, мог быть неуклюж и однообразен. Не было бы драмы, кипящего отчаяния, ужаса и страсти. Было бы блёклое грехопадение, которое сами демоны занесли бы в свой кондуит, как заурядный проступок. И, зачитывая этот список князю тьмы, зевали бы от скуки.
Очень скоро сама Клотильда внесла бы эту историю в графу расходов. И поспешила бы забыть. Геро остался бы при своём: со своим брюзгливым епископом, вечно беременной женой, скулящей дочерью и нетопленной библиотекой. Несколько лет спустя он утратил бы сияние юности, его кожа приобрела бы землистый оттенок, глаза помутнели, волосы потускнели, голос стал бы сиплым от непроходящей простуды, в груди поселился бы сухой, лающий кашель и он закончил бы, как большинство фанатичных книжников, в чьих лёгких оседает книжная пыль, умер бы от затяжного кровохарканья, навечно погребённый под сводами читален, скриптория и заражённых больничных камер.
Своим вмешательством Клотильда разорвала эту цепь причин и следствий, изменила его судьбу. Вон как он был хорош, когда стоял там, у поленницы. Возмужавший, цветущий, обласканный солнцем.
По крайней мере, он должен быть благодарен за это перерождение, за это восстание из пепла, подобно фениксу. Даже за ту женщину, которая сейчас рядом с ним. Ибо эта женщина — её сводная сестра Жанет.
Она её дождалась. Соперницу. Это случилось скоро, будто судьба, боги, ангелы, демоны, мойры или снежноликие норны решили вновь подыграть ей, толкнув к неминуемой погибели. Все эти многочисленные божества скорей всего утомлены её бесконечными жалобами, её угрюмым недовольством, как бывают утомлены родители капризами своего ребенка. Она желала встречи с соперницей?
Так вот она, соперница, самоуверенная, торжествующая. Она желала убедиться в своей отверженности? Так вот оно, доказательство, сияющее, неопровержимое.
Это случилось в праздник Преображения Господня. Все потусторонние покровители, невидимые сводники, закулисные игроки, завистливые нимфы позаботились об осквернении этого праздника, дня Преображения грешной и смертной плоти человеческой в божественный сгусток света. Или они пожелали ей пережить нечто сходное, ибо страдание ей уготованное было степени наивысшей.
Страдание, её ожидающее, не могло разрешиться кратковременной дурнотой, бессонницей или потерей аппетита. Это страдание тоже вело к преображению, к очищению от дурных помыслов и самой погибели. Она сама будто тлеющая подспудным воспалением рана, копящая под повязкой желтоватый гной.
Умеренная ломота не даёт повода рану вскрыть, а припухлость по обугленным, сочащимся краям замедляет выздоровление. Хирургу предстоит решить и убедить пациента не ждать, не длить скопление вязкого субстрата, рассчитывая на чудесное увядание и сухость рубца, а принять боль, как спасительницу, погрузить в рану зонд, как исцеляющий перст. Неведомый лекарь решение принял. Исполнил то, о чем она тайно молилась.
На праздник Преображения отец Марво готовился отслужить торжественную мессу. В день предшествующий деревенская церквушка была убрана охапками полевых цветов и снопами пшеницы.
Пришедший из жаркой Палестины праздник предполагал чествование первых плодов, скупых даров сухих палестинских земель. В дождливой изнеженной Европе поклонение первым плодам земли из священнодействия обратилось в красивую формальность, в горстку мелких яблок и нагромождение цветов.
Да и прихожане давно не ожидали чудес преображения их плоти в столб ласкового пламени. Это ожидание так же обратилось в традицию, в отправление долга.
Но Клотильда, возможно, единственная из благодушной паствы, ожидала, если не преображения плоти, то, по крайней мере, некоторого смещения и некоторых перемен, сулящих ей становление будущего.
От Дельфины она знала, что Жанет прибыла накануне праздника в Лизиньи. Так же ей было известно, что хозяйка поместья, госпожа Бенуа, привечает в доме старого священника и посещает воскресную мессу. В праздник Преображения она непременно явится в церковь со всеми домочадцами.
Но примет ли в этом участие Жанет? В Париже она соблюдает правила и бывает на богослужениях в Нотр-Дам или часовне Сен-Шапель, когда того требует король. Здесь в провинциальной глуши она свободна и может позволить себе избавиться от маски излишней благости. Она приехала сюда не ради мессы, а ради тайного любовника. Не приятней было бы воспользоваться отсутствием любопытствующих, чтобы насладиться лишним часом?
Клотильда поступила бы именно так. Эта церемонная игра под заунывные песнопения, давно утратившие свою духовную составляющую, не стоит и мгновения, проведенного с Геро, но это она, давно иссохшая от тоски и голода, а то — Жанет, пресыщенная и умиротворенная его лаской. Она может позволить себе краткую разлуку, чтобы нагулять аппетит.
Отец Марво звал свою гостью к мессе ещё третьего дня, но Клотильда вновь отговорилась тем, что не желает быть узнанной, тем более, что из Лизиньи пожалует знатная прихожанка.
Герцогиня уже побывала в этой деревенской церквушке, имеющей сходство с купеческим баркасом, когда божий приют был пуст, а старый кюре ожидал в исповедальне за пыльной портьерой. Клотильда даже исповедовалась, но каялась с благоразумием опытного сапёра, заложившего под собственный дом пороховые заряды.
Она позволила себе признаться в одолевающей её тоске и приступах уныния, когда жизнь представляется затянувшимся спектаклем, без определенного сюжета, на что выслушала азбучные увещевания, на которые так щедры отцы церкви. Уповай, дочь моя, на милость Господню. Кому, как ни Ему, ведом потаённый смысл самых бессмысленных событий?
Следующим ценным союзником стало семейство Танака, глава которого явился с прошением и которому потребовалась чашка воды после вскользь сказанного Императором: «Я знал вашего сына, Юки… Или Сэдэо. У него ведь было такое взрослое имя?» Акайо не ожидал, просто использовав повод во всеуслышание поговорить об Эндаалоре, но неожиданная поддержка большого клана, расселившегося по всей территории Империи, пришлась кстати. Они же помогли обнаружить подтасовки, устроенные Ютакой и главой ведомства Монет, но свою кандидатуру на освободившиеся места не предложили.
Совет наполовину обновился из-за внутренних интриг даже раньше, чем подготовили полный экзамен для первого ведомства. Впрочем, оставшаяся половина правдами, неправдами и списыванием на местах осталась.
В вечерних прогулках Акайо всё чаще сопровождал кто-нибудь из глав ведомств, кто пытаясь убедить в своей преданности, кто осторожно пытаясь что-нибудь оспорить, или предложить. Этим вечером рядом шел Горо Йори, молчал, задумчиво глядя на отражающееся в пруду небо. Старичок-Правая рука ушел на почетную пенсию, когда на него указала пара заговорщиков как на вдохновителя своего плана, хотя Акайо был уверен, что в реальности их вдохновлял Ютака.
Левая рука, единственный, не только не устраивал заговоров, не беспокоился по поводу экзаменов и не пытался отвлечь своего Императора на мелкие проблемы, но и, кажется, исподволь помогал, помогая правильно формулировать указы и подсказывая неожиданные решения.
— Я не понимаю вас, господин Йори, — задумчиво сказал Акайо. Советник, вопреки ожиданию, не бросился заверять его в любви и верности. Чуть улыбнулся, кажется, впервые искренне, поклонился не церемонно, а точно выверяя угол — уважение к старшему.
— Я очень простой человек, господин Хана. Я знаю, что поле не даст риса, если его не пахать и не засевать. Другие, как Сато и ваш дед, знали, что армия не будет побеждать, если её не муштровать и не отдавать приказы. Я опасался, что вы, будучи солдатом, пойдете по тому же пути.
Акайо так же склонил голову — уважение к равному. Сказал:
— Давайте включим эту мысль в завтрашнюю речь?
Йори смотрел внимательно, конечно, заметив, каким именно поклоном одарил его Император. Акайо мысленно улыбнулся. Его Левая рука не хотела править страной единолично, в отличии от Правой, и потому станет идеальным главой.
Как стал сам Акайо.
Он планировал передать Совету все полномочия, сделать так, чтобы правил не один человек, чтобы решали умные люди, те, кто хочет сделать Империю лучше, а не просто упиваться властью.
Но…
Он сам тоже оказался хорошим правителем. Он знал больше, чем любой житель Империи, он видел будущее. Он понимал, куда хочет привести свой народ. Имел ли он право отрекаться, даже когда сможет сделать это?
Хотел ли он этого?
Время шло и чем дальше, тем меньше он скучал по спокойствию.
Тем сильней боялся, что возвращаться в Эндаалор ему всё равно не к кому. Не с кем.
— Я хотел бы показать вам один павильон, Император, — отвлек его Йори. — У вас не было времени изучить свой дворец, а это место вам, думаю, понравится.
Здесь не было внутренних стен, их заменяли высокие стеллажи, набитые до отказа. Пахло пылью и чернилами, свет дробился, проходя сквозь нагромождение бумаги, затухал, не добираясь до конторки в центре павильона.
Акайо шел, скользя пальцами по краю полки, зачарованный, потрясенный. Спросил, полуобернувшись:
— Я был здесь?..
Йори рассказал тихо, не тревожа ни память, ни пыль:
— Ваш отец лишь раз возвращался во дворец. Когда вы прожили три года, и вам дали имя, он добился аудиенции у Императора. Вероятно, хотел, чтобы его изгнание вас не коснулось. Ему не удалось этого добиться, но я помню, где провели вы тот день.
Акайо кивнул, поднял взгляд к потолку. Совсем низкий, во внутренней библиотеке он терялся в вышине. Здесь все было намного меньше, но в то же время — таким же. Эта тишина, рассеянный свет, запах — все складывалось в ощущение покоя. То самое, которого не хватало. В котором, как он старался себя убедить, он не нуждался.
— Господин Император!
Голос посыльного заставил очнуться, выйти из физического воплощения своего внутреннего мира.
Юноша, запыхавшийся, выдохнул:
— Нашли.
***
Они стояли в центре зала Совета, окруженные его чиновниками, в скрещении их любопытных взглядов. Усталые, оборванные, изможденные. Живые.
Акайо шагнул вперед, не удерживая широкую улыбку, хотел обнять, хотел сказать “слава предкам”…
— Ясный Император!
Двери едва не выбили, в зал ворвался отряд из нескольких монахов. Лидер, молодой человек не старше Акайо, громко заявил:
— Вы нарушаете заветы предков!
Ненавязчиво шагнули вперед телохранители, прикрывая, вздохнул глава ведомства Обрядов:
— Простите, Император, я успокаивал их, сколько мог.
— Сегодня мы создадим Империю, — пророкотало, перекрывая голоса всех. Таари в центре зала подняла руку с передатчиком, он шипел помехами, громом показался записанный на нем шорох бумаги. — Откажемся от всего, чего достигли, вернёмся к самому простому, чтобы не допустить новой катастрофы. Поклянемся молчать обо всем, обманем своих детей и внуков. Пусть думают, что так было всегда. Пусть живут так всегда. Если однажды ковчеги вернуться, да будет так! Мы создадим религию, в которой будем верить в них, мы будем ждать их прихода и Золотого века, который они привезут. Если технологии вернутся вместе с ушедшими — да будет так! Но до того мы выживем. Очистим ровно столько земли, сколько необходимо, сохранив остальное таким, какое оно сейчас, запретив выходить за границы. Пусть эта пустошь послужит напоминанием о наших общих ошибках — и для нас, и для вернувшихся. Они сами решат, стоит ли будущее таких жертв.
— Стоит, — сказал Акайо, когда голос из прошлого замолчал. — Мы можем не повторять ошибки своих предков. Для этого не обязательно зажмуриваться и забывать о своем прошлом, — оглянулся к монахам, указывая на передатчик. — Вот заветы наших предков. Вы пришли потому, что в их дома запрещено спускаться, а я заставляю вас нарушать священный запрет? Теперь вы знаете, откуда он появился. Всё ещё считаете, что ему нужно следовать? Оставаться обманутыми детьми?
Они стояли, слишком ошарашенные, чтобы что-то предпринять. За них поклонился глава Обрядов, извинился сдержанно.
— Вы позволите нам изучить запись?
Акайо посмотрел на Таари, та протянула передатчик монахам. Наконец подошла к Акайо. Обняла, шепнула на ухо:
— Ты многое успел, пока мы скитались по линиям метро. Но мы, кажется, вовремя.
Он кивнул, улыбаясь ей в шею, счастливый, легкий, опьяненный её голосом, глазами, руками. Бесконечно несчастный знанием — он не может уйти с ней. Даже чтобы сейчас переночевать вместе, ему придется еще долго отбиваться от слухов.
В своем павильоне достал черную ленту, что носил у сердца много дней, даже когда почти перестал надеяться, что сможет вложить её в эти пальцы. Опустился на колени, подняв на открытых ладонях узкий кусок шелка. Таари засмеялась негромко, и в этом смехе не было радости.
— Ты ведь Император, Акайо, — напомнила. — Ты не можешь носить такое странное украшение.
— Я Император, — кивнул он. Замер со склоненной головой. — Я могу всё, но для себя я сделаю только это. Пожалуйста.
Пальцы зарылись в отросшие волосы, взъерошили, потянули, заставляя снова взглянуть ей в лицо.
— Хорошо. Но затем ты расскажешь, для чего это. Ты ведь понимаешь, что я здесь не останусь и значит, твоей Верхней не буду.
Он чуть кивнул, прикрыл глаза, в последний раз растворяясь в чужой воле, остро чувствуя, как лента обхватывает горло, руки Таари застегивают хитрый замочек, тут же поддевают узкую полосу ткани, тянут, почти заставляя задыхаться.
— Рассказывай, — приказала она.
Акайо открыл глаза, встретив её взгляд. Он больше не мог ни нырнуть в зеленую глубину, ни спустить на воду самый жалкий шлюп, и он стоял на краю, невольно положив пальцы на своё горло, перехваченное лентой — единственное оставшееся у него утешение. Сказал так откровенно, как мог:
— Чтобы, когда ты будешь далеко, когда я захочу забыть все, чему научился в Эндаалоре, когда устану и буду готов сдаться, эта лента напоминала мне — я сам выбрал эту жизнь. Я уже был счастлив. Тогда, что бы ни случилось, я всегда буду жить и действовать памятью трёх месяцев, которые я был рабом. Которые я был свободен.
Зеленое море подернулось туманом. Таари, обняв его, заплакала на плече.
***
Он знал, где найдет её. Тихо покинул зал, уже на лестнице осознал — а ведь это его победа. На приеме в честь послов главную роль играют советники и представители Эндаалора, а не Император.
Таари смотрела в низкое ночное небо, на миллиарды звезд, чей свет не заглушали ни огни эндаалорского города, ни факелы императорского дворца. Сказала, не оборачиваясь, по шагам узнав, кто за спиной:
— Ты можешь отречься.
— Да, наверное. Уже могу.
Он стал рядом с ней, оперся на перила. Посмотрел на раскинувшийся вокруг город, сияющий, как огромное созвездие. Таари вздохнула, договорила то, что он оставил висеть в воздухе:
— Но не хочешь.
Акайо кивнул. Отсюда не было видно людей, но сияли окна и фонари, отмечая жизнь. Каждый человек был звездой, уникальной и в то же время похожей на других, каждый мог остаться или уйти, каждый начинал понимать — теперь он свободен.
— В Эндаалоре я был твоим, и этого было достаточно. Но сейчас я — их всех. Понимаешь?
Она промолчала. Акайо не видел её лица, но почувствовал, как она чуть качнулась к нему, прислонилась к боку. Сказала негромко:
— Я скучаю.
— Я тоже, — обернулся, обнял порывисто, как никогда себе не позволял. — Таари, я не могу сейчас просить твоей руки, но…
— И не проси, — она улыбалась, чуть отстранившись, смотрела ему в глаза. — У тебя есть твоя Империя, у меня есть моя работа. Я не брошу её, как ты не бросишь Кайн. Может быть, когда мы вместе восстановим метро, мы сможем видеться достаточно часто, чтобы это имело смысл. Но не раньше.
Он кивнул. В груди поднимался ком несказанных слов, глаза жгло. Он спрятал лицо в волосах Таари, а она гладила его дрожащие плечи. Шепнула на ухо:
— Плакать можно.
Это помогло, слезы полились наконец, усталость всего прошедшего года уходила вместе с ними, открывая заново все его надежды и планы. Общие успехи, уже случившиеся и те, что были впереди.
Небо и город вокруг них сливались в одно.
Хью неотступно следил за движениями Константа, и тот, предупреждая его действия, заявил:
— Всем сидеть на местах, кто дёрнется – сильно пожалеет. Мы с Борисом сейчас выйдем из дома, а вы останетесь на местах. Если в течение получаса хоть один из вас дёрнется – в Борисе будет парочка аккуратных дырочек. Констант потянулся к телефонному проводу, чтобы выдернуть его из розетки, как получил сокрушительный удар по затылку от Ясмины Ленц.
Ясмина Ленц, бесшумная как кошка, появилась из боковой двери, которая вела из комнаты с камином в спальню Юю. Барбер даже не знал, что в доме есть еще один гость. Ясмина деловито надела наручники на Константа, заведя ему руки за спину, привалила его тело к посудному шкафу, пистолет Смолланда сунула в пакет, который извлекла из заднего кармана джинсов. Хью Барбер с завистью наблюдал за ее четкими движениями. Юджина подбежала к Борису, обняла его и стала осыпать поцелуями, он поглаживал ее по плечу и что-то успокаивающе бормотал.
— Вы с Юджиной давно спланировали это? – осведомился Хью.
— Нет, я только вчера ночью пришла, на лыжах, — усмехнулась Ясмина. – Еле успела. Я узнала, что бабка Лиденбрант опознала Константа Смолланда по фотографии, это он был в ее квартире с Уилли Линдтом. Разумеется, я сразу же поспешила к вам.
— А почему вы мне ничего не сказали? — ревниво спросил Хью.
— А мы до конца не знали, на чьей ты стороне! – весело добавила Ясмина.
Хью посмотрел на Юджину, и в его взгляде было столько горечи, что она опустила глаза.
— Пришлось конечно, немного пошарить в твоих вещах, — продолжала Ясмина, — ничего я в них не нашла интересного, кроме маленькой бархатной коробочки, но она совершенно не опасна.
Хью невольно рассмеялся. Засмеялась и Юджина, подбежав к Хью и обняв его.
— А вот у Константа кое-что интересное в вещах было…
При этих словами Констант заворочался и замычал. Он открыл глаза и уставился на компанию.
— О, очнулся наш садовник, — констатировала Ясмина, поправив челку, спадавшую на глаза. – Урок первый: всегда проверяй оружие.
Ясмина щелкнула затвором пистолета и показала, что в нем нет патронов.
— Урок второй: не садись спиной к окну или двери.
Борис Казарин хмыкнул. Констант злобно молчал.
— Урок третий. Всегда имей запасной план действий. И если надумал что-то делать, то меньше говори.
Ясмина подошла к телефону и вызвала патруль из Рамзау.
— Приедут не скоро, — констатировал Борис, потирая затылок.
— Ничего, мы его подержим взаперти, никуда не денется. – Ясмина ловко сдернула с ног Константа ботинки и бросила их за шнурки в угол комнаты. Также бесцеремонно вытащила брючный ремень и расстегнула брюки садовника, спустив их практически до колен озлобленного Константа. – Так-то не побегаешь по снегу.
Потом она, как ни в чем не бывало, подошла к столу и налила себе чаю. Юджина положила ей кусочек яблочного пирога, и девушка стала с аппетитом уплетать угощение.
Борис сказал, что смертельно устал, и подхватив костыли, с помощью Юю удалился в спальню.
Хью Барбер все еще не мог успокоиться от внезапно нахлынувших событий. Юю до конца ему не доверяла, он постоянно был под подозрением… Даже после того, как он с Виктором Шиловым и Ясминой Ленц спланировал и организовал операцию по поимке Юргена Баха и Уилли Линдта.
— Как ты меня вычислила? – спросил хрипло Констант, обращаясь к Ясмине.
— Это Лаура вычислила, а не я, — Ясмина дожевывала кусок пирога. – Она сказала, что ты слышал ее разговор с Хью о домике в Рамзау. Я проверила информацию о прибывших в Рамзау. Юрген Бах приехал в город и остановился под вымышленным именем за три дня до появления здесь Свена Свенсона. Значит, он мог узнать о Рамзау либо от тебя, либо от Барбера.
Ясмина с извиняющейся гримаской посмотрела на Хью, тот кивнул.
— Я не спускала глаз с Хью, хотя это и было трудно. Ведь он во время операции жил у меня в квартире, а я была на работе. Не могла же я запереть его в морге?
Хью засмеялся.
— Да, это была трудная часть плана. В морге очень холодно. Я бы там точно околел.
— Не знаю, что бы мы делали, если бы Лилиан Майер захотела бы взглянуть на труп Хью Барбера, продолжила Ясмина.
— Расчет был на то, что она жадна до потери контроля, и если ей намекнуть на то, что расходы по перевозке трупа лягут на ее плечи, то она вряд ли захочет смотреть на сам труп.
— Расчет оправдался, — сквозь зубы сказал Смолланд.
Юджина вернулась в комнату с камином и подбросила несколько щепок в огонь.
— У Бориса поднялось давление, я сделала ему укол, он поспит немного.
Юджина села на поручень кресла рядом с Хью и шепнула ему на ухо: «А что находится в той маленькой черной коробочке?»
Хью также шёпотом ей ответил: «А ты не видела сама?» Юю покачала головой, так что ее короткие кудряшки пощекотали нос Хью.
— Эй, парочка, о чем вы там шушукаетесь? – строго спросила Ясмина, — в компании это не принято.
— Мы просто планируем свою помолвку, — с легкой улыбкой сказала Юджина.
– Татьяна сказала, чтобы мы приходили обедать вдвоём… – сказала Влада в пространство.
– Я не пойду.
– Сказать, что ты болеешь? – Она подняла голову и хитро сощурилась.
– Я думаю, мою внезапную болезнь обсуждают и в младшей группе?
– Юлия Михайловна рассказала: Селиванов собирался писать заявление, что это он закрыл дверь в столовую, а не ты. Учитывая, что его давно хотят выгнать из санатория, – героический поступок.
– Я же говорил: и в младшей группе…
– Юлия Михайловна тоже перед тобой извиняется. Она не предполагала, что Зоя вызовет наряд. Кстати, на лице у тебя почти ничего не заметно. Подумаешь, на брови царапина…
– Ага, порезался, когда брился…
На обед Ковалев всё же не пошел, а пойти на ужин Влада его уговорила. И, немного подумав, он решил, что глупо и малодушно отсиживаться дома.
Впрочем, и субботний ужин, и воскресный завтрак всегда были тихими.
Аня отказалась идти домой, сказала, что хочет ночевать в санатории, с девочками. Объяснила, что с мамой и папой она будет жить ещё всю жизнь, а с Анжеликой только три недели. Влада не стала её уговаривать, решила, что дочери полезно общение со сверстниками.
Баню Ковалев истопил сам, уже без помощи бабы Паши. Не очень-то хотелось появляться в таком виде даже перед Владой, но она не стала заострять внимания на его синяках. Попыталась, правда, отказаться от интима на кушетке в предбаннике, но ломалась недолго.
Река раздумала замерзать, дождь растопил даже широкие закраины, вода поднялась до самых мостков и выплескивалась на доски. От жаркого пара Ковалев чувствовал себя неважно – снова затошнило и заболела голова, – и как минимум окунуться в воду ему казалось просто необходимым.
– Если ты сейчас застудишь почки, то в самом деле рискуешь стать хроником, – намекнула Влада. – Погляди, лёд идет по воде…
– Ледяная вода неопасна, если быстро макнуться… Даже наоборот, обжигает, сосуды расширяет.
– Вот и макнись. Незачем нырять и плавать, тем более что мостки такие скользкие.
– Я один раз нырну и сразу выйду на берег, ладно?
Обычно Ковалев не просил у жены разрешения…
– Но только сразу! – нехотя согласилась Влада.
Признаться, Ковалев опасался, что от перепада температур в голове что-нибудь лопнет, но река приняла его в объятия нежно, осторожно, будто почувствовала, что ему нужно: остудила, а не обожгла, заставила дышать глубоко и спокойно, а не перехватила дыхание, сняла головную боль и избавила от тошноты.
– Серый, ты сказал «сразу»! – крикнула Влада с крыльца, где пряталась под дождем, завернувшись в простынку.
Он ушел под воду ещё раз и вынырнул у самого берега. Пальцы уже начинало ломить от холода… И, поднимаясь на ноги, Ковалев провел ладонью по поверхности воды и одними губами шепнул: «Спасибо».
Любовь и вожделение, клокотавшие в горле, он отдал Владе – на кушетке в предбаннике.
Всю ночь за окнами завывал ветер, бросал в них тяжелые дождевые струи – стекла подрагивали с наветренной стороны от особенно резких порывов.
Дождь прекратился только к утру, река вздулась и помутнела, ветер гнал против течения мелкие островерхие волны, кое-где сдувал с воды пену – как в океане во время шторма. Впрочем, ветер в самом деле был штормовым. Ковалев искренне пожалел отца Алексия и его прихожан, собиравшихся пройти три километра крестным ходом…
После завтрака Татьяна Алексеевна остановила Владу и Ковалева на выходе из столовой и пригласила их (обращаясь более к Владе) на массовое мероприятие – народные гулянья после крестного хода и молебна в часовне.
У Ковалева было немало причин туда не ходить, но ни одной достаточно веской, чтобы вежливо отказаться. Ну, кроме скверной погоды, конечно. И Влада расшаркалась: конечно-конечно, обязательно придем, спасибо за приглашение и так далее…
– Вместо того чтобы придумать, почему мы не можем пойти, ты взяла и согласилась, – проворчал Ковалев, когда Татьяна отошла.
– Серый, нам что, весь день торчать во дворе и играть с собакой?
– Я обычно торчал здесь, а не во дворе. Чтобы Аня меня хоть издалека, но видела.
– Торчать здесь тоже не очень-то весело. Всю наглядную агитацию я прочитала ещё вчера. А Аня, по-моему, уже не так сильно нуждается в нашем присутствии. Думаю, теперь оно ей только вредит, ей неудобно перед подружками.
– Там на меня будет пялиться весь поселок. И на тебя, между прочим, тоже. И шептаться за нашими спинами.
– И пусть пялится. И шепчется. У меня чистая голова, идеальный макияж и красивая новая куртка. А ещё высокий и симпатичный муж – пусть смотрят и завидуют.
Ковалев её оптимизма не разделял.
Река поднялась ещё выше, у моста на шоссе это было особенно заметно – вода на треть покрыла бетонные откосы, и, если прислушаться, под мостом слышался гулкий плеск волн.
Часовня стояла почти над берегом, неподалеку от моста, напротив магазина. Дорогих черных машин поблизости не было, зато по обе стороны от часовни расположились торговые лотки: один – «Церковная лавка», второй с надписью вроде транспаранта – «Православные футболки». Транспарант привел Владу в восторг.
Похоже, большинство жителей Заречного не прельстились крестным ходом, а с нетерпением ожидали народных гуляний – толпились возле лотков и магазина. В кругу местных мужичков Ковалев заметил и Колю.
«Православными» футболками заправляла солидная торговка, поднаторевшая в своем деле. Ассортимент был широким, Влада немедленно достала телефон и принялась щелкать фотокамерой.
– Серый, это надо выложить в контакт… Это что-то с чем-то! Нет, мы пришли сюда не зря.
Время от времени она начинала хохотать, дергала Ковалева за рукав и показывала пальцем на товар, который перед ней разворачивала торговка.
– Потрясающе! «Бог с нами!» – восхищалась она. – Ага, и хрен с ними… Вот ту, черненькую покажите, с веселым Роджером.
На черной футболке с надписью «Православие или смерть» в самом деле присутствовал весёлый Роджер, и не один, а целых три. Черепа зажимали в зубах кривые кинжалы.
– Православненько! – попискивала Влада. – Серый, мы должны купить что-нибудь на память!
– А у вас такая только черная? – спросила подошедшая тетушка.
– Самый ходовой цвет, – пояснила торговка.
– Ребёнку надо бы взять. Какой у вас самый большой размер?
– Икс-икс-эль.
– А это на пятьдесят восьмой полезет?
Вслед за Владой и матерью ребенка пятьдесят восьмого размера к лотку потянулись другие женщины, и Ковалев понял, почему торговка безропотно позволяла фотографировать свой товар.
– Гляди, гляди, Серый! Псалом девяносто…
На футболке был напечатан полный текст девяностого псалма.
В основном, конечно, надписи были скучными: «Я православный» или «Верю», однако на самых красочных футболках натуралистичные кресты, деревянные и металлические, утопали в крови, на некоторых имелись и приписки: «Есть жизнь вечная», «Спаси и сохрани», «ХВ» и прочие.
– Афигеть! Дайте две! Серый, мы купим вот эту: «Слава Богу за все. Святой Иоанн Златоуст». Это цитата, понимаешь?
Еще одна мать семейства высмотрела детскую футболку с ёжиком, на которой тоже было написано «Слава Богу», и долго колебалась, разглядывая футболку с типично мультяшной овечкой и надписью «Господь мой пастырь».
– Скажите, а освятить их можно? – спросила мать семейства.
– Конечно можно! – воскликнула торговка. – Даже нужно!
– Кать, слышь? Можно святить! – крикнула мать семейства, чем прибавила торговке еще трех или четырех клиентов.
– Я Иисуса… – по слогам прочитала вновь подошедшая. – А это что значит? Я Иисуса?
– Не видите? Тут сердечко нарисовано. Значит «Я люблю Иисуса», – разъяснила торговка.
Влада сфоткала и это… А Ковалев долго разглядывал футболку с лозунгом «За веру, царя и отечество», где крест пересекал дуло танкового орудия и явно изображал его мушку.
– Слушай, меня коробит… – выговорил он.
– Ага, – согласилась Влада. – Тебя, неверующего, коробит, а православным, гляди, нравится…
– По-моему, это и есть оскорбление чувств верующих.
– Жаль, что они этого не понимают. Я думаю, как раз такой случай описан в Евангелии – когда Иисус выгонял торговцев из храма…
В эту минуту Ковалев заметил у лотка Инну – она стояла молча и без улыбки разглядывала православный товар.
– Папа слегка переборщил… – сказала она медленно, поглядев на Ковалева и Владу. Вместо приветствия.
– Это ваш папа подбирал ассортимент? – миленько улыбнулась Влада.
– Нет конечно. Но он знал, кому это поручить. – Инна повернулась к торговке. – Здравствуйте, тетя Марина. Где вы это набрали?
– Так нарочно на прошлых выходных в город ездила! Все рынки обошла! Как велели, с православной символикой.
Инна кивнула.
– Вот ту, с овечкой, уберите. Это не православная, а антиправославная символика. Потом на рынке продадите.
– Чего ж тут антиправославного-то? – обиделась торговка. – Для детишек подходит. В городе мне всё детские размеры вот тех, с черепами, предлагали, но у нас больше со зверюшками смотрят.
Инна снова покивала и сказала в пространство:
– Кровища на рынке тоже пойдет хорошо…
Тем временем возле магазина развернулась торговля пирожками – четверо чернецов выставили столы и навесы от дождя, разложили пластиковые ящики с товаром. К ним тут же выстроилась очередь.
– Кстати, пирожки вкусные и дешевые. С рыбой рекомендую, – сказала Инна. – Мы домой всегда берем.
– А где солидные люди на солидных автомобилях? – спросил Ковалев.
– Солидный автомобиль стоит у папы в гараже, а где люди из него – я не знаю, – снова без улыбки ответила Инна. – Или в часовне, или с крестным ходом идут.
В очереди за пирожками стоял и Коля – с двумя товарищами. Они явно сгорали от нетерпения, должно быть уже взяли выпить и оставили деньги на закуску. Коля махнул Ковалеву рукой и нагнулся к уху товарища – сразу после этого на Ковалева оглянулись две женщины из очереди.
– Не повезло крестному ходу с погодой, – заметила Влада. – А ведь наверняка о ней молились…
– Молились, – кивнула Инна. – Между прочим, дождь перестал. Только насчет невезения я не согласна, погода соответствует задуманному. Вы заметили, как поднялась вода?
Это она спросила у Ковалева, и тот кивнул.
– Думаю, это начало, – продолжила Инна. – Видите, весь плывущий сор прибивает к берегам? Значит, вода еще поднимается. У нас во дворе причал поднялся чуть не вровень с террасой, но наш берег круче, а ваш точно сегодня затопит.
На Ковалева тем временем начала оглядываться вся очередь и не только, перешептываясь и подталкивая друг друга локтями.
– Идут, идут! Глядика-ся! – крикнул кто-то.
Вокруг прокатился ропот, праздношатающийся люд высыпал на шоссе, однако из очереди за пирожками никто не вышел.
— Слав? А Шаг — это сложно?
Нервничающий напарник старательно начищал чешую самому старшему из дракончиков. Ну а что? Нервы каждый глушит по-своему. Славка, к примеру, обязательно должен был что-то делать. Дракончик вздыхал, но терпел — заживляющая мазь, которой его обмазали местные доктора, лечила хорошо, пахла вполне терпимо, но прилипала хуже глины! Поторопишься — не отчистится, будет липнуть и пачкать. Промедлишь — она пересохнет и выцарапывай потом кусочки и получившийся порошок из всех мест.
А очищать кроме нас и некому — взрослые умотали ловить вторженцев, детей мы сами упихали в укрытие и строго-настрого запретили вылезать. Впрочем… Я присмотрелся и вздохнул. Так и есть. Трое… о нет, уже четверо. Стоят, слушают, таращатся. Вот как они вылезли опять? Ладно, пусть слушают… Во-первых, к ним уже Тари пошел, парень из «пустынников». Он хоть и скелет-скелетом, а маг, да еще и постарше нас со Славкой будет, ему уже двадцать четыре. И опыт имеется, он в своей Горькой пустыне за мелкими лет семь присматривал. Втолкует, может? Точно, втолкует, он сегодня злой. На бывших коллег у изгнанника не то что зуб, а клыки в три ряда, а в бой его не пустили, вместе со всеми изгнанниками запихали в убежище. Ну, куда им в бой? Лечиться им еще, лечиться и лечиться.
А во-вторых…
Во-вторых, в городе вроде пока тихо. После снятия барьера не было слышно ни взрывов, ни криков.
Тихо. Настороженно-тихо.
Так, что меня пробило на разговорчики. Я же говорю, каждый нервы по-своему унимает. Мне вот мало что-то руками делать, надо еще и языком.
— Славка! Эй! Я спрашиваю: Шаг — это трудно?
Славка весь был в каких-то мыслях и ответил, не отрываясь от своего занятия:
— Да нет.
Ага. Очень научный такой ответ. Умнику Славке в абсолюте не свойственный. Мальчишка из магов-ссыльных, тоже крутившийся со щеткой около драконьего бока, тихонько хихикнул, а потом очень даже звонко чихнул, и напарник спохватился. Подумал и ответил уже по-настоящему:
— То есть не особо. Нужно обладать энергией на сам перенос и достаточно точно концентрироваться.
— И все? — я навострил уши.
— Всё! Большинство упирается в пункт один. Не у всех этой энергии хватает. Знаешь ведь, с каждым поколением маги тут слабеют…
Про теорию ослабления магии вследствие уменьшения количества драконов я уже наслушался и быстренько поторопился переключить напарника, пока того не унесло в очередные научные дебри.
— Да помню я. Но это все?
— В общем, да. Ну и, конечно, надо знать место, куда Шагаешь.
Я увял. Возникшая было надежда по-быстрому телепортнуться в эту чертову столицу и раскопать там нужные для поиска моей кувшинки вещички печально испарилась. Придется все-таки двигать туда по старинке, ножками-ножками. Добраться-пробраться-надраться… то есть внедриться. Времени сколько уйдет…
— А если не знаешь, но очень надо?
Напарник вздохнул:
— Тогда все равно Шагаешь. Но рискуешь промахнуться этак на пару-тройку-сотенку километров, а заодно «собраться», то есть проявиться в каком-нибудь неподходящем месте. В озере, в море, в горах над пропастью, на спине у тигра или быка. Или вообще. В стенку вписаться или в скалу. Как повезет.
— Или не повезет… Погоди, тут ведь эти шустрые штурмовики носились наугад, как придется, и теперь…
Представил себе застрявшего в стенке мужика — почему-то лысого, жалобно размахивающего руками, а рядом тетку со сковородкой впечатляющих размеров — и фыркнул. Вполне возможная картинка. Сейчас на улицах наверняка где-то так и есть.
Славка пожал плечами:
— Кого найдем — вытащим. Что?
Тьфу. Ничего. Гуманист ты, Славка, неисправимый! Добрый слишком! Так у тебя все просто: найдем — спасем! А они потом спасителей…
И опять я недооценил напарника. Он считал мои сомнения с лету — и усмехнулся совсем не добро-всепрощающе:
— Если они еще живы и пообещают вести себя как звездочки за облаками! То есть тихо и не отсвечивать. А нет так нет. Нам и с другими хлопот хватит — с теми, кто Шаг так и не освоил.
Воображаемая тетка вдруг оказалась лицом к лицу с пятью мордами. И ни один участник этой сценки счастливым не выглядел.
— Ох, ё! А что, многие не освоили? Ну им вообще теперь п… , — я покосился на детей (уже пятерых), — ну этот, белый-пушистый-морозостойкий. С полюса.
— Не сразу. Они сейчас вообще, наверное, голову потеряют…
Может быть. Но лично я штурмовикам сочувствовать отказывался напрочь:
— А она у них вообще была? Когда лезли, они явно не ей думали! А теперь… Куды бечь, куды смываться благородным воителям? Да шли бы они на… на городские окраины, короче.
— ..и будут драться, как крысы затравленные. Так что повнимательней, Макс.
— Я?
— Ирина Архиповна не зря меня сюда послала. Что-то…
Все случилось очень быстро.
Потом, сколько ни пытался я воссоздать этот момент, а вспоминается все так, как будто на одном кадре снимка отпечаталось сразу несколько изображений.
…невозможно вздохнуть…
…дрожит и размывается воздух, почему-то ставший вдруг очень твердым…
…снег впереди, шагах в пятнадцати-двадцати, вдруг резко подлетает — я вижу это как белый фонтан с крупными брызгами…
…размытое зелено-белое пятно перемещается по снегу… кувыркается…
…чье-то перекошенное злобой лицо возникает совсем рядом…
…раскрытая в нашу сторону ладонь…
…зависший в воздухе золотой узел — Знак…
…дикие глаза…
…краснота, заливающая все… кровь?
…и падающие, все-таки падающие в эту красноту, наконец достигшие земли брызги снежного фонтана…
14 день холодных вод, 432 год. Замок Ландеха
Закариас шер Альбарра
Первым, что увидел Зако, открыв глаза, была стройная, молочной белизны женская ножка. По коленке скользил золотистой ладонью солнечный луч: туда и обратно, не позволяя оторвать взгляда от алебастрового великолепия в буйстве шафрана, кармина и зелени, разбавленном резкими штрихами черноты в синь.
Зако зажмурился и чихнул: отразившись от позолоты, солнечный зайчик ослепил на миг, прервав созерцание потолочной росписи. Но не тут-то было – Закариас шер Альбарра в свои пятнадцать твердо знал, чего хочет, и не отвлекался на ерунду. А каноническая сцена зачатия семи перворожденных Драконов, весьма отличная прорисовкой деталей от привычных миниатюр в Катренах Двуединства, стоила пристального внимания, хоть лебединые крылья Райны и вороные Хисса скромно прикрывали самое интересное.
– Во всем есть положительные стороны, – повторил он мудрость дру Бродерика, продолжая начатое месяц тому назад убеждение Закариаса шера Альбарры. – В столице – роскошь, хорошие повара… дамы… мда… увеселения, роскошь… тьфу!
Стукнув кулаком по подушке, Зако вскочил с безобразно мягкой постели и, как был в одних подштанниках, побежал к окну. Дернул раму – нараспашку. Отчаянный щебет вперемешку со свистом, щелканьем и чириканьем ворвался в окно вместе с прохладным ароматом сада. Зако глубоко вздохнул, еще разок потянулся и позвал:
– Кай! Сегодня отличная погода!
Со стороны пурпурного с золотым шитьем балдахина, размером с походный шатер имперского главнокомандующего – как раз чтобы свободно разместился весь генштаб с адъютантами и конями – послышалось недовольное сопение и шебуршание.
– Кай! – еще раз позвал Зако, обернулся и засмеялся.
На широченной кровати, среди смятых простынь свернулся клубком его королевское высочество. Он отпихивал босой пяткой невидимого противника и прикрывал голову огромной подушкой: смуглые руки с характерными мозолями от клинка вцепились в расписанный цветущей сливой хмирский шелк, край простыни едва прикрывал спину и такие же, как у Зако, льняные подштанники.
Пожав плечами, Зако направился к принцу, по дороге прихватив из вазы на столе самое большое розовое яблоко. Он без малейших раздумий сдернул простыню и подушку. Недовольный Каетано прикрыл глаза рукой и сделал вид, что все еще спит. Зако ухмыльнулся и с хрустом откусил яблоко. Брызнул сок, в воздухе поплыл сладкий аромат. «Спящий» принц резко выбросил руку на звук и запах, но Зако отклонился и отступил на полшага, не забывая вкусно хрустеть.
– Уйди, вражья сила, – проворчал будущий король и отвернулся, подтянув ноги и нащупывая другую подушку.
– Извольте вставать, ваше высочество! День на дворе, птичка кричит кукаре! – пропел Зако подхалимским голосом графа Ландеха.
– Не изволим… – капризно протянул Кай. И тут же, уцепив подушку, вскочил и набросился на Зако. – Вот тебе!
Хохоча и лягаясь, они покатились по полу. Забытое яблоко потерялось под кроватью, подушка улетела к окну.
Через пару минут, смеясь и задыхаясь, они расцепились. Кай уселся на полу, опершись спиной на кровать, Зако напротив, скрестив ноги.
– Вкусное было яблоко, – вздохнул он.
– А нечего дразниться.
– А нечего спать до полудня, – парировал Зако; он слегка преувеличил – до полудня оставалось еще часа три с половиной.
– Ещё скажи, нечего ужинать до полуночи, – с явным отвращением припомнил Кай вчерашние развлечения.
На это Зако ничего не ответил, потому что где-то в доме раздался пронзительный, полный ужаса женский вопль. Оба вскинулись и настороженно прислушались: далеко, не в гостевом крыле, захлопали двери, под окном протопали обеспокоенные стражники.
Зако посмотрел на друга. В глазах Кая читался тот же вопрос: что опять натворила прекрасная принцесса, образчик кротости и благонравия? И как это связано с её вчерашним капризом: «не пойду к себе, буду спать тут»?
– И как всегда, нам ни слова! Я будущий король или кто?
Кай сердито сжал губы, вскочил и направился к двери.
– Точно будущий король?
Принц обернулся и смерил его гневным взглядом.
– Раз Шу молчит, значит, так надо. – Зако спокойно выдержал приступ августейшего недовольства и продолжил: – Вольная жизнь закончилась, твое высочество.
– Это не повод веселиться без меня!
Развить тему Каю не удалось. Двери распахнулись, и в покои зашел важный, застегнутый на все пуговицы и напудренный в соответствии с позабытым сто лет назад этикетом камердинер. Отвесил глубокий поклон, всем видом выражая неодобрение самовольной сменой комнат, и заявил:
– Счастлив видеть ваше высочество в добром здравии. Соблаговолите принять утренний туалет.
Еще раз поклонился и отступил в сторону, пропуская двух лакеев, нагруженных одеждой.
– Соблаговоляю, – обреченно согласился принц, которого никто не слушал.
Показав Кею язык, пока старый зануда отвернулся, Зако нацепил на лицо подобающее сиятельному шеру и будущему королевскому советнику строгое выражение. И еле сдержал смех: пока камердинер отдавал распоряжения лакеям, принц принял торжественную позу и состроил индюшачью физиономию – точь-в-точь знаток церемониала, присланный самим королем, дабы наставлять юного наследника.
Едва умывшись и позволив надеть на себя сорочку, Каетано взбунтовался.
– Это что? – он ткнул пальцем во что-то ярко-желтое, узкое и отдаленно напоминающее штаны, которое ему поднес лично камердинер.
– Модные панталоны из лучшей ольберской саржи, пошитые личный портным его величества, ваше высочество, – со всем возможным почтением к дикому, не знающему таких простых вещей принцу ответил камердинер. Разумеется, с поклоном.
– Нет, это – попугайские перья. – Каетано нахмурился и приказал: – Принесите мундир. Мы желаем размяться на свежем воздухе.
– Но, ваше высочество, вам надлежит следовать заранее утвержденному…
– Вы меня не слышали? – в его голосе зазвенела сталь, а моднейшие желтые панталоны в руках камердинера затрепыхались, вырвались и птицей выпорхнули в раскрытое окно.
Глаза камердинера стали круглыми от возмущения, но ничего сказать он не успел. Зако опередил:
– Бегом! – рявкнул он в точности тем же тоном, что отец, гоняющий солдат через полосу препятствий.
А потому что нечего тут. Какой-то камердинер и будет указывать принцу, что надеть и как себя вести? Ага, сейчас. Три раза.
Камердинера сдуло, а следом за ним и его помощников. Почти всех, последнему Зако успел приказать:
– Стоять!
Напомаженный лакей вздрогнул, выронил что-то пестрое и обернулся, тараща на Зако перепуганные глаза.
– Кто кричал и почему? – куда мягче спросил лакея Кай: доброе высочество и его злой друг суть безотказный, проверенный веками рецепт любви и верности двора.
– Кричал?.. – лакей не сразу понял, о чем именно его спрашивают.
– Прямо перед тем как камердинер зашел, – сурово сдвинув брови, помог ему освежить память Зако. – Женский вопль.
– А, так… не знаю, ваше высочество! Кричали в хозяйском крыле, а я был тут.
– Найди капитана Герашана и скажи, пусть сейчас же идет сюда. Бегом.
– Слушаюсь, ваше сиятельство! – все так же вытаращив глаза, закивал лакей и, стоило Каетано махнуть рукой, мол, отпускаю – вылетел за дверь, позабыв валяющуюся на полу яркую тряпку.
Подняв ее и полюбовавшись блеском золотого шитья, Зако только головой покачал:
– И это предполагалось твоим костюмом для выхода к завтраку? М-да.
– Твоим, мой суровый друг, – злоехидно покачал головой Каетано. – Тебе бы удивительно пошел малиновый сюртук с розовыми панталонами. Не хочешь ли примерить?
– Да иди ты!
– И локоны завить, чтобы дамы умерли от восторга, – не унимался Каетано. – И духов, духов побо… ай! Да я тебя!..
Явившийся в их покои капитан Герашан застал Кая и Зако валяющимися на полу и хохочущими. Несчастный малиновый сюртук болтался на золоченой люстре, по всей комнате летал пух из лопнувшей подушки.
– Вашему высочеству помочь победить выжившую постель? – непередаваемо ехидно осведомился Энрике и щелчком пальцев отправил пуховую метель обратно в подушку.
– Не-а, нашему высочеству помочь победить во-он то страшное чудовище! – Каетано, немножко заикаясь от смеха, ткнул пальцем в сюртук на люстре.
– Оно подкралось и набросилось? Ай-ай-ай! – Повинуясь воле Энрике, сюртук замахал рукавами, изображая не иначе как страшного черного колдуна, затем со зловещим шипением спланировал на пол и сложил рукава на груди.
– Энрике, кто вопил и почему? – как и положено суровому другу, Зако первым перестал хохотать и вспомнил о деле.
– Графиня Ландеха. Наверное, увидела мышь, – пожал плечами капитан.
Зако ни на ломаный динг ему не поверил. То есть – про мышь.
– А, ну если мышь… – Каетано утер скупую слезу в память о безвременно почившем малиновом сюртуке и сел на пол. – Энрике, мы хотим пойти во двор и размяться. Надеюсь, там никаких страшных мышей нет?
– Думаю, все страшные мыши сдохли от вопля ее сиятельства, – хмыкнул Энрике. – Распинать ваших придворных бездельников, сир?
– А они еще дрыхнут? – Каетано сделал круглые глаза. – Мышей на них нет!
– Почему же нет? Дохлых мышей – сколько угодно, сир, – Энрике поклонился, почтительно приложив руку к сердцу.
Зако и Кай одновременно хмыкнули. Вот как нужно воспитывать принцев, а не малиновыми сюртуками и десятком лакеев для умывания. Дохлые мыши…
– И с тех пор замок Ландеха прозвали «Приютом утренних мышей», – тоном дру Бродерика, читающего лекцию по истории, продекламировал Каетано.
– …ибо ровно за три часа до полудня на всех мирно спящих гостей графа упало по дохлой мыши, – в тон ему продолжил Зако.
– И раздался тогда великий вопль… – продолжил Энрике, на миг запнулся…
И тут раздалось сразу десяток воплей. Очень громких, перепуганных и возмущенных. А за ними – топот, хлопанье дверьми и ругань.
– Надо же, а легенда не врет! – с искренним удивлением прокомментировал Каетано. – Опасный человек этот Ландеха. Пригласить наше высочество в замок, полный дохлых мышей, ай-ай-ай! Мы в гневе! – и сурово насупился, правда, выдержал всего пару секунд и захохотал.
Зако тоже. Жаль они не видели лиц напыщенных индюков, на которых свалились дохлые мыши! Но ничего, и у него, и у Кая отличное живое воображение.
Через четверть часа Зако уже парировал удары Кая. После недели в торжественном обозе взять в руки шпагу было сумасшедшим удовольствием! Тело пело и наслаждалось каждым движением, шпаги звенели и бликовали, Кай счастливо смеялся при каждом удачном ударе – красота! Зако даже забыл, ради чего все затевалось. Вспомнил, лишь когда отсалютовал шпагой победившему Каю и обернулся на голос прекрасной добронравной принцессы:
– Браво, светлые шеры!
Если бы не голос – ширхаба с два он бы узнал в неземном создании, окутанном облаком чего-то жемчужно-переливчато-кружевного, ее сумрачное высочество. Нечто хрупкое, беззащитно-грациозное, восторженно взирающее на них с Каем огромными влажными очами… бр-р! Изыди, наваждение!
Зако неосознанно коснулся такой же, как у Каетано, серьги с темным топазом – ментального амулета. Вдруг он ее потерял, и теперь кто-то морочит ему голову? Но нет. Серьга была на месте – и небесное создание тоже. Два небесных создания. Второе сияло зелеными наивными глазищами и огненно-рыжими локонами, уложенными во что-то замысловатое и украшенное жемчугами. Разумеется, сиятельные шеры из свиты Каетано тут же забыли о поединке. Взгляды замаслились, плечи расправились, павлиньи хвосты распушились. Еще миг, и затокуют, как тетерева.
– Восхитительно! – рыжее видение похлопало ресницами и кокетливо обмахнулось веером, вызывав в дюжине сиятельных шеров прилив… э… воодушевления. – Это так мужественно, вы не находите, ваше высочество?
Зако безумно хотелось засмеяться. Даже в носу засвербело. Не то чтобы у двух прекрасных шер получилось неубедительно, очень даже убедительно. Даже слишком. Но… кто подменил Шу? И что теперь делать вот с этим, неземным и хрупким? Раньше все было ясно и понятно: выдыхаешь, отдаешь ритуальный поклон шпаге в ее руке – и стараешься выжить хотя бы ближайшие три минуты. Иногда у Зако получалось, а несколько раз – даже выгрызть победу. И этими пятью победами он заслуженно гордился. Одолеть истинную шеру – это вам не какого-нибудь вшивого медведя или горную пуму. А это вот?! Неземное, хрупкое, в бантиках?! Хлопающее глазами так, словно шпагу видела только на гобеленах, в руках у сказочных героев.
От всего сердца попросив Светлую Сестру, чтобы она поскорее вернула им с Каем нормальную Шуалейду, Зако приосанился аки индюк в прямой видимости индюшки и поклонился прекрасному видению. Видение снова похлопало ресницами и с видом невиннейшим и наивнейшим оглядело сиятельных шеров. Те, разумеется, распушили хвосты и приняли самые выигрышные позы. А самый смелый (или заранее выбранный для определенной роли) шагнул вперед и поклонился Каетано.
– Сир, вы позволите?
Коренастый, словно топором вырубленный шер лет двадцати подмел шляпой плац, позволяя оценить изящество своих манер. А заодно неплохую координацию, гибкость и правильный бойцовский постав ног. Классический. И совсем краем газа – пару неприязненных взглядов от разряженных по последней моде павлинов. Их узкие штаны и неудобные туфли крайне плохо подходили для драки и лишали павлином возможности блеснуть перед принцем и дамами.
На самом деле было смешно наблюдать, как их раздирают сомнения: вдруг принц Каетано в самом деле – будущий король? Бедняги. Совсем запутались в газетной и придворной лжи. Ведь наверняка их отобрала в свиту принца Ристана, и наверняка выбирала она по принципу «или дурак, или слабак, или верен Ристане по самую траву». Интересно, к которому виду относится шер Галесья? На слабака не похож, на дурака тоже. Происходит из старого графского рода, но не наследник. Третий сын. Для него свита принца – отличный шанс сделать карьеру. Возможно, карьеру предателя.
– Шер Галесья, – кивнул Кай. – Приятно видеть в рядах моих друзей столь похвальное рвение. Если шер Альбарра не устал…
– Ни в коем случае, сир, – Зако коротко поклонился Каю: сама скромность. – Мне крайне интересно познакомиться со столичной манерой фехтования.
Шер Галесья едва заметно хмыкнул. Не поверил в скромность? И ладно. Зако тоже не очень-то верил в дружеские чувства всей этой компании в целом и шера Галесья в частности.
Скинув сюртук и перевязь на руки кому-то из приятелей, шер остался в одной рубахе. К его чести, он не стал кокетничать перед дамами, а сразу отсалютовал шпагой и ступил в условный дуэльный круг.
– Для меня честь сразиться с вами, шер Альбарра.
– Взаимно, шер Галесья, – отсалютовал ему Зако.
И сделал первый выпад. Сегодня ему не нужно показывать всего, что он умеет. Только по необходимости. Поэтому выпад был простым и медленным. Шер Галесья ответил в том же духе – и тоже не стремясь показать сразу все свои достоинства. Это прощупывание продолжалось минуты три и убедило Зако, что ему достался противник умелый, внимательный и осторожный. Но очень, очень скучный.
На резкое повышение темпа шер Галесья отреагировал мгновенно, и торжественная хотта наконец-то стала как-то походить на бой. Даже – на интересный бой! Шер Галесья использовал не совсем классическую технику, некоторые финты Зако были знакомы лишь теоретически, и от подрубленных сухожилий его спасла лишь хорошая реакция.
По рядам зрителей пронесся разочарованный вздох: большинство зрителей желали победы в этом поединке не ему, а кое-кто явно сожалел, что для тренировочных боев на клинки надеваются защитные колпачки.
Зако лишь усмехнулся. Имеют значение лишь желания Кая и Шуалейды. А они с Каем договорились отделать сиятельных шеров не слишком больно. Может быть, поначалу даже сыграть вничью. Что ж, смелость должна быть вознаграждена, так что шер Галесья свою ничью получит.
Получил. На очередном его финте Зако пропустил укол… и одновременно с касанием шпаги шера Галесья к своим ребрам упер острие собственной ему под дых. Без защитного колпачка этот удар мог бы стать смертельным. Искреннее удивление шера Галесья послужило Зако достойной наградой за мелкое унижение – ничью с неодаренным шером, который по силе и скорости реакции в подметки не годится привычным партнерам Зако.
Чего больше было в очередном вздохе публики, радости или разочарования, он не разобрался. Зато очень хорошо почувствовал, что Кай и Шу довольны. Как всегда, словно мягкой лапой по загривку. Двумя мягкими лапами. Хотя от Шу он бы предпочел поцелуй. Хотя бы такой, ментальный.
– Благодарю за поединок, сиятельный шер Альбарра, – поклонился ему Галесья с нескрываемым уважением и легкой ноткой досады. – Буду счастлив повторить.
Зако ответил тем же, правда, без досады. В конце концов, должны же у него быть хоть какие-то преимущества перед шерами, с детства играющими в политические игры!
– Весьма, весьма недурно, шер Галесья, – улыбнулся Кай. – Приятно видеть, что наша безопасность в надежных руках.
О том, что на поле интриг сиятельные шеры куда опытнее, и в этом плане с безопасностью Кая все не так прекрасно, Зако убедился тут же. Об этом однозначно сказало явление шера Наба – павлина, успевшего сменить узкие изумрудные штаны и такой же изумрудный сюртук на более подходящий для драки наряд. Умение быстро подстраиваться под новые обстоятельства и использовать их себе на пользу – очень ценно. Так что Зако однозначно хотелось бы видеть шера Наба в стане союзников, а не врагов.
Разумеется, павлин не пошел вторым, а пустил вперед другого шера, явно своего вассала. Неплохого бойца. Для сиятельного, в жизни не имевшего дела с истинными шерами. Его Зако разделал за минуту, и то пришлось потянуть время. И следующего за ним – тоже.
Взгляды сиятельных становились все острее и неприязненнее, что было правильно и ожидаемо. И перед выходом четвертого шера случилась небольшая заминка: до павлинов дошло, что ничья с Галесья – счастливая случайность для самого Галесья, явно считавшегося одним из лучших бойцов среди свиты Кая.
Заминку быстро обернул в свою пользу Кай. Он смерил взглядом переодевшегося для поединка павлина – от мягких сапог и песочных бриджей до тонкого породистого носа и убранных в хвост смоляных локонов – и поднял бровь.
– Не достаточно ли вы выждали, шер Наба? Не думаю, что сегодня мизерикордия в вашем герба подсказывает верную тактику.
– Мой отец учил не лезть в реку, не пропустив вперед лошадь, сир. Именно поэтому род Наба верно и бессменно служит короне вот уже шесть сотен лет.
Зако усмехнулся про себя: как красиво сказали о себе эти скользкие, вечно выжидающие ублюдки! Барон Наба был одним из последних, кто принес вассальную клятву Эстебано Суардису, и сделал это лишь потому, что иначе бы его замок сравняли с землей. Эстебано Кровавый Кулак уважал врагов и никогда не оставлял их за спиной.
– Что ж, вам повезло с друзьями, благородством не уступающими этим прекрасным животным, – кивнул Каетано и перевел взгляд на толпу зрителей, собравшихся во дворе замка, нашел в ней Наба-старшего. Тот с достоинством склонил голову. – Барон Наба также вчера произвел на меня большое впечатление.
О да, куда уж большее. От его сдержанного почтения и уверений в верности наследнику серьга изрядно обожгла Зако. Хотя надо отдать должное барону Наба – он отлично притворялся, и ему очень хотелось доверять. Без амулета, в который Шу и Герашан встроили еще и определитель лжи, Зако бы ему поверил.
– Благодарю, сир, от имени моего отца. Это большая честь, – поклонился Наба-младший. – Вы позволите доказать вам, что ваш выбор слуг был верным, сир?
– Вперед, сиятельный шер.
«Убей его», – раздался в голове Зако шепот, сопровождаемый легкой болью в висках: Шуалейде опять пришлось взломать его фамильную ментальную защиту, что она делала крайне редко и только при острой необходимости.
«Убить Наба на глазах его отца и всех этих людей? Ты серьезно?»
«Да. Я серьезно. И не в сердце, пожалуйста», – ответила она и замолчала. Боль так же резко исчезла.
Заглянув в лилово мерцающие глаза сумрачной колдуньи, Зако вздрогнул. Она не шутила. Планы со вчерашнего дня сильно изменились. Жаль, он узнал об этом только сейчас и без подробностей. Но приказ он выполнит в любом случае, с подробностями или без. Его отец, в отличие от барона Наба, учил безусловно доверять сюзерену и выполнять приказы, даже если не понимаешь их причин. Именно это – верная служба, все же прочее – предательство.
– Для меня честь сразиться с вами, шер Наба. – Зако отдал своей жертве полный поклон.
Уважать врагов – тоже наука отца, и ей Зако следовал безусловно.
– Защищайтесь, шер Альбарра, – сын предателя (иначе незачем было бы его убивать) исходил самоуверенностью.
Вполне оправданной, в чем Зако убедился буквально за несколько секунд. Наба атаковал, как гремучая змея: быстро, молча, убийственно. Зако даже на миг пожалел, что такой боец – и не будет на их стороне. Но раз Шу сказала убить, он убьет.
Долго сожалеть Зако не удалось. Наба был настолько хорош, что думать о чем-либо постороннем он просто не мог. Только – движения его тела, взгляды, звонкие укусы клинка… и молниеносный бросок, тройной обманный финт – и защитный колпачок «случайно» слетает со шпаги Зако, падает кому-то под ноги…
Клинок словно сам собой вошел в податливое тело. Именно так, как учил капитан Энрике. Только Зако не остановил, а довел до конца движение, пронзившее шеру Наба печень.
И заглянул в удивленные глаза. «Это не могло случиться со мной!»
Шер Наба был еще жив. Он даже почти не чувствовал боли, затопленный азартом схватки. И будет жив, пока Зако не выдернет клинок.
– Прости, видит Светлая, я не хотел, – шепнул ему Зако. Чистую правду. Он не хотел убивать. И сейчас не хочет, но «по недомыслию» выдернет клинок, и тогда шер Наба истечет кровью. Почти мгновенно.
Выдернуть клинок Зако не успел.
– Зако, замри! – разнесся над внутренним двором замка Ландеха исполненный паники голос Шуалейды.
Хрупкой, беззащитной принцессы. Неземного видения, окутанного сиянием газа и жемчугов. И это видение сорвалось с места и побежало к Зако, подобрав юбки и всем своим видом показывая трагичность и случайность произошедшего.
При этом Зако отлично чувствовал потоки силы, оплетшие его вместе с шером Наба и не позволяющие выдернуть клинок. Значит, Шу не хочет, чтобы Наба умер по-настоящему. Хорошо. Убивать он в самом деле не хотел.
– Зако?! – в голосе Каетано слышалось искренне недоумение. Как всегда точный, аккуратный и хладнокровный Зако мог убить соперника в учебном поединке? Такого не может быть, потому что не может быть никогда!
Значит, Шуалейда не предупредила Каетано о своем плане. Вряд ли бы он сумел так убедительно сыграть.
– Зако… – слился с вопросом Каетано убитый шепот отца.
Бертран шер Альбарра тоже не верил своим глазам. И его тоже ни о чем не предупредили.
Не верил никто из высыпавших поглядеть на поединки. Кто-то из дам с громким «ах!» упал в обморок, Зако не разобрал, кто именно. Он так и замер, придерживая шера Наба, чтобы тот не дернулся, и наблюдая, как с него вместе с красками жизни сползает лоск самоуверенности.
А в следующий миг Зако вообще перестал понимать, что происходит. Потому что неземное хрупкое создание стало делать нечто вообще немыслимое. А именно – ахать, охать и суетиться, попутно нагнетая трагедию. Все эти: «Что же делать, ах, бедный шер Наба! Ах, Зако, бедный мой друг, кто же так плохо закрепил защиту? Ах, где же целитель, ах, такая страшная рана!» – могли обмануть и уже обманывали незнакомую с Шуалейдой публику, но не Зако.
Срастить ткани и вылечить шера Набу для Шуалейды – дело минуты. И для этого совсем не обязательно стелить на землю чей-то плащ и укладывать шера Набу на него. Не нужно ни бинтов, ни бренди, ни панических ахов и слез. Ладно, слез – не самой Шу, а шер Ландеха, фрейлин и даже Бален. Рыдающая Бален, этого же не может быть, она не умеет! Злые боги, что за балаган? И какое счастье, что Зако не пришлось в самом деле никого убивать.
От этой мысли закружилась голова, и Зако опустился на колени рядом с поверженным соперником, все так же придерживая клинок в ране.
– Я умру?.. – шепнул окончательно лишившийся веры в собственное бессмертие шер Наба. Сейчас он казался, да и был, сущим мальчишкой. Таким же, как сам Зако. Таким же, как Кай. Как вся дюжина благородных шеров – до которых внезапно дошло, что их не совсем настоящая служба не совсем настоящему принцу может стоить им жизни. Всерьез. По-настоящему.
А Зако никак не мог понять, чего ждет Шуалейда. Чтобы пришел настоящий целитель и вывел ее на чистую воду? Хотя, кажется, у Ландеха нет целителя-шера, только травник.
Он понял, чего ждет Шу, лишь когда над ними, растолкав толпу, возник бледный до зелени барон Наба, упал на колени рядом с сыном, глянул на его белое лицо с запавшими глазами…
– Спасите его, прошу вас! Спасите моего сына, ваше высочество!
— «Фотон-1», «Фотон-2», ответьте «Корунду», «Фотон-1», «Фотон-2», на связи «Корунд», ответьте, «Фотон-1»…
Не автомат. Лаура. Устало, без интонаций, одну и ту же фразу. Слава всем богам Вселенной, на корабле, похоже, все живы и здоровы.
— «Корунд», это Сандра, «Фотон-1». Возвращаюсь.
— Сандра! — Похоже Димыч подключился с штурманского пульта, — Какого черта? Что происходит?
— Несколько часов назад все, кто находился в чужаке, подверглись какому-то воздействию… И кто был на «Фотонах» — тоже. я с таким не сталкивалась.
— Подробней.
— Мы начали пробный запуск программы, когда Илья вырубился. Я тоже себя не очень хорошо почувствовала. Стала вызывать вас, потом ребят… но никто не отвечал. Я предположила, что они без сознания и приняла решение забрать всех, кого смогу, на «Фотон-1», и возвращаться на «Корунд». У меня сейчас на борту девять человек. Чени остался на втором катере. Троих я не нашла. Все пока еще без сознания.
— Я понял. Стыкуйся по левому борту.
— Выполняю.
Дурнота прошла, на душе — пусто. Те трое, которых я не нашла, кто они? Что с ними? И Чени. Если он не придет в себя, а чужак решит идти в атмосферу, то наш навигатор обречен.
Можно было что-то хотя бы попробовать сделать… а что именно? Сползать на второй катер, попытаться засунуть бессознательного человека в скаф…
Впереди, уже совсем близко показался борт корабля, стыковочный узел по левому борту. Ну, вот мы и дома.
…а ведь была возможность… ну я и дура…
Они стояли у тамбура, все, кто не был на вахте. И ученые. Я выбралась на свет, зажмурилась: слишком ярко.
Дима с механиками и Кроном чуть я отошла от шлюза, рванули туда, а я уже знала, что среди тех, кого я вытащила, нет Игоря. Нет.
Они говорили что-то, то ли мне, то ли друг другу. Я кивала.
Я снова была вне памяти. Снова черная река раскачивалась у самых ног, и на ее маслянистую поверхность ложились снежинки. А дальний берег — пустой.
Пошла в каюту. Когда стало ясно, что рядом нет ни единой живой души, прижалась лбом к переборке, и та показалась мне ледяной, как та река. Простояла минуту или две. Потом все-таки вошла в наше с Игорем жилье. Странно. Здесь так все… обычно. Если бы в каюте были окна-иллюминаторы, сейчас за ними наверняка кружился бы флорианский листопад. Лился бы синий свет сквозь шторы, настукивал бы по карнизу нехитрую мелодию неумеха-дождь.
Он ни разу не сказал, что любит меня. Вломился в мою жизнь, украл у меня красивую и банальную кончину, заставил надеяться, привязал к себе, приручил, вернул друзей, почти вернул веру в себя. А теперь вот снова исчез…
Я заперлась, чтобы никто не вздумал ломиться сюда со своим непрошенным сочувствием, со своими вопросами, на которые мне нечего ответить.
Вдруг стало спокойно и очень серо. Это душу из меня вынули и положили на полку: любуйся Сандра, вот твоя душа. Болит, но не сильно, потому что в стороне.
Умылась. Потом, кажется, долго сидела на койке, отпустив мысли бродить на волю. Задремала.
Димыч тревожно смотрел вслед уходящей девушке. Это ее доконает. Еще и это. Но она-то, по крайней мере, на «Корунде».
— Илья! — Включил громкую связь капитан, — остаешься старшим на борту. Лаура, жду вас на «Фотоне».
Илья первым пришел в себя, и сейчас чувствовал себя сносно.
— Поняла, иду.
— Э… Регина…
— Регина лежит, Дмитрий Евгенич.
— А, да. Тогда пусть Марк. Присмотрите за Лингиной. Мне не нравится ее состояние.
В катере горел свет, там Растам завершал необходимую после каждого полета проверку.
Не дожидаясь вопроса, он сообщил:
— Катер в порядке.
— Отлично.
— Когда вас ждать?
— Не знаю. Мы будем держать связь.
Появилась Лаура. Сообщила:
— На мостике тарарам. Там полковник Кейн пытается диктовать Коновалову какие-то условия.
Димыч представил картинку, но даже не улыбнулся. Если прорезался полковник, грядут неприятности.
— Лаура, сразу сделайте мне прямой канал с крейсером. С нашим штурманом они все одно не договорятся.
Инженер связи заняла место рядом с капитаном. Растам попрощался.
Наконец Димыч услышал позывные крейсера, а следом и раздраженное приветствие Джорджа Кейна.
— Можете высказать претензии мне. Илья Коновалов все равно не уполномочен давать вам какие-либо обещания.
— Я считаю, капитан Димыч, ситуация вышла из-под контроля. Наши и ваши люди подверглись нападению. Возможно, кто-то погиб. На основании вышесказанного, теперь все решения по действиям в системе буду принимать лично я.
— Подтвердите ваши полномочия.
— Непременно — как только получу ответ из Солнечной.
— Хорошо. А до того момента не мешайте мне искать пострадавших. Могли бы, кстати, тоже катер отправить. Зона поиска не столь и велика.
— Не собираюсь терять людей и технику, когда шансы столь невысоки.
— Ваш сержант Свэн Ивли тоже остался на одном из катеров. Вы не знали?
Пауза.
— Я вышлю катер. Но к планете ни вы, ни кто другой приближаться не должен. Это может спровоцировать еще одну атаку.
Димыч прервал разговор, не попрощавшись. Потом соврет, что связь внезапно оборвалась.
Зона поиска и впрямь была не сильно большой. Но капитан осторожничал: чужак, умеющий прикидываться невидимкой, не вызывал ни симпатий, ни доверия.
«Фотон» двигался зигзагами. Настороженный, готовый «сдать назад» при любом признаке опасности. Димыч тоже не собирался рисковать людьми и техникой.
Чени вышел на связь сам. Через каких-то два часа после начала поисков.
Голос у него был тусклый, но самое главное, навигатор был жив и его катер, похоже, тоже оказался относительно цел.
А вот челнок найти не удалось. Должно быть, он так и остался закрепленным на корпусе чужака.
В последнее время Ричард полюбил сверхурочные. Когда у шерифа не было для него работы, он патрулировал улицы. Это не отвлекало от мыслей, но хотя бы находило им полезное применение. Пусть его значок и был теперь недействителен, но Ричард всё ещё оставался копом. Он проложил для себя новые маршруты, не все из которых лежали по земле. Иногда ему везло, и он находил членов уличной банды или крэкового торчка, размахивающего ножом. Чаще — нет, и тогда его ночь заканчивалась жалостью к себе.
Раньше Ричард любил ночной Чикаго. В детстве ему нравилось смотреть, как с наступлением темноты зажигаются окна и рекламные вывески — желтые, розовые, голубые, словно огни взлётной площадки. Небоскрёбы напоминали космические корабли, готовые к старту. Часть этого волшебства он пронёс с собой во взрослую жизнь, хотя работал не в тех районах, что попадают на открытки. Когда Ричард понял, что его город — просто лес обглоданных червями костей, было уже слишком поздно.
Иногда он мысленно возвращался к той ночи и думал, что мог бы сделать иначе. Не будь он в гражданском и без оружия, та драка завершилась бы иначе. Будь чуть умнее — вовсе бы в неё не ввязался. В конце концов, он ничем не сумел помочь тому бедолаге. Да как Ричард вообще надеялся выжить против банды скинхэдов?!
И он не выжил. Когда скины с ним закончили, Ричард мог лишь скулить от боли. А потом смех скинхэдов сменился воплями. Рядом с Ричардом упало тело — скрюченное и выжатое досуха, как… как гребаный тюбик из-под зубной пасты. Над ним склонилась та женщина и накрыла ладонью дыру в его груди.
— Ри-чард Нор-вуд, — сказала она чуть нараспев, — ты полон огня.
Её лицо было нездешним и золотистым, как маска фараона, а губы алели от крови.
…Ричард даже имени её не узнал. Было как-то не до разговоров, когда он метался в бреду, а в его вены словно закачивали кипящее масло. Когда же его нашла Камарилья, спрашивать было уже некого: от женщины осталась только горстка пепла.
По правде сказать, Ричарду не на что было жаловаться. Ему сохранили жизнь и позволили отработать свой долг единственным способом, в котором он что-то смыслил. Он выучил новые законы и политику кланов, расширил круг осведомителей, научился допрашивать тварей из ночных кошмаров. Теперь Ричард мог без преувеличения сказать, что выудит правду даже из мёртвого. Шериф был им доволен — и что с того, если его приказы не всегда бывали гуманными? При жизни Ричард недолго думал, если для дела нужно было заключить сделку с отморозком или подбросить свидетелю травку, чтоб тот стал посговорчивее.
Ричард остановился и закурил. Вкуса он теперь не чувствовал, но бросить так и не сумел. Он вновь щёлкнул зажигалкой и поглядел на дрожащий огонёк.
Та женщина ошиблась: в нём не было никакого огня. Ничего, что смогло бы заставить его так просто нарушить закон, а потом добровольно выйти под солнце. Если Ричард и чувствовал в себе что-то новое, оно было ледяным, зубастым и чёрным, что твоя доисторическая рыбина с канала Дискавери.
Ричард поёжился, сам не зная, почему. «Как будто кто-то по твоей могиле прошел», — говорила в таких случаях его мать. Ричард толком не понимал, как работает его новое чутьё, но научился ему доверять. Он прошёл еще пару ярдов и свернул в разящую мочой подворотню.
Эти ребята выглядели, как сборище клоунов: сплошь клёпаная кожа и пёстрые гребни. Будь они людьми, Ричард бы рассмеялся. А вот парень, которого они окружили, и правда усмехался, несмотря на разбитую губу.
Ричард собрался было их окрикнуть, но слова застряли у него в горле. Казалось, ему снова потребовалось дышать — и он не мог вспомнить, как.
— Думаешь, мы здесь в игры играем?
— Да нет, думаю, вы уж слишком серьёзные, — парень сплюнул кровь на ботинок одного из вампиров и вновь ухмыльнулся.
Ричард едва различал его за широкими спинами панков: осветлённые волосы, пестрые, какие-то девчачьи татушки. Парень был жилистым, но нескладным, как подросток. Ричард прикинул шансы: панков было пятеро, а этот малый вряд ли привык драться. Следовало решить дело миром. Или уйти и вернуться сюда завтра с парой ребят.
Ричард сделал ещё шаг — с таким трудом, словно шёл по дну залива. Ему почудилось, что ночной ветерок донёс до него забытый запах — полевых цветов? нагретой солнцем земли? оладий с кленовым сиропом, которые мать жарила по воскресеньям?
Ричард заставил себя отбросить эти мысли. Что бы за чертовщина здесь ни творилась, сейчас у него было дело поважнее.
— Что здесь происходит?! — крикнул он. Это прозвучало совсем не так грозно, как ему бы хотелось, но его заметили.
— Проваливай, приятель, — сказала рослая женщина с татуированным лицом, — У нас пара вопросов к этой фее.
Крашеный парень обернулся, и только теперь Ричард заметил у него кошачьи глаза и мелкие острые зубы. Пожалуй, это многое объясняло.
— Вы нарушаете закон Камарильи, — сказал Ричард, хотя понятия не имел, что закон говорит о фей.
Панки взорвались хохотом. Теперь на него смотрели уже все. Ему не следовало здесь находиться. С каждой секундой Ричарду становилось всё хуже. Казалось, он умирает… или наоборот.
Ричард сделал ещё шаг и едва устоял на ногах. Глаза резануло болью, как от слишком яркого света, и он понял, что плачет. Его захлестнули воспоминания о том, чего он не мог знать: о звоне солнечных лучей и цвете птичьих трелей на рассвете, об ощущении того, как в теле струятся потоки ионов.
Ночная подворотня осталась где-то далеко, и Ричард едва понимал доносившиеся до него обрывки фраз.
— …законы Камарильи, подумать только!
— Эй, смотрите…
— …превратил наши деньги в мыльные пузыри!
— Да я всё верну…
— …не отделаешься… кровь фей…
Ричарду показалось, что в нём проснулось что-то живое и чуждое. Он ощущал себя беглым преступником под лучом прожектора. Теперь этот луч коснулся доисторической твари, поселившейся в его мёртвой груди, и ей это не понравилось.
Почти помимо воли Ричард выпрямился и вновь взглянул на реальный мир. Он прикинул шансы. Всего пятеро против одного.
К середине недели у меня созрел план. Не просто так план, а продуманный план высоконаучного эксперимента. Почти как у британских ученых.
Простой и надежный план.
Мне удалось немножко приручить козла черного сицилийского, хамского, одна штука – он охотно брал еду из моих рук, позволял смотреть себе в глаза и не пытался меня забодать или пометить, даже проявлял признаки узнавания и приветствовал дружелюбными звуками. Можно было переходить к более активным действиям. То есть тактильному контакту. Как известно, любая живность любит, когда ее чешут, гладят и хвалят. А особенно чувствительные места для почесания данного парнокопытного я уже неплохо изучила. Оставалась сущая мелочь, усыпить бдительность вкусной морковкой (возможно, восхвалениями), подобраться поближе и правильно почесать.
Из наблюдений следовало, что загон, в котором козел сицилийский перманентно подтверждает свою доминирующую роль в стаде, для приручения не подходит. Зверюга постоянно настороже и воспринимает любую попытку близкого контакта как покушение на столь важную для выживания особи и вида доминирующую роль. Потому следует выследить его у водопоя, без стада и конкурентных особей, прикинуться кроткой овечкой… или козочкой, не суть. И – почесать, не забывая хвалить и приманивать запахом морковки.
По-моему, прекрасный план! И Манюня, как психолог, его одобрила.
Для его осуществления я всю неделю вела себя, как и положено ученому наблюдателю: спокойно, уверенно, не смешиваясь со стадом и своевременно предлагая объекту наблюдения различные вкусности. Особенно хорошо проявили себя соленые фисташки и кофе в шоколаде, их мистер Джеральд брал из рук охотнее всего, жевал в каждую свободную минуту и рефлекторно оглядывался на хруст пакетика. Отличный результат! Вот этим хрустом (спасибо милорду за идею, кстати) я и собиралась подманивать объект, когда придет время следующего этапа эксперимента. Предположительно – вечером в пятницу, на привычном месте текилопоя, то бишь в «Зажигалке».
А пока – я писала роман, любовалась лаконичным и выразительным дизайном собственной книги, пасла и нянчила господ артистов и выбросила, не вскрывая, письмо от милорда.
Как я и обещала Люси, никакого «дурить». Я поступила взвешенно, разумно и логично. Быть любовницей женатого лорда – не мое амплуа. Некомфортно. Дружить с Ирвином после почти случившегося бурного секса – не выйдет. Мужчины генетически не способны понять, что женщина, которая хотела с ними заниматься любовью на прошлой неделе, на этой может не хотеть, и это – не придурь, а разумный выбор. Короче, не хочу с ним объясняться. Сам не дурак, поймет.
Итак, письмо (судя по формату и толщине конверта, в нем опять лежали билеты, может быть даже на самолет) я сожгла. Для надежности. Роман дописала до середины, в ЛА мне отлично работалось. Погудела вечерок с Антошкой, порадовалась за них с Томом… Честно. В первый раз – без горечи и обиды, просто порадовалась за друга. Он выглядел совершенно счастливым, и даже не смотрел на других парней, чего я за ним вообще не помню. Ну, даст бог, хоть на какое-то время утихомирится.
Вообще мне понравилось быть спокойной и уверенной. Мир стал ярче, еда вкуснее. Работа – легче. Да и, если уж на то пошло, мне грех было жаловаться. Гении почти не козлили, внезапно возникшие проблемы с техобслуживанием репетиционного помещения быстро решил Фил, артисты так выматывались на репетициях, что на дурь и склоки сил у них не оставалось.
А утром в четверг, едва я переступила порог раздевалки, чтобы пересчитать цыплят, стало ясно: идиллия закончилась. В зале висел отчетливый запах паники, артисты шептались или листали что-то в своих планшетах, забыв о репетиции. Барби потерянно замерла на скамье с одной балеткой в руках, Гюнтер тихо матерился по-немецки, глядя все в тот же планшет. Тошки еще не было, он обычно приходил вместе с Томом, чем плевал в душу помешанным на рабочей этике американцам. Более-менее вменяемой выглядела одна Элли, вокруг которой собралось человек пять массовки. При моем появлении она замолчала, и группка дружно обернулась.
– Что тут происходит?
Господа артисты что-то невнятно пробурчали и отвернулись. Одна Синди в простых и понятных выражениях объяснила, что мюзиклу пришел конец, и им всем придется искать новую работу.
Если бы я только что не видела на парковке белый «Бугатти» мистера Джеральда и не трепалась по телефону с довольным жизнью Тошкой, я б решила, что кто-то из наших гениев дал дуба. Но оба – живы и здоровы! Но, может быть…
– Что-то с Филом? – я тоже начала паниковать.
– Какой к черту Фил! Денег нет, спонсоров нет, никто не хочет вкладываться в дурацкий ремейк… что мне теперь делать?
Остальные загалдели вслед за Синди. Из обрывков фраз я поняла, что в сети поднялась очередная волна дерьма, простите мой клатчский. Мишенью были Том и Джерри – и ведут себя скандально, и талант поддельный, и премии куплены, и совсем зарвались со своим андеграундом, и наркоманы они, и пьяницы, и вообще они тут не мюзиклы ставят, а деньги мафии отмывают, а может и вовсе работают на русских и замышляют свержение демократии… а труппе не заплатят жалованье за неделю, и репутация навек загублена, и никто-то их больше на работу не возьмет…
На этом месте до меня дошло, что они не шутят. Весь этот бред – всерьез. Господи. Господи! Как можно быть такими?!
– Молчать! – гаркнула я «папиным» голосом. – Крысы безмозглые, мать вашу! Кто верит в мафию и русских агентов, быстро на выход, пока я санитаров не вызвала. Придурки! Дебилы безмозглые! Ну? Что стоим, глазами хлопаем? Интернат для анацефалов, шваброй вас через колено! Не хотите работать здесь – дверь открыта! Рабочих рук в Макдональдсе не хватает, лузерам там всегда рады!
Я бы продолжила пропесочку динозаврьих мозгов размером с грецкий орех, уже и воздуха набрала новую порцию, но позади меня раздались аплодисменты.
– Браво, мисс Ти. С меня капральский значок.
– Лучше деньгами, – ответила я, не оборачиваясь. – Мистер Штосс не предупреждал, что господам артистам надо менять пеленки и вытирать слюни.
– Так что тут за апокалипсис? – все так же ровно и насмешливо.
Господа артисты немножко опомнились и местами даже устыдились. По крайней мере, Барби наконец надела вторую балетку, Синди оставила в покое измочаленную резинку для волос, да и планшеты народ повыключал.
– Массовое отравление желтой прессой, – все так же не оборачиваясь и продолжая рассматривать Элли, почему-то именно она мне казалась эпицентром безобразия. – Кстати, мистер Джеральд, вы не замышляете свержение демократии в Лимпопо?
– Только об этом и мечтаю.
– Да, господа, плохи дела. Не возьмут вас теперь даже в Макдональдс.
Секунду или две в раздевалке висело подавленное молчание, до господ артистов запоздало доходила степень их идиотизма. Кое-кто прятал глаза, кое-кто даже покраснел, в общем, поймали детсад на краже леденцов.
– А в Лимпопо разве демократия? – подала голос Барби и похлопала наивными глазками.
Джерри за моей спиной хрюкнул. За ним – Гюнтер, Сэм… через мгновение ржали все, включая меня. Еще через мгновение Джерри скомандовал:
– В зал, ленивые zhopa. Будет вам сегодня Лимпопо. – И вышел, даже не хлопнув дверью.
Железные нервы, однако.
Народ потянулся на выход, огибая меня и стараясь не смотреть в глаза. Одной из первых – Элли, и мне показалось, глаза она прячет особенно старательно.
– А вас, Элли, я попрошу остаться.
Она едва заметно вздрогнула, остановилась и подняла взгляд. Я чуть не шарахнулась, столько в нем было злости. Убить можно таким взглядом! Правда, через мгновение Элли уже улыбалась, мило и ровно, как всегда.
– Извините, мисс Ти, мне нужно на репетицию.
Я хмыкнула: все, что я хотела узнать, я уже узнала. Совсем не обязательно быть Шерлоком, чтобы сложить два и два. Я привела Барбару, надежды Элли на роль Квазимоды накрылись медным тазом, а сегодня всего лишь была попытка напугать неопытную конкурентку. Хорошая попытка, если смотреть с точки зрения эффективности пугания. Идиотская попытка с точки зрения здравого смысла: губить постановку ради роли в этой же постановке – бред собачий. Но когда логика и здравый смысл кого-то останавливали? Не припомню такого.
А с другой стороны, я даже была немного благодарна Элли за сегодняшнюю сцену. Оказывается, в кризисный момент Бонни Джеральд умеет сунуть в карман разгильдяйство и козлизм, и отлично умеет работать в паре. Что-то вроде парня, с которым можно в разведку.
В течение дня я не раз ловила на себе его взгляды. В смысле, не только когда гению хотелось кофе или фисташек, но и так просто. И сегодня он впервые видел меня, а не «еще одну кофейную девицу». Пожалуй, если бы Элли пришла ко мне в обеденный перерыв поговорить и проявила хоть какие-то признаки здравого смысла, я б дала ей шанс чисто за эти взгляды Бонни. Но она слиняла в первых рядах, причем сделала вид, что меня вообще не замечает. Что ж, дальше – ее проблемы.
Ее проблемы начались бы прямо сегодня, если бы мне не позвонил Фил и не вызвал к себе в офис. Я почти запаниковала насчет следующих книг, но подавила дурь в зародыше: таким довольным тоном плохих новостей не приносят.
И в самом деле, новости были просто отличными! Во-первых, мне перевели денег – обещанные роялти за первые оптовые продажи. Учитывая, что гонорар за «Нотр Не-Дам» подходил к концу, очень кстати. Во-вторых, обещали вскоре познакомить с режиссером, который будет снимать «Ты вернешься». Кто режиссер, Фил не сказал, ограничившись веским:
– Тебе понравится.
В-третьих, меня уверили, что с финансированием мюзикла, фильма и книг все в полном порядке. Слухи о кончине «Драккар инкорпорейтед» сильно преувеличены, да и кроме лорда Говарда на свете есть люди, умеющие считать прибыль. Ни Тому и Джерри с их славой, ни мне с моим местом в списках бестселлеров волноваться вообще не о чем.
И на закуску спросили, не хочу ли я чего сказать Ирвину. То есть Фил не лезет в наши дела, его это не касается, просто Ирвин просил дать мне это…
На стол лег белый прямоугольник с написанными от руки цифрами.
Я целых десять секунд смотрела на него, не решаясь послать свое хорошее воспитание в пешее эротическое. Ничего ж не случится, если я возьму номер! Я ж не собираюсь звонить.
Да-да, и сама себе верю.
– Извини, Фил. Нет.
Я отодвинулась от такой манящей бумажки, даже сжала под столом кулаки. Отчаянно хотелось сцапать свой шанс… хотя бы ради памяти о лучшем свидании… да кому я вру? О единственном в моей жизни красивом свидании. Которое не повторится.
– Ну и ладно.
По лицу Фила, когда он прятал картонку в нагрудный карман, нельзя было прочитать ничего. Наверное, он хорошо играет в покер. А я – дура, но жалеть не буду. Лучше пройдусь, наконец, по нормальным магазинам! Прикид с мексиканского рынка прекрасен, но хочется чего-то этакого, вот совсем-совсем этакого.
Чтобы завтра вечером этакое понравилось Бонни.
Да. Мне не нужен Ирвин, мне хватит безумного гения Бонни.
К следующему полудню я почти поверила, что у меня все получится с вечерней засадой у текилопоя. Заинтересованный мужской взгляд любая женщина чувствует, для этого даже видеть не обязательно. А мы еще и пару раз встретились глазами…
Поверх чужих голов.
Через весь зал.
Так горячо, что мне захотелось нырнуть в холодный океан, чтобы не расплавиться прямо тут.
Само собой, показывать Бонни, как мне горячо, я не собиралась. И вообще, первым, что он от меня услышит, будет маленькая такая декларация: постель – не повод портить друг другу жизнь. Никаких замуж, чтобы потом «Киндер, Кюхен, Кирхе». А вот совместная ночь – совсем другое дело. Я помню, как у него сбивается дыхание, стоит запустить руку ему в волосы и сжать… интересно, в «Зажигалке» он отреагирует так же?.. Ох. Куда-то меня не туда заносит. Мечтать не время, а время прислушаться, о чем это там Элли и Сэм воркуют, аки голубки, пока режиссеры работают с Синди. Есть мнение, что дружат они не просто так, а против кого-то. И я даже догадываюсь, против кого.
Черт, как же утомителен бывает артистический гадюшник! Зря я вчера не поделилась с Филом выводом насчет Элли, оставила на сегодня, ох и зря! Опять у артистов какие-то неправильные мысли отражаются на мордах лиц. Опять что-то ищут в планшетах. Том и Джерри не видят, они заняты Клодиной и Эсмеральдо, но я-то вижу, к чему опять дело идет!..
Как оказалось, не туда я смотрела. Хотя предотвратить катастрофу бы не смогла при всем желании. Даже если б увидела, как под окнами останавливается белый лимузин, из него изящно выходит ослепительная блондинка в алом, в сопровождении полудюжины господ в официальных костюмах направляется к подъезду… откуда-то выныривает стайка журналистов, щелкаю вспышки, тянутся микрофоны…
Я бы ее узнала. Кто угодно бы ее узнал. Самая скандальная поп-дива Америки изволила посетить нашу скромную репетицию.
Черт бы ее подрал!
Но я сначала услышала шум на лестнице: топот множества ног, гул голосов. Приближение урагана.
Все услышали.
Том и Джерри переглянулись, Люси сморщилась, Элли просияла, остальные насторожили уши и уставились на дверь в ожидании.
– Как мило вы тут устроились! Скромно и со вкусом…
Сирена просияла царственной улыбкой и протянула руку Джерри. Для поцелуя. И он, черт бы его подрал, подошел с видом зачарованного кролика. Даже к ручке склонился, но Сирена его перехватила и со смехом поцеловала в губы. В очень выгодном ракурсе. Разумеется, камеры щелкали, не переставая – те, которые фото. Остальные снимали видео для вечерних передовиц.
– Какая неожиданность… – начал Джерри каким-то непривычно сдавленным голосом, но Сирена его перебила:
– Синди, дорогая, я так рада тебя видеть! Снова дублерша, ты достойна лучшего.
Под восхищенно-жадными взглядами журналистов Сирена сочувственно улыбнулась, похлопала ее по плечу.
Бедняжка Синди хотела бы провалиться, но пол в зале был слишком крепок. А дива, забыв о ней, продолжила сольное выступление: такая милая, такая демократичная, такая заботливая, что аж зубы сводило. И разумеется, она спустилась с небес, чтобы спасти мюзикл! Она всегда верила в Бонни, и следила за его успехами с гордостью, ведь он делал первые шаги как хореограф под ее чутким руководством! А теперь, когда его несправедливо подозревают бог знает в чем, когда все инвесторы отвернулись, и ни одна звезда не согласилась…
На этом месте Сирена обвела труппу выразительным взглядом, мол, вы сами видите – здесь и посмотреть не на кого! В общем, она готова, так уж и быть, сыграть Клодину Фролло. Ах, это такой интересный эксперимент! Ах, современное театральное искусство так нуждается в поддержке! Ах, она даст этим прекрасным молодым людям возможность… и нет, что вы, мы с Бонни всегда оставались лучшими друзьями!
Меня чуть не стошнило. И уж наверняка – перекорежило. Хорошо, что никто на меня не смотрел. Гадина двуличная! Кобра гремучая! Друзьями они оставались, все так и поверили, как же! Особенно после прошлонедельного шоу на десять миллионов американцев. Да я съем свой ноут, если она простила такое позорище!
А Бонни смотрел на нее. И такого огня я не видела никогда. Ни в чьем взгляде.
Да как он может так на нее смотреть, после того, что она ему устроила?!
Он ее по-прежнему любит? За улыбку эту ненатуральную, за позы выверенные, за снисходительное презрение? Он что, снова хочет с ней?!
Журналистов это тоже, кажется, очень интересовало.
– Вы планируете пожениться?
Что он там ответил, я не услышала. Сбежала потому что.
Протиснулась между журналистами, их набилось в зал не меньше двух десятков, подхватила сумку, скатилась по лестнице, выбежала на свежий воздух… и только там, глядя на занявший половину парковки белый лимузин и три черных авто охраны, выругалась. Я припомнила все матерные слова на всех языках, которые когда-либо слышала.
Консьерж, поливавший петуньи и бегонии у входа, восхищенно присвистнул и показал мне большой палец.
А я, послав ему воздушный поцелуй, показала фак окнам репетиционного зала.
Вертела я ваш Бродвей! Мне и без вас хорошо, а как вам без меня – мне по хер.
У меня фильм, пять романов в типографии, седьмое место в списке бестселлеров и вип-приглашение в «Зажигалку».
И никаких бывших! Никогда! Ни за что! Только вперед и не оглядываться!